Душу мою терзали страшные сомнения. Неужели Оробас не был шарлатаном, а действительно сумел каким-то непостижимым образом спуститься в загробный мир и перевоплотиться в давно умершую саксонскую девушку, которая способна видеть будущее? Вообще-то, думать так — страшный грех. Да и элементарный здравый смысл мешал мне поверить, что подобное возможно. Но с другой стороны, Оробас в точности описал реку, протекающую через Дартфорд, и так убедительно рассказывал о смятенных чувствах юной монахини… Я подсознательно чувствовала, что он говорил правду. И самое главное — Оробас в точности, слово в слово, повторил пророчество сестры Элизабет, так что теперь я уже почти не сомневалась: мне действительно суждено сыграть решающую роль в судьбах нашего государства. Я должна буду совершить некие действия, которые переменят жизнь моих соотечественников. При мысли о том, что на меня свыше возложена какая-то странная, загадочная, сверхъестественная ответственность, сердце мое сжималось точно так же, как сжималось оно, когда много лет назад я стояла на коленях перед корчившейся на полу сестрой Элизабет Бартон. Как же мне исповедоваться в этом, какой епитимье я буду подвергнута?

В полном молчании, крайне подавленные увиденным, мы с Гертрудой в сопровождении близнецов и наемников ехали обратно в «Алую розу». Когда мы добрались до Саффолк-лейн, уже светало.

— Я сдержу свое слово, Джоанна, — тихо сказала Гертруда. — Я отправлюсь с Генри на запад. Он не должен знать, что было сказано нынче ночью.

Видно было, как страшно напугало ее пророчество относительно судьбы мужа.

Я сочувственно кивнула в ответ:

— А мы с Артуром вернемся обратно в Дартфорд, станем там потихоньку жить-поживать и не будем высовываться. — А про себя подумала: «Правда, сначала еще надо вытерпеть этот званый обед в честь барона Монтегю».

Через два дня, когда назначенный час наконец настал, маркиз Эксетер лично явился, чтобы сопровождать меня на обед. С тех пор как Генри попросил меня шпионить за своей женой, мы с ним еще не виделись. Он с улыбкой протянул мне руку:

— Позвольте мне быть вашим кавалером, кузина Джоанна.

Направляясь в большую залу, мы сначала болтали о каких-то пустяках, но потом Генри вдруг быстро оглянулся на шагавших позади слуг и спросил:

— Ну, как вы тут жили в мое отсутствие, все было тихо?

Я ждала этого вопроса.

— Да.

Он громко и с явным облегчением вздохнул. И больше вопросов не задавал. Я чувствовала себя ужасно: этот человек полностью доверял мне, а я… Боже, как мне захотелось в этот момент увлечь его в нишу под лестницей, подальше от слуг, и рассказать всю правду о том, что случилось той ночью. «Близится час расплаты!» Я с трудом удержалась от того, чтобы не воскликнуть: «Генри! Вам нужно как можно скорее покинуть Лондон! Уезжайте немедленно, как только закончится званый обед!»

— О, смотрите, зажгли свечи во всех канделябрах, превосходно! — радовался мой кузен.

Лестница и вправду как никогда ярко освещалась золотистым сиянием множества свечей, расставленных через каждые несколько футов. Такой иллюминации в «Алой розе» я еще не видела. А еще все вокруг сияло безукоризненной чистотой. Слуги, должно быть, часами мыли и терли ступени. Сколько работы было проделано ради, в сущности, пустяка — какого-то обеда для нескольких друзей. И чему радуется Генри? Подумаешь, зажгли свечи во всех канделябрах. Какое это имеет значение, если на нас надвигается тьма?

Нет, я этого больше не вынесу. Надо немедленно предупредить кузена. Я открыла было рот, но тут Генри отступил от меня на шаг, чтобы на ярко освещенной лестничной площадке как следует рассмотреть мое новое платье из серебристой материи. Носить его было для меня настоящим испытанием: ткань оказалась тяжелой и грубой. Но на постороннего наблюдателя она, видимо, производила совсем иное впечатление.

— Да вы у нас настоящая красавица, Джоанна, — сказал он, дважды хлопнув в ладоши. — Быть вашим кавалером на вашем званом обеде — большая честь.

Подходящий момент для откровенного разговора был упущен.

— Как на моем обеде? — удивилась я. — Почему вы так говорите? Разве обед дается не в честь барона Монтегю?

Генри снова улыбнулся. Настроение у него было превосходное.

— Да-да, конечно, в честь барона. Разумеется. Пойдемте же скорее, не будем заставлять его ждать.

Через несколько минут мы должны были войти в большую залу. Однако мне совсем не было страшно. Странные видения, дважды представавшие передо мной в этом помещении, вряд ли могли испугать меня теперь, после того что я испытала в присутствии второго провидца.

Но Генри почему-то повел меня не в большую залу, а в музыкальную комнату. Когда я спросила, зачем мы сюда пришли, он вместо ответа промурлыкал какую-то мелодию.

В этой комнате, тоже ярко залитой сиянием свеч, нас поджидал какой-то человек. Он стоял спиной к двери и, сложив руки, внимательно рассматривал резное украшение на стене. Потом медленно повернулся к нам.

Это был сам барон Монтегю… но как он изменился! Я не встречалась с бароном лет пять, не меньше. Да, в последний раз мы виделись, когда он приезжал в Стаффордский замок навестить свою сестру Урсулу. Будучи старшим сыном, он после смерти отца встал во главе семейства Поулов.

Подобные его приезды всегда делали много шума. Ведь барон Монтегю не только занимал высокое положение в обществе, но и, подобно Генри Кортни, был товарищем детских игр самого короля. Кроме того, я слышала, что многие женщины считали его красавцем. Впрочем, лично я была о внешности Монтегю другого мнения. Более того, барон казался мне довольно скучным человеком. Он всегда держался на редкость холодно и надменно, хотя абсолютно ничем не выделялся, сроду не читал книг и вообще, за исключением азартных игр, похоже, ничем не интересовался. В общем, истинный аристократ до кончиков ногтей.

Сейчас барону Монтегю было хорошо за сорок. Черные волосы его серебрились густой проседью, сетка морщин вокруг глаз обозначилась резче. Лицо костлявое, почти аскетическое. Одет друг Генри был в простой черный сюртук без всяких украшений: ни драгоценностей, ни цепи, положенной Монтегю по должности, которую он, без сомнения, занимал при дворе. Он надвигался на нас, как некое темное привидение.

Барон поцеловал мне руку и сказал:

— Покойный Бекингем обожал музыку.

— Да, милорд, — отозвалась я, не совсем понимая, впрочем, с чего это он вдруг вспомнил старшего брата моего батюшки.

Вообще-то, в свое время Монтегю ходил в любимчиках у герцога Бекингема. Должно быть, мой наряд заставил его сейчас вспомнить об этом.

— У Бекингема был целый ансамбль: прекрасные музыканты, изумительно владевшие искусством игры на лютне, — продолжал Монтегю, ни с того ни с сего решив предаться приятным воспоминаниям. — Помню, был один такой… играл как сущий ангел… впрочем, с каждым годом он становился все толще.

— Да, его звали Роберт, — ответила я. — Дядя специально для него держал портного, и тот каждый год перешивал музыканту ливрею. Помнится, однажды бедняга всю ночь не спал, работал иголкой до самого утра, чтобы Роберт мог участвовать в каком-то празднике.

Монтегю радостно засмеялся, и, удивляясь самой себе, я тоже развеселилась.

А уж Генри Кортни был просто в восторге.

— Вот видите! — воскликнул он. — Всегда можно, несмотря ни на что, наслаждаться жизнью! Вы со мной согласны?

Но Монтегю в ответ лишь скорчил гримасу: слова маркиза почему-то явно его смутили. В комнате повисло неловкое молчание.

К счастью, как раз в эту минуту явилась Гертруда в прекрасном платье темно-зеленого бархата. Она взяла мужа за руку и прижала ее к щеке. Это был один из ее излюбленных жестов, но мне показалось, что на этот раз жена Генри сделала это с большим жаром, чем обычно. На мгновение мы встретились взглядами. И снова, в который уже раз, прекрасно поняли друг друга. Сегодняшний вечер принадлежит Генри, и мы обе постараемся сделать все, чтобы доставить ему как можно больше радости.

Барон Монтегю повел меня в большую залу. Позади нас шагали супруги Кортни.

— Примите мои соболезнования, барон, в связи с кончиной вашей супруги, — проговорила я и тут же пожалела: слова мои прозвучали довольно натянуто. Да уж, момент для выражения соболезнований был выбран не совсем удачно, но уж лучше было сделать это сейчас, чем в зале, где столы ломились от еды и напитков.

Он поблагодарил меня, но весьма сухим тоном, чисто формально. И, в свою очередь, сказал:

— Я очень опечалился, когда узнал о смерти вашего батюшки. Я знал сэра Ричарда Стаффорда, сколько помню самого себя. Это был достойнейший и благороднейший человек.

— Мы с вами оба потеряли тех, кого любили, — проговорила я, когда мы уже подходили к дверям большой залы.

Монтегю промолчал. Мое замечание, похоже, причинило ему немалую душевную боль, как и жизнерадостные заявления Генри несколькими минутами ранее. Я смутилась, вспомнив, как вела с бароном в музыкальной комнате пустую светскую беседу. И не надо было заговаривать о смерти его жены.

Супруги Кортни за нашими спинами весело над чем-то смеялись.

В пышно убранной к торжественному обеду большой зале нас поджидало еще двое гостей: сэр Эдвард Невилл, дородный мужчина с радостной улыбкой на лице, и свояченица барона Монтегю, леди Констанция Поул. Она была немного старше меня, светловолосая и розовощекая, как и полагается настоящей англичанке, у которой полно обожателей.

— Боже мой, какая ткань, какое прекрасное платье! — воскликнула Констанция. — Так вот, значит, как теперь одеваются наши монашки!

Кровь бросилась мне в лицо. Гертруда пустилась объяснять, что вкусы мои скромны, что это она настояла на том, чтобы я приняла это платье от нее в подарок.

— Как хорошо иметь таких друзей! Да вы просто счастливица! Не знаю, кому еще из моих знакомых так повезло! — прощебетала леди Поул, хватая кубок с вином пальцами с обкусанными чуть не до крови ногтями. — Да-да-да, вам очень, ну просто очень повезло!

В словах ее явно был какой-то подтекст, которого я не поняла, и это мне очень не понравилось. И тут я вспомнила, что муж Констанции находится в лондонском Тауэре. Процесс был громкий, я это знала. И, следуя примеру барона Монтегю, не отвечала болтушке ни слова. Потом я заметила, что друг Генри потихоньку отошел от нас и бродил по зале, разглядывая скульптуры и картины на стенах.

Остальные направились туда, где мне сейчас меньше всего хотелось бы оказаться: к огромному камину. Я осталась возле стола одна. Гертруда поманила было меня рукой, но я притворилась, что не заметила.

— Монтегю, приведите к нам Джоанну, — окликнул барона Кортни.

Тот с готовностью подошел и снова протянул мне руку. Я изо всех сил старалась держаться как можно более беззаботно. «Не будь дурой», — говорила я себе. Но… Затаив дыхание смотрела на камин, на нависающих над ним каменных львов, готовых к прыжку. И в груди у меня шевелился тошнотворный страх.

— Что-то не так, Джоанна? — спросил барон Монтегю.

— Простите меня, простите, — пробормотала я, закрывая глаза.

Он схватил меня за руку и потянул прочь от камина, повернув к остальным спиной.

— Вас тут что-то беспокоит? — спросил барон, понижая голос.

— Да, — ответила я, удивленно глядя на него. — Как вы догадались?

— Я тоже испытываю здесь некоторое беспокойство.

Огромные темные глаза барона были полны неподдельной скорби.

— Вам в этой зале тоже что-то чудится? — выпалила я, внезапно испытав к собеседнику странное доверие.

— Чудится? — изумился Монтегю. — Что вы имеете в виду?

Я сбивчиво рассказала ему обо всем, что уже дважды видела и слышала, когда смотрела на камни этого камина. Про мальчика в одеянии епископа, про страшного великана. Про звучавший со всех сторон издевательский смех.

Борон Монтегю отвел меня подальше от остальных:

— Джоанна, вам ничего не чудится, это просто ваши воспоминания. Вы уже бывали здесь, в этой зале, еще совсем малышкой, лет шести, не больше. Покойный Бекингем давал тут прием по случаю Рождества.

— А почему мой дядя устраивал прием здесь, в доме Кортни?

Барон Монтегю покачал головой, словно собирался сказать нечто такое, во что трудно поверить.

— Да потому, что «Алая роза» тогда не принадлежала Кортни. Это была лондонская резиденция герцога Бекингема. А после того как вашего дядю казнили, его имущество конфисковали. И король подарил этот дом маркизу Эксетеру. Боже мой, неужели Генри и Гертруда ничего вам не рассказали?

Я была так поражена, что лишилась дара речи.

— Герцог обожал устраивать под Рождество балы в традициях прежних времен. Существует старинная традиция: наряжать в этот день мальчика епископом, и он должен благословлять всех. А великана специально нанимали, великан должен был принести в дом удачу.

— А странное чувство, будто я взлетаю в воздух?

— Так вы же действительно взлетали, Джоанна. Когда Бекингем заметил, что вы боитесь великана, он велел подхватить вас и поднять повыше, чтобы вы посмотрели ему в лицо. Но тот великан оказался слегка слабоумным: он испугался вас больше, чем вы его. Я очень хорошо помню, как все смеялись. Понимаю, это было жестоко, да… Боюсь, на том приеме гости немного перебрали. Это было на третий день рождественских праздников.

— Странно, что отец согласился такое со мной проделать, — сказала я, помолчав. — Он всегда был таким чутким, прекрасно понимал мой характер и чувствовал настроение дочери. Я никогда не любила быть в центре внимания. Не понимаю, почему он согласился поднять меня на потеху гостям.

— Да это сделал вовсе не ваш отец, — ответил барон Монтегю и потер виски. — Джоанна, неужели вы совсем ничего не помните? Это был я. Это я высоко поднимал вас на руках.

Я внимательно посмотрела на него и вдруг все вспомнила! Точно, тогда он был красивым черноволосым юношей лет двадцати, который постоянно смеялся надо мной и ставил мне подножки. Только теперь я поняла причину своей антипатии к барону Монтегю.

— Мне очень жаль, Джоанна, что я вас тогда напугал, — угрюмо произнес стоявший теперь передо мной — господи, совсем другой — человек. — Позвольте мне искупить свою вину. Давайте сейчас подойдем к этому камину и навсегда изгоним дурные воспоминания.

Мы вместе подошли к камину и стали смотреть на каменных львов. Теперь я ничего такого страшного в них не видела: львы как львы, только скалятся, подобно горгульям на крыше кафедрального собора. У меня словно камень с души свалился: страшные видения оказались всего лишь осколками воспоминаний. Впрочем, на кузена я теперь смотрела совсем другими глазами.

— Но почему Генри Кортни не рассказал мне истинную историю «Алой розы»? — с обидой спросила я.

— Прошу вас, не вините его, — ответил барон Монтегю все тем же успокаивающим тоном. — Возможно, Генри считал, что вы и так все знаете, но просто не хотите затрагивать столь деликатную тему. А может быть, моему другу было просто стыдно, что богатством он обязан падению вашего рода. Ему это тоже нелегко сознавать, мы живем в опасное время, когда все меняется с головокружительной быстротой.

— Так-так, я вижу, что у них все идет как по маслу! — раздался вдруг громкий женский голос.

Я обернулась и увидела улыбающуюся леди Поул, которая смотрела на нас с бароном Монтегю сияющими глазами.

— Констанция, хватит уже! Прошу вас, молчите! — предостерегающе воскликнула Гертруда Кортни.

Но леди Поул только рассмеялась:

— Ну к чему притворяться? Эти двое уже далеко не дети. Да и все мы тут люди взрослые.

«На редкость неприятная женщина», — подумала я. А вслух поинтересовалась:

— Что вы хотите этим сказать?

— Да ничего особенного, просто Генри Кортни решил, что вы можете составить с его лучшим другом прекрасную пару. И, судя по всему, мой деверь очень даже не против.

До чего же я всегда презирала эти совершенно пустые светские игры. Нет ничего хуже, чем быть объектом всеобщих шуток. Я открыла было рот, чтобы высказать леди Поул все, что о ней думаю, и тут вдруг до меня кое-что дошло. Все собравшиеся в большом зале так или иначе поняли пошлость ситуации и чувствовали себя не в своей тарелке. Гертруда и Генри сердито смотрели на леди Поул. Сэр Эдвард Невилл, судя по его виду, не знал, куда девать глаза. Да и лицо барона Монтегю словно бы окаменело от смущения.

— Но это невозможно, — пролепетала я. — Совершенно невозможно…

Генри Кортни поспешил прийти мне на помощь:

— Джоанна, простите меня, я просто хотел, чтобы вы встретились с Монтегю, возобновили, так сказать, знакомство и… кто знает… может быть, захотели бы еще раз встретиться.

Тут вышел вперед сам Монтегю:

— Мне не следовало давать свое согласие на это… позволять Генри… Но он очень хотел, чтобы я был счастлив… ну, и вы тоже, разумеется. Однако надо было заранее все сообщить вам, предупредить… — В глазах барона светилось еще более глубокое сожаление, чем когда он признался в своей роли на том давнем рождественском празднике.

— Да. — Я чувствовала, что смущение мое сменяется яростным гневом. — Вы совершенно правы. Генри и впрямь следовало о многом предупредить меня заранее. Например, рассказать мне обо всем, что связано с этим домом.

Повисла гробовая тишина, в которой отчетливо слышался только кашель дворецкого Чарльза, спешившего к нам с другого конца залы.

— Милорды, миледи, — громко сказал он, прочистив горло, — с сожалением должен сообщить вам, что с детьми случилась небольшая неприятность. Господину Артуру Булмеру нужно немедленно видеть госпожу Стаффорд. Наставники и слуги никак не могут успокоить его. Это все из-за мальчика, который сегодня приехал к нам в гости.

— Небось опять мой отпрыск что-нибудь натворил, — вздохнул барон Монтегю.

Я тоже забеспокоилась:

— Схожу посмотрю, в чем там дело.

— Но это мой дом, — вмешалась Гертруда, — я отправлюсь с вами и помогу все уладить.

— Я пойду одна! — заявила я на всю залу. Пожалуй, это прозвучало даже несколько свирепо. Ну и пусть!

Выйдя из залы, я подхватила юбки и что было духу помчалась вверх по лестнице, потом пересекла площадку и понеслась по коридорам. Подбегая к комнате Артура, я услышала плач и рывком распахнула дверь. Артур рыдал и катался по кровати, а Эдвард с встревоженным лицом стоял рядом. Наследник Кортни рассказал, что четырнадцатилетний сын барона Монтегю стал безжалостно дразнить малыша и довел беднягу до того, что с ним случился настоящий нервный припадок. Слуги развели мальчиков по комнатам; куда отправили обидчика, неизвестно.

— Ну, успокойся, Артур, все будет хорошо! Это я, Джоанна, я с тобой! Все будет хорошо, слышишь? — прошептала я, нежно обнимая племянника.

Он постепенно затих, но рыдания сменились отчаянной икотой.

— Простите меня, я не смог защитить Артура, — сказал Эдвард Кортни. — Этот скотина Монтегю — наш гость. Он все время насмехался, ему не нравилось, как Артур говорит. И я не знал, что делать.

Я потрепала его по плечу:

— Ничего, не переживай.

Как только Артур успокоился, я расправила юбки. Надо было возвращаться к остальным, хотя мне этого совершенно не хотелось. Шагая по коридору, я думала о бароне Монтегю. Не я одна была смущена оборотом, какой принял званый обед. Я ни в коей мере не хотела обидеть барона и, услышав о матримониальных планах, которые вынашивал Генри, заявила: «Это невозможно» — вовсе не потому, что была невысокого мнения о потенциальном женихе. Рассказывая мне о рождественском приеме у герцога Бекингема, барон Монтегю продемонстрировал душевную чуткость и щепетильность. Да и на бестактные намеки своей невестки он тоже отреагировал весьма достойно. В браке между представителями двух старинных семейств — Поулов и Стаффордов — не было ничего противоестественного. Сестра барона, например, была женой моего кузена. Я не испытывала к Монтегю ни малейшей неприязни. Скорее, наоборот, он был мне вполне симпатичен. Просто я вообще не собиралась выходить замуж.

Когда я вышла на лестничную площадку, какой-то мужчина у меня за спиной вдруг громко прошептал:

— Джоанна!

Я обернулась, несколько смутившись. Кто бы это мог быть? Уж точно не Джеймс и не Чарльз. Слуга ни за что не стал бы обращаться ко мне по имени.

Однако, как ни странно, человек, который бесшумно возник в коридоре, выйдя из ниши в самом конце площадки, был одет в ливрею дома Кортни. Незнакомец старательно прятал свое лицо в тени. Быстрым движением руки он поманил меня к себе.

— С какой стати я к вам пойду, сударь?! — возмущенно заявила я, хотя, признаться, в душе слегка испугалась. — Что вы себе позволяете? Я сейчас позову людей!

Человек сделал шаг вперед, и на лицо его упал свет. Я с изумлением узнала Джеффри Сковилла. И похолодела: «Этого еще не хватало!»

Он подошел ко мне вплотную, схватил за обе руки и повлек в темноту ниши.

— Как вы здесь оказались? — задыхаясь, проговорила я. — И зачем вы пришли сюда?

Джеффри отодвинул меня на расстояние вытянутой руки.

— Господи, да хотя бы ради того, чтобы посмотреть на вас, — ответил он. — В жизни не видел такой красоты.

Уж не знаю, что стало тому причиной — потрясение ли от нашей неожиданной встречи, жизнь ли в Лондоне, где меня на каждом шагу подстерегали опасности, — но только я шагнула навстречу Сковиллу, положила руки ему на плечи и опустила голову ему на грудь. Глаза мои наполнились горячими слезами.

— Джеффри, — прошептала я.

Он сразу же крепко обнял меня. Так крепко, что мне показалось, что у меня все косточки затрещали. Но я не оттолкнула его, а наоборот…

— Джоанна, — шептал он, прижимаясь губами к моему уху, а потом и к шее. — Джоанна…

И опять все случилось точно так же, как и в тот раз, когда Сковилл прошлой весной приходил ко мне в монастырь, чтобы сообщить новости. Глаза мои закрылись сами собой, губы стали искать его губы. Я целовала его с не меньшим пылом и страстью, чем он меня.

Но вскоре я осознала, что я поддаюсь женской слабости, и устыдилась. Я открыла глаза, увидела неясные очертания канделябра на самом верху площадки и с усилием оторвалась от Джеффри.

— Вы примчались сюда из-за моего письма? — спросила я. — Но зачем было для этого переодеваться в ливрею? И с какой стати вы явились в «Алую розу» сегодня вечером? Завтра я забираю Артура, и мы уезжаем отсюда.

Джеффри покачал головой:

— Нет, Джоанна. Вы должны уехать немедленно, счет идет на минуты. Я приехал забрать вас с Артуром. Король послал сюда своих людей, они будут здесь самое позднее через час. У них письменный приказ арестовать государственных изменников.