Алиенора шла с детьми по парку, окружавшему королевский дворец в Вудстоке. Перед этим они посетили зверинец, сделанный по приказу короля, и маленькие Ричард и Жоффруа с восторгом смотрели на львов в клетке, леопардов, рысей и верблюдов, которые были подарены королю иностранными правителями.

Матильду и маленькую Алиенору в особенности поразил один странный зверь, спина которого была усеяна иглами.

– Еж! – в восторге воскликнула Алиенора.

– Нет, – возразила мать. – Это дикобраз.

Несколько минут они смотрели, как зверь роет землю, потом Ричард потащил их снова смотреть львов, крича: «Ррр! Ррр!» Алиенора нежно улыбнулась ему, потом ее мысли обратились к старшему сыну, по которому она мучительно тосковала. Генри оставался в доме Бекета, и Алиенора не видела его с февраля. Тогда она устроила маленький праздник на его восьмой день рождения. Но получилось все не так, как ей хотелось. Сын исполнился чувства собственного величия: Молодого Генриха более не привлекали подарки на день рождения – он теперь был наследником своего отца.

Июльское солнце согревало, и, вернувшись из зверинца, они расположились в очаровательной беседке на цветочной лужайке, переливавшейся великолепными, божественными оттенками, в закрытом саду королевы с тяжелыми от фруктов деревьями. Им подали эль – ведерки с напитком предварительно охладили, выдержав в воде рва. Здесь их и нашел Генрих, бодрый после оленьей охоты в парке. Он был очень доволен собой, потому что всего день назад все уэльские лорды приехали в Вудсток и принесли ему оммаж – следствие решительно подавленного им весной восстания в Уэльсе.

Когда няньки увели детей ужинать, Генрих и Алиенора сели на каменную скамью и, наслаждаясь вечерним теплом, принялись говорить о честолюбивых планах короля установить закон и порядок в королевстве. Генрих считал этот проект очень важным и работал над ним с самого дня коронации.

– Меня беспокоит, что растет число преступлений, совершаемых священниками, – заявил он. – А нынешний закон позволяет им выходить сухими из воды!

Алиенора давно была знакома с этой проблемой. Она и прежде много раз слышала, как муж ворчит по этому поводу. Но сейчас в его голосе появилась решительность.

– Я решил положить этому конец, – сказал он.

Много лет спустя, вспоминая тот летний день, Алиенора думала, что тогда и предположить не могла, как жестоко решение короля повлияет на его жизнь.

– Это несправедливо, а потому должно быть прекращено, – продолжал Генрих. – Если преступление совершает светский человек, то он оказывается в моем суде и получает наказание по заслугам. И нередко очень строгое. Таков закон королевства, и он справедлив. – Генрих встал и начал расхаживать туда-сюда на свой обычный беспокойный манер. – Но любой священник, даже самого низкого чина, соверши он преступление, будь он убийцей или насильником, может сослаться на неподсудность духовенства, и его дело будет передано в Церковный суд. А тебе известно, что это означает.

– Церкви запрещается проливать кровь, – добавила Алиенора.

– Вот именно. Потому Церковный суд накладывает самые легкие наказания. Ты можешь убить человека, но если носишь тонзуру, то получаешь наказание в виде троекратного чтения «Аве Мария». А если убийство совершили ты или я – нас повесят.

Лицо Генриха покраснело от гнева. Эта проблема бесила его. И уже давно. Алиенора подозревала, что он не предпринял никаких действий в данном направлении по единственной причине: не хотел провоцировать ссору с Бекетом. Отношения между ними после возвращения Генриха в Англию были поначалу настороженные, потом дружеские, но постепенно стало нарастать отчуждение, которого никогда в прошлом не имелось, и королева догадывалась, что муж переживает потерю и опасается разрушить остатки их дружбы. Но даже несмотря на это, неприкосновенность преступных священников, как король их называл, так сильно раздражала его, что он был готов подвергнуть Бекета испытанию, а может быть, просто убедил себя в том, что его любимый Томас на его стороне.

– Нет, любовь моя, я решил, – произнес в завершение Генрих. – Все без исключения преступники должны быть судимы королевским судом.

Он сел, и Алиенора накрыла его руку своей. В последнее время у них все реже и реже выдавались мгновения взаимной нежности. Генри был вечно в делах, управление таким обширным королевством ложилось на его плечи множеством забот и обязанностей, Алиенора же, со своей стороны, была занята делами растущего семейства. И самое главное, они существовали в условиях временного перемирия, не желали затрагивать вопросы, которые их разделяли. Все это не способствовало сближению.

На следующий вечер муж пришел к ней злой и огорченный.

– Томас отказал мне! – бушевал он. – Мы заседали в Совете, и, чтобы пополнить казну, которая пустеет с тревожащей меня быстротой, я предложил доходы, собираемые моими шерифами в графствах, направлять на нужды короны. Но что сделал милорд архиепископ? Он возразил! Открыто бросил мне вызов. Выставил меня дураком! – чуть ли не кричал Генрих.

– А что сказали твои бароны? – мягко спросила Алиенора.

– Поддержали Томаса. Мерзавцы! Все они мерзавцы! – Лицо его стало пунцовым.

Алиенора, в отчаянии покачивая головой, задула несколько свечей, сняла ночную рубашку и скользнула в постель.

– Может быть, милорд архиепископ хочет показать, что его власть примаса Англии непререкаема, – предположила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно небрежнее.

Не исключено, что до Бекета дошли слухи о постановке королем в скором времени более серьезного вопроса, и теперь он проверял, на чью поддержку может рассчитывать.

Тяжело опустившись на кровать, Генрих начал раздеваться. В тридцать лет он все еще сохранял широкую грудь и мощные мускулы, но у него стал появляться живот – следствие пристрастия к сладким винам из Анжу.

– Ты так думаешь? Что ж, больше я не позволю ему взять верх надо мной! – поклялся он, ложась рядом с женой. – Но давай не будем попусту тратить время на Томаса. Я пришел сюда с другой целью.

Генрих обнял ее сильными руками и жадно поцеловал, и Алиенора удивилась тому, что ее тело до сих пор способно возбуждать его. Королеве уже перевалило за сорок, и в ее все еще густых волосах появились седые прядки. Вокруг глаз обозначились морщинки, губы были уже не такими налитыми, как прежде, подбородок слегка оплыл. Груди после стольких беременностей стали мягкими, живот округлился. Но Алиенора по-прежнему знала, как возбудить мужа, ее жадные пальцы и язык всегда умели быстро распалить его, что она и начала делать теперь, с наслаждением почувствовав, как мгновенно затвердел в ее руке его член, и тоже испытала прилив желания. Они соединились, как всегда, в порыве страсти, а когда все кончилось, Алиенора замерла, жаркая и расслабленная, чувствуя на себе тяжесть Генри и удивляясь, как это они сохранили способность наслаждаться друг другом после одиннадцати лет брака и рождения семи детей.

Король сразу же заснул, как обычно, положив руку на Алиенору. Когда рано утром он проснулся, свеча уже почти догорела, и в ее мерцающем свете он посмотрел на жену, вспоминая, как они занимались любовью. «Она все еще прекрасна, – подумал он, – и я по-прежнему ее люблю». Король мог в тайне встречаться с Рогезой де Клер – его и в самом деле настолько пленили прелести графини, что он не мог от нее отказаться, – но сердце его, а нередко и тело принадлежали Алиеноре, что не переставало удивлять его самого. Когда Генрих был с ней, как сейчас, он мог забывать о том, как глубоко ранил его Томас, предав их дружбу. Никогда в истории, говорил он себе, король не возвышал так своего подданного, чтобы получить в ответ черную неблагодарность. Томас словно вознамерился утвердить свою власть над властью короля! А с этим Генрих не собирался – и не мог – мириться. Если между ними начнется борьба за власть, значит так тому и быть. Но почему Томас решил пуститься в эту авантюру, если он стольким обязан ему, Генриху, после стольких лет сердечной и взаимообогащающей дружбы? Боже мой, думал король, зачем он мучает себя, вспоминая те хмельные дни, когда они были близки с Томасом, были беззаботны и не подозревали о грядущих штормах за горизонтом? Он любил тогда Томаса, любил как брата и верил, что тот отвечает ему взаимностью. Похоже, он ошибался, катастрофически ошибался. И от одной этой мысли Генрих, король Англии, зарылся львиной головой в подушку и заплакал.

Алиенора проснулась, когда было еще темно, и уставилась через узкое окно на звездное ночное небо. Легкий теплый ветерок обдувал подушку, нежно шевелил ее волосы. Климат Англии, вероятно, не теплее климата Северной Франции, но в летние месяцы здесь приятно, хотя и не так обжигающе жарко и великолепно, как в Аквитании. В тысячный раз попыталась она прогнать тоску по стране, в которой родилась. Четыре долгих года прошло с тех пор, как Алиенора в последний раз была в Пуатье, а еще дольше не бывала она на золотых просторах юга. Надо что-нибудь сделать, чтобы вернуться туда как можно скорее, придумать какой угодно предлог. У королевы намечалось множество планов.

И вдруг она услышала резкие приглушенные рыдания и с ужасом поняла, что их источник – подушка рядом с ней, это плачет Генри. Никогда не видела она, чтобы ее мужественный, сильный супруг плакал, и теперь не знала, как быть. Сделать вид, что она все еще спит и ничего не слышала? Не будет ли Генри смущен, если она станет свидетелем его слабости? Или же лучше пойти на поводу у материнского чувства и успокоить его, как она успокаивала сыновей, когда они прибегали к ней в слезах из-за каких-нибудь детских пустяков?

Генрих лежал спиной к ней. Алиенора осторожно протянула руку, положила ее на его обнаженное плечо.

– Генри? Что случилось? – прошептала она.

Он замер на мгновение, потом его напрягшиеся плечи ослабли, и он, согнув руку в локте, уткнулся лицом в плечо жены.

– Меня предали, – упавшим голосом прошептал он. – Предал тот, у кого были все основания меня любить.

Вместо ответа Алиенора притянула его к себе, прижала к груди голову. Обычно такая близость рождала вспышку страсти. Но сейчас муж просто лежал с закрытыми глазами, несчастный и беспомощный.

– Генри, – наконец проговорила она, – ты не должен так переживать из-за Томаса. Он не стоит твоей безоглядной преданности.

Эти слова прибавили Генриху силы духа, и он, отодвинувшись, посмотрел на жену.

– Лучше Томаса не было слуги ни у одного короля! – воскликнул он. – И друга лучше, чем Томас, тоже не было. Ты его никогда не любила. Ты всегда ревновала меня к нему… Признайся.

– Не отрицаю, особой приязни я к нему никогда не испытывала, – осторожно сказала Алиенора, не желая усугублять ситуацию. – Я хотела, чтобы тебя интересовали мое мнение и советы, а не его, что вполне естественно. И все же мне – и другим – казалось, что Бекет просто поработил тебя. И меня это беспокоило, но я надеялась, в один не самый прекрасный день ты поймешь: он тебе вовсе не друг, как это, к сожалению, и случилось сегодня. И я не единственная, кто считал, что ты продвинул Бекета слишком высоко.

– Ничего он меня не поработил! – отрезал Генрих. – Что за чушь?!

– Тогда почему это так волнует тебя?

– Я чувствую, что меня предали, – пробормотал он. – Любой на моем месте чувствовал бы то же самое, если бы сделал для Томаса столько же, сколько сделал я, а потом за все это получил плевок в лицо!

– Тогда пусть тобой руководит гнев, но не позволяй Томасу причинять тебе боль, – наставляла мужа Алиенора. – Теперь ты знаешь, что он собой представляет. Когда Бекет снова встанет у тебя на пути – а это случится непременно – и проявит еще больше неблагодарности, ты будешь готов к этому. Но в следующий раз не позволяй ему выйти сухим из воды.

– Все не так-то просто, – пробормотал Генрих, слеза стекла по его щеке. – Я любил его как брата, а он вдруг стал моим врагом.

– Ах, Генри, неужели ты не видишь того, что очевидно другим? – вздохнула Алиенора. – Любовь делает нас слепыми к недостаткам других. Всегда помни: что бы он ни сделал, ты его король. Бекет твой вассал, он принес тебе клятву верности. Ты должен забыть о своей боли и заставить его подчиниться тебе, так же как и всех других подданных.

– Ты что, не понимаешь, Алиенора, не понимаешь?! – чуть ли не закричал Генрих. – У него есть более высокий повелитель, чем я. Томас говорит мне, что на его стороне Бог. А противиться Богу он не может!

– Томас – всего лишь человек, хотя ты и сделал его архиепископом! – с жаром ответила Алиенора. – И ты должен иметь дело с человеком, а не подниматься до Господа. Вся эта болтовня о Боге, который на его стороне, – просто игра, но ты ее не видишь. Бекет, наслаждаясь своей новой ролью, пытается подавить тебя. А ты позволяешь ему это!

– Хватит! – завопил Генрих, на лице его в лунном свете появилось выражение бешенства. – Я больше не буду слушать твоих ядовитых речей. Ты всегда ненавидела Томаса.

– Это не ядовитые речи, а здравый смысл! – воскликнула она. – Ты бы и сам до этого дошел, если бы не был одурачен этим человеком! Господом клянусь, Генри, если бы я не знала наверняка, то решила бы, что ты любишь его на тот же манер, что он любит тебя.

Генрих удивленно уставился на жену, оглушенный ее словами.

– Что ты хочешь этим сказать? – медленно, угрожающе проговорил он.

– Я видела это несколько лет назад, – продолжила Алиенора. – А если видела я, то видели и другие. То, как он смотрел на тебя. Он хотел тебя, Генри. Это было совершенно очевидно. Если бы любовь к нему не ослепляла тебя, ты бы и сам это увидел.

Пощечина оказалась чувствительной, и Алиенора была потрясена ею не меньше, чем он ее словами. В отличие от многих других мужей, о которых она слышала, Генрих прежде никогда не поднимал на нее руку.

– У тебя воистину извращенный ум, если ты позволяешь себе так думать! – прорычал он. – Я могу только допустить, что тебя к таким гнусным предположениям привела твоя болезненная ревность.

– Можешь так считать, если хочешь, – тихо проговорила Алиенора, прижав ладонь к горящей щеке. – Больше я не скажу тебе ни слова, потому что знаю, насколько мучительно выслушивать истину, а я убеждена, что это истина. И слушать ее больно. Но когда он нанесет тебе следующий удар, я буду здесь, Генри. Я тебя люблю. Я никогда не предам тебя и не причиню тебе вреда.

По прошествии лет Алиенора вспоминала эти слова с горьким сожалением, а ту ночь – как поворотный пункт в их браке. Она вдруг тоже стала врагом за то, что осмелилась затронуть больное место в сердце мужа. Он пришел к ней в поисках утешения, а она все только ухудшила. Ощущение безнадежности переполняло ее. Между ними по-прежнему стоял Томас Бекет, и как враг короля он был могущественнее, чем как друг.

Глава 21