Генрих встал, и мгновенно воцарилась тишина. Бароны и епископы, собравшиеся в зале Большого совета, заполнили это величественное сводчатое помещение до отказа и теперь выгибали шеи, чтобы увидеть короля, услышать, что он говорит. Прошел слух, что король собирается заявить о чем-то важном и противоречивом.

– Милорды, – начал король, – я намерен поговорить об изъяне в законах моего королевства. Речь пойдет о преступных священниках – тех, кто был снисходительно осужден церковными судами, потому что обладал неподсудностью как духовное лицо. Мне представляется, добрые сэры, что эти люди, принадлежа к духовным орденам, в ряде случаев в буквальном смысле уходят от наказаний за убийство. И я больше не собираюсь терпеть подобное!

При этих словах по залу пронесся шумок. Несколько баронов выкрикнули: «Верно!» Архиепископ Бекет и его прелаты сидели с каменным лицом.

– Я решил потребовать от церковных судов передачи преступников, которые нарушили мои законы, в королевские суды для предания их надлежащему наказанию! – твердо сказал Генрих. – Это не нечто новое, милорды, а лишь возвращение к обычаю, существовавшему при Генрихе, которого все вы почитаете как Льва Справедливости.

На некоторых лицах появилось озадаченное выражение: люди пытались – и не могли – вспомнить о проведении первым Генрихом подобных законов. Король мрачно улыбнулся самому себе. На самом деле он выдумал этот закон своего предшественника, но надеялся, что никто не посмеет обвинить его во лжи.

Король сидел на троне, глядя на своих советников и словно бросая им вызов: ну-ка возрази!

– Так что, милорды? Что скажете? – гаркнул он.

Бекет поднялся на ноги. Лицо его было мрачнее тучи.

– Ваше величество, как и все остальные здесь присутствующие, я хорошо знаю о тех обвинениях, что можно предъявить церковным судам. Но как ваш архиепископ и примас Англии, я не могу санкционировать ущемление власти и свобод Церкви.

Генрих смотрел на Бекета с каменным лицом, неподвижно сидя на троне и держась за деревянные подлокотники.

– Вы отказываетесь повиноваться мне, лорд Кентерберийский? – спросил он устрашающим голосом.

Но Бекет не отступил:

– Ваше величество, возвысив меня до архиепископа, вы оказали мне высочайшее доверие. Я бы предал ваше доверие, если бы не стал защищать независимость Церкви от посягательств светских властей.

– Ты поднаторел в предательствах, поп, – пробормотал Генрих.

Некоторые из присутствующих услышали его слова и многозначительно переглянулись. Судя по выражению лица Бекета, он тоже слышал, что сказал Генрих. Сглотнув, он сделал некоторое усилие, чтобы вернуть себе самообладание.

– Я категорически возражаю против предлагаемой вами реформы, ваше величество, – заявил Бекет, потом сурово посмотрел на епископов, призывая их поддержать его.

Некоторые смотрели в пол, другие, казалось, вдруг обнаружили что-то доселе им неизвестное в своих епископских перстнях.

Со своего места поднялся епископ Жильбер Фолио.

– Я с вами, мой король! – с вызовом заявил он. – Главное – дух закона, а не его буква, будь это закон Божеский или человеческий.

– Благодарю вас, милорд Херефорд, – с благодарностью сказал Генрих. – Хотя бы у одного из моих клириков есть здравый смысл. Что скажут остальные? Кто из вас за меня?

Все бароны до одного подняли руки, к ним боязливо присоединились несколько епископов.

– Кому вы служите в первую очередь – Богу или королю?! – напустился на них Бекет.

Он пересекся взглядом с Генрихом. Лица обоих горели ненавистью, правда, на лице короля была еще и боль. Но для Бекета не существовало ничего, кроме его миссии. Он знал, что прав. Земная дружба должна отойти в сторону перед честью Господа и Его Церкви.

– Я требую, чтобы вы воспротивились этой так называемой реформе, – обратился он к своим епископам.

– Осторожнее, Томас! – прорычал Генрих, но Бекет проигнорировал его.

– Те, кто против, встаньте! – потребовал Бекет. – Здесь вопрос идет о большем, чем о простой покорности королю. Вы должны помнить о ваших бессмертных душах.

Несколько мгновений все оставались неподвижны, потом встал один епископ, за ним другой, еще один, наконец встали все, кроме епископа Фолио, который вставать решительно не собирался.

– Милорд епископ Херефорда, я надеюсь, вы думаете о Господе и о своей совести? – спросил Бекет.

– Моя совесть в полном согласии с Господом, – ответил Фолио, сложив руки на внушительном животе.

– Прекрасно! – недовольным голосом произнес Бекет.

– Хватит этих разговоров! – прорычал Генрих. – Вы, мои епископы, принесете присягу верности древним традициям королевства. Я этого требую!

– Но это будет означать, что мы поддерживаем тот самый закон, который, по вашим словам, был издан королем Генрихом, – сказал Бекет.

– Мое право требовать от вас такой клятвы, – твердо ответил ему Генрих. – Мои законы должны поддерживаться, а если мои епископы не подают в том примера моим подданным, то чего, черт побери, можно ожидать от остальных.

Поморщившись при упоминании королем черта, Бекет обратился к своим епископам:

– Вы должны принести клятву, как того требует ваш долг перед королем. Но вы должны добавить слова: «исключая наш орден». Вам это ясно?

– Проклятье! – бушевал Генрих. – Я не хочу слышать ничего про ваш орден. Я требую ясно выраженного и абсолютного подчинения моим законам.

– Тогда, мой король, находясь в здравом уме, я не могу требовать, чтобы епископы приняли эту присягу, – не отступал Бекет.

Генрих пришел в ярость. Его трясло от гнева. Он встал и быстрым шагом вышел из зала.

Внезапно из двора в зал донеслись звуки бешеной деятельности, взволнованные крики людей, ржание лошадей, грохот телег.

– Пусть твои женщины поскорее собираются, – ворвавшись в ее покои, сказал Генрих Алиеноре.

– Что случилось? – спросила она, поднимаясь, и ее вышивка упала на пол.

Маленькая Матильда и Алиенора оставили свои кегли и с опаской посмотрели на отца. Его гнев приводил их в ужас. Мамилла, увидев встревоженные детские лица, поставила кубок, опустилась на колени и покатила шар, надеясь отвлечь их.

– Это все Бекет! – прошипел Генрих. – Он снова не подчинился мне! На Совете, перед моими лордами, властями телесными и духовными. Он занял сторону своих преступных клириков, восстал против моих реформ. И в конце концов запретил епископам приносить присягу в поддержку моих законов. Такое неподчинение – предательство чистой воды!

Алиенора налила вина и протянула мужу кубок. Он проглотил вино и возобновил свою тираду:

– Я не собираюсь это терпеть! Он за все заплатит мне.

– И что ты собираешься делать? – спросила Алиенора.

Она приняла решение никогда больше не критиковать Бекета, только поддерживать Генриха, когда ему требуется поддержка. Так она собиралась поправить их отношения, которым нанесла такой ущерб в ту жуткую июльскую ночь.

Генрих тяжело опустился на пустой стул и уставился на огонь. Он свирепо дышал, а когда наконец заговорил, голос его зазвучал спокойнее, решительнее:

– Для начала я конфискую все богатые земли и замки, которыми наделил его, когда он был канцлером. Пусть узнает, что такое потеря моей благосклонности.

Король встал и начал расхаживать по комнате. Девочки по кивку матери убрались подальше, чтобы не мешать, и устроились на сиденье у окна, откуда со страхом наблюдали за отцом. Алиенора успокаивающе улыбнулась им, потом обратилась к Генриху:

– Справедливо ли это после всего, что он сделал? Наш сын и наследник до сих пор остается на попечении Томаса. Ты не забыл?

– Нет, конечно, это несправедливо! – бушевал Генрих. – Я немедленно прикажу забрать у него мальчишку.

– Пусть он вернется ко мне, – попросила Алиенора, но муж посмотрел на нее так, будто она сошла с ума.

– Генри уже восемь лет – слишком много, чтобы им командовали женщины, – сказал он голосом, не допускающим возражений. – У него будет собственный дом и свои слуги.

Алиенора подавила разочарование и сказала, что это более подобает королевскому сыну.

– Но я хочу видеть его хотя бы изредка, – с надеждой проговорила она.

– Конечно, – ответил Генрих.

Но мысли его были заняты другим: короля не отпускало предательство Бекета. Он был словно одержимый. Алиеноре хотелось утешить мужа, но она прекрасно знала, что он не примет ее утешения.

– Так мне собираться? – спросила она. – Мы уезжаем?

Генрих вздохнул. Королевский гнев стихал понемногу, по мере того как в его голове созревал план мести.

– Нет, не надо. Я поторопился. Завтра я поеду на охоту, после чего мне наверняка станет лучше. И тогда я смогу спокойно обдумать и решить, что делать дальше.

– Тогда тебе лучше спуститься и сказать, чтобы они разгрузили телеги и вьючных мулов, – улыбнулась Алиенора.

– Это им понравится! – с усталой улыбкой ответил Генрих, покидая ее.

Вся знать королевства собралась под бочкообразными сводами Вестминстерского аббатства. В высоких канделябрах мерцали свечи, освещавшие лица сильных мира сего, желавших присутствовать при важном событии. Недавно прибыли известия из Рима – высказался сам Папа Римский. Спустя сто лет после смерти король Эдуард Исповедник был официально объявлен святым, и в честь его канонизации Генрих построил великолепную гробницу. Сегодня останки святого предполагалось перенести в новую пышную усыпальницу, шедевр из пурбекского мрамора и мозаики, с деревянным пологом изящной резьбы.

Двор и все лорды Англии, духовные и светские, набились в склеп, кто не поместился, пристроился рядом. Алиенора стояла на почетном переднем месте с королем и детьми, радуясь тому, что рядом ее старший сын. Рост и достоинство Молодого Генриха за последние годы подросли, и теперь он носил свой высокий титул, как мантию. Она должна была признать, что этим они обязаны Бекету.

Бекет присутствовал на церемонии, поэтому атмосфера в аббатстве была такой напряженной. Он стоял лицом к лицу с Генрихом, и разделяла их лишь полоска пола, выложенного декоративными плитками, а воздух вокруг, казалось, насыщен враждебностью. Но внешне все выглядело благопристойно. Король и архиепископ обменялись поцелуями, и Бекет с мрачной сосредоточенностью приступил к проведению длительной церемонии, его умное лицо, точеные черты приняли величественное, отстраненное выражение.

Рядом с Алиенорой переминался с ноги на ногу Ричард. Он вообще не умел стоять спокойно, любил скакать на своем коне, сражаться на деревянных мечах – мальчик уже стал искусным фехтовальщиком. Но рука матери на плече утихомиривала его. Ричард – точная копия отца, думала Алиенора. Она обвела взглядом детей, которые поклялись, что будут вести себя подобающе. Они с торжественным видом стояли перед столь величественным собранием, исполненные ощущения важности происходящего события.

Генрих наблюдал за церемонией прищуренными стальными глазами. Он с нетерпением ждал этого дня, чувствуя: сколько бы он ни сделал, все будет мало, чтобы достойно почтить память того святого, чью канонизацию он отстаивал с такой страстью… А теперь все испорчено присутствием Томаса Бекета. Черт его побери! – думал Генрих, и гнев бушевал в его душе. Что же такое случилось с Томасом? Он, казалось, делал все возможное, чтобы спровоцировать короля. Взять хотя бы дело Уильяма Эйнсфорда – одного из вассалов Генриха. Вопрос гроша ломаного не стоил: речь шла о каком-то клочке земли, но лорду архиепископу нужно было оскорбиться и отлучить этого человека. Что хотел этим доказать Томас? Что он сильнее короля?

Алиенора незаметно толкнула мужа локтем, и Генрих понял, что забыл, где находится и по какому поводу. Он взял себя в руки – он просто одержим этим чертовым Бекетом! «Перетяни на свою сторону общественное мнение», – написала ему мать-императрица. Ну хорошо, он сделает это. Но сначала должен сосредоточиться на происходящем.

Теперь открывали склеп. За шестьдесят лет до этого монахи Вестминстера подняли крышку гроба и обнаружили, что тело Исповедника не разложилось. Генрих был рад, что приказал аббату тайно заглянуть в саркофаг, дабы убедиться, что тело до сих пор сохраняется. Хотя бы ради дочерей, у которых глаза расширились от ужаса. Матильда прижала руку ко рту. Маленький Жоффруа, как видел теперь Генрих, смотрел на происходящее с интересом и любопытством. Жоффруа – умный мальчик, бесстрашный и хитрый, он далеко пойдет, с гордостью думал отец.

По толпе прошел почтительный шепоток, когда из могилы появилось тело святого в золотой одежде. Кожа его съежилась и потемнела, глаза впали, но нос оставался на месте. Король, королева и пэры получили возможность посмотреть на тело, потом его завернули в драгоценный шелк, с почетом положили в ослепительный золотой гроб, инкрустированный драгоценными камнями. Генрих и его главные бароны подняли гроб на плечи и торжественной процессией прошли по клуатру аббатства, прежде чем положить его в новую гробницу. Потом торжественно спели «Te Deum Laudamus».

Когда церемония закончилась, король низко поклонился святилищу Святого Эдуарда, проскользнул незамеченный мимо архиепископа Бекета и вышел из церкви. Это великое событие должно было бы наполнить Генриха радостью, но сейчас его одолевало одно желание: расплакаться.