Глава двадцать первая
Уходя от жены к другой женщине, мужчина приобретает другую семью. Новую семью создает, выходя замуж, и покинутая женщина. В любом из этих случаев ребенок теряет семью навсегда. А он единственный из троих, кто не может обходиться без нее.
Становясь женой Леднева, Катя не разрушала его семьи. Но их отношения до сих пор касались только их двоих, теперь от них зависела судьба третьего. Этот третий был ребенок, защищенный в этом мире только любовью отца. И эту любовь он должен разделить с чужой женщиной. Катя понимала Ирину, жалела ее, чувствовала себя виноватой перед ней: вторгается в ее жизнь.
Но Катя встретила не ребенка, а девушку – невысокую, тоненькую брюнетку с умным лицом и карими глазами, выражавшими живое и, быть может, несколько насмешливое любопытство. Черные, сросшиеся на переносице брови и густой южный загар делали ее похожей на армянку. И вместе с тем она была похожа на Леднева. И это сходство двух людей – блондина и брюнетки – было удивительно. Она лежала на диване с книгой в одной руке и яблоком в другой, картинная в ярком халате и зеленых домашних туфлях.
– Знакомься, Иришка, – суетливо говорил Леднев. – Воронина, Екатерина Ивановна. А это моя Иришка, лежит и грызет яблоки.
Ирина пошарила рукой позади себя, вытащила яблоко, протянула его Кате.
– Хотите?
Катя села и взяла яблоко. Оно было с одной стороны желтоватое, с другой красное, и на стебельке висел зеленый лист.
– Это я в Понырях купила, – сказала Ирина. – А вот эти… Она снова пошарила за спиной. Пружины дивана ослабли, и по нему покатились яблоки, груши, сливы, две маленькие дыньки, нож с костяной ручкой… Все это лежало за спиной девушки вместе с помятой тетрадью, самопишущей ручкой, камешками с морского берега и большим пушистым котом. Кот лениво потянулся, спрыгнул с дивана и пошел по комнате.
– Большое хозяйство у тебя, – засмеялся Леднев, потрепал дочь по щеке и вышел.
Наступило неловкое молчание. Первой его прервала Ирина.
– Вы в пароходстве работаете? – спросила она, быстрым взглядом из-под полуприкрытых век окинув Катю.
– В порту.
– Я одно время думала пойти в водный, а потом передумала и пошла в медицинский, – сказала Ирина, устраиваясь на диване. – Моя мама была врачом, и я тоже хочу быть врачом. Хочу ходить в белом халате, пахнуть лекарством. Чтобы все это напоминало папе мою мать. Конечно, женщин на свете много, но я не хочу, чтобы он забывал маму.
– Да, да…
Катя не растерялась перед неожиданностью этого вызова, этой откровенной неприязни, прямого объявления войны, она была готова к этому. Но скрытый в словах Ирины намек на то, что Катя любовница ее отца и Ирина готова ее признать только как таковую, оскорбил Катю. Ирину можно понять и даже простить, но Константин обязан был избавить ее от унижения, должен был, прежде чем приглашать к себе в дом, переговорить с дочерью. А он смалодушничал, трусливо ушел от разговора, поставил Катю в ложное положение.
Устроившись, наконец, и приняв опять ту позу, в которой застала ее Катя, Ирина спокойно, будто продолжая самый обыкновенный и даже дружеский разговор, сказала:
– Что же касается специализации, то она начинается с третьего курса.
И посмотрела на Катю открытым и прямым взглядом. Теперь, когда их отношения выяснены, когда Катя знает свое место, она готова беседовать с ней так, как это принято между воспитанными людьми.
Овладев собой, Катя спокойно сказала:
– Вам можно только завидовать: самое счастливое время – институтские годы.
– Все так говорят. А мне хочется поскорее окончить. Еще пять лет! Долго.
– Но потом вы будете хорошо вспоминать это время, – продолжала Катя, – к тому же у вас такая прекрасная специальность.
– Чем же она такая прекрасная?
– Самая человечная, – сказала Катя, – самая деликатная и гуманная. Мы, инженеры, имеем дело с машинами, с железом, оно безгласно, все терпит. А врач? Он имеет дело с человеком. Материя-то как-никак живая.
Ирина усмехнулась.
– Все проще, чем вы думаете. Побывали бы в анатомичке, увидели бы, с чем мы имеем дело.
Катя покачала головой.
– Там вы практикуетесь. Кто позволил бы вам практиковаться на живом человеке?
Катя взяла себя в руки. Никакое оскорбление, никакое унизительное подозрение не может ее коснуться. Слишком чувствовала она свою правоту, чтобы спасовать перед девочкой, которая имеет право оберегать свой дом, семью, отца, но не имеет права оскорблять и унижать ее. Она не отказывается от мысли подружиться с Ириной, но только не за счет своего достоинства. Ирина должна это понять сейчас, сегодня.
Катя спросила:
– Вам было страшно первый раз в анатомичке?
– Очень, – призналась Ирина.
– Вы никогда не задумывались над таким вопросом: почему страшно прикасаться к мертвому телу и так легко причинять боль живому?
Ирина растерянно покосилась на нее.
– Что вы имеете в виду?
– Конечно, врачей, – засмеялась Катя, заглядывая Ирине в глаза, – я имею в виду врачей, больше ничего. Ведь вы тоже имели в виду только врачей, когда говорили о них? Так ведь?
Катя видела растерянность Ирины, видела, что мучает ее, но и сама она мучилась. Они обе должны пройти через это, чтобы не мучиться потом.
– Я говорю о человечности вашей профессии и о человечности вообще, – сказала Катя. – Очень благородно – облегчать человеку его страдания, но не всем это дано. Но каждому дано – не причинять их другому.
Она наклонилась к Ирине и положила свою руку на ее. Что бы она отдала за то, чтобы почувствовать в этой руке тепло. Но рука Ирины была холодной и чужой.
* * *
Все, что сказала Ирина, Катя опять в полной мере почувствовала за столом в поведении домашней работницы Галины Семеновны, тучной женщины в очках с роговой оправой. Своей преувеличенной любезностью та показывала, что отлично понимает, какое положение собирается занять Катя в доме, где она сама прожила пятнадцать лет, выходила девочку и, слава богу, хорошо выходила. И дом держала как полагается. Но наступают другие времена. Отработала жизнь, а теперь не нужна стала.
После того что Катя сказала Ирине, после этого иносказательного, но обеим понятного объяснения, Катя чувствовала себя спокойной и уверенной. Как огонь, плавящий два куска металла, соединяет их, так и этот тяжелый разговор что-то расплавил и соединил в них. Все остальное не имеет значения. Все преодолимо. Даже неожиданное малодушие Кости, а это, быть может, самое тяжелое.
Ирина сидела вялая, немного сонливая, брюзгливым голосом рассказывала о Гаграх.
– Мне не понравилось. Много народу, шум. Дамочки, не поймешь, кто они. Жара невыносимая, а они туалеты демонстрируют. И кому нужны их туалеты?
– Подрастешь – узнаешь, кому нужны туалеты, – сказал Леднев.
– Я не говорю, что не нужны. Вопрос о том – где и когда.
– Сама-то повезла целый чемодан, – рассмеялся Леднев.
– И напрасно! И зря! Я вообще больше туда не поеду.
– Лучше всего в туристском походе, – сказала Катя.
– Хлопотливо, – лениво возразила Ирина, не глядя на Катю. – Лазить по горам. И не всякий может. Вот папа, например.
Катя засмеялась.
– Ну уж, Константин Алексеевич, ходок вы действительно слабый. Помните, я вас приглашала в Кадницы, а вы боялись, что на горку не взберетесь.
– Вы из Кадниц? – Ирина скользнула по Кате быстрым взглядом.
– Да.
Ни к кому не обращаясь, Ирина сказала:
– Бабушка все о Кадницах рассказывает. А я там ни разу не была.
– Взяли бы и съездили, – сказала Катя, – здесь недалеко.
– Да вот все прошу его и прошу, а он все не может и не может.
– Некогда, Иришка, – сказал Леднев.
– Хотите, я с вами съезжу в Кадницы? – предложила Катя. И она смотрела на Ирину, ожидая ответа, которым та могла так много поправить. Но Ирина молчала.
– А ведь верно, – оживился Леднев, – поедем в следующее воскресенье. Туда на катере, обратно на машине.
– Я с удовольствием! – Катя улыбнулась и посмотрела на Ирину.
Ирина повернула голову к отцу, но не подняла глаз.
– Только обещаешь. А потом окажется, что ты в воскресенье занят.
– А мы его заставим, – весело сказала Катя, – поедемте. Очень интересно узнавать новые места. Так же как и новых людей.
– Чем же это интересно? – усмехнулась Ирина.
– Человек часто оказывается вовсе не таким, каким показался в первый раз, а гораздо лучше.
– А иногда и хуже, – сказала Ирина.
– Бывает и так, – согласилась Катя, – но это подтверждает, что первое впечатление ошибочно.
Так они и пообедали: Ирина глядя в тарелку, Катя – тщетно пытаясь добиться ее признания, Леднев – делая вид, что все в порядке, Галина Семеновна – подчеркивая, что с сегодняшнего дня она не более как обыкновенная домработница.
В коридоре, куда все вышли провожать Катю, Ирина стояла, прислонившись к косяку двери. На лице ее была улыбка любезной хозяйки, которая рада гостям, особенно тогда, когда они уходят; Галина Семеновна, натянуто улыбаясь, говорила:
– И не посидели вовсе. Попили бы чайку.
Подавая Кате пальто, Леднев смущенно и встревожено заглянул ей в глаза.
* * *
Ирина и Леднев вернулись в комнату.
– Понравилась тебе Екатерина Ивановна?
– Ничего, симпатичная, – ответила Ирина, снова устраиваясь на диване.
Леднев прошелся по комнате, придвинул стулья к столу, одернул скатерть, переставил две книги на этажерке.
– Ты влюблен в нее? – неожиданно спросила Ирина.
«Ну вот еще, что за глупости ты выдумываешь?» – чуть было не сказал Леднев. Но понял, что если скажет так, то не скоро еще сможет рассказать дочери правду.
Переставляя книги на этажерке, он ответил:
– Немного есть.
– Все влюбленные удивительно глупеют. Прямо на глазах.
Он засмеялся.
– Я выглядел дураком? Чем же?
– Это трудно объяснить. А она не то что недобрая или злая, а как тебе сказать… Откровенная очень. Правда, красивая. Вот увидишь – она тебе еще будет нотации читать, если уже не читает.
Он протянул руку, погладил волосы дочери.
– У нее жестковатый характер, но она добрый и порядочный человек. И я бы хотел, чтобы ты с ней подружилась.
Она прижалась щекой к его руке, тихо спросила:
– Ты хочешь жениться?
Он откашлялся.
– До этого еще далеко…
Она вздохнула.
– Хочешь. Я вижу… – И, помолчав, прошептала: – Ведь нам было так хорошо вместе.
– Дурочка! Мы и будем вместе.
– Это уже не то.
– А когда ты окончишь институт, выйдешь замуж, уедешь, с кем я останусь? С Галиной Семеновной?
Он спросил шутливо, но этим вопросом подтверждал, что хочет жениться и что сегодняшний приход Екатерины Ивановны связан именно с этим, а не с чем-нибудь другим.
Леднев думал о том, что свою жизнь отдал дочери, всегда опасался, что она может лишиться всего, к чему привыкла, среди чего выросла, может остаться одна, маленькая, беспомощная.
– Да, верно, папка, – сказала Ирина. – Тебе надо жениться. Мне это не то что неприятно, а как тебе сказать… Чужая женщина будет ходить, распоряжаться, надо будет к ней привыкать…
Не оборачиваясь, она протянула свою тоненькую руку и погладила его волосы ласковым и нежным жестом, который так трогал его всегда. Вошла Галина Семеновна, начала накрывать к чаю, молча, с видом человека, которого считают в чем-то виноватым, но сам он этого не считает и готов дать отпор.
Галина Семеновна двигалась по комнате, сердито стучала дверками буфета, звенела посудой, возилась, копошилась, дожидаясь, когда с ней заговорят. Но с ней не заговаривали, и она, хлопнув дверью напоследок, ушла в кухню. Ирина сказала:
– Я только хочу, папка, чтобы она тебя любила и была преданна тебе. Так много неискренних людей.
– Тебе она кажется неискренней?
– Я не про нее говорю, а вообще. Она, наоборот, кажется мне чересчур прямолинейной. Но мне будет неприятно, если она станет тебя огорчать.
– Огорчать я себя не позволю, – засмеялся Леднев. – Ты говоришь так, будто я уже решил. Ничего я еще не решил. Она хороший человек, я хочу, чтобы ты с ней подружилась. Она будет к нам приходить в гости, и тогда мы все обдумаем.
– Нет, папка… – Ирина снова прижалась лицом к его ладони. – Ты уже все решил.
