Глава двадцатая
«А порядочным бюрократом ты меня хотела представить».
Леднев сказал это без обиды, со снисходительностью крупного человека, понимающего, что его должны критиковать, и принимающего критику как нечто неизбежное.
Выдержка Леднева, уверенность в себе нравились Кате. Только один раз она уловила на его лице выражение озабоченности. Это было перед поездкой в Москву.
Леднев приехал через неделю и тут же позвонил Кате. Голос его был спокойный, как всегда, веселый и приветливый. Катя с нежностью подумала о том, что он, наверное, поторопился приехать в субботу, чтобы увидеть ее.
– Ты свободна сегодня вечером? – спросил Леднев.
– Конечно.
– Мы тут думали собраться с друзьями. Часиков в девять я заеду за тобой.
– С друзьями? – растерялась Катя. – Вот уж не знаю…
– Почему?
– Где это, куда мы поедем?
– Поедем в ресторан.
– Вот видишь. Надо одеться, а у меня ничего не готово.
Леднев засмеялся.
– Ерунда. Будь в том, в чем ты есть. Значит, в девять я заеду.
И, прикрыв трубку рукой, тихо добавил:
– Целую.
Уже в машине Леднев сказал, что его приятели ждут их в загородном ресторане.
– Посмотрим, как там, – добавил Леднев, – понравится – останемся, не понравится – куда-нибудь уедем. Ресторан так себе, но стерлядку готовить умеют.
В вестибюле к ним подошел официант, дожидавшийся Леднева. Катя удивилась тому, что это совсем еще молодой человек: ей всегда казалось, что официанты обязательно пожилые мужчины. Лавируя между столиками, он провел Катю и Леднева в кабинет, то отставая, то забегая вперед, и, наконец, картинно отдернул занавеску.
В кабинете сидели мужчина и женщина. При появлении Леднева и Кати мужчина поднялся им навстречу, высокий, жилистый человек в пенсне, подтянутый, суховатый, в свободном сером костюме, похожий на состарившегося спортсмена.
– Юрий Михайлович, – назвал он себя. Фамилию Катя не разобрала.
– Третьякова Серафима Леонидовна, – с интересом рассматривая Катю, представилась его спутница. Глядя на ее чистый, без единой морщинки, лоб, Катя подумала, что никакие особенные заботы, видимо, не обременяют эту женщину.
Юрий Михайлович выпил свою рюмку в два приема, запивая лимонадом. Кате нравилось, как пьет Леднев, – так пили люди, среди которых она жила: одним махом, ничем не запивая. Только потешно сморщился и понюхал корку хлеба.
Официант с бесстрастным лицом менял тарелки. За занавеской слышался громкий пьяный разговор. Оркестр играл что-то знакомое, но на свой, ресторанный лад.
Серафима Леонидовна отодвинула край занавески.
– Пошли танцевать! – закричала она, вставая и дергая Леднева за руку. – Костя! Юра! Пошли! Я хочу танцевать.
Леднев улыбнулся добродушной, немного пьяной улыбкой.
– Нет уж, с мужем танцуй, с мужем.
Придерживая рукой занавеску, Катя смотрела на танцующих.
– Ты их, наверное, знаешь, только забыла… – сказал Леднев. – Это Юрий Михайлович Шмальгоцкий, дирижер оперы, главный дирижер. А Симочка – его жена, актриса драмтеатра. Очень славные люди.
– Как в Москве? – спросила Катя.
Леднев сразу помрачнел, как и тогда перед отъездом.
– Неважно складывается.
Музыка смолкла. Катя подумала, что сейчас вернутся Сима и Юрий Михайлович и Леднев не успеет досказать. Но в зале раздались аплодисменты, и оркестр заиграл снова.
– Неприятности? – Катя положила свою руку на руку Леднева.
– Жмут, жмут, – угрюмо проговорил Леднев.
– Я думаю, тебя не так легко напугать.
– То-то, – проворчал Леднев. – Все это ерунда! Давай-ка лучше выпьем. Они и твоими делами интересовались.
– И что?
– Успехи, конечно, признают, против них не возразишь. Но… – Леднев, по своему обыкновению, поднял одну бровь.
– Что «но»?
– Угадай!
Катя пожала плечами.
– У нас, – многозначительным взглядом Леднев подчеркнул это слово, – у нас скоростная погрузка судов, а «Надо и судов и вагонов». Вот как!
Катя усмехнулась.
– Для начала хотя бы с судами справиться.
– А я что говорю, – подхватил Леднев, – а хотят все сразу. Легко тебе дается один участок? А тут река! Волга!
Катя понимала: разногласия лежат где-то близко от ее собственных разногласий с Ледневым. Но вместо с тем она чувствовала: Леднев нуждается в ее поддержке. Ей хотелось вступиться, защитить его, бороться с людьми, которые не понимают, что все поступки Леднева продиктованы самыми лучшими побуждениями. А ошибаться может каждый.
– Вот чем они занимаются! – закричала Сима, входя в кабинет. – Мы честно танцуем, а они водку пьют. Нет! Теперь ваша очередь. – Она затормошила Леднева. – Идите, идите, приглашайте свою даму.
Улыбаясь, Леднев вопросительно смотрел на Катю.
– Идите же! – Сима подтолкнула Катю.
Играли вальс. С первых же тактов Катя почувствовала, что Леднев умеет танцевать, но сейчас держится не совсем уверенно, потому, может быть, что давно не танцевал, или потому, что выпил.
Катя сжала плечо Леднева и сама повела его. Он был послушен и покорен в ее руках. В нем, таком сильном и мужественном, ей вдруг открылась слабость. И от этого он стал ей еще более дорогим.
Было раннее утро, когда они шли по пустынной набережной Волги.
Рассвет вставал над рекой. Фонари горели молочно-белым, уже никому не нужным светом. На воде сверкала рябь, по утреннему свежая, блестящая, студеная. На деревьях пересвистывались невидимые птицы.
Сима влезала на металлическую ограду парапета, требовала, чтобы ее пустили выкупаться, просила старика рыболова продать ей улов, и он, обернувшись, бесстрастно смотрел вслед этой хорошо одетой, но пьяной женщине.
Потом ее шумное веселье сменилось нежностью к Кате.
– Костя хороший человек, – говорила Сима с тем сообщническим и деловым видом, с каким говорят о подобного рода вещах женщины ее возраста, – очень хороший. Но он одинок. Сорок лет – не шутка! Выходите за него, Катюша, честное слово, выходите.
Катя рассмеялась.
– Вы говорите так, будто он сделал мне предложение.
– Катенька, милая, все зависит только от вас, честное слово. Вы же умница. И специальность у вас одинаковая, общие интересы. Вот увидите – он будет прекрасным мужем, простой, добрый…
Солнце быстро, на глазах, поднималось из-за горизонта. Сначала это был красный огненный шар. Затем, начиная с верхней половины, он постепенно белел, принимая цвет раскаленного металла.
Пропыхтел первый хлопотливый утренний баркасик. Прошли мальчики с удочками. Грохоча и вызванивая, начали свой трудовой день землечерпалки.
Сима объявила, что устала. Начали останавливать машины. Смешно было смотреть, как Юрий Михайлович и Леднев уговаривали шоферов. Леднев делал это с напускной фамильярностью, Юрий Михайлович – с некоторым подобострастием.
Наконец, им попался крытый пикап. Никто не захотел садиться в кабину, и все полезли в кузов. Задний борт не откидывался. Мужчины подымали женщин, подсаживали их. Леднев подсадил Катю, и она ощутила силу его рук.
В кузове стояли ящики, было тесно и неудобно. Леднев сидел против Кати, колени их соприкасались, он держал ее руки в своих. Пикап качало и бросало по мостовой. Потом так же неожиданно, как она потребовала ехать, Сима объявила, что ей неудобно, у нее затекли ноги. Она застучала шоферу, тот остановил машину. Все вылезли и пошли пешком.
Юрий Михайлович принимал капризы жены безропотно – видно, привык к ним, – только иногда морщился.
Леднев и Катя ни о чем не говорили, но она чувствовала нежное прикосновение его руки и, когда поворачивала голову, видела его улыбку и отвечала ему такой же улыбкой.
Перед Катиным домом все остановились.
– Напоите нас чаем – и все, – твердила Сима, – посидим и уйдем.
– Выдумки, – сказал Юрий Михайлович, – глупости!
– Всего полчаса, – упрямо повторяла Сима. – Ну, право, Катюша, пустите нас!
– Пожалуйста, – ответила Катя, краснея. Она хорошо представляла, какой переполох поднимется в доме.
– Нет, нет, – решительно сказал Леднев. – Не надо. Идите, Катюша, отдыхайте.
– Такси! Юра, такси! – закричала Сима и, увлекая за собой Юрия Михайловича, побежала навстречу машине.
Катя и Леднев остались одни.
– Ты довольна сегодняшним вечером? – спросил Леднев, не выпуская Катиной руки и заглядывая ей в глаза.
Улица была тиха и пустынна. Катя прижалась к Ледневу и поцеловала его.
– Что ты завтра делаешь? – спросил Леднев.
– Пойду на участок.
– Ведь воскресенье.
– Надо посмотреть.
– Видишь ли, – нерешительно сказал Леднев, – я думал, что ты завтра придешь ко мне… к нам… Ирина приехала из Гагр, и я думал, может быть, ты придешь.
Катя молчала.
Он участливо спросил:
– Тебе не хочется?
Она ответила:
– Ирине будет тяжело, и мне жаль ее.
Он вздохнул:
– Когда-то надо пройти через это.
– Да, конечно, – сказала Катя. – Хорошо, в воскресенье я приду.
