II
Матросы-швартовщики сбросили с чугунного кнехта петлю тяжелого троса, и петля с плеском упала в воду. На баке засуетились, выбирая швартов на палубу. Тут отдали кормовые тросы, и теплоход, увлекаемый буксирами, стал медленно отходить от причала.
Он вздохнул, отвернулся и пошел прочь из порта.
Море и корабли всегда волновали Арвида Казакиса. Приехав в незнакомый портовый город, Арвид непременно находил свободное время, чтобы осмотреть те достопримечательности, какие связаны были с морской сущностью этого людского поселения. Родную Прибалтику Арвид знал, пожалуй, не хуже профессионального моряка, тем более, он обладал дипломом яхтенного рулевого. В каждый отпуск Казакис уезжал к неизвестному для него побережью, и неоткрытыми в стране были для него только моря Ледовитого океана.
С детства мечтал Казакис о капитанском мостике, и документы в Высшее мореходное училище были заготовлены загодя. Оставалось присовокупить к ним аттестат зрелости, а уж к приемным экзаменам Арвид начал готовиться еще в восьмом классе. Он все на английский, международный язык моряков, нажимал, да и точные науки не являлись для него серьезным препятствием.
Но в канун выпускного бала вызвали Арвида, комсорга школы, в городской комитет комсомола. Понятное дело, интересуются, видно, как у них подготовлено необходимое к вечеру. Но интересовались только им, Арвидом Казакисом.
Секретарь горкома представил его улыбающемуся товарищу средних лет, одетому в обычный летний наряд без особых затей и претензий: сандалии, светлые брюки, рубашка, именуемая в обиходе распашонкой.
Предупредив Арвида, что горком надеется на него, оказывает Казакису особое доверие, «и вообще», секретарь оставил их вдвоем.
Улыбающийся мужчина — улыбка, между прочим, весьма ему подходила — начал разговор без обиняков. Не пытался он убедить, что дело, предлагаемое Арвиду, дело, которое станет частью его самого, интереснее судовождения, нет, этого Казакису не говорили. Вопрос ставился иначе. Да, он, Арвид Казакис, настоящий парень, один из лучших, и капитан из него может получиться замечательный. Но кто будет работать на той трудной стезе, к которой зовут сейчас Арвида? Худшие? Середнячки? Невозможно позволить такое и потому обращаются к нему, Арвиду Казакису, с обычным словом: «Надо!» И им лучше знать, готов или не готов комсомолец Казакис к такой службе, он не в лесу жил, на виду у людей, а люди считают этого парня достойным…
Разумеется, не так сразу расстался Арвид Казакис с мечтой о море и согласился пойти учиться в специальную школу милиции. Их разговор продолжался больше двух часов, и улыбающийся мужчина мягко и в то же время настойчиво склонял Арвида на собственную сторону. Он убедил парня, заставил поверить и в то, что свет сошелся клином именно на нем, Казакисе, и что ему необходимо подчиниться сейчас суровому, железному слову: «Надо!..»
Когда Прохор Кузьмич официально принял руководство группой работников уголовного розыска по расследованию дела об убийстве профессора Маркерта, он предложил Арвиду съездить в Луцис.
— Маркерт жил там в самое трудное время, — сказал Конобеев. — Только что ушли немцы, разруха, в лесах полно бандитов всех мастей, они совершали террористические акты. Опять же эта странная история о том, как он чудом ушел от верных братьев Черного Юриса. Меня в Прибалтике в то время не было, среднюю школу заканчивал в Рязани, но старые работники говорили, что от Черного Юриса никто не уходил. Кстати, именно Александр Николаевич руководил последней операцией по уничтожению этой банды.
— Я знаю, — заметил Арвид.
— Тем лучше… С особым, значит, рвением займешься этим периодом в жизни Маркерта.
— У вас есть по Луцису особая версия?
— Понимаешь, надо порыться в старых делах. Кое-что может выплыть, если обнаружится связь между профессором и тем лесным временем. Может быть, косвенная связь. Ведь ежели мы предполагаем месть, то рука убийцы могла протянуться от неких событий многолетней давности. Необходимо поднять архивный материал. Словом, отправляем тебя в широкий и вольный поиск. Смотри внимательно сам. Главное — больше фактов, разных и много. А вообще попробуй прояснить: кто мог из того трудного времени мстить профессору. И за что мстить. Словом, поезжай.
И Арвид поехал в Луцис.
По приезде он связался с коллегами из республиканского Министерства внутренних дел и два дня сидел над старыми делами о деятельности лесных бандитов в 1945–1947 годах в этом районе. Особо интересовался Арвид верными братьями и Черным Юрисом.
Сами по себе эти папки с документами были занимательны, если допустимо употребление этого слова применительно к жутким и кровавым историям, от которых волосы вставали дыбом. Но какой-нибудь связи между событиями, запечатленными в этих делах, и личностью Бориса Яновича Казакис не обнаружил.
«Нет, — решил Арвид, — здесь ничем стоящим не светит. Зацепись Маркерт каким-то боком за эти бумажки, крючок этот гулял бы с ним вместе до самой смерти. Не там ищем, не там… Случай этот необыкновенный, значит, и противопоставить ему необходимо нечто из ряда вон выходящее. Но что?»
На этот вопрос не было у Казакиса и видимости ответа. Он повздыхал-повздыхал, сложил в сторону архивные дела. Рабочий день близился к концу… Арвид сдал материалы, поблагодарил сотрудника архива, помогавшего ему, и отправился на улицу, где много лет назад проживал профессор Маркерт. Адресом Казакис запасся заранее.
— Даже и сейчас, когда прошло столько лет, не могу со всей уверенностью утверждать, что это был именно он… Может быть, я и ошибся тогда, как знать. Скорее всего, ошибся. Не такой был человек доктор Маркерт, чтоб якшаться с недобитым отребьем. Я ведь воевал вместе с ним в Испании. И потом, ни разу больше не встретил я этого Ауриня, нигде он себя не обнаружил. Пытался навести справки. Все сводится к тому, что оберштурмфюрер Малх Ауринь был убит во время ликвидации курляндской группировки гитлеровцев, в сорок пятом году.
— Вы знали его еще до войны? — спросил Казакис.
— Да, — ответил Андерсон, — я знал Малха еще мальчишкой. Мой отец батрачил у старого Ауриня и всю жизнь мечтал, что выучит меня на учителя, что хоть я, один из четырех его сыновей, не буду батраком. Что ж, это ему почти удалось.
— Почему «почти», Рудольф Оттович?
— Образование свое я завершил уже при Советской власти, после войны, отца тогда не было в живых. А из Луцисского университета меня выставили за «красную пропаганду». Уже потом узнал, что дело на меня завели по доносу отца Малха. На каникулах я вел опасные разговоры с его рабочими. Вот я и вылетел из своей alma mater. А тут случились события в Испании. Мадрид, Теруэль, французские лагеря для интернированных республиканцев и бойцов интернациональных бригад. Когда перед восстановлением в Прибалтике Советской власти приехал домой, молодой Малх Ауринь щеголял в мундире айзсарга. Летом сорокового года он исчез. Увидел я Малха снова лишь в сорок третьем, в Саласпилсе.
— Вы были в этом концлагере?
— Да. Меня оставили для подпольной работы, в конце сорок третьего я попал в облаву. Провокатор сообщил в гестапо о моем участии в испанской войне. Большего известно не было, но и этот факт оказался достаточно веским, чтоб отправить меня в лагерь смерти.
— При каких обстоятельствах видели вы там Малха Ауриня?
— Он прибыл за партией заключенных. Отбирали самых здоровых. Видимо, для производства неких особых работ. Ни об одном из отобранных мы больше ничего не слыхали.
— Вы уверены, что это был он?
— Конечно! Я видел его совсем близко и слышал голос. Теперь хозяйский сынок был облачен в мундир штурм-фюрера, это ему потом дали «обера», видимо, неплохо служил Гитлеру молодой Ауринь. И самое главное: лагерные немцы называли его по имени, как старого доброго приятеля.
— Хорошо, — сказал Арвид, — с этим более или менее ясно, Рудольф Оттович. Теперь расскажите, пожалуйста, еще раз, только со всеми подробностями, о той вашей встрече с профессором и подозрительным человеком.
— Не знаю… Это он мне показался подозрительным… Но я расскажу обо всем по порядку. Дело обстояло так. Доктор Маркерт тогда жил напротив меня. Вот этот дом он занимал. Дом, как видите, большой, сейчас в нем детский сад. Но тогда, в сорок седьмом году, пригодна для жилья была только треть. Вот в этой трети и обитал Борис Маркерт со свояченицей и новорожденной дочерью. Во дворе стоял флигель, сейчас его нет, снесли, там разместили детскую площадку. Во флигеле жила одинокая женщина, она была портнихой.
— Вы не помните, как ее звали?
— Как не помню? Ее звали Мария Ефимовна Синицкая.
— Синицкая?
— Совершенно верно.
— Хорошо. Продолжайте, Рудольф Оттович.
— Тогда я шел из хлебного магазина, где получил по карточкам хлебный паек. Шел по той стороне, где жил Маркерт. Вон там, немного не дойдя до его дома, я стал наискосок пересекать улицу, чтоб выйти напрямую к своей калитке. Я был уже на середине мостовой, когда в калитке дома доктора показались двое: сам хозяин и тот человек. Повернувшись, чтобы кивнуть соседу, я вздрогнул: мне показалось, что рядом с Маркертом идет Малх Ауринь.
— Показалось, или вы были уверены, что это именно он? — спросил Казакис.
— Теперь уж и боюсь говорить определеннее. Доктор Маркерт уверил меня, что это был его двоюродный брат из Каунаса. Я, конечно, поверил ему, мало ли похожих людей. Но в то первое мгновение меня точно током пронзило. Я остановился, будто остолбенел, и не мог двинуться с места, пока эти двое не дошли до угла и не скрылись за поворотом.
— Скажите, профессор ответил тогда на ваше приветствие, Рудольф Оттович?
— Да, ответил. Он молча наклонил голову. Обыкновенно Маркерт бывал более сердечен и приветлив при встречах со мной.
— А как реагировал на встречу с вами тот человек, в котором вы предположили бывшего айзсарга и оберштурмфюрера?
— Если это был Малх Ауринь, то вряд ли он узнал меня. Ведь последний раз мы виделись близко в тридцать пятом году, когда я был на каникулах у отца в деревне. Но Малх в то время был еще мальчишкой. В Саласпилсе же он попросту не узнал меня, да и я, конечно, не старался попасть ему на глаза, иначе б не смог сейчас разговаривать с вами.
— Понятно, — сказал Арвид, — Как был одет тот человек?
— Обыкновенно. Пиджак и брюки, заправленные в сапоги, на голове, кажется, шапка, а может быть, шляпа… Нет, скорее всего шапка. Рюкзак за плечами.
— Рюкзак?
— Да, рюкзак. В те времена многие носили собственные вещи подобным образом… Чемоданы в войну почти вышли из моды.
— Значит, судя по всему, профессор Маркерт провожал куда-то своего брата?
— Он так и сказал мне, когда вечером я, не утерпев, навестил его и попытался расспросить о том человеке. Впрочем, расспрашивать мне особенно и не пришлось. Мой сосед к слову объяснил мне, что у него гостил проездом двоюродный брат из Каунаса, который собрался ехать в Эстонию, к новому месту работы. Маркерт проводил его на поезд, едва сумел посадить. Тогда очень много было пассажиров, с трудом достали билеты. Вот, пожалуй, и все, что я тогда узнал.
— Вы ничего не сказали профессору о своих подозрениях?
— Как можно! Ведь тогда подверг бы сомнению его слова о брате! А мне доктор известен как честный человек. Ведь мы с ним были вместе в Испании… Нет, я попросту решил, что обознался. Мало ли бывает людей, похожих друг на друга, — повторил Андерсон.
— Больше вы не встречали того человека?
— Нет, не встречал.
— И доктор Маркерт ни разу не упомянул о нем?
— Ни разу. Впрочем, вскоре он уехал в Западноморск, и мы больше не виделись с доктором Маркертом. Это если не считать встречи в прошлом году, когда моя внучка поступала в университет, где он давно уже является профессором. Маркерт встретил меня радушно. Нет, он отличный товарищ! Большой, известный человек, а ведет себя просто, будто мы снова в окопах на окраине Мадрида.
— Вы ничего больше не можете добавить к сказанному?
— Пожалуй, ничего…
III
Тогда они вышли на улицу вдвоем. Малх пропустил Маркерта вперед, а сам пошел следом за хозяином, осторожно оглядываясь по сторонам.
И тут Борис Янович увидел Андерсона. Рудольф стоял с кошелкой в руках на середине мостовой и таращил на них голубые глаза.
«Вот некстати, — подумал Маркерт и сухо кивнул Андерсону в ответ на его деревянный, судорожный поклон. — Надо же было ему выйти навстречу именно в это время…»
Они прошли мимо явно растерявшегося Андерсона, и до самого поворота Маркерт чувствовал, как Рудольф смотрел им в спины.
«Что же делать? — лихорадочно думал Борис Янович, идя рядом с подобравшимся, настороженным Малхом. — Надо придумать… Надо что-нибудь придумать!»
Усилием воли он заставил себя успокоиться, попытаться прикинуть собственные возможности. «Только не надо торопиться, — сказал себе Маркерт. — Пока я ему нужен… Нужен, чтобы помочь проникнуть в тайник, нужен, чтобы помочь укрыться… Потом Малх, конечно, расправится со мной. А сейчас? И сейчас необходимо держать ухо востро, надо быть настороже, быть готовым ко всему».
«А ты готов ко всему? — спросил себя Борис Янович и тотчас же ответил: — Готов».
Ему вспомнилось, как ухмылялся тогда, в лесу, Черный Юрис, разыгрывая едва ли не в лицах известный библейский диалог между Богом и Авраамом…
— Ты помнишь, Маркерт, какой любовью Бога пользовался твой далекий предок Авраам?
— К чему ты задал этот вопрос, Юрис?
— Ты должен помнить, ты, который всегда был удачлив, как Авраам. Но бывает так, что удача отворачивается от человека… Бог порою шутит, и шутки эти у него мрачные. Я тебе напомню, как пошутил Бог с Авраамом.
Черный Юрис потянулся к полке, снял с нее Библию, почти сразу раскрыл на нужном месте.
«И было, после сих происшествий», то есть после благополучных полос в жизни Авраама, — сказал Черный Юрис. — Впрочем, кому я это объясняю! Ты ведь трижды изучал Библию, находясь в лоне трех различных церквей, а сейчас уже комментируешь ее в четвертом варианте как безбожник… Ну, не буду отвлекаться, слушай: «…Бог искушал Авраама и сказал ему: Авраам! Он сказал: вот я. Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой я тебе скажу. Авраам встал рано утром, оседлал осла своего; наколол дров для всесожжения, и встав пошел на место, о котором сказал ему бог»… Ну, детали опустим, вот главное: «И пришли на место, о котором сказал Бог; и устроил там-Авраам жертвенник, разложил дрова, и, связав сына своего Исаака, положил его на жертвенник поверх дров. И простер Авраам руку свою, и взял нож, чтоб заколоть сына своего! Но ангел господень… Ангел сказал: не поднимай руки своей на отрока и не делай над ним ничего; ибо теперь я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для меня».
Черный Юрис захлопнул Библию.
— Вот как стоит вопрос, Маркерт. Ведь ты готовишься стать отцом… Поздновато, конечно, но лучше поздно, чем никогда. Готов ли ты к жертве Авраамовой?
— Ты не Бог, Юрис, — сказал Маркерт. — И зачем тебе нужна смерть неродившегося младенца?
— Ты прав, Маркерт, я не Бог, а только ангел, который хочет остановить руку твою с ножом. Я не хочу, чтоб ты стал детоубийцей. Ведь если ты не пойдешь мне навстречу… Знаешь, какой фокус придумал Малх?
Он поднялся из-за стола.
— Эй, кто-нибудь! Пусть придет сюда Малх!
«Малх! — подумал Маркерт. Они обогнули стороной центральную часть города и приближались к развалинам одного из фортов, зловещее ожерелье этих былых укреплений окружало город. — Малх! В нем клубок нитей, которыми опутал меня проклятый иезуит. Черного Юриса больше нет! Остался один только Малх, он все еще существует на белом свете, один Малх…»
— Мы должны идти этот форт, — прервал размышления Бориса Яновича его спутник.
— Мне говорили, что там остались мины, — спокойно заметил Маркерт.
Ему не было страшно. Мины — так мины. Может быть, так оно и лучше. Мгновение — и все кончилось. Про мины он сказал машинально, на душе у Маркерта было пусто.
— Знаю, — ответил Малх. — Мины — для дураков. Мы будем проходить, как умные люди. Мне известен проход здесь.
За три мирных лета развалины форта успели зарасти травой и бурьяном. Без особых происшествий Маркерт и Ауринь добрались до центральной части крепости. Чудом уцелевшая винтовая лестница вела в нижние этажи. На стенах проступали многочисленные надписи. Чаще других лозунгов встречалось категорическое: Wir capitulirien nicht! — Мы не капитулируем!
На нижней площадке Малх сделал знак Борису Яновичу остановиться, а сам принялся осматриваться, медленно и постепенно двигаясь вокруг, обходя обломки полурухнувшего перекрытия, осторожно ступая в красновато-серую пыль, она покрывала здесь все.
Время от времени Малх вынимал из нагрудного кармана бумажный листок и внимательно разглядывал его.
Наконец он подозвал Маркерта.
— Это здесь, доктор, — сказал Малх. — Другой ход, малый ход… Главный имеет место быть со сторон внутренний двор. Там входит целый автомобиль. Но главный ход завален от взрыва бомбы. Мы будем смотреть отсюда.
— Откуда? — спросил, озираясь, Борис Янович.
Маркерт не видел ничего похожего на какой-либо вход. Малх рассмеялся. Смеялся он добродушно и беззаботно, ничем не напоминая Маркерту того, лесного, Малха.
— Тут имеется маленький секрет, — сказал Ауринь. — Сейчас мы открываем дверь.
С этими словами Малх направился в угол, к которому примыкал последний поворот винтовой лестницы. Он отбросил оттуда несколько кирпичей, затем подозвал Бориса Яновича, и вдвоем они сдвинули в сторону кусок бетонной стены с торчащими из него прутьями арматуры. Малх подтащил рюкзак поближе, раскрыл и достал из него складную саперную лопатку и короткий ломик. Лопаткой он расчистил поверхность от мусора, обнаружив плиты пола. Затем долго осматривал стену. Здесь было мало света, и Малх зажег электрический фонарик. Вот он довольно хмыкнул, передал фонарик Маркерту, взял в руки ломик и сунул его в незаметное круглое отверстие между камнями, из которых была сложена стена.
Под ногами Бориса Яновича зашуршало. Он отступил назад и увидел, как одна из плит пола вдруг поползла к стене, обнаруживая расширявшееся отверстие.
Плита ушла в стену. Перед ними был люк в метр длиной и полметра шириной. Малх направил свет фонаря в отверстие, и там они увидели скоб-трап, начинавшийся от самого края люка.
— Вы доставать второй фонарь, — сказал Малх. — Идти первым надо вам. Я должен закрывать эту дверь. Спускайтесь, доктор Маркерт!
Они были в сводчатом зале, посредине которого стоял грузовик, крытый брезентом. Малх забрался в кабину, повозился немного, и фары автомобиля вдруг брызнули светом.
«Аккумуляторы в исправности, — вяло подумал Маркерт, им неожиданно овладело некое равнодушие к происходящему, сильное нервное перенапряжение вызвало ослабление воли, душевную депрессию. — Если в баке есть бензин — садись и поезжай».
Тут он вспомнил слова Малха о том, что главный ход завален… Причудливая цепочка представлений извлекла из подсознания осмысление теперешнего положения. Маркерт осознал себя человеком, оказавшимся в ловушке. Сделав над собой усилие, Борис Янович попытался напрячь волю, собраться. «Необходимо придумать… Придумать нечто!» — лихорадочно соображал он.
В это время Малх выбрался из кабины. Лучи фар продолжали упираться в стену подземелья, более или менее сносно освещая помещение.
— У нас есть добрый свет, — сказал Малх. — Касса верных братьев должна лежать в нише, правая сторона автомобиля.
Он шагнул к стене и осветил пространство в полтора метра высотой, кирпичная кладка здесь явно отличалась от добротной, старинного образца, кладки основных стен.
— Это должно быть здесь, — проговорил Малх. — Будем пробовать разобрать кирпич.
С этими словами он развязал рюкзак, с которым опустился в подземелье, и снова достал из него ломик.
Малх ударил ломиком между кирпичами. Потом еще и еще.
— Нет, — сказал он. — Это успевать сделать потом. Надо смотреть стекляшки. Светите мне, доктор, они в машине.
Малх откинул брезент, прикрывавший задний борт грузовика, и забрался в машину.
— Полезайте сюда.
Борис Янович светил фонариком, а Малх тем временем отдирал доски от ящиков, заполнявших кузов.
Наконец он вынул оттуда нечто, аккуратно обвязанное ветошью, и принялся разрезать ножом веревки.
Под лучом фонарика сверкнуло цветное стекло.
Малх осторожно приподнял его так, чтоб свет пронизал рисунок.
— Вот, — сказал он. — Эти стекляшки, доктор. Покойный Юрис говорил: у них нет цены…
«Боже мой! — мысленно воскликнул Маркерт. — Ведь эти витражи из кафедрального собора! Их ищут с сорок пятого года, а витражи спрятаны в подземелье. Они действительно бесценны, эти стекляшки…»
В это время Малх, не выпуская цветного стекла, повернулся к Маркерту спиной. Он подвинулся, насколько позволяло свободное пространство, в сторону и нагнулся, чтоб осторожно поставить драгоценный кусочек уникальных витражей.
Ломик он оставил прислоненным к полураскрытому ящику.
Малху было неудобно в тесноте кузова, и бандит медленно опускался, боясь разбить стекло, на корточки.
Малх поставил стекло и, приподнимаясь, поворачивался к Маркерту лицом.
В руках у него был невесть как очутившийся немецкий автомат шмайссер.
Борис Янович отпрянул от Малха, едва не упав в кузове грузовика.
— Вы рано бояться, доктор, — засмеялся Малх. — Эти стекляшки имеют огромный цена, но мне не взять их с собою за море. А вот Советы могут их находить. Они найдут здесь только это!
Малх отвернулся от Бориса Яновича и в упор выпустил очередь из автомата по бесценным витражам кафедрального собора. Малх стрелял до тех пор, пока не кончились патроны в рожке, верный брат равномерно водил стволом по сторонам с тем, чтобы пули уничтожили как можно большую поверхность.
Витражи погибли.
Сначала Маркерт, оцепенев, смотрел на творимое Малхом кощунство, потом подался в сторону и схватил отставленный Ауринем к борту грузовика ломик.
Борис Янович стиснул ломик в руке, судорожно всхлипнул и изо всех сил ударил переставшего стрелять Малха в затылок.
IV
Прошло полгода после зловещего визита верного брата Малха в луцисский дом Бориса Яновича.
Полгода — это много и мало. Много для маленькой Танечки, которая научилась выговаривать первые звуки… В них Магде и отцу слышались и «папа», и «тетя». Девочка стояла уже в кроватке, держась ручонками за деревянную оградку. Но этого же времени мало для памяти Маркерта, в которой не тускнели ни поход с Малхом к тайнику, где хранилась касса верных братьев, ни то, что случилось незадолго до этого в лесу, в логове Черного Юриса.
Шел к концу тысяча девятьсот сорок седьмой год. За две недели до новогодних каникул в стране провели денежную реформу, отменили продовольственные карточки. Впервые за долгие годы лишений люди могли свободно купить хлеб в магазинах. Свободно купить хлеб… Одна мысль об этом приводила советских людей в восторг, и приближающийся праздник Нового года обещал быть наполненным особой радостью, люди готовились к нему, находясь в небывало повышенном настроении.
Маркерт с дочерью и свояченицей жили теперь уже в Западноморске. Борису Яновичу предложили заведование кафедрой в местном университете. Правда, ни кафедры, ни самого университета еще не существовало. Только развалины да горстка энтузиастов. Они, и Маркерт в их числе, занимались делом, не имеющим ничего общего с научной работой. Выбивали средства на восстановление главного корпуса и строительство бараков, в которых временно должен был разместиться университет, его факультеты и кафедры. Составляли сметы и нанимали строительных рабочих, которых не хватало всюду во встающей из руин стране. Яростно спорили с подрядчиками, искали кирпич, лес, цемент, собирали книги разоренной библиотеки…
Маркерт с утра до поздней ночи уходил из дома, и заполненный до предела день помогал ему укрыться от свежих еще воспоминаний про те недавние испытания, которые выпали на его долю.
Но двадцать пятого декабря, повинуясь настойчивой просьбе Магды, Борис Янович вернулся домой рано. Исповедовавшая лютеранство, свояченица хотела отметить Рождество Христово так, как подобает добрым христианам, и приготовила праздничный ужин. Магда украсила небольшую елку игрушками, чудом сохранившимися с довоенного времени, припасла она и цветные свечи, которые намеревалась зажечь к двенадцати часам ночи.
Праздничный рождественский ужин намечалось хозяйкой подать уже к полуночи, но пока суть да дело ее доктор успел бы дважды проголодаться, и Магда решила предварительно покормить Бориса Яновича.
Они сидели вдвоем на кухне. Борис Янович неторопливо е» картошку, жаренную с салом, Магда пила чай. Малышку Танечку она прикатила в коляске, чтоб та была под присмотром, и девочка тихо играла, изредка лепеча неразборчивое и поднимая голубые глазенки на отца, который улыбался ей и кивал, умиляясь.
Сочельник начинался в идиллической обстановке спокойного, семейного уюта, и Борис Янович чувствовал себя счастливым. Он сумел уйти от воспоминаний и жил сейчас исключительно настоящим.
— Вы знаете, доктор, — сказала Магда, наливая чай Борису Яновичу, — сегодня я имела встретить нашу соседку.
— Какую соседку? — спросил Маркерт.
— Которая жила в наш двор в Луцисе.
Маркерт недоуменно смотрел на свояченицу, его мысли были не здесь, никак не мог он взять в толк, о чем говорит Магда.
— Синицкая Мария, — сказала свояченица.
— Да-да, — проговорил Борис Янович, — я ее помню. Она шьет одежду.
— Таня скоро захочет носить красивые платья, доктор. Ваша дочь — маленькая женщина. Я буду просить Марию заходить в наш дом что-нибудь шить.
Маркерт пожал плечами и ничего не ответил.
Он принялся за второй стакан чая, его Магда готовила отменно вкусным, когда в наружную дверь постучали. Борис Янович поставил стакан и взглядом остановил собравшуюся подняться свояченицу.
— Сам открою, — сказал он и вышел в переднюю.
Дверь открыл, не спрашивая, кто за: нею стоит. А стоял за дверью молодой человек в меховой шапке странного покроя и с козырьком, в брезентовой куртке с капюшоном. В руках неведомый гость держал объемистый саквояж из плотной материи в крупную клетку.
— Добрый вечер, — сказал пришелец. — С Рождеством вас Христовым!
По-русски говорил он чисто, и Борис Янович удивился поздравлению, ибо знал, что русские люди такого возраста в этой стране никогда не поздравляли друг друга с Рождеством…
— Здравствуйте, — ответил он. — Спасибо. Проходите.
Маркерт пропустил гостя в переднюю.
— С кем имею честь? — спросил он.
— Наверное, вы и есть Борис Янович Маркерт?
— Вы угадали, молодой человек. Я — Маркерт.
— Извините меня за позднее вторжение, но в сегодняшний вечер, говорят, каждому гостю рады… Уж очень не терпелось мне убедиться в том, что доктор Маркерт и есть компаньеро Хуан, о котором мне рассказывал отец…
— Ваш отец? — растерялся Борис Янович. — Да вы входите! Что же это мы стоим на пороге. Входите!
Он запер за гостем дверь и повернулся к нему, внимательно рассматривая лицо.
— Ищите сходство с каким-либо из ваших товарищей по Испании? — улыбнулся гость. — Напрасно, доктор. Я приемный сын Андрея Ивановича Попова. Не помните? В Испании его звали «сеньор Анатоль», советник Анатоль.
— Анатоль, — будто эхо повторил Маркерт. — Анатоль…
— А меня зовут Валентином, фамилия — Старцев. Год назад демобилизовался, работал в Рижском порту. Уволился и приехал к вам. Хочу учиться… Был в Луцисе, случайно узнал, что вы здесь. Вспомнил рассказы отца… Вы уж извините меня.
— Молодой человек прибыл с дороги, — строго проговорила, появляясь в дверях, Магда, — а вы его удержали в коридоре, доктор. Надо кормить, потом разговаривать.
— Так все неожиданно, — пробормотал Маркерт, потом, оживляясь, воскликнул: — И верно ведь! Магда права… Конечно же, я знаю Анатоля! Ах, какие это были времена… Пойдемте, пойдемте, дорогой друг! Как вы сказали ваше имя?
— Валентин Старцев, доктор.
— А мой друг Анатоль? Где он? Так бы хотелось повидаться, вспомнить нашу первую встречу под Теруэлем и потом, в Мадриде… Вы знаете, я занимался пропагандой в войсках мятежников, на переднем крае, а мой друг Анатоль со своими людьми прикрывал нашу группу. Почему вы не приехали вместе? Где он сейчас живет?
Они стояли уже в комнате, подле празднично убранного стола. Валентин Старцев наклонил голову.
— Мой дед-священник ответил бы: на том свете… А я безбожник. Нет больше отца. Его повесили немцы.
Глава третья
ЧЕРНЫЙ ЮРИС
— Ты прав, Маркерт, я не Бог, — сказал Черный Юрис, отодвигая Библию на край стола. — Я только ангел, который призван остановить твою руку с ножом. Я не хочу, чтобы ты стал детоубийцей. Ведь если ты не пойдешь мне навстречу… Знаешь, какой фокус придумал Малх?
Черный Юрис поднялся из-за стола.
— Эй, кто-нибудь! — крикнул он. — Пусть придет сюда Малх!
Маркерт сидел молча. Он опустил голову, ни единой мысли не было в голове. Маркерт будто оцепенел. Непонятное равнодушие овладело им. Собственная судьба Маркерта почти не волновала… И вот сейчас, когда он услышал шаги за дверью подземного бункера, куда привели его для разговора с Черным Юрисом, эти шаги потянули из его подсознания мысль о других судьбах, судьбах тех, за кого он в ответе.
Борис Янович поднял голову и увидел рослого, стройного молодого человека, с улыбкой глядящего на Маркерта.
— Это есть главный советский безбожник? — с сильным акцентом заговорил вошедший. — Доктор Маркерт?
— Да, это он, Малх, — сказал Черный Юрис. — Видимо, ты собираешься вступить с ним в религиозный диспут… Придется отложить до другого раза. Расскажи ученому доктору о придуманном тобой фокусе.
— О, — воскликнул Малх, — я буду показывать это с удовольствием! Фокус называется «Смерть без рождения». Делается он так.
Малх выхватил из ножен на поясе длинную финку и помахал ею перед лицом Маркерта.
— Очень острый, — сказал он. — Бритва. Этот нож я аккуратно разрезаю живот мадам Маркерт, оттуда брать младенца и вешать на шнурок. Еще не родился — а уже умер. Фокус!
Все поплыло перед глазами Маркерта. Он медленно привстал, боясь, что потеряет сознание и упадет с табурета. Борис Янович хотел произнести хоть какие-то слова, но язык ему не повиновался.
Малх и Черный Юрис с улыбками на лицах наблюдали за Маркертом.
— Нет… Этого не может быть! Ты не сделаешь этого, Юрис! Такое не под силу ни одному человеку…
— Ты думаешь, что я пошутил? — сказал Черный Юрис. — Ты думаешь, что Малх не способен на подобное? Сейчас увидишь.
— Что ты хочешь сделать? — вскричал Маркерт.
— Успокойся. Жена твоя пока в безопасности. Пока… Впрочем, — сказал Черный Юрис, — фокус Малха неоригинален. Я приобщил Малха к священному писанию, и оберштурмфюрер вычитал это из Четвертой книги Царств. Пророчество Елисея, когда он смотрит проницательным взором, а у пророков иных не бывает, на Азаила, будущего царя Сирии.
Черный Юрис вновь взял тяжелую книгу и прочел на заложенной сухим листом странице:
— «И сказал Азаил: отчего господин мой плачет. И сказал Елисей: оттого, что я знаю, какое наделаешь ты сынам израилевым зло: крепости их предашь огню, и юношей их мечом умертвишь, и грудных детей их побьешь, и беременных женщин у них разрубишь». Как это тебе нравится, Маркерт? Великая книга! А сейчас пойдем с нами… Ты увидишь, как мастерски работает наш Малх с красной сволочью. Идем, Маркерт, тебе будет полезно посмотреть.
Его вывели из бункера на поверхность, завязав перед выходом глаза. Маркерт почувствовал свежий лесной воздух… Потом они шли по траве. День был по-прежнему солнечный. Солнца Маркерт не видел, но ощущал его кожей лица. Доносилось пение птиц. Вокруг царили мир и покой, вернее, видимость мира и покоя… Едва перевалило за полдень, и ничто больше не напоминало Борису Яновичу о том безмятежном и счастливом сегодняшнем утре этого самого длинного и самого страшного дня в его жизни.
…Автоматная очередь догнала их, Бориса Яновича и Валентину, мчавшихся во весь дух на подстегиваемой страхом и ударами хлыста темно-серой кобыле, запряженной в двухколесную повозку. Пули прошли над головами… Валентина, дрожа всем телом, вцепилась в Бориса Яновича. Они неслись по неровной дороге, и тут Маркерт увидел впереди еще двоих. Эти двое отделились от стволов сосен, у которых стояли, слившись с деревьями, и теперь неторопливо выходили на дорогу, придерживая руками висящие на шеях автоматы.
Маркерт перестал нахлестывать лошадь, отбросил в сторону хлыст и принялся натягивать поводья, пытаясь сдержать стремительный конский бег…
За два дня до случившегося они собрались в соседний поселок. Там жили родные Валентины по материнской линии. Два дяди, три тетки и целая дюжина двоюродных сестер и братьев, среди которых была и Магда Брук, ее связывала с Валентиной давнишняя дружба.
В те времена с продуктами в городах было плохо. Еще сохранилась карточная система, всего было в обрез, а женщине, ожидающей ребенка, надо было питаться получше. Поэтому, когда Валентина робко, она всегда чуточку как бы стеснялась мужа, годящегося по возрасту ей в отцы, предложила поехать в родное местечко навестить там близких и раздобыть продуктов, Борис Янович недолго колебался. Он знал, на селе жители ведут собственное хозяйство, и их плохо замаскированный визит вежливости будет правильно понят, с пустыми руками их не отпустят.
Смущало Бориса Яновича нынешнее состояние молодой жены, но Валиня заверила мужа, что «он» ведет себя хорошо. Она называла будущего ребенка исключительно в мужском роде и была убеждена: родится мальчик…
Все складывалось благополучным образом. Даже нелегкая в те времена транспортная проблема, ни о каких автобусах тогда и речи не было, решалась просто. Знакомый полковник, начальник квартирно-эксплуатационной части, которого Маркерт знал еще во время войны, выделил в полное распоряжение Бориса Яновича добрую лошадь с повозкой и полмешка овса к ней. Полковник дал им лошадь на целых три дня, этого времени должно было вполне хватить.
В то утро, когда они собрались выехать, Борис Янович вышел во двор и увидел, что его Валиня стоит у флигеля, в котором жила их соседка, Мария Синицкая, портниха. Жена разговаривала о чем-то с этой женщиной. Синицкая всегда была неприятна Маркерту, хотя он и не подавал виду, ибо не мог разобраться в существе неприязни к ней, а потому и не считал себя вправе эту неприязнь обнаруживать.
Ему пришлось простоять не менее десяти минут на крыльце, прежде чем женщины заметили, что Маркерт смотрит в их сторону. Валиня заторопилась, дружески распрощалась с Синицкой и подошла к мужу.
— Я задерживаю тебя, да? — виновато улыбаясь, спросила жена. — Соседка узнала, что мы едем в наш город. Она говорила, что Серебряным болотом ехать опасно. Ходят слухи, будто там много бандитов.
— А откуда ей известно это?
— Про бандитов?
— И про них, и про наш отъезд…
— Про отъезд я сказала, обещала привезти немного и ей в долю. Она передала мне кое-какую одежду… Магда сменяет у деревенских на продукты. Ведь ты знаешь, как помогла мне соседка сделать приданое нашему маленькому. А про бандитов она знает от знакомого офицера, у нее много знакомых офицеров.
Борис Янович хотел сказать, что, пожалуй, даже слишком много, но такой ответ дал бы понять Валентине, что муж сердится на нее, и молодая женщина огорчилась бы, а этого Маркерту не хотелось.
— Мария сказала, что надо ехать Лисьим Бором, — говорила Валентина, когда они направились к конюшне, где ждала их лошадь и повозка. От конюха Маркерт отказался. Ему было неловко занимать собственными делами другого человека, да и лошадей он знал неплохо, надеялся на себя. — Лисий Бор — спокойное место, и дорогу через него я знаю хорошо. До войны мы всегда с мамой и отцом ездили этой дорогой к дедушке в гости.
Маркерт не знал ни той, ни другой дороги, он был у новых родственников лишь однажды… Лисий Бор — так Лисий Бор. Тем более, к словам соседки следовало прислушаться. У нее действительно поперебывало во флигеле немало довольно-таки осведомленных гостей. Предупреждение Синицкой могло быть достаточно основательным.
В последнем заключении Борис Янович был прав. Синицкая много знала. Не было известно Маркерту лишь одно: разговор его жены с обитательницей флигеля не был случайным. Именно Синицкой было поручено сделать так, чтобы Борис Янович и его жена поехали Лисьим Бором.
Все произошло спустя полчаса после того, как они углубились в Лисий Бор. Это был огромный лесной район. Дорога пересекала его в самом узком месте, а по обе стороны раскинулось зеленое море с голубыми пятнами небольших озер и заболоченных, труднопроходимых участков.
Лошадь бежала резво. Можно было бы и прибавить рыси, но Борис Янович боялся, что тряска будет вредна Валентине.
Маркерт так и не сумел заметить, как возник на дороге бородатый верзила в немецком мундире без знаков различия и в айзсарговской фуражке, сбитой на затылок. Он поднял над головой автомат и помахал им, призывая остановиться.
Маркерт, не раздумывая, хлестнул лошадь. Она рванулась… Тип с автоматом едва успел отскочить на обочину. Валентина ойкнула… Борис Янович услыхал, как пытавшийся их задержать человек выкрикнул им вслед грязное ругательство, а затем протрещала автоматная очередь….
Теперь, когда на дорогу вышли еще двое, Маркерт понял, что уйти не удастся. Не имеет он права рисковать, с ним ведь Валентина… И Маркерт сумел сдержать лошадь, едва повозка поравнялась с этими двумя, вышедшими из леса.
Один из них, угрюмый, неопределенного возраста бандит, взял лошадь под уздцы. Второй, помоложе, подошел к повозке, приложил два пальца к козырьку и спросил:
— Вы есть доктор Маркерт?
— Да, это я, — ответил Борис Янович.
— Наш командир хочет вас видеть. Небольшая прогулка, доктор.
— Но я тороплюсь, — сказал Борис Янович. — И моя жена… Она в таком положении… Не знаю, как мне быть, но…
— Не надо волноваться. Дружеский разговор с нашим командиром не займет много времени. Потом вы отправитесь по своим делам, И вы, мадам, не тревожьтесь. Непредвиденная остановка в пути, только и всего.
Маркерт посмотрел на Валентину. Она старалась казаться спокойной, пыталась даже улыбнуться, изо всех сил хотела выглядеть молодцом.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он жену.
— Хорошо, — Валентина наконец улыбнулась. — Немного испугалась… Эти выстрелы…
— Это Рудис, — улыбнулся задержавший их человек. — У него слабые нервы, и парень любит немного пошуметь, стреляя в воздух.
— Ваш командир, надеюсь, недалеко? — спросил Маркерт. — Ты сможешь идти, Валиня?
— О, это совсем рядом, — сказал молодой бандит.
— Конечно, смогу, — сказала Валентина. — Раз этот разговор так необходим…
— Как зовут вашего командира? — спросил Маркерт.
— Черный Юрис, — ответил молодой бандит.
«Черный Юрис! Черный Юрис! — думал Маркерт, следуя с завязанными глазами вслед за Малхом и его шефом. — Вот кем ты стал, мой однокашник по иезуитскому колледжу… Вожак банды верных братьев! Черный Юрис…»
Борис Янович, конечно, знал о кровавых зверствах этой банды, прячущейся в лесах. Но ему и в голову не приходило, что главарь — тот самый Юрис, с которым он учился когда-то во Франции.
Да, он узнал его сразу, едва Маркерта ввели в подземный бункер и развязали глаза. С Валентиной их разлучили раньше… «Мадам лучше отдохнуть, ведь доктору Маркерту предстоит мужской разговор, который не интересен для женских ушей…»
Валиня ободряюще улыбнулась мужу. Маркерту тут же завязали глаза и увели.
После неплохо разыгранной Черным Юрисом сцены радостной встречи с бывшим соучеником вожак верных братьев без обиняков заявил, что нуждается в его, Маркерта, помощи и сотрудничестве. Верным братьям приходилось туго. Репрессиями над активистами, сторонниками новой жизни, они восстановили против себя местное население, которое принялось создавать отряды самообороны. Теснили банду, гоняли с места на место, один за другим раскрывая тайники с припасами, подземные убежища в лесной чащобе, и специальные войска. Черный Юрис задумал уйти с людьми в Швецию. Он ждал катера из-за кордона, но выйти всей бандой к побережью, охраняемому пограничниками, было весьма трудно, если вообще возможно. Черный Юрис заявил Маркерту, что собирается вывести верных братьев небольшими группами в Луцис. Там они передохнут, обзаведутся документами, сменят одежду и постепенно будут переправляться за море. Связав Маркерта жесткими обязательствами, Черный Юрис намеревался устроить в его доме пересыльный пункт и, может быть, даже установить радиостанцию, которую они, взяв в машину, могли бы возить во время передачи, не опасаясь пеленгаторов. С помощью рации Черный Юрис поддерживал связь с заморскими покровителями.
Но Маркерт категорически отверг какое бы то ни было «сотрудничество» с бандитами. От уговоров и посулов Черный Юрис перешел к угрозам. Тщетно… Маркерт был непреклонен.
И тогда бандитский вожак двинул в ход «фокус» Малха.
Лесная свежесть сменилась тяжелым, затхлым воздухом подземелья.
— Развяжите ему глаза, — услышал Маркерт голос Черного Юриса, и повязка упала с лица.
Маркерт огляделся. Они находились в относительно просторном помещении, сложенном из толстых бревен. Два фонаря «летучая мышь», внесенные сопровождавшими их верными братьями, скудно освещали стены. В углу Маркерт увидел троих людей. Несмотря на плохое освещение, он рассмотрел ссадины и кровоподтеки на их лицах. Видимо, они сидели или лежали на полу, а теперь, когда к ним вошли Малх, Черный Юрис и Маркерт, поднялись на ноги и стояли молча, прижавшись друг к другу.
— Ну, — сказал Черный Юрис, — успели вымолить у Господа Бога прощение за свои грехи? Хотя да, вы ведь безбожники… Тем хуже для вас. Останутся ваши души неприкаянными после смерти. Впрочем, желающих могу причастить я сам. Имею для сего соответствующую компетенцию. Не так ли, Маркерт?
Борис Янович промолчал.
— Небольшое представление, — проговорил Черный Юрис. — Можете приступать, Малх.
Их было трое. Судя по всему — сельские активисты или, может быть, обыкновенные крестьяне, вступившие в колхоз и запахавшие земли гитлеровских приспешников, «серых баронов», сбежавших уже на Запад или прячущихся в таких вот лесных бандах. Один из троих был совсем еще мальчишка. Второй — мужчина лет сорока, черноволосый крепыш, презрительно смотрел на бандитов. На нем были застегнутая гимнастерка и солдатские брюки, без пояса, ноги босые… Третьим был седой старик, худой, с морщинистым лицом и горящими ненавистью глазами.
Руки всех троих были связаны за спиной.
— Начинайте с солдата, — сказал Черный Юрис. — Ты ведь был солдатом?
— Я и сейчас солдат, — ответил крепыш.
— Сейчас ты мой пленник, и я могу сделать с тобой, что угодно. Но если согласишься стать верным братом, я окажу тебе такую честь и забуду о твоих грехах. Мне нужны опытные воины.
Бывший солдат ничего не ответил.
— Давай, — крикнул Малху Черный Юрис.
Малх боком придвинулся к Солдату, он и остался в памяти Маркерта под этим именем, молниеносным движением выбросил кулак, и Солдат со стоном согнулся вдвое. Малх сверху ударил его ребром ладони по шее. Солдат упал…
— Ты — человек немолодой, — обратился Черный Юрис к Старику. — Воспитывался в истинной вере. Как же ты мог преступить заповедь «Не укради!»?
— Я никогда не прикасался к чужому, — гордо ответил Старик. — И ни тебе, убийце и извергу, ссылаться на Священное Писание!
— Не прикасался, говоришь?
Черный Юрис шагнул вперед и скрутил рубаху на груди старика.
— А кто призывал крестьян в селе Рамошки распахать землю братьев Цесисов и первым провел по чужому полю борозду? Кто донес энкэведистам, что рамошкинский ксендз Алоиз укрывает людей из леса? Ты вор и предатель!
— Ксендз прятал убийц и насильников, — сказал Старик. — То не есть угодно Господу. А земля принадлежит тем, кто обрабатывает ее. Так было завещано Богом первым людям на земле, и только такие, как ты, исказили учение Господне.
— А ты еще и богохульник, — медленно проговорил Черный Юрис. — Малх! Пусть этот пес не сможет перекреститься и на том свете, когда предстанет перед судом Божьим!
С помощью двоих братьев Малх подтащил Старика к козлам, стоявшим у стены. Малх прижал руку Старика к колоде и отсек пальцы, один за другим…
Белый, как полотно, Старик не произнес ни звука. Когда его перестали держать, он левой рукой стянул с себя рубаху и завернул в нее красную культю.
Юноша, который видел все это, трясся в углу всем телом.
— Мальчишку — на козлы! — распорядился Черный Юрис. — Для начала — двадцать шомполов!
Пока секли парнишку, пришел в себя и заворочался Солдат. Малх пнул его под ребра. Двое подручных поставили Солдата на ноги.
— Ты не ответил на мое предложение, — ласковым голосом заговорил Черный Юрис. — Может быть, ты оглох?
— Придется отрезать тебе уши. — Черный Юрис развел руками, мол, не хотелось бы, да ничего не поделаешь, — Малх! Этому человеку надо улучшить слух.
Малх поднял в руке большие ножницы, которыми стригут овец, и шагнул к отпрянувшему от него Солдату.
— Юрис! — закричал Маркерт. — Юрис! Ради всего святого прекратите это! Я согласен, со всем согласен! Только… Только прекратите истязать этих людей!
Черный Юрис подал знак, и Малх отступил назад.
— Хорошо, — сказал бандитский главарь. — Мы можем перейти ко мне.
Когда они вернулись в бункер Черного Юриса, Борис Янович спросил:
— Ты отпустишь их, если я выполню твои требования?
— А зачем они мне нужны? Пусть едят советский хлеб. Мой мне нужен для верных братьев.
Черный Юрис заставил Маркерта написать обязательство, в котором тот клялся служить делу верных братьев. Борис Янович соглашался выполнять все требования банды и ее главаря. Писать это на бумаге было несравненно легче, чем видеть, как мучают людей… Теперь они будут избавлены от смерти. И его Валентина, его будущий ребенок тоже… Маркерт идет на все, чтобы спасти их. О будущем, о том, как расплатится он за их спасение, об этом попросту нет времени подумать. Маркерт будет думать после… Сейчас главное в том, чтобы выбраться поскорее отсюда, из этого звериного логова.
Вот и пароль сообщил ему Черный Юрис… Кажется, «формальности» позади. Теперь хозяин бункера приглашает его разделить с ним трапезу. Какая там трапеза! Разве пойдет сейчас в горло кусок? Но придется вытерпеть и это. Черный Юрис жаждет духовного общения, он сокрушается по поводу недостаточной интеллектуальности верных братьев. Ему не с кем поговорить, бывшему воспитаннику иезуитского колледжа… Слава Господу, что он скрестил путь Черного Юриса и Маркерта! Впрочем, теперь и Маркерт стал верным братом… Он, Черный Юрис, с удовольствием побеседует с новообращенным, поведает ему об идейных основах этого святого сообщества. Маркерт будет слушать его, хотя и не согласится ни с чем, ни тайно, ни явно, но слушать Черного Юриса ему придется…
— Ты говоришь о том, что мы выродились в оторванных от основной массы народа сектантов, Маркерт. Ты даже назвал нас «зловещими сектантами». Что ж, эпитет зловещие я принимаю с удовольствием. Мы ушли в леса и возвращаемся время от времени из них, чтобы вещать людям о зле, которое принесли им коммунисты.
— Вы сами совершаете зло, — сказал Маркерт.
— Верно, мы — ангелы зла. Но причиняем зло тем, кто заслужил его. И все дело в том, как рассматривать само понятие Зла. До того как стать христианином, ты, Маркерт, исповедовал хасидизм, одну из ветвей иудаизма. И тебе должно быть известно, как определял Зло ваш легендарный Израиль Бешт, основатель движения хасидов. Могу напомнить, если ты забыл об этом…
— Ты, христианин, не постеснялся взять на вооружение и постулаты иудейской кабалистики, Юрис, — усмехнулся Маркерт.
— А почему бы и нет? Мы оба — воспитанники иезуитов, которых святой Игнатий Лойола наставлял словами: «Если дозволена цель, то и средства дозволяются». Так вот о Зле. Ваш Израиль Бешт говорит: «Нет безусловного Зла, ибо Зло есть также Добро, только оно низшая ступень совершенного Добра. Добро и Зло не в Боге, а в человеческих поступках. Когда Зло причиняет Добро, оно служит последнему как бы фундаментом и, таким образом, само становится Добром». Неплохо, да?
— И в оправдание собственных антигуманных деяний ты вытащил на свет Божий такое старье?
— Всего лишь середина восемнадцатого века, Маркерт. Люди верят в более древние сентенции. Ну а что же касается сектантства, то эту идею мы переняли у наших нынешних врагов, русских крамольников, захвативших, к несчастью для истинной церкви, власть в стране. Теперь они и нас хотят лишить родины, вырвать из-под Господней опеки нашу землю и наших соотечественников.
— О какой русской идее ты говоришь, Юрис?
— Ты, видимо, не знаешь, Маркерт, что после Франции, где мы оба проходили испытание в школе ордена Иисуса, я учился в «Коллегиум руссикум».
— Ты учился в «Коллегиум руссикум»? — переспросил Маркерт.
— И даже окончил его с отличием, был удостоен личного поздравления его святейшества, — горделиво сказал Черный Юрис. — Понятное дело, мы изучали историю православия и его расколов, состояние русского сектантства в прошлом и настоящем. И представь себе, Маркерт, русские антицаристы еще сто лет назад планировали использование сектантов и раскольников в борьбе против престола. Петрашевец Катенев, например, изучал географию расселения раскольников, собирался отправиться к ним с целью привлечь их на общее с петрашевцами дело. Это документальные факты, Маркерт. Ты найдешь их в томах «Дела петрашевцев». А Герцен? Ведь он издавал при «Колоколе» специальный листок для старообрядцев, который вел Огарев. Этот листок, он назывался «Общее вече», направлял к раскольникам даже призывы к вооруженному восстанию! Не оставляли их вниманием и большевики, на первых порах существования партии этой частью пропагандистской работы ведал у большевиков Бонч-Бруевич… Видишь, мы берем то, что уже пытались делать другие, наши враги. Но мы идем дальше. Вместе с верой мы дали верным братьям гранату в одну руку и автомат в другую. И это делает нас непобедимыми!
«И поэтому ты требуешь у меня содействия в бегстве через море, — подумал Борис Янович. — Непобедимы те, кого зверски мучили сегодня твои выродки и подонки, Юрис. Они могут умереть. Но поставить их на колени ты бы не смог!»
Вслух он спросил:
— В какого же Бога веришь ты, Юрис? Какую веру исповедуете вы, верные братья, проливающие кровь людей, вина которых лишь в том, что они не хотят жить по старым законам?
— Кровь, кровь, — проворчал Черный Юрис. — Пролить кровь — значит очиститься. Или ты забыл заветы Апокалипсиса, Маркерт? Все люди — жертвенные агнцы, и, проливая их кровь, угодную Богу, я очищаюсь от греха. Вспомни: «Кровь Христа, который духом святым принес себя непорочному Богу, очистит совесть нашу от мертвых дел». Некогда пролитая кровь жертвенного агнца Христа очистила человеческий род. «Кровь Иисуса Христа очищает нас от всякого греха». Пролитием этой крови было некогда достигнуто примирение Бога с людьми. Но люди вновь впали в великий грех. Они отвернулись от Бога, они надругались над его законами, которые ты презрительно называешь «старыми», ринулись в сатанинское лоно коммунистов. И среди нас нет второго Иисуса, который бы собственной кровью искупил новые людские грехи. Так пусть эти безбожники искупают грехи своей собственной кровью! И чем больше я пролью этой крови, тем благосклоннее отнесется к заблудшим чадам своим всемилостивый Господь!
— Ты — страшный человек, Юрис, — севшим голосом то ли прохрипел, то ли прошептал Маркерт. — Так чудовищно извратить идеи христианства… Впрочем, у тебя были достойные предшественники во все времена. Теперь я понял твою веру, Юрис.
Черный Юрис ухмыльнулся.
— А я разгадал тебя, Маркерт, — сказал он и стер улыбку с лица. — Тебе не дают покоя лавры Аарона, старшего брата Моисея, которого Моисей сделал первым жрецом в племени Левия. Ты ведь сын цадика, Маркерт, наследный принц. Но тебя не удовлетворяла древняя вера… И ты пошел дальше. Ты саму веру превратил в безверие, стал исповедовать атеизм, вознамерился стать среди атеистов первым. Да-да, ты решил сделаться Аароном двадцатого века, Маркерт!
Борис Янович поморщился.
— Подземная жизнь в лесу повредила твою психику, Юрис, — сказал он. — Ты стал заговариваться…
— Может быть, может быть, дорогой однокашник. Тебе бы побыть в нашей шкуре пару месяцев… Ладно, скоро чудесный воздух скандинавских курортов съест плесень бункера, отравившую мою кровь. Да… Не хочется с тобой расставаться. Будь у меня время — я бы убедил тебя, Маркерт. Итак, я могу на тебя положиться? Ты ведь знаешь, что будет с тобой, если…
Черный Юрис не договорил и поднялся из-за стола.
— Ладно, — глухо проговорил Маркерт. — Сделаю все, что скажешь ты, Юрис. Теперь мы свободны?
— Да, — ответил Черный Юрис. — Тебе пора ехать. Мои люди проводят вас с женой к дороге. Поезжайте, как говорят русские, восвояси. Будут расспросы — скажешь, что пытались задержать неизвестные люди, обстреляли, но ты сумел уйти.
— Послушай, Юрис, — сказал Маркерт. — А те люди? Что с ними? Ты отпустил их?
— Конечно. Я отпустил их, чтоб они могли предстать перед Господом Богом. На этот раз я решил, что не могу судить сам. Теперь они уже там, перед ликом его… И пусть сам Бог измерит меру их грехов перед ним. Бог милостив!
Маркерт опустил голову. Как он мог надеяться на слово Черного Юриса, слово иезуита! Да и его с Валентиной бандитский вожак никогда бы не выпустил живыми из рук, если б не нуждался в нем…
— И последнее, Маркерт, — сказал Черный Юрис. — Это не касается ни меня, ни моих людей, но тебе придется выполнить и еще одно задание. В твой дом может прийти человек и сказать: «Бояться Господа — это мудрость». Ты ответишь ему: «Удаляться от зла — разум».
— Из книги Иова, — заметил Маркерт.
— Ты прав, эти слова оттуда. Имя у человека может быть любое, но тебе он назовется Апостолом. Это еще один пароль… Когда придет Апостол — не знаю. Только ждать ты его будешь всю жизнь.
— Хорошо, хорошо, — нетерпеливо проговорил Маркерт. — Одним поручением больше или меньше…
Черный Юрис вызвал для сопровождения Маркерта конвой.
— До встречи в Луцисе, Маркерт, — сказал он, и Борис Янович вышел.
Черный Юрис остался один. Он прокашлялся, налил в стакан спирту из фляги, второй был уже наполнен для Бориса Яновича, но пить с Юрисом Маркерт не стал.
— Идите сюда, Апостол, — сказал Черный Юрис, повернувшись к занавеске из сшитых вместе серых одеял, которая отгораживала угол, где спал главарь. — Дело сделано. Можно и выпить за успех.
Человек, которого назвали Апостолом, вышел и сел к столу.
— Вы профессионально демонстрировали богословскую эрудицию, штурмбанфюрер.
Черный Юрис поморщился.
— Вы забываете, Апостол, о моей просьбе не произносить вслух этого звания… Теперь слово «штурмбанфюрер» не ко времени. Надо наполнять тем же содержанием иные формы. А что же касается этого ренегата, то… Ладно, оставим. Просто захотелось почесать язык. Остановимся на таком объяснении и выпьем.
— Вы уверены в нем? — спросил Апостол, тщательно прожевывая сало.
— В Маркерте? А что ему остается делать… Донести на нас — значит положить на плаху собственную голову. Пока он для нас ничего не сделал и потому не боится ответственности. Но и за это вот обязательство его по головке не погладят. И я тут еще одну штуку придумал. Мы соорудим его подпись под смертным приговором тем троим, которых повесили сейчас в лесу ребята Малха… И покажем ему с первым братом, который придет в его дом за помощью.
— Все его бумаги, и этот приговор тоже, передайте мне, — сказал Апостол.
— Хорошо. За морем мне эти документы не нужны, а вам ведь здесь оставаться… Как вы слышали, одна явка, у Маркерта, вам уже обеспечена.
— Не уверен, что воспользуюсь ею.
— Дело ваше. Мне приказали содействовать вашему внедрению, вот я и стараюсь помочь. Когда вы уйдете?
— Завтра на рассвете, — ответил Апостол. — Что вы думаете делать с тем грузом, что из Западноморска?
— Он надежно укрыт. Но взять с собою мы не можем, слишком громоздок. Оставим пока здесь.
— Вы расскажете мне, где искать груз?
— Да, только не раньше, нежели попаду в Луцис и встречу первый катер с того берега Балтики. Вы, Апостол, наверняка будете где-то неподалеку?
— Ладно. Я найду вас в Луцисе.
— Вот и договорились. Теперь о связи… Во дворе дома Маркерта есть флигель. Там живет некая Мария Синицкая, это мой человек. С нею не церемоньтесь. Произнесите лишь два слова: «Черный Юрис». Только предупреждаю: не дай вам Бог нарваться на ее гостей. Синицкая водит дружбу с офицерами гарнизона. Останавливаться у Марии нельзя, но для связи она годится.
— Учту, — сказал Апостол.
Глава четвертая
ПРОФЕССИЯ АПОСТОЛА ПЕТРА
I
Едва Казакис возвратился из Луциса в Западноморск, Прохор Кузьмич Конобеев предложил Арвиду доложить о результатах его поездки на совещание группы, занимавшейся расследованием причин и обстоятельств убийства профессора Маркерта.
Совещание проходило в кабинете начальника управления. Александр Николаевич, представив Конобееву, руководителю группы, полную самостоятельность в организации оперативно-розыскных действий, тем не менее не оставлял его деятельность без внимания.
Был здесь и доктор Франичек. Увидев его, Арвид пожал плечами. Он недоумевал по поводу присутствия эксперта. Зачем доктору суетиться среди оперативных работников? Но веселый черноусый Федор Кравченко шепнул Арвиду, что таково распоряжение самого Жукова: допустить к делу криминалиста-эскулапа.
Сотрудники расположились за отдельно стоящим длинным столом. Во главе его Жуков усадил Конобеева, веди, мол, совещание сам, и присел сбоку.
Арвид рассказал о работе с архивными материалами в Луцисе, затем о встрече Андерсона с подозрительным человеком, похожим на Малха Ауриня.
— И больше ничего? — спросил Конобеев.
Казакис развел руками и промолчал. Вообще-то появилось у него кое-какое соображение недавно, но Арвид считал его недостаточно продуманным, зрелым, что ли, и потому говорить о нем здесь счел пока преждевременным.
— Подведем итоги, — предложил Прохор Кузьмич. — Что дала нам поездка Казакиса в Луцис? С одной стороны, у нас пока полное отсутствие каких-либо документальных подтверждений связей Маркерта с лесными событиями тех лет. Впрочем, откуда им быть? Арвид занимался архивами лишь потому, что мы вспомнили давнишнюю историю с попыткой банды Черного Юриса захватить профессора и его жену, попыткой, которая стоила Валентине Маркерт жизни. Естественно было бы предположить, что цепочка могла протянуться из прошлого и каким-то образом создать ситуацию, которая повлекла за собой убийство профессора. С другой стороны, загадочный кузен Маркерта, в котором Андерсон опознал или считал, будто опознал, оберштурмфюрера Ауриня.
— Теперь Андерсон не берется это утверждать, — заметил Казакис.
— У вас есть справка на этого Малха? — спросил Жуков у Арвида.
— Вот, — ответил Казакис, вынимая из папки листок. — «Оберштурмфюрер Малх Ауринь убит во время налета советской авиации в январе 1945 года. Похоронен в деревне Юрате-Видрадска, Курляндия». Сведения из официального документа немецкого командования.
— Запрос о проверке тамошним товарищам посылали?
— Конечно, — ответил Казакис. — По дороге из Луциса я заскочил туда сам. Деревни Юрате-Видрарска больше нет. Людей свезли на центральную усадьбу. Кое-кого из прежних жителей я разыскал. Они вспомнили, что после ухода немцев в деревне оставалось их кладбище… Но его запахали в первую же послевоенную весну.
— А не был ли Ауринь в банде Черного Юриса? — спросил Федор Кравченко.
— Черным Юрисом в свое время занимался я сам, — сказал Жуков. — В последнем бою мы положили их почти всех. В плен верные братья сдаваться не торопились. Слишком много крови было у них на руках. Живыми достались лишь новички. И как мне помнится, ни о каком оберштурмфюрере речи на допросах не было. Правда, сам я тогда угодил в госпиталь, левое плечо зацепили и по голове досталось, но с материалами дела впоследствии более или менее был ознакомлен. А почему вдруг такая связь, Федор Гаврилович?
— Не знаю, — сказал Кравченко и улыбнулся. — Какое-то наитие: Озарение вроде, Александр Николаевич.
— Только без мистики, пожалуйста, — проворчал Жуков. — Братьев Маркерта проверили?
— Магда Брук говорит, что никаких родственников профессора не знает, — сказал Кравченко. — Это верно. Родичи Маркерта так и не простили ему отказа от иудейского вероисповедания. Связей с ними профессор не поддерживал. Впрочем, в живых их осталось мало. Не исключено, что какой-нибудь двоюродный брат и приезжал к нему в Луцис. Сама Магда про тот случай вспомнить ничего не может.
— Хорошо, — сказал Александр Николаевич. — Оставим пока это. Мы, возможно, взяли не в ту сторону, но теперь и этот уголок исследовали до конца. Оставим пока версию с верными братьями и подозрительным кузеном, о нем мог бы рассказать только сам Борис Янович… Но профессор обратил наше внимание на одну деталь. Он указал на апостола Петра. Этот апостол может оказаться одним из ключей к раскрытию преступления. Все товарищи ознакомились с Евангелием?
— Я, например, два раза прочитал, — не утерпел похвастать Арвид Казакис. — Интересные там есть истории…
— Быть тебе управленческим духовным отцом, — поддел его Федор Кравченко.
— В качестве духовного отца с вас достаточно и одного из моих заместителей, — сказал Жуков. — Не отвлекайтесь, товарищи. Прохор Кузьмич, веди совещание.
— Позвольте заметить, Александр Николаевич, — сказал доктор Франичек. — С вашего разрешения… Мне пришло сейчас в голову. Ведь у апостола Петра хранятся ключи от рая. А что если профессор Маркерт прямо нам указывал перед смертью: тайна моего убийства в апостоле Петре?
— Может быть, Вацлав Матисович, может быть, — ответил Жуков.
— Дело это, товарищи, как все мы видим, довольно сложное, — начал Конобеев. — Прочитать жизнеописание Христа и раз, и два, и даже три — относительно нетрудно. Камень преткновения для нас в том, что мы психологически не готовы к такому восприятию «божественного писания», которым обладал покойный профессор, человек огромной эрудиции, посвятивший жизнь изучению не только Старого и Нового Заветов, но и бесчисленных комментариев к ним… А написано их было, сами понимаете, за двадцать почти веков очень и очень много. И теперь мы должны не только ознакомиться с содержанием Евангелия хотя бы чисто информационно, мы должны смотреть на все эти события двухтысячелетней давности глазами профессора-атеиста, постараться понять, как рассматривал Маркерт отношения Иисуса Христа с каждым из двенадцати его учеников-апостолов.
— Не мог он набрать их поменьше, этот плотник из Назарета, — шутливо проворчал Арвид Казакис. — Это ж надо — двенадцать учеников! И необходимо разобраться во взаимоотношениях каждого с самим Учителем… Сколько дел возникнет сразу!
— Благодарите судьбу и профессора Маркерта, что их заботами мы выведены только на апостолов Иисуса, — заметил начальник управления. — Что бы вы сказали, если б пришлось иметь дело со всеми святыми христианской религии?
— И что бы я сказал?
— У вас отнялся бы язык, молодой человек, — вступил в разговор Вацлав Матисович. — Ведь полный христианский месяцеслов перечисляет сто девяносто тысяч святых.
— Сколько-сколько? Тысяч?..
— Вот именно. Сто девяносто тысяч, — подтвердил Конобеев.
— Ни хрена себе компашка, — шепнул, наклонясь к Кравченко и покачав головой, Казакис. Он поднял руки:
— Сдаюсь, дорогой доктор, этой цифрой вы сразили меня наповал.
— Пойдем дальше, — сказал Конобеев. — Нам известно, что фигурки апостолов в кабинете Маркерта стояли в хронологическом порядке, по времени присоединения учеников к Христу. Третьим встретился с Иисусом будущий апостол Петр. Вот что говорится об этом в Евангелии от Иоанна: «На другой день опять стоял Иоанн Креститель и двое учеников его. И увидел идущего Иисуса, сказал: Вот агнец божий. Услышав от него сии слова, оба ученика пошли за Иисусом». Цитирую главу первую, стихи тридцать пятый — тридцать седьмой. Это были галилейские рыбаки. Одного из них звали Андреем, то был сын Ионы, а второй оказался Иоанном, сыном Заведеевым. Вот вам два первых ученика Христа. Возвратившись домой, Андрей рассказал о встрече с Иисусом брату своему, Симону. Симон выразил желание примкнуть к Христу. На второй день Андрей привел Симона к Иисусу, который принял в ученики Симона и сказал: «Отныне имя твое будет Петр…» В переводе с греческого слово это означает «камень»… Таким образом, рыбак Симон стал третьим учеником Христа, третьим его апостолом. Все это происходило на берегу Иордана, после визита фарисеев к Иоанну Крестителю, сыну Захария и Елизаветы, двоюродной сестры Марии, матери Христа. Следовательно, Креститель доводился Иисусу троюродным братом. Впрочем, это обстоятельство к нашему делу, видимо, не относится. Хотя здесь так все переплетено, что трудно угадать, какой надо потянуть кончик, чтоб развязался весь узелок.
— Видимо, — сказал Кравченко, — все внимание необходимо сосредоточить на личности Петра. Что нам известно о нем?
— Христианская религия высоко чтит этого апостола, — заметил Вацлав Матисович. — Ведь недаром ему были доверены ключи от рая…
— Может быть, потому покойный профессор и зажал в руке его фигурку, — начал Арвид а смолк, все смотрели на него недоумевающе.
— Поясните свою мысль, — предложил Конобеев.
— Ну… Я хотел… — Арвид замялся.
— Я хотел сказать, что Маркерт взял в руку изображение апостола, чтоб задобрить Петра, когда предстанет перед ним на пути в рай.
Жуков хотел улыбнуться, но решил, что на сегодня достаточно этих арвидовских штучек. Да и то сказать» расследование не продвинулось вперед ни на шаг, сейчас не до шуток… И Александр Николаевич сдвинул брови, стараясь не смотреть, как с трудом убирают со своих лиц улыбки сотрудники.
— Остроумно, только не ко времени. Давайте будем посерьезнее, Казакис, — сказал Жуков. — Высказывайтесь, товарищи… Не жалейте фантазии, только не увлекайтесь размышлениями на потусторонние темы.
— Ближе всего ложится версия с именем апостола, — задумчиво произнес, покрывая листок бумаги геометрическими фигурами и не глядя на окружающих, Прохор Кузьмич. — Может быть, убийца так или иначе связан с именем Петр…
— Не исключено, — подхватил Кравченко. — Правда, уж очень тогда просто. Петров, Петя, Петрович… Надо поискать там, где есть признаки этого имени.
— Вот и займитесь отработкой такой версии, Федор Гаврилович, — предложил Конобеев.
— Хорошо, сегодня же составлю список знакомых профессора по этому принципу.
— К четырем Евангелиям Нового Завета приложены еще и Деяния Апостолов, — сказал доктор Франичек. — Следует иметь в виду и этот источник.
— Мы не можем привлекать вас к расследованию официально, Вацлав Матисович, — вступил в разговор Жуков. — Но, зная вашу эрудицию в этой области и склонность к оперативной работе, я позволил себе пригласить вас в качестве консультанта. Поэтому возьмите Деяния Апостолов на себя. Проштудируйте их… Глядишь, и удастся что-либо из них выудить. Ваши соображения будут приняты во внимание.
— Спасибо вам за оказание мне доверия, Александр Николаевич, — растроганно поблагодарил доктор Франичек. — Я буду… Буду очень хорошо стараться!
— Ну и ладно, вот и договорились… Есть еще что у кого-нибудь?
Арвид приподнялся, потом сел, заговорил, медленно подбирая слова.
— С именем апостола, конечно, есть смысл разобраться. Но мне кажется, что очень уж это просто. Не забываем ли мы, что Маркерту апостол Петр был куда как ближе, чем нам, впервые в своей жизни столкнувшимся с этим, извините, вратарем райским? Поэтому профессор, выбирая его из всех двенадцати, видел в нем не только имя, а что-нибудь более существенное.
— И что же? — спросил Конобеев, так как Казакис замолчал.
— Ну, скажем, профессию Петра.
— Профессию?
— Конечно. Это ведь более существенно в жизни человека, нежели его имя.
— В нашей жизни трудно найти аналог апостольского ремесла, — заметил Кравченко.
— Зачем «апостольского»?! — воскликнул Арвид. — Разве вы забыли, что апостол Петр в обычной своей, так сказать, «симоновской» жизни был рыбаком?
— Мы отдаем должное вашей эрудиции, Казакис, — усмехнулся начальник управления, — и по законам приоритета в выдвижении оперативных версий отдаем вам разработку этой идеи. Только, товарищи, предостерегаю вас от богословского крена. Апостол апостолом, но про остальные возможные варианты не забывайте. По-прежнему тщательное изучение окружения Маркерта, его дружеские, научные и родственные связи. Продолжайте изучение послевоенного периода жизни профессора, запросите в архивах соседних Прибалтийских республик все, что связано с верными братьями Черного Юриса. Чует мое сердце: выстрелы, поразившие профессора Маркерта, могли быть направлены и оттуда.
II
На диспетчерском радиосовещании капитанов фиш-ботов, ведущих промысел в прибрежных водах Балтийского моря, предупредили о надвигающемся шторме, и маломерные суда заторопились в укрытия, хотя в последние два дня рыба заловилась на удивление.
Выбрав промысловое вооружение на борт и ложась на курс, который должен был привести его РБ-28 в ковш Пионерского рыбокомбината, Арнольд Закс не переставал проклинать судьбу и мудрецов-синоптиков, сорвавших такую реальную возможность заработать хорошие башли и рассчитаться с многочисленными долгами..
Не изменилась обстановка на море и на суше и через два часа, когда РБ-28 накрепко «привязали» швартовами к причалу. Все-таки как-никак, а штормовое предупреждение получили, портнадзор в такое время ретиво рыскает по рыбацким судам, строго наказывая тех капитанов, у кого служба на борту оказывается не на высоте.
Синоптики ошиблись на двенадцать часов. Идущий с Атлантики циклон, видимо, заплутался среди бесчисленных проливов и островов, отделяющих Балтику от Северного моря. Он упал на Западноморск и его побережье только утром, когда капитан фишбота РБ-28 уже находился там, где ему не были страшны никакие ураганы на свете.
Сдав рыбу и оставив на борту помощника, Арнольд Закс отправился в Пионерский поселок. Определенных планов у него не было, ибо в кармане не хрустело и не звенело. В таком пиковом положении оставалось рассчитывать только на корешей, а их у Закса было предостаточно. Вопрос лишь в том, чтобы посчастливилось встретить денежного парня, и тогда можно хотя бы скромно посидеть в рыбокомбинатовской харчевне.
И в этот раз Арнольду повезло. Не успел он завершить круг по площади, куда к вечеру собирались рыбаки, как рядом с ним остановилась салатного цвета «Волга». Дверца распахнулась, и на тротуар вывалился Генка Тумалевич, старый Арнольдов приятель, начальник рации на одном из РТМов Западноморского тралфлота.
Когда Закс влип в ту кислую историю с иностранной валютой, Генка оказался тоже втянутым в нее. Только Арнольд про него ни слова не произнес на допросе. Но Генка уже от одного страху стал образцово-показательным парнем, а Заксу все равно три года с лишним пришлось отбухать в исправительно-трудовой колонии строгого режима, Тумалевич же все в Южную Атлантику бегал, вкалывал маркошей.
Теперь он сграбастал Арнольда, притиснул к груди, повторяя: «Арни, друг, здорово! С рейса я пришел, Арни! Едем! Едем, Арни!»
Еще мгновение — и вот уже Закс сидит в такси, машина мчится в Западноморск, а Тумалевич, захлебываясь от восторга, говорит, говорит…
Арнольд пока молчит. Ему и приятно, что Тумалевич специально ради него прикатил в Пионерок, хотя что такое для «Волги» тридцать километров, и его гложет зависть, когда он слышит знакомые слова: «Кап-Блан, Дакар, Лас-Пальмас, Уолфиш-бей, Центральная Атлантика, экватор…» Ведь и Закс ходил в тех краях, а потом — суд, колония, визу, конечно, прихлопнули… Вот он и болтается сейчас в двадцати милях от берега.
О неприятном, о том, что случилось три года назад, в машине друзья не вспоминали. Потом уже, в «Атлантике», Генка сказал:
— В море узнал, что тебя… Ну, выпустили, значит.
— Написал, что ли, кто?
— Написала… Она.
— Верушка твоя? Ты все с нею ладишь… Видел я как-то ее — выросла девочка. Скоро свадьба?
— Я-то готов, да вот Вера… Говорит мне: подождем… Давай еще раз. За твое избавление, дорогой Арнольд.
Заедая кусочком лимона, Закс сказал:
— Простили меня, так сказать. Вкалывал прилично, общественной работой занимался, вот одну треть и скостили. Ведь мне целую пятерку давали…
— Знаю, — проговорил Тумалевич.
— Знаешь, знаешь, — вдруг обозлился Арнольд. — А ты понимаешь, что и тебе там сидеть корячилось?
— Спасибо, Арнольд, я по гроб тебе обязан. Если б по-другому сложилось, не ходить мне в моря.
Закс уже остыл.
— Хватит о том деле. Забудем. Ты пришел с Атлантики — будем веселиться. А где же твоя Вера?
— Сегодня ее не будет. Обещала навестить подругу, у той несчастье — отца убили.
— Вот видишь, — сказал Закс, — людей убивают — и ничего. А тут пятерку за пустяк дали. Правда, Золотому Бену влепили крепче. Его на десять лет закатали. Выпьем за торжество справедливости!
— Постой, — Геннадий Тумалевич отставил рюмку и внимательно взглянул на Арнольда. — Ведь это твоего родственника убили. Ну да! Как же я забыл… Отца Тани Маркерт.
— Что ты сказал?
Арнольд опрокинул коньяк в рот, одним глотком проглотил его и уставился на Тумалевича.
— Отца? Тани? Убили старого Маркерта? Гм… Интересно, кому он оказался нужен, этот старый хрыч, помешавшийся на вечных спорах с попами?
— Не надо так о покойнике, Арнольд, — проговорил Тумалевич. — И потом, ведь он твой родственник, этот профессор.
— Еще тот родственник… Ха! Ну да ладно. Замнем это дело. Расскажи, как плавалось. План, конечно, взяли?
Часа через два, когда Арнольд вышел из туалета и намеревался пересечь вестибюль, чтоб присоединиться к приятелю, сидевшему в большом зале, к нему приблизился молодой человек и сказал, что на улице его ждет девушка. Она очень просит Арнольда выйти к ней.
Арнольд с пьяной ухмылкой на лице проследовал за провожатым. Когда молодой человек подвел Закса к легковой машине, из нее вышел еще один мужчина… Капитан фишбота РБ-28 не успел и глазом моргнуть, как оказался на заднем сиденье между двумя сотрудниками в штатском, а машина помчалась сквозь сгустившиеся сумерки по улицам Западноморска.
