Хотя Иван Саввич и не показал виду, но слова Матвея о бочке лигроина его сильно встревожили.

Несколько дней назад правление решило свезти на колхозный рынок овощи и картошку. Выезжать надо было поскорей, потому что начинался сентябрь и дождь мог полить каждую минуту. Сразу после заседания правления Иван Саввич распорядился подготовить к дальнему рейсу полуторку и выделил двух непьющих сопровождающих. Во избежание придирок городской милиции машина была вымыта и вычищена. Сопровождающие погрузили плетеные корзины с овощами, и шофер, разогнав нахальных внеплановых пассажиров с мешками и кошелками, закрутил проволокой бортовые крючья. Однако в последний момент выяснилось, что на складе осталось только полведра горючего. Иван Саввич рассердился, вызвал кладовщика, пригрозил ему ревизией, потом велел заложить подводу, сходил в сельпо и, выйдя оттуда с оттопыренными карманами брюк, уехал в тракторную бригаду. Часа через два он вернулся с бочкой, в которой плескался лигроин, и шофер, во второй раз выгнав из кузова упрямых пассажиров, благополучно отбыл в город.

Откуда взялась бочка — никто не интересовался. Кроме Ивана Саввича, знал об этом только тракторист Зефиров, подписавший, вместе с председателем акт о перепашке зяби, да четырнадцатилетний Витька-плугарь, которому было велено отвечать, если кто-нибудь спросит, что зябь перепахали два раза, Иван Саввич был человек честный и воровства в колхозе не переносил. Обмен государственного лигроина на литр водки он считал не воровством, а рядовой хозяйственной операцией. «Во-первых, лично я, — рассуждал Иван Саввич, — никакой выгоды, а тем более обогащения от этого обмена не получил, а, наоборот, истратил на водку свои деньги, за которые еще неизвестно как придется отчитываться перед женой. Во-вторых, всему колхозу и отдельным колхозникам будет прямая польза оттого, что машина все-таки отправилась в рейс. И в-третьих, не надо забывать, что и государство заинтересовано в колхозной торговле, чтобы городской рабочий класс смог по сходной цене закупить продукты питания».

Но, несмотря на убедительность такого рассуждения, на душе Ивана Саввича с некоторых пор стало смутно и неспокойно. Дня через два после удачной мены встретился ему как-то на дороге плугарь Витька. Ничего особенного при этой встрече не произошло. Иван Саввич спросил только: «Работаешь?» — «Работаю, дядя Ваня», — ответил Витька. «Ну-ну, работай», — напутствовал его Иван Саввич, и на этом они расстались. Но во время разговора председатель заметил, что Витька посмотрел на него каким-то странным, не детским взглядом: не то удивление, не то испуг притаились в его чистых ребячьих глазах. Вот уже прошло больше недели, а как только увидит Иван Саввич где-нибудь железную бочку из-под горючего — сразу же возникают у него в памяти большие небесно-голубые глаза плугаря, в которых застыли удивление и укоризна. И хотя Иван Саввич убеждал себя, что все это чепуха и мало ли как может поглядеть политически неграмотный четырнадцатилетний мальчишка, который небось сам в колхозном саду не раз сбивал яблоки, но какое-то смутное чувство ложилось председателю на душу, и до самого сна Иван Саввич бывал не в духе.

Видимо, по этой же причине Ивану Саввичу очень не хотелось, чтобы о злополучной бочке узнал Игнатьев. Потому-то, позабыв и о Глечикове и его внучке, он направился в поле, чтобы перехватить зонного секретаря райкома, послушать, о чем беседует он с трактористами, и увести эту беседу подальше от горючего.

По пути Иван Саввич старался успокоить себя тем, что Матвей, по обыкновению, наврал и Игнатьев просто проехал мимо.

Но на этот раз Матвей не наврал: Игнатьев стоял возле агрегата и беседовал с трактористами.

Возле трактора стояло ведро, и в нем металось дырявое малиновое пламя. В свете этого холодного пламени было хорошо видно и тракториста, и Витьку, и Игнатьева.

Зонный секретарь был в своем обычном длинном пальто, которое носил всю зиму, и в аккуратных хромовых сапогах того типа, который называется «комсоставским». Особенно издали, высокий, стройный Игнатьев производил впечатление военного, по ошибке надевшего драповое пальто.

Иван Саввич подошел к концу разговора; Витька поудобней устроился на раме плуга, а тракторист, по фамилии Зефиров, тот самый, который променял лигроин па водку, заводил машину. Это был белокурый парень, любивший запах земли и запах своей машины, любивший проводить вечера и ночи на просторных полях; он был опытный тракторист, знал себе цену и, вероятно, от этого иногда капризничал и при начальстве напускал на лицо недовольное выражение.

Мотор уже бился, сердито и нервно, стучал и хлопал до звона в ушах, и лампочки в фарах напряженно, толчками, накалялись, отпихивая темноту все дальше и дальше и озаряя сперва стриженную рубцом голову Витьки и нежный дымок его папиросы, потом дисковый лущильник, потом белеющую ровными строчками стерню. Машина нетерпеливо стучала, что-то в ней лопалось, перестреливалось, и казалось, она вот-вот взорвется.

— Троит? — спросил Игнатьев.

— Нет, зачем троит, — усмехнувшись, ответил тракторист и не совсем вежливо отстранил его локтем. Затем он поднял капот, погрузил руку в теплое, стреляющее нутро мотора, чего-то там коснулся, и трактор, словно конь, почуявший ласковые пальцы хозяина, вдруг успокоился, заурчал тихо и чисто, и сразу раздвинулся полевой простор, и стало слышно, как далеко в деревне стучит движок.

— Здравствуйте, — сказал Иван Саввич.

Зефиров ничего не ответил, даже не посмотрел на председателя. Впрочем, в этом, пожалуй, ничего особенного не было — они виделись днем, а по два раза на день здороваться не обязательно. Но Игнатьев тоже не обернулся, сказал только: «Привет», кивнул Ивану Саввичу небрежно и продолжал следить, как Зефиров закидывает под сиденье ключи, концы, баночки. «Кажется, знает, — подумал Иван Саввич. — Разболтали». Он совсем уже было решился разведать дело наводящими вопросами, но неожиданно для самого себя сказал с плаксинкой:

— Ходишь, ходишь с утра до ночи… Поужинать времени нет.

Однако Игнатьев и на это ничего не ответил. Задумавшись, он смотрел вслед удаляющимся огням трактора и молчал. Это был еще молодой, неженатый парень, недавний комсомолец, умный, начитанный, отзывчивый, застенчивый и часто от застенчивости не к месту улыбающийся. Был у него только один недостаток: он плохо знал сельское хозяйство и механизацию. И, как часто бывает в таких случаях, именно по сельскому хозяйству и механизации он любил давать самые разнообразные указания и советы.

Иван Саввич чувствовал за ним эту слабость и, когда приходилось туго, старался «загнать секретаря на пары», как он сам выражался. Однако теперь он был несколько растерян и, вместо того чтобы начать разведку, ждал, о чем заговорит секретарь. Между тем трактор уходил все дальше и дальше, и вскоре только сияние фар, светивших и в землю и куда-то вверх, в небо, да мерный шум двигателя определяли то место, где находится сейчас Витька и белокурый тракторист.

— Что же это у вас получается? — спросил наконец Игнатьев.

— А что я могу сделать? — спросил в свою очередь Иван Саввич.

— Да вы кто тут?

— Пока что председатель колхоза.

— То-то и есть, что председатель, — сказал Игнатьев и снова стал смотреть па дальние огни фар.

— Трактористы все-таки подчиняются эмтээс, — сказал Иван Саввич.

— А следить за бригадой кто должен? Что, по-вашему, председателя колхоза это не касается?

— И так целый день вокруг них хожу.

— Ходите, а толку нет. Вы что думаете, один бригадир будет за горючее отвечать?

«Знает», — промелькнуло в уме Ивана Саввича. Он растерялся и не нашел что сказать.

— Им для чего выписывают горючее? — спросил Игнатьев.

— Что вы меня исповедуете?

— Нет, вы скажите. На уборку выписывают?

— Ну, на уборку.

— Или, может быть, на катанье?

«И кто ему сказал? — тоскливо подумал Иван Саввич. — Витька, наверное, сказал. А может, Матвей?»

— Вы бы помогли колхозу, чтобы мы легально катались. На партактиве обещались помочь, а обещания так и остались на бумаге.

— Выходит, вы оправдываете эти катанья?

— Так ведь всего одна бочка…

— Одна бочка! А вы знаете, сколько одной бочкой можно вспахать зяби?

«Что теперь будет! Ладно, если в райкоме пропесочат, а то еще и уголовное дело пришьют», — подумал Иван Саввич.

— Какая норма горючего на гектар, знаете?

— Как не знать…

— Ну, какая?

— Двадцать килограммов.

— Ну вот. Двадцать, — неуверенно сказал Игнатьев, и Иван Саввич почувствовал, что секретарь сам не знает нормы. — А у вас что получается? Здесь немного накосят, потом в Кирилловку едут. Там день поработают, потом обратно сюда… «Новый путь» сегодня поставки выполнил, а вы все катаетесь. Что это вам, легковушка или трактор?

Тут Ивана Саввича озарило, и он понял, в чем дело. Словно тяжелый камень свалился с его плеч. Видимо, трактористы пожаловались, что убирать ячмень в Кирилловке им не разрешили, заставили вернуться на лущение стерни, и много горючего ушло на холостой пробег.

— Так ведь не поспел еще в Кирилловне ячмень! — весело воскликнул Иван Саввич. — Мы же его поздно сеяли. Сами знаете, какая весна была. У них там земля из-под лесу. Куда ни ступи — то блюдечко, то тарелочка, не земля, а наказанье. Весной-то верхи высохли, а в блюдечках лягушки живут. Помните, на партактиве о сроках говорили? Кто выборочно сеять велел? Вы велели, руководство. И правильно! А раз выборками сеяли — выборочно приходится и убирать. Вполне понятно.

— Я знаю это все. А работы надо назначать с умом. Чтобы холостые пробеги свести к минимуму. Мало вы уделяете этому внимания.

Но это уже нисколько не страшило Ивана Саввича.

— Разве за всем уследишь, товарищ Игнатьев?

— Надо следить.

— Слежу, сколько возможно. Делов выше макушки. Вон вчерась еще лизуха открылась.

— Что?

— Лизуха, — повторил Иван Саввич, беззвучно ухмыляясь в темноте.

— Лизуха лизухой, — неопределенно сказал секретарь, — а трактора попусту гонять не положено.

«Чуть-чуть я про эту несчастную бочку сам не проговорился, — холодея, подумал Иван Саввич. — А все из-за чего? Все из-за этого Морозова. Не человек, а чистая зараза… Надо от него как-то освобождаться. Кончилось мое терпение. На жару и камень лопнет».