Глава пятая
– Уехал? И не оставил для вас в отеле никакого сообщения?
Сатико засмеялась:
– Вижу, Эцуко; вы поражены. Нет, ничего не оставил. Уехал вчера утром – вот все, что им известно. Сказать по правде, я этого почти что ожидала.
Я вдруг поняла, что все еще держу в руках поднос. Я осторожно опустила его и села на подушку напротив Сатико. В то утро по квартире гулял приятный ветерок.
– Но для вас это ужасно, – проговорила я. – Вещи были уже уложены, наготове.
– Это для меня не новость, Эцуко. Раньше в Токио – а впервые я встретила его в Токио, – раньше в Токио было точно то же самое. О нет, в этом для меня ничего нового. Я приучилась ожидать чего-то подобного.
– Вы говорите, что вечером собираетесь обратно в город? Сами, одни?
– Не пугайтесь так, Эцуко. После Токио Нагасаки кажется скучным городишком. Если он все еще в Нагасаки, я найду его сегодня же вечером. Он может сменить отель, но привычки свои ни за что не поменяет.
– Но все это так тягостно. Если хотите, я с удовольствием зайду посидеть с Марико, пока вы не вернетесь.
– Вы очень добры, Эцуко. Марико вполне способна оставаться одна, но если вы готовы провести с ней вечером час-другой, я буду очень признательна. Уверена, что все уладится само собой. Видите ли, Эцуко, если пережить то, что пережила я, приучаешься не обращать внимания на такие мелкие неприятности.
– А что, если… Что, если он совсем уехал из Нагасаки?
– О нет, Эцуко, далеко он не уехал. А кроме того, если бы он и вправду захотел меня покинуть, он бы оставил какую-нибудь записку, разве нет? Нет, далеко он не уехал. Он знает, что я его разыщу.
Сатико смотрела на меня с улыбкой. Я в растерянности не знала, что и ответить.
– А кроме того, Эцуко, – продолжала Сатико, – он сам приехал сюда. Он сам приехал в Нагасаки – найти меня в доме дядюшки, прямо из Токио. Зачем бы ему это делать, если бы он не собирался выполнить все свои обещания? Видите ли, Эцуко, главное его желание – забрать меня в Америку. Вот то, чего он хочет. Ничего, собственно, не изменилось, просто небольшая задержка. – Я услышала ее короткий смешок. – Иногда, знаете ли, он сущий ребенок.
– Но что, по-вашему, означает такой отъезд вашего друга? Мне непонятно.
– Тут нечего понимать, Эцуко, ничего он не означает. То, чего он действительно хочет – это забрать меня в Америку и вести там приличную, размеренную жизнь. Вот чего он на самом деле хочет. Иначе зачем ему надо было самому приезжать и искать меня в доме дядюшки? Как видите, Эцуко, тут совершенно не о чем беспокоиться.
– Да, уверена, что не о чем.
Сатико как будто бы хотела что-то сказать, но удержалась и принялась рассматривать чайные принадлежности на подносе. Потом улыбнулась:
– Что ж, Эцуко, давайте пить чай.
Она молча следила, как я разливала чай по чашкам. Перехватив мой беглый взгляд, снова улыбнулась, словно желая меня ободрить. Когда я наполнила чашки, мы минуту-другую посидели молча.
– Кстати, Эцуко, – заговорила Сатико, – я так понимаю, что вы уже поговорили с миссис Фудзивара и объяснили ей мое положение.
– Да. Я виделась с ней позавчера.
– Наверное, ей хотелось узнать, что со мной.
– Я объяснила ей, что вас вызвали в Америку. Она все прекрасно поняла.
– Видите ли, Эцуко, я сейчас оказалась в довольно затруднительной ситуации.
– Да, я это понимаю.
– Как с финансами, так и во всем остальном.
– Понимаю, – я чуточку поклонилась. – Если хотите, я наверняка могу поговорить с миссис Фудзивара. Уверена, что при сложившихся обстоятельствах она охотно…
– Нет-нет, Эцуко, – со смехом возразила Сатико, – у меня нет ни малейшего желания возвращаться в лапшевню. Я твердо надеюсь в ближайшее время отбыть в Америку. Произошла небольшая заминка, вот и все. Между тем, как видите, мне нужно немного денег. И вот я как раз вспомнила, Эцуко, о том, что когда-то вы предлагали мне с этим помочь.
Она ласково мне улыбалась. Встретив ее взгляд, я чуть помедлила с поклоном.
– У меня есть кое-какие собственные сбережения. Не очень большие, но я буду рада сделать, что смогу.
Сатико изящно поклонилась, потом подняла чашку.
– Я не стану вас стеснять, Эцуко, называя конкретную сумму. Это, конечно, целиком на ваше усмотрение. Приму с благодарностью все, что вы сочтете уместным предложить. Долг, разумеется, будет возвращен своевременно, заверяю вас.
– Конечно, – тихо сказала я. – Нисколько в этом не сомневаюсь.
Сатико, продолжая улыбаться, не сводила с меня глаз. Я извинилась и вышла из комнаты.
В окна спальни вливалось солнце, высвечивая в воздухе пылинки. Я опустилась на колени у выдвижных ящиков в низу нашего серванта. Вытащила из нижнего ящика разную мелочь – фотоальбомы, поздравительные открытки, папку с акварелями, нарисованными моей матерью, и аккуратно разложила их на полу вокруг себя. На дне ящика лежала подарочная коробка, покрытая черным лаком. Приподняв крышку, вынула несколько писем, которые там берегла – неизвестных мужу, – и две-три фотографии, а из-под них конверт, где хранились мои деньги. Бережно вернула все на место и задвинула ящик. Уходя, открыла гардероб, выбрала шелковый шарфик подходящей к случаю скромной расцветки и обернула им конверт.
Когда я вернулась в гостиную, Сатико наливала себе в чашку чай. Она не подняла на меня глаз и продолжала наполнять чашку, даже не взглянув на сверток, который я положила на пол возле ее подушки. И только опуская чашку, глянула искоса на принесенный мной сверток.
– Вы, Эцуко, кажется, чего-то недопонимаете, – проговорила она. – Знаете, я нисколько не стыжусь любых своих поступков и они меня не смущают. Вы без всякого стеснения можете спрашивать меня о чем угодно.
– Да, конечно.
– К примеру, Эцуко, почему вы никогда не спросите меня о «моем друге», как вы упорно его называете? Смущаться здесь, собственно, совершенно не из-за чего. Ну вот, Эцуко, вы уже начинаете краснеть.
– Уверяю вас, я вовсе не смущаюсь. В сущности…
– Нет, смущаетесь, Эцуко, я же вижу, – Сатико засмеялась и хлопнула в ладоши. – Но почему вы не можете понять, что мне нечего скрывать, нечего стыдиться? Почему вы так вспыхнули? Только потому, что я заговорила о Фрэнке?
– Но я вовсе не смущена. И уверяю вас, что у меня и в мыслях не было…
– Почему вы никогда меня о нем не спрашиваете, Эцуко? Наверняка есть множество вопросов, которые вам хотелось бы задать. Тогда почему вы их не задаете? Так или иначе, все соседи заинтересованы – и вы, Эцуко, наверняка тоже. Пожалуйста, не стесняйтесь, спрашивайте о чем угодно.
– Но, право же, я…
– Смелее, Эцуко, я настаиваю. Спросите меня о нем. Я очень этого хочу. Спросите меня о нем, Эцуко.
– Что ж, хорошо.
– Хорошо? Так давайте же, Эцуко, спрашивайте.
– Хорошо. Как он выглядит, ваш друг?
– Как он выглядит? – Сатико снова рассмеялась. – И это все, что вы хотите знать? Ну, он высокий, как большинство этих иностранцев, волосы у него начинают слегка редеть. Он не стар, как вы понимаете. Иностранцы скорее лысеют – вы это знали, Эцуко? А теперь спросите меня о нем еще что-нибудь. Наверняка есть и другое, что вы хотели бы узнать.
– Э-э, честно говоря…
– Давайте, Эцуко, спрашивайте. Я хочу, чтобы вы меня спросили.
– Но, по правде, я ничего не хочу…
– Нет, что-то наверняка есть, почему вы не хотите спросить? Спросите меня о нем, Эцуко, спросите.
– Собственно говоря, есть один вопрос, который я хотела бы задать.
Сатико, как мне показалось, вдруг напряглась. Руки она держала сложенными перед собой, а теперь опустила на колени.
– Интересно, – сказала я, – говорит ли он хоть немного по-японски.
Ответила Сатико не сразу. Помолчала, потом улыбнулась, и ее скованность как будто исчезла. Она поднесла чашку к губам и сделала несколько глотков. А когда заговорила, голос ее звучал чуть ли не мечтательно.
– У иностранцев с нашим языком большие трудности. – Сатико улыбнулась сама себе. – Японский Фрэнка ужасен, поэтому мы беседуем по-английски. А вы знаете английский, Эцуко? Совсем нет? Мой отец, знаете ли, хорошо говорил по-английски. У него были связи в Европе, и он всегда поощрял меня, чтобы я изучала этот язык. Но потом, выйдя замуж, я, конечно, его забросила. Муж запретил. Выкинул все мои английские книжки. Но язык я не забыла. И восстановила его, познакомившись в Токио с иностранцами.
Мы немного помолчали, потом Сатико устало вздохнула:
– Думаю, мне пора домой.
Она подобрала сверток и, не глядя, сунула его в сумочку.
– Хотите еще чаю? – спросила я.
Сатико пожала плечами:
– Разве что чуточку.
Я снова наполнила чашки. Глядя на меня, Сатико проговорила:
– Если это вам неудобно – я имею в виду вечер, – то и не стоит. Марико теперь вполне способна оставаться одна.
– Нисколько не затруднит. Я уверена, муж возражать не будет.
– Вы очень добры, Эцуко, – вяло отозвалась Сатико. Потом добавила: – Наверное, я должна вас предупредить. У моей дочери в эти дни очень капризное настроение.
– Ничего страшного, – улыбнулась я. – Мне нужно привыкать к детям, у которых может быть любое настроение.
Сатико продолжала медленно пить чай. Похоже, возвращаться домой она не спешила. Отставив чашку, она принялась изучать тыльную сторону ладоней.
– Знаю, это было ужасно – то, что случилось здесь, в Нагасаки, – проговорила она наконец. – Но в Токио тоже было плохо. Неделя проходила за неделей, и было все так же плохо. Под конец мы все жили в тоннелях и заброшенных зданиях – всюду были одни только развалины. Всякий, кто жил в Токио, много неприятного навидался. И Марико тоже. – Она по-прежнему разглядывала свои руки.
– Да, – сказала я. – Время, наверное, было очень трудное.
– Эта женщина. Женщина, о которой, как вы слышали, говорила Марико. Это то, что Марико видела в Токио. Она видела в Токио и другое, страшное, но всегда помнила эту женщину. – Она перевернула руки и всмотрелась в ладони поочередно, словно желая их сравнить.
– А эта женщина – она погибла при воздушном налете?
– Покончила с собой. Говорят, перерезала себе горло. Я ее совсем не знала. Видите ли, однажды утром Марико от меня убежала. Не могу вспомнить почему – наверное, чем-то была расстроена. Так или иначе, она убежала на улицу, а я кинулась ее догонять. Час был ранний, никого вокруг не было видно. Марико бежала по переулку, я за ней. В конце переулка был канал, и возле него на коленях стояла женщина, держа руки по локти в воде. Молодая женщина, очень худая. Я сразу, как только ее увидела, поняла – что-то неладно. И знаете, Эцуко, она обернулась и улыбнулась Марико. Я поняла: с ней что-то неладно, и Марико, наверное, тоже поняла, потому что она застыла на месте. Сначала я подумала, что женщина слепая – такое у нее на лице было выражение, будто глаза ее ничего не видели. И вот, она вынула руки из канала и показала нам то, что держала под водой. Это был младенец. Я схватила Марико, и мы бросились из переулка.
Я молча ждала продолжения рассказа. Сатико налила себе еще чаю из чайника.
– Как я уже сказала, женщина, по слухам, покончила с собой. Спустя несколько дней.
– Сколько лет тогда было Марико?
– Пять, почти шесть. Она много чего видела в Токио. Но всегда вспоминает эту женщину.
– Она все видела? Видела младенца?
– Да. Собственно, я долгое время думала – она не поняла того, что видела. Позже она об этом не заговаривала. Даже, кажется, не особенно тогда была расстроена. А начала об этом говорить примерно месяц спустя. Мы спали тогда в одной старой постройке. Я проснулась ночью и увидела, что Марико сидит и смотрит на дверь. Двери, правда, не было – просто дверной проем, а Марико сидит и на него смотрит. Я сильно встревожилась. Знаете, там любой мог войти в здание без всякой помехи. Я спросила Марико, в чем дело, а она сказала, что там стояла женщина и наблюдала за нами. Я спросила, что за женщина, и Марико ответила, что та самая, которую мы видели тем утром. Наблюдала за нами из дверного проема. Я встала и осмотрелась по сторонам, но нигде никого не было видно. Возможно, конечно, что какая-то женщина там и стояла. Там любой мог войти в здание без всякой помехи.
– Понимаю. И Марико по ошибке приняла ее за женщину, которую вы видели раньше.
– Полагаю, так и произошло. Во всяком случае, с тех пор все это и началось – Марико заклинило на этой женщине. Я думала, она это перерастет, но недавно все опять возобновилось. Если она заговорит об этом сегодня вечером, пожалуйста, не обращайте никакого внимания.
– Да, я понимаю.
– Знаете, как это бывает с детьми. Они что-то вообразят себе, а потом сами перестают понимать, где выдумка, где правда.
– Да, по-моему, ничего необычного тут нет.
– Видите ли, Эцуко, когда Марико родилась, дела обстояли очень сложно.
– Да, наверное. Мне очень повезло, я знаю.
– Дела обстояли очень сложно. Наверное, было глупостью выходить замуж в то время. Все видели, что надвигается война. Однако же, Эцуко, никто ведь в те дни толком не понимал, что такое война на самом деле. После замужества я попала в высокоуважаемую семью. Никогда и не предполагала, что война способна принести такие перемены.
Сатико поставила чашку и провела рукой по волосам.
– Что до сегодняшнего вечера, Эцуко, – она мельком улыбнулась, – моя дочь вполне способна сама себя развлечь. Поэтому, пожалуйста, не очень-то из-за нее волнуйтесь.
* * *
Лицо миссис Фудзивара, когда она говорила о сыне, часто выражало усталость.
– Он стареет. Выбирать ему скоро придется только из старых дев.
Мы сидели во дворике закусочной. За несколькими столиками обедали служащие.
– Бедный Кадзуо-сан, – со смехом проговорила я. – Но я понимаю, каково ему. Грустная история с мисс Митико. Они ведь долгое время были обручены, да?
– Три года. Никогда не видела смысла в этих затяжных помолвках. Да, Митико была славная девушка. Уверена, она первая бы меня поддержала насчет Кадзуо – разве можно вот так ее оплакивать? Ей бы хотелось, чтобы он продолжал жить своей жизнью.
– Должно быть, трудно ему сейчас приходится. Так долго строить планы – и вот чем все кончилось.
– Теперь все в прошлом, – сказала миссис Фудзивара. – Всем нам приходится с чем-то расставаться. Помнится, вы, Эцуко, тоже были когда-то убиты горем. Но сумели продержаться.
– Но мне посчастливилось. Огата-сан был очень ко мне добр. Не знаю, что бы со мной иначе сталось.
– Да, он был к вам очень добр. И, конечно же, так вы встретили своего мужа. Но вы заслуживали счастья.
– Я и вправду не знаю, где бы была сейчас, если бы Огата-сан не взял меня к себе. Но мне понятно, как бывает тяжело – я вашего сына имею в виду. Я все еще порой думаю о Накамуре-сан. Ничего не могу с собой поделать. А когда проснусь – забываю. Кажется, будто я все еще здесь, в Накагаве…
– Не надо, Эцуко, ни к чему такие разговоры. – Миссис Фудзивара вгляделась в меня, потом вздохнула. – Но со мной тоже такое случается. По утрам, как вы говорите, только проснешься – оно и накатит. Я часто просыпаюсь с мыслью, что надо спешить и готовить завтрак на всех.
Мы помолчали. Миссис Фудзивара рассмеялась:
– Нехорошая вы, Эцуко. Вот видите, навели меня на такие разговоры.
– Очень глупо с моей стороны. Во всяком случае, между нами – между Накамурой-сан и мной – никогда ничего не было. Я хочу сказать, ничего не было решено.
Миссис Фудзивара по-прежнему смотрела на меня, кивая каким-то своим мыслям. Один из посетителей встал из-за столика, готовясь уходить.
Миссис Фудзивара направилась к нему. Это был аккуратный молодой человек в рубашке без пиджака. Они поклонились друг другу и завязали оживленный разговор. Молодой человек, застегивая свой портфель, что-то сказал, и миссис Фудзивара от души рассмеялась. Они снова обменялись поклонами, потом молодой человек исчез в дневной уличной суете. Я была благодарна за возможность успокоить свои чувства. Когда миссис Фудзивара вернулась, я сказала ей:
– Лучше, если я сейчас пойду. Вы очень заняты.
– Останьтесь и отдохните. Вы ведь только что присели. Я подам вам обед.
– Нет, спасибо.
– Послушайте, Эцуко, если вы сейчас не поедите, то еще не скоро сможете пообедать. А вы ведь знаете, как важно сейчас для вас питаться регулярно.
– Да, я понимаю.
Миссис Фудзивара пристально в меня всмотрелась:
– У вас сейчас столько хорошего впереди, Эцуко. Но вы чем-то огорчены?
– Огорчена? Ни капельки.
Миссис Фудзивара не сводила с меня глаз, и я нервно рассмеялась.
– Когда появится ребенок, – сказала она, – вы будете счастливы, поверьте мне. Из вас выйдет великолепная мать, Эцуко.
– Надеюсь.
– Так непременно будет.
– Да, – я улыбнулась ей в лицо.
Миссис Фудзивара кивнула, потом снова поднялась на ноги.
Внутри домика Сатико становилось все темнее (горел только один фонарь), и сначала я подумала, что Марико вглядывается в черное пятно на стене. Она наставила на него палец, и пятно сдвинулось. Только тогда я поняла, что это паук.
– Марико, не трогай – это нехорошо.
Она заложила руки за спину, но не отрывала взгляда от паука.
– У нас раньше была кошка, – сказала она. – До того, как мы сюда приехали. Она часто ловила пауков.
– Понятно. Нет, Марико, лучше не трогай.
– Но он не ядовитый.
– Нет, не трогай – он грязный.
– А кошка, которая у нас была, могла есть пауков. Что случится, если я съем паука?
– Не знаю, Марико.
– Меня стошнит?
– Не знаю. – Я снова взялась за шитье, прихваченное с собой.
Марико по-прежнему следила за пауком. Потом сказала:
– Я знаю, почему вы сегодня здесь.
– Я здесь, потому что маленьким девочкам нехорошо оставаться одним.
– Это из-за той женщины. Потому что та женщина может снова прийти.
– У тебя есть еще рисунки? Те, что ты мне сейчас показала, замечательные.
Марико не ответила. Она подошла к окну и уставилась в темноту.
– Твоя мама долго не задержится, – сказала я. – Может, покажешь мне еще рисунки?
Марико продолжала смотреть в темноту. Потом вернулась в угол, где сидела до того, как ее внимание привлек паук.
– Как ты провела день, Марико? – спросила я. – Рисовала?
– Играла с Атсу и Ми-Тянем.
– Отлично. А где они живут? В нашем квартале?
– Вот Атсу, – она показала на черного котенка возле себя, – а вот это Ми-Тянь.
Я засмеялась:
– Ах, вот оно что. Чудные котятки, не правда ли? Но разве ты не играешь с другими детьми? С детьми из нашего квартала?
– Я играю с Атсу и Ми-Тянем.
– Но тебе стоит попробовать подружиться с другими детьми. Уверена, они очень славные.
– Они украли Судзи-Тяня. Это был мой любимый котенок.
– Украли? Господи, зачем же они это сделали?
Марико принялась гладить котенка.
– Теперь у меня его нет.
– Может, он скоро найдется. Наверняка дети просто пошутили.
– Они его убили. Теперь Судзи-Тяня у меня нет.
– Ох, непонятно, зачем же они это сделали?
– Я кидалась в них камнями. Потому что они обзывались.
– Ну, Марико, зачем же кидаться камнями?
– Они обзывались. Ругали маму. Я кидалась в них камнями, а они забрали Судзи-Тяня и не отдали.
– Но у тебя есть другие котята.
Марико снова подошла к окну. Рост позволял ей облокотиться на подоконник. Она всмотрелась в темноту, прижавшись лицом к стеклу.
– Хочу выйти на улицу, – вдруг сказала она.
– Выйти на улицу? Но сейчас очень поздно, там темно. И твоя мама вот-вот вернется.
– Но я хочу выйти на улицу.
– Останься здесь, Марико.
Она продолжала смотреть в окно. Я попыталась разглядеть, что она там видит, но со своего места различала одну темноту.
– Тебе, наверное, надо быть добрее к другим детям. Тогда ты смогла бы с ними подружиться.
– Я знаю, почему мама попросила вас к нам прийти.
– Если кидаться камнями, ни с кем не подружишься.
– Это из-за той женщины. Потому что мама о ней знает.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Марико. Расскажи мне о своих котятах. Ты еще их нарисуешь, когда они подрастут?
– Это потому, что та женщина может снова прийти. Вот почему мама вас и попросила.
– Вовсе нет.
– Мама эту женщину видела. Видела ее прошлой ночью.
Я перестала шить и посмотрела на Марико. Она, отвернувшись от окна, смотрела на меня до странности пустым взглядом.
– И где твоя мама видела эту – эту особу?
– Вон там. Она видела ее вон там. Поэтому вас и попросила.
Марико отошла от окна и вернулась к котятам. Появилась кошка, и котята принялись ласкаться к матери. Марико легла на пол рядом и что-то им зашептала. В ее шепоте улавливалось какое-то беспокойство.
– Твоя мама скоро придет домой, – сказала я. – Интересно, что она сможет сделать.
Марико не переставала шептать.
– Она подробно рассказывала мне о Фрэнке-сан. Кажется, он очень хороший человек.
Шепот прекратился. Мы обменялись взглядами.
– Он плохой человек, – сказала Марико.
– Так нехорошо говорить, Марико-сан. Твоя мама все мне о нем рассказала – и, похоже, человек он очень хороший. Я уверена, он к тебе хорошо относится, не так ли?
Марико вскочила и подошла к стене. Паук все еще был там.
– Да, я уверена, что он хороший человек. Он хорошо к тебе относится, правда, Марико-сан?
Марико подалась вперед. Паук на стене медленно зашевелился.
– Марико, оставь его в покое.
– Кошка, которая была у нас в Токио, – она ловила пауков. Мы собирались взять ее с собой.
Теперь я могла разглядеть паука отчетливей. У него были толстые короткие лапки, каждая из которых отбрасывала тень на желтую стену.
– Это была хорошая кошка, – продолжала Марико. – Она собиралась поехать с нами в Нагасаки.
– И вы ее привезли?
– Она пропала. За день до нашего отъезда. Мама обещала ее взять, но она пропала.
– Понимаю.
Марико неожиданно протянула руку и схватила паука за лапку. Остальные лапки, когда она сняла его со стены, яростно задергались вокруг ее руки.
– Марико, отпусти его. Он грязный.
Марико перевернула руку, и паук переполз к ней на ладонь. Она накрыла его другой рукой, так что он оказался в плену.
– Марико, отпусти его.
– Он не ядовитый, – сказала она, подходя ко мне.
– Не ядовитый, но грязный. Посади его обратно в угол.
– Но ведь он не ядовитый.
Марико стояла передо мной, держа паука в руках, сложенных чашкой. Между пальцами виднелась лапка, которая медленно и размеренно двигалась.
– Посади его обратно в угол, Марико.
– А что будет, если я его съем? Он не ядовитый.
– Тебе будет очень плохо. Ну же, Марико, посади его обратно в угол.
Марико поднесла паука вплотную к лицу и приоткрыла губы.
– Не глупи, Марико. Паук очень грязный.
Рот Марико открылся шире, а затем ее руки разжались, и паук шлепнулся у моих колен. Я отшатнулась. Паук проворно ринулся по татами в тень за моей спиной. Я тут же опомнилась, но Марико уже успела выскочить за дверь.
