Глава четвертая
Как-то днем, перед возвращением мужа с работы, когда я готовила на кухне ужин, из гостиной до меня донеслись странные звуки. Я отложила нож и прислушалась. Звуки повторились: кто-то очень скверно играл на скрипке. Играли недолго.
Зайдя чуть позже в гостиную, я застала Огату-сан склоненным над шахматной доской. В комнату вливалось послеполуденное солнце – и, несмотря на электрические вентиляторы, влажность распространилась по всему помещению. Я растворила окна немного пошире.
– Вы вчера не закончили партию? – спросила я у Огаты-сан, подойдя ближе.
– Нет, Дзиро заявил, что устал. Похоже, решил увильнуть. Видишь, я тут загнал его в угол.
– Вижу.
– Он рассчитывает на то, что меня память подводит. Вот поэтому я должен заново пересмотреть свою стратегию.
– Находчивости, отец, вам не занимать. Но я очень сомневаюсь, что Дзиро такой же хитроумный.
– Возможно, и нет. Полагаю, ты лучше его знаешь. – Огата-сан вгляделся в доску, потом поднял голову и рассмеялся. – Это должно показаться тебе забавным. Дзиро в поте лица трудится в офисе, а я тут готовлюсь сразиться с ним в шахматы. Словно малыш, который поджидает отца.
– Что ж, по мне, так занимайтесь лучше шахматами. Ваше музицирование было из рук вон.
– Спасибо, уважила. А я-то думал, что ты, Эцуко, будешь растрогана.
Скрипка лежала на полу поблизости, спрятанная в футляр. Огата-сан наблюдал за мной, когда я его раскрыла.
– Я заметил ее вон там, на полке. И позволил себе ее снять. Не волнуйся так, Эцуко. Я очень осторожно с ней обращался.
– Откуда мне знать? Сами же говорите, что ведете себя точно ребенок. – Я вынула скрипку и придирчиво ее осмотрела. – Вот только малым детям до высоких полок не дотянуться.
Я прижала скрипку к шее. Огата-сан не спускал с меня глаз.
– Сыграй для меня что-нибудь, – попросил он. – Уверен, у тебя получится лучше.
– Не сомневаюсь. – Я отстранила скрипку. – Но так много времени прошло.
– Хочешь сказать, что давно не практиковалась? Вот это очень жаль, Эцуко. Ты ведь когда-то не расставалась с инструментом.
– Когда-то да. А теперь почти к нему не прикасаюсь.
– Какой стыд, Эцуко. Ты так была увлечена. Помню, ты, бывало, начинала играть среди ночи, в полной тишине, и будила весь дом.
– Будила весь дом? Когда я такое делала?
– Да-да, я помню. Когда ты впервые к нам приехала. – Огата-сан рассмеялся, – Не расстраивайся так, Эцуко. Мы все тебя простили. Постой-ка, а что это был за композитор, которым ты восторгалась? Мендельсон?
– Неужели это правда? Я будила весь дом?
– Да незачем так убиваться, Эцуко. Это было сто лет тому назад. Сыграй мне что-нибудь из Мендельсона.
– Но почему же вы меня не остановили?
– Это было только в первые несколько ночей. А потом, мы против ничего не имели.
Я легонько тронула струны. Скрипка была расстроена.
– Ох, и в тягость же я вам тогда была, – тихонько проговорила я.
– Чепуха.
– Но как же остальные домашние? Наверняка они решили, что я сбрендила.
– Настолько плохо они о тебе не могли подумать. Как-никак, все кончилось тем, что ты вышла замуж за Дзиро. Ладно, Эцуко, довольно об этом. Сыграй мне что-нибудь.
– На кого я походила в то время, отец? На помешанную?
– Ты была страшно потрясена, ничего другого и не следовало ожидать. Мы все тогда были потрясены – те из нас, кто остался. Послушай, Эцуко, давай забудем об этом. Сожалею, что начал этот разговор.
Я снова приложила инструмент к подбородку.
– Ага, – произнес Огата-сан, – Мендельсон.
Я, со скрипкой на плече, постояла так немного, потом опустила скрипку и вздохнула:
– Нет, вряд ли я смогу сейчас это сыграть.
– Прости, Эцуко. – Голос Огаты-сан зазвучал серьезно. – Наверное, мне не стоило этого касаться.
Я взглянула на него и улыбнулась:
– Похоже, дитятя чувствует свою вину.
– Я просто увидел там скрипку и вспомнил о прошлом.
– Я сыграю вам в другой раз. После того как немного поупражняюсь.
Огата-сан отвесил мне легкий поклон, и в глазах его снова заиграли смешинки:
– Я запомню твое обещание, Эцуко. Быть может, ты и меня немного подучишь.
– Не могу же я вас всему научить, отец. Вы сказали, что хотите научиться готовить.
– О да. И этому тоже.
– Я сыграю вам, когда вы в следующий раз нас навестите.
– Запомню твое обещание.
В тот вечер после ужина Дзиро с отцом уселись за шахматы. Я убрала со стола и взялась за шитье. За игрой Огата-сан сказал:
– Я тут кое-что заметил. Если ты не против, я возьму этот ход назад.
– Пожалуйста, – отозвался Дзиро.
– Но это не совсем честно. В особенности потому, что перевес сейчас как будто бы на моей стороне.
– Нет, ничего. Прошу тебя, верни ход.
– Ты не возражаешь?
– Нисколько.
Они продолжили игру молча.
– Дзиро, – заговорил Огата-сан. – Я тут как раз вспомнил. Ты уже написал это письмо? Сигэо Мацуде?
Я подняла глаза от шитья. Дзиро, казалось, был поглощен игрой и ответил только после того, как двинул фигуру.
– Сигэо? Нет, еще не написал. Собираюсь. Но в последнее время был очень занят.
– Конечно, я понимаю. Просто мне вспомнилось, вот и все.
– У меня сейчас времени в обрез.
– Конечно. Торопиться ни к чему. Я вовсе не хочу тебе надоедать. Просто было бы уместнее, если бы он получил от тебя письмо поскорее. Как появилась его статья, уже прошла не одна неделя.
– Да, разумеется. Ты совершенно прав.
Они вернулись к игре. Оба помолчали, потом Огата-сан спросил:
– Как ты думаешь, он откликнется?
– Сигэо? Не знаю. Я же говорю, что теперь мало о нем слышу.
– Ты сказал, он вступил в коммунистическую партию?
– Не уверен. Но когда мы в последний раз виделись, он выражал подобные симпатии.
– Очень жаль. Но в Японии в наши дни многое способно сбить молодого человека с толку.
– Да, это точно.
– В наши дни многие молодые люди увлекаются идеями и теориями. Но он, быть может, уступит и извинится. Важнее всего вовремя напомнить о личных обязательствах. Знаешь, я подозреваю, что Сигэо даже не задумался о том, что делает. Наверное, он писал статью одной рукой, а в другой держал книги о коммунизме. Он действительно может в конечном счете извиниться.
– Вполне возможно. Просто у меня работы было невпроворот.
– Конечно, конечно. Работа должна быть на первом месте. Пожалуйста, не беспокойся. Итак, мой ход?
Они продолжили игру, почти не разговаривая. Я слышала только, как Огата-сан заметил:
– Ты ходишь так, как я предвидел. Придется тебе поднапрячься, чтобы вывернуться из этого положения.
Партия еще не закончилась, когда в дверь постучали. Дзиро оторвался от доски и посмотрел на меня. Я отложила шитье и встала с места открыть дверь.
На пороге стояли двое мужчин, улыбаясь и кланяясь мне. Час был довольно поздний, и я сначала подумала, что они ошиблись квартирой. Но тут же узнала в посетителях сослуживцев Дзиро и пригласила их войти. Нервно посмеиваясь, они задержались в прихожей. Один из них – плотный и толстый, с раскрасневшимся лицом – выглядел возбужденным. У его худощавого спутника лицо было бледное, как у европейца, но похоже, и он выпил: на щеках у него горели розоватые пятна. Галстуки у обоих повязаны были небрежно, пиджаки они держали переброшенными через руку.
Дзиро, явно обрадовавшись гостям, пригласил их сесть. Но они, посмеиваясь, остались в прихожей.
– Слушай, Огата, – обратился к Дзиро бледнолицый, – мы, кажется, не вовремя.
– Ничуть. А что вы поделываете в наших краях?
– Навещали брата Мурасаки. Собственно, домой еще и не заглядывали.
– Потревожили тебя, потому что боимся явиться домой, – вмешался толстячок. – Не предупредили жен, что поздно задержимся.
– Ишь, компашка гуляк! – сказал Дзиро. – Почему бы не снять обувь и не пройти в дом?
– Но мы не вовремя, – повторил бледнолицый. – Я вижу, у тебя гость. – Осклабившись, он поклонился Огате-сан.
– Это мой отец, но как я могу вас познакомить, если вы не проходите?
Посетители сняли наконец обувь и расположились в комнате. Дзиро представил их отцу – и те, подхихикивая, вновь принялись кланяться.
– Вы служащие в фирме Дзиро? – спросил Огата-сан.
– Да, верно, – отозвался толстячок. – Немалая честь для нас, хотя спуску он нам не дает. Мы в офисе прозвали вашего сына Фараоном: он заставляет нас работать, как невольников, а сам в потолок плюет.
– Что за ерунда, – заметил мой муж.
– Чистая правда. Помыкает нами, будто мы его рабы. А сам сидит и газетку почитывает.
Огата-сан выглядел смущенным, но, видя, что все смеются, присоединился к общему веселью.
– А это что? – Бледнолицый указал на шахматную доску. – Я так и знал, что мы вам помешали.
– Мы играли в шахматы – просто чтобы время занять, – пояснил Дзиро.
– Играйте дальше. Нечего с компашкой вроде нас считаться.
– Не глупи. С такими идиотами, как вы, под боком мне не сосредоточиться. – Дзиро резко отодвинул доску. Две-три фигуры упали, и он, не глядя, поставил их на место. – Так. Вы навещали брата Мурасаки. Эцуко, подай господам чаю, – распорядился Дзиро, хотя я уже направлялась в кухню.
Однако толстячок неистово замахал рукой:
– Мадам, мадам, сядьте. Пожалуйста. Мы сейчас уходим. Пожалуйста, сядьте.
– Это меня нисколько не затруднит, – сказала я.
– Нет, мадам, я вас умоляю, – он перешел чуть ли не на крик. – Мы всего-навсего компашка, как говорит ваш муж. Пожалуйста, не суетитесь – прошу вас, сядьте.
Я готова была подчиниться, но Дзиро бросил на меня сердитый взгляд.
– Хотя бы чаю с нами выпейте, – сказала я. – Беспокойства ни малейшего.
– Раз уж сели, можете и задержаться, – заметил Дзиро. – Мне бы хотелось узнать о брате Мурасаки. Он и в самом деле сумасшедший, как о нем говорят?
– Характерец тот еще, – со смехом откликнулся толстячок. – Нас он точно не разочаровал. А кто-нибудь рассказывал тебе о его жене?
Я поклонилась и незаметно скользнула на кухню. Заварила чай и положила на тарелку печенье, которое испекла днем. Из гостиной доносился смех, я различала и голос мужа. Один из гостей снова громко назвал его Фараоном. Вернувшись, я застала компанию в отличном настроении. Толстячок рассказывал анекдот – что-то о столкновении члена совета министров с генералом Макартуром. Я поставила поближе к ним тарелку с печеньем, разлила чай и села рядом с Огатой-сан. Друзья Дзиро отпустили еще несколько шуток о политиках, а потом бледнолицый притворился обиженным из-за того, что его спутник пренебрежительно отозвался о каком-то человеке, которым он восхищался. Он сидел с каменным лицом, а остальные его подначивали.
– Кстати, Ханада, – обратился к нему мой муж. – На днях услышал в офисе интересную историю. Говорят, будто во время прошлых выборов ты грозился прибить жену клюшкой для гольфа, если она не проголосует так, как тебе хочется.
– Откуда ты набрался этой чуши?
– Из достоверных источников.
– Это точно, – подхватил толстячок. – И твоя жена собиралась звонить в полицию и сообщить о запугивании на политической почве.
– Какая чушь. Кроме того, клюшек для гольфа у меня нет. Я их в прошлом году продал.
– Но «семерка»-то у тебя сохранилась, – заметил толстячок. – На прошлой неделе у тебя дома я ее видел. Не ее ли ты использовал?
– Что на это скажешь, Ханада? Так оно и было? – спросил Дзиро.
– Насчет клюшек для гольфа – это бред.
– Но ведь ты все же не сумел заставить супругу сделать по-твоему.
Бледнолицый пожал плечами:
– Это ее личное право – голосовать как ей вздумается.
– Тогда почему ты ей угрожал? – поинтересовался его приятель.
– Я пытался заставить ее всего лишь вникнуть в суть. Моя жена голосует за Йосиду только потому, что он похож на ее дядюшку. Типично для женщин. В политике они ничего не смыслят. И думают, будто могут выбирать государственных лидеров точно так же, как выбирают себе платья.
– И поэтому ты вразумил ее «семеркой», – заключил Дзиро.
– Это правда? – спросил Огата-сан.
С той минуты, как я внесла чай, он не проронил ни слова. Общий смех прекратился, а бледнолицый удивленно уставился на Огату-сан.
– Разумеется, нет. – Он вдруг перешел на официальный тон и слегка поклонился. – На самом деле я ее и пальцем не тронул.
– Нет-нет, – запротестовал Огата-сан. – Я хотел узнать – вы с женой голосовали за разные партии?
– Именно. – Ханада пожал плечами с неловким смешком. – А что я мог поделать?
– Простите. Я вовсе не собирался вмешиваться. – Огата-сан отвесил низкий поклон, бледнолицый ответил тем же.
Словно это послужило сигналом, трое молодых людей вновь со смехом завели разговор. Отставив политику, они принялись обсуждать коллег по службе. Разливая чай, я заметила, что печенье, принесенное мной с избытком, почти целиком исчезло. Я наполнила всем чашки и снова села рядом с Огатой-сан.
* * *
Гости пробыли час с небольшим. Дзиро проводил их до двери, а потом снова сел к столу.
– Поздно уже, – вздохнул он. – Скоро надо спать ложиться.
Огата-сан изучал шахматную доску.
– Фигуры, кажется, не все на месте. Конь точно стоял не на этом поле, а вон на том.
– Очень может быть.
– Я его туда и поставлю. Ты согласен?
– Да-да, отец, ты наверняка прав. Доиграем партию в другой раз. Я вот-вот пойду ложиться.
– А что, если сделать еще парочку-другую ходов? Партия и закончится.
– Нет, правда не хочется. Я очень устал.
– Да, конечно.
Я убрала шитье, которым недавно занималась, и стала поджидать ухода мужчин. Дзиро, однако, взял газету и начал читать последнюю страницу. Потом потянулся к печенью – на тарелке осталось одно – и рассеянно сунул его в рот.
– Может, все-таки стоит доиграть партию? – после паузы произнес Огата-сан. – Ходов понадобится всего ничего.
– Отец, я и вправду совершенно выдохся. А утром мне на работу.
– Да-да, конечно.
Дзиро вновь взялся за газету. Он продолжал жевать печенье, роняя крошки на татами. Огата-сан внимательно всматривался в доску.
– Очень странные вещи, – проговорил он, – рассказывает твой приятель.
– А? О чем это ты? – Дзиро не отрывался от газеты.
– О том, что они с женой голосуют за разные партии. Еще недавно такое и представить было нельзя.
– Вот именно.
– Странные вещи теперь творятся. Но, по-видимому, это и подразумевается под демократией. – Огата-сан вздохнул. – То, что мы с такой готовностью переняли от американцев, не всегда к лучшему.
– Ну да, несомненно.
– Посмотри, что происходит. Муж и жена голосуют за разные партии. Печально, если на жену нельзя в подобном случае положиться.
Дзиро продолжал читать газету.
– Да, это прискорбно.
– Женщины в наши дни лишены чувства преданности мужьям. Делают что хотят, голосуют за другую партию, если им вдруг вздумается. Все это в теперешней Японии стало обычным делом. Пренебрегают обязанностями – и все во имя демократии.
Дзиро мельком взглянул на отца, потом снова углубился в газету.
– Ты, бесспорно, прав, – заметил он. – Но ведь американцы явно принесли не одно плохое.
– Американцы – особенностей Японии они никогда не понимали. Ни на секунду. Их обычаи для Америки, может, и превосходны, но в Японии все иначе, совсем иначе. – Огата-сан снова вздохнул. – Дисциплина и преданность – вот что когда-то сплачивало Японию. Это, вероятно, звучит непривычно, но это так. Людей связывало чувство долга. Долга по отношению к семье, к властям, к стране. А теперь вместо всего этого – толки о демократии. Когда люди хотят стать эгоистами, забыть о своих обязанностях – тут же слышишь про демократию.
– Да, ты, бесспорно, прав. – Дзиро зевнул и поскреб щеку.
– Возьмем, например, то, что случилось в моей профессии. Существовала система, которую мы годами создавали и лелеяли. Явились американцы и ее обрушили, снесли напрочь, не задумываясь. Решили, что наши школы должны походить на американские, а дети должны обучаться тому, чему американские дети обучаются. И японцы все это приветствовали. Приветствовали, вдоволь порассуждав о демократии. – Огата-сан покачал головой. – Много хорошего уничтожено в наших школах.
– Не сомневаюсь, что это так. – Дзиро снова глянул на отца. – Но в старой системе были явные пороки – в школах, как и повсюду.
– Дзиро, откуда ты это взял? Вычитал где-нибудь?
– Это всего лишь мое мнение.
– Ты это в газете у себя прочитал? Я всю жизнь посвятил обучению молодежи. А потом на моих глазах американцы все разрушили. Сейчас в школах творится просто что-то невероятное – то, как детей учат себя вести. Просто из ряда вон. А многому теперь вообще не учат. Знаешь ли ты, что дети, которых сегодня выпускают из школы, понятия не имеют об истории собственной страны?
– Да, это, конечно, жаль. Но мне со школьных лет запомнились какие-то странные вещи. Помню, например, как меня учили, будто Япония сотворена богами. Что нация наша – божественная и величайшая. Учебник надо было вызубривать дословно. Если теперь чего-то нет, велика ли потеря?
– Нет, Дзиро, все не так просто. Ты явно не понимаешь, как все это воздействовало. Все далеко не так просто, как ты полагаешь. Мы посвящали себя тому, чтобы надежно передавать из поколения в поколение надлежащие качества, воспитать в детях правильное отношение к родине, к своим собратьям. Япония обладала некогда духовной силой, и эта сила сплачивала нас воедино. И только представь, каково быть мальчиком сейчас. В школе ему не прививают никаких ценностей – кроме разве что одной: эгоистически требовать от жизни все, что заблагорассудится. Он возвращается домой и видит, как родители ругаются из-за того, что мать не желает голосовать за партию, которую поддерживает отец. Ситуация критическая.
– Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. А сейчас извини, отец, но мне надо идти спать.
– Мы – такие, как мы с Эндо, – делали все от нас зависящее, чтобы взрастить лучшее, что есть в стране. Много хорошего теперь уничтожено.
– Достойно сожаления. – Муж поднялся на ноги. – Извини, отец, но я должен идти в постель. Завтра у меня опять рабочий день.
Огата-сан слегка удивленно посмотрел на сына.
– Да-да, конечно. Я как-то не подумал, что час уже поздний. – Он слегка наклонил голову.
– Ничего страшного. Жаль, что нельзя поговорить дольше, но я в самом деле должен ложиться.
– Да, конечно.
Дзиро пожелал отцу спокойной ночи и вышел из комнаты. Огата-сан не сразу отвел взгляд от двери, за которой скрылся Дзиро, словно ожидал, что тот вот-вот вернется. Потом повернулся ко мне со встревоженным выражением на лице:
– Я совсем не подумал, что уже так поздно. И вовсе не хотел задерживать Дзиро.
