Глава пятнадцатая,
рассказанная Диомедом

Одиссей — выдающийся муж. Даже смотреть, как он обращается с рабом, уже поучительно. К концу первой луны наши двести пятьдесят четыре лазутчика стали именно такими, как мы хотели, хотя на задание их отправлять было еще рано. Я проводил с ними почти столько же времени, сколько и с воинами, которых привел из Аргоса, но то, чему я учился у Одиссея, позволяло мне лучше руководить своим войском и направлять его, затрачивая на это вполовину меньше времени, чем обычно. Среди воинов больше не было недовольства, когда я был в отлучке, и командиры больше не ссорились — я использовал методы Одиссея с большим толком. Конечно, я слышал шутки и перехватывал лукавые взгляды, которыми обменивались мои аргивляне всякий раз, когда видели меня с Одиссеем; даже другие цари начинали сомневаться в природе нашей дружбы. Меня это вовсе не огорчало. Если бы то, о чем они думали, было правдой, я бы не имел ничего против, кроме того, надо отдать им должное, в их отношении не было ни злобы, ни порицания. Все мужи были вольны утолять свой сексуальный голод с тем полом, который они предпочитали. Обычно — с женщинами, но во время долгого военного похода в чужих странах женщины были не так доступны. Чужеземки никогда не могли заменить нам наших супруг и возлюбленных, женщин нашей страны. В таких обстоятельствах лучше наслаждаться любовью с другом, который сражается рядом с тобой в битве и отгоняет врага своим мечом, пока ты поднимаешь свой.

Когда осень была в разгаре, Одиссей велел мне отправиться к Агамемнону и засвидетельствовать ему свое почтение. Я пошел, терзаясь любопытством, в чем было дело: в последнее время Одиссей часто тайно совещался с Нестором, но не говорил мне, что обсуждалось на этих советах.

Уже пять лун мы не видели и намека на троянскую армию, и в лагере воцарилось уныние. Трудностей с провизией мы не испытывали, так как побережье к северу от Троады и дальний берег Геллеспонта изобиловали фуражом. При одном взгляде на наши рыщущие в поисках съестного отряды проживавшие в тех землях племена бросались врассыпную. Но мы были так далеко от дома, что не могли съездить на родину навестить родных. Верховный царь не давал никаких приказов — ни возвращаться домой, ни идти в атаку, ничего.

Войдя в шатер Агамемнона, я увидел, что Одиссей был уже там и ничего особенного в его виде не было.

— Я должен был бы знать: если появился Одиссей, то и без тебя не обойтись, — заметил верховный царь.

Я улыбнулся, но ничего не ответил.

— Одиссей, чего ты хочешь?

— Собрать совет, мой господин. Давно уже пора все обсудить.

— Совершенно согласен! Например, что происходит в небезызвестной тебе лощине и почему я никогда не могу найти ни тебя, ни Диомеда после того, как стемнеет? Я хотел собрать совет еще вчера вечером.

Одиссей ответил на царское неодобрение со свойственным ему изяществом. Для начала он улыбнулся — улыбкой, которая могла победить непримиримых врагов, улыбкой, которая могла очаровать мужа намного холоднее, чем Агамемнон.

— Мой господин, я все расскажу, но — на совете.

— Очень хорошо. Оставайся здесь, пока все не соберутся. Если я позволю тебе уйти, ты можешь и не вернуться.

Первым пришел Менелай, жалкий, как всегда. Робко кивнув нам, он сгорбился на стуле в самом дальнем и темном углу комнаты. Бедный, растоптанный Менелай. Возможно, он начинал понимать, что в замыслах его властного брата Елена играла второстепенную роль, и, наверно, уже почти отчаялся когда-нибудь ее вернуть. Мысль о ней пробудила воспоминания теперь уже девятилетней давности; какой же она оказалась шлюшкой! Думает только о собственном удовольствии и безразлична к желаниям мужа. Такая красавица! И такая себялюбивая! О, как же она, должно быть, вертела Менелаем! Я никогда не испытывал к нему ненависти, он был слишком мелок и больше заслуживал жалости, чем презрения. И он любил ее так, как я никогда не мог полюбить ни одну женщину.

Ахилл вошел вместе с Патроклом, за ними трусил Феникс, так же как Аргус — собака Одиссея — трусила за ним, когда тот был на Итаке. Феникс был настолько же предан, насколько бдителен. Они поклонились, Ахилл холодно и с очевидной неохотой. Я находил его странным. И я заметил, что Одиссей не испытывает к нему симпатии. Мои же собственные чувства по отношению к нему слишком мало для меня значили, чтобы втайне посоветовать ему быть с Агамемноном повежливее. Даже если этот юноша и был предводителем мирмидонян, ему не следовало так открыто выражать свою неприязнь. Остаться в битве один на один с противником, быть брошенным на произвол судьбы, — это очень легко устроить и очень трудно чем-нибудь объяснить, кроме отсутствия у царя полководческого таланта. Когда я увидел выражение глаз Патрокла, то не смог сдержать улыбки: вот уж где была нежная дружба! По крайней мере, с одной стороны. Ахилл принимал ее как должное. Он больше жаждал гореть в битве, чем от плотских удовольствий.

Махаон пришел один и сел, не сказав ни слова. Он и его брат Подалирий были самыми лучшими лекарями в Элладе и значили для нашего войска больше, чем отряд конников. Подалирий был затворником, предпочитая свой шатер военным советам, в то время как Махаон, напротив, обладал натурой неугомонной и энергичной, умел командовать и в сражении не уступал десяти мирмидонянам. Изящно вплыл Идоменей в сопровождении Мериона, — воспользовавшись могуществом критского трона и положением одного из главных вождей, он, вместо того чтобы преклонить колено перед Агамемноном, просто поклонился. Глаза Агамемнона сверкнули; я спросил себя, уж не подумал ли верховный царь, будто Крит чересчур задрал нос, но его лицо осталось непроницаемым. Идоменей был фатом, но он был крепко сложен и считался хорошим вождем. Из них двоих Мерион — его двоюродный брат и наследник — был, пожалуй, лучшим; я никогда не чурался разделить с ним трапезу или вместе попробовать силы в бойцовском поединке. В них обоих нельзя было не признать критян.

Мелкой и быстрой поступью проследовал к своему особому стулу Нестор. Проходя мимо, он кивнул Агамемнону, но тот и не подумал обидеться. Когда мы были детьми, Нестор всех нас качал у себя на руках. Его единственный недостаток заключался в склонности слишком часто ударяться в воспоминания о «былых днях» и в том, что он считал сегодняшнее поколение царей неженками. Но все любили его. Одиссей его обожал. С собой Нестор привел своего старшего сына.

Аякс прибыл со своей веселой компанией — сводным братом Тевкром и двоюродным братом из Локриды, Малым Аяксом, сыном царя Оилея. Они молча расселись вдоль дальней стены, явно чувствуя себя неловко. Я с нетерпением ждал дня, когда увижу Аякса на поле битвы (при Сигее мы сражались вдали друг от друга), увижу, как эти руки с буграми мускулов управляются с его знаменитой секирой.

Сразу следом вошел Менесфей, славный верховный царь Аттики, которому хватило ума не разыгрывать из себя второго Тесея. В нем не было и десятой доли того, что было в Тесее, но в ком было больше? Последним пришел Паламед. Он сел между мной и Одиссеем. С моей стороны было бы неблагоразумно любить его, раз Одиссей его ненавидел. Почему — я не знал, хотя до меня дошли слухи о том, что Паламед чем-то оскорбил его, когда вместе с Агамемноном ездил на Итаку, чтобы призвать его на войну. Одиссей терпеливо ждал своего часа, но в том, что он отомстит, я не сомневался. Его месть не будет горячей и кровавой. Одиссей предпочитал ее остудить. Жреца Калханта не было — очень любопытно.

Агамемнон начал довольно натянуто:

— Это первый настоящий совет, который я созвал с тех пор, как мы высадились на земле Трои. Вы все знаете, как обстоят дела, поэтому нет нужды об этом напоминать. С вами будет говорить Одиссей, а не я. Несмотря на то что я ваш повелитель и вы с радостью дали мне свои войска, я уважаю ваше право лишить меня своей поддержки, вопреки клятве на четвертованном коне. Патрокл, ты будешь в ответе за жезл, но сейчас отдай его Одиссею.

Тот вышел на середину комнаты (Агамемнон уступил надвигающимся холодам и построил себе каменный дом, хотя это было символом постоянства), грива рыжих волос волнами спадала на плечи, оставляя открытым его прекрасное лицо, взгляд огромных серых глаз пронизывал нас насквозь — несмотря на свои царские титулы, мы оставались простыми смертными. Мы, ахейцы, всегда ценили способность предвидеть будущее, а Одиссей обладал ею в полной мере.

— Патрокл, разлей вино, — вот и все, что он сказал для начала, а потом стал ждать, пока юноша не обойдет всех. — Мы высадились на берег пять лун назад. За все это время вне пределов лощины, у которой стоят мои корабли, произошло мало чего.

За этим вступлением последовало краткое объяснение, что он взял на себя труд построить тюрьму для провинившихся воинов в том месте, где они никому не смогут причинить вреда. Я знал, почему он не открыл истинного предназначения лощины, — он не доверял Калханту и болтливым языкам, пусть даже связанным клятвой.

— Хотя мы и не собирали большого совета, — продолжал он ровным, приятным голосом, — понять, к чему вы склоняетесь, вовсе не трудно. Например, никто не хочет осаждать Трою. Я разделяю ваше мнение по той же причине, которую привел бы Махаон: осада приводит за собой чуму и другие болезни, и, воюя таким способом, мы сами погибнем. Поэтому я не буду говорить об осаде.

Он помолчал, насмешливо глядя на нас.

— Мы с Диомедом совершили много ночных вылазок в Трою, где узнали: если мы останемся здесь до весны, то положение дел в корне изменится. Приам обратился ко всем своим союзникам на побережье Малой Азии, и все они пообещали ему свои войска. К тому времени, как с гор сойдет снег, в распоряжении Приама будет двести тысяч воинов. И нас погонят прочь.

Ахилл не выдержал:

— Одиссей, ты рисуешь мрачную картину. Разве полное бесчестие от рук врага, с которым мы сразились только однажды, — это то, зачем нас позвали покинуть дом? Твои слова значат, что мы ввязались в бесполезный поход, немыслимо дорогой, который вряд ли окупится богатыми трофеями. Агамемнон, где добыча, которую ты нам обещал? Где твоя десятидневная война? Где твоя легкая победа? Не важно, в какую сторону мы повернем, нас ждет поражение. И ради этого некоторые из тех, кто сегодня здесь собрался, совершили человеческое жертвоприношение. Есть поражение хуже, чем пасть в бою. И таким поражением будет, если нас вынудят оставить этот берег и уйти домой.

Одиссей усмехнулся:

— Неужели остальные в таком же унынии, как Ахилл? Тогда мне вас жаль. Но я не могу отрицать, что сын Пелея сказал правду. От себя я добавлю, что если мы останемся зимовать, нам будет трудно добывать провизию. Сейчас мы можем брать все, что нам требуется, в Вифинии, но зимы здесь, как поговаривают, холодные и снежные.

Ахилл вскочил на ноги и яростно накинулся на Агамемнона.

— Вот о чем я тебе говорил в Авлиде еще до отплытия! Ты совсем не подумал о том, как будешь кормить огромную армию! Какой у нас выбор? Между тем остаться ли нам здесь или идти домой? Я так не думаю. Все, что нам осталось, — это воспользоваться ветрами в начале зимы и отплыть в Элладу, чтобы больше никогда не вернуться. Царь Агамемнон, ты — дурак! Самодовольный дурак!

Агамемнон сидел очень тихо, но видно было, что он едва сдерживает гнев.

— Ахилл прав, — прорычал Идоменей. — Все было спланировано хуже некуда.

Он перевел дыхание, свирепо глядя на своего собрата-вождя.

— Скажи нам, Одиссей, сможем мы взять Трою штурмом или нет?

— Идоменей, об этом нечего даже думать.

Чувства накалялись — Ахилл высек искру, а Агамемнон раздул ее своим молчанием. Он сидел, кусая губы, весь напрягшись от усилия, с которым он сдерживал свою ярость.

— Почему ты не хочешь признать, что не сумел как следует спланировать такой большой поход? — спросил Ахилл. — Будь ты ничтожнее, чем есть, и не будь ты тем, кем стал по воле богов, я бы избил тебя. Ты привел нас к Трое, не думая ни о чем, кроме собственной славы! Ты использовал клятву, чтобы собрать великую армию, позабыв про желания и нужду собственного брата! Насколько сильно в действительности тебя заботил Менелай? Можешь ли ты честно признаться, что делаешь это ради брата? Конечно же нет! Ты никогда и не притворялся! С самого начала твоей целью было обогатиться за счет троянской казны и создать себе империю в Малой Азии! Мы бы все получили свой куш, признаю, но ты получил бы больше всех!

Менелай разрыдался, по его щекам потекли слезы, и его горе свидетельствовало об ужасном разочаровании. Пока он всхлипывал, как поранившийся ребенок, Ахилл поглаживал его по плечу. Атмосфера была накалена до предела, еще одно слово — и они все схватили бы Агамемнона за горло. Почувствовав, что моя рука ищет меч, я взглянул на Одиссея, стоящего неподвижно с жезлом в руке, в то время как Агамемнон сцепил руки на коленях и уставился на них.

В конце концов Нестор, воспользовавшись паузой, разрядил обстановку. Он свирепо накинулся на Ахилла:

— Юноша, твой недостаток уважения заслуживает порки! Что дает тебе право порицать своего верховного царя, когда молчат такие мужи, как я? Одиссей не предъявил никаких обвинений, как же ты смеешь это делать? Придержи свой язык!

Ахилл безропотно подчинился. Он преклонил колено перед Агамемноном, прося прощения, и сел на свое место. По натуре он не отличался горячностью, но между ним и Агамемноном была неприязнь — с тех самых пор, как умерла Ифигения. Понятное дело. Использовав его имя, чтобы выманить девушку у Клитемнестры, Агамемнон не спросил его согласия. Судя по всему, Ахилл так и не простил никого из нас — и меньше всех Агамемнона — за то, что мы приняли в этом участие.

— Одиссей, — сказал Нестор, — по старшинству тебе не положено управлять таким знатным собранием, поэтому отдай жезл мне и позволь взять слово.

Он сурово посмотрел на нас:

— Это собрание — срам! В дни моей молодости никто не посмел бы сказать того, что я сегодня услышал! Когда я был молод, а Геракл странствовал по Элладе, все было иначе.

Мы откинулись на стульях и приготовились покорно выслушать знаменитое Несторово нравоучение, хотя, вспоминая об этом позже, я был уверен, что старик намеренно начал молоть чепуху — вынужденные молчать, мы успокоились.

— Возьмите Геракла, — продолжал Нестор. — Несправедливо отданный в услужение царю, недостойному носить пурпур, он получал от него задания, которые должны были принести ему смерть или унижение, — и он даже не протестовал. Слово царя было для него священно. Он был благороден разумом и могуч рукой. Может, и рожденный богом, но он был мужчиной! Лучшим, чем тот, которым ты сможешь стать, юный Ахилл. И ты, юный Аякс. Царь — это царь. Геракл никогда этого не забывал, ни тогда, когда брел по колено в нечистотах, ни тогда, когда скользил по краю бездны отчаяния и безумия. Его истинное мужество возвысило его над Эврисфеем, тем, кому он служил. Вот чем восхищались в нем все остальные мужи, за что его почитали. Он знал, что положено богам и что положено царю. И честно платил должное каждому. И хотя я с радостью в сердце привечал его, как родного брата, он никогда этим не злоупотреблял — ведь я был сыном Нелея, а он считался немногим лучше изгоя. Именно принятие своего рабского положения, уважение и терпение завоевали ему вечную любовь и имя героя! Ах! Больше в ойкумене не будет таких, как он!

Отлично! Он закончил, и жезл должен был перейти обратно к Одиссею, чтобы совет мог продолжаться. Но он не закончил; вместо этого он принялся за новую проповедь.

— Тесей! — воскликнул он. — Тесей — вот еще один пример! Он пал жертвой безумия, а не недостатка благородства, позабыв о царском долге. Он сам был верховным царем, но я знал его как настоящего мужчину! А твой отец, Диомед? Тидий был самым могучим воином своего времени, и он пал под теми самыми стенами, которые ты взял, Диомед, когда пришел твой срок, и окончил жизнь с честью. Если бы я знал, какие мужи называют себя царями и наследниками царей здесь, на троянском берегу, я бы никогда не покинул песчаный Пилос, никогда не поплыл бы по синему морю. Патрокл, налей еще вина. Я еще не все сказал, но у меня пересохло в горле.

Патрокл медленно встал — он был выведен из себя больше всех нас; было видно, что ему больно слышать, как поносят Ахилла. Не моргнув глазом, старый царь Пилоса залпом выпил неразбавленное вино, облизал губы и уселся на свободный стул рядом с Агамемноном.

— Одиссей, я намерен предвосхитить то, что ты хотел сказать. Я не хочу тебя оскорбить, но, чтобы держать этих наглых юнцов на своем месте, нужна рука старейшины.

Одиссей расплылся в широкой улыбке:

— Продолжай, мой господин! Ты скажешь все так же хорошо, как и я, если не лучше.

Именно тогда я заподозрил что-то неладное. Эти двое шушукались целыми днями, неужели все это они подготовили заранее?

— В этом я сомневаюсь. — Глаза Нестора ярко сверкнули. — Несмотря на свою молодость, ты носишь на плечах отличную голову. Я буду сидеть здесь, позабуду про личности и стану придерживаться фактов. Чтобы избежать недопонимания или ошибок, нам все нужно взвесить хладнокровно. Прежде всего, что сделано, то сделано. Прошлое должно оставаться в прошлом, и не стоит тащить его за собой, чтобы распалять обиды.

Сидя на стуле, он наклонился вперед:

— Итак, у нас есть армия больше чем в сто тысяч человек, считая воинов и помощников, и эта армия всего в трех лигах от Трои. Среди помощников есть повара, рабы, мореходы, оружейники, каменотесы и мастера. Мне кажется, если бы наша экспедиция была так плохо спланирована, как пытается представить царевич Ахилл, тогда бы их у нас не было. Очень хорошо. Это даже не нужно обсуждать. Еще нам нужно подумать о времени. Наш досточтимый жрец Калхант сказал, что нас ждут десять лет войны, и тут я склонен ему поверить. Мы пришли сюда не для того, чтобы покорить один город! Мы пришли сюда, чтобы покорить народы. От Трои до самой Киликии. Такую большую задачу не выполнишь в мгновение ока. Даже если бы мы могли разрушить троянские стены, этого нельзя делать. Разве мы пираты? Разбойники? Разве это набег? Если это так, то мы нападем на один город и с добычей вернемся домой. Но мы — не пираты. Нам нельзя останавливаться на Трое! Мы должны идти дальше и покорить Дарданию, Мизию, Лидию, Карию, Ликию и Киликию.

Ахилл попался; он смотрел на Нестора, словно никогда его раньше не видел. Я заметил, что так же смотрел на него и Агамемнон.

— Что, если мы разделим армию на две части? — почти мечтательно сказал Нестор. — Одна часть останется у Трои, а другая будет свободно передвигаться. Войска, которые останутся у Трои, смогут ее сдерживать, ведь они по меньшей мере равны любой армии, которую Приам сможет выставить против нас. Вторая часть будет странствовать по побережью Малой Азии, нападая, грабя и сжигая каждое поселение от Адрамиттия до дальних рубежей Киликии. Она будет истреблять каждого десятого, разрушать, угонять в рабство, грабить города, опустошать земли, всегда появляясь там, где ее не ждут. Этим мы достигнем двух целей: обеспечим обе части нашей армии достаточными запасами продовольствия и других необходимых вещей — возможно, даже предметов роскоши — и будем постоянно держать союзников Трои в Малой Азии в таком страхе, что они никогда не смогут послать Приаму никакой помощи. Население побережья недостаточно многочисленно, чтобы противостоять большой и хорошо обученной армии. Но я очень сомневаюсь, что кто-нибудь из царей Малой Азии будет настолько дальновиден, чтобы бросить собственные земли и стянуть силы в Трою.

Конечно же, эта парочка придумала все заранее! Слова капали у Нестора с языка, словно сироп с пирожного. Одиссей сидел, улыбаясь довольно и одобрительно, Нестор был в своей стихии.

— Половина армии, оставшаяся под Троей, помешает троянцам напасть на наш лагерь и наши корабли, — продолжал он. — И она будет постепенно подрывать дух внутри города. Что нам нужно сделать, так это в сознании жителей Трои превратить стены из защиты в тюрьму. Не буду вдаваться в детали, но у нас есть способы влиять на мысли троянцев, от крепости до самой жалкой лачуги. Уж поверьте мне на слово. Здесь важно мастерство, но с Одиссеем мастерство у нас есть.

Он вздохнул, поерзал, попросил еще вина; но на этот раз, когда Патрокл обходил собравшихся, он делал это с большим уважением к старому царю Пилоса.

— Если мы решим продолжать войну, — сказал Нестор, — нас ждет большая награда, нужно только протянуть руку, чтобы ее забрать. Нам и не снилось, как богата Троя. Трофеи пополнят казну наших народов и нашу с вами тоже. В этом Ахилл был прав. Напомню, Агамемнон всегда видел преимущество в том, чтобы разбить союзников Малой Азии. Если мы действительно их разобьем, то получим свободу создавать колонии, переселять людей на просторы, не сравнимые с теснотой Эллады. И самое главное — продолжал он голосом тихим, но более властным, — Геллеспонт и Понт Эвксинский будут нашими. Мы сможем колонизировать даже Эвксину. Мы получим олово и медь, чтобы плавить бронзу. Мы получим скифское золото. Изумруды. Сапфиры. Рубины. Серебро. Шерсть. Отборную пшеницу. Ячмень. Янтарь. Металлы. Другую пищу. Другие предметы для торговли. Волнующая перспектива, согласны?

Мы зашевелились, улыбаясь друг другу, в то время как Агамемнон заметно оживился.

— Стены Трои нужно оставить в покое, — уверенно продолжал старик. — Половина армии, которая останется здесь, должна играть только роль раздражителя — держать троянцев в напряжении и довольствоваться мелкими стычками. У нас здесь прекрасный лагерь, и я не вижу необходимости перебираться на другое место. Одиссей, как называются эти реки?

Одиссей тут же ответил:

— Большая, с желтой водой, зовется Скамандр. Она загрязнена троянскими сточными водами, поэтому в ней нельзя купаться и брать воду для питья. Та, что поменьше, с чистой водой, — Симоис.

— Благодарю. Тогда нашей первой задачей будет построить защитную стену от Скамандра до Симоиса на расстоянии примерно одной лиги от лагуны в сторону берега. Высотой она должна быть не меньше пятнадцати локтей. Снаружи мы устроим частокол из заточенных кольев и выкопаем ров в пятнадцать локтей глубиной, дно которого тоже утыкаем кольями. Это будет всю зиму держать при деле ту часть армии, которая останется под Троей, к тому же от работы воины быстрее согреются.

Внезапно он остановился и махнул Одиссею:

— Я сказал свое. Одиссей, продолжай.

Конечно же, они втайне подготовили все это заранее! Одиссей продолжил так, словно все это время говорил он:

— Нельзя допустить, чтобы какая-то часть армии постоянно бездействовала, поэтому обе половины будут служить по очереди: шесть лун под Троей, шесть лун в набегах на побережье. Так силы у них всегда будут свежими. Я не устану повторять: мы должны создать и сохранить впечатление, что, если понадобится, мы останемся на этой стороне Эгейского моря навсегда! Будь то троянцы или ликийцы, но я хочу, чтобы с каждым прошедшим годом народы Малой Азии все больше отчаивались, слабели и теряли надежду. Подвижная часть нашей армии заставит Приама с его союзниками истечь кровью. Их золото перекочует в наши сундуки. По моим подсчетам, на то, чтобы до них это дошло, понадобится два года, но до них дойдет. Непременно.

— Если я правильно понял, — произнес Ахилл очень вежливым тоном, — эта подвижная часть армии не будет жить здесь?

— Нет, у нее будет отдельная ставка, — ответил Одиссей, очень обрадованный такой вежливости. — Дальше к югу, возможно на границе Дардании и Мизии. В тех краях есть порт под названием Асс. Я там не был, но Телеф говорит, что он нам подойдет. Туда будут свозиться трофеи, добытые на побережье, а также провизия и все остальное. Между Ассом и нашим берегом будет налажено постоянное сообщение — корабли будут ходить близко к берегу, чтобы не зависеть от непогоды. Единственный опытный мореход среди вождей — Феникс, поэтому я предлагаю, чтобы за это постоянное сообщение отвечал он. Я знаю, он поклялся Пелею не оставлять Ахилла, но он отлично справится с этим в своей новой роли.

Он на мгновение остановился, чтобы дать своим серым глазам заглянуть в каждую пару глаз, которая на него смотрела.

— Наконец, я напомню всем здесь присутствующим, что Калхант напророчил войне длиться десять лет. Думаю, за более короткое время нам не управиться. И об этом вы все должны подумать. Десять лет вдали от дома. Десять лет, за которые ваши дети вырастут. Десять лет, в течение которых править вашими народами придется вашим женам. Дом далеко, а наше дело здесь требует слишком много сил, чтобы позволить нам время от времени посещать Элладу. Десять лет — это очень долгий срок.

Он повернулся к Агамемнону:

— Мой господин, наш с Нестором план будет иметь силу только с твоего одобрения. Если тебе он не нравится, мы с Нестором не скажем больше ни слова. Мы были и останемся твоими слугами.

Десять лет вдали от дома. Десять лет в изгнании. Стоило ли завоевание Малой Азии такой цены? Я этого не знал. Хотя, думаю, если бы не Одиссей, то я предпочел бы отплыть домой на следующий же день, но раз он явно решил остаться, я заглушил желание своего сердца.

Агамемнон глубоко вздохнул:

— Пусть будет так. Десять лет. Я думаю, награда этого стоит. Мы очень много получим взамен. И все же я оставлю решение за вами. Вы должны хотеть этого так же, как я.

Он поднялся и встал перед нами:

— Я напомню вам, что все вы здесь цари или царские наследники. Мы, мужи Эллады, отдали власть царям с одобрения олимпийцев. Сбросив ярмо матриархата, мы заменили старых богов новыми. Но, правя, мужи должны искать у богов поддержку, ибо мужчины не обладают доказательством плодородия, не несут в себе связи с детьми матери Земли. Мы отвечаем перед своими народами иначе, чем отвечали при старых богах. Тогда мы были несчастными существами, обреченными на заклание, которых царица приносила в жертву, чтобы умилостивить Bеликую мать, когда случался неурожай, или проигрывалась война, или нападала чума или другое бедствие. Новые боги освободили мужчин от их роковой доли, наделили нас истинной властью. Между нами и нашими народами нет посредников. Поэтому мне и удалось такое великое начинание. Оно принесет нашим народам спасение, распространит наши обычаи и традиции. Если бы мне пришлось вернуться домой сейчас, я был бы посрамлен перед своим народом и вынужден признать поражение. Как тогда я смогу воспротивиться, если народ, разделяя мое унижение, решит вернуть старых богов, принести меня в жертву и возвысить мою жену?

Он сел на стул и положил свои белые красивые руки на задрапированные в пурпур колени.

— Я поступлю так, как решите вы. Если кто-нибудь хочет сдаться и вернуться в Элладу, пусть поднимет руку.

Руки никто не поднял. В комнате стояла тишина.

— Пусть будет так. Одиссей, Нестор, у вас есть что добавить?

— Нет, мой господин, — сказал Одиссей.

— Нет, мой господин, — ответил Нестор.

— Идоменей?

— Я со всем согласен, Агамемнон.

— Тогда нам нужно обсудить детали. Патрокл, раз уж тебе выпало быть виночерпием, ступай и прикажи подать еду.

— Как ты разделишь армию, мой господин? — спросил Мерион.

— Войска будут меняться, как предложил Одиссей. Однако с одной оговоркой. Я считаю, во Второй армии должна быть постоянная часть из мужей, которые останутся с ней на всю войну. Среди вас есть юноши, подающие большие надежды. Сидеть под Троей им будет в тягость. Я должен оставаться здесь круглый год вместе с Идоменеем, Одиссеем, Нестором, Диомедом, Менесфеем и Паламедом. Ахилл, оба Аякса, Тевкр, Мерион, вы молоды. Вам я доверяю Вторую армию. Вашим верховным вождем будет Ахилл. Ахилл, ты будешь держать ответ только передо мной или Одиссеем. Все решения во время походов и в Ассе будут твоими, не важно, насколько выше по старшинству будут те мужи, которые придут из-под Трои, чтобы провести шесть лун на войне. Ясно? Ты согласен быть верховным вождем?

Ахилл вскочил на ноги, весь дрожа; я едва мог вынести сияние его глаз, желтых и ярких, словно сам Гелиос.

— Клянусь всеми богами, ты никогда не пожалеешь о том, что доверился мне, мой господин.

— Тогда прими от меня командование, сын Пелея, и выбери себе помощников.

Я посмотрел на Одиссея и покачал головой; рыжая бровь взлетела вверх, серые глаза сверкнули. Скорее бы увидеться с ним наедине! Вот уж поистине замысел так замысел!