Глава четырнадцатая,
рассказанная Одиссеем
Все мое время и силы в течение нескольких дней после той первой битвы на троянской земле были заняты вытаскиванием на берег больше тысячи ста кораблей. Их число немного уменьшилось, ибо некоторые из самых бедных женихов Елены не могли себе позволить построить корабли такие же надежные, как, например, корабль Агамемнона. Несколько дюжин затонуло, они были повреждены во время безумной спешки, когда мы старались спустить как можно больше воинов на сигейский берег, но мы не потеряли ни одного корабля с провизией или с лошадьми для колесниц.
К моему удивлению, троянцы не делали никаких попыток подобраться к нашему быстро растущему лагерю, и Агамемнон расценил это как верный знак того, что сопротивление сломлено. Таким образом, весь флот был в безопасности на берегу, и теперь можно было не опасаться, что корпуса разбухнут и потрескаются, впитав слишком много воды. Верховный царь созвал совет. Его переполняла гордость от победы при Сигее, и было бесполезно спорить с его грандиозными замыслами, которым, по моему мнению, очень скоро предстояло пойти прахом. Я не стал его прерывать, гадая, кому еще придет в голову оспорить его самоуверенные заявления. Он говорил при полном молчании, но стоило ему передать жезл Нестору (Калхант на совет не пришел, не знаю почему), как Ахилл вскочил на ноги и потребовал его себе.
Да, конечно, это был Ахилл. Я не мог скрыть улыбку. Львиный царь получил в лице юноши из Иолка изрядную кость в горле, и по тому, как был нахмурен его лоб, я сделал вывод, что он страдает от острого несварения. Разве хоть одно предприятие, такое же отважное и дерзкое, когда-нибудь начиналось хуже, чем наше? Штормы и человеческое жертвоприношение, зависть и жадность, и никакой любви между теми, кто не сможет обойтись друг без друга. И что нашло на Агамемнона, зачем он послал своего двоюродного брата Эгисфа в Микены присматривать за Клитемнестрой? По-моему, он пошел на такой же безрассудный риск, как и Менелай, когда тот уехал на Крит, оставив Париса у себя в доме. У Эгисфа было законное право на трон! Может быть, дело было в том, что сыновья Атрея забыли, как Атрей поступил с сыновьями Фиеста: приготовил из них жаркое и подал их отцу в качестве угощения. Самый младший из них, Эгисф, избежал участи старших братьев. Но это меня не касалось. А вот пропасть, которая увеличивалась между Агамемноном и Ахиллом, — касалась, и даже очень.
Эта пропасть никогда бы не возникла, будь Ахилл простым орудием убийства вроде своего двоюродного брата Аякса. Но Ахилл умел думать и при этом превосходил других в битве. Улыбка сошла с моего лица, когда я понял: если бы мне довелось родиться со статью этого юноши и его положением, но при этом сохранить свой ум, я мог бы покорить весь мир. Моя линия жизни была надежнее: похоже, я еще увижу, как безгубое лицо Ахилла накроют безгубой золотой маской, но его окружала слава, какой никогда не было у меня. Понимая, что Ахилл обладал ключом к смыслу жизни, который никак не давался мне в руки, я чувствовал нечто похожее на потерю. Разве хорошо быть таким бесстрастным, таким холодным? О, вспыхнуть бы хоть однажды, как Диомед жаждет хоть раз замерзнуть!
— Я сомневаюсь, мой господин, — напрямик сказал сын Пелея, — что мы сможем взять Трою, если троянцы не сделают вылазку. Мои глаза видят вдаль лучше, чем у других, и я все время изучаю стены, которые, как ты считаешь, мы переоцениваем. По-моему, мы их недооцениваем. Единственный способ сокрушить Трою — это выманить троянцев на равнину и победить их в открытом бою. И это будет непросто. Нам придется удерживать их с флангов, чтобы не дать им вернуться в город и подготовиться к новому бою. Тебе не кажется, что мудрее было бы это учесть? Можем ли мы придумать какую-нибудь хитрость, чтобы выманить троянцев из города?
Я рассмеялся:
— Ахилл, если бы ты сидел за стенами, такими же высокими и толстыми, как троянские, разве ты покинул бы город, чтобы дать бой? У них была такая возможность, когда мы высаживались на берег Сигея. Но даже тогда они не смогли нас победить. Если бы я был Приамом, я бы держал армию на стенах и позволил бы ей безнаказанно нас дразнить.
Он был ничуть не обескуражен.
— Это не больше чем слабая надежда, Одиссей. Я не вижу никакой возможности штурмовать эти стены или протаранить ворота. А ты?
Я состроил рожу.
— О, я молчу! Я сказал вполне достаточно. Когда вокруг будут уши, готовые меня выслушать, я продолжу. Но не раньше.
— Мои уши готовы тебя выслушать, — быстро ответил он.
— Ахилл, твои уши недостаточно велики.
Даже эта маленькая шутка возмутила Агамемнона. Он наклонился вперед и выкрикнул:
— Троя не сможет нам противостоять!
— Тогда, мой господин, — гнул свое Ахилл, — если завтра троянская армия не выйдет на равнину, сможем ли мы подъехать к основанию стен, чтобы обследовать их вблизи?
— Конечно, — холодно ответил верховный царь.
Когда совет закончился, не приняв никакого существенного решения, кроме как выехать посмотреть на стены, я кивнул головой Диомеду. Вскоре он пришел ко мне в шатер. Он позволил себе проявить любопытство только тогда, когда вино было разлито и рабы отпущены, — Диомед учился сдерживаться.
— В чем дело? — спросил он с нетерпением.
— Разве должно быть какое-нибудь дело? Мне нравится твое общество.
— Я не подвергаю сомнению нашу дружбу. Меня интересует то выражение твоего лица, с каким ты подал мне знак. Что происходит, Одиссей?
— А! Ты слишком хорошо выучил мои маленькие привычки.
— Возможно, мой мыслительный аппарат и подпорчен в битвах, но он все еще может отличить ароматный нарцисс от смердящего трупа.
— Тогда, Диомед, давай считать это частным советом. Ты знаешь искусство войны лучше всех нас. Ты лучше всех нас должен знать, как взять укрепленный город. Ты покорил Фивы и построил святилище из вражеских черепов — великие боги, какая же страсть нужна, чтобы такое осуществить!
— Троя — не Фивы, — рассудительно заметил он. — Фивы — это Эллада, часть наших объединенных земель. Здесь же мы воюем с Малой Азией. Как может Агамемнон этого не понимать? В Эгейском море есть только две значительные силы — это Эллада и Малая Азия, которая включает в себя Трою. Вавилон и Ниневия не очень-то беспокоятся о том, что происходит на эгейских берегах, а Египет слишком далеко, чтобы Рамзесу вообще было до этого какое-то дело.
Смутившись, он замолчал.
— Но кто я такой, чтобы учить тебя?
— Не преуменьшай своего значения. Ты прекрасно все обобщил. Мне бы хотелось, чтобы еще пара мужей на сегодняшнем совете мыслили так же разумно.
Он сделал большой глоток из чаши, чтобы не показать, как он доволен.
— Да, я взял Фивы, но только после жаркой битвы за пределами ее стен. Я вошел в Фивы по телам их воинов. Ахилл, похоже, думал о том же, когда предложил сначала выманить троянцев из города. Но сама Троя? Даже горстка женщин и детей сможет держать нас под воротами целую вечность.
— Их можно уморить голодом.
Он рассмеялся:
— Одиссей, ты неисправим! Тебе очень хорошо известно, что законы Зевса Гостеприимного запрещают это. Сможешь ли ты вынести взгляд эриний, если уморишь голодом целый город?
— Я не боюсь дочерей Коры. Я посмотрел им в глаза много лет назад.
Он, очевидно, спрашивал себя, было ли это еще одним доказательством моего непочтения к богам. Но вслух он об этом не спросил. Он спросил о другом:
— Тогда на чем же мы порешим?
— Пока только на одном. Эта война будет очень долгой — несколько лет, не меньше. И поэтому я кое-чем займусь. Мой домашний оракул сказал, что я двадцать лет проведу вдали от дома.
— Ты настолько доверяешь простому домашнему оракулу, что ратуешь за то, чтобы взять город измором?
— Мой домашний оракул, — терпеливо объяснил я, — принадлежит Великой матери Земле. Она во всем нам очень близка. Она посылает нас в этот мир и призывает обратно к своей груди, когда наш путь окончен. Муж сам должен иметь право решать, каким способом ему вести войну. По-моему, любой жалкий военный закон защищает противника. Однажды появится человек, который так сильно захочет выиграть войну, что нарушит все эти законы, и после него все изменится. Замори голодом один город, и голод лавиной покатится дальше. Я хочу стать этим первым человеком! Нет, Диомед, я почитаю богов! Мне просто не нравятся ограничения. Ойкумена будет слагать об Ахилле песни, пока Крон не женится на матери во второй раз и дни людей не будут сочтены. Но разве это высокомерие, если я хочу, чтобы ойкумена слагала песни об Одиссее? У меня нет преимуществ Ахилла — я не огромен ростом и я не сын верховного царя; все, что у меня есть, — это я сам, умный, хитрый, проницательный. Не такие уж и плохие орудия.
Диомед потянулся:
— Да уж, неплохие. И чем ты думаешь заняться в нашем долгом походе?
— Я начну завтра же, когда мы вернемся с осмотра троянских стен. Я намерен собрать собственную маленькую армию, немножко проредив ряды большой.
— Собственную армию?
— Да, которая будет подчиняться только мне. Но это будет необычная армия из необычных воинов. Я собираюсь отобрать самых отчаянных сорвиголов, смутьянов и недовольных.
Пораженный, он открыл рот.
— Ты, верно, шутишь! Смутьяны? Недовольные? Сорвиголовы? Что же это будет за армия?
— Диомед, давай отложим вопрос о том, кто прав — мой домашний оракул, который говорит, что мы застрянем здесь на двадцать лет, или Калхант, который уверяет, что на десять. И первое и второе — долгий срок.
Я отставил чашу с вином и выпрямился.
— Если поход короткий, хороший командир сможет держать своих смутьянов при деле, за головорезами наблюдать так пристально, что те не смогут причинить вреда остальным, а бунтарей отделить от тех, на кого они могут повлиять. Но в длинном походе распри неминуемы. В течение этих десяти или двадцати лет мы не будем сражаться каждый день — или даже каждую луну. Нас ждут бесконечные луны безделья, особенно зимой. И во время этих простоев языки натворят столько бед, что недовольный ропот превратится в вой.
Диомеда это, похоже, позабавило.
— А как насчет трусов?
— О, нужно оставить командирам достаточно никчемного народа, чтобы копать выгребные ямы!
Он рассмеялся:
— Хорошо, допустим, у тебя есть своя маленькая армия. Что дальше?
— Буду все время держать ее при деле. Подкидывать воинам такую работу, которая позволит им полностью использовать свои темные таланты. Те люди, о которых я говорю, не трусы. Они — неуживчивы. Смутьяны живут для того, чтобы мутить воду. Сорвиголовы не бывают счастливы, пока не подвергнут опасности жизни всех окружающих, включая свою собственную. А недовольные, попади они на Олимп, начнут жаловаться Зевсу на качество нектара и амброзии. Завтра я подойду к каждому командиру и попрошу у него трех худших воинов, за исключением трусов. Естественно, каждый командир будет счастлив от них отделаться. Когда я соберу их всех, я займу их делом.
Хотя он и знал, что я специально дразню его, Диомед не мог не проглотить наживку.
— Каким делом?
Я продолжал его дразнить.
— На берегу, неподалеку от того места, где стоят мои корабли, есть естественная лощина. Она никому не видна, но расположена достаточно близко от лагеря, чтобы оказаться по эту сторону стены, которую собирается возвести Агамемнон, чтобы обезопасить наши корабли и войска от троянских набегов. Лощина глубокая и довольно большая. Там можно построить столько домов, сколько понадобится, чтобы разместить в них триста человек с максимальным комфортом. В этой лощине и будет жить моя армия. Там, в полной изоляции, я их всему научу. Как только они перейдут в мое распоряжение, они уже не будут иметь никаких контактов ни со своими старыми отрядами, ни с остальной армией.
— Какому делу ты их обучишь?
— Я создам поселение лазутчиков.
Такого ответа он не ожидал. И уставился на меня, сбитый с толку.
— Поселение лазутчиков? Это еще что такое? Чем они будут заниматься? Какой от них прок?
— Очень большой. — Я воодушевился, предвкушая разговор на любимую тему. — Диомед, ты только подумай! Даже десять лет — огромный срок в жизни каждого, для кого-то — седьмая или восьмая часть, а для кого-то — целая треть или половина. Среди трехсот моих рекрутов найдутся такие, что вполне могут расхаживать по дворцовым полам, — этим они и займутся. На будущий год я зашлю некоторых из них в самое сердце Трои, в крепость. Других, которые тоже умеют притворяться, я заброшу в каждый слой городских жителей, от среднего до нижнего, от купцов и торговцев до рабов. Я хочу знать о каждом шаге Приама.
— Клянусь Громовержцем! — медленно произнес Диомед.
Но потом скептически добавил:
— Их тут же раскроют.
— Почему? Знаешь ли, они отправятся в Трою не зелеными юнцами. Ты, похоже, не понял, мои триста мужей будут обладать превосходным умом: все настоящие смутьяны, сорвиголовы и недовольные — смышленый народ. Тупица в строю не опасен. Я уже бывал в Трое, и за то время, которое я там провел, я запомнил троянские особенности ахейского наречия — акцент, грамматику, слова. У меня большие способности к языкам.
— Я знаю, — расплылся в улыбке Диомед.
— Я обнаружил много такого, о чем не стал рассказывать нашему великому другу Агамемнону. Перед тем как войти в Трою, каждый из моих лазутчиков будет знать все, что ему необходимо. Те, у кого нет способностей к языкам, скажут, будто они рабы, сбежавшие из нашего лагеря. Не имея нужды скрывать свое ахейское происхождение, они будут особенно полезны. Те, у кого есть хоть какие-то языковые способности, сойдут за ликийцев или карианцев. И это, — я радостно закинул руки за голову, — только начало!
Диомед перевел дыхание.
— Я благодарен богам, что ты на нашей стороне, Одиссей. Не хотел бы я быть твоим врагом.
Вся Троя собралась на стенах, чтобы поглазеть на верховного царя Микен и его свиту. Я заметил, как зарделись щеки Агамемнона от презрительных насмешек и грубостей, которые доносил до нас неугомонный троянский ветер, и втайне порадовался, что он не взял с собой армию.
Шея у меня болела оттого, что я постоянно задирал голову, но, когда мы подошли к Западному барьеру, я осмотрел его очень тщательно, ведь раньше, во время посещения Трои, я по-настоящему его так и не видел. Только здесь можно было попытаться атаковать крепость. Хотя к тому времени, как мы оставили его позади, даже Агамемнон бросил эту затею. Слишком короткий в длину. Сорок тысяч защитников будут опрокидывать нам на головы кипящее масло, щебень, угли, даже экскременты.
Когда Агамемнон приказал возвращаться в лагерь, лицо у него было вытянутое.
Он не стал собирать совет; дни текли один за другим без каких бы то ни было действий или решений. Я оставил его перекипеть самому, а у меня были дела поважнее, чем спорить с ним. Я начал собирать воинов для моего поселения лазутчиков.
Командиры не оказали мне никакого противодействия, они были слишком рады избавиться от своих непокорных воинов. В лощине вовсю трудились каменотесы и плотники, возводя тридцать крепких каменных домов и здание побольше, чтобы использовать его для трапез, отдыха и обучения. По мере того как новобранцы прибывали, они тоже включались в работу; с того самого момента, как они были выбраны, они содержались отдельно от остальной армии под охраной итакских воинов, расставленных по краю лощины. Командиры знали только, что я строю тюрьму, чтобы держать в ней всех отщепенцев.
К осени все было готово. Я завел своих новобранцев в большой зал главного здания, чтобы объявить им о том, что их ждет. Когда я шел к помосту, триста пар глаз наблюдали за мной: подозрительных и любопытных, недоверчивых и смышленых. Они провели в лощине уже достаточно долгое время, чтобы, к своему ужасу, обнаружить, что все они одного поля ягоды.
Я уселся в царское кресло, на ножках которого были вырезаны когтистые лапы, справа от меня сидел Диомед.
— Вы хотите знать, зачем вас сюда привели и что с вами будет. До сегодняшнего дня вы строили догадки. Но теперь вы это узнаете, я вам сейчас расскажу. Во-первых, каждый из вас обладает определенными чертами характера, которые делают вас ненавистными для любого командира. Ни один из тех, кто стоит в этом зале, не является хорошим воином либо потому, что подвергает опасности жизни товарищей, либо потому, что доставляет окружающим головную боль бесконечными проказами или нытьем. Я хочу, чтобы у вас не было никаких заблуждений, почему я выбрал именно вас. Вы были выбраны только потому, что вас очень не любят.
Я остановился и подождал, не обращая внимания на ошеломленное выражение их лиц, гнев и негодование. У некоторых на лицах не отразилось никаких чувств, и я взял их себе на заметку — это были мужи, обладающие особыми способностями и умом.
Все было подготовлено заранее. Вокруг всего здания стояли мои итакские стражи, их командиру Гакию я полностью доверял. Ему было приказано убить любого, кто выйдет за дверь раньше меня. Тем, кому мои условия покажутся неприемлемыми, нельзя было позволить вернуться к остальной армии. Они должны умереть.
— Вы прочувствовали все глубину оскорблений? Я думаю, да! Те самые качества, которые ненавистны порядочным людям, станут вашим самым большим преимуществом. Вас ждет награда за службу: вы будете жить в покоях с царским убранством, вам не придется делать тяжелую работу, и первые женщины, которых верховный царь выделит из добычи, будут вашими. Между заданиями у вас будет достаточно времени на отдых. По сути, вы станете отборным отрядом под моим командованием. Вы больше не будете в ответе ни перед своими царями, ни перед верховным царем Микен. Вы будете в ответе только передо мной, Одиссеем с Итаки.
Я сказал им, что работа, которую я им поручу, очень опасна и необычна, и закончил эту часть своего обращения следующими словами:
— Однажды подобные вам прославятся. От той работы, которая вам предстоит, зависят победы или поражения в войнах. Каждый из вас для меня стоит больше тысячи строевых воинов, поэтому вы должны понимать, что быть избранным — великая честь. А теперь, прежде чем я продолжу, обсудите все это между собой.
Повисло короткое молчание; они были настолько удивлены, что им было трудно об этом говорить. Потом, когда обсуждение все-таки началось, я стал внимательно наблюдать за их лицами; набралось около дюжины тех, кто решил не иметь со мной ничего общего. Один из них встал и вышел, еще несколько последовали за ним, и за открытой дверью показалась фигура Гакия. Снаружи не слышалось никаких звуков. Вышли еще восемь. Гакий продолжал выполнять приказ. Раз они не вернулись в свои отряды, будет считаться, что они со мной, а раз их нет со мной, все подумают, будто они вернулись в свои отряды. Правду будут знать только Гакий и его помощники, но они с Итаки и знают своего царя.
Меня особенно интересовали два человека. Один из них был двоюродным братом Диомеда и самым большим шипом в боку своего командира из всех, кого я вытащил во время поиска новобранцев. Его звали Терсит. Кроме его способностей меня привлекало в нем еще кое-что: ходили слухи, что тетка Диомеда зачала его от Сизифа. Ту же самую небылицу рассказывали про меня, будто моим отцом был Сизиф, а не Лаэрт. Такая хула на мое происхождение никогда не причиняла мне никаких неудобств — любой муж предпочел бы иметь в жилах кровь блистательного распутника вместо крови такого царя, как Лаэрт.
Второй был мне хорошо знаком, и он был единственным из этих трех сотен, кто точно знал, зачем он здесь. Это был мой собственный двоюродный брат Синон, который пришел под Трою вместе со мной. У него были прекрасные задатки, и он с нетерпением ждал возможности полностью посвятить себя новому занятию.
Терсит и Синон сидели неподвижно, приковав взгляды своих темных глаз к моему лицу, но временами они прерывали наблюдение за мной, чтобы повертеть головой по сторонам и оценить достоинства людей, с которыми их свела судьба.
Внезапно Терсит откашлялся, прочищая горло.
— Продолжай, мой господин, расскажи нам все до конца.
И я рассказал им все.
— Теперь вы понимаете, почему я считаю вас самыми ценными мужами в войске, — сказал я в конце своей речи. — В чем бы ни была ваша роль: передавать мне сведения или доставлять неприятности правителям Трои, она будет иметь значение в ходе событий. Мы наладим безопасную систему обмена сообщениями, выберем связных и места встреч между теми из вас, кто будет находиться в Трое более или менее постоянно, и теми, кто будет наносить туда только краткие визиты. Хотя эта работа и очень опасна, к тому времени, как вы начнете ходить на задания, у вас будет все необходимое для того, чтобы противостоять этой опасности.
Я широко улыбнулся.
— Кроме того, вам будет очень интересно.
И встал с кресла.
— Подумайте над этим, пока я не вернусь.
Мы с Диомедом удалились в небольшую смежную комнату, где и уселись, болтая и потягивая вино, пока по другую сторону занавеса то нарастал, то стихал гул голосов.
— Полагаю, — сказал Диомед, — мы с тобой тоже будем похаживать в Трою?
— Непременно. Чтобы управлять такими людьми, как они, необходимо показывать им, что мы готовы рисковать собой больше, чем требуем того от них. Мы — цари, и наши лица многим знакомы.
— Елене, — сказал он.
— Именно.
— Когда мы начнем свои вылазки?
— Сегодня ночью, — безмятежно ответил я. — Я нашел на северо-западном участке стены хороший водосток, достаточно большой, чтобы через него пролез человек. С внутренней стороны выход из него заметен меньше, чем из остальных, и он не охраняется. Мы переоденемся бедняками, походим по улицам, поболтаем с людьми и на следующую ночь выберемся тем же путем, каким вошли. Не волнуйся, мы будем в безопасности.
Он рассмеялся:
— В этом я не сомневаюсь, Одиссей.
— Пора выйти к остальным.
Представителем группы был избран Терсит; он стоял и ждал нас.
— Говори, двоюродный брат царя Диомеда.
— Мой господин, мы готовы тебе повиноваться. Из всех тех, кто остался здесь, когда ты вышел, только двое отказались от твоего предложения.
— Это не имеет значения.
Его глаза насмешливо блеснули: Терсит знал их судьбу.
— Жизнь, которую ты для нас приготовил, — продолжал он, — намного лучше, чем та, которую мы влачили в осадном лагере, маясь от безделья. Можешь на нас рассчитывать.
— Я потребую, чтобы каждый из вас дал мне в этом клятву.
— Мы дадим клятву, — флегматично заявил он, зная, что клятва эта будет настолько ужасна, что даже он не отважится ее нарушить.
После того как поклялся последний воин, я сообщил им, что они будут жить по десять человек, один из которых будет старшим — его выберу я, когда присмотрюсь к ним получше. Однако были двое, к которым я уже достаточно присмотрелся: Терсита с Синоном я назначил начальниками поселения лазутчиков.
Той же ночью мы довольно легко пробрались в Трою. Я шел первым, Диомед следовал вплотную за мной — его плечи заняли всю ширину водостока. Оказавшись внутри, мы проскользнули в уютный переулок и проспали там до утра, а когда проснулись, смешались с толпой. На большом рынке внутри Скейских ворот мы купили медовых лепешек, ячменного хлеба, две чашки овечьего молока и прислушались. Народ мало заботили ахейцы, вставшие лагерем на берегу Геллеспонта, вокруг царило радостное оживление. Люди с любовью посматривали на высившиеся вокруг бастионы и смеялись, представляя, как ахейское чудовище сидит, беспомощное, всего в нескольких лигах от них. Похоже, все как один были уверены, что Агамемнон отступится и уплывет прочь. Еды и денег у них было в избытке, Дардановы и Иденские ворота по-прежнему открыты, и движение идет через них, как обычно. Только сложная система часовых и стражников на самих стенах указывала на то, что город был готов закрыть Дардановы и Иденские ворота в тот же миг, как появится угроза.
Мы узнали, что город был снабжен многочисленными колодцами с пресной водой, а также амбарами и складами, в которых хранились непортящиеся запасы провизии.
Никто не готовился к сражению за пределами стен; воины, которые нам повстречались, слонялись без дела или распутничали, оставив оружие и доспехи дома. Агамемнона с его армией открыто высмеивали.
Вернувшись в лагерь, мы с Диомедом тут же принялись за работу в поселении лазутчиков и работали не покладая рук. Среди новобранцев были те, кто выказывал старательность и рвение, но были и такие, кто сник и расхаживал с мрачным лицом. Я перекинулся парой слов с Терситом и Синоном, и они согласились, что неприжившиеся должны исчезнуть. В конце концов из первоначальных трех сотен новобранцев у меня осталось двести пятьдесят четыре, и я считал, что мне повезло.
