Двадцать второго января Фусако вместе с Рюдзи отправилась к мэру Иокогамы просить его быть свидетелем на свадьбе. Мэр сразу дал согласие.

На обратном пути они заглянули в универмаг в Исэдзаки и заказали приглашения. Зал в отеле «Нью–Гранд» для свадебного банкета был заказан заранее.

После обеда Фусако вернулась в магазин.

Рюдзи сегодня ушел пораньше по делу, о котором говорил с утра. Его товарищ по мореходке, а сейчас первый помощник на сухогрузе, ошвартовал судно на причале Такасима и мог увидеться с ним в перерыве, до вахты.

Рюдзи не хотелось идти на встречу с ним в английском пиджаке. Не хотелось до свадьбы щеголять перед старым другом в столь явно гражданской одежде. Он сказал, что зайдет домой переодеться в морскую форму.

— Надеюсь, ты не уйдешь с ним в море и не пропадешь без вести, — пошутила Фусако на прощание.

Рюдзи слово в слово выполнил то, о чем вчера вечером они условились с Нобору. Мальчишка с многозначительным видом позвал его к себе в комнату, якобы насчет домашнего задания, и обратился с просьбой:

— Знаешь, папа, завтра все мои друзья хотели бы услышать твои морские рассказы. Мы будем ждать в два часа после уроков на холме над бассейном. Они так хотят послушать, приходи, расскажи им, я прошу тебя. Приходи в морской фуражке. Только маме ни слова. Маме скажи, будто встречаешься с другом или что–нибудь в этом духе, и уйди из магазина пораньше.

Поскольку это был первый случай, когда Нобору подольстился к Рюдзи и вообще о чем–либо попросил, Рюдзи решил не обманывать доверия мальчишки. Это его отцовский долг А Фусако, если и узнает потом, посмеется и только, так что Рюдзи под благовидным предлогом ушел из магазина.

Когда в два пополудни появились мальчишки, Рюдзи уже ждал у подножия дуба на холме у бассейна. Мальчишка с серповидными бровями и красными губами, по виду явно смышленее остальных, вежливо поблагодарил Рюдзи за то, что тот нашел для них время, и сказал, что если уж слушать рассказ, то не здесь — они приглашают его в свой сухой док. Рюдзи согласился, подумав, что это, вероятно, где–то рядом с портом, Мальчишки вырывали друг у друга его морскую фуражку, по очереди надевали ее, шумно резвились.

Был солнечный день в разгаре зимы. В тени было холодно, но в лучах солнца, просочившихся сквозь тонкие облака, можно было обойтись без пальто. Рюдзи, в накинутом на плечи бушлате, сером свитере с высоким воротом и морской фуражке, шагал в окружении шумных шестерых мальчишек со школьными ранцами, среди которых был и Нобору. По нынешним временам все они были мелкими, и Рюдзи подумал, что их компания напоминает шесть буксиров, с трудом толкающих один сухогруз. Он не заметил в их веселости оттенка тревоги.

Мальчишка с серповидными бровями сообщил Рюдзи, что сейчас они сядут в городскую электричку. Тот удивился, но последовал за ними, как договорились. Потому что отлично знал, насколько важен для мальчишек в этом возрасте фон для рассказа. Они все ехали и ехали, пока не достигли конечной станции Сугита в районе Исого–ку, что в южном пригороде Иокогамы.

— Куда же мы все–таки едем? — несколько раз спрашивал Рюдзи с заинтересованным видом. Раз уж вызвался составить компанию, теперь поздно выказывать недовольство.

Всю дорогу он исподтишка наблюдал за Нобору. Сегодня мальчишка весело играл с друзьями, впервые без своего обычного острого, вопрошающе–укоризненного взгляда. Постепенно граница между Нобору и его друзьями — мальчишками размылась, и время от времени Рюдзи путал его с другими, как если бы наблюдал за вьющимися в зимнем оконном свете радужными пылинками. Он и не думал, что ни на кого не похожий одинокий мальчик со странной привычкой подсматривать может быть таким же, как остальные ребята.

Рюдзи подумал, как это здорово, что он выкроил полдня и специально оделся в привычную одежду, чтобы пообщаться с Нобору и его друзьями. Рассуждая как отец, с нравственной и педагогической точек зрения он подумал вот о чем: если судить по журналам и книгам, то сегодняшней поездкой Нобору сознательно протянул ему руку, дал шанс, о каком он и мечтать не мог, — шанс заложить фундамент их общего будущего. Так между приемным родителем и ребенком, изначально чужими друг другу, возникает доброе глубокое доверие, какого не бывает даже среди кровных родственников. В принципе Нобору вполне мог бы родиться у Рюдзи, когда ему было двадцать, так что ничего удивительного.

Сойдя на конечной станции Сугита, мальчишки потянули Рюдзи в сторону горной тропы, и он снова спросил с интересом:

— Эй, а сухой док в горах, что ли?

— Да. В Токио ведь подземка ездит над головой.

— Поддел ты меня.

Рюдзи подкрепил свою реплику мимикой, и мальчишки засмеялись.

Дорога у подножия сланцевой горы вступила в район Канадзава. Они миновали электростанцию, прошли под запуганными изоляционными и электрическими проводами, узорчато рассекающими послеполуденное небо, миновали тоннель Томиока, вскоре справа от них у подножия горы потянулись рельсы экспресса «Кэйхин», а слева раскинулось светлое поле, нарезанное на участки.

— Почти пришли. Осталось подняться по дороге вдоль вон тех участков. Раньше здесь были лагеря американской армии. — В голосе мальчишки незаметно зазвучали повелительные нотки, он пошел вперед.

Участки на склоне были размечены и разграничены каменными оградами, вдоль них пролегла дорога, кое–где возводились дома. В окружении шестерых мальчишек Рюдзи поднимался по горной дороге вдоль участков.

У самой вершины холма тропа внезапно исчезла, потерявшись на лугу. Просто фокус какой–то — кажущаяся снизу такой ровной дорога и правильные квадраты участков вдруг резко пропали в поросшей высокой травой ухабистой почве.

Вокруг было на удивление безлюдно. Только с вершины холма доносилось рычание бульдозера.

От тоннеля Томиока далеко внизу поднимался обычный автомобильный гул. Наполняемое лишь отголосками механических звуков, безлюдное пространство казалось еще более заброшенным.

Повсюду на пожухлом лугу торчали полусгнившие сваи.

Ребята пересекли луг. Усеянная палыми листьями тропинка взбиралась к гребню холма. Справа торчал поросший травой ржавый танк, обнесенный проволочным ограждением, на покосившемся жестяном листе с проржавевшими гвоздями виднелась надпись по–английски. Рюдзи остановился прочесть объявление: «Военный объект Армии Соединенных Штатов. Несанкционированный проход запрещен и карается по закону».

— А что значит «несанкционированный проход»? — спросил мальчишка–лидер.

Рюдзи он почему–то не нравился. Блеск в его глазах подсказывал, что парень явно знает ответ, но зачем–то все равно спрашивает. Однако Рюдзи, нацепив на себя добродушное выражение, ответил:

— Это значит «не разрешенный».

— Да? Теперь это уже не территория американской базы, так что можно делать все, что угодно, Эй! — воскликнул он и, кажется, моментально позабыл о том, к чему еще мгновение назад питал интерес, словно отпустил в небо воздушный шарик. — Вот мы и на вершине.

Там, где тропинка заканчивалась, открывался неожиданный вид.

— Ого! Да вы прекрасное место нашли.

Перед ними раскинулось море Тохоку[39]. Внизу с левой стороны по громадному красноземному склону обрыва ползали бульдозеры, возил землю самосвал. Кажущийся отсюда совсем крошечным, он тем не менее беспрестанно сотрясал окрестности гулом. Еще дальше внизу виднелись залитые солнцем правильные серые крыши заводских корпусов, полигона и авиакомпании и маленькая сосна в центре объездного круга в бетонированном дворе перед офисным зданием.

Рядом высились дома заводских пригородных кварталов. Тусклые солнечные лучи, играя причудливыми полутонами, сгладили неровную линию крыш, выправили тени коньков заводских кровель. Время от времени в дымчатом пейзаже, словно перламутровые ракушки, вспыхивали стекла проходящих автомобилей.

По мере приближения к морю перспектива сжималась, усиливая атмосферу печального запустения. Среди брошенной на берегу ржавой техники медленно поднимал стрелу грузовой кран. Сразу за ним начиналось море, волнорезы слепили белизной, зеленое землечерпальное судно после каждого рывка останавливалось, исторгая черный дым.

Рюдзи показалось, что он целую вечность не видел моря. Из спальни море видно всегда, но Рюдзи теперь даже не приближался к окну. Вдали над открытым морем плавали жемчужные облака, и там, где они отражались в водной глади, вода принимала морозный белый оттенок. Остальное небо было безоблачным. Сейчас, в три пополудни, ближе к берегу оно имело блеклый и застиранный неудачный голубой цвет.

От грязных скал к океану простирался участок мутной воды цвета жженой охры, то насыщенной, то бледной и оттого похожей на гигантскую сеть. У скал судов было не много. В море двигались несколько сухогрузов. Даже отсюда видно, что все они были мелкими и старыми, не больше трех тысяч тонн.

— Я ходил не на такой малявке, — сказал Рюдзи.

— Десять тысяч тонн, да? — откликнулся Нобору, ставший вдруг немногословным.

— Идите сюда. — Мальчишка–лидер потянул Рюдзи за рукав бушлата.

Они еще немного спустилась по усыпанной сухими листьями тропинке. Здесь, словно единственная, чудом уцелевшая черта иероглифа, посреди окружающей разрухи сохранилось в первозданном виде старое дерево.

С запада на них глядела поросшая деревьями макушка горы, сложная цепь из нескольких склонов с островком голых деревьев заслоняла ее от восточного морского ветра. Внизу виднелось запущенное зимнее поле. Куст у тропинки обвивала сухая лиана со скукожившимися алыми трихозантами[40]. Проникающий с запада солнечный свет, встречая преграду, тускло поблескивал на кончиках листьев увядших побегов бамбука.

В детстве Рюдзи все это тоже было, и он лишний раз подивился особому дару подростков находить такие вот необычные потайные места.

— Кто нашел это место?

— Я. Я живу в Сугита. Езжу отсюда в школу. Я нашел и всем показал, — ответил мальчишка, с которым Рюдзи пока не перемолвился ни словом.

— А где сухой док?

— Здесь.

Мальчишка–лидер с улыбкой указал на узкую пещеру в тени небольшого обрыва у самой вершины. Рюдзи отметил, что улыбка у него опасная, словно хрупкая стеклянная вещица. Он не мог объяснить, откуда возникло такое ощущение. Мальчишка отвел от Рюдзи свой пронырливый, ускользающий, словно рыбка, взгляд в обрамлении длинных ресниц и продолжил рассказ:

— Это наш сухой док. Горный сухой док. Здесь мы ремонтируем сломанные суда, разбираем и заново перестраиваем.

— Хм. Трудно затащить судно в такое место.

— Легко. Очень просто. — И снова улыбка.

Все семеро уселись на площадке перед пещерой, кое–где вокруг пробивалась еле заметная зелень. В тени было ужасно холодно. Слабый ветерок словно колол кожу. Рюдзи надел бушлат, скрестил по–турецки ноги. Едва он устроился, как в мозг с удвоенной силой ворвался рев бульдозера и самосвала.

— Кто–нибудь из вас бывал на большом судне? — спросил Рюдзи нарочито жизнерадостным тоном.

Мальчишки переглянулись и не ответили.

— Морские истории начинаются с морской болезни, — снова обратился Рюдзи к безмолвной аудитории, — большинство новоиспеченных моряков от нее страдают. Кое–кто даже завязывает с морем после первого рейса. Чем больше судно, тем чаще бортовая качка сочетается с килевой, да еще особый судовой запах краски, масла и стряпни.

Видя, что рассказ о морской болезни не встречает интереса, и не зная, что еще сказать, Рюдзи запел.

— Знаете такую песню?

Гудок прозвучал, обрублен канат,

С причалом прощается судно,

И глядя, как город тает вдали,

Бывалый моряк украдкой смахнет слезу.

Мальчишки захихикали, толкая друг друга локтями. Не зная, куда деваться от стыда, Нобору вскочил, сорвал с головы Рюдзи фуражку и стал играть с ней, повернувшись к рассказчику спиной.

В центре крупной, похожей на лилию кокарды блестел якорь, обвитый цепями из тонкой золотой нити, в обе стороны от него простирались вышитые золотом массивные лавровые ветви. По нижнему и верхнему краю причальными тросами вились золотые шнуры. В черном козырьке печально поблескивало послеполуденное небо.

А когда–то эта фуражка удалялась по морю, сверкая в закатных летних лучах! Как знак расставания, как факел, гордо освещающий вечность, что удаляясь, помогает скинуть с плеч усталого путника тяжесть земного существования.

— Первый мой рейс был в Гонконг…

Кажется, эти слова наконец привлекли их внимание.

Он говорил о сложном опыте первого рейса, о своих промахах, растерянности и тревогах. Рассказывал истории, что случались с ним по всему миру. О том, как на стоянке в Суэце на входе в Суэцкий канал у них увели из–под носа толстый швартовый трос. А в Александрии охранник, понимавший по–японски, договорился с морскими коробейниками, и они прямо в открытом море, с борта на борт, продали морякам всякую чепуху (какую именно, Рюдзи не стал уточнять из педагогических соображений). О том, как в австралийском Ньюкасле они погрузили каменный уголь ради пустякового рейса в Сидней длиной в одну вахту, а потом еле отчистили трюм. О том, что моряки трамповых сухогрузов, которые чаще всего перевозят уголь–сырец и подобные грузы, встречая на Южном пути великолепные суда «Юнайтед фрут»[41], издали вдыхают плывущий над волнами аромат набитых в трюмы южных фруктов…

Не прерывая рассказа, Рюдзи заметил, что один мальчишка успел снять кожаные перчатки и теперь со скрипом натягивает резиновые перчатки до локтя. По нескольку раз перекрещивает пальцы, стараясь получше натянуть холодную резину.

Рюдзи не стал акцентировать внимания. Подумаешь, ничего не значащая эксцентричная выходка заскучавшего на лекции умника.

Рюдзи было не до него — чем дольше он говорил, тем сильнее на волнах собственных воспоминаний оборачивался к морю, кажущемуся отсюда полоской выпаренной синевы.

Вон там, за горизонтом, исчезает небольшой сухогруз, выстилая след черным дымом. Рюдзи думал о том, что и он сейчас мог быть там.

Беседуя с мальчишками, он постепенно узнавал себя, каким он виделся Нобору. Понемногу прозревал, постигая значение для мальчика того, кем он был прежде, когда еще ходил вторым помощником на корабле.

Темная страсть морского течения, рев надвигающегося с океана цунами, грохот растущих выше и выше и затем разбивающихся волн… Неведомая слава, вечно звавшая его из темных морских глубин, соединившись со смертью и с женщиной, должна была стать его судьбой. Двадцатилетний, он упрямо верил в то, что посреди мировой тьмы приготовлен одинокий маяк, единственное назначение которого — осветить его.

В фантазиях слава, смерть и женщина всегда представлялись ему триединой сущностью. Между тем стоило заполучить женщину, как оставшиеся две ипостаси удалились в море и печальный зов перестал выкликать его имя. Только сейчас Рюдзи почувствовал, что все, отвергнутое им, теперь, в свою очередь, отвергает его.

Пускай до сих пор полыхающий огнями мир и не принадлежал ему, но он чувствовал, как под милыми сердцу тропическими пальмами солнце заливает плечи, покусывая их острыми лучами. Теперь осталась только зола. Начиналась мирная жизнь без качки.

Он отвергнут опасной смертью. А славой и подавно. Хмельное буйство эмоций. Пронзающая душу печаль. Расставание. Женские слезы. Вечно терзающая темная жажда приключений. Мощная сила, загнавшая его на самый край земли… Всему этому конец.

— Не выпьете чаю? — раздался за спиной звонкий голос мальчишки–лидера.

— Ага, — не оборачиваясь, ответил Рюдзи, погруженный в свои мысли.

В памяти всплывали берега островов, где он побывал. Французский остров Макатеа на юге Тихого океана. Новая Каледония. Острова около Малайи. Страны Вест–Индии.

В них клокотала обжигающая тоска, угрюмо дожидались добычи грифы, взлетали с веток попугаи, и повсюду росли пальмы! Королевские, финиковые. Из сияющих морских глубин надвигалась смерть, увеличиваясь, словно грозовая туча. Он восторженно грезил о безвозвратно упущенной торжественной смерти героя на глазах десятков тысяч людей. Если жизнь предназначена для этой блистательной смерти, неудивительно, что без нее она теряет смысл.

Теплое, как кровь, морское течение среди атоллов. Льющееся, словно звук горна, тропическое солнце. Разноцветное море. Акулы…

— Чай.

Стоявший позади Нобору протянул Рюдзи коричневый пластиковый стакан. Тот лениво его принял. Отметил, что руки у Нобору немного дрожат, наверно от холода.

Все еще погруженный в свои фантазии, Рюдзи небрежно выпил одним глотком еле теплый чай. Уже потом он показался ему ужасно горьким. Всякий знает, как горька слава на вкус.