Нобору попросил Главаря созвать срочное совещание, и по дороге из школы все шестеро собрались у городского бассейна, за стеной кладбища. К бассейну спускался похожий на лошадиную гриву, поросший огромными пробковыми дубами холм. Остановившись на полпути, они залюбовались кладбищем с его надгробиями, на зимнем солнце ярко сияющими кварцем среди вечнозеленых крон.

Если смотреть отсюда, все могильные камни, выстроившиеся на уступах террасы, были повернуты к ним спиной. Кое–где среди могил чернел саговник. В тени памятников красными и желтыми пятнами неожиданно ярко выделялись букеты из тепличных цветов.

Справа виднелись эти могилы, прямо, вдалеке, над крышами укрывшихся на дне ущелья домов, угадывался контур Морской Башни, а слева в овраге раскинулся бассейн. В это время года он был закрыт, и его трибуны не раз служили отличным местом для их сборищ.

Все шестеро, один за другим перескакивая через выступающие из земли корни гигантских деревьев, похожие на толстые черные кровеносные сосуды, сбежали по жухлой тропинке в овраг к бассейну. В окружении зеленых крон бассейн стоял высохший и тихий, обнажив дно с облупившейся голубой краской. Вместо воды в углах скопились сухие листья. Голубая железная лесенка обрывалась высоко над дном. Солнце клонилось к западу, и дно бассейна, заслоненное створчатой ширмой теней, было погружено во тьму.

Скача за остальными, Нобору мысленно сохранил в сердце только что мельком увиденные могильные камни, обращенные к ним спиной. Если все они смотрят в другую сторону, то как должна называться та сторона, где сейчас они собрались?

Шестеро мальчишек уселись на почерневшей бетонной трибуне. Для начала Нобору молча достал из портфеля толстую тетрадь и передал Главарю. Красными чернилами на обложке значилось: «Преступления Рюдзи Цукадзаки».

Вытянув шеи, они читали вместе с Главарем. Это были выдержки из дневника Нобору, которых, благодаря вчерашнему случаю с комодом, набралось восемнадцать страниц.

— Ужасно, — произнес Главарь с глубокой печалью в голосе, — только страница восемнадцать потянет баллов на тридцать пять. Итого… ага… первый пункт пусть пять баллов, чем дальше, тем баллы выше, в итоге набирается гораздо больше ста пятидесяти баллов. Не предполагал, что все настолько серьезно. Тут есть над чем задуматься.

Слушая разговор Главаря с самим собой, Нобору вздрогнул:

— Неужели ничего нельзя сделать?

— Ничего. Хоть мне и жаль тебя.

Некоторое время все шестеро молчали. Почувствовав в их молчании недостаток решимости, Главарь, кроша в пальцах опавший лист и сгибая в ладони оставшийся твердый черенок, произнес:

— Мы шестеро — талантливы и умны. Ну а мир, как вы знаете, пуст. Я не раз говорил вам это, но задумывались ли вы должным образом? Нам многое дозволено. Ведь это мы дозволяем или не дозволяем. Учителям, школе, отцам, обществу — всем этим выгребным ямам истории. И не потому, что мы бессильны, напротив, дозволять — наша привилегия, и, имей мы хоть немного снисхождения, мы не смогли бы, наверное, вот так бездушно дозволить все, что от нас требуют. Иными словами, мы не стали бы допускать то, что на самом деле недопустимо. Дозволительного в действительности ничтожно мало. Например, море…

— Корабли, — добавил Нобору.

— Да. Море, корабли, кое–что еще… Мы позволяем этому быть. Мы даже можем позволить собаке быть, но мы не позволим ей кусаться. Это оскорбление нашему привилегированному положению.

— До сих пор мы ничего не делали, — вставил Первый.

— Это не значит, что мы никогда ничего не сделаем, — тут же возразил звонкий голос Главаря. — Кстати, ни один из нас не принимал всерьез этого Рюдзи Цукадзаки, и только для Третьего он кое–что собой представлял. Он как минимум привел ему блестящее доказательство внутренних космических связей, о которых я постоянно толкую. Однако затем он безжалостно предал Третьего. Превратился в худшее в мире существо — в отца. Так нельзя. Это гораздо хуже, чем если бы он изначально ни на что не годился. Я всегда говорю, что мир — это набор простых знаков и простых решений. Рюдзи, возможно, сам того не ведая, являлся одним из таких знаков. Во всяком случае, по свидетельству Третьего, он, кажется, явился одним из таких знаков… Вы же помните о нашей обязанности? Выпавшую шестерню, пусть и с трудом, следует вернуть на ее законное место. Если этого не сделать, нарушится мировой порядок. Поскольку мы знаем, что мир пуст, нам остается лишь сохранять порядок самой этой пустоты, что очень важно. Мы — исполнители. — Затем добавил просто: — Делать нечего. Будем наказывать. В конечном счете ему это будет только на пользу. Третий, помнишь, на причале Ямасита я говорил, что есть лишь один способ снова сделать из него героя? И что скоро настанет время, когда я смогу рассказать тебе об этом способе?

— Помню. — Нобору сжал мелко трясущиеся ляжки.

— Это время настало.

Остальные пятеро тихо переглянулись. Все понимали важность того, что собирается сказать Главарь.

Они смотрели в потемневший в вечерней тени пустой бассейн. Облупившееся голубое дно пересекали несколько белых линий. Скопившиеся в углах высохшие палые листья наслаивались друг на друга.

Сейчас его глубина пугала. Он казался еще глубже в жидком голубом сумраке. Реальное ощущение того, что брошенное туда тело будет нечему поддержать, создавало в пустом бассейне непрерывное напряжение. Не было летней воды, принимающей в себя и поддерживающей из глубины тела пловцов, и это высохшее сооружение, памятник воде и лету, таило чрезвычайную опасность. Спускающаяся от края бассейна и обрывающаяся высоко над дном голубая лесенка…

Тело и правда совсем нечему будет поддержать!

— Уроки завтра кончатся в два, а потом давайте заманим его сюда и все вместе отведем в Сугита, в наш сухой док. Третий, твое дело — ловко его заманить. Сейчас я скажу, кому что следует принести, а вы запоминайте. Я несу снотворное и скальпель. Такого силача придется усыпить, иначе ничего не выйдет. У нас дома есть немецкое снотворное, доза — от одной до трех пилюль, так что, если дать ему семь штук, думаю, его свалит одним ударом. Я растолку их в порошок, чтобы проще было растворить в чае. Первый несет толстую альпинистскую пятимиллиметровую пеньку. Нарежь ее кусками… раз, два, три, четыре. Ага, с запасом штук пять по два метра. Второй наливает в термос горячий чай и прячет в портфеле. Третий заманивает, так что больше от него ничего не требуется. Четвертый приносит сахар, ложку, бумажные стаканчики для нас и пластиковый стакан темного цвета для него. Пятый готовит хлопчатобумажное полотенце, чтобы завязать ему глаза и сделать кляп. Еще каждый может принести режущий инструмент, какой понравится. Нож, сверло — все, что угодно. Основное мы отработали на кошке, так что все то же самое. Беспокоиться ни о чем не нужно. Он просто чуть крупнее кошки. Ну и наверное, чуть более вонючий.

В упорном молчании все опустили взгляды в пустой бассейн.

— Боишься, Первый? — Первый едва заметно качнул головой.

— Второй, ты? — Второй сунул руки в карманы пальто, словно внезапно замерз.

— Третий, что с тобой?

Нобору не мог ответить, он тяжело дышал, во рту пересохло, словно туда натолкали сухой травы.

— Тьфу! Так я и думал. Всегда важничаете, а в самый главный момент в кусты. Я вас успокою. Специально кое–что принес. — Главарь вытащил из портфеля «Полный свод законов» в розоватой обложке и ловко открыл на нужной странице. — Готовы? Я зачитаю, а вы внимательно слушайте. Статья сорок один Уголовного кодекса. «Поступки лиц, не достигших четырнадцати лет, уголовно не наказуемы». Читаю еще раз, громко: «Поступки лиц, не достигших четырнадцати лет, уголовно не наказуемы».

Заставив по кругу прочесть всех пятерых эту страницу «Свода законов», Главарь продолжил:

— Этот закон предназначен специально для нас тем пустым обществом, в которое верят наши отцы. Думаю, за это мы можем быть им благодарны. В нем нашли отражение надежды, возлагаемые на нас взрослыми, и их несбывшиеся мечты. Связав себя по рукам и ногам, взрослые, уверовав в то, что мы ни на что не способны, подарили нам единственный шанс мельком взглянуть на лоскуток голубого неба и глотнуть абсолютной свободы. Иначе говоря, взрослые написали детскую сказку, да только сказка вышла довольно опасная. Ну да ладно. Пока что мы так или иначе славные, слабые, невинные дети. Троим из нас — мне, Первому и Третьему — четырнадцать исполнится в следующем месяце. Остальным — в марте. Подумайте. Это последний шанс для всех нас.

Вглядевшись в глаза каждого, Главарь увидел, что напряженное выражение на лицах смягчилось, ужас отступил. Каждый из них впервые ощутил на себе теплую заботу общества взрослых людей, почувствовал себя защищенным.

Нобору поднял глаза к небу. Небесная синь отступала, уступая место легким сумеркам. Он подумал, что жаль было бы надевать Рюдзи на глаза повязку, если на исходе геройских смертных мук он может увидеть это священное небо.

— Это последний шанс, — повторил Главарь, — если упустим его, то не сможем достичь высшей цели свободы, не сделаем ничего из того, что необходимо для порядка мировом пустоты, без риска для себя. А ведь нам, исполнителям смертной казни, жертвовать собственной жизнью было бы крайне неразумно… Если упустим шанс сейчас, то не сможем совершить ни воровства, ни злодейства, то есть ни одного поступка, свидетельствующего о человеческой свободе. Станем изо дня в день дрожать от повиновения, от компромиссов и страхов, станем жить с оглядкой на соседей, словно мыши. Потом женимся, заведем детей и превратимся в худшие существа на земле — в отцов. Нужна кровь! Человеческая кровь! Без нее этот пустой мир побледнеет и высохнет. Мы должны выжать свежую кровь из этого мужчины и сделать переливание умирающему космосу, умирающему небу, умирающему лесу, умирающей земле… Сейчас! Сейчас! Сейчас! Насыпные работы вокруг сухого дока тоже закончатся через месяц. Там станет людно. К тому же нам скоро четырнадцать. — Главарь, окутанный черной тенью деревьев, глядя в потемневшее небо, произнес: — Кажется, завтра будет хорошая погода.