Когда лето начало приближаться к концу, когда разговоры сосредоточились на крикете или индийском кризисе, когда Скотленд-Ярд перестал ежемесячно требовать подтверждения адреса Джорджа, когда министерство внутренних дел продолжало хранить молчание, когда даже неутомимый мистер Йелвертон не возник с новой стратагемой, когда Джорджа известили, что его ожидает контора по адресу Мекленбург-стрит, 2, до тех пор, пока он не подыщет собственного помещения, когда послания сэра Артура сократились до кратких записок ободрения или ярости, когда его отец вновь сосредоточился на своих обязанностях в приходе, когда его мать сочла, что может спокойно оставить своего старшего сына и единственную дочь под присмотром друг друга, когда капитан, высокородный Джордж Энсон, так и не объявил о возобновлении расследования возмутительных зверств в Грейт-Уайрли, хотя теперь официального виновника в их совершении не было, когда Джордж вновь научился читать газеты, не выискивая краем глаза свою фамилию, когда еще одно животное было располосовано в округе Уайрли, когда тем не менее интерес мало-помалу угас и даже автор анонимных писем устал от своих поношений, Джордж понял: заключительный официальный вердикт по его делу вынесен и вряд ли когда-либо будет изменен.

Невиновен и все же виновен, так было сказано гладстоновской комиссией, и так было сказано британским правительством устами министра внутренних дел. Невиновен и все же виновен. Невиновен и все же заблуждающийся и злокозненный. Невиновен и все же позволивший себе дурную шутку. Невиновен и все же сознательно пытавшийся мешать добросовестным расследованиям полиции. Невиновен и все же сам навлек на себя свои беды. Невиновен и все же не заслуживает компенсации. Невиновен и все же не заслуживает извинения. Невиновен и все же сполна заслужил три года тюремного заключения.

Однако это был не единственный вердикт. Значительная часть прессы была на его стороне. «Дейли телеграф» назвала позицию комиссии и министра внутренних дел «слабой, нелогичной и неубедительной». Мнение публики, насколько он мог судить, подразумевало, что «ему ни разу не предоставили честной возможности». Юристы в большинстве поддержали его. И в заключение один из величайших писателей века во всеуслышание и постоянно провозглашал его невиновность. Не перевесят ли со временем эти вердикты официальный?

Джордж, кроме того, пытался шире взглянуть на собственное дело и уроки, в нем содержащиеся. Если нельзя ждать от полиции большей компетенции, а от свидетелей большей честности, то по меньшей мере необходимо улучшить суды, где их слова проходят проверку. Дела такие, как его, ни в коем случае не должны рассматриваться под председательством человека, не имеющего юридического образования. Необходимо повысить квалификацию судей. Но даже если суды квартальных сессий и выездные суды присяжных удастся улучшить, все равно должна быть возможность обратиться к более тонким и мудрым юридическим умам, иными словами, к апелляционному суду. Полный абсурд, что об отмене несправедливого осуждения, как было с ним, можно ходатайствовать только перед министром внутренних дел, а ходатайство это будет получено вместе с сотнями, нет, тысячами поступающих каждый год, причем в большинстве они — от заведомо виновных обитателей тюрем Его Величества, которым нечем занять время, кроме как стряпая воззвания к министерству внутренних дел. Совершенно очевидно, безосновательные и пустопорожние апелляции к любому новому суду будут отсеиваться заранее, но в случаях серьезных противоречий в законах, или фактах, или же предубежденности или некомпетентности суда низшей инстанции пересмотреть дело должен суд более высокой инстанции.

Отец Джорджа неоднократно намекал ему по разным поводам, что его страдания имели особую, более высокую цель. Джордж никогда не хотел быть мучеником и все еще не находил христианского объяснения своим испытаниям. Но «Дело Бека» и «Дело Идалджи» вместе вызвали большое бурление в его профессии, и вполне возможно, он все-таки окажется своего рода мучеником, пусть более простого и практического рода, — юридическим мучеником, чьи страдания способствовали прогрессу в осуществлении правосудия. Ничто, по мнению Джорджа, не могло возместить годы, украденные у него в Льюисе и Портленде, а также год подвешенного состояния после освобождения, и все же не найдется ли некоторое утешение в том, что страшное крушение его жизни в конечном результате обернется некоторым благом для его профессии?

Опасливо, будто памятуя о грехе гордыни, Джордж начал рисовать в воображении юридический учебник, который будет написан через сто лет. «Апелляционный суд был первоначально учрежден в результате многочисленных судебных ошибок, вызвавших общественное негодование. Не самой меньшей из них было „Дело Идалджи“, подробности которого для нас интереса не представляют, однако следует упомянуть, что жертвой являлся автор Железнодорожного закона для „Человека в Поезде“, одного из первых справочников, прояснивших этот часто туманный предмет, а также книги, все еще используемой…» Бывают судьбы и похуже, решил Джордж, чем стать примечанием в истории юриспруденции.

Как-то утром он получил длинную прямоугольную карточку с текстом, набранным изящными, прямо-таки каллиграфическими шрифтами:

Джордж был растроган сверх всякой меры. Он водворил карточку на каминную полку и ответил немедленно. Объединенное юридическое общество восстановило его в своих списках, а теперь сэр Артур возвратил его в человеческое общество. Не то чтобы у него были такие светские устремления — в любом случае не в столь высокие сферы, однако он оценил приглашение как благородный и символический жест в отношении того, кто год назад спасался от безумия с помощью романов Тобайса Смоллета. Джордж долго раздумывал о подобающем свадебном подарке и в конце концов остановился на красиво переплетенных однотомниках Шекспира и Теннисона.

Артур твердо решил сбить чертовых репортеров со следа. Никакого упоминания, где состоится бракосочетание его и Джин; его мальчишник — обед в «Гейете» — конфиденциален, а полосатый тент у церкви Святой Маргариты в Вестминстере натягивается в последнюю минуту. Лишь несколько прохожих собираются в этом сонном, опаленном солнцем уголке рядом с Вестминстерским аббатством посмотреть, кто это решил сыграть свадьбу в укромную среду вместо показной субботы.

Артур одет в сюртук и белый жилет, а в петлице большая белая гардения. Его брат Иннес, получивший специальный отпуск в дни осенних маневров, нервничает в роли шафера. Сирил Анджел, супруг Додо, младшей сестры Артура, совершит обряд. Мам, чей семидесятый день рождения был недавно отпразднован, одета в серую парчу. Конни и Уилли тоже тут, и Лотти, и Ида, и Кингсли, и Мэри. Мечта Артура собрать свою семью вокруг себя под одной крышей так и не сбылась, но тут, на краткие часы, они собрались все. А мистера Уоллера в их числе против обыкновения нет.

Церковь украшена высокими пальмами, у их оснований сгруппированы белые цветы. Служба будет состоять только из пения, и Артур, чье предпочтение воскресного гольфа церкви было уважено, позволил Джин выбрать гимны: «Хвалите Господа, восславьте Его вы, Небеса» и «О Совершенная Любовь, для мысли человечьей непостижная». Он стоит у передней скамьи, вспоминая ее последние слова ему: «Я не заставлю тебя ждать, Артур. Я твердо предупредила отца». Он знает, что ее слово железно. Конечно, многие могут сказать, что раз уж они ждали друг друга десять лет, лишние десять — двадцать минут никакой разницы не составят и даже поспособствуют драматичности события. Однако Джин, к его восхищению, абсолютно лишена этого так называемого кокетства невесты. Они должны соединиться в браке без четверти два. Значит, в церковь она войдет без четверти два. Надежнейшая основа для брака, думает он. И пока он стоит, глядя на алтарь, он размышляет о том, что не всегда понимает женщин, однако отличает тех, кто посылает мяч точно, от тех, кто бьет вкривь и вкось.

Джин Леки появляется в церкви, опираясь на руку отца, в час сорок пять минут секунда в секунду. Подружки невесты встречают ее у дверей — Лили Лодер-Симондс, склонная к спиритуализму, и Лесли Роуз. Паж Джин — юный Брэнсфорд Анджел, сын Сирила и Додо, одетый в кремово-голубой шелковый придворный костюм. Платье Джин покроя «принцесса» из испанских шелковых кружев цвета слоновой кости расшито жемчужинами. Чехол из серебряной ткани; шлейф, подбитый китайским крепдешином, ниспадает от «узла любящих», охваченного подковой из белой кожи, фата надета поверх венка из флёрдоранжа.

Артур почти ничего этого не замечает, пока Джин приближается к нему. Он не большой знаток женских платьев, а потому его совершенно не трогает поверье, что подвенечное платье жених не должен видеть до тех пор, пока оно не прибудет в церковь на невесте. Он думает, что Джин выглядит чертовски красивой, а в остальном его впечатление слагается из крепа, жемчужин и длинного шлейфа. Дело в том, что он был бы счастлив точно так же, если бы на ней была амазонка. Свои ответы он произносит сочно, ее — еле слышны.

В отеле «Метрополь» величественная лестница ведет в зал Уайтхолл. Шлейф оказывается чертовской помехой, подружки невесты и маленький Брэнсфорд без конца с ним путаются. И тут Артур теряет терпение. Он подхватывает новобрачную на руки и без малейших усилий несет ее вверх по ступенькам. Он вдыхает аромат апельсиновых цветков, чувствует вдавливающиеся в щеку жемчужины и в первый раз за этот день слышит тихий смех своей молодой жены. Снизу доносятся приветственные крики сопровождающих их из церкви и сливаются с более громкими ответными приветствиями сверху, где собрались приглашенные на прием.

Джордж остро ощущает, что ни с кем тут не знаком, кроме сэра Артура, с которым виделся всего два раза, и с недавней мисс Джин Леки, которая кратко пожала ему руку в «Гранд-Отеле» на Чаринг-Кросс. Он сильно сомневается, что был приглашен мистер Йелвертон, не говоря уж о Гарри Чарльзуорте. Он вручил свои подарки и отказался от алкогольных напитков, бокалы с которыми в руках у всех вокруг. Он оглядывает зал Уайтхолла: шеф-повара хлопочут у длинного стола, уставляя его закусками, оркестр «Метрополя» настраивает инструменты, и повсюду — высокие пальмы с группами белых цветов у их подножия. Другие белые цветы украшают столики, расставленные вдоль стен.

К изумлению Джорджа и значительному облегчению, к нему подходят люди и заговаривают с ним; они как будто знают, кто он такой, и здороваются с ним, будто добрые знакомые. Альфред Вуд называет себя и говорит о своем посещении Грейт-Уайрли и о том, что он имел большое удовольствие познакомиться с близкими Джорджа. Мистер Джером, писатель-юморист, поздравляет его с успешным боем за справедливость, знакомит его с миссис Джером и указывает на других знаменитостей: вон там Д. М. Барри, Брэм Стокер и Макс Пембертон. Сэр Гилберт Паркер, который несколько раз допекал министра внутренних дел в палате общин, подходит, чтобы пожать Джорджу руку. Джордж осознает, что все они обходятся с ним как с человеком, пострадавшим от величайшей несправедливости, и никто не смотрит на него, будто на тайного автора серии сумасшедших и грубо непристойных писем. Прямо ничего не говорится, а просто подразумевается, что он принадлежит к тем людям, которые в целом понимают все так, как и они в целом понимают все.

Под тихую музыку оркестра в зал вносятся три корзины телеграмм и каблограмм, которые вскрывает и читает брат сэра Артура. Затем еда и снова шампанское — никогда еще Джордж не видел, чтобы оно разливалось в таком обилии, — и спичи, и тосты, а когда новобрачный произносит свою речь, в ней есть слова вполне равносильные шампанскому, так как они проникают в мозг Джорджа, будто искрящиеся брызги, и кружат волнением его голову.

— …и сегодня днем я в восторге приветствовать среди нас моего молодого друга Джорджа Идалджи. Я горд увидеть его тут, как никого…

И к Джорджу оборачиваются лица, и цветут улыбки, и полуприподнимаются бокалы, и он не знает, куда девать глаза, но понимает, что это ни малейшего значения не имеет.

Новобрачные совершают традиционный тур вальса под множество радостных воплей, а затем начинают обходить своих гостей, сначала вместе, а затем по отдельности. Джордж оказывается возле мистера Вуда, который почти вжат в ствол пальмы, по колено утопая в папоротниках.

— Счастливый день, — говорит Джордж.

— И завершение очень длинной дороги, — отвечает мистер Вуд. Джордж не знает, как понять его слова, а потому удовлетворяется согласным кивком.

— Вы служите у сэра Артура много лет?

— Саутси, Норвуд, Хайнхед. Следующая станция, возможно, Тимбукту.

— Неужели? — говорит Джордж. — Медовый месяц предполагается там?

Мистер Вуд сдвигает брови, словно сбитый с толку этим вопросом. Он снова отпивает из своего бокала.

— Насколько я понял, вы, в общем, хотели бы жениться. Сэр Артур думает, что вам следует жениться кон-крет-но. — Заключительное слово он произносит стаккато, что по какой-то причине его забавляет. — Или это утверждение очевидного?

Такой оборот разговора немного пугает Джорджа, а также несколько смущает. Мистер Вуд водит указательным пальцем вверх-вниз по носу.

— Ваша сестрица — зануда, — добавляет он. — Не сумела выстоять против пары сыщиков-консультантов на досуге.

— Мод?

— Да, это ее имя. Приятная барышня. Молчаливая, но это не порок. Не то чтобы я намеревался жениться и в общем, и кон-крет-но. — Он улыбается чему-то своему. Джордж решает, что мистер Вуд скорее любезен, чем ехиден. Однако он подозревает, что тот слегка пьян. — Много болтовни, если хотите знать мое мнение. Не говоря уж о расходах. — Мистер Вуд машет бокалом в сторону оркестра, цветов и официантов. Кто-то из последних принимает этот жест за распоряжение и наполняет его бокал.

Джордж начинает опасаться дальнейшего течения этого разговора и тут видит через плечо мистера Вуда, что к ним направляется леди Конан Дойль.

— Вуди, — говорит она, и Джорджу кажется, что выражение его собеседника странно меняется. Но прежде чем он успевает что-то понять, секретарь каким-то образом исчезает.

— Мистер Идалджи! — Леди Конан Дойль произносит его фамилию с надлежащим ударением и кладет руку в перчатке на его локоть. — Я так рада, что вы смогли прийти.

Джордж растерян: не то чтобы он был вынужден отклонить множество приглашений, чтобы оказаться здесь.

— Желаю вам всяческого счастья, — отвечает он. И смотрит на ее платье. Ничего подобного он никогда в жизни не видел. Ни одна из жительниц Грейт-Уайрли, которых его отец сочетал браком, не носила ничего, хотя бы отдаленно похожего. Он думает, что ему следует сделать комплимент этому платью, но не знает как. Впрочем, это не важно, так как она снова заговорила:

— Мистер Идалджи, я хочу вас поблагодарить.

Вновь он теряется. Разве они уже осматривали свадебные подарки? Конечно же, нет. Но что еще может она иметь в виду?

— Ну, я не был уверен, что могло бы вам понравиться…

— Нет, — говорит она. — Я не подразумеваю это, чем бы оно ни было. — Она улыбается ему. Глаза у нее серо-зеленые, думает он, волосы золотистые. Он невежливо уставился на нее? — Я подразумевала, что отчасти благодаря вам этот счастливый день наступил когда наступил и как наступил.

Теперь Джордж в полнейшем недоумении. И да, он на нее уставился, он знает, что уставился.

— Полагаю, нас в любую секунду прервут, и в любом случае я ничего объяснять не собиралась. Возможно, вы так никогда и не узнаете, что я подразумевала. Но я благодарна вам, как вы даже не догадываетесь. И потому так уместно, что вы здесь.

Джордж все еще ломает голову над этими словами, когда водоворот шума увлекает новую леди Конан Дойль прочь. «Я благодарна вам, как вы даже не догадываетесь». Несколько минут спустя сэр Артур трясет его руку, говорит, что каждое слово его речи было искренним, хлопает его по плечу и переходит к следующему своему гостю. Новобрачная исчезает, а затем появляется в другом платье. Последний тост произнесен, бокалы осушены, звучат веселые возгласы, пара удаляется. Джорджу остается только попрощаться со своими кратковременными друзьями.

На следующий день он купил «Таймс» и «Дейли телеграф». В одной газете его фамилия значится между мистером Фрэнком Булленом и мистером Картером, другая поместила его между мистером Булленом и мистером Кессом. Он узнал, что неизвестные ему белые цветы называются lillium Harissii. А еще, что сэр Артур и леди Конан Дойль затем отбыли в Париж на пути в Дрезден и Венецию. «Новобрачная, — прочел он, — путешествовала в шелковом костюме цвета слоновой кости, отделанном белым галуном Буташ, с корсажем и рукавами из кружев, с шелковыми верхними рукавами. Сзади на талии — золотые узорчатые застежки. Спереди волны шелка мягко ниспадали по сторонам кружевной шемизетки. Костюмы Мезон Дюпре, Ли, английского производства».

Он практически не понял ни единого слова. Они остались для него такой же тайной, как и слова, произнесенные накануне той, на ком был этот костюм.

Он задумался, а женится ли он сам когда-нибудь? В прошлом, когда он от нечего делать воображал такую возможность, местом действия всегда была церковь Святого Марка — его отец совершает обряд, его мать с гордостью смотрит на него. Ему никогда не удавалось вообразить лицо своей невесты, но это его не тревожило. Однако после всего им перенесенного место уже не казалось ему вероятным, а это словно бы подрывало возможность самого события. Он подумал, а вступит ли Мод в брак когда-нибудь? А Орас? Он почти ничего не знал о нынешней жизни своего брата. Орас отказался присутствовать на процессе и ни разу не навестил его в тюрьме. Иногда он посылал неуместные открытки. Орас за несколько лет ни разу не посетил родной дом. Возможно, он уже был женат.

Джордж прикинул, увидит ли он еще когда-нибудь сэра Артура и новую леди Конан Дойль. Ближайшие месяцы и годы он проведет в Лондоне, пытаясь наладить жизнь, которую раньше начал было в Бирмингеме, а они предадутся тому существованию, которое предназначено всемирно знаменитым авторам и их молодым женам. Он не представлял, что может быть между ними при отсутствии общего дела. Возможно, с его стороны это излишняя чуткость или робость. Но он попытался вообразить свой визит к ним в Сассекс, или обед с сэром Артуром в его лондонском клубе, или приглашение их в свое скромное жилище, каким он сможет обзавестись. Нет, это была еще одна неправдоподобная сцена из жизни, которую он не будет вести. По всей вероятности, они никогда больше не встретятся. Тем не менее на три четверти года их пути скрестились, а если вчерашний вечер знаменовал конец этого скрещения, то, возможно, Джордж ничего особенного против не имел. Собственно говоря, какая-то его часть — и значительная — предпочитала такой вариант.