Книга: Артур и Джордж
Назад: Артур и Джордж
Дальше: Джордж и Артур

Артур и Джордж

Держа в руке экземпляр доклада комиссии Гладстона, Артур ощущает облегчение, что его дважды не избрали в Парламент. Во всяком случае, прямого стыда можно не испытывать. Вот как они все подстраивают, вот как они хоронят неприятные новости. Доклад они без малейшего предупреждения опубликовали в пятницу перед каникулами Духова Дня. Кому захочется читать о судебной ошибке, сидя в вагоне поезда, везущего тебя к морю? Кого можно будет отыскать для весомых истолкований? Кого это заинтересует к тому времени, когда Духово Воскресенье и Духов Понедельник минуют и вновь возобновится работа? Дело Идалджи? Да разве с ним не было покончено несколько месяцев назад?
Джордж также держит в руке экземпляр доклада. Он смотрит на титульную страницу:
ДОКУМЕНТЫ,
имеющие отношение
К ДЕЛУ ДЖОРДЖА ИДАЛДЖИ

представлены обеим палатам Парламента
по приказу Его Величества.
а затем внизу:
Лондон: напечатано для издательства Его Величества
Эйром и Споттисвудом
Печатниками Его Августейшего Величества Короля
(Заказ 3503) Цена 1,5 п. 1907
Звучит внушительно, но цена словно бы ставит точку над полтора пенса, чтобы узнать правду о его деле, его жизни… Он опасливо открывает брошюру. Четыре страницы доклада: затем два кратких приложения. Пенни, полпенни. Его дыхание становится прерывистым. Вновь для него суммируется его жизнь. И на этот раз не для читателей «Кэннок чейз курьер», бирмингемской «Дейли газетт», или бирмингемской «Дейли телеграф», или «Тайме», но для обеих палат Парламента и Его Августейшего Величества Короля.
Артур захватил доклад с собой к Джин непрочитанным. И это правильно. Как сам доклад представляется Парламенту, так последствие его дерзаний следует представить ей. Она приняла в этом деле участие, далеко превзошедшее его ожидания. Сказать правду, никаких ожиданий у него вообще не было. Она всегда была с ним, если не буквально, то метафорически. Следовательно, она должна присутствовать и при развязке.
Джордж берет стакан воды и садится в кресло. Его мать вернулась в Уайрли, и в настоящее время он один в комнатах, которые снимает у миссис Гуд. Адрес зарегистрирован в Скотленд-Ярде. Он кладет записную книжку на ручку кресла, так как не хочет делать пометок на докладе. Возможно, он еще не излечился от правил, регулирующих пользование библиотечными книгами в Льюисе и Портленде.
Артур стоит спиной к камину, а Джин шьет, уже наклонив голову, чтобы лучше слышать отрывки, которые ей будет читать Артур. Он задумывается: не следовало бы им сегодня обойтись с Джорджем Идалджи любезнее, например, пригласить его на бокал шампанского. Но ведь он не пьет; и вообще они только сегодня утром услышали, что доклад опубликуют…
«Джордж Идалджи был судим по обвинению в преступном нанесении ран…»
— Ха! — говорит Артур, не успевая дочитать до середины абзаца. — Только послушай: «Заместитель председателя суда квартальных сессий, председательствовавший на процессе, сообщил, что он и его коллеги твердо считали, что осуждение было справедливым». Дилетанты. Чистой воды дилетанты. Ни единого юриста среди них. Иногда у меня возникает чувство, моя милая Джин, что страной управляют одни дилетанты. Только послушай их. «Эти обстоятельства заставили нас очень серьезно колебаться, прежде чем высказать несогласие с осуждением, обоснованным подобным образом и подобным образом одобренным».
Джорджа мало занимает вступление: он достаточно опытный юрист, чтобы предугадывать скрывающееся за углом «однако». И вот оно — причем не одно, а целых три. Однако в Уайрли и округе в то время нарастало значительное возмущение; однако полиция, столь долго находившаяся в растерянности, была «естественно, страшно озабочена» тем, чтобы кого-нибудь арестовать; однако полиция предприняла и продолжила расследования «с целью найти улики против Идалджи». Вот! Это сказано совершенно открыто, а теперь и совершенно официально. Полиция была предубеждена против него с самого начала.
Оба — и Артур, и Джордж — читают: «Делу этому также присуща крайняя трудность, поскольку нет такого взгляда на него, который не включал бы крайние неправдоподобности». Чушь, думает Артур. Какая крайняя неправдоподобность заключается в том, что Джордж невиновен? Джордж думает: это просто сложно подобранные слова, а подразумевают они, что среднего решения нет. И это верно, потому что либо я абсолютно невиновен, либо абсолютно виновен. А поскольку «крайние неправдоподобности» имеются в обвинительном заключении, следовательно, оно должно быть — и будет — аннулировано.
«Недостатки» процесса… в течение него предъявленные обвинения изменялись в двух существенных моментах. Еще бы! Во-первых, в вопросе о том, когда предположительно было совершено преступление. Полицейские улики «непоследовательны и даже противоречивы». Такие же противоречия относительно бритвы… Отпечатки следов. «Мы полагаем, что в качестве улик следы рассматриваться не могут». Бритва как орудие. «Трудно согласовать с заключением ветеринара». Кровь не свежая. Волоски. «Доктор Батлер, кто как свидетель стоит выше всяких подозрений».
Доктор Батлер все время был камнем преткновения, думает Джордж. Но до сих пор все очень объективно. Затем письма. Письма Грейторекса — вот ключ, и присяжные изучали их долго. «Они обсуждали свой вердикт значительное время, и мы полагаем, видимо, заключили, что автором этих писем был Идалджи. Мы сами тщательно исследовали эти письма и сравнили их с заведомыми образчиками почерка Идалджи, и мы не готовы оспорить заключение, к которому пришли присяжные».
Джорджу становится дурно. Он испытывает облегчение, что его родители сейчас не с ним. Он перечитывает эти слова: «мы не готовы оспорить». Они думают, что эти письма писал он! Комиссия объявляет всему свету, что он писал письма Грейторекса! Он отпивает из стакана. Он кладет доклад себе на колено, чтобы прийти в себя.
Артур меж тем читает дальше, и его гнев возрастает. Однако тот факт, что письма писал Идалджи, не означает, что располосовывал тоже он.
— Ах как благородно с их стороны! — восклицает Артур.
Это не письма виновного, пытающегося бросить подозрение на других. Да и как, во имя всего святого и несвятого, могли бы они быть такими, рычит про себя Артур, раз человек, на которого они бросают подозрение, это сам Джордж. «Мы считаем весьма вероятным, что это письма невиновного человека, но заблуждающегося и злокозненного человека, позволившего себе дурную шутку, притворившегося, будто он знает то, чего, возможно, не знает, для того, чтобы сбить полицию с толку и усугубить трудности крайне трудного расследования».
— Чепуха! — кричит Артур. — Че-пу-ха!
— Артур!
— Чепуха, чепуха! — повторяет он. — Я в жизни не встречал более трезвомыслящего и прямого человека, чем Джордж Идалджи. «Дурная шутка» — или болваны не читали ни одного из свидетельств о его характере, собранных Йелвертоном? «Заблуждающийся и злокозненный человек». Эта, эта… небылица (он хлещет ею о каминную полку) защищена парламентскими привилегиями? Если нет, я привлеку их к суду за клевету. Всех до единого. И сам оплачу.
Джорджу кажется, что у него галлюцинации. Ему кажется, что мир сошел с ума. Он снова в Портленде и терпит сухую баню. Они приказали ему раздеться до рубашки, они заставили его поднимать ноги и открыть рот. Они вытащили наружу его язык и… что это такое, С462, должен тебя предупредить. Вот чего стоят твои сказочки, будто ты последний заключенный в этой тюрьме, кто задумал бы сбежать. Ты, и твоя святость, и твои библиотечные книги. Нам известно, кто ты такой, Джордж Идалджи, ты номер С462.
Он снова замирает. Артур продолжает. Второй недостаток обвинения упирается в вопрос, действовал ли Идалджи в одиночку или нет; и выводы об этом менялись в зависимости от выдвигаемых улик. Ну, во всяком случае, официально назначенные болваны не упустили хотя бы этого. Ключевой вопрос о зрении. Он «сильно подчеркивался в некоторых из обращений к министру внутренних дел». Еще бы! Подчеркивался ведущими медицинскими светилами Харли-стрит и Манчестер-сквер. «Мы тщательно ознакомились с заключением именитого специалиста, который осматривал Идалджи в тюрьме, и представленными мнениями окулистов; и собранные материалы кажутся нам абсолютно недостаточными для установления предположенной невозможности».
— Идиоты! «Абсолютно недостаточными». Олухи и идиоты!
Джин держит голову опущенной. Зрение, вспоминает она, было исходным толчком кампании Артура — причиной, по которой он не просто считал Джорджа Идалджи невиновным, но знал это. До какого же неуважения способны они дойти, с такой небрежностью отнесясь к исследованиям и суждениям Артура!
Но он читает дальше, торопясь вперед, будто стараясь забыть этот вывод.
— «По нашему мнению, осуждение было недостаточно обоснованным, и… мы не можем согласиться с вердиктом присяжных». Ха!
— Это значит, что ты победил, Артур: они восстановили его доброе имя.
— Ха! — Артур словно не замечает ее отклик. — Нет, ты послушай! «Наша точка зрения на это дело подразумевает, что у министерства внутренних дел прежде не было оснований для вмешательства». Лицемеры! Лжецы! Оптовые поставщики белил.
— Что это означает, Артур?
— Это означает, любимейшая моя Джин, что никто никакой ошибки не допустил. Это означает, что в ход была пущена великая британская панацея от всего и вся. Произошло что-то ужасное, но никто никакой ошибки не допустил. Следовало бы задним числом внести это в «Билль о правах». Ничто не будет ничьей виной, а особенно нашей.
— Но они же признали, что вердикт был неверен.
— Они объявили, что Джордж был невиновен, но в том, что ему пришлось три года наслаждаться пребыванием в тюрьме, не виноват никто. Раз за разом министерству внутренних дел указывалось на несуразицы, и раз за разом министерство внутренних дел отказывало в пересмотре. Никто никакой ошибки не допустил. Ура! Ура!
— Артур, пожалуйста, чуть-чуть успокойся. Выпей коньяку с содовой или еще чего-нибудь. Можешь даже выкурить трубку.
— В присутствии дамы? Ни в коем случае.
— Ну, я с радостью готова сделать для тебя исключение. Но все-таки успокойся хотя бы немного. А тогда посмотрим, как они оправдывают такое утверждение.
Однако Джордж добирается до этого первым. «Рекомендации… прерогатива милосердия… дарование полного оправдания. С одной стороны, мы считаем, что осуждение не должно было иметь места, по причинам, которые мы изложили… полная утрата профессионального положения и дальнейших перспектив… полицейский надзор… трудно, если не невозможно в какой-то мере вернуть положение, которое он потерял». Тут Джордж отрывается и отпивает воды. Он знает, что за «с одной стороны» всегда следует «с другой стороны».
— «С другой стороны», — рычит Артур. — Бог мой, у министерства внутренних дел сторон больше, чем рук у этого индийского бога, как его там…
— Шива, дорогой.
— У Шивы, когда им требуется найти объяснение, почему их вины ни в чем не было. «С другой стороны, не имея оснований не согласиться с видимым выводом присяжных, что Идалджи был автором писем 1903 года, мы не можем не признать, что и при его невиновности он в известной мере сам навлек свои беды на себя». Нет, нет, нет. НЕТ.
— Артур, ну пожалуйста, не то могут подумать, будто мы ссоримся.
— Извини. Просто… а-а, «Приложение Первое», да-да, петиции, причины, почему министерство внутренних дел никогда ничего не делает. «Приложение Второе», поглядим, как Соломон министерства внутренних дел благодарит Комиссию. «Обоснованный и исчерпывающий доклад». Исчерпывающий! Четыре полные страницы, и ни единого упоминания об Энсоне или Ройдене Остере! Блеяние… «навлек свои беды на себя»… бе-бе-бе и бе-бе-бе… «принять выводы… однако… исключительный случай»… Еще бы… «полная дисквалификация»… А, понятно. Чего они больше всего боятся, так это практикующих юристов, которые все до единого знают, что это величайшее надругательство над правосудием с тех пор… с тех пор… так что, если они допустят, чтобы его восстановили… бе-бе-бе и бе-бе-бе… «всеобъемлющее и тщательнейшее рассмотрение… полное оправдание».
— Полное оправдание, — повторяет Джин, поднимая голову. Значит, победа за нами.
— «Полное оправдание», — читает Джордж, замечая, что остается еще одна заключительная строка Доклада.
— «Полное оправдание», — повторяет Артур. Последнюю фразу они с Джорджем читают вместе. — «Но кроме того, я пришел к заключению, что это дело не принадлежит к требующим возмещения или компенсации».
Джордж кладет доклад и сжимает голову в ладонях. Артур сардонически похоронным тоном читает последние слова: «Остаюсь искренне ваш Г. Д. Гладстон».
— Артур, милый, к концу ты был слишком стремителен. — Она никогда еще не видела его в подобном настроении и встревожена. Ей бы не хотелось, чтобы когда-нибудь подобные чувства обернулись против нее.
— Им следует повесить на здании министерства внутренних дел новые таблички. Вместо «вход» и «выход» — «с одной стороны» и «с другой стороны».
— Артур, не мог бы ты не темнить так, а просто объяснить мне, что все это конкретно означает.
— Это означает, это означает, моя милая Джин, что это министерство внутренних дел, это правительство, эта страна, эта наша Англия открыли новое юридическое понятие. В старину человек был либо невиновен, либо виноват. Если он не был невиновен, то был виноват, а если он не был виноват, то был невиновен. Достаточно простая система, испытанная и проверенная на протяжении многих веков, понятная судьям, присяжным и всему населению вообще. С нынешнего дня в английских законах появилось новое понятие — виновен и невиновен. В этом смысле Джордж Идалджи — первопроходец. Единственный человек, полностью оправданный в преступлении, которого не совершал, и в то же время извещенный, что трехлетний тюремный срок он отбыл заслуженно.
— То есть это компромисс?
— Компромисс! Нет, это лицемерие. То, что у этой страны получается лучше всего. Бюрократы и политики отшлифовывали это века и века. Это называется Правительственным Докладом, это называется Блеянием, это называется…
— Артур, закури трубку.
— Никогда. Однажды я поймал субъекта, курившего в присутствии дамы. Я выхватил трубку у него изо рта, переломил пополам и бросил ему под ноги.
— Но мистер Идалджи сможет вернуться к своей профессии солиситора.
— Сможет. И каждый потенциальный клиент, способный читать газеты, будет думать, что консультируется у человека настолько сумасшедшего, что он был способен писать анонимные письма, изобличая себя в гнусном преступлении, к которому, как признают даже министр внутренних дел и родственник Энсона, да благословит его Бог, он ни малейшего отношения не имел.
— Но, может быть, про это забудут. Ты же сказал, что они хоронят неприятные новости, публикуя их в канун Духова Дня. Так что, возможно, люди запомнят только, что мистер Идалджи был полностью оправдан.
— Ну нет, насколько это зависит от меня.
— Ты хочешь сказать, что намерен продолжать?
— Они еще не увидели мою спину. Я не собираюсь допустить, чтобы такое сошло им с рук. Я дал слово Джорджу, я дал слово тебе.
— Нет, Артур. Ты просто объяснил, что намеревался сделать, и сделал, и добился полного оправдания, и Джордж может вернуться к своей работе, а только этого он, по словам его матери, и хотел. Ты добился замечательного успеха.
— Джин, пожалуйста, перестань быть со мной такой рассудительной.
— Ты предпочтешь, чтобы я была с тобой нерассудительной?
— Я кровь пролью, лишь бы избежать этого.
— С другой стороны? — поддразнивающе спрашивает Джин.
— С тобой, — говорит Артур, — другой стороны нет. Есть только одна сторона. Все очень просто. Единственное в моей жизни, что когда-либо казалось простым. Наконец-то. После столького времени.
Джорджа некому утешить, некому его поддразнить, некому помешать, чтобы эти слова вновь и вновь не прокатывались в голове: «Заблуждающийся и злокозненный человек, позволивший себе дурную шутку, притворившийся, будто он знает то, чего, возможно, не знает, для того, чтобы сбить полицию с толку и усугубить трудности крайне трудного расследования. Заключение, представленное обеим Палатам Парламента и Его Августейшему Величеству Королю».
В этот же вечер представитель прессы осведомился у Джорджа, как он воспринял доклад. Он заявил, что «глубоко неудовлетворен результатами». Он назвал доклад «всего лишь шагом в верном направлении», однако голословное утверждение, будто письма Грейторекса писал он, представляет собой «клевету — оскорбление… необоснованную инсинуацию, и я не успокоюсь, пока она не будет взята обратно и извинение не принесено». Далее — «не было предложено никакой компенсации». Они признали, что осужден он был ошибочно, «так что было бы только справедливо, чтобы мне компенсировали три года тюремного заключения, которые мне пришлось выстрадать. Я не допущу, чтобы все завершилось на этом. Я хочу компенсации за причиненное мне зло».
Артур написал письмо в «Дейли телеграф», называя позицию комиссии «абсолютно нелогичной и недопустимой». Он задал вопрос, можно ли вообразить что-либо «более подлое и неанглийское», чем полное оправдание без возмещения. Он предложил продемонстрировать «за полчаса», что Джордж Идалджи никак не мог написать эти анонимные письма. Он указал, что, поскольку было бы несправедливо просить налогоплательщиков обеспечить компенсацию Джорджу Идалджи, «ее можно было бы взыскать в равных долях со стаффордширской полиции, суда квартальных сессий и министерства внутренних дел, так как эти три группы людей вместе и равно виновны в подобном фиаско».
Священник Грейт-Уайрли также написал в «Дейли телеграф», подчеркивая, что присяжные никак не упомянули про авторство писем, и любые ложные выводы были виной сэра Реджинальда Харди, который слишком «поспешно и нелогично» указал присяжным, что «тот, кто написал письмо, также совершил и само преступление». Именитый адвокат, присутствовавший на процессе, назвал суммирование судьи «прискорбным». Священник назвал отношение к его сыну — как полиции, так и министерства внутренних дел — «в высшей степени шокирующим и бессердечным». А что до поведения и выводов министра внутренних дел и его комиссии, то: «Возможно, это дипломатия, государственная мудрость, но так бы они не поступили, будь он сыном английского сквайра или английского аристократа».
Недоволен докладом остался и капитан Энсон. В интервью стаффордширской «На страже» он ответил на критику, задевшую «честь полиции». Комиссия, выявляя так называемые «противоречия» в уликах, просто не поняла сути дела, представленного полицией. «Неправда» и то, будто полиция с самого начала исходила из убеждения виновности Идалджи и выискивала доказательства его вины. Напротив, Идалджи стал подозреваемым «только несколько месяцев спустя после» начала располосовываний. «Разные лица казались, возможно, причастными к этим преступлениям», но постепенно исключались. Подозрения же «против Идалджи возникли в конце концов из-за его всеми упоминавшейся привычки бродить по окрестностям глубокой ночью».
Это интервью было воспроизведено «Дейли телеграф», и Джордж прислал туда опровержение. «Зыбкость оснований», на которых строилось дело против него, теперь стала совершенно явной. «Фактически он ни единого раза не бродил по ночам», и, если только не задерживался в Бирмингеме или на каком-либо развлекательном мероприятии в окрестностях, «я неизменно бывал дома уже около 9:30». И «менее кого-либо в округе я был бы способен покинуть дом ночью» и, видимо, «полиция приняла всерьез» слова, бывшие «шуткой». Далее, если бы он имел привычку выходить из дома поздно, этот факт был бы с самого начала известен «большому числу полицейских, патрулировавших там».
Духов День выдался не по сезону холодным. Сын Миллионера Погиб В Трагедии Мотогонок За Рулем Своего Автомобиля в 200 Л.С. В Мадрид На Королевское Крещение Прибыли Иностранные Владетельные Особы. Виноделы Устроили Беспорядки в Безье, Где Крестьяне Разграбили И Сожгли Ратушу. Но ничего — как уже много лет, — ничего о мисс Хикмен, даме-хирурге.
Сэр Артур предложил субсидировать любой иск о клевете, какой Джордж пожелает предъявить капитану Энсону, министру внутренних дел или членам гладстоновской комиссии — либо раздельно, либо всем совокупно. Джордж, хотя и возобновил выражения благодарности, вежливо отказался. То оправдание, которое он только что получил, было получено благодаря упорству сэра Артура, его самоотверженным действиям, логике и любви поднимать шум. Но шум, считал Джордж, не лучшее средство против всего и вся. «Дейли телеграф» теперь призывала к публичному рассмотрению каждого аспекта дела, и с точки зрения Джорджа этого им теперь и следовало добиваться. Газета также обратилась с призывом оказать ему финансовую поддержку.
Артур тем временем продолжал свою кампанию. Никто не принял его вызов продемонстрировать «за полчаса», что Джордж Идалджи не мог писать эти письма, — даже Гладстон, который публично настаивал на обратном. А потому Артур продемонстрирует свои доказательства Гладстону, его комиссии, Энсону, Геррину и всем читателям «Дейли телеграф». Этому он посвятил три длинные статьи с обильными графическими иллюстрациями. Он продемонстрировал, что письма были написаны кем-то, принадлежащим «к совершенно другому классу», чем Идалджи, «непристойному грубияну, негодяю, не могущему похвастать ни грамматикой, ни порядочностью». Далее он объявлял, что лично оскорблен гладстоновской комиссией, поскольку в ее докладе «нет ни единого слова, указывающего на рассмотрение моих улик». В вопросе о зрении Идалджи комиссия процитировала мнение «неназванного тюремного врача», проигнорировав заключения пятнадцати специалистов, «в том числе первых окулистов страны», которые он представил. Члены комиссии просто добавили себя «к той длинной веренице полицейских, официальных лиц и политиков», которым следует принести «самые униженные извинения этому безвинно пострадавшему человеку». Но пока такое извинение не будет предложено и не осуществлена компенсация, «никакое взаимное обменивание лестными белилами не очистит их».
На протяжении мая и июня в Парламенте постоянно задавались вопросы. Сэр Гилбер Паркер спросил, есть ли прецеденты невыплаты компенсации безвинно осужденному, а затем полностью оправданному. Мистер Гладстон: «Аналогичный случай мне неизвестен». Мистер Эшли спросил, считает ли министр внутренних дел Джорджа Идалджи невиновным. Мистер Гладстон: «Я не думаю, что это вопрос, который уместно задавать мне. Речь идет о личном мнении». Мистер Пайк Пиз спросил, каким было поведение мистера Идалджи в тюрьме. Мистер Гладстон: «Его поведение в тюрьме было хорошим». Мистер Митчелл Томпсон попросил министра внутренних дел начать новое расследование, касающееся почерков. Мистер Гладстон ответил отказом. Капитан Крейг попросил, чтобы какие-либо заметки, сделанные во время процесса для использования в суде, были предъявлены Парламенту. Мистер Гладстон ответил отказом. Мистер Ф. Э. Смит спросил, не оказался ли вопрос о компенсации мистеру Идалджи под вопросом из-за сомнений, что автором писем был он. Мистер Гладстон: «Боюсь, я не могу ответить на этот вопрос». Мистер Эшли спросил, почему этот человек был освобожден, если его невиновность не была полностью доказана. Мистер Гладстон: «В сущности, этот вопрос меня не касается. Освобождение было следствием решения моего предшественника, с которым, однако, я согласен». Мистер Харвуд-Бэннер спросил о подробностях подобных располосований скота на фермах, которые продолжались, пока Джордж Идалджи находился в тюрьме. Мистер Гладстон ответил, что в окрестностях Грейт-Уайрли их произошло три: в сентябре 1903 года, в ноябре 1903 года и в марте 1904 года. Мистер Ф. Э. Смит спросил, сколько раз компенсации выплачивались за последние двадцать лет после того, как было доказано, что осуждение было неоправданным, и какие суммы выплачивались. Мистер Гладстон ответил, что за предыдущие двадцать лет таких случаев было двенадцать, и два потребовали значительных сумм. «В одном случае была выплачена сумма в пять тысяч фунтов, а в другом — сумма в одну тысячу фунтов была разделена между двумя лицами. В остальных десяти случаях компенсация колебалась между одним и сорока фунтами». Мистер Пайк Пиз спросил, во всех ли этих случаях оправдание было полным.
Мистер Гладстон: «Я не уверен». Капитан Фейбер попросил, чтобы все полицейские доклады и справки, адресованные министерству внутренних дел в связи с делом Идалджи, были опубликованы. Мистер Гладстон ответил отказом. И, наконец, 27 июня мистер Винсент Кеннеди спросил: «Обошлись ли с Идалджи так, потому что он не англичанин?» Словами «Хансарда»: «Ответ дан не был».
Артур продолжал получать анонимные письма и открытки с руганью, письма в дешевых желтых конвертах, заклеенные полями марочных листов. На них были штемпеля «Лондон НЗ», но сгибы на листах подсказывали ему, что сначала их везли в чем-то или, возможно, в чьих-то карманах — например, железнодорожного проводника, — в Лондон для почтового отправления. Он предложил награду в 20 фунтов тому, кто поможет проследить их до автора.
Артур потребовал дальнейших интервью с министром внутренних дел и его заместителем мистером Блэкуэллом. В «Дейли телеграф» он сообщил, что обошлись с ним «любезно», но также и с «леденящим отсутствием симпатии». Далее они «с очевидностью встали на сторону затронутых официальных лиц» и заставили его почувствовать «враждебность» окружающей атмосферы. Ни температура не поднялась, ни атмосфера не изменилась; официальные лица выразили сожаление, что впредь они будут слишком заняты государственными делами и более не смогут уделять часть своего времени сэру Артуру Конан Дойлю.
Объединенное юридическое общество проголосовало восстановить Джорджа Идалджи в своих списках.
«Дейли телеграф» выплатила собранные ею суммы, сложившиеся примерно в 300 фунтов.
А потом ни новых событий, ни споров, ни исков о клевете, ни правительственных действий, ни дальнейших вопросов в Парламенте, ни публичного расследования, ни извинения, ни компенсации, так что прессе не находилось, о чем сообщать.
Джин говорит Артуру:
— Есть еще одно, что мы можем сделать для твоего друга.
— Что именно, моя дорогая?
— Мы можем пригласить его на нашу свадьбу.
Артур заметно сбит с толку этим предложением.
— Но я думал, мы решили пригласить только наши семьи и самых близких друзей.
— На церемонию, Артур. Но потом ведь будет прием.
Неофициальный англичанин смотрит на свою неофициальную невесту.
— Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, ты не только самая обворожительная из женщин, а еще и удивительно мудрая и куда более способная видеть то, что правильно и необходимо, чем бедный пентюх, которого ты возьмешь в мужья?
— Я буду рядом с тобой, Артур, всегда рядом с тобой. А потому и смотреть в том же направлении. Каким это направление ни оказалось бы.
Назад: Артур и Джордж
Дальше: Джордж и Артур