8
Клоун-стрит. Чипсы. Швейцар. И я
Сегодня самый жаркий день в году. А я как на грех работаю в дневную смену. В машине есть кондиционер, но он почему-то ломается. Пассажиры, конечно, очень недовольны. Я честно предупреждаю всех о поломке, но от поездки отказывается только один. Человек жадно затягивается сигаретой и разочарованно замечает:
— Ну нет, без кондиционера — нереально.
— Понятное дело, — согласно пожимаю плечами я.
Камень Луа Татупу лежит в левом кармане. Возможно, это из-за него безумное движение в центре города меня почему-то совсем не раздражает. Вроде сплошные пробки, все стоят, даже на зеленый, — а я все равно чувствую себя очень счастливым.
Поставив машину на стоянку, я вижу, как подъезжает Одри. Она опускает стекло и говорит:
— Черт, я вся вспотела! Такая жарища!
А я представляю капельки испарины на ее коже. Как бы я слизывал их языком. Перед глазами проходят соблазнительные картины, — надеюсь, это не видно по моему лицу.
— Эд?..
Волосы у нее не очень чистые, но для меня они все равно самые красивые. Светлые такие, цвета пшеницы. На лице Одри прыгают три или четыре солнечных зайчика. Она повторяет:
— Эд?..
— Извини, — откликаюсь я наконец. — Задумался о своем. — И оборачиваюсь — туда, где стоит ее парень. Ждет, когда Одри выйдет из машины и подойдет. — Смотри, кто тебя дожидается.
Повернувшись к Одри, я промахиваюсь взглядом и упираюсь в пальцы на руле. Они лежат совершенно расслабленно, купаясь в солнечном свете. До чего же они красивые. «Интересно, а этот хрен подмечает такие мелочи?» — сердито думаю я. Но Одри, конечно, ничего не говорю.
— Пока, — прощаюсь я.
И отхожу от машины.
— Спокойной ночи, Эд, — отвечает она.
И трогается с места.
Уже темно, я давно оставил машину на стоянке и иду по городу. Сворачиваю на Клоун-стрит. Но Одри все равно стоит у меня перед глазами. Руки. Стройные длинные ноги. Вот она улыбается своему парню. Они сидят и едят. Перед моими глазами картина: парень кормит ее с рук, а она берет губами кусочки. Ее губы касаются его пальцев, они все перемазаны и оттого еще более красивы.
За мной плетется Швейцар.
Мой верный старый друг.
По дороге я покупаю огромный пакет горячих чипсов — с уксусом и солью. Все как в старые добрые времена, на кулек пошла страница сегодняшней газеты. Раздел «Скачки» — пятна от уксуса проступают на строчках про фаворитку этого сезона, кобылу-двухлетку по имени Ломоть Бекона. Интересно, пришла ли она первой. Швейцару, впрочем, не до спортивных сводок. Он унюхал чипсы и надеется, что я с ним поделюсь.
Дойдя до дома № 23 по Клоун-стрит, я обнаруживаю, что это ресторан. Маленький такой, называется «У Мелуссо». Итальянский. Вокруг — торговый квартал, посетителей много. Внутри — полумрак. Похоже, все хозяева мелких ресторанчиков считают: раз темно — значит уютно. Но пахнет оттуда вкусно.
Напротив стоит скамейка. На ней-то мы со Швейцаром и располагаемся. И начинаем неспешно поедать чипсы. Я лезу в жирный, мокрый от уксуса пакет и наслаждаюсь каждым мгновением. Время от времени чипсину получает и Швейцар. Он провожает ее взглядом до самой земли, потом наклоняется и облизывает. Впрочем, я ни разу не видел, чтобы Швейцар не сожрал то, что ему кинули. Похоже, мою собаку не очень-то волнует уровень холестерина в крови.
Этим вечером ничего не произошло.
Следующим тоже.
По правде говоря, мне кажется, мы попусту теряем время.
Хотя теперь у нас есть, можно сказать, традиция. Каждый вечер мы со Швейцаром идем на Клоун-стрит, садимся и едим чипсы.
Хозяин ресторана — пожилой, очень представительный мужчина. Мое послание — не ему, голову даю на отсечение. Что-то тут должно произойти. Причем совсем скоро.
В пятницу вечером, отдежурив свое перед рестораном, я возвращаюсь домой и обнаруживаю на крыльце Одри. На ней спортивные штаны и рубашка. Под которой нет лифчика. Груди у Одри не то чтобы очень большие, но красивые. Я останавливаюсь, вздыхаю — и иду дальше. Швейцар тоже ее заметил и радостно припустил к крыльцу.
— Привет! — ласково треплет псину Одри.
Они большие друзья, да.
— Привет, Эд.
— Привет, Одри.
Я открываю дверь, она проходит следом.
Мы садимся.
На кухне.
— Где тебя носило? Поздно ведь уже! — спрашивает она.
А я едва сдерживаю смех: обычно такой вопрос задают злые жены подгулявшим мужьям.
— На Клоун-стрит.
— Где?! На какой-какой улице?
— На Клоун-стрит, — киваю я. — Ну, там где итальянский ресторан.
— У нас что, есть улица имени клоуна?
— Ну да.
— Ну и что там?
— Пока ничего.
— Понятно.
Она отворачивается, а я собираюсь с духом. И спрашиваю:
— А ты зачем пришла?
Она смотрит вниз. Потом в сторону.
А потом наконец говорит:
— Ну… мне кажется, я соскучилась. По тебе.
У нее бледно-зеленые, влажные глаза. Мне бы очень хотелось сказать, что мы неделю как виделись, когда же она успела соскучиться, — но я понимаю, что она имеет в виду.
— Эд, ты в последнее время как-то отдалился. И вообще очень изменился. Ну, с тех пор, как все это началось.
— Изменился?
Я переспрашиваю, но на самом деле все ясно. Я действительно изменился.
Мы смотрим друг на друга. Я встаю.
— Да, — кивает она. — Раньше ты был всегда… под рукой, что ли. — Одри произносит это неохотно, будто ей неприятно слышать собственные слова. Но, похоже, ей необходимо выговориться. — А теперь как-то… вырос. Не знаю, что ты делал и через что тебе пришлось пройти, но ты… в общем, и вправду отдалился. От нас. От… меня.
Вот что значит ирония судьбы. Я отдалился. Да у меня в жизни не было другого желания, кроме как сблизиться с Одри! Я всю жизнь мечтал лишь об этом! И чего только не делал, чтобы добиться!
— И ты стал… лучше, — подводит черту Одри.
Кажется, я начинаю понимать, что она имеет в виду. Вижу ситуацию ее глазами. Одри вполне устраивало, что в ее жизни есть «просто Эд». Так было спокойнее. И понятнее. И тут — раз! — все изменилось. Я поменял свою жизнь. Вмешался в ход событий. Совсем капельку, но равновесие между мной и Одри необратимо нарушилось. Это ее пугает. Возможно, Одри думает, раз она не может быть со мной, я ее брошу.
И мы больше не будем встречаться — вот так, как прежде.
Одри не хочет меня полюбить. Но и потерять тоже не хочет.
Она хочет, чтобы все было по-прежнему. «Все в порядке?» — «Все в порядке».
Но уверенности в будущем у меня нет.
«Все будет хорошо», — хочется пообещать ей.
Я тоже хочу на это надеяться.
Мы все еще сидим на кухне, пальцы нащупывают в кармане подаренный Луа камушек. Я размышляю над словами Одри. Возможно, я действительно совлекаю с себя ветхого Эда Кеннеди ради нового человека, идущего к цели, а не прозябающего в стороне от дел. Возможно, однажды утром я проснусь и встану уже иным, а посмотрев вниз, увижу себя прежнего мертвым меж простыней.
Я знаю: это будет во благо.
Но откуда во мне столько печали?
Разве не этого я хотел с самого начала?
В результате я встаю и иду к холодильнику за выпивкой. Да, анализ ситуации привел меня именно к такому умозаключению: нам с Одри нужно напиться. Одри, кстати, полностью согласна.
— Так что же ты делала, — спрашиваю я, уже развалившись на диване, — пока я околачивался на Клоун-стрит?
Бедняжка не знает, как вывернуться.
Правда, Одри уже порядочно набралась, и поэтому я все-таки получаю ответ на свой вопрос. Уклончивый, но ответ.
— А то ты сам не знаешь, — смущенно бормочет она.
— Нет, — решаю я немного поддразнить ее, — не знаю.
— Ну… мы с Саймоном… ну… пару часов у меня дома…
— Пару часо-о-ов! — Уязвлен я в самое сердце, но стараюсь не выдать этого. — Ничего себе! Как же ты ко мне доползла после такого марафона?..
— Сама не знаю, — пожимает плечами Одри. — Саймон ушел, а мне вдруг стало так пусто на душе…
«И ты пришла ко мне», — думаю я, как ни странно, без всякой горечи. В любом случае, сейчас мне не больно. Если рассуждать рационально, физические отношения не столь важны. Я нужен Одри, здесь и сейчас, — ну что ж, это не так и плохо. Мы же старые друзья, в конце концов.
Одри будит меня. Мы все еще сидим на диване в гостиной. На журнальном столике собралась небольшая толпа бутылок. Они стоят и смотрят. Как любопытные вокруг места аварии.
Одри пристально глядит на меня, ежится и выдает вопрос:
— Эд, скажи честно. Ты меня ненавидишь?
В желудке у меня плещутся водка с запивкой-газировкой, а в голове пусто. Поэтому я отвечаю — серьезно-пресерьезно:
— Да. Ненавижу.
Между нами повисает страшная тишина, и мы, не сговариваясь, отталкиваем ее от себя смехом. Она упрямо кружится и возвращается, но мы снова хохочем. Смех и тишина крутятся и сталкиваются перед нами, а мы смеемся снова и снова, чтобы прогнать молчание.
Успокоившись и отогнав тишину, Одри шепчет:
— Я тебя очень хорошо понимаю.
Будит меня страшный грохот — кто-то нещадно колотит в дверь.
Заплетаясь ногами, я тащусь открывать и вижу перед собой того самого парня, который сбежал, не заплатив. Кажется, с той ночи у реки прошла целая вечность.
Парень смотрит очень сердито.
Впрочем, а когда он смотрел иначе?
Он поднимает ладонь — молчи, мол, и дай мне сказать первым. И говорит:
— В общем, — выдерживает он театральную паузу, — заткнись и слушай.
По голосу ясно, что парень не просто сердит. Он очень сердит.
— Смотри, Эд. — Желтые глазищи царапают меня, как кошачьи когти. — Сейчас три часа утра. Жара, причем влажная, а мы тут с тобой стоим и беседы беседуем.
— Да, — соглашаюсь я. В голове моей алкогольные пары висят такой тучей, что впору дождю идти. — Беседуем, — подтверждаю я слова парня.
— Издеваешься?
Ссориться мне не хочется. Совсем.
— Извини. Что случилось?
Он молчит, а воздух между нами искрит. Парень реально злится. Наконец он выдавливает из себя:
— Завтра. Ровно в восемь вечера. «У Мелуссо». — Он поворачивается, чтобы уйти, и вдруг вспоминает: — Да, вот еще что.
— Слушаю.
— Чипсы не жри больше, ладно? А то меня стошнит уже скоро. — Палец угрожающе тычет мне в грудь. — И это, давай, поторапливайся уже. Мне, можно подумать, делать больше нечего, как за тобой бегать! Понятно, нет?
— Понятно, — киваю я и, несмотря на дозу алкоголя в крови и туман в голове, решаю попытать удачи. — Кто тебя послал?
Желтоглазый, злющий, затянутый в черную кожу парень снова вспрыгивает ко мне на крыльцо. И шипит:
— А я знаю? — А потом хихикает и качает головой. — И вообще, ты бы сам головой подумал. Считаешь, ты один тузы по почте получаешь?
Он хихикает снова, разворачивается и уходит прочь, растворяясь в темноте. Сливаясь с мраком.
Одри стоит у меня за спиной, и я понимаю: надо сесть и все обдумать.
Для начала я записываю все, что было сказано.
«У Мелуссо». Ровно в восемь вечера. Быть там непременно.
Записку я наклеиваю на дверь холодильника. И отправляюсь спать. Вместе с Одри. Во сне она обычно кладет на меня ногу, и мне нравится чувствовать ее дыхание на шее. Минут через десять она просит:
— Эд, расскажи мне, пожалуйста, все. Где ты был? Что ты делал?
Когда-то я проговорился про задания на бубновом тузе. Без подробностей.
Сейчас мне тоже не до того — спать хочется. Но делать нечего, приходится рассказывать.
Про Миллу. Милую, добрую Миллу. Я говорю, а перед глазами стоят ее умоляющие глаза: «Я же берегла тебя как зеницу ока, правда, Джимми?»
Про Софи. Девушку, которая бегала по утрам босиком и…
Одри уснула.
Она спит, а я не могу остановиться и рассказываю дальше. Про Эдгар-стрит и другие послания. Про камни. Про то, как меня побили на моей же кухне. Про отца О’Райли. Энджи Каруссо. Братцев Роуз. Семью Татупу.
За рассказом я обнаруживаю, что абсолютно счастлив и совсем не хочу спать. Однако время идет, ночь наваливается, отвешивает подзатыльник — и я ныряю в глубокий сон.