7
Священник
«О’Райли, О’Райли…»
Я листаю страницы телефонного справочника. Время к полудню. Я выспался и полон сил.
Нахожу двоих О’Райли. Один в хорошем районе. Другой — в плохом.
«Вот он, мой Томас, — думаю я. — Из плохого района».
Можно даже не сомневаться.
На всякий случай отправляюсь по первому адресу. Вижу красиво оштукатуренный дом с широкой подъездной дорожкой. Стучусь.
— Кто там?
Открывает высокий мужчина. Сквозь сетчатую дверь хорошо видно, он в шортах, рубашке и шлепках.
— Извините за беспокойство, — начинаю я, — но…
— Коммивояжер?
— Нет.
— Свидетель Иеговы?
— Нет.
Он явно удивлен.
— Тогда заходи.
Приглашение произносится совсем другим, гораздо более любезным тоном. Да и глаза потеплели. Я даже захотел войти в дом, но в последний момент передумал.
Мы смотрим друг на друга через сетчатую дверь. Я все никак не могу подобрать нужные слова и в конце концов решаю, что лучше сразу перейти к делу:
— Сэр, вас зовут Томас О’Райли?
Он делает шаг вперед и после паузы отвечает:
— Нет. Меня зовут Тони. А Томас — мой брат. Он живет в какой-то развалюхе на Генри-стрит.
— Понятно, извините за беспокойство, — поворачиваюсь я, чтобы уйти. — Спасибо, что уделили мне время.
— Эй, постой.
Он открывает дверь и выходит на крыльцо.
— А что тебе надо от моего брата?
Тут замолкаю я.
Потом отвечаю:
— Пока не знаю.
— Ну, раз ты все равно туда едешь, — говорит человек, — не мог бы оказать мне услугу?
Я пожимаю плечами:
— Да без проблем, сэр.
— Не мог бы ты передать ему, что сребролюбие пока не поглотило мою душу?
Эта фраза хлопается между нами на землю подобно сдувшемуся мячу.
— Д-да. Хорошо, я передам.
Уже дойдя до калитки, я слышу, что Тони О’Райли окликает меня снова. Оглядываюсь.
— Знаешь, думаю, нужно тебя предупредить, — делает он шаг вперед. — Мой брат священник.
Мы оба застываем на несколько мгновений, пока я перевариваю услышанное.
— Ага, спасибо, — говорю и наконец-то ретируюсь со двора.
А про себя думаю: «Ну, это все-таки лучше, чем муж, который бьет и насилует жену».
— …Сколько раз тебе повторять! Это не я!
— Правда?
— Эд, это не я. Если б это было моих рук дело, я бы уже все рассказал.
Данный содержательный телефонный разговор имеет место между мной и моим братом Томми. После случая на реке и нахождения «камней дома моего» я задумался: а не братец ли устроил все это? Ведь, кроме него, никто не знал про то место. Мы никому не рассказывали, потому что прятались там, забираясь высоко по течению. Хотя, возможно, кто-то нас видел, но ничего не сказал. Мы же там купались и все такое.
Я рассказал Томми про карты в почтовом ящике, и он заметил:
— Вечно ты влипнешь черт знает во что. То в дурацкую историю, то еще в какую-нибудь хрень. Ты прямо какой-то магнит для хрени, честное слово.
Мы посмеялись.
Но я задумался.
Таксист. Неудачник местного масштаба. Эталон посредственности. Никудышный любовник. Невезучий игрок в карты. Теперь еще и магнит для хрени.
Офигительное резюме.
Что ни строчка — загляденье.
— Ну а вообще как дела, Томми?
— Да нормально. А у тебя?
— И у меня неплохо.
На этом наш разговор подходит к концу.
Да, это сделал не Томми.
В последнее время с игрой в карты не складывается, и Марв берется за организацию званого вечера. Площадку для мероприятия предоставляет Ричи. У него родители уехали в отпуск.
Но перед тем как отправиться к Ричи, я иду на Генри-стрит. Надо же посмотреть на Томаса О’Райли. Чем ближе я подхожу, тем ближе к пяткам сердце. Руки сами заползают в карманы и боятся высунуться. Улица полностью оправдывает свою репутацию и производит жуткое впечатление. Повсюду разбитая черепица, разбитые стекла, разбитые жизни. Дом святого отца тоже не в лучшем состоянии. Еще издалека видно.
Крыша вся изъедена ржавчиной настолько, что непонятно, какого она была цвета.
Стены обшиты старыми, грязными асбестоцементными плитами.
Краска давно облупилась и висит клочьями.
Забор вокруг дома еле стоит и вот-вот завалится.
Перекошенная калитка тоже дышит на ладан.
Я подхожу к дому и понимаю: ну все, конец экскурсии.
Из темного проулка выходят три здоровенных мужика и подкатывают ко мне. Нет, они не угрожают и не нарываются на драку, но само их присутствие вызывает острое желание оказаться как можно дальше отсюда — и от этой неприятной ситуации «трое на одного».
— Эй, парень! Сорока центов не найдется? — спрашивает один.
— А сигареткой не угостишь? — интересуется другой.
— Слушай, отдай куртку, у тебя ж наверняка еще одна есть?
— Эй, эй, парень, куда ты! Что, даже одной сигареты не дашь? У тебя ж есть, я знаю. Поделись куревом, небось от одного раза не убудет?..
На мгновение я замираю, а потом поворачиваюсь и иду прочь.
Очень, блин, быстро иду.
Да уж.
Ощущения от прогулки оказались настолько острыми, что даже у Ричи я не могу прийти в себя. Между тем остальная компания бодро сдает карты и разговаривает.
— Ричи, а куда твои родители поехали? — интересуется Одри.
Повисает длинная пауза — наш друг обдумывает ответ. Всесторонне.
— Вообще-то, я не знаю.
— Шутишь, что ли?
— Да нет… Не, они, наверное, мне сказали, но я забыл.
Одри качает головой, Марв хихикает, вовсю дымя своей сигарой.
А я все думаю про Генри-стрит.
Этим вечером я, для разнообразия, выигрываю.
В паре заходов мне не везет, но в итоге как-то получается выиграть на круг больше партий.
Марв, весь такой довольный, рассуждает о «Ежегодном беспределе».
— Слышали? — пыхает он сигарой на нас с Ричи. — За «Соколов» новый парень играет. Говорят, в нем полтора, не меньше.
— Полтора чего? Центала, что ли? — удивляется Ричи.
Последние несколько лет он был крайним полузащитником в одной команде со мной и Марвом, но играл без особого энтузиазма. Ну, чтоб вы лучше себе представляли: если на поле вдруг становится скучно, Ричи идет пить пиво с болельщиками.
— Именно, Ричи, — важно кивает Марв, всем видом показывая: дело серьезное. — Полтора того самого.
— Эд, а ты будешь играть?
Этот вопрос поступает от Одри. Конечно, она знает, что я в команде, но спрашивает для поддержания разговора. Ну и подлизывается немного. После того случая на крыльце («Здравствуйте, это Эд, просто Эд») Одри чувствует себя немного не в своей тарелке. Мы переглядываемся через стол, и я улыбаюсь уголком рта. Это наш с ней условный знак — мол, все в порядке, без обид.
— Да, — говорю я вслух. — Конечно буду.
Она улыбается в ответ: «Ну и замечательно». То есть хорошо, что все в порядке и никаких обид. Вообще-то, Одри плевать на «Ежегодный беспредел». Она футбол терпеть не может.
После игры в карты Одри заходит ко мне в гости, и мы выпиваем на кухне.
— Как новый парень? Нормально все? — спрашиваю я, стоя к ней спиной.
В руках у меня тостер, я вытряхиваю крошки в раковину. Оборачиваюсь, чтобы посмотреть Одри в лицо, и замечаю на полу багровые пятна. Засохшая кровь с моего многострадального затылка и собачья шерсть. Куда ни глянь, все напоминает о миссии.
— Да, спасибо, неплохо, — отвечает она.
Мне хочется сказать: «Извини, что приперся к тебе тогда ни свет ни заря». Но я молчу. Раз уж все в порядке и мы не поссорились, незачем мусолить эту тему. Все равно ничего не изменишь. Я пытаюсь заговорить об этом несколько раз, но не получается. Ну и к лучшему.
Водворяя тостер на привычное место, я краем глаза ловлю в нем свое отражение — оно немного размытое из-за грязи, но растерянность в глазах видна четко. Болезненная растерянность, я бы даже сказал. В этот миг меня пронзает осознание: насколько жалка и неприглядна моя жизнь. Сижу с девушкой, но она встречается с другим. Получаю послания и не могу их доставить… Тут в глазах вспыхивает решимость. В тостере просматривается будущая версия Эда Кеннеди! Я снова пойду к Томасу О’Райли на Генри-стрит. Надену старую грязную куртку, не возьму денег и сигарет, как тогда. И на сей раз я дойду до входной двери — и постучусь.
«Так надо», — думаю я. И говорю Одри:
— А я теперь знаю, куда идти.
Она прихлебывает грейпфрутовую газировку и спрашивает:
— Ну и куда?
— Еще к троим людям.
Выцарапанные на камне имена живо всплывают в моей памяти, но Одри я о них не рассказываю. Зачем?
А она просто сгорает от нетерпения — так ей хочется узнать, как зовут моих новых подопечных.
Я это вижу по ее лицу.
Но Одри молчит — и должен заметить, это ее положительная черта. Одри никогда не давит и не занудствует, ибо прекрасно знает, что в таком случае не вытянет из меня ни слова.
И я рассказываю, как нашел эти имена.
— В общем, сел ко мне парень, а потом решил сбежать, не заплатив, ну а я за ним…
Одри потрясенно качает головой:
— Слушай, эти люди, похоже, серьезно заморочились… подстроить такое…
— Да, ребята неплохо осведомлены о моей жизни, едва ли не лучше меня самого…
— Вот именно, — прищуривается Одри. — Эд, а кто знает тебя настолько хорошо?
В том-то все и дело.
— Никто, — честно отвечаю я.
«Что, и я не знаю?» — удивляется Швейцар.
Я оборачиваюсь и отвечаю: «А ты как думал? Типа, пару раз со мной кофе пил — и уже в курсе всей моей подноготной?»
Вообще-то мне иногда кажется, что я сам себя толком не знаю.
Отражение в тостере пристально смотрит мне в глаза.
«Зато теперь ты знаешь, что делать», — говорит оно.
«Это точно», — думаю я в ответ.
На Генри-стрит я оказываюсь следующим вечером после работы. Как и планировалось, дохожу до входной двери. Стучусь.
Надо сказать, что дом отца О’Райли при ближайшем рассмотрении оказывается не просто развалюхой, а чудовищной развалюхой. Чудовищной от слова «чудище».
Выслушав, кто я, священник без дальних мыслей приглашает меня в дом.
Оглядевшись в прихожей, я неожиданно выдаю:
— Господи, вы что, здесь никогда не убираетесь?
«Ой! Я сказал это вслух?!»
Поволноваться как следует не выходит, потому что святой отец моментально отвечает:
— Ты бы на себя посмотрел, сын мой. Ты что, куртку вообще не стираешь?
— Один — один, — киваю я.
Молодец отче, за словом в карман не лезет.
Святой отец, кстати, лысоватый мужчина примерно сорока пяти лет. Пониже, чем брат, с темно-зелеными глазами и сильно оттопыренными ушами. Отец Томас облачен в сутану — даже странно, что он живет здесь, а не в церкви. Мне всегда казалось, что священники живут прямо в церкви: на случай, если прихожанину срочно понадобятся совет или помощь.
Мы проходим на кухню и садимся за стол.
— Чай или кофе?
Вопрос задан так, что у меня нет возможности отказаться от всего, надо обязательно выбрать что-то.
— Кофе, — отвечаю я.
— С молоком и сахаром?
— Да, спасибо.
— Сколько ложек сахара?
— Четыре, — отвечаю я с некоторым смущением.
— Четыре?! Ничего себе! Ты прямо как Дэвид Хелфготт!
— Это кто такой, черт подери?
— Ну как же! Это пианист! Сумасшедший, но гениальный! — поражен моим невежеством отец Томас. — Он в день выпивал по десять кружек кофе с десятью ложками сахара.
— И что, хорошо играл?
— Да, — кивает он и ставит чайник. — Ненормальный, но пианист хороший.
Теперь в его зеленых, бутылочного цвета глазах светится доброта. Огромная, как вселенная.
— А что, Эд Кеннеди, ты тоже сумасшедший, но хороший?
— Не знаю, — пожимаю плечами я, а священник хохочет над собственной шуткой.
Кофе готов, отец Томас ставит его на стол и садится сам. Прежде чем сделать глоток из чашки, он спрашивает:
— У тебя, случайно, не пытались стрелять сигареты или мелочь? Ну, там? — показывает он кивком на улицу.
— Ага, пытались. А один парень все выпрашивает у меня куртку!
— Да ты что? — Святой отец осуждающе качает головой. — С чего бы это? Похоже, у бедняги совсем нет вкуса.
И прихлебывает кофе.
Я придирчиво оглядываю рукава:
— Что, прямо кошмар?
— Да нет, — очень серьезно отвечает отец Томас. — Я просто подначиваю тебя, сын мой.
Повторный осмотр рукавов и молнии дает плачевные результаты: замша действительно прилично вытерлась в этих местах.
Между нами повисает неловкое молчание. Похоже, пора переходить к делу. Возможно, отец Томас тоже так считает: его лицо выражает любопытство, но какое-то терпеливое.
Я уже было раскрыл рот, чтобы все рассказать, но в соседнем доме начинается громкий скандал.
С грохотом бьется посуда.
Из-за забора несутся громкие вопли.
Люди, похоже, ссорятся не на шутку: орут и хлопают дверями.
Отец Томас замечает мое беспокойство и говорит:
— Извини, Эд, я на секунду.
Потом подходит к окну и открывает его шире.
— Так! Эй, вы! Не могли бы вы оказать мне услугу и прекратить это безобразие? — орет он.
Все затихает.
Отец Томас требовательно окликает соседа:
— Клем? Эй, Клем?
К окну подкрадывается нерешительное бурчание, прорывающееся виноватым голосом:
— Да, святой отец?
— Что происходит?
— Это все она, святой отец! Опять меня из себя вывела! — тут же заявляет голос.
— То, что она вывела тебя из себя, очевидно, но в чем, собственно…
Тут раздается другой голос, женский:
— Святой отец! Он опять ходил в паб! Напился и проигрался!
Голос священника мгновенно преображается. Именно так должен говорить его преподобие — твердым, вызывающим мгновенное уважение тоном:
— Это правда, Клем?
— Ну, это, ну, да, но…
— Никаких «но», Клем. Сегодня вечером ты никуда не идешь. Сядете рядом, возьметесь за руки и будете смотреть телевизор. Это понятно?
Голос номер один:
— Да, святой отец.
Голос номер два:
— Спасибо, святой отец.
Томас О’Райли садится обратно за стол и качает головой.
— Знакомься, это Паркинсоны, — вздыхает он. — Чертовы придурки.
Последнее замечание ввергает меня в глубокий шок. Разве священники ругаются? На самом деле я до этого ни с одним не беседовал, но мне кажется, что в большинстве они не такие…
— И часто они так? — спрашиваю.
— Пару раз в неделю. Минимум.
— Как же вы здесь живете?
В ответ он просто поднимает руки, взглядом указывая на сутану:
— А зачем же мне здесь жить, как не для этого?
В общем, мы разговорились.
Я рассказал ему, как вожу такси.
А он мне, как служит в церкви.
Церковь у него старая и стоит на окраине. Теперь-то я понимаю, почему он решил поселиться в этом районе. Церковь слишком далеко — из нее никому не поможешь. Поэтому он живет там, где он нужен. А здесь каждый первый нуждается, в каждом первом доме, по каждой улице. Поэтому он с ними, а не в пыльной отдаленной церкви.
Пока мы говорим, я не устаю удивляться его манере объяснять, а он многое объясняет, в том числе и то, как устроено его служение. Да, признает отец Томас, храм расположен неудачно. Будь на его месте магазин или ресторан, давно бы закрылся.
— Короче, дела не ахти идут… — киваю я.
— Честно? — Зеленое стекло в его глазах бьется и больно колет меня. — Дела идут хреновее некуда.
Тут я не выдерживаю и спрашиваю:
— Слушайте, а что, священнику можно ругаться? Ну, типа вы же святой отец и все такое…
— Что? Святой, говоришь… — Он допивает кофе. — Конечно можно. Бог умеет отделять важное от мелочей.
Приятно, что отец Томас не бросается развивать дальше тему божественного: типа Бог все про всех знает и так далее из воскресной проповеди. Он, кстати, говорил совсем не по-церковному. А когда закончил, то посмотрел на меня, очень твердо, и сказал:
— Но давай не будем отвлекаться на религию, Эд. Поговорим о важном. — Его голос становится чуть более официальным. — К примеру, о том, зачем ты сюда пришел.
Мы смотрим друг на друга через стол.
Некоторое время.
Просто глядим друг другу в глаза.
А после продолжительного молчания я рассказываю отцу Томасу все как на духу. Что я до сих пор не понимаю, почему я здесь. Нет, о других поручениях и о том, что еще предстоит выполнить, я не рассказываю. Только говорю, что мой приход сюда имеет свою цель. А вот какую — покажет время.
Отец Томас слушает очень внимательно: локти на столе, подбородок лежит на сплетенных пальцах.
Спустя время он понимает, что я толком-то ничего больше сказать не могу. Тогда священник очень спокойным и четким голосом произносит:
— Не волнуйся. Очень скоро ты поймешь, в чем твое предназначение. У меня есть ощущение, что в прошлом с тобой это уже случалось.
— Случалось, — подтверждаю я.
— Единственное, я хочу, чтобы ты помнил об одной важной вещи, — говорит он. И я вижу, что отец Томас не хочет выглядеть как проповедник на высокой кафедре. — Главное, Эд, чтобы у тебя была вера.
Я пытаюсь отыскать веру на дне кофейной кружки, но ее там почему-то нет.
Отец Томас провожает меня до конца улицы. По дороге нам встречается знакомая троица жаждущих сигарет, денег и чужих курток балбесов. Священник подзывает их поближе и наставительно сообщает:
— Так, ребята. Я хочу вас познакомить с Эдом Кеннеди. Эд, это Джо, Грэм и Джошуа.
Мы обмениваемся рукопожатиями.
— А это, парни, Эд Кеннеди.
— Приятно познакомиться, Эд.
— Привет, Эд.
— Как дела, Эд?
— А теперь, ребята, вы должны запомнить одну важную вещь. — Голос отца Томаса становится очень строгим. — Эд — мой близкий друг. Поэтому вы не должны стрелять у него деньги и сигареты. Куртку тоже не пытайтесь отнять. — Тут священник подмигивает мне: — Нет, и вправду, Джо, зачем она тебе? Ты только посмотри, это же черт знает что, а не куртка.
Джо активно трясет головой, соглашаясь:
— Точно, святой отец. Черт знает что.
— Отлично. Ну что, теперь у нас полное взаимопонимание?
Парни всем видом демонстрируют, что да, полнейшее.
— Ну и прекрасно.
И мы с отцом Томасом важно шествуем к перекрестку.
Дойдя до угла, пожимаем друг другу руки и прощаемся. Священник уже почти скрылся из виду, как я вспоминаю про его брата. И бегу обратно с криком:
— Эй, святой отец!
Он слышит и резко оборачивается.
— Чуть не забыл!
Я не добегаю до него метров пятнадцати.
— Ваш брат!
Отец Томас прислушивается.
— Он попросил передать, что сребролюбие еще не поглотило его душу.
В глазах священника вспыхивает радость, — но к ней примешивается капля сожаления.
— Да, Тони… — произносит он тихо и стеснительно. Его слова подкрадываются ко мне как-то бочком. — Давненько мы с ним не виделись. Как он, кстати?
— Да нормально, — отвечаю я с непонятной уверенностью.
Однако интуиция подсказывает: «Эд, это единственно правильный ответ».
Мы так и стоим друг против друга и неловко переминаемся с ноги на ногу посреди замусоренной улицы.
— Я вас не очень расстроил, святой отец? — на всякий случай интересуюсь я.
— Да нет, Эд, — отвечает отец Томас. — Все в порядке. Спасибо, что передал привет.
Он поворачивается и идет прочь, а я, в первый раз за все время, вижу в нем не священника.
Даже не мужчину определенного возраста.
В этот миг я вижу обычного смертного, который плетется домой по Генри-стрит.
А теперь полный контраст.
Мы сидим у Марва дома, по телику идут «Спасатели Малибу». Звук выключен — все равно нам плевать на сюжет и реплики героев.
Играет любимая группа Марва — «Ramones».
— А можно я что-нибудь другое поставлю? — интересуется Ричи.
— Валяй, Прайора можешь поставить, например, — лениво отвечает Марв.
До чего мы дошли — даже Джими Хендрикса называем Ричардом Прайором.
Начинается «Purple Haze», и Марв вдруг вспоминает:
— А Одри-то где?
— Да здесь я, — отвечает ее голос.
Одри заходит в комнату.
— Слушайте, а чем так воняет? — вдруг спрашивает Ричи и морщится. — Знакомое амбре, кстати…
Марву вонища тоже что-то живо напоминает, и он обвиняюще тычет пальцем в меня:
— Ты что, Швейцара сюда привел?
— Ну, он такой расстроенный был, когда я собрался уходить, я и…
— Что «и»? На фига мне сдалась твоя псина?
Швейцар сидит у открытой двери и внимательно наблюдает за разговором.
Воспользовавшись паузой в диалоге, он принимается облаивать Марва.
Кстати, больше Швейцар ни на кого не гавкает. Только на него.
— Видишь — я ему не нравлюсь, — недовольно замечает мой друг.
— Гав! Гав! Гав! — выражает свое отношение пес.
— А все потому, что ты на него косо смотришь и всякие гадости говоришь! Между прочим, он все понимает!
Мы бы спорили еще долго, но Одри уже раздала карты.
— Господа? — вежливо кашлянув, приглашает она к игре.
Все садятся, я беру свои карты.
На третьем круге мне сдают трефового туза.
«Отец О’Райли», — думаю я.
— Марв, что ты в воскресенье делаешь?
— В смысле, что я делаю в воскресенье?
— А как ты думаешь, в каком смысле я спрашиваю?
— Ты что, совсем больной? Эд спрашивает, занят ты или нет, — вмешивается Ричи.
Теперь Марв обиженно тычет пальцем в Ричи. Присутствие Швейцара явно провоцирует в нем агрессию.
— А ты, Прайор, не встревай. — Марв переводит перст указующий на Одри: — И ты тоже!
Одри в полном шоке:
— А я-то, черт побери, что тебе сделала?
Я снова влезаю в разговор.
— В общем, я не только Марва хотел спросить. Вы мне все трое нужны, — многозначительно говорю я, положив карты рубашкой вверх и оглядывая компанию. — Хочу попросить вас помочь в одном деле.
— Это в каком же? — интересуется Марв.
Мои друзья настораживаются.
Ждут объяснений.
— В общем, я тут подумал… А не пойти ли нам всем вместе, — начинаю частить я, — в церковь.
— Что?!
— А что такого? — оказываю я мужественное сопротивление.
Марв явно не может оправиться от потрясения:
— На фига нам идти в церковь?
— Ну, короче, есть тут один священник…
— Он что, из Честера?
— Нет…
— А что за Честер? — спрашивает Ричи, но ответа, конечно, не получает.
В принципе, ему тоже не особо интересно, так что вопрос снимается сам собой.
Наконец слово берет Одри. Она, как всегда, высказывается очень здраво:
— И все-таки, с какой целью мы туда пойдем?
Думаю, Одри сообразила, что тут не обошлось без трефового туза.
— Ну, этот священник… он нормальный дядька такой. И я подумал, отчего бы не сходить. Просто развеемся…
— А он? Тоже пойдет в церковь? — Марв снова тычет в Швейцара.
— Естественно, нет!
Спасение приходит от Ричи. Он, конечно, законченный бездельник, целыми днями пропадает в букмекерской конторе, да и татуировка у него, скажем прямо, кривовато сделана. Но у Ричи есть одно положительное качество: что ни предложишь — он со всем соглашается. И Ричи, как всегда, очень приветливо и по-дружески говорит:
— Да никаких проблем. Я пойду с тобой в церковь. — И добавляет: — Но чисто просто так? Только посмотреть, развеяться?
— Ага, — подтверждаю я.
— Ладно, и я пойду, — подает голос Одри.
Дело за Марвом. Он, бедняга, оказался в крайне щекотливом положении. Идти в церковь Марв, конечно, не хочет. Но понимает, что отказаться тоже нельзя — некрасиво. Поерзав, он наконец вздыхает и цедит:
— Боже, я в это поверить не могу. Церковь, блин… Ну ладно, ладно, пойду. — И сердито хмыкает: — Подумать только: в воскресенье — в церковь! — И осуждающе качает головой: — Что в мире творится?.. Г-господи ты боже мой…
Я поднимаю со стола свои карты:
— Именно, Марв. Господи ты боже мой.
Поздно вечером звонит телефон. Но теперь меня так просто не запугаешь!
— Алло?
— Привет, Эд.
Ф-фух, это мама. Я с облегчением выдыхаю и внутренне готовлюсь к неминуемому артобстрелу. Давненько она не звонила, — сейчас выплеснет на меня двухнедельный, а то и месячный запас желчи.
— Как дела, мам?
— Ты Кэт уже звонил? У нее сегодня день рождения, между прочим.
На всякий случай напоминаю: Кэт — это моя сестра.
— Черт, мам, забыл.
— Да, черт тебя задери, ты, естественно, забыл. Жопу оторви от стула и брякни сестричке, чертов поганец.
— Хорошо, я вот только…
Она бросает трубку.
Безжизненные механические гудки на линии.
Очередной убитый мамой телефонный разговор.
Я промахнулся, не спросив номер телефона Кэт, — на случай, если у себя не найду. Нехорошее предчувствие подсказывает, что я его потерял. И действительно: в ящиках на бумажках его нет, в щелку на кухне не завалился, в телефонной книге отсутствует.
«Только не это!»
Увы. Да, вы правильно поняли.
Мне придется звонить моей Грозной Маме.
Набираю номер.
— Алло?
— Мам, это я.
— Ну а сейчас-то чего? — красноречиво вздыхает она: мол, как же ты меня достал.
— А какой у Кэт номер?
В общем, вы поняли. У моей мамы предсказуемая реакция.
Воскресенье наступает быстрее, чем я думал.
Мы садимся в церкви на задних скамьях.
Ричи, похоже, нравится, Одри тоже. У Марва похмелье, отцовского пива перепил. А я нервничаю — хотя почему, не могу понять.
В церкви не очень-то людно — помимо нас, не более дюжины человек. Пустота зала угнетает. Ковер дырявый, скамьи угрюмые, прихожане старые и скрюченные — ни дать ни взять мученики перед смертью. Только витражные окна выглядят как положено — свято и очень возвышенно.
Отец О’Райли выходит, оглядывает зал и привычно говорит:
— Благодарю за то, что пришли сюда.
Вид у него несчастный. Потом он замечает нашу компанию в конце зала:
— Мы также очень рады видеть наших уважаемых таксистов!
Луч света из витражного окна отражается на его тонзуре.
Отец Томас кивает мне — спасибо, что пришел.
Я хихикаю, один во всем зале.
Ричи, Марв и Одри поворачиваются и с недоумением смотрят. У Марва глаза красные, как у кролика.
— Перепил с вечера?
— Не то слово.
Отец Томас собирается с мыслями и разглядывает прихожан. Я чувствую: ему нелегко. Трудно говорить с пустым залом. Но священник — человек мужественный. Он собирается с силами и начинает проповедь.
После службы мы некоторое время сидим перед церковью.
— Что за хрень он нес про пастыря и все такое? — мрачно спрашивает Марв.
Наш друг обессиленно лежит в траве. Даже по голосу чувствуется, какое мучительное у него похмелье.
Мы сидим под большой плакучей ивой, ее ветви стекают вниз, укрывая нас, как шатром. В конце службы по рядам пустили поднос для пожертвований. Я положил пять долларов, у Ричи не было денег, Одри вытащила из бумажника пару долларов, а Марв порылся в карманах и бросил двадцать центов и колпачок от ручки.
Я смерил его взглядом.
— Чего?
— Да ничего, Марв.
— Ну и все!
И вот мы сидим под деревом. Одри что-то напевает, Ричи привалился к ступеньке, Марв вообще уснул. А я жду.
Вскоре чувствую — кто-то подошел. Даже не оборачиваясь, понимаю: это он. Отец О’Райли. Священник даже говорить не начал, а впечатление о нем: спокойный, веселый, компанейский человек.
— Спасибо, что нашел время прийти, Эд, — говорит отец Томас. Потом смотрит на Марва: — Да, Эд, выглядишь ты не лучшим образом. Но этому парню, как я погляжу, совсем хреново! — На лице святого отца образуется некое подобие зловредной улыбки: — Бедняга, прости Господи его грешную душу…
Все хохочут — кроме Марва, конечно. Он как раз изволит продрать глаза.
— Чего вы… — Он чешет руку. — Здрасьте, святой отец. Спасибо за проповедь и все такое.
— Вам спасибо. — Отец Томас снова оглядывает нашу компанию: — Благодарю, что пришли. Как насчет следующего воскресенья? Посетите меня?
— Ну, может быть, — отвечаю я.
— Только без меня! — решительно заявляет Марв.
К счастью, отец Томас не обижается.
Возможно, я ошибаюсь и священнику нужно что-то совсем другое, но это уже неважно. У меня есть план. Дома на диване, в компании Швейцара я листаю книгу, разглядываю фотографию на телевизоре и размышляю.
Нужно заполнить церковь людьми.
Вопрос лишь — как это сделать.