8. СЛИШКОМ МНОГО СООБЩЕНИЙ
Хоть однажды иезуиты не знают все на свете
В первый раз Фарук действительно не признал истеричный энтузиазм отца Сесила. Живой, оптимистичный в свои 72 года, святой отец впал в панику перед автоответчиком. Старший священник в колледже Святого Игнатия, этот приветливый индийский иезуит был полной противоположностью отца ректора Джулиана, которому исполнилось только 68 лет. Ректор родился в Англии и словно олицетворял собой иезуитов-интеллектуалов, всегда угрюмых, с кислыми липами. Сарказм отца Джулиана неизменно пугал Даруваллу и был причиной его подозрительного отношения к католикам.
Послание отца Сесила не несло на себе печати легкости.
— Боже мой! — начал святой отец, будто приступал к описанию окружающего мира.
Фарук легко представил, что последует дальше. Как одного из выдающихся выпускников колледжа Святого Игнатия, его часто туда приглашали для духоподъемных речей перед учащимися. В прежние годы доктор выступал и перед членами ассоциации молодых женщин-христианок. Вообще когда-то Дарувалла считался самым активным членом католической и англиканской общин, работающих ради единства христиан, а также входил в комитет «Живая надежда». Но время это прошло, а с ним интерес к подобным занятиям. Не дай Бог, если отец Сесил звонил ему, чтобы предложить снова выступить перед слушателями с незабываемыми впечатлениями о вступлении в лоно христианской церкви.
Из-за того, что в прошлом доктор выступал за объединение католической и англиканской церквей, он чувствовал себя неудобно в кругу сверхревностных последователей церкви Святого Игнатия. Дарувалла недавно отказался выступать в католическом информационном центре с темой «Харизматическое возрождение в Индии». Доктор ответил, что его небольшой личный опыт является слишком тихим и крошечным чудом прихода к христианству, не сравнимым по ощущению с состоянием религиозного экстаза, внутренними беседами с Богом или с массовыми исцелениями больных.
— Однако чудо все же остается чудом, — не отступал отец Сесил.
Однако, к изумлению Фарука, за него вступился отец Джулиан.
— Я совершенно согласен с доктором Даруваллой в том, что его переход в христианство трудно назвать каким-то чудом, — сказал отец Джулиан.
Признаться, Фарук почувствовал обиду. Если бы он стал рассказывать о своем опыте перехода в христианство, то изобразил бы его как чудо маленького масштаба. Вообще-то доктор робел, когда рассказывал о своей жизни во Христе, поскольку на его теле не отмечалось ран, хотя бы отдельно напоминавших стигматы распятого Христа. Из ран у него не капала кровь. Однако Дарувалла обиделся, когда отец ректор заявил, что его религиозный опыт трудно квалифицировать как чудо. Такой выпад еще сильнее разжег в докторе чувство уязвленного достоинства и дал повод сомневаться в отношении распространенного мнения о великолепном образовании иезуитов. Вокруг все постоянно твердили о том, что иезуиты более святы и больше знают, чем другие священники!
Однако сообщение по телефону было о другом. Оно имело отношение к брату-близнецу Дхара. Впервые за всю славную 125-летнюю историю церковь и колледж Святого Игнатия посещал американский миссионер — иезуиты называли его схоластиком. Как понял Дарувалла, гость долго постигал тонкости религиозной, философской учености и принял определенные обеты. Однако, и доктор это также знал, потребуются еще годы, пока схоластика рукоположат в сан священника. Наверное, для него это будут годы душевных исканий и окончательной проверки, насколько он тверд в выполнении обетов, которые вызывали у Фарука дрожь. Соблюдать целомудрие, жить в нужде и послушании — как это непросто. Но ты поклялся…
С трудом можно представить, что потомок голливудского сценариста Дэнни Миллса будет стремиться к нищете. Еще труднее вообразить, что отпрыск Вероники Роуз сделает целомудрие своим образом жизни. Дарувалла отдавал себе отчет, что знает далеко не все, входящее в иезуитское понятие послушания, и если бы один из просвещенных иезуитов попытался объяснить ему содержание этого обета, его слова были бы полны лицемерия, уклончивых ответов и двусмысленности, после чего доктор имел бы столь же туманное представление о послушании у иезуитов.
По общему мнению, иезуиты всегда были интеллектуально развитыми и хитрыми, поэтому Фаруку тяжелее всего оказалось представить подобные качества у сына киношников. Даже Дхар, получивший хорошее европейское образование, не является интеллектуалом.
Но именно в этот момент Дарувалла вспомнил, что Дхар и его брат-близнец могли являться произведением генов Невила Идена, а он производил впечатление умного и хитрого человека. Вот загадка! Что же это за сорокалетний мужчина, который все еще учился, чтобы стать священником! Какие жизненные катастрофы вынудили его избрать религиозную стезю? По мнению Фарука, лишь тяжкие ошибки и крушение иллюзий могли привести человека к исполнению обетов, носящих такой откровенный репрессивный характер.
Отец Сесил прокричал по телефону, что «молодой Мартин» в своем письме упомянул Даруваллу как «старого друга семьи». Итак, схоластика зовут Мартин Миллс. Тут Фа рук вспомнил, что Вера уже писала об этом. Не так уж он молод, но для 72-летнего отца Сесила Мартин Миллс мальчишка. Дальнейшее сообщение святого отца изумило Фарука.
— Вы знаете, когда точно он приедет? — спрашивал отец Сесил.
— Что имеет в виду святой отец, задавая свой вопрос, — подумал Фарук. — А разве сам он этого не знает?
Оказалось, ни отец Джулиан, ни отец Сесил не запомнили времени приезда гостя и проклинали брата Габриэля, потерявшего письмо из Америки.
Брат Габриэль, который прибыл в Бомбей после гражданской войны в Испании, где сражался на стороне коммунистов, положил известность церкви Святого Игнатия, собрав для нее коллекцию русских и византийских икон. Когда десятилетний Фарук учился в колледже при церкви, брату Габриэлю было лет 26 — 28. Дарувалла вспомнил, что в то время он усердно изучал язык хинди и диалект маратхи, а по-английски говорил с мелодичным испанским акцентом. Перед глазами доктора возник образ невысокого и полного человека в черной сутане, возглавлявшего армию уборщиков, которые своими вениками поднимали тучи пыли с каменных полов. Доктор вспомнил, что брат Габриэль надзирал над слугами, кухонными рабочими, садовниками, прачками и почтальонами. Однако страстью его жизни осталось коллекционирование икон. Брат Габриэль остался в его памяти как доброжелательный, энергичный человек, не похожий ни на священника, ни на интеллектуала. Дарувалла подсчитал, что сейчас ему около 75 лет, в этом возрасте потерей письма никого не удивишь.
Значит, никто точно не знал, когда приезжает брат-близнец Дхара! Отец Сесил уточнил, что американец сразу же приступит к преподаванию, поскольку в иезуитском колледже не делали каникул в Рождественскую неделю. Действительно, Фарук припомнил, что праздничными у них считались лишь день Рождества Христова и Новый год. Должно быть, родители других вероисповеданий все еще предъявляют претензии к руководству колледжа, уделяющему Рождеству слишком большое внимание.
Следующий вопрос отца Сесила вызвал у Фарука панику. Не встретится ли с ним молодой Мартин до того, как он прибудет в церковь Святого Игнатия, и не получал ли доктор известие от американца?
Брат-близнец Дхара может появиться с минуты на минуту, а сам Дхар об этом ничего не знает. Наивный американец прилетит в аэропорт Саха между 2. 00 и 3. 00 утра, когда прибывают все рейсы из Европы и Северной Америки. (Доктор считал всех американцев, приезжающих в Индию, наивными.) В этот ранний час колледж и церковь Святого Игнатия окажутся закрытыми наподобие замка, армейской казармы, лагеря военнопленных или монастыря. Если священники и братия не знают точно, когда прилетает Мартин Миллс, никто не будет его ожидать, не оставит дверь открытой, не включит свет. Поэтому озадаченный миссионер может оказаться у дома доктора в три или четыре часа утра.
Фарук не помнил, что знает Вера. Сообщил ли он этой ужасной женщине свой домашний адрес или указал адрес госпиталя для детей-калек? Разумеется она написала ему о клубе Дакуорт. Это оказалось единственным, что она помнила об Индии и Бомбее. Несомненно, она гнала от себя прочь воспоминания о корове.
— Будь прокляты проблемы других людей! — с досадой пробормотал Дарувалла, который был аккуратным, педантичным человеком, поскольку работал хирургом. Неряшливость отношений между людьми его просто коробила, особенно когда он чувствовал ответственность за их жизнь. Что случилось с человеческими существами, если они превратили в хаос основополагающие отношения между родителями, детьми, их родственниками?
Доктор не хотел прятать Дхара от его брата. Он не хотел причинить боль Дэнни Миллсу, предъявив жестокие свидетельства лживых поступков его жены. Скрывая их, он этим защищал Веру. А Дхар, узнав некоторые подробности жизни матери, испытывал такое отвращение, что уже к двадцати годам потерял к ней всякий интерес. Он не хотел ни видеть ее, ни встречаться с ней, чего не скажешь об отце — желание узнать о нем как можно больше долго не оставляло Дхара, однако впоследствии он смирился с тем фактом, что никогда не узнает, кто он.
В свои 39 лет Джон Д привык к своему положению, но кто не захочет познакомиться, даже просто встретиться с братом-близнецом?
— Мартин, вот твой брат. Придется привыкнуть к этой мысли, — репетировал Дарувалла то, что он скажет кандидату в священники, внутренне полагая, что все миссионеры в какой-то степени простоваты, если не придурковаты. Посвятив Мартина в эту тайну, он хорошо накажет Веру, размышлял Дарувалла. А может быть, случится и другое — узнав обо всем, Мартин выбросит из головы эту блажь и не уйдет из мира. В докторе заговорило английское начало, которое взвивалось на дыбы при одном упоминании об обете целомудрия, как он ужасен!
Фарук вспомнил, что его отец говорил о целомудрии, исходя из опыта Махатмы Ганди. Великий Ганди женился в 13 лет, а в 37 принял обет полового воздержания.
— По моим подсчетам, — говорил старый Ловджи, — у него было 24 года секса. Многим за всю жизнь не удается продержаться так долго. Итак, Махатма выбрал путь полового воздержания после 24 лет сексуальной активности. Это был долбаный любитель женщин, вокруг которого крутились десятки дамочек, подобных Марии Магдалине!
Отец говорил это с видом и тоном величайшего знатока, Фарук до сих пор представляет и слышит его. Он вообще был резок, напорист, насмешлив — и когда хотел кого-то дискредитировать, и когда кому-то давал советы. Тоном самозваного эксперта он судил о медицинских проблемах, высмеивал предрассудки. Обращаясь к любому человеку и по любому поводу, Ловджи Дарувалла вкладывал в свои слова неизменный пафос, сделавший его известным человеком в Индии времен ее борьбы за независимость и отделения от Пакистана, который авторитетно излагал свои мысли о необходимости медицины катастроф.
— В случае необходимости проводите ампутации и обрабатывайте тяжелые ранения, прежде чем заниматься переломами и кровотечениями. Лучше всего, если таковые имеются, оставлять все ранения головы для специалистов, — поучал Ловджи.
Досадно, что подобный умный совет был обращен к делу кратковременному, хотя и посейчас энтузиасты все еще говорят о медицине катастроф как о стоящем деле.
Этим воспоминанием доктор Дарувалла отдал дань прошлому и попытался вернуться к реальности — мелодраме с братом Дхара. Проблема встала перед ним в полный рост. И тут его осенило. Не стоит усложнять. Именно Дхар, а не он, должен решить, узнает ли бедный Мартин Миллс, что у него есть брат-близнец. Мартин не тот человек, которого Дарувалла знал и любил. Именно любимый Джон Д будет принимать решение — знакомиться или не знакомиться со своим братом. И пусть катятся к черту Дэнни и Вера, весь тот хаос, который они сотворили из своей жизни. Особенно пусть катится Вера. Фарук прикинул, что ей уже 65 лет, а ее мужу — на десять лет больше. Они достаточно совершеннолетние, чтобы достойно перенести весь скандал от разоблачения.
Так он думал, пока не прослушал запись следующего телефонного звонка, после которого проблемы с близнецом и Дхаром показались ему мелкими и тривиальными.
— Говорит Пател, — послышался голос, сразу же поразивший Даруваллу своей беспристрастностью интонаций.
Анестезиолог Пател? Рентгенолог Пател? Имя принадлежало человеку родом из штата Гуджарат. В Бомбее мало людей с таким именем. Затем с внезапным ощущением холода внутри, почти таким же, как голос автоответчика, Фарук понял, кто это. Говорил заместитель комиссара полиции Пател, настоящий полицейский, наверное, единственный в бомбейской полиции человек из штата Гуджарат. Подавляющее большинство местных полицейских, вероятно, были выходцами из штата Махараштра.
— Доктор, нам необходимо обсудить совершенно другой вопрос, но без Дхара. Пожалуйста, я хочу с вами поговорить наедине. — Детектив повесил трубку. Звонок его оказался таким же коротким, как и сообщение.
Если бы доктор так не разволновался, он бы ощутил профессиональную гордость сценариста. В его фильмах Инспектор Дхар был наделен такой же краткостью при телефонных разговорах, особенно когда диктовал сообщения на автоответчик. Однако сценаристу было не до гордости за точность характеристики своего героя. Вместо этого все его существо заполнил тревожный интерес к тому, что детектив Пател назвал совершенно другим вопросом, требующим обсуждения, и почему эту тему не следовало поднимать в присутствии Дхара. А не узнал ли полицейский чего-то нового относящегося к преступлению?
Был ли это еще один ключ к загадке убийства мистера Лала или другая угроза Дхару? Или «другой вопрос» касался убийства проституток в жизни, а не в кинофильме? Сначала голос Патела, затем следующее сообщение швырнули его в прошлое, откуда он с таким трудом выбрался. Снова эти воспоминания. И не только они.
Старые страхи и новая угроза
Звонок повторяется уже двадцать лет — в Торонто и Бомбее, дома и на работе. Безуспешно Дарувалла пытался определить откуда идет сигнал. Звонили всегда из общественных телефонов на почтах, в вестибюлях отелей, из аэропортов и госпиталей.
Жестокий, циничный голос цитировал указание старого Ловджи Даруваллы для добровольцев отрядов медицины катастроф.
— Делайте вначале ампутации и лечите тяжелые ранения. Когда дело дошло до ампутаций, то голова твоего отца отлетела, отлетела совсем от тела! Я видел, как тело осталось сидеть на месте, пока пламя не охватило машину. А потом, когда дело дошло до тяжелых ранений конечностей, его руки все не могли отпустить руль, даже несмотря на то, что пальцы уже горели! Я видел, как горят волосы на его руках, пока не собралась толпа и не пришлось смываться. Твой папаша говорил: «Лучше оставлять ранения головы для специалистов»? Когда дело доходит до ранения головы, то здесь я специалист! Я оторвал ему голову! Я смотрел, как он горит. Говорю тебе, что он это заслужил. Этого заслуживает вся ваша семья! — гремел голос из автоответчика.
Эту угрозу он слушал двадцать лет подряд, однако она действовала на него с одинаковой силой. Сейчас он дрожал в своей спальне так же, как дрожал сотни раз до этого. Его сестре в Лондоне никто не угрожал. Может быть, ее спасало то, что звонивший не знал ее новой фамилии после замужества. Джамшеду в Цюрих тоже звонили. В полиции знали об этих угрозах, их удалось записать на магнитофонные ленты. Как-то в Цюрихе братья с женами несколько раз прослушивали запись. Никто из них не смог опознать говорившего человека, однако к удивлению братьев их жены пришли к единодушному мнению о том, что звонила женщина. Все время Фарук и Джамшед считали, что это был мужчина, но сестры с жаром утверждали, что в их жизни сбывалось то, в чем они обе были уверены. Поэтому Джулия и Джозефина твердо стояли на своем: звонила женщина.
Когда они спорили об этом, к Джамшеду на обед пришел Джон Д. Все решили, что Инспектор Дхар должен взять на себя роль судьи: в конце концов у него был тренированный и хорошо поставленных голос, он владел вопросом профессионально. Джон Д прослушал запись лишь один раз.
— Звонит мужчина, который старается, чтобы его голос звучал, как женский, — уверенно заключил Дхар.
Доктор Дарувалла вышел из себя не столько от самого вывода, который он считал бессмысленным, сколько от менторского тона Джона Д. Актер говорил так, будто играл роль детектива. Именно из художественного фильма появилась у него эта высокомерная и самоуверенная манера речи!
Всех не устроило заключение Джона Д, поэтому актер был вынужден прокрутить пленку еще два раза. Теперь он говорил совсем другим тоном:
— Прошу прощения, я ошибся. Это — женщина, которая имитирует голос мужчины.
— Прокрутите пленку назад и включите еще раз. — Дарувалла хотел, чтобы Инспектор Дхар еще раз убедился в том, что сказал. В его голосе звучало извинение, но не было еще достаточной уверенности.
На этот раз с ним согласились все: да, звонила женщина. Ее английский был почти отличным и звучал так, будто говорил англичанин. Однако некоторые шероховатости выдавали индийский акцент. И все они по-прежнему считали, что никогда прежде не слышали этого голоса.
— Я сделал это. Я оторвал ему голову. Я смотрел, как он горит. Говорю тебе, что он этого заслужил. Этого заслуживает вся ваша семья! — все эти двадцать лет говорила женщина более сотни раз. Кто она? Откуда такая ненависть? И действительно ли она сама сделала это? Ее ненависть могла бы быть более сильной, если бы она не совершила преступление. Тогда зачем же брать на себя ответственность за него? За что можно так сильно возненавидеть Ловджи Дарувгишу? Фарук знал, что его отец наговорил много неприятных вещей, однако, насколько ему было известно, он лично не сделал никому ничего плохого. В Индии легко можно предположить, что причиной любого насилия является либо месть политических оппонентов, либо оскорбление религиозных чувств. Когда такой выдающийся и известный человек, как Ловджи Дарувалла, был взорван в машине, преступление автоматически отнесли в разряд заказного убийства. Однако Фарук сомневался. Может, кто-то возненавидел его отца и убил его? И это обычное преступление из мести?
Дарувалле трудно было представить такое, особенно представить женщину, затаившую на его отца личную обиду. Затем он подумал о смерти мистера Лала. Насколько личной могла оказаться ненависть его убийцы по отношению к Инспектору Дхару, если он угрожал, что погибнут и другие члены клуба, если там останется Дхар. А не ошиблись ли они, считая кинообраз полицейского инспектора виновным в возбуждении такой ярости? Неужели милый Джон Д имеет какие-то личные неприятности? Неужели они-то и стали причиной смертельной ненависти?
Доктор Дарувалла почувствовал стыд за то, что так мало интересовался личной жизнью Дхара. Стыд и испуг — как бы Джон Д не подумал, что ему безразличны его личные дела. Несомненно, молодой человек не имел никаких романов, пока находился в Бомбее. По крайней мере, он сам так говорил. На публике он появлялся в обществе кинозвезд, доступных мужчинам, что скорее всего было рассчитано на возникновение очередных скандальных слухов, которые затем опровергались в прессе обоими киноактерами. Вряд ли эти демарши входили в разряд «личных отношений», так, обычный рекламный способ поддержать внимание журналистов.
Разумеется, кинофильмы об Инспекторе Дхаре озлобляли очень многих, что в Индии могло закончиться плачевно. Тем не менее явная абсурдность убийства мистера Лала показывала наличие у убийцы такой ненависти, которая выходила за рамки реакции зрителей на Дхара.
Следующее телефонное сообщение от режиссера всех его фильмов о полицейском инспекторе словно укладывалось в общее русло: Балрай Гупта спрашивал доктора Даруваллу, когда именно выпускать на экраны новый фильм об Инспектора Дхаре. Чувствительный вопрос. Из-за убийства проституток публика в целом отрицательно реагировала на последний фильм, Гупта отложил выпуск готовой киноленты на экран и теперь сильно беспокоился.
Про себя доктор решил, что не хочет чтобы кто-либо ее видел, однако он знал, что дальнейшее не в его власти и силах. Он не мог и дальше давить на психику режиссера фильма и взывать к его гражданской ответственности за социальные последствия показа фильма. Слишком недолгим оказалось сочувствие Гупты к убитым проституткам.
— Говорит Гупта. Как ты относишься к тому, что новый фильм вызовет новые обиды и тот, кто убивал «девочек в клетке», может переключиться на другое! Мы покажем зрителям нечто иное, они просто сойдут с ума и у них шарики закатятся за ролики. Тем самым мы поможем проституткам! — воскликнул режиссер фильма, обладавший логикой политического деятеля.
Доктор не сомневался, что новый фильм заставит сойти с ума очередную группу зрителей. Одно только его название — «Инспектор Дхар и Башни Безмолвия» — заденет всех этнических персов Индии, поскольку башни являются местом захоронения мертвых членов клана Парси. В Башнях Безмолвия всегда лежали голые тела мертвецов этого клана. Именно поэтому доктор Дарувалла решил, что именно трупы привлекли внимание того первого грифа, которого он увидел над полем для гольфа спортивного клуба Дакуорт. Разумеется, персы всегда защищали свои башни, доктор знал это отлично, поскольку сам принадлежал к клану Парси.
В сценарии нового фильма об инспекторе кто-то убивал западных хиппи и клал их тела в Башни Безмолвия. Многие индийцы, которые и без того не выносили американских или европейских хиппи, уже привыкли к традиционным обрядам персов, и Башни Безмолвия стали составной частью традиционной культуры Бомбея. Увидев фильм, этнические персы почувствуют к нему отвращение, другие жители города отвергнут фабулу фильма как явный бред. Ни один человек в Бомбее не осмеливается даже близко подойти к башням. И члены клана Парси не являются исключением, когда это не относится к мертвым. Доктор с гордостью подумал, что изюминка сценария скрыта в том, каким образом тела убитых попали в Башни и как отважный полицейский инспектор раскрыл эту загадку.
Доктор смиренно подумал, что больше не в силах затягивать выпуск фильма на экраны. Он может лишь попытаться разбить аргументы Балрая Гупты, требующего показать фильм немедленно. Кроме того Фа рук любил искаженный магнитофоном голос режиссера гораздо больше, чем тот, который слышал в реальной жизни. Доктор прокручивал запись на повышенной скорости.
Пока он занимался этой игрой, в автоответчике пришел черед последнего звонка. Женский голос вначале показался ему незнакомым.
— Это — доктор? — Так мог спросить человек, потерявший последние силы и не выходивший из затяжной депрессии. Женщина говорила так, будто ее рот широко открывался и челюсть постоянно отвисала. Можно было представить, что у нее каменное лицо. Акцент явно указывал на то, что она выросла в Северной Америке. Однако специалист предположил бы, что это средний запад США или прерии Канады. Быть может, она жила в Омахе, Сиух-сити, в Регине или в Саскатуне. — Это — доктор? Я знаю, кто ты на самом деле, и знаю, чем ты на самом деле занимаешься. Расскажи об этом настоящему полицейскому. Расскажи о том, кто ты на самом деле, расскажи, что ты делаешь. — Женщина очень неловко повесила трубку, будто пыталась швырнуть ее на рычаг, однако промахнулась и не могла избавиться от еле сдерживаемой ярости.
Фарук сидел, дрожа всем телом. Служанка возилась в столовой, накрывая на стол и стукая приборами. Вот-вот она скажет Дхару и Джулии, что доктор дома и пора приступить к затянувшемуся ужину. Он давно готов. Джулия будет недоумевать, зачем он тайком пробирался в спальню, словно вор. На самом деле Фарук и чувствовал себя вором, только не знал точно, что он украл и кого ограбил.
Перемотав пленку, доктор Дарувалла снова прослушал последнее сообщение. Эта угроза была совершенно иной. Фарук, изо всех сил сконцентрировавший внимание на содержании разговора, почти совсем не заметил ключа к давней загадке. Кто же ему звонил? Доктор подозревал: в итоге кто-нибудь обнаружит в нем создателя фильмов об Инспекторе Дхаре.
Эта часть сообщения его не удивила. Однако звонивший говорил что-то о настоящем полицейском. Почему кто-то думает, что заместитель комиссара полиции о чем-то знает?
— Я знаю, кто ты на самом деле, и знаю, чем ты на самом деле занимаешься, — сказал голос. Ну и что из этого, подумал сценарист. — Расскажи о том, кто ты на самом деле, расскажи, что ты делаешь. — Фарук удивленно подумал, почему он должен это делать. Затем он несколько раз прослушал первую фразу, на которую вначале не обратил внимания. Он прокручивал опять и опять слова «Это — доктор? » до тех пор, пока руки у него не стали трястись и он не начал перекручивать пленку так, что все время попадал на слова Гупты, убеждавшего его в необходимости немедленно выпускать на экраны новый фильм об Инспекторе Дхаре.
— Это — доктор? — спросил голос, от которого сердце Даруваллы замерло, чего до этого с ним никогда не случалось. Не может быть, чтобы это была она! Однако Фарук уже знал: это именно та женщин а. Не может быть! После стольких лет! Однако только она способна была все так вычислить.
— Фарук! А я и не знала, что ты дома! — воскликнула его жена, появившись в спальне.
Доктор подумал, что он не дома, а в очень и очень чужой для себя стране.
— Любимая, — мягко сказал Фарук по-немецки. Джулия знала — когда муж переходил на ее язык, он либо чувствовал прилив нежности, либо находился в затруднительном положении.
— Что с тобой, любимый? — в свою очередь спросила она и подошла ближе к нему, так близко, что могла чувствовать его дрожь. Она обняла Фарука.
— Пожалуйста, послушай вот это. Bitte, — сказал он.
Когда Джулия начала слушать, Фарук по выражению ее лица понял, что она повторяет его ошибку, концентрируя все внимание на содержании послания.
— Не пытайся понять, о чем она говорит. Подумай о том, кто она, — попросил Дарувалла, видя, как меняется выражение лица Джулии. — Неужели это она?
— Но эта женщина намного старше, — быстро нашлась жена.
— Так ведь прошло двадцать лет, Джулия! Сейчас она намного старше, чем была тогда, — не согласился Дарувалла.
Они прослушали запись еще несколько раз.
— Да, думаю, это — она. Однако какая связь между ней и тем, что сейчас происходит? — в конце концов задала вопрос Джулия.
Доктор Дарувалла сидел в своей спальне, одетый в похоронный костюм цвета морской волны, в ярко-зеленом галстуке с попугаем, комично подчеркивавшим заурядность костюма. Доктор боялся, что он это знает.
«Прогулка по небу»
Прошлое окружало его, подобно многоликой толпе. Одно лицо там казалось знакомым, но чье оно, это лицо? Как обычно в таких случаях мысленно доктор обратился к цирку. Спасительным маяком для него оказался «Большой Королевский цирк». Инспектор манежа Пратап Сингх был женат на симпатичной женщине по имени Сумигра, которую все звали Сумм. На вид ей можно было дать лет тридцать, в крайнем случае — сорок. Она не только выполняла роль матери для многочисленных детей-актеров, но и выступала как талантливая акробатка в номере под названием «Двухколесный велосипед». Напарница ее, Суман, приходилась приемной сестрой Пратапу Сингху. Суман, которой было уже около тридцати, не вышла замуж, и когда Дарувалла в последний раз видел ее, она была маленькой мускулистой красавицей и лучшей акробаткой труппы. В переводе ее имя означало не то «цветок розы», не то «запах цветов розы», а может быть, вообще запах всех цветов? Фарук так и не узнал точного перевода ее имени, как не знал, когда Суман взяли в семью Сингха, и кто конкретно это сделал.
Впрочем, значения это не имело, поскольку дуэт Суман и Суми пользовался огромной популярностью. Они виртуозно владели велосипедом, ездили задом наперед, могли передвигаться, лежа на сиденье, крутя педали руками, могли держаться на одном колесе и даже крутили педали, сидя на руле. Фарук блаженствовал, наблюдая, как две хорошенькие женщины слаженно работают на манеже. Однако Суман являлась звездой цирка, ее сольный номер «Прогулка по небу» был коронным в программе «Большого Королевского цирка».
Пратап Сингх учил Суман ездить «по небу», увидев нечто подобное по телевизору. Как Фарук и предполагал, номер придумали в каком-нибудь европейском цирке. Инспектор манежа, просто помешанный на тренировке как людей, так и животных, перенес ее в их семейную палатку. Он натянул под крышей подобие веревочной лестницы. Устройство висело горизонтально по всей длине палатки, и в местах, где у обычной лестницы были ступеньки, Пратап сделал веревочные петли. Суман вставляла ноги в две таюгх петли и повисала вниз головой. Женщина раскачивалась из стороны в сторону, а ее ступни плотно стягивались петлями. Смысл тренировки заключался в том, чтобы научиться держать ступни под правильным углом к лодыжкам. После того, как акробатка набирала необходимую скорость движения, она начинала «идти» вверх ногами с одного конца лестницы на другой, раскручиваясь и вынимая ноги из одной петли и вставляя их в другие петли. При этом голова женщины находилась всего в нескольких сантиметрах от грязного пола их палатки. Пратап Сингх стоял рядом, готовый поймать ее в случае падения.
Однако когда Суман выполняла свой номер «Прогулка по небу» под куполом циркового шатра, ее голова находилась почти в 27 метрах от грязного пола, вдобавок она не пользовалась страхующей сеткой. Даже если бы Пратап Сингх попытался поймать женщину в момент падения, погибли бы они оба. Если бы инспектор манежа попытался добежать до того места, куда падала акробатка, он уменьшил бы силу удара, однако погиб бы сам.
Веревочная лестница имела восемнадцать петель, и публика в гробовом молчании считала шаги Суман. Сама артистка никогда их не считала, она говорила, что гораздо лучше «просто идти». Пратап не советовал ей смотреть вниз, потому что между куполом и далекой землей находились лишь перевернутые вверх лица, которые смотрели на нее и ждали ее падения.
Прошлое для Даруваллы походило на эти качающиеся, перевернутые лица. Лучше всего на них не смотреть. Это правило он хорошо усвоил.