9. ВТОРОЙ МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ

Двадцать лет назад, когда его привлекла в Гоа эпикурейская ностальгия по хорошо приготовленной свинине, которой индийская кухня уделяет мало внимания, а в Гоа она является коронным блюдом, доктор Дарувалла был обращен в христианство большим пальцем на правой ноге. О своем обращении он говорил с величайшей насмешливостью, подразумевая, однако, совсем не то, что он недавно видел чудесно сохранившуюся мумию святого Франциска Ксавьера. До того, как на доктора снизошло Божественное Откровение, он даже насмехался над останками святого, которые хранились в Старом Гоа, в стеклянном саркофаге базилики Де Бом Иисус.

Фарук представлял, что виной этому были не мощи миссионера, а желание позлить Джулию, поиграть ее религиозными чувствами. Вообще-то его жена не была примером глубоко верующей католички, и часто радовалась по поводу того, что непременное посещение церкви осталось где-то далеко, вместе с годами детства в Вене. Тем не менее накануне их свадьбы Фарук получил утомительные религиозные наставления от венского пастора. Фарук шел на поводу религиозных традиций только для того, чтобы успокоить тешу, — так он думал. Но даже и в этом случае Фарук, поддразнивая Джулию, называл церемонию освящения колец «ритуалом по омовению колец» и притворялся, что недоволен этой католической традицией, чего на самом деле не было. На самом деле доктор с удовольствием говорил священнику, что хотя он и не крещен, но всегда «верил в существование чего-то». Правда, в то время он не верил ни во что и мягко лгал священнику и теще, что не возражает, если его детей воспитают в духе римской католической церкви. Достигнутое соглашение с Джулией на этот вынужденный и совершенно невинный обман требовался для спокойствия ее матери.

Вообще-то крещение не принесло дочерям никакого вреда. Пока мать Джулии была жива и приезжала в Торонто посмотреть внучек или когда они всей семьей приезжали в Вену, никто не испытывал неудобств от посещения воскресной мессы. Фарук и Джулия говорили маленьким дочерям, что тем самым они делают бабушку счастливой. Дети хорошо воспринимали эту традицию и посещение храма приравнивалось к почетной обязанности, которая доставляет удовольствие члену их семьи, истинно верующему человеку. Никто не выступал против таких случайных демонстраций веры во Всевышнего, непривычных для них всех, может быть, даже и для тещи. Иногда Фарук думал, что мать Джулии проходила через все этапы богослужения только для того, чтобы доставить и м такое удовольствие.

Как правильно предполагали члены семьи, со смертью матери Джулии их вера еще более ослабла, а посещения церкви практически совсем прекратились. Вспоминая прошлое, доктор Дарувалла понял, что и дочери его восприняли религию со всеми этапами богослужения как необходимость доставить кому-то удовольствие. После того, как доктор принял христианство, они доставляли удовольствие ему, проходя через ритуалы венчания, соблюдая другие церемонии, предусмотренные обычаями канадской англиканской церкви. Возможно, поэтому отец Джулиан оказался так скептически настроен по отношению к чуду вступления Даруваллы в лоно церкви. Как считал отец ректор, то, что это случилось, могло быть только маленьким чудом. Другими словами, если бы доктор стал просто католиком, это вообще не было бы чудом.

Когда Фарук подумал, что пришло время поехать в Гоа, он сказал отцу:

— Для Джулии поездка будет чем-то вроде второго медового месяца.

— Какой может быть медовый месяц, — спросил Ловджи, — если вы берете с собой детей? — Его очень обижало, что им с женой не оставляют всех трех внучек.

Но Фарук знал, что девочки, которым исполнилось 11, 13 и 15 лет, не вынесут попечения двух стариков. Для них пляжи Гоа более манящая перспектива, чем возможность побыть с дедушкой и бабушкой. Тем более, что на отдыхе должен оказаться и Джон Д — все трое были влюблены в приемного старшего брата, охотно подчинялись ему и ловили каждое его слово. Под таким присмотром они готовы были оставаться как можно дольше.

В июне 1969 года Джону Д исполнилось 19 лет. Это был очень симпатичный европеец, особенно с точки зрения дочерей Даруваллы. Разумеется, Джулия и Фарук тоже восторгались красивым парнем, однако больше ценили его терпение и выдержку в обращении с девочками, чем привлекательную внешность. Не каждый юноша в его возрасте выдержит пылкое обожание трех несовершеннолетних девчонок, однако Джон Д был с ними приветливым и милым. Из-за того, что Джон получил образование в Швейцарии, его не напугают толпы «придурков», заполнивших все Гоа. Так думал Фарук, зная, что в 1969 году европейских и американских хиппи в Индии называли «придурками».

— Моя дорогая, — обращался Ловджи к Джулии, — что он называет «вторым медовым месяцем»? Он берет вас с дочерьми на грязные пляжи, где дебоширят придурки-хиппи, и все это из-за любви к жареной свинине!

С таким благословением молодая поросль семьи Дарувалла отбыла в бывшее владение Португалии. Фарук объяснил Джулии, Джону Д и равнодушным к его словам дочерям, что церкви и католические соборы Гоа самые пышные и безвкусные памятники христианства в Индии. Доктор Дарувалла считался знатоком архитектурных памятников Гоа. Он наслаждался монументальностью и массивностью зданий, однако порицал архитектурные излишества, хотя допускал их в еде.

Фарук сравнивал собор святой Катрин да Се, а также церковь Францисканцев с непримечательным на первый взгляд собором Святого Креста, отдавал ему предпочтение, но больше всего он восторгался базиликой Де Бом Иисус, что вовсе не свидетельствовало о его снобизме в архитектуре. Доктора забавляла глупость паломников, среди которых были даже индусы, толпившихся вокруг базилики в желании увидеть мумифицированные останки святого Франциска.

Многие в Индии думают, что святой Франциск принес больше пользы делу распространения христианства в этой стране после своей смерти, чем во время краткого пребывания там в течение всего нескольких месяцев при жизни. Монаха похоронили на маленьком острове недалеко от берега современного Гуанчжоу. Однако после того, как Франциск испытал дополнительное унижение от эксгумации трупа, люди заметили, что он почти совсем не разложился. Его чудесным образом сохранившиеся останки отвезли на корабле назад в Гоа, где они начали собирать толпы сумасшедших паломников. Больше" всего Фарук любил ту часть истории Франциска, которая была связана с необычным происшествием: в молитвенном экстазе некая женщина откусила палец правой ноги Ксавьера. И тогда Ватикан потребовал, чтобы его правую руку на корабле отправили в Рим. Если бы не такое подтверждение нетленности мощей, святого Франциска никогда бы не канонизировали.

О, как эта история нравилась Дарувалле! С каким страстным вниманием обозревал он реликвию, одетую в богатые покровы и помещенную в золотой саркофаг, инкрустированный изумрудами. Доктор предположил, что святого Франциска хранили под стеклом и на вершине остроконечного монумента для того, чтобы отбить охоту у других паломников, готовых доказать свою преданность, откусывая конечности святого. Посмеиваясь про себя, но сохраняя почтительное выражение лица, доктор осмотрел мавзолей со сдержанно-радостным чувством. Все вокруг, включая и саркофаг, оказалось разрисовано изображениями миссионерских подвигов Ксавьера. Однако ни картинки о приключениях святого, ни серебро, хрусталь, алебастр, полудрагоценные камни, ни даже розовый мрамор не произвели на Фарука такого впечатления, как откушенный палец ноги.

— По-моему, это — настоящее чудо! Увидев такое, даже я стану христианином! — скажет доктор.

В менее игривом настроении Фарук изводил супругу длинными рассказами о святой инквизиции в Гоа, когда религиозное рвение миссионеров, пришедших с португальцами, выразилось в насильственном обращении в христианство, в конфискации имущества индийцев, уничтожении индийских храмов, сжигании еретиков, а также в организации пышных манифестаций, демонстрирующих религиозную преданность верующих. Вероятно, старому Ловджи понравились бы рассуждения сына в столь безбожном стиле. А Джулию это раздражало. В такие моменты Фарук очень напоминал своего отца. Миссис Дарувалла суеверно пугалась, когда при ней оскорбляли религиозные чувства.

— Я же не издеваюсь над тем, что ты не веришь в Бога, так что не возлагай на меня вину за действия инквизиции и оставь в покое палец бедного святого Франциска, — выговаривала она мужу.

Фарук и Джулия лишь изредка действительно ругались друг с другом, но оба ценили дружескую шутку и розыгрыш. Из-за того, что на людях они не пытались сдерживать беззлобных перебранок, обычные наблюдатели могли увидеть в них довольно скандальную парочку. Во всяком случае именно так думал персонал гостиницы, официанты или печальная супружеская чета за соседним столиком, которым нечего было сказать друг другу. В 60-х годах, когда Даруваллы путешествовали всей семьей, к общему шуму добавился холерический темперамент трех их дочерей. Поэтому собираясь в отпуск, семья отклонила несколько приглашений и не поселилась на удобных виллах у друзей в Старом Гоа. Было принято мудрое и дипломатичное решение — не отягощать другие семьи, учесть, что они представляют собой довольно шумное скопище людей. Существовала еще одна скрытая причина их выбора — доктор любил поесть в любое время суток. Продлив жизнь хрупкому португальскому фарфору своих друзей и их мебели из красного дерева, семья остановилась в одном из отелей на берегу, где все выглядело отнюдь не новым, но где дети ничего не могли разбить и где никого не шокировал ненасытный аппетит Даруваллы. Обслуживающий персонал в потрепанной униформе совсем не обращал внимания на перебранки Фарука и Джулии, не говоря уже о безразличных ко всему миру клиентах отеля. Готовили там хотя и не очень вкусно, но обильно, продукты были свежие, а номера выглядели почти чистыми. В конце концов главным здесь было не это, а близкий пляж.

Отель «Бардез» назвал доктору один из молодых членов клуба Дакуорт. Фарук не мог вспомнить точно, кто же хвалил ему этот отель и по какому поводу, в памяти у него остались только обрывки рекомендаций. Жили там в основном европейцы, и Фарук подумал, что это понравится Джулии и поможет Джону Д чувствовать себя свободно. Жена высмеивала его тезис о свободе, заявляя, что абсурдно предполагать, будто молодой человек может чувствовать себя свободнее, чем он уже чувствует. Что же касалось европейских туристов, то они представлялись ей людьми того сорта, с которыми Джулии не хотелось бы общаться. Постояльцы были отнесены к «низшему сорту» даже по стандартам Джона Д. Видимо, обучаясь в цюрихском университете, Джон Д так же морально раскрепостился, как и другие студенты.

В семейном коллективе Джон явно выделялся крепким телосложением, спокойной манерой поведения, особенно на фоне дочерей Фарука. Хотя они не оставили без внимания необычных европейских туристов, однако льнули к Джону Д, поскольку он выступал в роли защитника их безопасности, когда молодые мужчины или женщины в тесемочных юбках-бикини оказывались с ними рядом. На самом деле их притягивало к семье Дарувалла желание получше рассмотреть Джона, тонкая красота которого выделяла его среди всех молодых людей, а 19-летних в особенности.

Даже Фарук любовался Джоном. От Джамшеда и Джозефины он знал, что юношу больше всего интересовало театральное искусство, особенно драматические роли. Однако глядя на Джона, Фарук думал, что брат и его жена ошибаются. Джулия поддержала его. Именно она первая сказала, что Джон Д выглядит, как кинозвезда, что на него хочется смотреть, даже когда он ничего не делает или ни о чем не говорит. К тому же по виду Джона невозможно определить его возраст.

Когда он чисто выбривал лицо, кожа у него оказывалась настолько гладкой, что он выглядел намного младше девятнадцати лет, почти мальчишкой. Но один день без бритвы делал его 25 — 28-летним мужчиной, здравомыслящим, самоуверенным и даже опасным.

— И ты это подразумеваешь, когда говоришь «кинозвезда»? — спросил Фарук жену.

— Это именно то, что привлекает женщин. Он в одно и то же время и мужчина и мальчик, — честно призналась Джулия.

В первые дни отпуска доктор оказался слишком занят, чтобы подумать о потенциальных возможностях Джона в роли кинозвезды. Джулия заставила мужа понервничать, вынуждая его вспомнить, кто же из членов клуба рекомендовал ему отель «Бардез». Разумеется, занятно наблюдать весь этот европейский сброд и колоритных местных жителей, но что, если другие члены клуба тоже отдыхали в этом же отеле? Джулия сказала, что в таком случае они словно бы и не уезжали из Бомбея.

Доктор нервно осматривал отель в поисках заблудившихся членов клуба Дакуорт. Он боялся, как бы супруги Сорабджи загадочным образом не материализовались в кафе-ресторане, как бы чета Баннерджи не выплыла на берег из Аравийского моря, или муж и жена Лал не выпрыгнули внезапно из-за пальмы, чтобы удивить его. А Фаруку хотелось побыстрее успокоиться, сосредоточиться и целиком отдаться литературному творчеству. Он уже давно испытывал такое желание.

Отпуск принес доктору новое разочарование — чтение уже не доставляло ему такого наслаждения, как раньше. Проще было смотреть кино, лениво следить за меняющимися изображениями на экране. Фарук очень гордился тем, что поддерживал интеллектуальную марку и не смотрел индийские фильмы, эти отбросы индийского кинематографа, белиберду из песен и насилия. Однако его захватывали неряшливо отснятые европейские и американские боевики, привлекал крутой киномусор, где все актеры белокожие, мускулистые, бесстрашные.

То, что нравилось Дарувалле на киноэкране, находилось в резком противоречии с тем, что нравилось читать его жене. С собой на каникулы Джулия захватила автобиографию английского писателя Энтони Трол-лопа. Жене нравилось зачитывать ему вслух захватившие ее абзацы — хорошо написанные, занятные или берушие за душу. Однако предвзятое отношение Фарука к Диккенсу перешло и на Троллопа, чьи романы он никогда не одолевал до конца, и чью автобиографию даже и не думал начинать читать. Джулии преимущественно нравилась художественная беллетристика, однако ее муж предполагал, что автобиография романиста — это тоже своего рода беллетристика, поскольку любой писатель не удержится от искушения приукрасить ее.

Увлечение жены заставило доктора задуматься о собственных нереализованных творческих способностях. Если он почти совсем перестал читать, то почему бы не попробовать самому написать что-нибудь? Не автобиографию — это удел людей, уже пользующихся известностью, тех, кто, по мнению Фарука, прожил богатую приключениями жизнь. А доктора никто не знал, жизнь его не содержала ничего захватывающего, и писать автобиографию не имело смысла. Тем не менее доктор подумал, что стоит тайком просмотреть Троллопа, когда жена этого не увидит. Вдруг книга даст ему хоть немного вдохновения, хотя в этом Фарук сильно сомневался.

К сожалению, другой книгой, которую взяла с собой его жена, оказался роман, вызвавший у него некоторую тревогу. Он уже пролистал книгу — содержание ее полностью посвящалось сексу. В дополнение к этому Дарувалла ничего не слышал об этом авторе, что напугало его так же сильно, как и явная эротика романа. Книга относилась к разряду искусно составленных, хорошо написанных романов, и это только усиливало тревогу доктора.

Обычно Дарувалла начинал читать романы с раздражением и нетерпеливо. В отличие от жены, читавшей текст вдумчиво, медленно, словно наслаждаясь, Фарук быстро проглядывал книгу, составляя в уме список мелких замечаний автору, до тех пор, пока не находил в тексте что-нибудь, убеждавшее его, что это — достойная книга. В ином случае он доходил до какой-либо грубой ошибки или явно скучных описаний и на этом чтение кончалось. Составляя для себя плохое мнение о романе, он придирался к Джулии за то, что она получала явное удовольствие от этого произведения. Читательские интересы его супруги казались безграничными, она прочитывала до конца почти все, что начинала. Дарувалла не понимал такой ненасытности.

Итак, в Гоа у них шел второй медовый месяц. фарук не очень вдумывался в это словосочетание. Не особенно он и флиртовал с женой с момента их приезда, кроме того он в испуге искал членов клуба Дакуорт, появление которых могло испортить отдых. Его очень огорчило содержание романа, который привезла с собой жена, хотя книга сексуально его возбудила. Может, Джулия ее еще не открывала. Он-то думал, что она ее читает, а может, она и не смотрела первую страницу. Интересно, что она будет делать со своей привычкой читать ему вслух понравившиеся места? Там же идет подробное описание одного полового акта за другим. Наверняка она слишком возбудится, чтобы прочитать ему эти отрывки. Однако доктор думал, не будет ли он сам возбужден чтением?

Роман настолько сильно его притягивал, что Фарук больше не мог читать его урывками. Он полюбил вдруг гамак, где мог уединиться с книгой, оборачивая ее газетой. Джулия пока не заметила пропажи, должно быть, еще читала Троллопа.

Сцена, захватившая его воображение, встретилась доктору уже на первых страницах. Рассказчик ехал в поезде по Франции. «Девушка напротив меня спала. Уголки ее маленького ротика опускались книзу под тяжестью горьких знаний». Дарувалла сразу почувствовал, что книга хороша, однако он заподозрил, что у нее печальный конец. Доктору никогда не приходило в голову то, что непреодолимым препятствием между ним и серьезной литературой служили трагические развязки произведений. Когда-то в молодые годы он предпочитал книги с плохим концом, но уже забыл об этом.

Книга была написана от первого лица. Уже к пятой главе Даруваллу смутило откровенное пристрастие рассказчика к подглядыванию эротических сцен. В этом была некая извращенность, ему понятная. «Когда она идет, я просто сгораю от желания при виде ее чисто женской походки, крупных бедер и маленькой талии». С присущей ему честностью доктор в этот момент подумал о жене. «В вырезе ее свитера виднелась белая полоска ложбинки между грудями. Я ничего не мог с собой сделать и не отвел от нее быстрого взгляда». Нравится ли

Джулии подобная литература? Пока он размышлял, роман на восьмой главе сделал такой поворот, что доктор почувствовал себя несчастным от зависти и желания. Он подумал: вот и наступил чей-то второй медовый месяц! «Она поворачивается спиной к нему. Одним махом девушка срывает с себя свитер, а потом неуклюжим движением дотягивается рукой до спины и расстегивает лифчик. Он медленно поворачивает ее к себе».

У Даруваллы вызывал подозрение автор, который от первого лица живописал сексуальные переживания путешествующего за границей молодого американца и восемнадцатилетней французской девушки из провинции по имени Анна-Мария. Фарук не понимал, что беспокоящее присутствие автора на страницах книги рождает у читателя такое же нетерпеливое желание продвинуться вперед, подсмотреть, что будет дальше. А дальше Фарук читал: «На следующее утро они опять делают это. Серый свет раннего рассвета. У нее изо рта плохо пахнет».

Доктор истолковал эти слова так, что один из любовников должен умереть, поскольку неприятный запах изо рта по-своему намекал на аморальность происходящего. Фарук хотел бросить чтение, однако это ему не удалось. Он решил, что ему не нравится молодой американец, поскольку того содержал отец и у него даже не было работы. У доктора сердце кровью обливалось от переживаний за француженку, поскольку та потеряла девственность. Доктор не предполагал, что именно так он и должен был реагировать на текст.

Из-за того, что медицинская практика доктора представляла собой дело, состоящее в основном из чистых намерений, он плохо представлял жизнь реального мира, сосредоточившись на врожденных дефектах, деформациях и ранениях у детей, которым он пытался восстановить суставы до полагающейся им кондиции. В реальном мире у людей отсутствовали столь же ясные мотивы поведения.

Дарувалла думал, что он только дочитает эту главу, но уже кончал девятую. В полуденную жару он лежал в гамаке под неподвижными ветвями кокосовых пальм и пальмарека, росших на небольшом расстоянии от пляжа. Запах кокосов, рыбы и соли оттенялся запахом гашиша, плывущим вдоль берега. Там, где пляж заканчивался тропической завесой сплетенных между собой растений, за маленький кусочек тени соревновались между собой прилавок торговца сахарным тростником и вагончик, где продавали коктейли с соком манго. Здесь песок был влажным от выплеснутых из стаканов кусочков льда.

Семья доктора занимала несколько комнат, составлявших целый этаж отеля «Бардез», и огромный балкон. К сожалению, там висел лишь один гамак, который занимал Джон Д. Доктор решил уговорить его вернуться в свою комнату хотя бы на одну ночь. Дарувалле очень хотелось поспать в гамаке на балконе. Они с Джулией могли потерпеть и одну ночь спать раздельно. Так он думал, подразумевая, что они с женой не имели привычки заниматься любовью каждую ночь или даже так часто, как дважды в неделю. И он вздохнул, припомнив, что пришел к ним и второй медовый месяц.

Размышляя над тем, чтобы десятую главу оставить на следующий раз, Фарук внезапно двинулся дальше. Как и полагается хорошему роману, действие, не сулившее ему ничего неожиданного, вдруг нанесло внезапный удар. «Затем торопливо, будто приняв запоздалое решение, он снял одежду и юркнул в постель сзади нее. Такой акт всех нас страшит. Вокруг них в молчании замер город. На молочно-белом циферблате часов стрелки одновременно передвинулись на новое место. Поезда следуют по расписанию. По пустым улицам иногда промелькнут желтые габаритные огни случайной машины, а часы звонят каждые пятнадцать, тридцать и шестьдесят минут. Она касается основания его члена рукой так мягко, будто трогает цветы. Он засунут до конца внутрь нее. Женщина трогает его яйца и начинает медленно извиваться под ним. Все еще полусонный мужчина немножко приподнимается и пальцем дотрагивается до влажного овала ее влагалища. В этот момент он кончает, как бык. На длительное время они остаются соединенными и все еще безмолвными. Именно эти действия скрепляют их союз, делают его таким прочным. Эти грубые животные действия возбуждают в них чувство любви».

Здесь Дарувалла перевел дух и остановился. Он был вынужден остановиться, чтобы скрыть книгой эрекцию своего члена. Она стала возвышаться над нижней частью его живота наподобие маленькой палатки. Он был в шоке, когда среди огненной прозы, на фоне строгой элегантности текста ему на глаза попались эти слова: «член», «яйца», «влажный овал влагалища». Половой акт, совершенный любовниками, получил наименование «животные действия». Прикрыв глаза. Фа-рук подумал, читала ли Джулия эту часть книги? Обычно его не трогало, что она испытывала, читая вслух понравившиеся отрывки из текста. Жена бесхитростно делилась с ним своими переживаниями, однако они редко оказывали какое-либо воздействие на доктора. Теперь Дарувалла почувствовал странную потребность обсудить с ней свое впечатление от книги. И как только он об этом подумал, поднявшийся торчком его член коснулся поразительной книги.

Открыв глаза, Дарувалла подумал, что он, наверное, умер и проснулся в том месте, которое христиане называют адом: рядом с гамаком, уставившись на него, стояли ОНИ, представители клуба Дакуорт, которых он совершенно не выносил.

— Ты читаешь эту книгу или используешь ее как снотворное? — спросила Промила Рай. Рядом с ней доктор увидел ее единственного уцелевшего племянника, этого противного и когда-то безволосого мальчика Рахула. И сейчас с парнем что-то творилось, поскольку теперь он выглядел как женщина. Разумеется, это был уже не племянник, поскольку у него выросли женские груди. Вполне понятно, от такого зрелища Дарувалла потерял дар речи.

— Ты все еще спишь? — Промила Рай нагнула голову так, чтобы прочесть название романа и фамилию автора, в то время как Фарук крепко прижимал книгу к животу, пытаясь скрыть эрекцию от Промилы и этого ужасного племянника с женскими грудями.

— «Спорт и приятное времяпрепровождение». Никогда не слышала об этой книге, — фыркнула Промила, прочитав вслух название.

— Очень хорошая книга, — заверил ее Фарук.

— Джеймс Солтер. Кто это такой? — с подозрением спросила женщина, прочитав фамилию автора.

— Кто-то очень замечательный, — ответил доктор.

— Ну тогда о чем эта книга? — нетерпеливо дернулась Промила.

— О Франции, о настоящей Франции, — сказал Дарувалла, вспомнив слова из книги.

Прошло уже несколько лет с тех пор, как он видел тетушку Рай в последний раз. Мать Фарука, Мехер, упоминала о частых поездках Промилы за рубеж, и о том, что операция по омоложению лица прошла у нее не очень удачно. Глядя из гамака снизу вверх, доктор заметил неестественную гладкость кожи под глазами и дряблые участки, которые необходимо было еще натягивать. Женщина напоминала собой чудовищного индюка редкой породы, с огромной бородой, закрывающей складками горло. Стоит ли удивляться, что некий мужчина два раза изменил решение перед алтарем и не взял ее в жены. Скорее могло изумить то, что у него хватило смелости во второй раз так близко подойти к Промиле Рай. Эта женщина, которую старый Ловджи называл «мисс Хавишем номер два», не только оказалась отвергнутой дважды, но выглядела в два раза более мстительной, в два раза более ужасной и вдвое больше извращенной, судя по ее странному племяннику с женскими грудями.

— Ты помнишь Рахула? — спросила доктора Промила и, чтобы удостовериться, насколько внимательно ее слушают, своим длинным пальцем с выступающими на нем сосудами постучала по обложке книги, все еще маскировавшей эрекцию члена. Когда доктор перевел взгляд на Рахула, он почувствовал, что скрывать уже нечего.

— О да, конечно, Рахул! — Дарувалла помнил о нем разные слухи, но ужаснее всего было то, что племянник бурно демонстрировал свои гомосексуальные наклонности, возможно, в память о брате Субдохе. Именно в тот ужасный сезон муссона 1949 года Невил Иден так шокировал Фарука рассказом о диете из спагетти, которая очищает прямую кишку для занятия мужеложеством. Потом они вместе погибли в автокатастрофе. Доктор предполагал, что молодой Рахул сильно переживал смерть брата, но не до такой же степени!

— Рахул уже немного изменил свой пол, — сказала тетушка Промила вульгарным тоном, который можно было объяснить сложностью и непредсказуемостью этих перемен.

— Я еще прохожу изменения, тетушка, и закончен не до конца, — поправил ее Рахул голосом, отражающим борьбу мужских и женских гормонов, и посмотрел на Даруваллу.

— Понятно, — ответил доктор, который, однако, ничего не понял. Он не мог постигнуть изменений, происшедших в организме Рахула, не говоря уже о том, каким образом они будут доведены «до конца». Груди, хотя и выглядели маленькими, имели хорошую форму и казались упругими. Губы стали полнее и мягче, чем те, которые доктор помнил. Макияж вокруг глаз был нанесен без всякого излишества. Сколько же ему лет? Фарук прикинул — если во время консультации у старого Ловджи по поводу необъяснимого отсутствия волос мальчику исполнилось лет 8 — 10, а в 1949 году — лет 13, то сейчас Рахулу было чуть за тридцать. Лежа в гамаке и видя Рахула только до пояса, доктор отметил, что талия у него такая же стройная и гибкая, как у молодой девушки. Значит, применялся гормональный препарат группы эстрогенов и, судя по размерам грудей и отсутствию волос на подбородке, применялся успешно. Что касается голоса, то изменить его можно лишь в будущем, поскольку и мужской и женский тембр голоса при речи сильно переплетались.

Кастрировали ли Рахула? Отважился ли кто-нибудь спросить его об этом? На вид он более женоподобен, чем большинство хиджр. И почему ему должны отрезать пенис, чтобы завершить изменение пола «до конца»? Неужели ему нужно настоящее влагалище? Неужели это влагалище будут конструировать хирургическим путем, выворачивая наизнанку член и вшивая все это внутрь? Дарувалла с благодарностью подумал, что он — всего лишь ортопед.

— Ты поменяешь свое имя тоже? — только и спросил он у Рахула.

Рахул храбро, словно флиртуя, улыбнулся Фаруку.

— Нет, только после того, как я стану настоящей женщиной, — в его голосе по-прежнему воевали друг с другом мужское и женское начала.

— Понятно. — Доктор сделал попытку улыбнуться в ответ, чтобы выглядеть спокойным.

Промила еще раз напугала Фарука, постучав пальцем по обложке книги, которую он крепко держал.

— Здесь все семейство? — спросила тетушка Рай, произнося слово «семейство» так, будто имелось в виду все население, рост которого вышел из-под контроля.

— Да, — ответил Дарувалла.

— И тот красивый мальчик, надеюсь, здесь. Я хочу, чтобы и Рахул его увидел, — сказала Промила.

— Ему, должно быть, восемнадцать, нет, девятнадцать лет, — мечтательно произнес Рахул.

— Да, девятнадцать, — жестким тоном подтвердил Дарувалла.

— Пускай мне его никто не показывает. Хочу убедиться, смогу ли я сам определить его в толпе. — Рахул повернулся и зашагал по пляжу.

Доктор подумал, что уходил он специально под таким углом, чтобы предоставить ему наилучшую возможность лицезреть из гамака свои женские бедра. Модное сари выгодно подчеркивало ягодицы племянника, перетянутый верх сари столь же хорошо выделял груди. Однако Фарук критично отметил, что руки у него для женщины чересчур велики, плечи излишне широкие, вверху на руках просматриваются чрезмерно большие бицепсы. Кроме того, ноги казались слишком длинными, а коленки выглядели излишне крепкими. Рахул смотрелся и некрасивым и не до конца законченным, чтобы быть женщиной.

— Не кажется ли она тебе изысканной? — прошептала Промила на ухо доктору. Она нагнулась над гамаком, и Фарук почувствовал, как тяжелое серебряное ожерелье стукнуло его по груди. Итак, в восприятии тетки Рахул уже полностью законченная женщина.

— Она кажется… женственной, — сказал Дарувалла тетушке, преисполненной гордости.

— Она уже женственна, — поправила его Рай.

— Да, конечно, — ответил доктор, чувствуя себя как в западне в сетях гамака.

Промила словно распростерла над ним крылья, подобно птице-грабительнице или какой-то злой курице. Всюду чувствовался ее запах — смесь сандалового дерева, жидкости для бальзамирования трупов, лука и торфяного болота. Доктору захотелось блевануть. Он почувствовал, как Промила потянула к себе роман Джеймса Солтера, однако схватился обеими руками за книгу.

— Если это такая хорошая книга, надеюсь, ты мне ее дашь почитать, — сказала она с сомнением.

— Думаю, следующей ее будет читать Мехер, — произнес доктор, однако он ошибся и вместо имени жены назвал имя матери.

— Разве Мехер тоже здесь? — быстро спросила Промила.

— Нет, я имел в виду Джулию, — виновато произнес

Фарук.

По тому, какой звук издала тетушка, он догадался, о чем она подумала. Промила представила его сексуальную жизнь убогой и скучной, ему нет еще и сорока, а он уже путает свою мать с женой! Дарувалла стыдился и сердился одновременно. То, что вначале опечалило его в романе Джеймса Солтера, потом его привлекло. Он почувствовал желание, возбуждение, но не такое, как от порнографии. Чтение оказалось таким изысканным и эротичным, что он захотел поделиться им с Джулией. Как легко и прекрасно этот роман заставил его почувствовать себя опять молодым.

Но тут явились Промила и Рахул, эти сексуально извращенные существа, и испортили ему настроение. Неестественные, испорченные, они бросили тень на то, что показалось ему естественно сексуальным. Фарук подумал, ему следует предупредить Джулию, что Промила и ее племянник с женскими грудями рыскают по окрестностям. И своим несовершеннолетним дочерям они должны объяснить, что с Рахулом не все в порядке. Не говоря уже о Джоне Д. Доктору очень не понравилось желание Рахула самому «определить» Джона в толпе.

Промила несомненно поделилась со своим племянником-педиком соображениями о том, что их Джон слишком прекрасен для сына Дэнни Миллса. Не пошел ли Рахул искать Джона из-за того, что этот транссексуал надеялся найти в милом мальчике нечто педерастическое от Невила Идена.

Тетушка отвернулась от гамака, будто обозревала окрестный пляж в поисках «изысканного» Рахула, и Фарук воспользовался возможностью, чтобы взглянуть на тыльную часть ее шеи. Он тут же пожалел об этом, поскольку из бледных морщин на него смотрел шишкообразный нарост с характерными признаками меланомы. Фарук подумал, что вряд ли сможет посоветовать Промиле обратиться к врачу. Опухоли не входили в компетенцию ортопеда, кроме того, он помнил, как зло откликнулась тетушка на диагноз старого Ловджи относительно вполне нормального состояния волосяного покрова Рахула. Не поспешил ли с диагнозом отец? Вероятно, отсутствие волос и являлось ранним симптомом, показывающим, что у Рахула что-то неладное с половой системой.

К чему же тогда относился странный и необъяснимый вопрос относительно доктора Тата? Фарук с усилием вспомнил, что в день, когда Промила и Рахул подвезли старого дурака в дом семьи Дарувалла, шел разговор о том, зачем тетушка и племянник встречались с этим гинекологом. Мало вероятно, чтобы в «лучшую и известнейшую клинику по гинекологии и проблемам материнства» обращалась Промила. Эта женщина никогда не стала бы рисковать своими драгоценными органами, обращаясь к врачу, по общему мнению, хуже среднего уровня. Тогда Ловджи предположил, что пациентом доктора Тата мог оказаться Рахул.

— Это что-то, связанное с проблемой отсутствия волос, — так сказал старший Дарувалла.

Теперь гинеколог Тата уже отошел в мир иной. В соответствии с традициями прежних времен, его сын, работавший акушером-гинекологом, убрал из названия клиники слова «лучшая и известнейшая». Однако сам он от этого не стал талантливее. Согласно тому же общему мнению, сын пошел в отца. В медицинских кругах Бомбея его часто называли или «Тата-второй», или «Тата номер два». Тем не менее, он мог сохранить записи отца. Фаруку было интересно получить более подробные сведения об отсутствии волос у Рахула.

Доктора занимало то, насколько единодушными оказались тетушка и племянник в вопросе о необходимости изменения пола у Рахула и почему они обратились к хирургу-гинекологу. Вы никогда не пойдете к врачу, специализирующемуся по тем органам, которые вы хотите иметь. Скорее вы остановите выбор на том, кто знает толк в органах, которые у вас уже имеются!

В таком случае Рахулу понадобился бы хирург-уролог. Но никакой ответственно относящийся к своим обязанностям врач не согласился бы по первому требованию пациента делать ему комплексную операцию по изменению пола — здесь, несомненно, возникла бы нужда в психиатре, в его оценке возможных отклонений в сознании пациента.

В Индии закон вообще запрещает подобные операции, хотя это не мешает хиджрам кастрировать себя. Кастовая обязанность хиджры состоит в ликвидации мужских половых признаков у себе подобного человека. Рахулу явно не грозило бремя выполнения этого «долга». Выбор пола у племянника мотивировался какими-то другими соображениями. Он не хотел вступать в клан всеми отвергаемых евнухов-трансвеститов «третьего пола», но планировал переменить половые признаки «до конца». Дарувалла допускал, что Рахул хотел стать настоящей женщиной.

— Вероятно, молодой Сидхва порекомендовал тебе отель «Бардез», — холодно обронила Промила, заставив его тут же вспомнить источник информации. Этот молодой человек поразил Фарука извращенностью своих интересов, однако по поводу отеля «Бардез» Сидхва говорил с энтузиазмом и долго.

— Да, это — Сидхва, — подтвердил доктор.

Промила уставилась вниз на Фарука, все еще лежащего в гамаке. Чем-то ее взгляд напоминал холодные глаза рептилии. В них не было даже намека на жалость. В них просматривалась лишь заинтересованность ящерицы, увидевшей муху.

— Я ему сказала, что «Бардез» — это мой отель, куда я приезжаю много лет, — словно припечатала Промила.

Фарук подумал, какой страшный выбор он сделал. Но тетушка уже не обращала на него внимания. По крайней мере, на сегодня он перестал для нее существовать и она уходила прочь, не обременяя себя и намеком на церемонию, которая хотя бы отдаленно напоминала обычную вежливость. Когда хотела, она демонстрировала хорошие манеры и щепетильно относилась ко всем требованиям этикета.

Доктор вздохнул. Джулии предстоит услышать от него плохую новость — два отвратительнейших члена клуба Дакуорт появились в их отеле, обещавшем им хороший отдых. Хорошая новость была связана с романом Джеймса Солтера «Спорт и приятное времяпрепровождение». Фаруку исполнилось 39 лет, но никакая книга за последние годы в такой степени не завладела его умом и чувствами.

Дарувалла захотел свою жену. Это случилось внезапно, чувство оказалось тревожащим и бесстыдным — так к Джулии он никогда не относился. Фарук поразился силе прозы Солтера, которая одновременно доставляла ему эстетическое наслаждение и вызывала у него подъем чувств, гораздо больший, чем просто эрекция. Он пробудил в Фаруке все чувства.

На пляже у него были особые отношения с песком. В полдень он так жег ступни, что не хотелось снимать сандалии. Теперь доктор спокойно шел по пляжу босиком, и песок казался ему идеальным. Сейчас он вспомнил о том, что не раз мечтал встать утром так рано, чтобы ощутить самое холодное прикосновение песка к ступням ног. Душу Фарука, безусловно, взволновал второй медовый месяц, и он решил написать письмо Джеймсу Солтеру.

Всю оставшуюся жизнь доктор будет корить себя за то, что так и не написал то письмо. Однако в июне 1969 года на пляже в Гоа на краткий миг Фарук почувствовал себя новым человеком. Ему оставалось прожить всего один день до встречи с незнакомкой, чей голос из автоответчика и через двадцать лет наполнил его ужасом.

— Это он? Это — доктор? — спросит она. Впервые услышав эти вопросы, он и не подумал, в какой мир вторгается.