10. ПЕРЕКРЕЩИВАЮЩИЕСЯ ПУТИ
Тестирование на сифилис
У входа в отель «Бардез» дежурный остановил Фарука и сказал, что молодая женщина из общины хиппи в Анджуне обошла все отели по пляжу в поисках доктора. Женщина эта прихрамывала.
— Есть ли здесь какой-нибудь доктор? — спрашивала она.
В отеле «Бардез» прислуга в два счета выставила ее за дверь, однако не было уверенности в том, что она не вернется, о чем дежурный и предупредил доктора. На пляже Калангута никто не станет заниматься проблемами ее ноги. Если она дойдет так далеко, что окажется в Агуаде, ее направят обратно. Кто-нибудь может даже вызвать полицию из-за ее ужасного внешнего вида.
Фарук старался высоко держать честь клана Парси, его честных людей, выступающих за социальную справедливость. Разумеется, его долг помочь калекам и изувеченным, а прихрамывающая девушка как раз входила в ту категорию людей, знакомых ему как врачу-ортопеду. Это был его случай, здесь требовались его знания, не то что с Рахулом Раем, желавшим стать женщиной «до конца».
Доктор не стал сердиться на персонал отеля, они выставили хромающую девушку за дверь, чтобы не мешать его отдыху. Эти люди хотели защитить его, хотя, видимо, им доставило удовольствие оскорбить придурковатую хиппи. В конце 60-х годов многие жители Гоа враждебно относились к европейским и американским хиппи, заполнившим все пляжи. Из-за того, что они почти не тратили денег, а некоторые даже занимались воровством, в глазах состоятельных западных и индийских туристов хиппи представали как нежелательный элемент. Жители Гоа хотели видеть у себя только богатых туристов. Поэтому доктор Дарувалла не осуждал действия персонала отеля и предупредил, что если хромающая хиппи вернется, он хочет ее осмотреть.
Это решение очень разочаровало пожилого официанта, разносившего чай между отелем и различными кемпингами на берегу моря, где стояло немало строений, состоящих всего лишь из воткнутых в песок четырех шестов, увенчанных крышей из сухих ветвей кокосовой пальмы. Разносчик чая несколько раз подходил к нему с просьбой о консультации, когда доктор лежал в гамаке под пальмами. Фарук согласился посмотреть старика из чистого интереса к постановке диагноза. Али Ахмед выглядел лет на 80, однако он заявлял, что ему только 60. Доктор увидел у него четкие признаки врожденного сифилиса уже при первом осмотре. У Ахмеда были «зубы Хатчинсона» — колышкообразной формы передние зубы. Диагноз подтверждала глухота разносчика чая, а также характерная замутненность роговой оболочки глаз.
Фаруку недоставало четвертого признака заболевания, довольно редкого при врожденных формах сифилиса, — зрачка Аргила Робертсона, более часто наблюдаемого при сифилисе от полового контакта. Требовалось, чтобы старик повернулся лицом в сторону восходящего солнца, и Дарувалла ломал голову, как добиться этого, не вызывая подозрения старика. И он придумал.
Из гамака, к которому поднесли чай, Фарук смотрел на Аравийское море. На берегу сзади него утреннее солнце бросало раскаленные лучи на деревню, откуда над пляжем растекался запах разделываемых кокосовых орехов.
— Что это за запах, Али? Откуда он? — спросил доктор, смотря в подернутые дымкой глаза Али Ахмеда.
Желая удостовериться, что его услышат, он говорил очень громко, обращаясь к разносчику чая в момент, когда тот сфокусировал зрение, подавая доктору стакан. Его зрачки сузились, чтобы рассмотреть близкий объект — стакан чая. Когда доктор задал свой вопрос, Али Ахмед перевел взгляд в направлении деревни, далеких вершин кокосовых пальм. И хотя ему в лицо бил резкий солнечный свет, зрачки его не сузились, реагируя на ослепительное сияние. Доктор удостоверился, что перед ним классический признак зрачка Аргила Робертсона.
Фарук вспомнил обожаемого профессора по инфекционным болезням Фрица Майтнера, поучавшего студентов, как лучше всего запомнить особенность зрачка Аргила Робертсона: «надо думать о проститутке, влагалище которой не сжимается, приспосабливаясь к члену, но реагирует». Это говорилось в мужской аудитории, и все студенты смеялись, однако Фарук смеялся за компанию: молодой Дарувалла не имел дела с проститутками, хотя и в Бомбее, и в Вене их было предостаточно.
— Фени, — сказал разносчик чая по поводу запаха. Но доктор уже знал ответ, как и то, что зрачки некоторых сифилитиков не реагируют на свет.
Соблазнительная сцена в книге
В деревне и даже в далеком ГТанджиме из кокосовых орехов выгоняли самогон под названием «фени». Тяжелый и сладковато-приторный запах пойла стоял над всеми отдыхающими на пляже.
Доктор Дарувалла и члены его семьи уже стали любимцами персонала отеля. Их радостно приветствовали в небольшом ресторанчике, пристроенном к зданию, а также в таверне на берегу моря. Фарук давал хорошие чаевые, его жена на фоне грязных хиппи казалась красавицей. Миленькие светлокожие дочери еще не вышли из подросткового возраста. Шокирующе красивый Джон Д завораживал как европейцев, так и индийцев. Персонал гостиницы извинялся за противный запах самогона-фени только перед немногими семьями, подобными семье доктора.
В мае и июне перед сезоном муссонов знающие иностранцы и индийцы не поедут на пляжи Гоа из-за чрезмерной жары. Однако именно в этот период здесь отдыхают уехавшие за границу люди, которые хотят встретиться со своими родственниками и друзьями. Школьные занятия уже закончились, на рынках изобилие мелких креветок, омаров и рыбы, наступает время полного созревания кокосовых орехов (хотя Фаруку больше нравились плоды манго). Чтобы поддержать праздничное настроение, католическая церковь широко отмечает многочисленные престольные праздники. В то время доктор еще не стал христианином, но он ничего не имел против участия в парочке банкетов.
Католики Гоа больше уже не составляют большинства верующих, поскольку в начале века для разработки залежей железной руды сюда приехало много индусов. Однако Фарук, как и его отец, продолжал считать, что здесь живет еще достаточно «римлян». Португальское влияние осталось лишь в монументальной архитектуре, которую Дарувалла любил, да в местной кухне, от которой он получал не меньшее удовольствие. Кроме того, на рыбацких лодках часто встречалось название «Король Христос». В ту пору в Бомбее вошли в моду наклейки на бамперы машин, комические или религиозные, и доктор шутил, что зги названия лодок все равно что местный вариант наклеек на бамперы. Джулии не понравилась шутка, как не нравилось его постоянное зубоскальство по поводу останков святого Франциска.
— Не знаю, как можно оправдать канонизацию, — говорил доктор Джону Д, поскольку жена бы его не слушала, а также потому, что молодой человек в университете немного изучал теологию. Как предполагал Фарук, в Цюрихе она могла быть только протестантская. — Представь, пожалуйста! Безумная женщина откусывает палец ноги Ксавьера, а они отрезают его руку и посылают ее в Рим! — разглагольствовал Фарук перед молодым человеком.
Они сидели за завтраком. Джон только улыбнулся. Девочки, глядя на него, тоже заулыбались. Когда Фарук взглянул на жену, он удивился: она ответила на его взгляд улыбкой. Совершенно очевидно, жена ни слова не слышала из того, что он говорил. Фарук покраснел. Улыбка Джулии предназначалась только ему. Она вся светилась любовью. Без сомнения, жена хочет напомнить ему об удовольствии, полученном прошлой ночью. И это на глазах у Джона Д и дочерей! Похоже, события прошлой ночи и глаза жены на следующее утро в итоге сделают-таки их отпуск вторым медовым месяцем.
А все началось с чтения в постели и совершенно невинного. Жена уткнулась в Троллопа, а он ничего не читал, потому что набирался смелости, чтобы извлечь из-под газеты «Спорт и приятное времяпрепровождение» и открыть его прямо перед женой. Пока что он лежал на спине, положив ладони на живот, где что-то громко булькало. Вероятно, виновата была свинина, или, может быть, это разговор за обедом привел его в такое состояние. Именно тогда доктор пытался объяснить семье свою потребность в серьезном литературном творчестве. Кончилось все тем, что дочери не обратили на него никакого внимания, а Джулия поняла все неправильно. Ей показалось, что он хочет писать статьи в раздел «Медицинские советы» газет «Таймс оф Индиа» или «Глоуб энд Мейл».
Джон Д посоветовал Фаруку вести личный дневник. Он сказал, что сам однажды занимался подобным занятием и ему это нравилось, пока дневник не украла его подружка и у него не пропала потребность писать. На этих словах беседа подошла к критической точке, поскольку дочери Даруваллы стали надоедать Джону вопросах о том, сколько он имел подружек. Ведь это был конец 60-х годов, когда даже невинные девочки говорили так, будто знали все о сексе. Фарука неприятно удивило, что его дочери явно спрашивали Джона о количестве женщин, с которыми тот переспал. К его огромному облегчению молодой человек с присущим ему тактом умело и изящно обошел этот вопрос. Но проблема нереализованных литературных способностей Фарука сошла с повестки дня и была полностью проигнорирована.
Но все-таки она не ускользнула от внимания его Жены. Прислонившись к горе подушек, в то время как
Фарук лежал на спине, Джулия пошла в нападение на него с цитатой из Троллопа.
— Послушай-ка это, дорогой. «5 совсем юные годы, когда мне исполнилось пятнадцать лет, я пристрастился к опасной привычке вести дневник, к привычке, которая продолжалась в течение десяти лет. Заполненные тетради пролежали у меня без надобности до 1870 года. Я ни разу их не смотрел, а когда прочитал, то, сильно краснея за содержание, все уничтожил. Эти записи убедили меня в собственной глупости, незнании, нескромности, лени, экстравагантности и тщеславии. Однако ведение дневника приучило меня быстро писать и научило с легкостью выражать свои мысли», — прочитала Джулия.
— Я не имею ни желания, ни потребности вести дневник. И к тому же мне уже известно, как выражать свои мысли с легкостью, — взвился Фарук.
— Не стоит так обижаться. Я думала, ты заинтересуешься самой проблемой, — ответила Джулия.
— Я хочу создать что-нибудь. Совсем не интересно записывать детали своей убогой земной жизни, — объявил с пафосом Фарук.
— Мне совсем не кажется, что наша жизнь во всех смыслах убогая, — не согласилась Джулия.
— Конечно, нет. Я имел в виду только то, что хочу попробовать себя в чем-то творческом. Я хочу что-нибудь придумать, — сказал доктор, осознав свою предыдущую ошибку.
— Ты имеешь в виду беллетристику?
— Да, в идеале мне хочется сочинить роман, но не думаю, что он получится очень хорошим.
— Ну, есть разные формы романов, — ободрила его Джулия.
Расхрабрившись, доктор Дарувалла вытащил роман Солтера из-под газеты, лежащей рядом с кроватью. Он медленно и осторожно подносил его к себе, будто страшное оружие, что на самом деле соответствовало действительности.
— Например, не думаю, что мне удастся написать такой же хороший роман, как этот, — задумчиво произнес Фарук.
— Я бы так не думала, — сказала Джулия, взглянув на обложку книги и снова возвращаясь к Троллопу.
Так доктор получил подтверждение тому, что его жена уже прочитала этот роман.
— Ты читала Солтера? — спросил он с деланным безразличием.
— О да, я взяла его с собой, чтобы еще раз перечитать, — ответила жена, не отрываясь от своей книги.
— Думаю, тебе он понравился. — Дарувалла старался говорить легко и небрежно.
— Да, очень понравился… А тебе? — спросила жена после длинной паузы.
— Я нахожу его довольно хорошим, но некоторых читателей могут шокировать или оскорбить определенные абзацы, — признался доктор.
— Возможно. О каких абзацах ты думаешь? — Жена закрыла книгу Троллопа и повернулась к нему.
Хотя все складывалось совсем не так, как он представлял, однако он ничего не имел против такого развития событий. Из-за того, что Джулия забрала себе все подушки, Фарук перевернулся на живот и приподнялся на локтях. Начал он со сравнительно осторожного абзаца.
— «Наконец он останавливается, наклоняется над ней, чтобы полюбоваться. Она не видит его. Волосы спадают на ее щеку. Ее кожа кажется очень белой. Он целует ее в щеку и потом без усилия, как будто пришпоривая любимую кобылу, начинает опять. Женщина оживает с мягким вздохом, будто ее кто-то спас, вытащив из воды», — громко читает Фарук.
— Трудно представить, чтобы кого-то шокировал этот абзац. — Джулия тоже перевернулась на живот и подложила подушки себе под грудь.
Доктор Дарувалла прочистил горло. Потолочный вентилятор гнал воздух вниз, трепал густые волосы Джулии. Они рассыпались, закрывая ей глаза. Когда доктор задержал дыхание, он услышал, как она дышит. Джулия уткнулась лицом в ладони, а Фарук читал дальше.
— «Она не может получить удовлетворение и не хочет оставить его в покое. Женщина снимает одежду и зовет его. Один раз ночью и два раза утром мужчина подчиняется ее желанию. В темноте ночи он лежит без сна, когда огни Дижона отражаются на потолке, а бульвары безлюдны. Какая невеселая ночь. Потоки дождя подают на землю. Тяжелые капли стучат в канаве рядом с их окном, однако они в теплом гнездышке. Они — это голубки под крышей, а вокруг везде вода от дождя. Мужчина и женщина лежат, утопая в перине, и неторопливо вдыхают ночной воздух. Его сперма медленно движется внутри нее, просачиваясь наружу между ее ног», — читает Дарувалла.
— Да, вот это получше, — говорит Джулия. Когда доктор взглянул на жену, то увидел, как она подняла лицо, чтобы посмотреть на него. Желтый и дрожащий огонь керосиновой лампы не делал ее лицо лицом привидения, как это получалось от лунного света, падавшего на нее в их первый медовый месяц. Ночь после свадьбы они хотели провести в одном из заснеженных зимних городков в альпийской части Австрии. Поезд из Вены настолько запоздал, что их не хотели пускать в отель, несмотря на то, что номер они заказывали заранее. К тому времени, когда они разделись, приняли ванну и забрались в постель, пробило уже два часа ночи и близилось утро. Перина оказалась такой же белоснежной, как отражавшие лунный свет заснеженные горы, отчего за окном так и не темнело. Однако во второй медовый месяц доктор чуть не испортил их романтического настроения, предприняв некоторую критику Солтера.
— Я не уверен, насколько это точно, что сперма движется медленно. Думаю, с точки зрения физиологии не сперма, а семенная жидкость может просачиваться между ног, — уточнил он.
— Боже мой, Фарук! Дай мне книгу, — попросила жена.
Хотя в книге ничего не было отмечено, Джулия без труда нашла тот абзац, который искала. Фарук повернулся на бок и наблюдал, как она читала вслух.
— «А ктому времени, когда он подкладывает подушку под живот женщины, она уже совсем мокрая от пота. Одним долгим и изысканным движением он вводит свой член внутрь и начинает медленное движение. Когда он уже вот-вот должен закончить, мужчина вынимает член и дает ему остыть. Потом он начинает опять, направляя его одной рукой, будто делает спортивную подачу партнеру. Женщина начинает двигать бедрами и вскрикивать, будто она молится какому-то лунному богу. Затем он опять вынимает член и спокойно ждет. Его взгляд падает на кремы для лица, различные бутылочки на тумбочке перед зеркалом. Они отвлекают его внимание. Наличие всех этих мелочей пугает, будто это — вещественные доказательства. Они еще раз начинают и теперь не прерывают акт до тех пор, пока женщина невскрикивает, а он спускает сперму длинными и судорожными рывками. Ему кажется, головка члена упирается во что-то твердое, как кость», — читает Джулия, после чего передает Фаруку книгу.
— Теперь твоя очередь, — говорит Джулия.
Она тоже ложится набок и смотрит на него. Когда Фарук начинает читать, жена закрывает глаза. Он видит ее лицо на подушке почти так же, как тогда утром в Альпах, где в городишке Сент-Антон он проснулся под скрип лыжных ботинок по хорошо утоптанному снегу. Тогда казалось, армия лыжников марширует через город по направлению к подъемнику. Только он и Джулия приехали туда вовсе не для катания на лыжах. Глядя на спящее лицо жены, Фарук подумал, что они прибыли в городок, чтобы трахаться. Именно так они и провели неделю, делая короткие выходы на заснеженные улицы городка, а потом торопясь обратно на пуховую постель. По вечерам их аппетит не уступал аппетиту лыжников. Когда Джулия читала, глядя на нее Фарук вспомнил каждый день и все ночи в Сент-Антоне.
— «Он думает об официантах в казино, о публике в кинозалах, о темных отелях, когда она лежит на животе. Затем безо всякого усилия, будто он садится за хорошо накрытый стол, мужчина вводит свой член. Потом они лежат на боку, и он старается не двигаться, ощущая лишь небольшое конвульсивное подрагивание тела, похожее на то, как извивается рыба». — Его очередь читать.
Пока Фарук искал другой абзац, жена открыла глаза.
— Не останавливайся, — попросила она. Доктор нашел то, что искал — довольно короткий и простой отрывок.
— «Ее груди стали твердыми, а влагалище — мокрым… » — Думаю, найдутся читатели, которые будут шокированы или обижены этими словами, — прокомментировал Дарувалла после паузы.
— Только не я, — произнесла Джулия.
Он закрыл книгу и снова положил ее под газету, расстеленную на полу. Когда Фарук перекатился по кровати обратно к жене, она подложила подушку под бедра и ждала его. Фарук дотронулся до ее грудей.
— Твои груди стали твердыми.
— Нет, они не твердые. Мои груди старые и мягкие, — прошептала жена.
— Мягкие мне больше нравятся, — отозвался Дарувалла.
— Мое влагалище стало мокрым, — произнесла Джулия после того, как он ее поцеловал.
— Не может быть! — сказал он инстинктивно, не думая, о чем говорит. Однако, когда она взяла его руку и дотронулась ею до себя, он обнаружил, что Джулия не обманывает.
Утром солнечный свет пробился сквозь узкие проемы в жалюзи и лег горизонтальными полосками на пустой стене цвета кофейного напитка. Газету на полу облюбовала маленькая ящерица — геккон. Лишь ее мордочка выглядывала между страниц. Дарувалла протянул руку, чтобы взять роман «Спорт и приятное времяпрепровождение», геккон шмыгнул под кровать.
«Стало мокрым! » — произнес Фарук про себя, и, думая, что жена еще спит, тихонько открыл книгу.
— Читай вслух, — пробормотала Джулия.
Депрессия после ленча
Утром Дарувалла воспринимал мир обновленным, исполненный уверенности в своих половых способностях. Рахул Рай, завязавший разговор с Джоном, выглядел привлекательной «девушкой» в короткой юбке-бикини, однако внизу у живота материал ее поднимался маленьким бугорком, предоставляя доказательство обманчивости такого впечатления. Это дало доктору достаточное основание для мужского разговора с Джоном, пока Джулия с дочерьми сидела на пляже.
— Я должен тебе кое-что сказать о Рахуле, — начал Дарувалла, прогуливаясь с Джоном у кромки воды.
— Как зовут эту девушку? — поинтересовался милый мальчик.
— Зовут этого парня Рахул. Если ты посмотришь ему в трусы, то найдешь пенис и пару яиц. И все это довольно маленького размера, — выпалил Фарук.
Они продолжали прогулку по берегу, а Джон Д, казалось, пристально изучал гладкие морские камешки и закругленные, поломанные кусочки ракушек.
— Груди выглядят настоящими, — после некоторого молчания констатировал Джон.
— Наверняка это работа гормональных препаратов. — Доктор приступил к описанию действия эстрогенов, рассказал, как растут груди и бедра, как пенис становится маленького размера. Яйца уменьшаются и начинают напоминать вульву, а пенис усыхает до того, что по виду напоминает клитор. Доктор объяснил все, что ему было об этом известно, как и об операции по полному изменению пола человека.
— Вот до чего дошло дело, — заметил Джон. Затем они обсудили вопрос о том, кем должен интересоваться Рахул, мужчинами или женщинами. Из-за его желания стать женщиной Дарувалла сделал вывод, что паренек проявляет сексуальный интерес к мужчинам.
— Трудно только сказать, правда ли это, — предположил Джон.
Когда они вернулись туда, где дочери Даруваллы расположились в строении, на крыше которого лежали ветви пальм, то увидели, как Рахул Рай разговаривает с Джулией.
— Думаю, его интересуют молодые мужчины, однако, предполагаю, и девушки на что-нибудь сгодятся, — позже сказала Джулия.
Доктор размышлял, на что «сгодятся» Рахулу девушки. Как ему конфиденциально сообщила Промила, для бедного Рахула наступило «плохое время». Скорее всего они приехали из Бомбея не вместе, а здесь встретились только в отеле. Племянник провел уже неделю в этом районе один, и Промила упомянула о его «друзьях-хиппи» где-то в районе Анджуны. Дела пошли не так, как хотел Рахул. Промила продолжала рассказ, несмотря на то, что доктор ничего больше не хотел узнать.
— Предполагаю, произошли сексуальные контакты, от которых Рахул пришел в замешательство, — сказала тетушка Дарувалле.
— Да, вероятно, — вяло согласился доктор.
В обычном состоянии его бы огорчило такое известие, однако Дарувалла все еще был под впечатлением своих воспоминаний о сексуальных победах над Джулией. Но ни они, ни жара не влияли на силу аппетита доктора.
В полдень солнце палило нещадно, не было даже намека на ветерок. Ряды пальм вдоль берега моря стояли по стойке смирно, замерли и большие старые деревья дальше от берега. В деревнях и городках жизнь словно остановилась. Даже скрипучий трехколесный велосипед велорикши с поврежденной муфтой не мог расшевелить и поднять ни одну собаку. Если бы в воздухе не носился тяжелый запах самогона-фени, доктор предположил бы, что воздух совсем не движется.
К еде это никакого отношения не имело. Он начал с устриц и тушеных креветок в соусе из йогурта и горчицы, потом попробовал рыбу виндалуу, подливка к которой оказалась настолько острой, что верхняя губа сразу онемела, так что доктор несколько раз глубоко вдохнул. На обед доктор выпивал две порции сильно охлажденной водки-фени, а на десерт заказывал вино марки «Бебинка». Жена довольствовалась местным блюдом «ксасути», которое она ела вместе с дочерьми. Это было довольно острое жаркое, смягчала его подливка с добавлением кокосового молока, пряностей и мускатного ореха. На десерт девочки заказывали замороженные ломтики плодов манго. Доктор Дарувалла был наказан за свое гурманство тем, что никакая еда не могла унять пожара у него во рту. В качестве лекарства он заказывал холодное пиво, после чего критиковал жену за то, что она разрешала девочкам выпивать так много сока сахарного тростника.
— Им станет плохо от такого количества сахара, — упрекнул он жену.
— Подумать только, кто об этом говорит! — нашлась Джулия.
Фарук надулся. И пиво оказалось неизвестной марки, которую он не смог запомнить. Однако в памяти у него осталась часть надписи на этикетке, гласившая: «Спиртные напитки губят страну, семью и жизнь».
Несмотря на неуемный аппетит, полнота доктора не казалась чрезмерной. Причин было несколько. Прежде всего, рост. Фарук был невысок, с аккуратными маленькими руками, аккуратными и четкими чертами округлого лица, казавшегося по-мальчишески молодым и доброжелательным. Руки и ноги доктор имел тонкие и жилистые, а зад у него никак не выделялся. Даже крошечный живот в форме котла по-своему подчеркивал аккуратность, опрятность и складность доктора. Фарук носил маленькую, хорошо подстриженную бородку и любил тщательно выбривать себе щеки и шею. Когда он еще носил усы, они также выглядели аккуратными и маленькими. Кожа у Даруваллы казалась не темнее, чем скорлупа миндального ореха, а черные волосы вскоре обещали полностью поседеть. Его густым волосам не грозила лысина. Фарук коротко подстригал затылок и боковую часть выше ушей, однако оставлял длинные волосы сверху, из-за чего они слегка завивались. Маленькие уши Даруваллы плотно прилегали к голове и не оттопыривались. Темно-коричневые глаза казались черными и большими на аккуратном лице. А может быть, они действительно были большими. Только выражение глаз выдавало то, что их хозяин готов есть с утра и до ночи.
Доктора нельзя было назвать симпатичным человеком, только если рядом был молодой Джон Д. В общем-то, Дарувалла принадлежал к категории маленьких, плотных мужчин с небольшим животом в форме котла.
Пока он тратил силы, переваривая обед, ему в голову могла прийти мысль, что другие люди ведут себя более разумно. Джон Д, например, не обедал в полуденную жару, демонстрируя и самодисциплину и самоограничение в еде, — в будущем ему это предстоит уже как кинозвезде. Вместо обеда он совершал длительные прогулки по берегу. Плавал он изредка, лишь для того, чтобы охладиться. Трудно сказать, гулял ли он по пляжу, чтобы посмотреть на собравшихся там молодых женщин, или чтобы предоставить им прекрасную возможность полюбоваться собой.
Доктор настолько размяк от еды, что едва обратил внимание на то, что Рахула нигде не видно. Значит, будущий транссексуал не преследует сейчас Джона. Его тетушка лишь немного прошлась с молодым человеком вдоль моря. Похоже было на то, что Джон Д быстро отбил у нее охоту идти с ним дальше, или объявив о своем желании посетить следующую деревню или назвав еще более отдаленное селение. Промила возвратилась в тень своего бунгало, покрытого ветвями пальмы, где начала обмазываться большим количеством масел и химических реактивов. На солнце тетушка появлялась в шляпе с немыслимо огромными полями, словно был еще шанс защитить пораженную раком кожу.
Дочери Даруваллы в бунгало тоже умаслили свои юные и прекрасные тела и пошли по берегу, лавируя между загоравшими европейцами, которых в это время года было еще немного. Родители запрещали девочкам ходить вместе с Джоном на полуденные прогулки, считая, что молодой человек заслужил несколько спокойных часов.
Наиболее мудро в полдень вела себя жена доктора — она скрывалась в относительной прохладе комнат второго этажа. На затененном балконе Джулия читала или дремала, поскольку здесь стояла деревянная кровать и висел гамак, который облюбовал Джон Д.
Для Фарука полдень также являлся временем послеобеденного сна. Он с трудом мог представить, что сможет осилить подъем на второй этаж отеля. Из таверны открывался вид на его балкон. Доктор с вожделением смотрел в том направлении и думал… о гамаке. Хорошо бы поспать там этой ночью. Если противомоскитная сетка не повреждена, это будет совсем удобно, можно всю ночь слушать морской прибой. Чем больше Джон будет спать в гамаке, тем сильнее он привыкнет к мысли, что это только его спальное место. Здесь, однако, его размышления приняли иное направление, мечты о гамаке уступили место вспышке сексуального интереса Фарука к жене, а также к тому, что он обсудил с ней не все абзацы книги Солтера.
Доктор Дарувалла хотел узнать, что еще он написал. Несмотря на обострение интереса к жене, доктор чувствовал и некоторую депрессию. Разумеется, проза Солтера превосходила то, о чем он мечтал или стремился достичь, однако Дарувалла правильно предположил: один из любовников должен умереть. Такая сильная страсть и любовь недолговечны. И заканчивался роман на щемящей ноте, доставляя ему боль. Закрывая книгу, доктор почувствовал, что автор насмехается над жизнью, которую он вел с Джулией и которой так дорожил. Это действительно насмешка?
Об оставшейся в живых француженке Анне-Марии в финале автор говорит следующее. «Она замужем и, по-видимому, имеет детей. По воскресеньям они вместе гуляют под сияющим солнцем. Они ходят в гости к друзьям, разговаривают, возвращаются вечером домой. Это — полнокровная жизнь, о которой мы все так мечтаем». Не было ли в этом абзаце скрытой жестокости? Почему говорится, что именно о такой жизни «мы все так мечтаем»? А разве семейная жизнь сходна с огненной страстью любовной интриги? Дарувалла в этом сомневался.
Больше всего доктора беспокоила концовка романа, заставившая его ощутить собственную некомпетентность и отсутствие опыта. Но еще более стыдной была уверенность в том, что Джулия наверняка объяснит ему окончание романа таким образом, чтобы он смог правильно его понять. Все дело, скажет она, в интонации чтения. Вероятно, автор подразумевал иронию, но не сарказм. Проза Солтера кристально чистая, а если что-то в ней неясно, то это зависит только от читателя.
Фарука от романиста Солтера или любого другого состоявшегося писателя отделяло нечто большее, чем виртуозное владение словом. Они творили, исходя из своего видения мира. Они верили в то, что изображали, и вкладывали в произведения страсть собственного творческого убеждения. А убежденность Фарука ограничивалась лишь ощущением того, что он хочет заниматься литературным творчеством. В мире много писателей среднего уровня и Фарука не очень грела идея стать одним из них. Выход существовал: нужно избрать менее постыдную форму литературного развлечения и если не получится роман, может быть, остановиться на сценарии. Хотя бы к кинофильмам, это не так серьезно и по объему немного. Может быть, отсутствие творческого горения не помешает заявить о себе в этом деле?
Такого рода размышления и прикидки сильно смущали доктора, поскольку он, еще не приступая к литературному труду, уже пришел к компромиссу. Эта неприятная мысль заставила его подумать о возможности найти утешение в объятиях жены, однако, глядя на далекий балкон, он не почувствовал себя ближе к Джулии. К тому же соседство фени с пивом в его желудке отнюдь не являлось хорошей прелюдией к любовным приключениям, особенно в такую жару. В полуденном аду раскаленного воздуха Дарувалла вспомнил поразившие его слова, написанные Солтером: «Чем яснее человек видит окружающий мир, тем сильнее он должен делать вид, что этого мира не существует». Доктор подумал, что список неизвестных ему явлений в жизни все более удлиняется.
К примеру, Дарувалла не знал названия толстого вьющегося растения, которое выросло так, что закрывало второй и третий этажи отеля «Бардез». Ствол его активно использовали маленькие полосатые белки, ловко бегавшие вверх и вниз. А по ночам белок сменяли ящерицы, сильно превосходя их в скорости и проворстве. Когда эту стену отеля освещало солнце, на стволе лианы распускались маленькие бледно-розовые цветочки. Дарувалла не знал, что не цветы привлекают сюда зябликов, так как эти птицы едят только семена. Не представлял он, что у висящего на лиане зеленого попугая на лапе четыре пальца, два из которых обращены вперед, а два — назад. Все эти подробности прошли мимо него, незримо увеличив неведомую ему сторону жизни. Вот каким типичным обывателем являлся этот человек, в чем-то потерявший ясную цель, в чем-то неправильно информированный, не ориентирующийся в новых условиях и обстоятельствах. Однако даже переевший доктор несомненно выглядел привлекательным мужчиной, чего не скажешь о каждом обывателе.
Грязная хиппи
Фарук задремал за столом таверны и один из прислуживавших в отеле мальчиков предложил натянуть для него гамак в тени кокосовых пальм. Сетуя на то, что гамак висит слишком близко к основному пляжу отеля и что здесь его будут донимать песчаные мухи, доктор тем не менее проверил гамак на прочность. Гамак выдержал его вес, некоторое время Дарувалла не чувствовал укусов песчаных мух, поэтому пришлось дать мальчику чаевые.
Мальчика-посыльного звали Пункай и он работал только для того, чтобы получать чаевые. Все сообщения, которые он передавал отдыхающим в отеле, в ресторанчике или в таверне, чаще всего сочинял он сам и они оказывались совершенно бесполезными. Например, Пункай спросил доктора, нужно ли сбегать в отель и сообщить «миссис Доктор», что ее муж спит в гамаке около пляжа. Получив отрицательный ответ, через некоторое время мальчик опять появился вблизи гамака.
— Миссис Доктор читает что-то вроде книги, — отрапортовал посыльный.
— Убирайся, Пункай, — сказал Дарувалла, но, тем не менее дал мальчику чаевые. Лежа в гамаке, доктор размышлял, что читает его жена: Троллопа или Солтера?
Загруженный желудок не помешал Фаруку уснуть. Правда, сон был не глубокий. Ему мешала напряженная работа пищеварительного тракта, громкое бульканье, рычание и внезапная отрыжка. Доктор посапывал, время от времени просыпался от мыслей о том, что его дочери утонули, или их хватил солнечный удар, или на них напали и изнасиловали. После этого он снова дремал.
На границе сна и яви в его воображении появлялись и растворялись подробности изменения пола Ра-хула. Эти мысли перемещались из сознания в подсознание, подобно запаху перегоняемого самогона-фени. Такое экзотическое отклонение от обычного течения мыслей, вторгаясь в стандартные представления Фарука, соседствовало с его стереотипами о непорочности дочерей и преданности жены. Немного за их пределы выходили представления Даруваллы о Джоне Д, поскольку доктор мечтал, чтобы молодому человеку удалось подняться выше отвратительных обстоятельств его рождения и поведения родной матери. Во сне Дарувалла думал, что если бы ему удалось запечатлеть свои впечатления в романе, он стал бы таким же профессиональным литератором, как Солтер.
К сожалению, яркая и броская внешность парня, самоуверенные манеры скрывали отсутствие в нем других способностей. Печально, но парень не из способных. В своей оценке Фарук не расходился во мнении с братом и его женой, поскольку и Джамшед, и Джозефина уверенно полагали, что у Джона нет будущего. Учился он без всякого интереса. Но, может быть, это и свидетельствовало о его склонности к драматическому искусству?
А почему бы и нет? Забывая, что такая мысль исходила от Джулии, доктор решил, что Джон Д сможет стать кинозвездой. Внезапно Дарувалла в этом уверился: либо Джон будет знаменитым киноартистом, либо никем не будет. Это судьба. Так впервые доктор почувствовал, что даже мимолетное отчаяние способно превратиться в закваску, от которой забурлит сок его творческого процесса. Именно соки творчества в сочетании с более известным науке желудочным соком дали толчок воображению Даруваллы.
В этот самый момент доктор очнулся в результате сильной отрыжки и страшного беспокойства. Он приподнялся в гамаке, чтобы убедиться: его дочери не пострадали ни от сил природы, ни от мужских рук — после чего снова смежил очи, раскрыл рот и уронил руку, касаясь пальцами пляжного песка.
Прошел полдень, и пляж стал остывать. Поднявшийся ветерок чуть раскачал гамак, где лежал Дарувалла, все еще переваривая пишу. Он чувствовал во рту горьковатый привкус — или от рыбы виндалуу, или от пива. Пучило живот. Фарук приоткрыл глаза, чтобы посмотреть, нет ли кого-нибудь поблизости от гамака, в этом случае пускать газы будет не очень вежливо. И увидел рядом этого паразита Пункая, этого совершенно бесполезного посыльного.
— Она вернулась, — сказал мальчик.
— Убирайся, Пункай, — произнес Дарувалла.
— Она ищет вас, хиппи с пораненной ногой, — доложил посыльный, выговаривая «хыппы» так, что доктор, все еще поглощенный сложным процессом пищеварения, не понял его.
— Убирайся, Пункай, — повторил доктор, а потом увидел, что к нему приближается прихрамывающая женщина.
— Это он? Это — доктор? — спросила она Пункая.
— Ты жди здесь! Сначала я спрошу доктора! — приказал ей мальчик.
На первый взгляд женщине можно было дать лет 18 — 25. Широкие плечи, крупные груди, большие бедра. С толстыми коленками и огромными руками, которыми она за рубашку приподняла мальчика над землей и бросила его спиной в песок.
— Уё..вай отсюда.
Пункай поднялся и побежал к отелю. Фарук опустил ноги из гамака и посмотрел на женщину. Когда он встал, то поразился, как послеобеденный бриз охладил песок. И еще больше его поразило, насколько незнакомка оказалась выше его ростом. Фарук быстро нагнулся, чтобы надеть сандалии, и увидел, что женщина пришла без обуви и одна ее нога раздулась до размеров, в два раза превосходящих другую. Пока доктор находился в согнутом положении, незнакомка повернула опухшую ногу и показала ему грязную, гноящуюся подошву.
— Наступила на какое-то стеклышко. Думала, что все куски уже вытащила, однако оказалось не так, — медленно произнесла она.
Доктор взял ее ступню в свои руки и почувствовал, как женщина тяжело оперлась на его плечо, чтобы удержать равновесие. На подошве виднелось несколько маленьких красных ранок, затянутых вздувшейся от внутреннего нарыва кожей. В середине стопы просматривался нарыв размером с куриное яйцо, в центре его из разреза длиной 2 — 3 сантиметра сочился гной.
Дарувалла поглядел вверх на женщину, однако она смотрела в другую сторону. Он поразился не только ее росту, но и массивности всех частей тела. Была она не просто полная, но по-крестьянски мускулистая. Ноги грязные, заросшие золотистыми волосами, ширинка коротко подрезанных голубых джинсов разорвана и из дырки торчит ужасный клок золотистых волос ее лобка. Женщина носила черную теннисную рубашку без рукавов с эмблемой в виде серебристого черепа и перекрещенных костей. Ее огромные, болтающиеся груди нависали над Фаруком, подобно какому-то предупреждению. Когда доктор поднялся и рассмотрел ее лицо, то понял: женщине не более 18 лет, ее полные, круглые щеки были покрыты веснушками. Губы незнакомки вздулись от солнечных ожогов, по той же причине слезла кожа с маленького носа. Выгоревшие волосы спутались в клубок и лишились естественного цвета от смазки, которую она наносила, чтобы уберечься от загара.
Поразили доктора ее глаза — не только своим светлым оттенком и небесной голубизной, но и взглядом настороженного животного. Как только женщина обнаружила, что на нее смотрят, ее зрачки сузились как у животного, и впились в него. Теперь зверь включил все свои инстинкты. Не выдержав напряженности взгляда незнакомки, доктор вынужденно отвел глаза.
— Думаю, мне необходимы какие-нибудь антибиотики, — сказала молодая женщина.
— Да, у вас заражение. Мне придется разрезать нарыв. Там внутри что-то есть и оно должно выйти наружу, — ответил доктор. От сильного воспаления лимфатические узлы на ноге у нее опухли.
Женщина вздрогнула, и доктор почувствовал запах, не похожий на запах пота из подмышек. Это был терпкий запах мочи вместе с тяжелым духом разложения и гнили.
— Вам совершенно необходимо вымыться, перед тем как я сделаю надрез. — Дарувалла уставился на ее руки, на комочки запекшейся крови под ногтями. После того, как женщина еще раз передернула плечами, доктор отошел от нее на шаг.
— И где вы хотите делать операцию? — спросила она, оглядываясь вокруг.
Из таверны за ними наблюдал бармен. В ресторанчике только за одним столом сидели любители фени, но и эти обалдевшие от чрезмерной дозы пьяницы тоже уставились на женщину.
— В нашем отеле есть ванна. Моя жена поможет вам, — сказал доктор.
— Я знаю, как принимать ванну, — сообщила ему незнакомка.
С такой ногой женщина вряд ли могла прийти издалека, размышлял Фарук, глядя, как тяжело ей дается расстояние от таверны до отеля. Когда они поднимались по лестнице в номер, женщина изо всех сил опиралась на перила.
— Неужели вы шли из Анджуны? — спросил Фарук.
— Я из Айовы, — ответила женщина.
На короткое мгновение Дарувалла не понял ответа, поскольку мысленно вспоминал, где в Гоа расположена Айова. Потом он засмеялся, но женщина его не поддержала.
— Я имел в виду, где вы остановились в Гоа?
— Я нигде не остановилась и как только смогу идти, то поплыву на пароме в Бомбей, — ответила незнакомка.
— Но где вы порезали ногу? — настаивал доктор.
— На каком-то стекле рядом с Анджуной.
Их разговор, ее тяжелое передвижение по лестнице стоили доктору немало сил. Он зашел в комнату, так как хотел предупредить Джулию, что нашел на пляже пациентку или что она его разыскала.
Пока молодая женщина принимала ванну, Фарук и Джулия безмолвно рассматривали на балконе потрепанный матерчатый рюкзак, который она здесь оставила. По всей видимости, незнакомка не собиралась переодеваться или одежда в рюкзаке была грязнее той, что она носила на себе, хотя это с трудом представлялось. Разглядывая смешные матерчатые значки, пришитые к клапану рюкзака, Дарувалла подумал, что они как напоминание о прошлых временах. Он различил символ мира, голубые цветы, изображение кролика, американский флаг с нарисованной на нем свиной мордой, еще один серебристый череп с перекрещенными костями. Доктор не смог опознать черно-желтое угрожающее изображение птицы, поскольку посчитал его одним из вариантов американского орла, а это был ястреб Херки, символ спортивных команд штата Айова. Только вглядываясь в него с более близкого расстояния, Фарук прочитал слова под черно-желтой птицей: «Вперед, ястребы! »
— Она, должно быть, из какого-то странного клуба, — сказал доктор жене.
В ответ Джулия лишь вздохнула, что являлось показателем ее безразличного отношения, хотя она еще не отошла от шока при виде гигантской молодой женщины, отрастившей под мышками огромные пучки светлых волос.
В ванной комнате женщина дважды наполнила ванну и спустила воду.
Вначале она побрила ноги, но не дотронулась до подмышек, поскольку берегла там волосы, как свидетельство своей революционности. Их, как и волосы на лобке, женщина считала «мехом». Воспользовавшись бритвой Даруваллы, она захотела ее украсть, однако вспомнила, что оставила рюкзак на балконе, и положила бритву на место. Тут ее догнали воспоминания, от которых она вздрогнула.
Когда женщина опустилась в ванну во второй раз, она почувствовала себя такой уставшей, что мгновенно заснула. Но как только ее рта коснулась вода, она сразу же очнулась. Вымыв шампунем голову, прополоскав горло и намылившись, она снова спустила воду и наполнила ванну в третий раз, дав воде подняться до горла.
Странно, но убийства не вызвали у нее и капельки сожаления. Здесь не было ее вины, прямой вины. Она отказывалась ее чувствовать, поскольку абсолютно ничего не могла поделать, чтобы спасти жертвы. На минуту женщина подумала, что даже не пыталась предотвратить эти убийства. Потом она решила, что сама также является жертвой, и нечто вроде всеобщего абсолюта повисло над ней, похожее на пар, поднимающийся от воды в ванной.
Вода оказалась настолько горячей, что она, не выдержав, зарычала, и пришла в изумление, увидев сверху грязную накипь. И это несмотря на то, что она принимала ванну уже третий раз.