7. ДОКТОР ПРЯЧЕТСЯ В СПАЛЬНЕ
Теперь слоны рассердятся
Прошлое — это лабиринт. Как найти из него выход? В холле не оказалось темнокожих женщин на велосипедах, однако доктора остановил голос жены, доносившийся с веранды, где Джулия услаждала Дхара своим любимым видом на дорогу, идущую вдоль морского берега. Случалось, Дхар спал на веранде, когда задерживался допоздна и ночью не хотел возвращаться домой. Иногда он ночевал там, когда прилетал в Бомбей и хотел привыкнуть к запаху города. Дхар утверждал, что в этом секрет его почти моментального привыкания к Индии.
В воздухе Цюриха, откуда он приезжал, едва ощутимо пахло ресторанной едой, двигателями машин, горящими каминами и канализационными колодцами. В Бомбее же висел смог, небо коптили два или три миллиона печек, на которых в трущобах готовили еду. В воздухе стояла вонь гниющих овощей, экскрементов четырех-пяти миллионов людей, многие испражнялись прямо на обочинах дорог или на берегу моря. Однако проходило два-три дня пребывания в Бомбее и
Дхар заявлял, что его не раздражают городские запахи. Доктору Дарувалле требовалось для этого две-три недели — запах экскрементов пропитал воздух огромного города, где почти половина жителей пользовались туалетами на улицах, живя в домах без канализации.
В холле, где пахло плесенью от стен, доктор быстро снял сандалии вынул все необходимое из папки и старого темно-коричневого врачебного чемодана, машинально отметив, что зонтики в стойке покрылись пылью, поскольку со времени сезона дождей прошло уже три месяца. Из кухни доносился запах жареной баранины с соусом и доктор подумал, что на ужин сегодня то же самое, что и вчера. Запах еды предупреждал: у его жены ностальгия. Джулия переходила на немецкий всегда, когда оставалась с Дхаром.
Фарук вслушивался в австрийское произношение жены и перед его мысленным взором представала восемнадцатилетняя Джулия, за которой он ухаживал, старый дом в стиле бидермейер с желтыми стенами. В фойе рядом с пальмой стоял бюст Франца Грилъпарцера, в гостиной висели детские портреты — такие невинные личики. Уют дополняли бесчисленные фарфоровые птички и серебряные антилопы. Фарук вспомнил тот вечер, когда он сделал неловкое нервное движение и сахарницей разбил красочный стеклянный абажур лампы.
В той комнате было двое часов. Одни каждые полчаса играли несколько тактов вальса Ланнера и каждый час — фрагмент вальса Штрауса. Вторые часы, с разницей в минуту, играли фрагменты Бетховена и Шуберта. Фарук вспомнил, что пока Джулия и ее мать убирали осколки стекла, оставшиеся от абажура, сначала он услышал Штрауса, а затем Шуберта.
Припоминая их совместные чаепития в Вене, Дарувалла легко мог представить, какой была его супруга в девичестве. Она всегда одевалась в стиле, который бы понравился леди Дакуорт. Джулия носила кремовую блузку с пышными рукавами и высоким гофрированным воротником. Говорили они по-немецки, поскольку ее мать не владела английским языком также хорошо, как Джулия. Теперь Фарук говорил с женой по-немецки лишь изредка. Немецкий остался языком их любви, на котором они ворковали тогда в темноте и Джулия сказала ему: «Я нахожу тебя очень симпатичным». Она сказала это после двух лет их знакомства. тем не менее ему показалось, что девушка слишком поторопилась, и он ничего ей не ответил. Фарука терзала мысль, как ему сформулировать проклятый вопрос: как она относится к цвету его кожи? Внезапно он услышал:
— Особенно мне нравится твоя кожа. Она очень привлекательна рядом с моей, — сказала Джулия.
Наверное, когда люди говорят, что какой-то язык романтичен, на самом деле они наслаждаются воспоминаниями о прошлом, с ним связанном. Слушая, как Джулия говорила с Дхаром по-немецки, Фарук ощущал определенную степень интимности их отношений.
Его жена называла Дхара Джоном Д — так мальчика называли когда-то слуги, а она переняла у них эту кличку. Джулия и Фарук переняли многие словечки своих слуг, стариков Налина и Сварупы. Дети доктора и Джон Д всегда звали служанку Рупа. Слуги пережили и Ловджи и Мехер, у которых они когда-то работали. Работа в доме Фарука и Джулии была для старых слуг, словно выход на пенсию, поскольку хозяева редко жили в Бомбее. Когда они отсутствовали, слуги поддерживали порядок в квартире, что не отнимало у них много сил. Если бы Фарук продал квартиру, то куда бы делись эти старики? Он договорился с женой, что продаст апартаменты только после смерти слуг.
Хотя Дарувалла продолжал возвращаться в Индию, он редко останавливался в Бомбее на длительный срок, и поэтому мог позволить себе жить в приличном отеле. Однажды коллега по работе обронил замечание, что Фарук очень консервативно относится к вещам.
— Фарук не консервативен, скорее он экстравагантен. Он содержит квартиру в Бомбее, чтобы бывшим слугам отца было где жить, — — ответила канадцу Джулия.
В холле Дарувалла услышал, как его супруга упомянула «ожерелье королевы». Так местные жители называли цепочку огней вдоль улицы Марин-драйв, когда они светили еще белым цветом. Теперь из-за густого смога у огней был желтый оттенок и Джулия говорила, что он совершенно не напоминает королевское ожерелье.
«Все же насколько она жительница Европы! » — произнес про себя Дарувалла. Ему нравилось, что жена не теряла привычек Старого Света ни в Канаде, ни в Индии, оставаясь верна себе. Она всюду «одевалась к ужину», не подлаживалась ни к местным привычкам, ни к акценту. Сейчас Дарувалла не слышал, что она говорила, он воспринимал только характерное звучание немецкого, улавливая свойственную жене мягкость произношения и точность формулировок. Но если жена что-то говорит о королевском ожерелье, значит, и речи быть не может о неприятном для Дхара известии. У доктора упало сердце: оказывается, как сильно он мечтал о том, чтобы его миновала чаша сия, чтобы Джулия сама рассказала все их «милому мальчику».
Затем заговорил Джон Д, Дарувалла поймал себя на том, что ему это неприятно. Доктор плохо представлял себе Инспектора Дхара, говорящего по-немецки. Странно, по-немецки Джон говорил более энергично, чем по-английски. Это открытие для него символизировало ту отчужденность, которая явно ширилась между ними. Но если подумать, ничего удивительного здесь нет. Дхар учился в Цюрихском университете и большую часть жизни провел в Швейцарии. Актерские роли в театре Шауспильхаус в Цюрихе оказались для него более важными и ценными, чем коммерческий успех его Инспектора Дхара. Почему же его немецкому языку не быть более совершенным?
Когда Дхар обращался к Джулии, голос его был естественным и приветливым, и Фарук почувствовал ревнивый укол. Застарелое чувство! Снова он подумал, что жена нравится Дхару больше, чем он сам. И это после всего, что он для него сделал! Он устыдился, когда понял, что думает об этом с таким же сожалением, с каким отец думает о своем сыне.
Дарувалла неслышно прошел на кухню, где шум кухонных машин, готовивших ужин, заглушал тренированный голос актера. Они все еще говорили о королевском ожерелье, однако внезапно он услышал свое имя. Дхар сменил тему, он вспомнил о том времени, когда Фарук взял его с собой посмотреть слонов в море. Доктор закрыл глаза. Ему не хотелось бы слышать продолжения, он боялся уловить в голосе Джона Д жалобные нотки. Дорогой мальчик припоминал фестиваль Ганеша Чакуорти. В тот день, казалось, половина города собралась на пляж Чакуорти, куда люди несли изображения своего идола — бога Ганеши с головой слона.
Фарук не подготовил мальчика к виду беснующейся толпы. Ребенка испугали слоновьи головы, многие из них превосходили голову настоящего слона. В первый и единственный раз в жизни Джон Д впал в истерику.
— Они топят слонов! Сейчас слоны рассердятся! — кричал мальчик.
Подумать только, а ведь в то время сам он критиковал отца за то, что тот держал Джона Д в изоляции от внешнего мира!
— Если ты берешь его только в клуб Дакуорт, что он сможет когда-либо узнать об Индии? — упрекал Фарук старого доктора.
Каким же в те времена он был лицемером, поскольку никто в Бомбее не скрывался от Индии лучше, чем он сам, когда годами отсиживался в спортивном клубе Дакуорт.
А потом он взял восьмилетнего ребенка на пляж Чакуорти посмотреть, как сотни тысяч человек, беснуясь, купают своих огромных идолов в море. Что мог ребенок понять в их действиях? Что люди так отвечают британским властям, запретившим; публичные массовые демонстрации? Вряд ли бы это понял испуганный и плачущий восьмилетний ребенок. Фарук попытался вынести его, продираясь против движения толпы, однако все новые и новые идолы с головой бога Ганеши напирали на них, выталкивая обратно к морю.
— Это всего лишь праздник, а не беспорядки, — прошептал Фарук на ухо ребенку, который дрожал в его объятиях. Так доктору мстило его невежество, непонимание этой страны и души ребенка.
Сейчас он сжался, ожидая что Джон Д скажет его жене: «Это были первые мои воспоминания о Фаруке». Ему пришла в голову и другая мысль: а ведь он продолжает втягивать дорогого мальчика" в еще большие неприятности.
Доктора отвлекла от тягостных размышлений подливка в большой кастрюле. Она давно стоит на огне, напоминая, что он опоздал, но, к счастью, мясу не вредит, когда его долго готовят, оно делается только мягче.
— Вода из риса почти совсем испарилась, — поджала губы служанка.
Ее более оптимистичный муж попытался подбодрить Фарука:
— Зато есть много пива! — сказал дед на ломаном английском.
Доктор почувствовал себя виновным: все знали, что он любит пиво. Дхар тоже пристрастился к этому напитку. В эту минуту Фарук подумал, как, должно быть, устают старые слуги таская тяжелые пивные бутылки вверх по лестнице. Проклятые проблемы с лифтом! И его индийские слуги не имели права пользоваться им.
— Также поступило много новостей! — Старому Налину очень нравился автоответчик, который купила Джулия, поскольку слуги не умели записывать передававшиеся им сообщения — ни номера телефонов, ни имена звонивших. Когда начал работать автомат, старик с удовольствием прослушивал запись разговоров, снимавших с него всякую ответственность.
Взяв бутылку с пивом, доктор пошел по квартире, казавшейся такой маленькой по сравнению с его огромным домом в Торонто. Здесь, в Бомбее, Фарук вынужден был проходить через гостиную всякий раз, когда направлялся в ванную или в спальню.
Дхар и Джулия все еще разговаривали на веранде. Сейчас Джон Д рассказывал самую интересную часть истории, которая всегда веселила Джулию.
— Они топят слонов! Сейчас слоны рассердятся! — кричал Джон Д, а доктор подумал, что немецкий, пожалуй, не передает всей полноты эмоций.
Фарук решил, что если он откроет воду в ванной, то они это услышат и поймут, что он уже дома. Прикинув, что не стоит принимать ванну, а можно ограничиться раковиной, он вынул и разложил на постели чистую сорочку, выбрал из связки яркий галстук с изображением зеленого попугая, который Джон Д когда-то подарил ему на Рождество. Такой галстук доктор мог позволить себе только дома — зеленое вряд ли сочеталось с костюмом цвета морской волны. Для Бомбея домашний ужин в костюме представлялся достаточно абсурдным, но таково было требование Джулии.
После того, как доктор сполоснул лицо, он подошел к автоответчику, где лампочка сигнализировала о поступившей информации. Лучше бы не слушать сейчас эти сообщения, но затаенное чувство вины подсказывало ему, что тема близнецов будет неизбежна, если он присоединится к разговору жены и Дхара. Пока Фарук раздумывал о своих дальнейших действиях, взгляд его упал на горку писем на столе. Должно быть, Дхар привез их с киностудии. Обычно их писали поклонники, однако большинство конвертов переполняла ненависть.
Уже давно между ними существовало негласное соглашение — Фарук имел право читать всю корреспонденцию. Письма были адресованы Инспектору Дхару, но они редко затрагивали тему актерского мастерства или техники озвучивания ролей. Главное в них касалось образа Инспектора или отдельных сюжетных сцен. Поскольку всем было известно, что Дхар сам их писал и являлся автором собственного кинообраза, он и выступал объектом яростных атак. Все выпады предназначались ему, человеку, который заварил эту кашу.
Раньше доктор не торопился знакомиться с письмами, пока в них не зазвучала угроза убийства и не погибли реальные, а не вымышленные проститутки. Серия убийств «девочек в клетке», выношенная, по общему мнению, по подсказке кинофильма, все изменила, причем, в худшую сторону. К этому добавилась смерть мистера Лала. Теперь доктор ждал от корреспонденции все что угодно. Глядя на кипу писем, он раздумывал, стоит ли в свете последних обстоятельств привлечь Дхара и Джулию к просмотру корреспонденции. И без того их совместный вечер не обещал быть легким. Возможно, лучше поднять этот вопрос позднее, когда разговор подойдет ближе к проклятой теме.
Одеваясь, доктор уловил настойчивое мигание лампочки автоответчика. Завязывая свой яркий галстук, Фарук решил, что не станет сейчас перезванивать по оставленным телефонным номерам. Разумеется, несложно прослушать, кто звонил и о чем просил. Это он узнает, а ответит на звонки позже.
Дарувалла начал искать блокнот и ручку, что оказалось совсем не просто в спальне, забитой маленькими вещичками в викторианском стиле, доставшимися ему в наследство из отцовского дома на Ридж-роуд и не проданными с аукциона. Весь письменный стол был завален безделушками времен его детства. К ним добавились фотографии трех его дочерей, их свадебные фотографии, а также снимки нескольких внуков. Кроме того, здесь же находились любимые фотографии Джона Д — мальчик катается с гор, идет на лыжах, он же на туристической прогулке. Вокруг в рамках висят афиши цюрихского театра Шауспильхаус с Джоном Даруваллой в главных или второстепенных ролях. На одном снимке он в роли Жана в пьесе Стриндберга «Фрекен Юлия». Афиши, снимки из пьес Генриха фон Клейста, Гете, Чехова, Шекспира. Кстати, на немецком пьесы Шекспира звучали для него очень непривычно, не то что в молодости. А жаль.
В конце концов Фарук нашел ручку, а потом обнаружил и блокнот — под серебряной статуэткой бога Ганеши в младенческом возрасте. Маленький божок со слоновьей головой мило восседал на коленях своей матери — богини Парвати. К сожалению, после всех этих ужасных происшествий с убийством проституток, после очередного фильма об инспекторе доктора стало тошнить от изображения слонов. Конечно, это несправедливо, поскольку от слона у бога Ганеши была только одна голова, а в остальном все почти как у людей: две ноги, четыре руки… От слона у бога остался один бивень, хотя на некоторых статуях он держал в руке второй, поломанный бивень.
Разумеется, слоноголовый бог мудрости совершенно не напоминал того улыбающегося слона, которого убийца сделал своим фирменным знаком и оставлял на животах убитых проституток. Тот слон был плохим. К тому же изо рта у него торчали два бивня. Но все равно, сейчас доктор был настроен против слонов в любых их разновидностях. Дарувалла пожалел, что не уточнил у заместителя комиссара полиции Патела, какие именно изображения слонов делал настоящий убийца. В сообщениях для прессы полиция называла их «вариантом изображения из кинокартины». Но что же это означало?
Вопрос не давал покоя доктору, он пытался вспомнить, как пришла к нему идея об убийце-художнике. Это не он ее выдумал, настоящий рисунок Фарук видел на животе настоящей жертвы преступления.
Двадцать лет назад Дарувалла как врач работал для полиции на месте преступления, которое так и не смогли раскрыть. Теперь полиция утверждала, что убийца похитил идею смеющегося слоника из фильма. Но Фарук-то украл ее у настоящего убийцы. Может быть, он действовал и сейчас? Может быть, преступник узнал, что последняя лента об Инспекторе Дхаре копирует его?
Нет, определенно у него ум заходит за разум. Но не нужно ли довести эти сведения до полицейского детектива Патела, если тот об этом еще не знает? Однако как мог Пател знать об этом? Фарук оставался верен своей привычке задавать себе все больше и больше вопросов. В клубе Дакуорт ему понравился заместитель комиссара полиции, хотя он не мог отделаться от впечатления, что детектив определенно что-то скрывает.
Стоило этой неприятной мысли прийти ему в голову, как Фарук сразу же переключил внимание на другое. Он занялся автоответчиком, ручкой уменьшив громкость, прежде чем включил аппарат. Не покидая спальни, тайный сочинитель киносценариев вслушивался в сообщения автоответчика.
Собаки с первого этажа
Услышав знакомый жалобный голос Ранджита, доктор понял, что зря он не присоединился к Джулии и Дхару, а занялся автоответчиком. Его секретарь был моложе доктора на несколько лет, однако сохранил и прежние мечты и прежнюю заинтересованность по поводу брачных объявлений в газетах. Дарувалла полагал, что когда тебе за пятьдесят, заниматься подобными вещами, да еще с юношеским пылом и гневом, неприлично. Гневался Ранджит на женщин, когда после встречи они отвергали его кандидатуру в женихи. Правда, однажды брачные объявления сработали и он успешно прошел тяжелейшие и сложнейшие экзамены с будущими родственниками. И Ранджит женился — задолго до смерти старого доктора, который после этого события сумел насладиться усердием секретаря в работе, свойственным ему до того, как он начал печатать брачные объявления.
Но некоторое время назад жена Ранджита умерла. Он все так же трудился в хирургической ассоциации госпиталя для детей-калек, поскольку время пенсии еще не подошло. Когда Фарук, приезжая в Бомбей, работал в должности почетного хирурга-консультанта, Ранджит всегда выполнял обязанности его секретаря.
Решив, что пришло время жениться во второй раз, Ранджит надумал сделать это без промедления. Теперь он не молодой медицинский секретарь, как представлялся в объявлении раньше, а пенсионер. Разница есть. В своих последних брачных объявлениях Ранджит подчеркивал, что он «имеет очень хорошую работу, очень активен, и в скором времени может выйти на пенсию».
Доктор считал, что этой фразой — «очень активен» — его секретарь бессовестно обманывает читательниц. «Таймс оф Индиа» традиционно не печатала фамилии женихов и невест, предпочитая конфиденциально скрывать их под номерами, и Ранджит мог адресовать по десятку своих брачных объявлений на одной странице воскресного издания искательницам друга жизни. Секретарь обнаружил, что объявление достигает хорошего эффекта, когда упоминается: «кастовая принадлежность не является ограничением». В то же время было модным называть себя индусским брамином, который «строго придерживается кастовых ограничений, очень религиозен и требует полного совпадения гороскопов с будущей супругой». Итак, одновременно помещая в газете несколько версий объявлений о самом себе, Ранджит широко разбрасывал сети и искал себе лучшую жену, которая могла иметь кастовые или религиозные предрассудки или не иметь их. Почему бы в таком случае не выставлять себя в выгодном свете? Доктор Дарувалла невольно попадал в водоворот брачных объявлений своего секретаря, поскольку каждое воскресенье он с женой читал их в газете «Таймс оф Индиа». Они даже соревновались друг с другом, кто определит все объявления, сочиненные Ранджитом.
Однако телефонное сообщение секретаря не касалось проблемы семьи и брака. Стареющий жених снова жаловался на жену карлика Дипу, испытывая к ней постоянную неприязнь, аналогичную чувствам официанта мистера Сетны. Почему медицинские секретари всегда жестоки к тем людям, которые ищут у него приема? Доктор не раз замечал это. Неужели такая агрессивность исходит из их внутреннего желания уберечь всех докторов от бесцельной траты времени?
На этот раз секретарь оказался прав: Дипа действительно всегда отнимала у него много времени. Теперь она звонила, чтобы договориться об утреннем приеме бежавшей из борделя девочки-проститутки. Жена карлика обратилась к нему еще до того, как Вайнод убедил Даруваллу осмотреть это новое пополнение на конюшне мистера Гарга. Ранджит описал пациентку, как женщину, у которой, по ее словам, нет костей. Несомненно, в разговоре с ним Дипа употребляла цирковой жаргон, назвав девочку «бескостной».
Секретарь демонстрировал свое негодование по поводу слов Дипы, описывавшей девочку-проститутку как «ребенка, сделанного из пластика». Закончил он свое сообщение злобным замечанием: «Пациентка является очередной медицинской сенсацией и, без сомнения, девственна».
Второе сообщение от Вайнода уже устарело — по-видимому, карлик позвонил в то время, когда Фарук сидел в Дамском саду клуба Дакуорт. Информация предназначалась Инспектору Дхару.
— Наш любимый Инспектор, — слушал Фарук голос Вайнода, — говорит мне, что он будет спать сегодня ночью на вашем балконе. Сейчас я просто езжу по городу, чтобы убить время. Если у Инспектора изменятся планы и он захочет найти меня, то он знает номера телефонов в отеле «Тадж Махал» и «Оберой» и может оставить для меня весточку. У меня поздно ночью будут клиенты из «Мокрого кабаре», но в это время вы уже будете спать. Утром я заеду за вами как обычно. Между прочим, сейчас я читаю журнал, в котором написано обо мне!
Вайнод читал только журналы о кино, где иногда видел себя на фотографиях открывающим дверь машины для кинозвезды Инспектора Дхара. На двери машины «Амбассадор» красный круг с буквой «Т» внутри обозначал такси. Кроме того, видна была надпись компании «ВАЙНОД'С БЛЮ НИЛ, ЛТД», часть букв которой иногда не удавалось прочесть. Фарук предпо-лагал, что карлик сознательно убрал из названия слово «ГРЕЙТ» (большой), оставив только «Голубой Нил».
Дхар единственный из кинознаменитостей пользовался машиной карлика, потому Вайнод очень ценил эти случайные фотографии с любимым Инспектором. Уже много лет бывший клоун лелеял надежду, что коллеги последуют примеру Инспектора Дхара, однако они не хотели пользоваться машинами класса «люкс», ни Димпл Кападия, ни Джая Прада, ни Пуджа Беди, Пуджа Бхат, Чинки Панди, Санни Деол, Мадхури Диксит, Мун Мун Сен. Вероятно, они считали, что не следует видеть их в машине с «личным шофером-убийцей» Инспектора Дхара.
Вайнод курсировал между отелями «Оберой» и «Тадж», поскольку он любил подбирать здесь поздних ночных клиентов. Швейцары отелей знали карлика и хорошо к нему относились, поскольку во время приездов Дхара в Бомбей актер одновременно останавливался в этих двух отелях. Так он добивался отличного обслуживания: и «Оберой» и «Тадж», соревнуясь за клиента, стремились перещеголять друг друга в предоставлении актеру наибольшей уединенности. Местные детективы были строги со всеми искателями автографов или желающими поглазеть на знаменитость. Тем, кто не мог назвать постоянно менявшегося пароля, отвечали, что актер в отеле не останавливался.
Говоря об «убивании времени», Вайнод подразумевал под этим случайных клиентов. Обычно на него «клевали» туристы у выхода из обоих отелей. Карлик предлагал иностранцам отвезти их в хороший ресторан или по нужному адресу. Наметанным глазом он сразу замечал тех туристов, которые уже прошли через его обслуживание и больше не испытывали такого желания.
Дарувалла понимал, что карлику не свести концы с концами, если он будет возить только его и Дхара. Более частым клиентом был у него мистер Гарг. Фарук уже знал о привычке карлика просить, чтобы ему оставили «весточку». Вайнод использовал имя кинозвезды, чтобы повысить свой авторитет у швейцаров отелей. Было очень неловко звонить швейцарам, но только так Вайнод мог получать вызов. В Бомбее не существовало сотовой связи, не было и радиотелефонов в такси, что огорчало не только карлика, но и всех частных владельцев таксомоторов. Шоферы использовали пейджеры. Это был сигнал, что нужно позвонить по известному им номеру, однако карлик этим устройством не пользовался.
— Предпочитаю немножко подождать, — говорил Вайнод, подразумевая тем самым, что он ждет дня, когда его предприятие заимеет телефоны сотовой связи.
Если Фарук или Джон Д хотели вызвать карлика, они оставляли для него информацию у швейцаров отелей. Однако существовала еще одна причина, почему1 Вайнод не хотел появляться в доме доктора без вызова. В подъезде отсутствовал телефон, а карлик не хотел выглядеть слугой и подниматься вверх по лестнице, что было для него сущим мучением. Отстаивая его права в комитете жильцов дома, доктор делал упор на то, что карлик является калекой, а таким людям нельзя подниматься по лестнице. В ответ комитет жильцов заявил, что не следует нанимать калек в слуги. Тогда Дарувалла привел другой довод: Вайнод является независимым бизнесменом и не служит никому, поскольку владеет таксомоторной компанией. Однако комитет жильцов имел твердое мнение: шофер — это тот же слуга.
Не подчиняясь абсурдным правилам, Фарук сказал Вайноду, что приходя к ним, он все равно должен пользоваться лифтом до шестого этажа, запрещенным для слуг. Однако, даже поздно ночью, когда Вайнод стоял в подъезде и ждал лифт, все собаки жильцов первого этажа, которых развелось неисчислимое множество, отзывались на его присутствие злобным лаем. Доктор не верил заявлениям карлика, утверждавшего, что собаки ненавидят карликов, однако не мог найти этому другого объяснения: все они просыпались и устраивали целый концерт, когда карлик появлялся в подъезде.
Поэтому для Вайнода и представляла такую насущную необходимость договоренность о точном времени вызова такси для доктора и Дхара. Карлик ждал их в машине на обочине дороги или в близлежащей аллее и не входил в подъезд дома. Так сохранялось равновесие его тонкой экосистемы — и собаки, и комитет жильцов не имели основания для беспокойства.
Правда, дрова в костер недовольства неизменно подбрасывало происхождение Даруваллы, поскольку он являлся сыном великого человека, которого убили столь драматично, что об этом стало широко известно. Доктору не добавило популярности ни то, что он, живя за границей, содержал квартиру, в которой жили его слуги, ни то, что сам он не появлялся там годами. Многие его открыто за это презирали.
Домашних собак Фарук ненавидел не только потому, что они осуществляли дискриминацию по отношению к карликам. Сумасшедший лай раздражал доктора своей полной иррациональностью, а любое необъяснимое явление напоминало Фаруку обо всем, что он не понимал в Индии. Не мог понять.
Этим утром, стоя на веранде, он услышал, как молится его сосед с нижнего этажа. Доктор Малик Абдул Азиз был примерным слугой Всемогущего Аллаха. Когда Дхар спал на веранде, он говорил Фа руку, насколько сладостно просыпаться под молитвы Азиза.
— Восхвалим Аллаха, создателя всего сущего, — только и смог перевести Дарувалла из молитвы, в которой потом говорилось что-то о «правильном пути». Фарука умиляла чистота этой молитвы, и то, как благоговейно читал ее доктор Азиз. Однако сейчас мысли Даруваллы от религии устремились к политике, поскольку он вспомнил о стендах и плакатах, виденных им в городе.
ИСЛАМ — ЕДИНСТВЕННЫЙ ПУТЬ ДЛЯ ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.
Это заключение казалось ему столь же враждебным, как лозунги Шив Сены, расклеенные по всему Бомбею: «Махараштра для последователей его религии! » Или «Скажи с гордостью: Я — индус! ».
Что-то злое уничтожало чистоту молитвы доктора Азиза на его молитвенном коврике. Возвышенно и лично обращался он к Богу со своего балкона, но на пути молитвы оказались прозелиты и политики, которые извращали ее. Если бы это сумасшествие обрело звуки, то Фарук знал: это будет бестолковый лай собак.
Неоперабельный
В их подъезде доктор Дарувалла и доктор Азиз вставали раньше всех — у каждого была намечена операция. Специалист-уролог доктор Азиз молился каждое утро, поэтому Дарувалла предполагал, что и ему надо следовать примеру соседа. В то утро он терпеливо подождал, пока внизу не зашаркали шлепанцы доктора, скатывающего молитвенный коврик, и начал листать свою книгу молитв. Отыскивая нечто подходящее или по крайней мере знакомое, Фарук устыдился того, что прежняя его любовь к христианству уходит в прошлое. Может быть, его вера пропала?
В конце концов он перешел в христианство из-за совсем небольшого чуда. Быть может, необходимо еще одно чудо, чтобы оживить его веру? Но ведь большинство христиан верили в Бога без всяких дополнительных чудес. Эта мысль мешала ему остановиться на определенной молитве. В последнее время доктор стал сомневаться, не ложный ли он христианин.
В Торонто Дарувалла представлял собой неассимилированного канадца и индуса, который избегал общества себе подобных индусов. В Бомбее доктор постоянно ощущал, насколько мало он знал Индию и насколько он здесь чужой человек. В этой стране доктор был ортопедом и членом клуба Дакуорт. В обоих случаях он принадлежал двум маленьким группам людей, будто состоял в двух частных клубах. Даже его переход в христианство выглядел фальшиво, поскольку он ходил в церковь лишь по праздникам. Фарук не мог вспомнить, когда он испытывал удовлетворение от Рождественских или Пасхальных служб.
Доктор остановился на молитве хотя и длинной, но включавшей всю сущность его веры, уменьшенную до размеров ядрышка ореха.
— Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, — начал читать он, однако его сбивали заглавные буквы в тексте, и на этом порыв его иссяк.
Позднее, когда Фарук вошел в лифт и вспомнил, с какой легкостью пропало у него желание молиться, он решил, что при первой же возможности похвалит доктора Азиза за его преданность Аллаху и дисциплину. Однако в тот момент, когда на пятом этаже его сосед вошел в лифт, Дарувалла растерялся.
— Доброе утро, доктор. Вы сегодня хорошо выглядите, — только и смог выдавить из себя Фарук.
— О, спасибо! Вы тоже хорошо выглядите. — Азиз показался ему злым и таинственным.
Дверь лифта закрылась, и они остались одни.
— Вы что-нибудь слышали о докторе Дэве? — спросил Азиз.
Фарук начал перебирать в памяти, о каком Дэве шла речь. Один такой человек работал кардиологом, другой — анестезиологом. Вообще можно было насчитать с десяток докторов с такой фамилией. Да и самого доктора различали в медицинском мире как уролога-Азиза, чтобы как-то выделить его среди других специалистов с такой же фамилией.
— О докторе Дэве? — переспросил Дарувалла осторожно.
— О гастроэнтерологе-Дэве, — ответил уролог-Азиз.
— А… теперь понял, это тот самый Дэв, — облегченно вздохнул Фарук.
— Но вы слышали? У него СПИД! Он поймал его от пациентки. Причем никакого полового контакта не было, — добавил Азиз.
— При осмотре пациентки? — удивился Дарувалла.
— От исследования частички ткани из влагалища этой проститутки, — уточнил Азиз.
— От исследования?.. Но как это случилось? — спросил Фарук.
— Как случилось? СПИДом заражены по крайней мере сорок моих пациенток-проституток. У двадцати процентов из них анализ подтверждает это, — пожал плечами Азиз.
— Но от исследования?! — не сдавался Дарувалла, однако его собеседник был слишком возбужден, чтобы слушать.
— Пациентки говорят мне, урологу, что они излечиваются от СПИДа, выпивая свою мочу!
— О да, уринотерапия очень популярна, однако… — пробормотал Фарук.
— В этом «однако» и заключается проблема! Вы знаете, что говорится в «Кама Сутре»? — возбужденно продолжал Азиз, вытаскивая из кармана сложенный лист газеты, на котором было что-то написано ручкой.
Ситуация складывалась поистине нелепая: мусульманин спрашивал бывшего члена клана Парси, перешедшего в христианство, знает ли тот об индийских афоризмах, относящихся к сексуальным позам при половом акте, который некоторые люди называют «любовь». Доктор Дарувалла решил поосторожничать и на вопрос не ответил. Промолчал он и по поводу уринотерапии, что тоже было мудро, поскольку бывший премьер-министр и участник национально-освободительного движения Морарджи Десаи практиковал уринотерапию. Кто-то даже организовал фонд «Вода жизни». Фарук заключил, что лучше ничего не говорить и по этому вопросу. Кажется, уролог-Азиз решил прочесть что-то из «Кама Сутры», а ему оставалось просто послушать.
— «Среди многих случаев, когда измена супругу разрешается, имеются обстоятельства, когда эти тайные отношения безвредны для организма и когда это хороший способ заработка денег». Ну, вы поняли? — спросил Азиз, свернув истрепанный кусок газеты и сунув это вещественное доказательство в карман.
— Что вы этим хотите сказать? — вежливо уточнил Дарувалла.
— То, что это — явно видимая проблема! — воскликнул Азиз.
Фарук все еще мысленно пытался представить, как можно поймать СПИД при исследовании, а доктор Азиз закончил свой монолог тем, что болезнь эта поражает проституток оттого, что в «Кама Сутре» содержатся плохие советы. Однако Фарук сомневался, читают ли вообще большинство проституток.
Злобно залаяли собаки на первом этаже, и Дарувалла нервно улыбался, пока они шли от выхода к аллее, где уролог-Азиз оставил машину, после чего случилась маленькая заминка, поскольку автомобиль Вайнода закрыл выезд из аллеи. Однако вскоре доктор Азиз уже проехал мимо него.
Фарук ждал, пока карлик не развернет свою машину. Аллея казалась маленькой и узкой. Здесь пахло морем, поскольку залив находился совсем рядом, но воздух был теплым и влажным, будто в забившемся сточном колодце. Аллея представляла собой рай для нищих, они часто наведывались к маленьким отелям, расположенным вдоль Марин-драйв. Доктор предполагал, что нищих особо интересовали арабы, считалось, что они дают больше милостыни.
Возникший на аллее оборванец, внезапно появившийся перед доктором, явно не принадлежал к здешним завсегдатаям. Это был сильно хромой мальчишка, которого часто видели делающим стойку на голове в районе пляжа Чоупатти. Доктор понимал, что появление оборванца не связано ни с Вайнодом, ни с Дипой, желающими пристроить мальчика в цирк.
Парнишка переночевал на пляже — в его волосах застрял песок. Первые лучи солнца подняли его и пару часиков он решил поспать в аллее. Два автомобиля, которые с трудом разъехались, привлекли его внимание, и когда Вайнод загнал машину задом в аллею, нищий преградил доктору путь к автомобилю. Ребенок стоял, вытянув ладони вверх. В уголках его глаз виднелся гной, а уголки губ окрашивала белая слизь.
Взгляд ортопеда упал на ногу мальчика. Правая нога попрошайки была вывернута вправо, будто стопу и лодыжку что-то постоянно стягивало. Такое искривление доктор знал по обычным заболеваниям изуродованной ступни. Однако в этом случае стопа и лодыжка непривычно сплющились, по-видимому, после какой-то аварии, поэтому вес своего тела мальчик опускал точно на пятку. Кроме того, больная нога казалась намного меньше здоровой, что привело доктора к мысли о том, что при катастрофе повредилась точка роста кости. В результате ступня и лодыжка соединились вместе, а рост прекратился. Доктор пришел к выводу, что больному нельзя делать операцию.
В этот момент Вайнод открыл дверь машины. Попрошайка заметил карлика, однако Вайнод не стал брать ручки от поломанных теннисных ракеток. Идя открывать заднюю дверь для доктора, он просто оттолкнул оборванца с дороги, поскольку тот уступал карлику в массивности. Фарук увидел, как мальчишка запнулся — правая его нога совершенно не гнулась.
Уже из салона автомобиля доктор опустил стекло окошка ровно настолько, чтобы мальчик его услышал.
— Мааф каро, — мягко сказал Дарувалла фразу, с которой всегда обращался к нищим. Эти слова означали «прости меня».
— Я не прощаю тебя, — ответил оборванец по-английски.
— Что случилось с твоей ногой? — произнес Фарук первое, что пришло ему на ум.
— На нее наступил слон, — ответил калека.
Фарук подумал, что объяснение соответствует истине, однако он не поверил сказанному, потому что нищие всегда лгали.
— Это был цирковой слон? — спросил Вайнод.
— Обыкновенный слон, он спускался с железнодорожной платформы. Я был еще ребенком. Отец оставил меня на платформе, а сам пошел в магазин.
— На тебя наступил слон, пока отец покупал сигареты? Поэтому, думаю, зовут тебя Ганеша, как и бога-слона, — сказал Фарук, увидев, что мальчик утвердительно кивнул головой. Казалось, ребенок не уловил скрытого сарказма его слов.
— Мне выбрали неправильное имя, — сказал мальчик.
— Он — доктор. Может быть, он тебя вылечит, — указал карлик на Даруваллу. Похоже, Вайнод поверил оборванцу, однако тот уже заковылял от машины.
— Он не сможет вылечить то, что сделали слоны, — мудро заметил Ганеша.
— Мааф каро, — повторил Дарувалла, который гоже считал бесполезными попытки исправить то, что натворил слон.
Не останавливаясь и не оглядываясь, калека не удостоил внимания любимые слова доктора.
В госпитале ему предстояло две операции: на ноге и на шее. Чтобы сосредоточиться, Фарук стал думать о последней сложной операции при лечении перелома со смещением, потом мысли его обратились к еще более сложной операции при коллапсе легких. Однако даже взяв скальпель, он не мог отделаться от утренней встречи. Как вылечить ногу нищему?
Конечно, чтобы удалить кость, он мог разрезать ткани. Однако как разделить ее на две части? Распилить кость? Если связки и суставы вокруг костей стопы будут травмированы, можно уменьшить приток крови. Но тогда возникнет угроза гангрены, а с ней ампутация, протез. Мальчик, наверное, не согласится на операцию. Фарук знал, что его отец от нее бы отказался. Будучи хорошим хирургом, Ловджи руководствовался старым правилом врачей: «Не навреди».
Вздохнув, Фарук подумал, что нужно забыть мальчишку. Он провел две свои операции, потом в клубе Дакуорт встретился с членами комитета по приему новых членов, позавтракал с Инспектором Дхаром. Их ленч оказался прерванным смертью мистера Лала и потерял свою прелесть от вопросов заместителя комиссара полиции Патела.
Теперь, прослушивая текст на автоответчике, Фарук попытался представить момент, когда был убит мистер Лал. Быть может, в этот момент Фарук находился в операционной. Или все произошло раньше, когда он встретился в лифте с доктором Азизом. А не тогда ли, когда он сказал «мааф каро» нищему калеке, чей английский оказался на удивление хорошим. Без сомнения, мальчишка крутился возле иностранных туристов.
Фарук знал, какие опытные карманные воры эти калеки. Самые квалифицированные. Многие из них сами себя калечат, некоторых специально уродуют родители, чтобы им больше подавали.
Мысли о нанесении себе увечий привели Даруваллу к проблеме хиджры, потом снова вернулись к убийству на поле для гольфа.
Обдумывая случившееся в очередной раз, Фарук поразился, каким образом человек смог подойти настолько близко к старому игроку в гольф, чтобы нанести удар его же клюшкой для гольфа. Как можно так подкрасться к человеку, стоящему в цветах? Тело Лала в этот момент, вероятно, покачивалось из стороны в сторону, он наклонялся над непослушным мячом. А где же находилась его сумка? Должно быть, неподалеку. Человек незаметно подошел к сумке, вынул клюшку, замахнулся, чтобы ударить ею по голове, и мистер Лал ничего не увидел? В кинофильме это выглядело бы неправдоподобно. Даже в кинофильме об Инспекторе Дхаре.
Значит, убийцей мог стать только тот, кого мистер Лал знал. Вероятно, другой игрок в гольф со своей сумкой для клюшек. Тогда зачем же ему понадобилась клюшка мистера Лала? Что мог делать посторонний неподалеку от девятой лунки на поле, не возбуждая подозрения мистера Лала? Это не поддавалось воображению создателя фильмов об Инспекторе Дхаре.
Фарук только подумал, какой шум от лающих собак возник в голове убийцы. Не иначе, в мозгу этого человека бесились злобные собаки, поскольку в таком сознании все было ужасно иррационально. По сравнению с ним сознание доктора Азиза должно казаться совершенным. Однако размышления Фарука прервала запись третьего звонка:
— Боже мой! — кричал голос на автоответчике и в тоне его звучало бьющее через край сумасшествие. Вряд ли Дарувалле был знаком этот голос.