6. ПЕРВЫЙ ВЫБЫЛ ИЗ ИГРЫ

Молодому Фаруку не удалось быть свидетелем еще более отвратительного поведения Веры, поскольку он возвратился на учебу в Вену. Роуз родила двойню и решила одного ребенка оставить в стране, которую она так ненавидела, а второго забрать с собой. Это было непонятое решение, как всегда спонтанное, свойственное актрисе. Фарук знал, насколько она жестока, поскольку наблюдал за беременной женщиной в сезон муссонных дождей, которые в Бомбее начинаются в середине июня и длятся до середины сентября. Большинству городских жителей это приносит облегчение, хотя доставляет неудобства из-за наводнений по причине затрудненного стока воды.

Только в июле закончились съемки ужасного фильма и весь киносброд покинул Бомбей, оставив Веру в городе на неопределенно долгое время. Она объяснила: остается для того, чтобы «очистить душу». Невилу Идену было наплевать, поедет ли она с ним, поскольку он вез Субдоха Рая с собой в Италию. Актер пояснил Фаруку, что диета из макаронных изделий очищает прямую кишку для трудного занятия мужеложством.

В Лос-Анджелесе Гордон Хэтэвей пытался отредактировать и улучшить снятый фильм, однако никакие усилия и даже появление названия «Умирающая жена» не спасли картину. И Гордон каждый день проклинал своих родственников, навязавших ему такую бестолковую и бесталанную племянницу.

Дэнни Миллс находился «в сухом доке» — он лечился от пьянства в частном калифорнийском санатории в Лагуна-Бич. Это лечебное заведение слегка опережало свое время, поскольку пациенты там сочетали интенсивную ритмическую гимнастику с богатой фруктовой диетой. Автомобильная компания подала на Дэнни в суд, поскольку продюсер Гарольд Роузен перестал оплачивать «деловые поездки» Миллса на лимузинах. Однако по настоящему «деловые» цели появились у него теперь, в те моменты, когда санаторий становился ему поперек горла. Дэнни вызывал машину, ехал в Лос-Анджелес, выпивал в ресторане две-три бутылки хорошего красного вина, заказывал бифштекс. Ожидавший его лимузин отвозил Дэнни обратно в Лагуна-Бич, куда он возвращался умиротворенный, с языком цвета и размера печени свежеубитого цыпленка. И в «сухом доке» больше всего он заботился об употреблении красного вина. Ежедневно сценарист писал Вере страдальческие письма о любви, некоторые по двадцать печатных страниц. Главная тема писем укладывалась в одно предложение: «Я исправлюсь, если ты выйдешь за меня замуж».

Вера между тем строила планы на будущее, тесно связанные с семьей Дарувалла. С их помощью ей предстояло спрятаться в укромном месте вплоть до рождения ребенка. Заботы о будущей матери и родах решили поручить сумасшедшему и подверженному разным жизненным случайностям доктору Тата. Он никогда не приходил к пациентам на дом для гинекологического осмотра, но из-за дружбы с Ловджи пошел ему навстречу, учитывая щекотливое положение и угнетенное состояние духа кинозвезды. Жена Даруваллы полагала, что это весьма кстати, так как Вероника Роуз не смогла бы адекватно отреагировать на вывеску клиники, где красовалась внушительная надпись: «Лучший и известнейший родильный дом и гинекологическая клиника доктора Тата».

Так Вера и не узнала об этой рекламе, а поскольку доктор называл свое заведение «известнейшим» и «лучшим», кинозвезда могла бы подумать, что сам Тата был не уверен в своей клинике.

Итак, доктор стал частым посетителем в доме семьи Даруваллы по Ридж-роуд. Из-за того что он оказался плохим водителем, к тому же довольно старым, на дорожке перед этим домом стали часто останавливаться такси. Лишь однажды Фарук увидел, как Тата с кряхтением вылезал с заднего сиденья частного автомобиля. Ничего особенного в этом не было, если бы за рулем не сидела Промила Рай, а рядом с ней не примостился ее безволосый племянник, чьи сексуальные наклонности так шокировали Фарука. Данный случай свидетельствовал о грубом нарушении секретности, которая окружала Веру и будущего ребенка. Однако Промила вместе со своим племянником сразу же уехала, высадив доктора Тата, который убедил Ловджи, что сбил тетушку со следа. Тата сказал, что едет, чтобы осмотреть жену Даруваллы. Тогда обиделась Мехер, потому что ненавистная ей Промила Рай могла предположить, что у нее имеются интимные проблемы по женской части. Раздражение Мехер не сразу улеглось, после чего она спросила мужа и сына, как оказался гинеколог на заднем сиденье машины Промилы Рай и ее племянника.

— Думаю, что она заехала к доктору, а он попросил подвезти его, — ответил Фарук.

— Эта женщина давно вышла из детородного возраста. Если она и поехала на прием к гинекологу, то зачем же тогда взяла с собой племянника? — сказала Мехер.

— Может быть, племянник ехал на прием к гинекологу по поводу отсутствия волос на теле? — предположил доктор Дарувалла.

— Я знаю Промилу Рай. Она никогда не поверит, что доктор Тата хотел посмотреть меня, — задумчиво произнесла Мехер.

Однажды после этого случая, когда в клубе Дакуорт произносили застольные речи, Промила Рай подошла к доктору Ловджи.

— Я все знаю о ребенке-блондине и возьму его к себе.

— О каком ребенке? Совсем необязательно, что он будет блондином, — осторожно ответил Дарувалла.

— Конечно будет. Я это знаю. Во всяком случае, у него будет белая кожа, — откликнулась тетушка Рай.

Доктор Ловджи тоже предполагал, что ребенок родится блондином. Однако и у Дэнни Миллса, и у Невела Идена волосы были темные, и совсем не обязательно, чтобы ребенок пошел в мать.

Мехер и думать не хотела, чтобы Промила Рай стала приемной матерью. Во-первых, ей уже за пятьдесят, во-вторых, она считалась злой старой девой и держалась надменно с окружающими.

— Она злая и обидчивая ведьма. Из нее получится ужасающая мать! — кипела Мехер.

— У нее, наверное, больше десяти служанок, — попытался возразить Ловджи, однако жена быстро напомнила ему, как однажды Промила очень его обидела.

Поскольку тетушка Рай проживала в районе Малабар-Хилл, она возглавила кампанию протеста против существования Башен Безмолвия, чем вызвала возмущение не только всех потомков персов, но и Ловджи. Промила утверждала, что стервятники часто бросали в сады жителей куски человеческих тел, иногда эти куски падали даже на террасы домов. Промила Рай заявила однажды, что у себя на балконе нашла кусок пальца, плававший в поилке для птиц. В ответ доктор Дарувалла написал родственнице возмущенное письмо, утверждавшее, что стервятники никогда не летают, держа в клюве пальцы или ноги трупов. Грифы едят все, что им нужно, на земле. Об этом знает каждый, кто хоть что-нибудь соображает в стервятниках.

— А теперь ты хочешь, чтобы Промила стала приемной матерью?! — воскликнула Мехер.

— Вовсе это не я хочу, однако не вижу никакой очереди из богатых тетушек, которые хотели бы усыновить незаконнорожденного ребенка американской кинозвезды, — ответил Ловджи.

— Кроме того, не забывай, что Промила ненавидит мужчин. А если родится мальчик? — не сдавалась Мехер.

Ловджи не осмелился передать эти слова Промиле Рай, которая не только верила, что ребенок будет блондином, но не сомневалась, что родится девочка.

— Я разбираюсь в таких вещах. В конце концов ты доктор только по суставам, — говорила она доктору.

Старый Дарувалла не предполагал, что Вероника Роуз и Промила Рай обсуждали вопрос о передаче младенца. Напротив, он делал все возможное, чтобы предотвратить подобные переговоры, зная, что женщины не испытывали никакого интереса друг к другу. Для Веры имело значение только то, что Промила казалась богатой женщиной. А для тетушки Рай самым главным представлялось то, что Вероника здоровая женщина. Сама она до смерти боялась лекарств, так как считала, что из-за них жених ее повредился в уме и два раза ускользал от женитьбы. По крайней мере хотя бы раз он должен был взять ее в жены, если бы не принимал таблетки и был в здравом уме.

Ловджи мог чистосердечно заверить Промилу, что актриса не пила таблеток. Когда Невил и Дэнни уехали из Бомбея и ей не понадобилось больше сниматься в кино, Роуз отменила снотворное и без него спала целыми днями.

Любой человек, наверное, понимал, чем это может кончиться, однако Ловджи не заглядывал так далеко. Жена считала, что преступно даже думать о тетушке Рай как приемной матери, она не возьмет ребенка. если родится мальчик и не блондин. Вот тогда-то доктор Тата сообщил Дарувалле неприятное известие: оказывается, Вероника — крашеная блондинка.

— Я видел то, что не увидишь ты, — сказал он другу. — Волосы у нее черные, очень черные. Быть может, чернее всех волос в Индии, которые мне пришлось увидеть.

При этом известии Фарук почувствовал, что теперь может представить себе завершение мелодрамы: Промила откажется от мальчика с черными волосами, Мехер не согласится, чтобы приемной матерью оказалась тетушка Рай, в итоге ему не останется ничего другого, как усыновить этого ребенка. Не учел Фарук лишь того, что в жизни Вероника оказалась гораздо сообразительней, чем на съемочной площадке, и уже наметила Даруваллу в качестве приемного отца. После родов женщина планировала предъявить Ловджи ультиматум. И не проявляла она никакого интереса к обсуждению проблем с Промилой, потому что для себя решила отвергнуть любого кандидата в приемные родители ребенка. Актриса с самого начала предполагала, что супруги Дарувалла и являются приемными родителями.

Однако никто не мог подумать, что родится не один, а два черноволосых мальчика, с красивым миндалевидным лицом и очень черными волосами. Промила не захотела даже взглянуть на них, твердо уверенная в том, что любая женщина, родившая двойню, непременно в прошлом принимала лекарства.

Неожиданный поворот событиям дали постоянные любовные письма Дэнни Миллса, а также смерть в автомобильной катастрофе Невила Идена — вместе с ним в Италии погиб и Субдох Рай. До катастрофы Вера все еще надеялась, что Невил вернется к ней, но после аварии женщина решила, что это Идеи наказан за то, что он предпочел мужчину женщине. Даже, спустя много лет после случившегося Веронику не покинет мысль о божественном возмездии, о том, что СПИД явился попыткой БОГА восстановить естественный порядок на земле. Наряду со многими слабоумными идиотами Вера считала это заболевание божественной карой, своеобразной чумой, направленной на гомосексуалистов. Это были довольно своеобразные мысли, поскольку женщина не имела воображения и не верила в Бога.

Вера всегда понимала, что если когда-нибудь Невил и захочет взять ее в жены, то только без ребенка. Однако быстрый отъезд Идена заставил мисс Роуз по-другому взглянуть на ситуацию. Она обратилась к другому претенденту, полагая, что Дэнни женится на ней, даже если она принесет в их дом маленький сюрприз.

«Дорогой, я не хотела проверить глубину твоих чувств ко мне, но все это время я носила в себе нашего ребенка», — писала она в письме к Дэнни на хорошем английском языке, поскольку общение с Ловджи и Мехер прибавило ей грамотности.

Естественно, с первого же взгляда на родившихся близнецов Вера сразу сказала, что они от Идена, поскольку мальчики выглядели слишком симпатичными, чтобы их отцом был Дэнни. Со своей стороны Миллс никак не ожидал, что станет отцом. Он был поздний ребенок, родился от пожилых родителей, у которых до него оказалось так много детей, что они относились к нему с безразличием, граничившим с полным невниманием. Миллс осторожно написал своей любимой, что он вдохновлен мыслью об их совместном ребенке. Ребенок — это хорошо, однако он думает, что стоит завести еще детей.

Любой дурак понимает, что двойня означает двоих детей, а не одного ребенка. Вера не захотела испытывать хрупкий энтузиазм Дэнни стать отцом и взяла с собой только одного ребенка. Второго мальчика она оставила семье Дарувалла. Так была решена эта проблема.

— Когда родятся двойняшки, делай ставку на того, кто родится первым, — посоветовал придурковатый доктор Тата своему другу Ловджи, открыв этим целый ряд ожидавших его сюрпризов.

Хотя старшего Даруваллу шокировали эти слова, он прислушался к совету гинеколога, поскольку сам занимался ортопедией. Однако при рождении близнецов все так волновались, что ни одна из медицинских сестер, как и доктор Тата, не запомнили, какой же ребенок родился первым. Не зря же за ним тянулась дурная репутация человека, с которым вечно случаются необычные истории. В этот раз, когда он не услышал биение двух сердец в утробе матери, Тата винил неблагоприятные условия осмотра женщины на долгу. Он говорил, что если бы прикладывал стетоскоп к большому животу Веры у себя в клинике, то обязательно услышал бы два сердцебиения. Вероятно, из-за того, что Мехер играла на рояле, а несколько слуг чистили комнаты пылесосами, Тата предположил, что у ребенка Веры такое сильное и активное сердцебиение.

— Твой ребенок, думаю, бьет ножкой, — неоднократно говорил гинеколог Вере.

— Я бы вам сама сказала об этом, — всегда отвечала женщина.

— Какая вы счастливая леди! У вас не один, а двое детей! — воскликнул доктор, когда начались схватки и в последний момент выяснилось, что в утробе матери бьются два сердца.

Летом 1949 года во время муссонных дождей, затопивших Бомбей, в судьбе Фарука еще не просматривалась будущая мелодрама. Она была не больше, чем туман в Индийском океане, который еще не достиг берегов Аравийского моря. Молодой человек возвратился в Вену, где вместе с Джамшедом продолжил качественное ухаживание за сестрами Зилк. Эта новость дошла до него не сразу.

— Вера родила двойню, но забрала с собой только одного ребенка, — сказал Джамшед.

С точки зрения сыновей, их родители находились уже в почтенном возрасте. И Ловджи и Мехер признавали, что им тяжело ухаживать за малышом. Они делали для ребенка все, что могли, однако после женитьбы Джамшеда на Джозефине Зилк семья посчитала, что более правильным будет, если молодая чета возьмет на себя уход за ребенком. Их брак был смешанным, поэтому молодые поселились в интернациональном Цюрихе. Черноволосый мальчик с белой кожей оказался там к месту. Он знал язык хинди в дополнении к английскому, а кроме того учил немецкий, хотя до этого занимался в английской школе. Шло время, и старшие члены семьи Дарувалла превратились для мальчика в дедушку и бабушку, хотя Ловджи усыновил ребенка.

Затем у Джамшеда и Джозефины появились свои дети. Потом подошел такой возраст, когда мальчик-сирота стал чувствовать свою отстраненность от всех членов семьи Дарувалла. Естественно, он воспринимал Фарука как своего рода большого брата, хотя двадцатилетняя разница в возрасте делала его словно бы вторым отцом для мальчика. Фарук тоже женился, они с Джулией завели собственных детей, но куда бы ни уезжала семья Фарука, туда следовал и приемный сын, который очень любил Фарука и Джулию.

Не стоит жалеть брошенного ребенка, поскольку он входил в большую семью, жила ли она в Торонто, в Цюрихе или в Бомбее. В маленьком мальчике отмечалась некая отчужденность, впоследствии в его немецком, английском или языке хинди можно было заметить что-то искусственное, хотя и не происходящее от дефекта речи. Мальчик говорил медленно, будто мысленно записывал предложения со всеми знаками препинания. Даже если бы в его речи присутствовал акцент, его невозможно было бы услышать. Особенной была манера речи, словно он привык общаться с детьми или часто выступал перед скоплением людей.

Разумеется, всех интриговала загадка отцовства. Чей он сын? В медицинских книжках участников съемочной труппы фильма «Однажды мы поедем в Индию, дорогая» (только это и осталось от никогда не вышедшего на экраны фильма) значилось, что Невил и Дэнни имели одинаковую группу крови, которую унаследовали братья-близнецы.

Многие в семье Дарувалла полагали, что и мальчик слишком красивый и непьющий, чтобы иметь такого отца, как Дэнни Миллс. К тому же мальчик не проявлял интереса к чтению, а еще меньше — к письму, он даже не вел дневника. Однако уже в начальной школе обнаружил способности талантливого и дисциплинированного актера, напоминая Невила Идена. Разумеется, семья Дарувалла почти ничего не знала о другом брате-близнеце. Не исключено, что переживать больше всего следовало о нем.

Что касается малыша, оставшегося в Индии, то сразу же возникла проблема с его именем. Конечно, фамилия у него была Дарувалла, однако все согласились, что из-за белого цвета кожи имя необходимо подобрать английское. На семейном совете решили назвать его Джоном, так звали самого лорда Дакуорта. Даже старый Ловджи, признал, что спортивный клуб Дакуорт должен нести хотя бы часть ответственности за брошенного Вероникой Роуз ребенка. Разумеется, никому в голову не пришло дать мальчику имя Дакуорт Дарувалла. Другое дело Джон Дарувалла. Здесь чувствовался некий оттенок взаимной связи между англичанами и индийцами.

Это имя в Индии с большим или меньшим успехом могли произносить все, поскольку язык хинди имеет звук «дж». И говорящий по-немецки житель Швейцарии не слишком его коверкал, хотя имелась тенденция произносить имя на французский манер как «Жан». В Цюрихе он и был Жан Дарувалла. Так даже записали в его швейцарском паспорте.

Страсть к писательской деятельности пробудилась в Фаруке в возрасте 39 лет, отец его так никогда и не стал писателем. Но теперь, почти через 40 лет после рождения у Веры близнецов, ему хотелось, чтобы он никогда ничего не писал. Его воображение превратило Джона в Инспектора Дхара, которого ненавидели большинство жителей Бомбея. Известно, что в этом городе ненавидят очень многие вещи.

Доктор воссоздал образ полицейского инспектора в духе очень качественной сатиры, однако зрители воспринимали его абсолютно серьезно, без всякого юмора и крайне недоброжелательно. Почему? Быть может, жителям не нравилась киносерия? Только дожив до шестидесяти лет, Фарук наконец понял, что от отца он унаследовал естественный талант… обижать людей. Многие годы его отец жил под угрозой возможного убийства, почему же Фарук не подумал об этом, когда вывел на экран Инспектора Дхара? Он думал, что ведет себя достаточно осмотрительно.

Первый сценарий Фарук писал медленно и с большим вниманием к показу мелких деталей — в нем говорил профессиональный хирург. Этой тщательности он научился не от Дэнни Миллса и, конечно же, не от трехчасовых киносеансов в третьеразрядных кинотеатрах Бомбея, этих своеобразных развалинах искусства, где кондиционеры вечно на ремонте, а моча переливается через края забитых мусором писсуаров.

В кинозалах доктор смотрел больше не на экран, а на зрителей, поедавших принесенную с собой снедь. В 50-х и 60-х годах кинофильмы снимались по достаточно убогим сценариям не только в Бомбее, но и в странах Южной, Юго-Восточной Азии, на Ближнем Востоке и даже в Советском Союзе. В каждой ленте музыка сочеталась с насилием, трогательные истории соседствовали с балаганным фарсом, убийствами. Зрители получали удовлетворение от того, что силы добра боролись со злом и наказывали его. Разумеется, в фильмах присутствовали и боги, которые помогали героям.

Работая над сценарием, доктор Дарувалла не верил в обычных индийских богов, поскольку лишь незадолго до этого он перешел в христианство. К обычной белиберде бомбейского кино он добавил «голос настоящего мужчины» за кадром и нигилистическую ухмылку Инспектора Дхара. Он поступил предусмотрительно, не включив в фильмы ничего, говорившего о его христианской вере.

Следуя советам Дэнни Миллса, доктор выбрал режиссера. Ему понравился Балрай Гупта, рукопожатие которого всегда оказывалось более крепким, чем рукопожатие других мужчин. Кроме того, разговаривая, он имел обыкновение подтрунивать над собой. Но главным было даже не это — Гупта не входил в число известных кинорежиссеров и Фарук его нисколько не боялся. Следуя этой линии, при заключении контракта на роль главного героя доктор выбрал молодого, неизвестного актера. Джону Дарувалле в то время исполнилось двадцать два года.

Первую же попытку Фарука представить Джона родившимся от брака индийца с англичанкой Гупта нашел неубедительной.

— Мне кажется, выглядит он как европеец, однако на хинди говорит, словно настоящий житель Индии, — сказал режиссер.

После коммерческого успеха первой киноленты об Инспекторе Дхаре Гупта оставил споры с врачом из Канады, создавшим для жителей Бомбея самого ненавистного киногероя.

Первый фильм получил название «Инспектор Дхар и повешенный садовник». На самом деле прошло уже более двадцати лет после того случая, когда настоящего садовника нашли повешенным на дереве в районе Малабар-Хилл на старой улице Ридж-роуд. Любой житель города одобрил бы его выбор. Место было шикарное. Садовника, который исповедовал мусульманскую религию, хозяева то и дело увольняли, обвиняя в воровстве. Никаких доказательств никогда не находили и многие утверждали, что садовника увольняли за его экстремистские взгляды. Ходили слухи, что он очень негодовал по поводу закрытия мечети Бабара.

Хотя доктор Дарувалла и ввел в сценарий изрядную долю вымысла, поскольку через двадцать лет мало кто помнил детали события, однако фильм вовсе не восприняли как исторический. Вокруг мечети, возведенной в XVI веке, все еще кипели страсти. Индусы хотели, чтобы их статуи выставлялись в мечети в честь рождения на этом месте бога Рамы. Мусульмане сопротивлялись этому. В соответствии с реалиями языка второй половины 60-х годов, мусульмане хотели «освободить» мечеть Бабара, а индусы заявляли, что хотят «освободить» место рождения Рамы.

В фильме Инспектор пытался сохранить мир между враждующими сторонами, что, разумеется, оказалось невозможным. Вокруг героя бушевало зло — это была главная тема фильма. Одной из первых жертв насилия оказалась его жена. Да, в первом фильме Инспектор был женат, но это продолжалось недолго. Взрыв бомбы, заложенной в машину его жены, оправдывал его сексуальную распущенность вплоть до конца фильма и узаконил ее в остальных лентах.

Зрителям надлежало верить, что белый полицейский инспектор — индус. Его показывали крупным планом, когда он зажигал погребальный костер своей жены, когда он облачался в традиционные индийские одежды и, согласно трауру, сбривал волосы на голове. В течение всей первой картины его волосы продолжали расти и многочисленные женщины, лаская ежик коротких волос на голове актера, будто отдавали дань глубокого уважения погибшей жене. Статус вдовца, эта традиционная западная идея, принес ему симпатии одних зрительниц и ненависть других.

Началось с того, что в негодование пришли как индусы, так и мусульмане. Бушевали вдовцы, выходили из себя вдовы и садовники. Инспектора Дхара стали ненавидеть. Чему он так улыбался? Раскрыл преступление? Но почему повесился реальный садовник, зрители так и не поняли. Сам ли он повесился или это сделали за него?

Фильм предлагал зрителям три варианта ответа, каждый из которых можно было соотнести с действительностью. Получалось, что несчастный садовник погибал трижды, вызывая при этом негодование разных религиозных и этнических групп. Мусульманам не нравилось, что в убийстве обвиняли исламских фанатиков. Индийцы приходили в ярость оттого, что виновными называли их фундаменталисты. Сикхов задело за живое обвинение, будто их экстремисты повесили садовника, желая натравить друг на друга индусов и мусульман. Сикхам также не нравилось, что в каждом фильме во время ужасных гонок за рулем такси всегда сидел человек, похожий на сумасшедшего сикха.

Однако доктор Дарувалла считал, что фильм получился очень смешным.

Переосмысливая прошлое в темноте Дамского сада, Фарук вдруг понял, что первый фильм мог показаться смешным жителям Канады — за исключением канадских садовников. Однако ни один житель Канады не видел этого фильма, не считая бывших жителей Бомбея, переехавших в Торонто. Они пересмотрели все серии фильмов о полицейском инспекторе по видеомагнитофону. Но и эти люди обиделись. Даже Инспектор Дхар не находил свои фильмы особенно смешными.

Когда доктор Дарувалла поинтересовался, видит ли Балрай Гупта что-нибудь комическое в фильмах об Инспекторе Дхаре, режиссер ответил ему в обычной своей непринужденной манере:

— Мы зарабатываем на них сотни тысяч рупий — вот что смешно! — сказал Гупта.

Однако Фаруку уже было не до смеха.

Впервые часы после захода солнца члены клуба Дакуорт с маленькими детьми стали занимать столики Дамского сада. Дети весело щебетали на открытом воздухе, но их тонкие голоса не мешали воспоминаниям Фарука.

Мистер Сетна с неприязнью относился ко всем маленьким детям. Он ни за что не сел бы с ними за один стол. Однако сейчас пришлось пересилить себя, чтобы следить за состоянием чувств доктора Даруваллы в Дамском саду. Сетна видел, как Дхар уезжал из клуба вместе с карликом, однако когда Вайнод возвратился, старший официант решил, что этот ужасный коротышка приехал за Даруваллой на своем такси. Он не ходил взад и вперед по фойе, как обычно, а подался в спортивную мастерскую, где с карликом дружили мальчики-подавальщики мячей и специалисты по перетяжке ракеток. Вайнод стал для них желанным разносчиком грязных сплетен.

Мистер Сетна ненавидел пошлые слухи и карликов, которых считал отвратительными созданиями. Что же касается слушателей сплетен, то они видели в Вайноде очень милого человека.

После выхода на экран фильмов о полицейском инспекторе в газетах писали, что Вайнод выполняет роль телохранителя Инспектора Дхара. В некоторых статьях его называли также «шофером-убийцей». Карлик очень серьезно относился к подобной репутации. Он всегда имел хорошее оружие, которое не запрещалось законом и легко пряталось в такси — ручки разбитых теннисных ракеток. Их Вайноду давали в спортивной мастерской клуба. Когда ракетка ломалась, ее освобождали от струны и ровно затачивали конец. Ручка оказывалась нужной длины и веса, ее делали из крепких высокосортных пород дерева. В последнее время деревянных ракеток становилось все меньше, поэтому карлик ими очень дорожил. Он редко ломал свое оружие в драках.

Обычно Вайнод одной палкой бил в промежность или по коленям нападавшего, а вторую палку держал вне пределов досягаемости жертвы. Как правило, получив удар, человек хватался за палку, после чего получал сильный удар по кисти ручкой второй ракетки. Тактика оказалась безупречной. После первого удара человек хватал палку, второй удар разбивал ему руку. Вайнод не бил нападавшего по голове, поскольку не мог до нее дотянуться. Достаточно было нападавшему сломать кисть руки, чтобы прекратить драку. Если дурак не унимался, то против одной его здоровой руки использовались две ручки от ракеток. Карлик совсем не переживал оттого, что газеты называли его убийцей и телохранителем. Он на самом деле оберегал Инспектора Дхара.

Мистер Сетна неодобрительно относился к подобному насилию. Он осуждал работников спортивной мастерской, которые предоставили целый арсенал поломанных ручек бывших теннисных ракеток. Мальчишки отдали Вайноду и десятки старых теннисных мячей. Карлик использовал их по-своему. В ожидании клиентов такси, бывший клоун и акробат накачивал силу, сжимая теннисные мячи, поскольку он предпочитал чем-то заниматься. Карлик также говорил, что подобное упражнение уменьшает боли при артрите суставов. Однако, по мнению доктора Дарувалла, лучше было принимать аспирин.

Путем умозаключений Сетна вывел, что вследствие многолетних тесных контактов доктора и Вайнода в Бомбее Фарук отказался от личной машины. За карликом утвердилась репутация личного шофера Дхара, а то, что Вайнод возил также и доктора, многие наблюдатели предпочитали не замечать. Пожилого официанта поражала тесная психологическая связь между Даруваллой и Вайнодом. Даже в тот момент, когда карлик загружал такси поломанными ракетками и старыми теннисными мячами, а доктор сидел в Дамском саду, Фарук всегда знал, что карлик с такси окажется у него под рукой, словно Вайнод ждал только его или Дхара.

Наблюдая за доктором, Сетна понял, что он намерен оставить за собой обеденный стол на весь вечер. Быть может, доктор ждет вечером гостей и решил вообще не выходить из-за стола. Однако когда пожилой официант спросил Фарука, сколько персон будут ужинать, доктор ответил, что сейчас он уезжает домой. Быстро, будто его разбудили, Фарук поднялся.

Мистер Сетна наблюдал, как он звонит жене из фойе.

— Нет, любимая. Я не сказал ему, потому что не случилось подходящего момента, — говорил Дарувалла, употребляя иногда немецкие слова.

Затем мистер Сетна уловил, что разговор идет об убийстве мистера Лала.

«Значит, это все-таки убийство», — произнес про себя Сетна, услышав, что старика убили его же клюшкой для гольфа. Когда он узнал дополнительную информацию о банкноте достоинством в две рупии во рту мистера Лала, а также содержание интригующей угрозы, связанной с Дхаром (ДРУГИЕ ЧЛЕНЫ КЛУБА УМРУТ, ЕСЛИ ДХАР В НЕМ ОСТАНЕТСЯ), мистер Сетна почувствовал удовлетворение от сегодняшнего шпионского улова.

Затем случилось нечто, представлявшее средний интерес. Повесив телефонную трубку, доктор Дарувалла повернулся и пошел в фойе, предварительно не посмотрев, куда направляется. Тут он и столкнулся со второй миссис Догар. Удар получился неожиданно сильным, мистер Сетна ждал, что он собьет с ног вульгарную женщину. Однако упал сам доктор. Самое неожиданное случилось потом: от удара миссис Догар отшатнулась назад и сбила на пол своего мужа.

Сетна подумал, каким надо быть дураком, чтобы жениться на такой сильной и молодой бабе! Затем последовали обычные поклоны и извинения, когда каждый убеждал другого, что с ним все в порядке. Демонстрация хороших манер, щедрая даже для клуба Дакуорт, вернула старшему официанту хорошее расположение духа, а тем временем Фарук исчез из поля зрения его всевидящего ока.

Поджидая машину Вайнода, доктор помассировал ребра, где боль ощущалась особенно сильно. Синяк там обеспечен. Какое же, однако, крепкое тело у второй миссис Догар. Как железо! Он словно бы налетел на каменную стену! Если подумать, то у нее достаточно мужских качеств, чтобы быть хиджрой. Разумеется, не проституткой-хиджрой, а, допустим, евнухом-трансвеститом. В таком случае миссис Догар сверлила глазами Инспектора Дхара не для того, чтобы привлечь его внимание как мужчины, а чтобы его кастрировать!

Фаруку стало стыдно: опять он начал думать, как рядовой сценарист. Видимо, пива сегодня было более чем достаточно, о чем свидетельствуют эти безумные фантазии в его голове. На самом деле он ничего не знал о миссис Догар, о ее происхождении. Однако хиджры занимали все же маргинальное положение в индийском обществе. Доктор знал, что большинство из них выходцы из низших классов. Но миссис Догар, кто бы она ни была, несомненно принадлежит к высшему обществу. Как и ее муж, по мнению Фарука, старый бабник и придурок, который жил в районе Малабар-Хилл. Мистер Догар происходил из очень состоятельной семьи. Не мог же он оказаться таким дураком, чтобы не отличить влагалище от глубокого шрама, образующегося при операции по отсечению мошонки и члена.

Ожидая такси Вайнода, доктор наблюдал, как жена помогала мистеру Догару занять место в машине. Она сделала замечание несчастному служащему, который недостаточно быстро открыл для нее переднюю дверцу. Фарук не удивился тому, что миссис Догар в семье выполняла роль водителя. Он много слышал о ее спортивных занятиях, куда входило поднятие тяжестей и некоторые другие упражнения, не подходящие для женщины. Интересно, не принимает ли эта дама гормональный препарат тестостерон, поскольку в ней так и бурлят мужские гормоны. У таких женщин, как слышал Дарувалла, иногда клитор вырастает до размеров пальца или пениса маленького мальчика.

Или он выпил слишком много пива, или у него разыгралось воображение, однако доктор подумал именно таким образом. Он благодарил судьбу за то, что работает только хирургом-ортопедом. На самом деле его не очень интересовали подобные вещи, тем не менее Фаруку пришлось сделать над собой усилие, чтобы не размышлять на эту тему.

В данный момент Дарувалла прикидывал, что хуже: то, что вторая миссис Догар хочет кастрировать Инспектора Дхара, или то, что она добивается любовной связи с актером, или то, что у этой женщины невероятно длинный клитор огромных размеров.

Доктор настолько погрузился в свои мысли, что не заметил, как Вайнод выехал на круглую маленькую аллею перед выходом. Одной рукой он крутил баранку, а другой с опозданием нажал на тормоза, чуть не сбив Даруваллу своей машиной. Во всяком случае доктор отвлекся от мыслей о миссис Догар. На какое-то мгновение он забыл о ее существовании.

Лучшее из двух такси карлика, с ручным управлением, стояло в ремонте.

— Проверяют карбюратор, — объяснил Вайнод.

Из-за того, что Дарувалла не имел ни малейшего представления о ремонте карбюратора, он не стал дальше расспрашивать карлика. Они отъезжали от клуба Дакуорт на машине марки «Амбассадор», уже приходившей в упадок. Кузов бело-кремовой окраски напоминал Фаруку зубы, покрытые серым налетом. Дребезжала деталь ручного управления, предназначенная для переключения скорости. Тем не менее доктор коротко приказал, чтобы карлик поехал мимо старого отцовского дома на Ридж-роуд в районе Малабар-Хилл — мысли о прошлом все еще не отпускали его.

После убийства отца Фарук и Джамшед сразу продали дом, поскольку их мать решила, что остаток жизни проживет с детьми и внуками, ни один из которых не хотел оставаться в Индии. Мать умрет в городе Торонто, на кровати в комнате для гостей. В эту ночь был обильный снегопад, и женщина отошла в мир иной столь же спокойно, мирно, совсем не так, как ее муж, если учесть, что Ловджи погиб от взрыва бомбы.

Не в первый раз доктор просил Вайнода проехать этим путем — дом его отца на Малабар-Хилл едва виделся в окно такси. Бывшая собственность семьи Дарувалла напомнила Фаруку всю эфемерность его контакта со страной, где он родился. Сейчас в районе Малабар-Хилл он выглядел иностранцем.

Доктор жил, подобно пришельцу, в одном из этих унылых строений на улице Марин-драйв. Из окон его квартиры, как из десятков других квартир, можно наблюдать за Аравийским морем. Он платит 60 лакхов (около 250 тысяч долларов) в год за квартиру чуть более 100 квадратных метров, однако из-за редких приездов в страну почти не жил в ней. Фарук не сдавал квартиру в наем. Он не делал этой глупости, зная, что закон стоял на стороне жильцов, постоянно проживающих в квартире. Если бы кто-либо там поселился, то уже навсегда. Кроме того, доктор получил столько денег за фильмы о полицейском инспекторе, что часть дохода хотел истратить в Бомбее. Меньшую часть. Через швейцарский банк и с помощью ловкачей, нарушая закон, значительную часть прибыли он перевел за пределы Индии. Дарувалла стыдился этой аферы.

Вайнод каким-то собачьим чутьем определял момент, когда от доктора можно получить подачку. Его предприятие существовало на пожертвования доктора, и карлик не испытывал никакого стыда за то, что Фарук помогал ему деньгами.

Вайнод и Дипа взяли на себя бремя спасения детей из трущоб Бомбея. Говоря проще, они набирали уличных ребятишек для работы в цирке, разыскивая попрошаек, которые собирали деньги, показывая акробатические номера. Если дети обладали природной координацией движений, Вайнод предпринимал усилия, чтобы пристроить их в цирковые труппы, по уровню выше, чем «Большой Голубой Нил». Дипа посвятила себя спасению девочек-проституток, а также тех, кому грозила эта участь. Но среди них было мало кандидатов, подходящих для выступления в цирке. Насколько знал доктор, единственным местом, куда удавалось пристроить таких детей, был довольно посредственный цирк «Большой Голубой Нил».

Фарука сильно огорчало то, что к чете карликов эти девочки попадали, пройдя школу мистера Гарга. Этот господин являлся владельцем и руководителем кабачка «Мокрое кабаре», где зачастую выступали артистки, завышавшие себе возраст. В Бомбее нет сексуальных шоу как таковых, там запрещен показ голых конечностей и такого уровня обнажения тела, какой практикуется в Европе и Северной Америке. В Индии его вообще не демонстрируют, однако там широко распространено выступление в мокрой одежде, плотно прилегающей к телу и почти прозрачной. В злачных заведениях, подобных кабаре мистера Гарга, танцовщицы, как правило, делали откровенно призывные привычные сексуальные жесты, составлявшие основу так называемых экзотических танцев. Среди низкопробных бомбейских притонов заведение мистера Гарга слыло наихудшим. Однако в разговорах с доктором карлик и его жена убеждали Даруваллу, что хозяин кабаре выполнял миссию доброго самаритянина в этом бомбейском районе красных фонарей. Среди многочисленных борделей «Мокрое кабаре» казалось землей обетованной в океане пошлости и разврата.

Фарук, однако, предполагал, что кабаре лишь с виду напоминало очаг культуры, а не обычный публичный дом. Большинство девушек этого заведения, исполняя экзотические танцы, не занимались проституцией, однако многие исполнительницы бежали из соседних домов терпимости.

Девственность ценилась в борделе лишь краткое время, до тех пор, пока мадам не находила, что девица уже достаточно подросла или за нее дают хорошую цену. Но даже после побега из публичных домов эти девчушки оказывались слишком юными для исполняя тех номеров, которые демонстрировались в «Мокром кабаре». Им было достаточно лет, чтобы заниматься проституцией, однако их явно не хватало для участия в экзотических танцах.

Большинство мужчин-зрителей, как объяснял Вайнод, желали, чтобы артистки выглядели как взрослые женщины, однако клиенты, которые хотели бы вступить в половую связь с несовершеннолетними девочками, вовсе не хотели смотреть на них на сцене. Поэтому мистер Гарг не мог использовать несовершеннолеток в «Мокром кабаре». Однако доктор Дарувалла был убежден, что хозяин тайно использовал этих девочек в личных целях, удовлетворяя свои извращенные желания, — такой мерзкий был у него вид, — предпочитая не распространяться об этом. С первого взгляда на него Дарувалла почувствовал гадливость, впечатление оказалось стойким, несмотря на то, что видели они друг друга всего лишь однажды, когда Вайнод представил доктора как постоянного клиента своего такси.

Дарувалла увидел высокого мужчину с военной выправкой, но такого бледного, словно он никогда не покидал темноты и не появлялся при солнечном свете. Кожа на его лице, нездоровая и маслянистая, неприятно бугрилась, как у трупа. Это впечатление усиливали провалившиеся внутрь губы, всегда открытые, будто их хозяин заснул в положении сидя. Под глазами у Гарга проступали темные набухшие мешки, как бы наполненные застоявшейся кровью.

Глаза этого человека своим желтым цветом напоминали доктору глаза льва, как и у этого животного лишенные осмысленного выражения. Страшнее всего на лице смотрелся огромный расплывшийся красный шрам. Когда-то в лицо Гаргу плеснули кислоту, однако он успел уклониться и разъедающая жидкость задела ухо, съела кожу на скуле и шее. Красное пятно от той давней раны опускалось за воротник рубашки. Даже Вайнод не знал, кто это сделал и почему.

Уважаемый в городе врач Дарувалла письменно свидетельствовал о цветущем здоровье девочек, спасенных из кабаре и попадавших в цирк. Что он мог об этом сказать? Некоторые из них родились в домах терпимости, у них легко угадывались признаки наследственного сифилиса. В последнее время доктор не мог рекомендовать их в цирковые труппы без проведения анализа на СПИД. Немногие цирки, включая и «Большой Голубой Нил», могли взять девочек при наличии у них какого-то заболевания. Зачастую это были венерические заболевания. В самом легком случае будущим артисткам следовало вывести глисты.

Что же происходило, когда владелец цирка отказывался взять в труппу юную артистку?

— Хорошо, что мы хотя бы делаем попытку помочь, — говорил в таких случаях Вайнод.

Продавал ли Гарг девочек в публичные дома или ждал, пока они подрастут, чтобы использовать их в выступлениях «Мокрого кабаре»?

Дарувалла понимал, что по стандартам морали района Каматипура мистер Гарг считался человеколюбом, по крайней мере, он не нарушал закон. Все однако знали, что хозяин заведения дает взятки полиции, которая лишь от случая к случаю делает внезапные проверки «Мокрого кабаре».

Как-то доктору пришло на ум, что мистер Гарг как образ просится в сериал о полицейском инспекторе. В первом варианте сценария «Инспектор Дхар и убийца девочек в клетке» он придумал яркую роль, когда Гарг выступал в роли убийцы детей под именем Кислотный человек. Однако, подумав, доктор переделал сценарий. Из-за того, что мистера Гарга в Бомбее слишком хорошо знали, могли возникнуть крупные неприятности, вплоть до заявления в суд за клевету. Кроме того, Дарувалла никогда бы не пошел на ухудшение отношений с Вайнодом и его женой. В конце концов даже если бы Гарг не являлся добрым самаритянином, Дипа и Вайнод оставались для девочек святыми людьми, поскольку они хотя бы пытались вызволить их из вертепа разврата.

— Хорошо, хорошо, я посмотрю ее. Кто на этот раз и что за история случилась с девочкой? — сдался Дарувалла, когда светлый «Амбассадор» уже подъезжал к улице Марин-драйв.

— Она девственница. Дипа говорит, что эта девочка рождена для пластических номеров, она будет «девочкой без костей», — стал объяснять карлик.

— Кто говорит, что она — девственница? — уточнил Фарук.

— Она сама говорит об этом. Кроме того, Гарг сказал, что девочка убежала из борделя до того, как кто-либо успел до нее дотронуться, — ответил Вайнод.

— Итак, Гарг утверждает, что она — девственница? — продолжал допытываться Дарувалла.

— Может быть, она почти девственница. В ней есть что-то девственное. Думаю, в девочке есть что-то от карликов. Видимо, она наполовину карлик. Так мне сейчас кажется, — разговорился Впйнод.

— Это невозможно, Вайнод.

Машина сделала поворот. Фарук узнал место, где они проезжали. Он увидел старый корабль с установленным на нем рекламным шитом — корабль стоял на якоре в Аравийском море. В этот вечер снова рекламировали ткань «Тикток», и яркая надпись плясала вверх и вниз в набегавших волнах. И сегодня металлические щиты на столбах обещали хорошую езду всем, кто купит шины марки «Аполло». Час пик уже миновал, движение на Марин-драйв пришло в норму и, судя по свету в окнах квартиры, Дхар уже пришел. На веранде горел свет, а Джулия никогда не сидела там одна. Наверное, они вместе смотрели на закат солнца. А поскольку солнце уже давно закатилось, жена с Дха-ром злятся на него за опоздание.

Доктор пообещал Вайноду, что утром осмотрит «почти что готовую артистку» и «почти девственницу». Он мрачно подумал об очередной жертве мистера Гар-га и представил ее в виде полукарлика.

В сияющем холле подъезда Фарук на миг почувствовал, что он ничем не отличается от подъезда любого современного дома. Однако когда двери лифта открылись, его взгляд уперся в знакомую надпись:

СЛУГАМ НЕ РАЗРЕШЕНО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЛИФТОМ,

ЕСЛИ ОНИ НЕ СОПРОВОЖДАЮТ ДЕТЕЙ.

Он ее ненавидел. Смысл предписания отражал действительность индийской жизни — не только одобрение существовавшей в мире дискриминации, но и ее обожествление. Ловджи Дарувалла считал это типично индийской особенностью, унаследованной еще от индийских раджей.

Как ни пытался Фарук убедить общественность дома и убрать надпись, законы для слуг не подлежали изменению. Доктор не нашел себе сторонников среди жильцов. Комитет общественности отклонил мнение Даруваллы на том основании, что, согласно официальным правительственным документам, он входил в категорию граждан, постоянно не проживающих в Индии. В споре о том, можно ли слугам пользоваться лифтом, старый Ловджи Дарувалла расшиб бы себе лоб. Его сын рассматривал поражение в борьбе с комитетом общественности дома как свидетельство собственного политического бессилия и того, что его не считают «своим» в этой стране.

Выходя из лифта, Фарук про себя фыркнул, что не является «настоящим индийцем». На днях в клубе Дакуорт кто-то возмущался, что кандидат на пост одной из политических партий построил свою предвыборную программу только на «вопросе о коровах», Фарук не знал, как отнестись к услышанному, поскольку не представлял, что это значит. Он мог предположить и такое: некоторые социальные группы, выступая в защиту коров, входят в движение индийцев, души которых перевоплощаются после смерти. Это движение напоминает тех шовинистов-индусов, которые считают себя святыми перевоплощениями богов и требуют, чтобы на них молились. «Вопрос о коровах» мог относиться и к волне насилия между индусами и мусульманами в связи с мечетью Ба бара. Эта тема проходила в его первом сценарии о полицейском инспекторе, и в то время он находил ее смешной. Теперь тысячи кирпичей были сложены в форме надписи «Шри Рама», что означало «Уважаемый Рама» и менее чем в 70 метрах от мечети был заложен храм богу Раме. Теперь сорокалетняя война вокруг священного храма уже не казалась ему смешной.

«Вопрос о коровах» снова заставил его испытать чувство иностранца. Зная о существовании сикхских экстремистов, он ни одного из них не видел лично. В клубе Дакуорт доктор поддерживал приятельские отношения с писателем-сикхом мистером Бакши. Тот любил поговорить об американских классических фильмах, однако они никогда не обсуждали проблему сикхского терроризма. Фарук краем уха слышал о террористических организациях «Шив Сена», «Далит Пантерз», «Тамильские тигры», но конкретно не знал ни одного члена этих организаций. В Индии с ее миллионами индусов, мусульман, сикхов и христиан, членов клана Парси, по мнению Фарука насчитывалось около 80 тысяч. Однако в ее маленькой частице, ограниченной подъездом некрасивого дома на Марин-драйв, когда вместо бесчисленных миллионов людей и их огромных проблем Дарувалла занимался лишь маленьким вопросом об использовании лифта, все эти враждующие фракции сплачивались между собой и единым фронтом выступали против Фарука: слуга должны ходить по лестнице пешком.

Недавно доктор прочитал в газете об убийстве мужчины по причине того, что вид его усов «оскорблял кастовые чувства». Набриолиненные его усы торчали кончиками вверх, тогда как по традиции кончики необходимо опускать вниз.

Вверх или вниз? Решено — Инспектор Дхар уедет из страны и никогда больше туда не вернется. Он подумал, что сделает то же самое. Он помог нескольким детям-калекам в Бомбее? Ну и что? Чем он занимался реально, когда придумывал смешные киносюжеты о стране, подобной Индии? Он не был писателем. И зачем брал кровь у карликов? Ведь он не был и специалистом по генетике.

Разъедаемый этими мыслями, доктор вошел в свою квартиру, встреченный проявлением недовольства, которого ожидал. Он не сообщил любимой жене, что пригласил к ужину любимого Джона Даруваллу, опоздал сам и заставил обоих ждать его. В дополнение ко всему у него не хватило смелости сообщить Дхару неприятную новость.

Фарук почувствовал, что насильно втянут в цирковой номер собственного сочинения, оказавшись в прокрустовом ложе, откуда ему самому не вырваться. В памяти возник номер из программы «Большого Королевского цирка», который на первый взгляд казался довольно милым помешательством, однако Фарук по-настоящему сошел бы с ума, если бы увидел его снова. В ушах зазвучала сопровождающая его музыка — и она, и цирковой номер возникали в нем с монотонностью страшного сна, который время от времени посещает каждого человека. Номер под названием «груженый велосипед» состоял из простых действий, доведенных до идиотской экстремальности.

Два велосипеда, управляемые крепкими и сильными женщинами, носились друг за другом по арене. Затем появлялись еще несколько полных темнокожих женщин, которые на ходу залезали на велосипеды, используя при этом массу приемов. Некоторые женщины повисали над передними и задними колесами, некоторые садились на руль и очень осторожно на нем балансировали. Одни женщины забирались на задний надкрылок колеса велосипеда. Независимо от их количества, две сильные бабищи продолжали крутить педали. Появлялись маленькие девочки, залезали на плечи и головы женщин на велосипедах, включая тех, кто крутил педали. Это продолжалось до тех пор, пока по кругу на арене не начинали двигаться две огромные пирамиды из приклеенных друг к другу женщин. Пирамиды безостановочно следовали друг за другом.

Оркестр играл бешеную мелодию, напоминающую несколько тактов из французского канкана, повторяя их снова и снова. У всех темнокожих толстых пожилых женщин и девочек на лицах белело слишком много пудры, что делало происходящее чем-то нереальным. Женщины в бледно-пурпурных балетных пачках все улыбались, улыбались и улыбались, крутясь по арене. В последний раз Дарувалле показалось, что номер никогда не кончится.

С каждым в жизни случается «груженый велосипед». Сегодня у доктора день походил на такой цирковой номер. Оркестр заиграл канкан, закружились, приветствуя его, темнокожие женщины в бледно-пурпурных балетных пачках. И пошли кружиться обсыпанные пудрой привидения в своем сумасшедшем нескончаемом ритме.