Книга: Сын цирка
Назад: 16. ДЕВОЧКА МИСТЕРА ГАРГА
Дальше: 18. ИСТОРИЯ, ЗАПУЩЕННАЯ ДЕВОЙ МАРИЕЙ

17. СТРАННЫЕ ОБЫЧАИ

Южная Калифорния
Мартин Миллс лежал без сна в келье миссии Святого Игнатия, потому что он всегда маялся от бессонницы в незнакомых местах. Вначале он последовал совету Святой Терезы из Авила. Это было ее любимое духовное упражнение, позволявшее женщине почувствовать любовь Христа. Однако даже ее лекарство не помогло новому миссионеру. Суть упражнения состояла в том, что следовало представить, будто тебя видит Христос.
«Посмотри, он видит тебя», — говорила Святая Тереза.
Пытаясь изо всех сил увидеть Спасителя, Мартин Миллс не получил утешения и не смог уснуть.
Миллс ненавидел воспоминания о многочисленных спальнях, в которых его ужасная мать и трагически закончивший свои дни отец заставляли его спать. Дэнни Миллс платил слишком много за дом в Уэствуде, расположенный рядом со студенческим комплексом. В доме не переводились постояльцы, Дэнни и Вера жили на плату за поднаем жилья, поэтому семья не могла иметь собственный угол. Такой образ жизни позволял супругам часто жить раздельно, что удерживало семью от окончательного распада. Маленький Мартин всегда скучал по одежде и игрушкам, которые почему-то переходили во временное пользование постояльцев дома в Уэствуде. Об этом доме он сохранил весьма смутные воспоминания.
Гораздо лучше он помнил студентку из кампуса, которая выполняла обязанности няни. Девушка имела привычку на большой скорости таскать его за руку по бульвару Уэлшир, переходя его в запрещенных местах. У няни имелся дружок, который бегал вокруг стадиона, поэтому девушка брала Мартина с собой на стадион, где они смотрели, как ее парень совершал свой бесконечный бег. Девушка слишком сильно держала его за руку и пальцы у Мартина болели. Верхняя часть руки пульсировала от боли, когда они слишком быстро перебегали через бульвар при сильном движении транспорта.
Если Дэнни и Вера вечерами выходили в свет, то мать настаивала на том, чтобы мальчик спал на второй кровати в комнате няни. Апартаменты девушки включали еще малюсенькую кухоньку, похожую на закуток, куда можно было спрятаться во время завтрака и где на маленькой подставке стояли черно-белый телевизор и тостер. Няня садилась на один из двух раскладных металлических стульев, потому что для стола и обычных стульев места не хватало.
Когда Мартин лежал на кровати в комнате няни, он часто слышал, как она занималась онанизмом. Из-за того, что окна комнаты были закрыты и работал кондиционер, чаще всего, просыпаясь, он обнаруживал, чем она занималась, по запаху пальцев правой руки, которой девушка гладила его по лицу, говоря, что пора вставать и чистить зубы. После она отвозила его в школу, делая это так же бесшабашно, как и преодолевала бульвар Уэлшир. На выезде с трассы Сан-Диего-фривей у няни настолько трагически захватывало дыхание, что это напоминало Миллсу тот звук, который она испускала при мастурбации. Перед этим поворотом Мартин всегда закрывал глаза.
Он учился в хорошей школе по усложненной программе, которую преподавали иезуиты в университете Лойола Маримонт, далеко от Уэствуда. Хотя поездки на машине в университет были опасными, однако тот факт, что Мартин Миллс получил начальное образование в стенах университета, где преподавали студентам, оказал на мальчика значительное влияние. Экспериментальная программа по обучению в раннем возрасте давала детям знания как взрослым. Даже стулья у них были такие, как у взрослых, не было в классах привычных детских рисунков цветными мелками или игрушечных зверей с буквами алфавита. Эту программу отменили через несколько лет, однако Мартин застал период, когда одаренные дети в мужском туалете вынуждены были вставать на стул, чтобы воспользоваться писсуаром. В те далекие годы еще отсутствовали писсуары на уровне инвалидной коляски для калек. Таким способом, высоко расположенными писсуарами и пустыми классными комнатами избранным детям предоставили возможность перепрыгнуть через свое детство. И хотя классные комнаты и туалеты по-своему свидетельствовали о серьезности предстоящих дел в будущем, молодой Мартин страдал от анонимности и безликости тех спален, где проводил ночи.
В то время, когда дом в Уэствуде сдавался очередным жильцам, Дэнни и Вера теряли возможность пользоваться услугами няни-студентки. Тогда Дэнни становился штатным водителем и отвозил Мартина в Лойола Маримонт для получения специального образования из нового и до того неизвестного района города. В смысле безопасности передвижения ничего не менялось — в ранние утренние часы Дэнни страдал от похмелья, если уже не поправлял здоровье очередной порцией спиртного, а к тому времени, когда сына следовало забирать из школы, он снова напивался.
Вера никогда не водила машину. Бывшая Гермиона Роузен так и не научилась водить машину, что не редкость среди людей, чьи юношеские годы прошли в Бруклине или Манхэттене. Ее отец, режиссер Гарольд Роузен, также не водил автомобиль, поскольку часто ездил в лимузине с шофером. Однажды в течение нескольких месяцев Гарольд посылал лимузин с водителем, чтобы доставлять Мартина в школу, потому что у Дэнни Миллса права отобрали за вождение машины в нетрезвом состоянии.
Что же касается дядюшки по линии матери, то Гордон Хэтэвей был водителем-ветераном, он крутил баранку много лет. Права у него периодически отнимали — то он превышал скорость, то не слышал сигналов других водителей из-за грибков в ушах, которые он лечил лекарством розового цвета. Гордон никогда не реагировал на звуковые сигналы пожарных машин, машин «скорой помощи» или полицейских автомобилей. И своего клаксона в машине никогда не использовал, поскольку ничего не слышал и вследствие этого ничего не боялся на дороге. Дядюшка встретится со своим Создателем на шоссе Санта-Моника, где врежется в автопоезд с досками для виндсерфинга. Такая доска и убьет Гордона, мгновенно. Может быть, она вылетела с крыши автопоезда или вывалилась из открывшейся задней двери, но пробила ветровое стекло машины Хэтэвея, положив начало цепной реакции аварий. На четырех рядах движения в двух встречных полосах столкнулись восемь машин и мотоцикл. Погиб только Гордон. Не исключено, что режиссер секунду-другую видел, как приближается его конец, однако в надгробной речи его знаменитая сестра-пи… страдалица, являвшаяся женой Гарольда Роузена и Вериной матерью, заявила, что глухота по крайней мере спасла Гордона от ужасного грохота, случившегося в момент его гибели. По общему мнению, шум от столкновения стольких машин стоял ужасный.
Мартин Миллс уцелел в опаснейших поездках для получения специального образования в университете Лойола Маримонт. Однако его доконали чужие спальни, в которых было трудно ориентироваться.
Во время распродажи Дэнни, поторопившись, купил дом в Уэствуде на деньги, полученные от контракта за три сценария. К сожалению, в то время, когда он получил деньги, сценарии еще не были готовы, и ни один из них не был закончен до съемок фильма. Как обычно, последовали дополнительные сделки на основе незавершенных сценариев. В результате Дэнни оказался вынужден сдавать дом в Уэствуде, что ввергало его в депрессию. Сценарист напивался, чтобы не чувствовать к себе отвращения. Денежные проблемы заставляли его жить в домах других людей. Как правило, это были дома режиссеров-постановщиков, режиссеров или актеров, которым он оказался должен из-за недописанного сценария. Не имея сил выдержать ни спектакля из жизни Дэнни, ни компании писателя-неудачника, эти филантропически настроенные люди оставляли свои дома и убегали — либо в Нью-Йорк, либо в Европу. Иногда и Вера сбегала с очередным хозяином дома, однако об этом Мартин Миллс узнал значительно позже.
Писать сценарий в таких ужасных условиях для Дэнни Миллса значило то же самое, что разбивать собственные яйца всмятку. Он часто употреблял это словосочетание, бывшее любимой присказкой Гордона Хэтэвея. Лежа без сна в келье миссии Святого Игнатия, Мартин Миллс не мог унять воспоминаний о всех этих домах, принадлежавших незнакомым людям, которые всегда являлись сильными мира сего по отношению к его слабому отцу.
В Беверли-Хиллз на улице Франклин-Каньон стоял дом, принадлежавший одному режиссеру. Дэнни потерял возможность жить там из-за того, что подъездная дорожка к дому оказалась слишком крутой — так он сам объяснил причину неудачи. На самом деле однажды в пьяном виде он оставил машину режиссера в открытом гараже с переключателем скоростей в нейтральном положении и не на тормозах. Поэтому машина покатилась, сломала фруктовые деревья и упала в плавательный бассейн. Дело бы не кончилось так печально, если бы Вера не занималась лесбийской любовью со служанкой режиссера, которая на следующее утро голая нырнула в бассейн и разбила челюсть и ключицу о ветровое стекло стоявшей на дне машины. А в это время Дэнни звонил в полицию по поводу кражи автомобиля. Вполне естественно, служанка подала на режиссера в суд за ущерб, причиненный его машиной на дне бассейна. Поэтому сценарий, который тогда писал Дэнни, так и не дождался съемок, что было не редкостью в процессе «разбивания собственных яиц всмятку».
Мартину Миллсу нравился этот дом, но не его служанка. Впоследствии Мартин очень сожалел, что мамаша перестала отдавать сексуальное предпочтение молодым девушкам, поскольку ее аппетит на молодых мужчин оказался просто ужасным. Что же касается спальной комнаты Мартина в доме на улице Франклин-Каньон, то ее он любил больше других. В этой угловой комнате было достаточно свежо, кондиционер здесь не требовался, и мальчик слышал, как машина погружалась в плавательный бассейн: вначале раздался всплеск, затем забулькали пузырьки воздуха. Однако Мартин не встал с постели и не уточнил причину шума, поскольку решил, что эти звуки связаны с его пьяным отцом. Может быть, это Дэнни прыгал в бассейн с несколькими пьяницами, которые рыгали и блевали под водой. Он и подумать не мог, что звуки издавала машина.
Встав, как обычно, рано утром, Мартин лишь удивился, увидев машину на дне бассейна со стороны, где глубина была наибольшей. Не сразу он подумал, что отец мог остаться внутри автомобиля, а когда подумал об этом, то голый побежал в слезах к плавательному бассейну, где обнаружил нагую служанку, которая захлебывалась под доской трамплина для ныряния. Ему так никогда и не поверят, что он спас утопающую.
Мартин подобрал длинный шест с сеткой на конце, которым выуживали из воды лягушек и саламандр, после чего протянул его испуганной маленькой женщине с коричневой кожей, предки которой жили в Мексике. Она не могла говорить из-за сломанной челюсти, не могла подтянуться и вылезти из бассейна из-за перелома ключицы. Служанка только уцепилась за шест и так держалась на поверхности, умоляюще глядя на Мартина, который стыдливо прикрыл руками свои гениталии. В этот момент из глубины бассейна затонувшая машина выпустила очередной воздушный пузырь.
Обернутая полотенцем мамаша Мартина, вылезла из бунгало служанки, стоящего рядом со стойкой игрушек для бассейна, и увидела голого Мартина у глубокой части водоема, однако не заметила барахтающегося объекта своих любовных утех в предыдущую ночь.
— Мартин, ты знаешь, как я отношусь к обтиранию водой. Иди и надень трусы, пока тебя не увидела Мария, — сказала Вера мальчику, в то время как сама Мария вовсю обтирала тело.
Утром, когда Мартин одевался, он испытывал дискомфорт оттого, что постоянно пользуется чьей-то спальней. В лучшем случае ему освобождали самые нижние ящики, однако вещи владельцев с хозяйским видом безжизненно висели в шкафах, лежали в удобных выдв1гжньтх ящиках. Старые игрушки, старые картины были здесь своими, как и выставленные для обозрения трофеи, полученные за победы на теннисных кортах, или украшения лошадей, или вещи, напоминавшие владельцам о первых кошках или собаках, видимо, уже скончавшихся. Это могла быть стеклянная баночка с коренным зубом любимой собаки или клочок шерсти с кошачьего хвоста. Когда же Мартин приносил из школы свидетельства своих маленьких триумфов, документы о сдаче экзаменов по самой сложной программе в классе «А», то ему не разрешали развешивать их по хозяйским стенам.
В Лос-Анджелесе они обитали в пустующем доме актера. Огромный, шикарно обставленный дом в Саут Лоррейн имел много маленьких спален, где висели крупные выцветшие фотографии неизвестных детей, на удивление сходного возраста. Мартину казалось, что они либо умерли шести-восьми лет, либо после этого возраста перестали быть объектами для фотографирования. Загадка оказалась прозаической и про-стой: их родители развелись. Время в доме будто остановилось, отчего Мартин возненавидел это место.
В конце концов Дэнни был изгнан хозяином. Он заснул перед телевизором с сигаретой на кушетке, сработала пожарная сигнализация, папаша от ее шума проснулся, однако по пьянке позвонил не пожарным, а в полицию. К тому времени, когда с этой путаницей разобрались, гостиная была уже объята пламенем. Дэнни вытащил Мартина к бассейну и стал плавать на надувном плоту в форме Дональда Дака — еще один реликт, оставшийся от вечно юных детей, так и не перешагнувших шести-восьмилетний рубеж.
Дэнни курсировал по мелкой части бассейна, хотя был в брюках и мятой рубашке, а не в купальном костюме. Он прижимал страницы сценария к груди, спасая их от воды. Отец и сын наблюдали, как пожарные пытались спасти хоть что-нибудь от огня.
Почти популярный актер, чья гостиная была уничтожена, прибыл намного позже, после того как пожарники разъехались. Дэнни и Мартин все еще находились в плавательном бассейне.
— Давай подождем мамочку, чтобы ты смог рассказать ей все о пожаре, — предложил Дэнни.
— А где мамочка? — спросил мальчик.
— Она уехала, — ответил Дэнни.
Вера «уехала» с актером, и когда они вместе вернулись, то Мартину показалось, что отец был немножко рад виду обуглившихся головешек, оставшихся от гостиной. Сценарий писался с трудом. Он должен был предоставить актеру возможность сыграть что-то «на злобу дня». Сюжет изображал историю отношений молодого человека и женщины старше его по возрасту. Что-то «горько-сладкое», как вначале предложил актер. Вера надеялась получить роль более старшей женщины, однако и этот сценарий канул в вечность. Мартин Миллс без сожаления покинул вечно юных детей шести-восьми лет в доме на Саут Лоррейн.
В освещенной келье миссии в Мазагаоне миссионер искал «Карманный католический катехизис». Миллс надеялся, что эта квинтэссенция веры может спасти его от воспоминаний обо всех спальнях, в которых он ночевал в Калифорнии. Однако он так и не нашел духоподъемную книжечку в мягкой обложке и предположил, что забыл ее на стеклянном столе в квартире Даруваллы. Действительно, он там ее забыл, доктор уже пользовался этой книжкой.
Фарук прочитал о соборовании, таинстве помазания больных, поскольку эти тексты удачно подходили к новому сценарию, который он пытался начать. Пробежав глазами раздел о распятии, доктор подумал, что сможет использовать его с иронической подоплекой: его одолевало желание сделать какую-нибудь пакость. Ранние вечерние часы казались нескончаемыми, поскольку для него все утеряло свой смысл, кроме необходимости начать эту часть сценария. Если бы Мартин Миллс догадывался, что Дарувалла хочет списать с него образ для романтической комедии, несчастный миссионер с радостью отдался бы своим воспоминаниям о скитаниях по Лос-Анджелесу в детские годы.
В том городе на Кингс-роуд стоял другой дом, который Мартину отчасти нравился — из-за пруда с рыбой. Режиссер-постановщик держал редких птиц, кормить их и ухаживать за ними, к несчастью, обязан был Дэнни, пока он там жил и писал. В первый же день Мартин отметил, что в доме отсутствуют сетки на окнах. Редчайшие экземпляры птиц сидели без клеток, но были прикованы цепочками к жердочкам. Однажды вечером во время вечеринки в дом залетел вначале один, а затем и второй ястреб. К большой печали гостей, редчайшие птицы оказались жертвами этих разбойников. Пока коллекционные птицы пронзительно кричали и погибали, сильно пьяный Дэнни все еще излагал свою версию произошедшего с ним в Венеции случая, когда его выгнали из любимого домика на две семьи с видом на пляж. От этой истории на глаза Мартина всегда наворачивались слезы, поскольку в сюжет входил рассказ о смерти единственной в его жизни собаки. Дэнни повествовал, а ястребы бросались вниз и убивали свои жертвы. Вначале женщины, а затем и остальные гости укрылись под столом. Дэнни же продолжал рассказывать историю.
Молодому Мартину не приходило тогда в голову, что уменьшение отцовских гонораров за сценарии приведут их к необходимости снимать дешевые квартиры. Хотя это был шаг вниз по сравнению с приличными домами режиссеров, режиссеров-постановщиков и почти популярных актеров, однако в дешевых меблированных комнатах не оставались вещи и игрушки других людей. Для Мартина проживание в таких местах казалось шагом вверх по лестнице успеха.
Дело пока не дошло до Венеции. Мартин не понимал, что Дэнни и Вера просто ждут, когда их сын достаточно подрастет, чтобы отослать его учиться в пансионат. Они предполагали, что таким образом защитят душу ребенка от постоянных жизненных проблем родителей, поскольку супруги жили порознь, даже находясь в одном и том же доме. Пансионат уберег бы Мартина от скандалов из-за любовных похождений Веры и от пьянства Дэнни. Однако жизнь в Венеции Вере казалась слишком убогой и дешевой. Она выбрала себе Нью-Йорк, а Дэнни продолжал стучать по клавишам портативной машинки и совершал опасные рейсы, отвозя Мартина на занятия и домой из университета Лойола Маримонт.
В Венеции они снимали первый этаж домика на две семьи, ярко-красного и стоявшего рядом с пляжем.
— Это самое лучшее место, где мы когда-либо жили, потому что оно было чертовски настоящим. Правда, Марти? — обращался Дэнни к гостям, скрывавшимся под столом.
Мартин безмолвствовал. Он заметил, что птица минах билась в агонии в когтях ястреба, а рядом лежали недоеденные французские деликатесы.
На самом деле Венеция казалась ему довольно ненастоящей. По бульвару южной Венеции прогуливались накачанные наркотиками хиппи, а мальчик их боялся. Отец поразил его и растрогал до глубины души, подарив на Рождество собаку. Как сказал Дэнни, эту малюсенькую дворняжку он взял из общества защиты животных «Спасенные от смерти». Несмотря на протесты мальчика, отец назвал собаку Виски, поскольку ее шерстка напоминала ему цвет этого напитка. Не исключено, что такое имя навлекло на пса какое-то проклятие.
Виски спал с Мартином, которому разрешалось вешать свои сувениры на голые, как океан, стены комнаты. Когда они возвращался «домой» из школы, то ждали, когда дежурные по пляжу закончат работу и только потом вместе с собакой выходили гулять. Впервые в жизни он представил, что ему могут завидовать другие дети, которые на пляже становились в очередь, чтобы скатиться с искусственной горки в море. Разумеется, им бы хотелось иметь собственную собаку и прогуливаться с ней по песчаному пляжу.
Вера приехала на очень короткое время, чтобы повидать их на Рождество. Она отказалась жить в Венеции, а заказала номер из нескольких комнат в простеньком, но чистом отеле на Океан-авеню в Санта-Монике. Там они с Мартином ели рождественский завтрак — первая совместная с матерью трапеза, которая навевала на него чувство одиночества. Мамаша оценивала степень жизненной роскоши по тому, насколько ей нравилась работа прислуги. Вероника Роуз всегда говорила, что с большим удовольствием жила бы в приличном отеле, чем в собственном доме. Она бросала полотенца на пол, оставляла тарелки с остатками пищи на постели и совершала другие поступки в том же духе. На Рождество она подарила Мартину ошейник для Виски, что очень тронуло мальчика, поскольку он не мог вспомнить другого случая, когда бы мать действовала в согласии с отцом. Иначе как бы она узнала, что Дэнни подарил мальчику собаку.
Накануне Нового года, парень, живший в соседнем крыле дома и катавшийся все время на роликовых коньках, дал собаке Мартина тарелку еды с марихуаной. Когда Дэнни и Мартин после полуночи вышли с ним погулять, ошалевший песик атаковал огромного ротвейлера, принадлежавшего какому-то штангисту. От первого же ответного укуса и встряски маленькая дворняжка погибла.
Хозяин ротвейлера относился к той категории мускулистых спортсменов, которые ходят в футболках и спортивных шортах. Лопатой, которую нашел Дэнни, тяжеловес, чувствовавший угрызения совести, выкопал огромную яму рядом с детской горкой для катания в море. Однако в Венеции хоронить собак на пляже запрещалось, и какой-то законопослушный наблюдатель позвонил в полицию. Ранним утром Нового года Мартина разбудили два полицейских. Дэнни был слишком тяжелым после вчерашней пьянки, тяжеловеса тоже не было, чтобы помочь мальчику выкопать мертвую собаку. Когда Мартин завершил эксгумацию и положил тело мертвого друга в полиэтиленовый пакет для мусора, один из полицейских сунул сверток в багажник патрульной машины, а другой протянул мальчику квитанцию для оплаты штрафа, одновременно спрашивая, в какую школу он ходит.
— Я обучаюсь по программе детей-акселератов в Лойола Маримонт, — объяснил Мартин полицейскому.
Однако даже такие выдающиеся успехи в обучении не остановили домовладельца: сразу же после случившегося он выгнал Дэнни и Мартина, опасаясь буду-щих неприятностей с полицией. Ко времени их отъезда Мартин переменил свое мнение о месте проживания, поскольку почти ежедневно встречал штангиста с ротвейлером-убийцей. Ежедневно виделся он и с соседом, который любил не только кататься на роликовых коньках, но и баловаться марихуаной. В очередной раз Мартин совсем не переживал оттого, что уезжает.
Глупому Дэнни нравилась эта история с собакой. В доме режиссера-постановщика на Кингс-роуд он продолжал детально ее рассказывать, как будто совершавшееся убийство птиц добавляло печали к скорбной кончине Виски.
— Какие ужасные, ё…ные ублюдки жили тогда рядом с нами! — кричал Дэнни своим гостям.
К этому времени мужчины также нашли убежище под столом, как это уже сделали женщины. Наверное, представители обоих полов боялись, что пикирующие ястребы ошибутся, приняв их за редких птиц.
— Папочка, в доме ястребы! Папочка, птицы! — закричал Мартин.
— Это — Голливуд, Марти. Не переживай из-за птиц, они ничего не значат. Это — Голливуд. Здесь главнее всего — занимательный сюжет истории, — поучал сына Дэнни Миллс.
Этот сценарий тоже не стал кинофильмом. С Дэнни подобные вещи стали случаться так же часто, как повторялся припев в песне. Предъявленный ему счет за погибших редчайших птиц заставил чету Миллс снимать еще более дешевые апартаменты.
Здесь-то миссионер сделал попытку оборвать воспоминания. Молодой Мартин слишком хорошо знал недостатки своего отца еще до того, как он попал в пансионат. Его отъезд ускорил моральное разложение матери, оно стало настолько явным, что наводило на мальчика гораздо больший ужас, чем любые слабости Дэнни Миллса.
Лежа в келье миссии в Мазагаоне, новый миссионер искал какой-нибудь способ остановить дальнейшие воспоминания о матери. В Лойола Маримонт у него был наставник, отец Джозеф Мориарти. Отец Джо отвечал в письмах на религиозные вопросы мальчика, когда Мартин уехал в Массачусетс, но его не приняли там ни в иезуитскую, ни даже в католическую школу. Мартин Миллс подумал о брате Бренане и брате Ла Бомбарде, с которыми он вместе прошел начальные курсы колледжа Святого Алоиза. Он даже вспомнил брата Флинна и его вопросы, «разрешены» ли ночные поллюции и возможен ли секс без греха. Кто ему отвечал, отец Толанд или отец Фини, который объяснил, что ночные поллюции напоминают акт бессознательной мастурбации? Мартин был уверен, что это брат Монахан или брат Дули задавали вопросы, запрещен ли акт мастурбации, если он совершается в «бессознательном состоянии».
— Да, всегда запрещается, — ответил отец Ганнон.
Разумеется, ни один нормальный священник не назовет ночные поллюции актом мастурбации. Ничто бессознательное не считается грехом, поскольку «грех» подразумевает свободу выбора. Отца Ганнона увели связанного прямо из аудитории колледжа Святого Алоиза, поскольку его неистовый бред посчитали вредным и дающим основание верить трактатам XIX века, направленным против папы Римского, в которых конвенты священников изображались в виде борделей для лиц духовного звания.
Однако Мартин Миллс очень горячо поддержал ответ отца Ганнона. Он подумал, что именно желания ставят преграду между мальчиками и мужчинами. Именно согласно правилу, что не должно быть никаких ночных поллюций, ни бессознательных, ни сознательных, и стал жить Мартин Миллс. Он никогда до себя не дотрагивался.
Новый миссионер знал, что даже его победа над онанизмом здесь не поможет — он все равно будет вспоминать свою мать. Мартин попытался направить свою мысль по другому руслу — сто раз повторил дату 15 августа 1534 года. В этот день Игнатий Лойола в парижской часовне принял обет пойти в Иерусалим. В течение пятнадцати минут Мартин сосредоточил внимание на правильном произношении слова «Монмартр». Когда это не сработало и он мысленно увидел, как мать расчесывает волосы перед сном, Мартин открыл Библию. Девятнадцатая глава Книги Бытия, повествующая об уничтожении Господом Содома и Гоморры, всегда его успокаивала. В историю гнева Господа явно вплетен был урок послушания, которым восторгался Мартин. Жена Лота вела себя так, как все люди, и она повернулась, чтобы посмотреть назад, хотя Бог этого не разрешал. За непослушание жена Лота со всей неотвратимостью превратилась в соляной столб. Мартин Миллс подумал, что ее надо было превратить в столб, надо было наказать эти города за прегрешения жителей. Но и Ветхий Завет не спас миссионера от подробнейших воспоминаний о том, как его отослали из дома в пансионат — учиться.
Индюшка и Турция
Вероника Роуз и Дэнни Миллс решили, что для поступления в колледж их талантливый сын должен поступить в подготовительную школу в Новой Англии. Вера не стала ждать, пока Мартин достигнет возраста, необходимого для обучения в старших классах, поскольку, по ее мнению, мальчик слишком увлекся религией. Неужели. недостаточно того, что его обучали иезуиты? Однако к этому добавились и непременные воскресные мессы и исповеди.
— О чем этот мальчик должен рассказывать на исповеди? — спрашивала Вера у Дэнни.
Ее вопрос означал, что молодой Мартин слишком хорош по сравнению с другими мальчиками. Сопровождать сына на мессы Вера не собиралась, это «трахало» ее уик-энды, поэтому его стал провожать Дэнни. У отца полностью пропадало воскресное утро, однако после сильной выпивки ему было не вредно посидеть во время мессы или встать на колени.
Вначале Мартина послали в школу «Фессенден» в штате Массачусетс. Порядки там отличались строгостью, однако воспитание не имело религиозной направленности. Вере школа нравилась, поскольку она располагалась недалеко от Бостона. Посещая сына, она могла останавливаться в отеле «Ритц-Чарльтон», а не в каком-нибудь ужасном мотеле или сельской гостинице. В «Фессендене» Мартин стал заниматься с шестого класса. Он должен был учиться там до последнего, девятого класса включительно. У мальчика не было оснований особо себя жалеть, поскольку здесь учились ребята и моложе его. Большинство оставалось в школе на пятидневку и уезжали домой на субботу и воскресенье. Среди тех, кто жил в пансионате постоянно, наподобие Мартина, было немало иностранцев и детей американских дипломатов, чьи семьи находились в государствах, проводящих недружественную политику по отношению к Соединенным Штатам. Некоторые учащиеся, как например, сосед Мартина по комнате, являлись детьми дипломатов, проживавших в Вашингтоне или Нью-Йорке.
Молодому Мартину понравился его сосед по комнате, хотя он предпочел бы иметь комнату на одного. Ему разрешили расклеить картинки по стенам с условием, что это не повредит стенам и что рисунки будут пристойными. Иные изображения не сбивали Миллса с пути истинного, однако они неблагоприятно воздействовали на соседа по комнате.
Он был турок и звали его Ариф Кома. Отец его работал в турецком консульстве в Нью-Йорке. Ариф прятал календарь с изображениями женщин в купальниках между матрацем и сеткой кровати. Турок не предлагал Мартину пользоваться календарем вместе с ним. Обычно он ждал, когда Миллс заснет, и занимался онанизмом, глядя на двенадцать женщин. Зачастую через полчаса после того, как выключали свет, Мартин замечал луч фонарика, просвечивающий между простыней и одеялом, и слышал, как скрипит сетка. Как-то, оставшись один, Мартин извлек календарь и по наиболее замусоленным страницам понял, что всем другим женщинам Ариф предпочитал красоток марта и августа, хотя понять причину такого выбора Миллс не мог. Мартин не стал подробно рассматривать календарь — их комната разделялась лишь занавеской и если бы преподаватель застал его за этим занятием, Ариф лишился бы всех красоток. А это было бы нечестно по отношению к соседу по комнате.
Оба мальчика жили вместе вплоть до окончания школы, что объяснялось не столько их усиливавшейся дружбой, сколько молчаливым уважением друг к другу. Преподаватели школы решили, что если мальчики не жалуются, значит, они нравятся друг другу. Не зря же летом они поехали в один и тот же лагерь. В первый год обучения, когда Мартин очень скучал по отцу и представлял, с какими ужасами ему придется столкнуться летом в Лос-Анджелесе. Вера прислала ему брошюру с описанием летнего лагеря. Он понял, что поедет туда, поскольку не могло быть никаких других вариантов. Когда Миллс листал брошюру и рассматривал фотографии, Ариф присоединился к нему
— Я тоже могу поехать туда. Ты же знаешь, мне надо куда-нибудь поехать, — сказал турок Мартину. Имелась и другая причина их благополучного совместного проживания. Оба мальчика были слабого телосложения и никто из них не добивался над соседом физического превосходства. А в их школе занятия спортом были обязательны, мальчики соперничали между собой, доказывая свою силу и ловкость, однако Ариф и Мартин позволяли себе и дальше не обращать внимания на занятия спортом, оставаясь лишь соседями по комнате. Самыми ненавистными конкурентами в этой области были для «Фессенден» две другие школы — «Фей» и «Фенн». Мальчики высмеивали их соперничество, то, что названия школ начинались с одной буквы «Ф» для них стало символом, эквивалентом сумасшествия на почве спорта. Оба соседа по комнате расширили символику этой буквы. Решив не дуреть от спорта, Ариф и Мартин продолжили игру и словами на букву «Ф» стали обозначать все то, что им не нравилось в школе.
Мальчикам не нравились их форменные рубашки, с чередой розовых и желтых пуговиц. Им не нравилась безобразная классная дама. Соседям по комнате пришлось не по душе требование застегивать верхнюю пуговицу рубашки при ношении галстука. У них в ходу были такие слова, как «фашистский», «фекальный», «фригидный».
Обмен тайными сигналами, состоящими из одного слова, их забавлял, и вскоре Ариф и Мартин, подобно другим соседям по комнате, превратились в членов своего тайного общества. Вполне естественно, мальчишек в классе раздражало подобное поведение и они обзывали их «педерастами», «педиками», «голубыми», однако единственным занятием в области секса в их комнате был регулярный онанизм турка. К выпускному классу Арифа и Мартина поместили в комнату, разделявшуюся на две части дверью. Арифу уже не нужно было прикладывать усилия к тому, чтобы скрывать свои занятия под одеялом.
В келье миссии 39-летний будущий священник, который никак не мог заснуть, обнаружил, что мысли и воспоминания об этом предмете достаточно вероломны. Миллс знал — они неизбежно приведут его к мыслям о матери, поэтому в отчаянной попытке отвлечь себя он сел на койке, включил свет и принялся читать «Таймс оф Индиа», страницу за страницей, все подряд. Газета явно была несвежей, по крайней мере двухнедельной давности, к тому же свернута в трубочку и лежала под кроватью, готовая в любую минуту обрушиться на москитов или насекомых. Однако в руках Мартина ей суждено было преподать ему первый урок, с помощью которого новый миссионер намеривался сориентироваться в бомбейской жизни. Проблема заключалась в том, могла ли газета своими материалами отвлечь Мартина от воспоминаний о матери и в этой связи с нежелательными мыслями о мастурбации.
К счастью для Мартина, он начал с объявлений в разделе о поисках друга жизни. Он прочитал, что 32-летний школьный учитель ищет невесту и сообщает о своем «маленьком косоглазии». Государственный служащий, имеющий собственный дом, признавался, что ноги у него «немного кривоваты», однако он может ходить, не хромая. Этот мужчина соглашался на то, чтобы невеста также имела физические недостатки. 60-летний вдовец без вредных привычек и с нормальным цветом кожи искал «стройную, красивую, некурящую женщину, хорошую хозяйку, вегетарианку, не употребляющую спиртных напитков, с приятной внешностью и не старше 40 лет». Еще в одном объявлении вдовец смиренно уверял, что кастовые предрассудки, плохое владение английским языком, отсутствие образования, а также национальные различия для него не являются преградой. (Разумеется, это было одно из объявления Ранджита.)
Одна невеста, искавшая жениха, рекламировала себя, как «привлекательную девушку с дипломом об окончании курсов вышивания». Другая — «стройная, красивая девушка и хорошая хозяйка» — заявляла, что планирует изучать компьютеры и ищет финансово независимого молодого человека, достаточно образованного, чтобы он не зацикливался на обычных вопросах о светлом цвете кожи, кастовой принадлежности и размерах приданого.
Прочитав все это, Мартин Миллс пришел к выводу, что понятие хорошая хозяйка включало в себя требования хорошей приспособленности к семейной жизни, а светлый цвет кожи, вероятно, подразумевал светлую кожу с желто-коричневым оттенком, как у доктора Даруваллы. Конечно, Мартин не мог знать, что 60-летний вдовец без вредных привычек и с нормальным цветом кожи был Ранджит. Миссионер встречался с ним и видел, что кожа у него темная, а не светлая. Миссионеру казалось, что любое объявление о поиске друга жизни, любое намерение найти себе пару окрашено печалью, доведенной до отчаяния. Миллс поднялся с койки и зажег вторую веревочку с травой против москитов — не потому, что заметил в келье этих тварей, а только потому, что предыдущую веревочку для него зажигал брат Габриэль, а он хотел сделать это самостоятельно.
Миллс стал размышлять, имел ли «светлую кожу» его бывший сосед по комнате. Нет, турок был темным, подумал Мартин, вспоминая. В девятом классе Ариф уже должен был ежедневно бриться, в силу чего казался старше других учеников их класса. Лицом, но не телом. Отсутствие волос делало его совсем молоденьким мальчишкой. У него была гладкая грудь, гладкие ноги. Даже на заду волосы не росли, что делало его похожим на представительниц слабого пола. О том, что Ариф красив, сказала Мартину его мать. Сам он не задумывался об этом, хотя они три года прожили в одной комнате.
— Как поживает твой хорошенький сосед по комнате, этот красивый мальчик? — всегда спрашивала мать, когда звонила ему по телефону.
Во всех пансионатах приезжающие родители брали с собой детей, чтобы поужинать где-нибудь в другом месте. Зачастую они приглашали и товарищей по комнате. Разумеется, родители Мартина никогда не навещали его вместе. Вера и Дэнни всегда появлялись по отдельности, как люди, состоящие в разводе, хотя такими они не являлись. Обычно Дэнни увозил Мартина и Арифа в Нью-Гэмпшир, где он останавливался в гостинице на праздник Дня Благодарения. Вера предпочитала приезжать лишь на одну ночь.
В девятом классе на каникулы во время праздника Дня Благодарения Арифа и Мартина взял Дэнни и увез их в гостиницу в Нью-Гэмпшир. Затем в ночь с субботы на воскресенье этого длинного уик-энда их забрала с собой Вера. Дэнни доставил ребят в Бостон, где его жена уже ожидала их в отеле «Ритц», в своем номере с двумя спальнями. В ее спальне находилась огромных размеров кровать и роскошная ванна. Мальчиков разместили в спальне меньших размеров, с двумя кроватями, душем и туалетом.
В гостинице Нью-Гэмпшира Дэнни ночевал в комнате с сыном, но Арифу предоставляли личную спальню и ванну. Старший Миллс извинялся перед ним за такую вынужденную изоляцию.
— Ты и так все время живешь с ним, как сосед по комнате, — объяснял Дэнни турку.
— Конечно, я понимаю, — отвечал Ариф, поскольку в Турции принцип старшинства был основным в отношениях, когда решался вопрос о превосходстве или различиях между людьми. — Я уже привык подчиняться старшим, — мило добавил турок.
К сожалению, Дэнни слишком много пил, поэтому он мгновенно засыпал и храпел. Мартин досадовал на то, что они не успевали толком поговорить. Однако перед тем как отключиться, отец успел высказать сыну, лежащему без сна в темной комнате, свое пожелание.
— Я надеюсь, что ты счастлив и будешь говорить мне о том, что делает тебя несчастным, вообще обо всем, — сказал старший Миллс.
Пока Мартин обдумывал свой ответ, отец уже захрапел. Тем не менее, мальчик по достоинству оценил высказанную мысль. Утром, видя нежную привязанность и гордость на лице Дэнни, посторонний наблюдатель мог бы заключить, что отец и сын поговорили на темы, касавшиеся только их двоих.
Вечером в Бостоне Вера не хотела идти никуда дальше обеденного зала отеля «Ритц». Ее представления о райской жизни соответствовали условиям жизни в отеле, куда она уже приехала. Здесь требования к одежде клиентов оказались еще более суровыми, чем правила в школе «Фессенден». Метрдотель остановил их из-за того, что белые спортивные носки Мартина выступали из кожаных ботинок.
— Я хотела сделать тебе замечание, дорогой, но его сделал посторонний человек, — заметила Вера.
Она отдала ему ключ от комнаты, чтобы он сменил носки, и ждала его с Арифом. Мартину пришлось одолжить у Арифа черные гольфы. В результате инцидента внимание Веры оказалось привлечено к тому, насколько непринужденно Ариф носил «приличную» одежду. Мать ждала, пока Мартин не присоединится к ним в обеденном зале и сообщила ему об этом наблюдении.
— Это, наверное, оттого, что ты ходил на официальные приемы для дипломатов. Видимо, в турецком посольстве проводится немало мероприятий, на которые следует одеваться по правилам, — заметила мать Мартина турку.
— Не в посольстве, а в турецком консульстве, — поправил ее Ариф, как он делал это неоднократно.
— Мне ужасно не нравятся такие подробности. Держу пари, ты не объяснишь популярно разницу между посольством и консульством. Даю тебе одну минуту, — сказала Вера мальчику.
У Мартина захватило дух, поскольку ему показалось, что мать лишь недавно научилась разговаривать подобным образом. В молодости она казалась очень вульгарной, а с того бестолкового периода своей жизни она больше не училась. Когда у нее появилось свободное время — на съемки ее уже не приглашали — мать научилась имитировать речь образованных представителей высшего света. У Веры хватило ума понять, что вульгарность мало нравится окружающим, когда она исходит от женщины средних лет. Мартин сгорал от стыда, когда понял, где мать взяла на вооружение такие репризы, как «ужасно» и «держу пари».
В Голливуде обитал режиссер-англичанин с большими претензиями, которому так и не удалось снять картину, поскольку Дэнни написал для нее неудачный сценарий. Чтобы успокоить себя, англичанин снял несколько рекламных роликов увлажняющего крема. В этих роликах женщина средних лет пытается защитить свою кожу от морщин. Героиней рекламы была Вера.
Его мамаша в бесстыдно раскрытом пеньюаре сидела перед трюмо, вокруг которого сияли зажженные лампочки, а внизу появлялась надпись: «Вероника Роуз, актриса Голливуда». (Съемки в этом рекламном ролике являлись единственной ролью в кино, которую мать получила за последние годы.)
— Я ужасно не люблю сухую кожу. В этом городе пользуются популярностью только те, кто молодо выглядит, — говорила Вера в зеркало трюмо и, соответственно, в объектив камеры.
Потом крупным планом показывались уголки ее губ и хорошенький пальчик, накладывавший на кожу увлажняющий крем. Неужели мы видим морщины, указывающие на возраст? Что-то сморщена кожа верхней губы в том месте, где она соприкасается с хорошо выделяющимся краем рта. Однако как по волшебству губа опять становится гладкой.
— Держу пари, вы не скажете, что я старею, — говорят губы.
Мартин Миллс ни секунды не сомневался в том, что видит комбинированную съемку. Его мать снимали с большого расстояния. Таких губ, показанных крупным планом, у матери он не знал. Похоже, это губы какой-то молодой женщины.
У них в школе среди учеников девятого класса это был любимый телевизионный рекламный ролик.
— Держу пари, вы не скажете, что я старею, — говорили губы, а мальчишки, собравшиеся в комнате воспитателя, уже изготовились ответить на эту реплику.
— Ты уже давно старуха! — орали ученики.
Только двое знали, что актриса Голливуда Вероника Роуз — мать Мартина. Сын никогда бы не признался в этом, а Ариф оказался преданным соседом по комнате.
— Мне она кажется достаточно молодой, — говорил турок.
В обеденном зале гостиницы «Ритц» Мартина особенно смутили эти обороты в речи матери.
— Мне ужасно не нравятся такие подробности. Держу пари, ты не объяснишь популярно разницу между посольством и консульством. Даю тебе одну минуту, — сказала Вера мальчику.
Сын знал, что Ариф представляет, откуда эти слова — из рекламного ролика увлажняющего крема.
— Фужасно! — Мартин обратился к их секретному языку, надеясь, что сосед по комнате его поймет: Вера заслуживает того, чтобы о ней сказали словом, начинающимся на букву «Ф». Однако Ариф воспринимал Веру серьезно.
— Посольство выполняет задачи правительства своей страны и возглавляется послом. Консульство — это официальная резиденция консула, который является чиновником, назначенным для наблюдения за соблюдением коммерческих интересов государства и благополучием граждан своей страны за рубежом. Мой отец — генеральный консул в Нью-Йорке, поскольку этот город важен для нас с коммерческой точки зрения. Генеральный консул является консульским чиновником высшего ранга, он руководит сотрудниками, занимающими менее важные по сравнению с ним должности, — объяснял турок.
— Объяснение заняло тридцать секунд, — проинформировал Мартин свою мать, однако Вера не придала времени никакого значения.
— Расскажи мне о Турции. В твоем распоряжении тридцать секунд, — сказала женщина Арифу.
— Турецкий язык является родным для более чем девяноста процентов жителей страны. Население более чем на девяносто восемь процентов — мусульмане — сказал Ариф и сделал паузу из-за того, что Вера вздрогнула. Слово «мусульмане» всегда заставляло ее вздрагивать. — С этнической точки зрения мы представляем сплав различных наций, — продолжил затем мальчик. — Турки могут быть голубоглазыми блондинами, могут быть круглоголовыми, темноволосыми и темноглазыми, а могут принадлежать к средиземноморской ветви и иметь продолговатые лица и темные волосы. Мы также представляем монголоидную ветвь с большими скулами, — объяснял Ариф.
— А какую ветвь представляешь ты? — прервала его Вера.
— Он объяснял всего двадцать две секунды, — заметил Мартин, однако ему показалось, что его не слышат и за столом сидят только два человека.
— В основном я принадлежу к средиземноморской ветви, хотя мои скулы немного напоминают о монголоидах, — заключил Ариф.
— Я так не думаю. А откуда взялись твои ресницы? — улыбнулась Вера.
— От моей мамы, — робко произнес Ариф.
— Какая счастливая мамочка, — сказала Вероника Роуз.
— Кто что будет есть? Думаю, мне лучше съесть индюшку, — спросил Мартин, который единственный смотрел в меню.
— У вас, должно быть, есть странные обычаи. Расскажи мне что-нибудь странное. Я имею в виду странное с точки зрения секса, — попросила Вера.
— По закона шариата разрешается брак между близкими родственниками, — ответил турок.
— Что-нибудь более странное, — потребовала Вера.
— У мальчиков обрезают крайнюю плоть в любое время с шести до двенадцати лет. — Потупив глаза, Ариф взял меню.
— А тебе сколько было? — спросила его Вера.
— К публичной церемонии обрезания мне исполнилось десять лет, — пробормотал мальчик.
— Поэтому ты должен все хорошо помнить, — изрекла Вера.
— Думаю, я тоже буду есть индюшку, — сказал Ариф соседу по комнате.
— А что ты помнишь об этой церемонии? — Мать Мартина не хотела слушать про индюшку.
— На твоей семье скажется то, как ты будешь себя вести во время операции, — ответил Ариф, но смотрел он в это время на своего соседа по комнате, а не на его мать.
— И как ты себя вел? — не унималась мамаша.
— Я не плакал, поскольку это опозорило бы семью. Да, я буду есть индюшку, — повторил он.
— Разве вы оба не ели индюшку два дня назад? Не заказывайте ее снова, она уже всем надоела! — сказала Вера.
— Хорошо, я буду есть омаров, — согласился Ариф.
— Прекрасно, я тоже закажу омаров. А что ты выберешь, Мартин? — произнесла Вера.
— Я закажу индюшку.
Его самого поразила собственная воля. В ней уже тогда было что-то иезуитское.
Именно это воспоминание позволило миссионеру возвратиться к газете «Таймс оф Индиа». Он прочел о заживо сожженной семье из четырнадцати человек — их дом подожгла семья их соперников. Какое-то время Мартин недоумевал, что означало это словосочетание «семья соперников», а потом он помолился за четырнадцать душ, сгоревших заживо.
Разбуженный шумом усаживавшихся на ночлег голубей, брат Габриэль проснулся и увидел свет под дверью Мартина. Одна из многочисленных его обязанностей состояла в том, чтобы пресекать попытки голубей спать в здании миссии. Старый испанец мог обнаружить вторжение голубей и во сне. Колонны открытой веранды второго этажа предоставляли птицам почти неограниченный доступ к выступающим карнизам. Раз за разом брат Габриэль стальной проволокой наносил колющие удары в район карнизов. После изгнания конкретных нарушителей иезуит прислонил к колонне раздвижную лестницу, надеясь, что утром ему станет видно, какую колонну следует опоясать сверху проволокой.
Когда брат Габриэль снова проходил мимо кельи Мартина Миллса, направляясь спать, у нового миссионера все еще горел свет. Иезуит прислушался: не заболел ли молодой миссионер. К удивлению и безграничному утешению святого отца, он услышал, как Мартин Миллс молится. Только испанец не был уверен в том, что он правильно понял содержание молитвы. Всему виной, предположил старый Габриэль, аме-риканский акиент. Слова обращения к Господу не имели никакого смысла, но интонация и повторы сильно напоминали молитву.
Для того, чтобы напомнить себе о силе воли, свидетельствующей о воле Господа внутри него, Мартин Миллс повторял и повторял давнее доказательство своей внутренней смелости.
— Я закажу индюшку. Я закажу индюшку, — снова и снова заклинал миссионер.
Миллс стал на колени рядом с кроватью на каменный пол и взял в руки свернутый трубочкой номер газеты «Таймс оф Индиа».
Проститутка попыталась съесть его железные бусы, а потом их выбросила. Карлик пользовался теперь его кнутом. Сам он поспешил, велев доктору Дарувалле выбросить металлические вериги для ног. Поэтому теперь придется ждать, пока колени не онемеют от стояния на каменном полу. Но Мартин дождется прихода боли. Он даже будет ее приветствовать.
— Я закажу индюшку.
Внутренним взором миссионер ясно видел, как Ариф Кома не мог поднять черных глаз, чтобы встретить жесткий взгляд Вероники Роуз, которая неотрывно всматривалась в подвергшегося обрезанию турка.
— Должно быть, это ужасно больно. А ты честно не плакал? — говорила Вера.
— Это бы опозорило мою семью, — повторил Ариф.
Мартин Миллс мог бы поклясться, что сосед по комнате вот-вот расплачется, потому что он уже видел, как плакал Кома. Вера тоже догадывалась об этом.
— Но сейчас-то можно плакать, — сказала она мальчику.
Ариф отрицательно покачал головой, но слезы уже капали у него из глаз. Вера платочком стала вытирать глаза мальчика. На какое-то время Ариф полностью прикрыл лицо этим платочком. Мартин знал, что он сильно пах духами. От этого запаха сына иногда тошнило.
— Я закажу индюшку. Я закажу индюшку. Я закажу индюшку, — молился миссионер.
Брат Габриэль успокоился: молитва произносится твердым голосом. Как странно, но звук ее напомнил о голубях, которые маниакально усаживались ночевать на карнизы.
Два разных не спящих мужчины
Доктор Дарувалла тоже читал газету «Таймс оф Индиа», только свежий номер. И если Мартину Миллсу бессонница этой ночи казалась порождением адских мучений, то доктор пребывал в приподнятом настроении — ненавистную ему газету Фарук использовал как стимулирующее средство. Ничто не наполняло его большей яростью, чем критические обозрения нового фильма об Инспекторе Дхаре. Один заголовок чего стоил: «Обычное идиоматическое словосочетание Инспектор Дхар». Такое название способно привести читающего в бешенство.
Обозреватель принадлежал к тому типу комиссаров от искусства, которые никогда не унизятся до того, чтобы сказать хоть одно доброе слово о любом фильме из этой серии. Дерьмо щенка в клетке, которое помешало Фаруку пробежать статью в газете до конца, сыграло благодатную роль, поскольку избавило доктора от одной из форм самонаказания. Уже первое предложение было достаточно отвратительным: «Проблемой Инспектора Дхара является его цепкая пупочная связь с образами в первых сериях картины». Фарук почувствовал, что черная энергия одного этого предложения, возбудив его негодование, позволит ему писать всю ночь.
— «Пупочная связь»! — заорал Дарувалла.
Затем доктор опомнился и одернул себя: нельзя будить Джулию, которая и так на него злилась. Фарук еще раз использовал газету «Таймс оф Индиа», подложив ее под пишущую машинку, чтобы она не дала стучать ей о стеклянную поверхность стола. Он расположился для работы в столовой, поскольку в такое позднее время не могло быть и речи об использовании письменного стола в спальне.
До этого он никогда не пробовал писать в столовой. Стол со стеклянной поверхностью оказался слишком низким. Он не удовлетворял Фарука и в качестве обеденного стола. Скорее это был кофейный столик, поскольку для того, чтобы обедать за ним, приходилось садиться на пол на подушки. Сейчас, пытаясь устроиться поудобнее, Дарувалла сел на две подушки и положил локти на края пишущей машинки. Как врач-ортопед Фарук осознавал, что такая поза неблагоприятна для спины. Кроме того, его отвлекали собственные скрещенные ноги и голые ступни — он их видел через стеклянную поверхность стола. Некоторое время доктор посвятил размышлениям о том, что Джулия, по его мнению, несправедливо злилась на него.
В клубе Рипон они пообедали быстро, переругиваясь между собой. События дня оказалось трудно суммировать. У Джулии сложилось впечатление, что в рассказе о дневных происшествиях муж утаивает слишком много интересной информации. Она готова была всю ночь обсуждать вопрос о том, что Рахул Рай — это убийца-рецидивист. Кроме того, Фарук полагал «неподходящим» ее участие в ленче вместе с детективом Пателом и Нэнси в клубе Дакуорт и это ее тоже возмущало. В конце концов там ведь должен быть и ДжонД!
— Я попросил Джона прийти на ленч из-за его хорошей памяти, — заявил Дарувалла.
— Можно подумать, у меня память отсутствует, — ответила Джулия.
К сожалению, Фарук не смог дозвониться до Джона. По телефону он передал сообщения в отели «Тадж» и «Оберой» относительно важного ленча в клубе Дакуорт, однако Дхар не объявился. Должно быть, актер все еще дулся на него из-за происшествия с братом-двойником, хотя и не признавался себе в этом.
Что касается устройства бедняжки Мадху и обезображенного слоном Ганеши в цирк «Большой Голубой Нил», то Джулия ставила под сомнение мудрость желания Фарука участвовать в этом «драматическом вмешательстве» в их жизнь. Почему это прежде он с такой активностью не делал сомнительных шагов по спасению нищих калек и девочек-проституток? Дарувалла был сильно раздражен, поскольку и сам уже страдал от дурных предчувствий. Джулия критически отнеслась к сценарию, который доктор изо всех сил старался начать писать. Ее поразило стремление Фарука в такое время заниматься проблемами своего творчества. Сказанное подразумевало, что он эгоист, думает только о своем сценарии, когда в жизни других людей столько насилия и травмирующих душу событий.
Они даже повздорили по поводу того, что слушать по радио. Джулия выбрала каналы с программами, которые вызывали у нее сон, — «Фестиваль песен» и «Местная легкая музыка». Доктор Дарувалла застал последнюю часть интервью с каким-то писателем и выслушал его жалобу, что в Индии «ничего не доводится до конца».
— Все бросается в недоделанном виде! Мы не доходим до сути никаких явлений! Как только мы суем свой нос во что-то интересное, мы сразу же отводим его назад! — жаловался писатель.
Фарука заинтересовали его сетования, однако Джулия перестроила приемник на волну «Инструментальная музыка». К тому моменту, когда Дарувалла снова нашел интервью с писателем, гнев этого творческого работника пал уже на другую историю, о которой доктор слышал сегодня. Поступило сообщение о том, что в английском институте для девочек «Александрия» совершено изнасилование и убийство.
— Сегодня в английском институте для девочек «Александрия» не произошло никакого изнасилования и не было убийства, как об этом вначале ошибочно сообщалось, — сказал писатель.
Фарук предположил, что именно это событие свело писателя с ума. Именно это он имел в виду, когда говорил о том, что «ничего не доводится до конца».
— Слушать это по-настоящему смешно, — изрекла Джулия, поэтому доктор оставил жене ее «инструментальную музыку».
Теперь Дарувалла отставил все эти проблемы в сторону. Он думал о конечностях людей, самых разнообразных конечностях, которые ему довелось увидеть. Он не станет использовать имя Мадху. В сценарии он назовет девочку Пинки, потому что так зовут настоящую звезду цирка. Девочка будет намного моложе Мадху, таким образом ее минует всякое преступление на сексуальной почве. По крайней мере, этого не произойдет в сценарии доктора Даруваллы.
Имя Ганеши подойдет для мальчика, однако в фильме он окажется старше девочки. Фарук просто поменяет возраст реальных детей. Своему Ганеше он оставит искалеченную ногу, но не такую обезображенную, как нога реального Ганеши. Иначе слишком трудно найти ребенка-артиста со столь сложной деформацией конечности. У детей будет мать, потому что по сценарию он ее у них отнимет. Сочинять истории — жестокое дело.
На краткий миг доктору пришло в голову, что он не только не смог понять страну, в которой родился, он не смог полюбить ее. Фарук почувствовал, что вот-вот он придумает ту Индию, которую сможет понять и полюбить. Его неуверенность в себе исчезла, как и должна была исчезнуть, иначе он не мог бы приступить к истории.
Фарук считал, что связана она с Пресвятой Богородицей. Он имел в виду статую безымянной святой в соборе Святого Игнатия. Ту самую, со стальной цепью и металлическим кольцом, удерживавшим ее от падения. По-настоящему она не являлась Матерью Божией, тем не менее для Даруваллы она стала Непорочной Девой. Ему нравилась эта фраза, она была достаточно хороша, чтобы ее записать: «История началась под влиянием Пресвятой Богородицы». Первый шаг сделан. Иногда он бывает самым трудным.
Другой мужчина, не спящий этой ночью, говорил не только с самим собой, но обращался он и к Господу. Разумеется, его бормотание было немного громче, чем у Даруваллы.
— Я закажу индюшку, — твердил Мартин Миллс.
Повторения этой фразы давало ему надежду увернуться от воронки прошлого, повсюду его настигавшего. Именно прошлое дало ему цепкую волю, которую он считал волей Господа внутри себя. И все же как сильно он боялся прошлого!
— Я закажу индюшку, — твердил Мартин Миллс. Теперь его колени пульсировали от боли.
— Я закажу индюшку, я закажу индюшку, я закажу индюшку, — повторял он.

 

Назад: 16. ДЕВОЧКА МИСТЕРА ГАРГА
Дальше: 18. ИСТОРИЯ, ЗАПУЩЕННАЯ ДЕВОЙ МАРИЕЙ