Книга: Сын цирка
Назад: 15. БРАТ-БЛИЗНЕЦ ДХАРА
Дальше: 17. СТРАННЫЕ ОБЫЧАИ

16. ДЕВОЧКА МИСТЕРА ГАРГА

Что-то маленькое и венерическое
Дипа поехала в Бомбей ночным поездом. Она выбралась из какого-то городка в штате Гуджарат, где гастролировал цирк «Большой Голубой Нил». Женщина договорилась, что доставит убежавшую девочку-проститутку в консультационный кабинет доктора Даруваллы в госпиталь для детей-калек. Жена карлика намеревалась сопровождать девочку в течение всего времени обследования, так как девочка впервые шла на прием к врачу.
Дипа не думала, что девочка больна, и хотела после обследования захватить ее с собой в цирк «Большой Голубой Нил». Информация о том, что девочка бежала из публичного дома, подтвердилась. Мистер Гарг утверждал, что она бежала, все еще оставаясь девственницей, однако доктор Дарувалла этому не верил.
Девочку звали Мадху, что в переводе означало «мед». Ее руки и ноги, пухлые и большие по отношению к маленькому телу, делали Мадху похожей на щенка с крупными конечностями, из которого вырастет огромная собака. Однако в случае с девочкой такая фигура свидетельствовала лишь о недостаточном питании, поскольку тело не смогло развиться до размеров рук и ног. Кроме того, голова Мадху была меньше, чем казалось на первый взгляд. Удлиненное овальное лицо не соответствовало маленькому телу. Желтые лучистые глаза девочки цветом напоминали глаза львицы, но более глубокие. Полные и хорошо развитые губы словно принадлежали взрослой женщине и контрастировали с ее еще детским лицом.
Из-за того, что девочка одновременно походила на ребенка и взрослую женщину, ее особенно домогались клиенты того борделя, который она покинула. Недоразвитая фигура подчеркивала ту ее внешнюю двойственность, которая не давала покоя мужчинам. Бедер у нее почти не было, однако маленькие груди уже полностью сформировались и выглядели так же женственно, как и ее чувственный рот.
Хотя мистер Гарг сообщил Дипе, что на лобке девочки еще не было растительности, Дарувалла предполагал, что первая менструация у нее не прошла по причине хронического недоедания и тяжелой физической нагрузки. К тому же выяснилось, что волосы на лобке и подмышках уже выросли, однако кто-то очень искусно их сбрил. Фарук дал Дипе потрогать небольшое уплотнение, которое прощупал у девочки в области подмышек.
В самое неподходящее время доктор вспомнил свое столкновение с лобковой костью бывшей гимнастки на трапеции. Фарука пробрала дрожь, когда он увидел, как жена карлика трогает подмышки девочки. Доктор узнал огромную силу ее рук, когда гимнастка схватила его за подбородок, чтобы отодвинуть нос Фарука от своей лобковой кости. Как легко отвернула она его голову подальше от своей промежности. Тогда он потерял равновесие и уткнулся лбом в ее живот, где на майке оказались нашиты шершавые звездочки. Большая часть его внушительного веса обрушилась на женщину, однако она взяла его подбородок и подняла лишь одной рукой — так хорошо были натренированы они на трапеции. Теперь от одного вида руки Дипы, касающейся подмышки девочки, Фарук был вынужден отвернуться. Он застыдился не раздетой пациентки, а самой Дипы.
В ней осталось гораздо больше невинности, чем в девочке, решил Дарувалла, поскольку она никогда не была проституткой. Полное безразличие, с каким Мадху разделась для обследования, заставило его подумать, что она являлась опытной проституткой. Фарук знал, с каким стыдом в кабинете у него раздевались большинство девочек подобного возраста. В конце концов он переживал не из-за того, что работал врачом, а потому что сам имел дочерей.
Мадху молчала, может, оттого, что не понимала причину обследования ее здоровья, а может быть, она и чувствовала стыд. Когда одной рукой она прикрыла груди, а другой — рот, то стала похожей на восьмилетнего ребенка. Однако ей уже исполнилось лет тринадцать-четырнадцать.
— Уверен, кто-то ее выбрил. Она сама не бреется, — сказал доктор Дипе.
Собирая факты для сценария о «девочках в клетках», доктор узнал немало подробностей о борделях, где девственность служила товаром, а не показателем разборчивости в выборе партнера. Чтобы выглядеть девственницей, приходилось выбривать волосы на лобке. Большинство проституток постарше тоже брились, Фарук знал это. Волосы на лобке и в подмышках просто были местами для размножения вшей.
Жена карлика, которая тешила себя надеждой, что Дарувалла будет их первым и единственным доктором, требующимся для заключения, расстроилась, потому что Фарук так не считал. Он нашел, что в половом отношении Мадху развита очень хорошо, однако не хотел давать девушке справку о нормальном состоянии здоровья до тех пор, пока ее не осмотрит гинеколог Тата, которого все звали, как «Тата номер два».
Сын доктора Тата не считался лучшим доктором-гинекологом в Бомбее, однако, как и его отец, он сразу принимал тех больных, которых другие врачи посылали ему на консультацию. Дарувалла давно подозревал, что для его бизнеса подобные консультации значили очень много. Фарук сомневался, обращался ли кто-либо из пациентов к доктору Тата повторно.
Этот врач убрал прилагательные «лучшая» и «известнейшая» из названия клиники. Теперь на вывеске значилось — «Гинекологическая и акушерская клиника доктора Тата». В городе это заведение считалось самым посредственным. Если кто-либо из пациентов ортопедического отделения имел проблемы, связанные с гинекологией, то Дарувалла никогда не давал направления к доктору Тата. Однако для обычного обследования и получения справки о состоянии здоровья, как и проверки подозрения об обычном венерическом заболевании, мог сойти и Тата. Здесь он был оперативен.
И в случае с Мадху результат пришел быстро. Пока карлик отвозил жену с девочкой в клинику доктора Тата, Фарук пытался удержать Мартина Миллса от того, чтобы он принимал спасение девочки-проститутки слишком близко к сердцу, хотя для супружеской четы карликов это дело и являлось чем-то вроде религии. Заметив трогательное отношение миссионера к нищему калеке, Вайнод понял, что Инспектора Дхара можно использовать для помощи в подобных делах.
Еще до завершения осмотра доктора Тата случилось непоправимое, поскольку Мартин Миллс полностью проникся идеей, что каждая бежавшая из борделя проститутка может в Бомбее стать акробаткой. Иезуит воспринимал устройство ребенка в цирк для работы как шаг на пути к спасению его души. Фарук трепетал, опасаясь, какая следующая идея может осенить голову иезуита. Так и случилось. Буквально через несколько минут миссионер решил, что мальчик с изуродованной ногой тоже может спасти свою душу в цирке. Дарувалла знал, что в городе не хватит цирков для всех детей, которых иезуит задумает спасти.
Внезапно позвонил доктор Тата, сообщив новости относительно проверки Мадху.
— Да, она вела половую жизнь и очень активно. У нее было много сексуальных партнеров. Да, у девочки какое-то небольшое венерическое заболевание, однако в подобных обстоятельствах могло быть и гораздо хуже, — сообщил Тата номер 2.
— А вы проверите ее на СПИД? — спросил Дарувалла.
— Мы сейчас делаем анализы и сообщим вам результат, — сказал Тата.
— Ну, и что же вы нашли? Гонорею?
— Нет, — объяснил Тата, — но обнаружено незначительное покраснение влагалища и небольшие выделения. Она не жалуется на проблемы с мочеиспусканием. Покраснение мочевыводящего протока настолько неявное, что его можно даже не заметить. Предполагаю, что это хламидии, придется провести курс лечения тетрациклином. Вы же знаете, насколько трудно определить заражение хламидией, поскольку она не просматривается под микроскопом.
— Да, да, — замялся Фарук.
Дарувалла ничего не знал о хламидии и ему на нее было наплевать. За один этот день ему прочитали немало лекций, начиная с оценки протестантской реформации и отношения иезуитов к проблеме свободы воли. Доктор хотел лишь узнать, вела ли Мадху половую жизнь, и можно ли приписать заражение венерической болезнью мистеру Гаргу. Все прежние девочки от Гарга также оказались больны, поэтому доктор хотел бы обвинить в этом самого Гарга. Вряд ли девочки заражались в борделе, из которого они убегали. Доктору почему-то не терпелось изменить хорошее мнение Дипы и Вайнода о мистере Гарге. Почему карлик и его жена не замечали, что Гарг так неестественно сухощав?
— Итак, если тест на СПИД не подтвердится, то вы дадите заключение, что она здорова? — спросил Фарук.
— Только после курса лечения тетрациклином и при условии, что ее не вернут в бордель, — ответил доктор Тата.
Дарувалла подумал, что девочка будет здорова, если Дипа не отвезет ее снова в «Мокрое кабаре» или к мистеру Гаргу. Фарук понимал, что Дипе придется возвратиться в «Большой Голубой Нил» до того, как он узнает результаты проверки на СПИД. Карлику придется присматривать за Мадху и держать ее подальше от Гарга. Только с Вайнодом девочка будет в безопасности.
Доктор мог наблюдать, как отреагировала душа иезуита на любимую цирковую фотографию Даруваллы, которую Фарук держал на столе в кабинете. Фото изображало Суман, приемную сестру Пратапа Сингха, звезду «Большого Королевского цирка» в костюме для номера «танец петуха». Она стояла в боковом отсеке главной палатки, помогая двум маленьким девочкам надеть костюмы петушков. Суман поправляла им шапки в форме петушиной головы, убирала волосы девочек под зелено-голубые перья.
Во всех индийских цирках исполняют танец петуха, поскольку это национальная птица Индии. В «Большом Королевском цирке» Суман всегда играла женщину из легенды, любовник которой забыл ее под влиянием колдовства, отчего она и танцует с двумя петухами в лунном свете, надев колокольчики на лодыжки и запястья.
Дарувалла думал о танце петуха вовсе не из-за красоты Суман и не из-за этих двух маленьких девочек. Ему всегда казалось, что они могут умереть. На фоне мягкой и негромкой музыки за сценой слышалось рычание львов, поскольку их выпустили из клеток в туннель — длинную решетчатую трубу, ведущую к арене. Львы ненавидели его, там они слишком низко прижимались к земле и начинали драться между собой за место, поскольку не могли ни вернуться в клетки, ни выйти на арену. Фарук всегда представлял, что один из львов сбежит, поймает и убьет девочек в темном проходе, когда те закончат танцевать и побегут в палатку своей цирковой труппы.
После танца петуха, когда рабочие манежа устанавливали на арене клетку для львов, на свободной боковой части главной палатки исполнялся номер с мотоциклами, чтобы отвлечь зрителей от этой скучной процедуры. Моторы мотоциклов так сильно ревели, что никто бы не услышал крики девочек, которых хватает лев.
Оба мотоцикла двигались в противоположных направлениях внутри металлической сферы. Номер получил название «Глобус смерти» — столкнувшись, оба мотоциклиста могли погибнуть. Однако Дарувалла представлял себе такое мрачное название по-другому: шум машин скрывал трагедию девочек, которых поедал лев.
Увидев Суман, когда та ласково, по-матерински, хотя своих детей у нее не было, помогала девочкам справиться с костюмом петушков, доктор представлял, что Суман наряжает их в последний раз. Когда они убегут с арены и начнется номер с мотоциклами, лев уже будет ждать их в темном проходе между палатками.
Быть может, если анализ на СПИД будет отрицательным, то Мадху получит роль петушка в цирке «Большой Голубой Нил». Если подозрение на СПИД не подтвердится, она станет артисткой в этом номере. Но шансы ее на успех очень невелики, поскольку для лечения девочки и мистера Гарга требуется гораздо больше одной дозы тетрациклина.
Мартина Лютера неправильно цитируют
Будущий священник настоял на том, чтобы остаться у доктора в кабинете и наблюдать за его работой. Еще до того, как он увидел хотя бы одного пациента, фанатик объявил, что Дарувалла выполняет «богоугодное дело». Есть ли что-нибудь ближе к деяниям Христа, чем лечение детей-калек? Фарук почувствовал, что иезуит расценивает его работу почти как спасение душ маленьких пациентов. Доктор разрешил миссионеру тенью следовать за собой, только бы убедиться, что фанатик поправляется после избиения. Дарувалла предполагал у него серьезное повреждение головы, но Мартин Миллс успешно опровергал эту теорию. Казалось, его сумасшествие не имеет отношения к травме, а является следствием слепой веры и систематического обучения. К тому же после случаев на Фэшн-стрит доктор боялся отпустить Мартина Миллса на свободу. Ему нельзя ходить по Бомбею. Но пока у доктора не нашлось свободного времени, чтобы отвезти сумасшедшего в безопасное место, каким он видел миссию Святого Игнатия.
На Фэшн-стрит иезуит еще не понял, насколько он похож на Инспектора Дхара, новые изображения которого лишь недавно расклеили на вещевом базаре. Вместо этого миссионер заметил другой рекламный плакат — фильма «Смертельное желание» с крупным изображением Чарльза Бронсона.
— Напоминает Чарльза Бронсона, — заметил иезуит.
— А это он и есть, — проинформировал Фарук будущего священника.
Миссионер не находил ничего общего между своей внешностью и образом Инспектора Дхара. Но торговцы одеждой смотрели на иезуита горящими от злобы глазами. Один купец отказался продать ему что-либо, однако миссионер предположил, что у него нет товара нужного размера. Другой торговец закричал Миллсу, что его появление на Фэшн-стрит — всего-навсего дешевый трюк, увеличивающий его популярность. Должно быть, он так подумал, видя, что миссионер таскал за собой нищего калеку. Ругался он на диалекте маратхи, и обезображенный слоном мальчишка в ответ плюнул в сторону продаваемых вещей.
— Спокойнее, спокойнее. Даже если тебя выводят из себя, просто улыбайся. Продемонстрируй милосердие, — сказал Миллс калеке.
Миссионер решил, что взрыв ненависти случился из-за Ганеши и его уродливой ноги. Странно, что они живыми выбрались с Фэшн-стрит. Доктор убедил миссионера постричься, хотя волосы у него и без того были достаточно короткими. Дарувалла стал говорить, что станет еще жарче и что в Индии многие аскеты и святые вообще брили себе головы. В конце прилавков на Фэшн-стрит доктор договорился с одним бездельничающим парикмахером. Стрижка за три рупии больше напоминала бритье головы. Однако и «бритоголовый», Мартин Миллс сохранил агрессивные черты образа Инспектора Дхара. Его сходство не. ограничивалось лишь похожей усмешкой на губах.
Джон Д всегда мало говорил, однако не мог устоять против чужого мнения. Играя на сцене, он всегда знал свои реплики. Мартин Миллс говорил не переставая. Но не цитировал ли он чьи-то мысли? Быть может, это была роль актера другого рода, напоминающая постоянное интервью с верующим человеком? Быть может, оба они попадали под воздействие чужого мнения? И конечно, оба трудно поддавались переубеждению.
Доктор с изумлением обнаружил, что едва ли не половина жителей Бомбея узнавали в миссионере Инспектора Дхара, даже если вообще не находили между ними ничего общего. Отлично знавший Дхара карлик не сомневался в том, что Миллс является актером. Дипа тоже знала Дхара, однако она с безразличием относилась к его славе, поскольку не видела ни одного фильма этого сериала. Образ полицейского инспектора для нее ничего не значил. Когда Дипа встретила миссионера в приемной доктора, она сразу же приняла его за добренького американца, но бывшая гимнастка уже давно сходным образом думала о Дхаре, просмотрев рекламные ролики госпиталя детей-калек — в них Дхар снимался для телевидения. Дипа всегда полагала, что Дхар — милосердный иностранец.
Не был сбит с толку Ранджит, находя лишь небольшое сходство между Дхаром и миссионером. Медицинский секретарь даже не подумал, что эти люди — близнецы. Он только прошептал на ухо доктору Дарувалле, что никогда не подозревал о том, что у Дхара есть брат. Из-за следов от побоев на лице Миллса Ранджит пришел к выводу, что он — старший брат Дхара.
Вначале Дарувалла хотел скрыть Мартина Миллса в кромешной тьме подземелья. Он надеялся, что в миссии иезуита будут держать взаперти в темноте. Желая, чтобы Джон Д сам принял решение о встрече с близнецом, Фарук не мог помешать миссионеру общаться с Вайнодом и Дипой в приемной госпиталя или в его кабинете. Но как сообщить новость супружеской чете карликов? Дарувалла не знал, что ему делать, и — как изолировать всех друг от друга.
По инициативе Вайнода Мадху и Ганеша познакомились, будто тринадцатилетняя девочка-проститутка и калека-попрошайка могли иметь каких-то общих знакомых. К удивлению Даруваллы, дети сразу же нашли общий язык. Мадху очень обрадовало известие о том, что мальчику вылечат глаза. Ганеша мечтал о том, как ему хорошо будет в цирке.
— С такой ногой? Что ты сможешь делать в цирке с такой ногой? — спросил Фарук.
— Ну, некоторые вещи он сможет делать своими руками, — вступился иезуит.
«Должно быть, — подумал Дарувалла, — его обучили отвергать все негативные аргументы».
— Вайнод! Сможет ли мальчик справляться с обязанностями рабочего манежа? Ты думаешь, ему разрешат убирать слоновье дерьмо? Я так и вижу, как он, прихрамывая, тащит тележку, — разозлился Фарук.
— Клоуны всегда хромают. Я, например, тоже хромаю, — не поддержал его карлик.
— Итак, ты говоришь, что он может хромать и над ним станут смеяться, как над клоуном? — не унимался Дарувалла.
— В палатке у поваров всегда найдется дело. Он сможет готовить блюда, резать лук и приправу для соуса, — примирительно сказал карлик.
— Однако почему они захотят взять его, хотя есть множество мальчишек с двумя здоровыми ногами? — спросил Дарувалла.
Он внимательно наблюдал за тем, как реагировал на его слова «Мальчик — птичье дерьмо». Как бы после таких аргументов в сторону обидчика не полетела порция птичьих испражнений!
— Можно сказать в цирке, что необходимо взять сразу двух детей вместе. Мы скажем, что Мадху и Ганеша — брат и сестра и что они присматривают друг за другом! — воскликнул Мартин Миллс.
— Значит, можно солгать? — спросил доктор.
— Для блага этих детей я могу и солгать, — ответил будущий священник.
— Не сомневаюсь, вы можете сделать это! — воскликнул Дарувалла.
Доктора изводило, что он не мог вспомнить любимых слов своего отца, когда тот ругал Мартина Лютера. Что же говорил Ловджи по поводу обоснования Лютером необходимости лжи? Фарук захотел удивить миссионера подходящей к случаю цитатой, однако вместо этого его удивил сам иезуит.
— Вы — протестант, не так ли? А это говорил ваш старый друг Лютер: «Что может быть плохого в том, чтобы сказать толпе хорошую ложь для пользы дела».
— Лютер не мой старый друг, — отрезал Дарувалла. Мартин Миллс явно выбросил какие-то слова из цитаты, однако Фарук ее не помнил. У иезуита отсутствовала та часть, где говорилось, что эта ложь нужна «для блага христианской церкви». Дарувалла знал, что его обманули, однако ему не хватало точных сведений, чтобы вывести обманщика на чистую воду. Тогда вместо этого он решил поругаться с Вайнодом.
— Думаю, сейчас ты мне скажешь, что Мадху — это очередная артистка Пинки, не так ли? — спросил доктор карлика.
Эта тема всегда раздражала Вайнода и Диггу, потому что карлики выступали в «Большом Голубом Ниле» и не одобряли любви доктора к артистам из «Большого Королевского цирка». Именно там Пинки была примадонной и ведущей исполнительницей. Ее купили в возрасте 3 — 4 лет. Пратап Сингх и его жена Суми тренировали девочку. Через четыре года она уже стояла на голове, балансируя на вершине трехметрового бамбукового шеста, который покоился на голове у девочки постарше, а та в свою очередь стояла на плечах третьей девушки. Этот номер казался неимоверно сложным. Его могла выполнить девочка, обладающая редчайшим чувством равновесия, какое встречается у одного человека из миллиона.
— Разве может Мадху стоять на голове? Может она ходить на руках? — спросил Фарук жену карлика.
Дипа предположила, что девочка этому научится. Ведь когда-то и саму Дипу продали в цирк для исполнения номера «девочка без костей», а она выучилась прыжкам с трапеции.
— Однако ты упала, — напомнил ей доктор.
— Да, но она упала только в сетку! — воскликнул Вайнод.
— Не всегда падают в сетку. Вот ты сам куда упал? — спросил доктор Вайнода.
— Мне повезло в других вещах. Мадху не станет выступать вместе с клоунами или со слонами, — ответил карлик.
У Фарука сложилось впечатление, что девочка довольно неуклюжая. Она выглядела так даже на фоне только приобретенного хромого брата, который в цирке мог стать резчиком приправы и лука. Доктор был уверен, что в итоге на мальчишку наступит какой-нибудь другой слон. И тогда в цирке найдут способ как-нибудь показывать раздавленную слоном ногу. Ганеша будет выступать в каком-нибудь второстепенном номере и его станут называть «слоновий мальчик».
— Какие бы опасности ни подстерегали их в цирке, это все равно лучше их настоящего положения. Условием их жизни является работа в цирке, — сказал миссионер Дарувалле, исходя из опыта лишь одного дня жизни в Бомбее.
Вайнод сказал Инспектору Дхару, что он неплохо выглядит после кошмарных событий на Фолкленд-роуд, однако Фарук подумал, что иезуит выглядит ужасно. Дарувалла хотел, чтобы карлик не разговаривал с миссионером, и чтобы они не заморочили голову друг другу. Доктор отодвинул Вайнода в сторону, приказал ему веселить Дхара и ни в чем ему не перечить, потому что карлик правильно определил, что у киноактера поврежден мозг. Следовало осторожно прикинуть масштаб повреждения.
— Вам еще пришлось вывести у него вшей? — прошептал карлик, имея в виду короткую стрижку миссионера.
Доктор невозмутимо подтвердил правильность этой догадки: у актера произошло повреждение головного мозга и завелись вши.
— Во всем виноваты эти грязные проститутки! — воскликнул Вайнод.
Дарувалла подумал, каким ужасным оказалось утро. Наконец доктору удалось отделаться от супружеской четы карликов и Мадху, — их он отправил на консультацию к доктору Тата. Но Фарук не ожидал, что Тата номер два так быстро пришлет их обратно. У него осталось совсем немного времени, чтобы отделаться от Мартина Миллса, которого он хотел увезти из госпиталя до возвращения Вайнода и Дитты. К тому же доктор надеялся использовать личное время, ведь заместитель комиссара полиции ждал его у себя в управлении. Несомненно, осмотр фотографий убитых проституток мог бы подорвать оптимистическое отношение к жизни и у иезуита, и у карлика, и у его жены вместе взятых. Однако до того, как уехать на встречу с заместителем комиссара полиции, доктору следовало придумать какое-нибудь поручение Мартину Миллсу, чтобы занять его часа на два. Требовалось найти ему занятие.
Еще одно предупреждение

 

Мальчишка-нищий представлял большую проблему. Он плохо вел себя во дворе для физических упражнений, где дети-пациенты выполняли упражнения, предписанные им для послеоперационной терапии. Ганеша воспользовался случаем, чтобы забрызгать нескольких беззащитных детей беловатой жидкостью, напоминающей птичий помет. Когда Ранлжит отнял пузырек у агрессивного мальчишки, тот укусил его за руку. Медицинского секретаря очень обидело, что его укусил нищий. И вообще в круг его обязанностей не входила забота о примерном поведении попрошайки с покалеченной ногой.
Доктор почувствовал, что он на пределе сил, хотя день еще только начинался. Однако после жалобы Ранджита он быстро сообразил, что этот случай можно использовать. Если Мартин Милле так верит, что мальчишку можно устроить в цирк, то пусть присмотрит сейчас за маленьким попрошайкой.
Будущий священник с радостью согласился посидеть с мальчиком. Видимо, этот фанатик с такой же радостью принял бы ответственность за целый мир, состоящий только из одних калек. Поэтому доктор поставил Миллсу задачу — отвезти нищего в главный госпиталь Парси. Доктор хотел, чтобы там ему осмотрели нос, горло, уши, но прежде всего глаза. В этом госпитале работал офтальмологом Джиджихой, который был знатоком глазных болезней, распространенных в Индии.
Хотя из глаз Ганеши шли гнойные выделения и по утрам он с трудом раскрывал слипшиеся веки, доктор Дарувалла не считал, что мягкость глазного яблока свидетельствовала о заключительной стадии развития бельма, после чего по прошествии определенного времени пациент окончательно слепнет. Фарук подозревал у Ганеши лишь начальную стадию заболевания. Даже Вайонд признал безнадежность попыток устроить на работу в цирк мальчика, который должен ослепнуть.
Перед тем, как Фарук направил миссионера и Ганешу в находившийся неподалеку госпиталь Парси, иезуит еще раз его поразил. В приемной фанатик внезапно бросился на колени перед матерью с ребенком-калекой, а Фарук раздраженно подумал, что подобные действия для миссионера привычны. Женщина испугалась, поскольку она не нуждалась в помощи. Она просто ела бетель, которого Миллс никогда не видел, но увидев, решил, что с губ женщины капает кровь и гнойные выделения.
Доктор Дарувалла провел иезуита из приемной в кабинет, где он мог натворить меньше вреда. Доктор настоял, чтобы Ганеша пошел вместе с ними — опасный попрошайка мог укусить кого-нибудь еще. После этого Дарувалла мягко объяснил будущему священнику, что такое бетель и местные сладости под названием паан, когда кусочек ореха от пальмы арека заворачивают в лист бетеля, добавляют розовый сироп, анисовое семя и пасту из плодов лайма. Бывает, жители заворачивают в лист бетеля все что угодно, вплоть до кокаина. У любителей бетеля всегда красные губы и красные зубы. Женщина в приемной вовсе не истекала кровью, а просто ела паан.
Наконец Фарук остался один. Он лелеял надежду, что доктор Джиджихой в течение всей жизни будет исследовать глаза Ганеши. Часам к одиннадцати хаос вокруг доктора еще более усилился. Дарувалле опять вспомнились темнокожие женщины с напудренными лицами в балетных пачках пурпурного цвета. Сумасшедшая круговерть в его приемной напоминала номер «груженый велосипед», где пациенты и сотрудники ехали на одном велосипеде под нескончаемую музыку канкана. Еще более усиливая это впечатление, Ранд-жит ворвался в кабинет доктора без стука, поскольку он только что прочитал его почту. Хотя получателем на конверте значился Дарувалла, а не Инспектор Дхар, просматривалось нечто уже знакомое в холодной нейтральности напечатанного на машинке текста. Даже до того, как он заглянул внутрь конверта и обнаружил банкноту достоинством в две рупии, Дарувалла знал, чего ждать. Но Фарук все же похолодел при виде напечатанной заглавными буквами фразы. На этот раз рядом с серийным номером банкноты виднелись слова: «ТЫ ТАКОЙ ЖЕ МЕРТВЕЦ, КАК ДХАР».
Мадху использует свой язык
Телефонный звонок еще больше усилил его замешательство. Ранджит ошибся, подумав, что звонит рентгенолог. Позвонил Пател, интересуясь, когда Дарувалла придет смотреть снимки. Медицинский секретарь решил, что речь идет о рентгеновских снимках, и резко ответил, что доктор занят и перезвонит попозже. Однако повесив трубку, секретарь обнаружил, что звонил совсем не рентгенолог. Разумеется, говорил заместитель комиссара полиции Пател.
— Вам звонил Пател. Он интересовался, когда вы придете посмотреть фотографии, — сообщил секретарь совершенно нейтральным тоном.
Теперь в кармане доктора лежали две купюры по две рупии. Одна с угрозой Дхару: «ТЫ ТАКОЙ ЖЕ MEPTBEЦ, КАК ЛАЛ», другая — с угрозой Дарувалле: «ТЫ ТАКОЙ ЖЕ МЕРТВЕЦ, КАК ДХАР». Фарук чувствовал, что они еще более усилят тяжелое впечатление от фотографий, которые ему хочет показать заместитель комиссара полиции.
Джон Д всегда умело скрывал свой гнев, однако в этот раз он сильно рассердился на доктора, не предупредившего его о приезде этого ужасного брата-близнеца. Дхар рассердится еще больше, если доктор без него пойдет смотреть фотографии рисунков на животах убитых проституток. Однако Дарувалла посчитал глупым брать с собой в управление полиции Дхара или Мартина Миллса. Дело в том, что данное полицейское заведение находилось недалеко от колледжа Святого Ксавьера, где иезуиты учили совместно и мальчиков и девочек. В отличие от этого учебного заведения в колледж Святого Игнатия принимали только мальчиков. Несомненно, миссионер попытается убедить своих коллег-иезуитов принять Мадху к ним, если ничего не получится с устройством в цирк. Этот сумасшедший, вероятно, будет настаивать, чтобы колледж выплачивал стипендию всем девочкам-проституткам, которых он подберет на улице! Иезуит уже объявил, что переговорит с ректором колледжа Святого Игнатия о приеме туда Ганеши. Доктор Дарувалла не мог представить, что именно ответит отец Джулиан на предложение учить в колледже нищего калеку с пляжа Чоупатти.
Пока доктор размышлял на эту тему, пытаясь побыстрее осмотреть оставшихся пациентов, возвратились Вайнод, Дипа и Мадху, которой дали таблетки тетрациклина. Фарук испытал желание наказать мистера Гарга еще до отъезда в полицейское управление, поэтому он приказал жене карлика передать владельцу кабаре информацию о том, что Мадху начали лечить от заболевания, полученного при половом контакте. Такое сообщение звучало довольно загадочно, и если Гарг развлекался с девочкой, то он обязательно позвонит Дарувалле, чтобы узнать, что за болезнь и как ее лечат.
— Передай ему, что мы сделали анализ на СПИД. — сказал Фарук, представляя, что от подобной информации этот подонок завертится, как вошь на гребешке.
И пусть супружеская чета карликов уяснит для себя, что девочку нельзя возвращать в «Мокрое кабаре» к мистеру Гаргу. Пусть Вайнод отвезет жену на железнодорожный вокзал, чтобы она вернулась в цирк «Большой Голубой Нил», а Мадху он должен держать у себя дома.
— И запомни: она не выздоровеет, пока не примет все таблетки тетрациклина, — инструктировал карлика доктор.
— Я запоминаю, — ответил Вайнод.
После чего он спросил, где сейчас Дхар и все ли с ним в порядке. Карлик поинтересовался, не нужен ли инспектору его верный шофер. Доктор объяснил, что Дхар болен, после травмы у него навязчивое состояние раздвоения личности, когда человек думает, что он является другим человеком.
— И кем он себя представляет? — спросил Вайнод.
— Иезуитским миссионером, который учится на священника, — ответил Фарук.
Карлик сразу же почувствовал симпатию к такого рода навязчивому состоянию. Значит, мозг поврежден гораздо серьезнее, чем он вначале предположил. Как объяснил доктор, имея дело с Дхаром, следует помнить, что в эту минуту он считает себя одним человеком, а в следующую — другим. Карлик сурово кивнул своей большой головой.
Потом Дипа поцеловала Даруваллу на прощание, и от ее губ, как всегда, осталась липкая сладость лимонных конфет, которые она любила. Доктор покраснел от физического контакта с женой Вайнода. Он почувствовал, как загорелось его лицо, однако не понял, заметили ли это окружающие. Могли и не заметить, ведь для перса его кожа была довольно темная, хотя не такая, как у других индийцев или жителей Гоа. Разумеется, в Канаде его воспринимали, как цветного мужчину. Однако, когда он краснел, то никогда не мог сказать наверняка, заметили ли это окружающие Естественно, смятение чувств выражалось у доктора и другими признаками, совершенно не связанными с цветом его кожи и совершенно ему незнакомыми. Например, после поцелуя Дипы он отвел глаза, однако губы у него остались приоткрытыми, будто он забыл что-то сказать. Таким образом, поцелуй Мадху застал его врасплох.
Дарувалла хотел бы думать, что девочка всего лишь копировала поведение жены карлика, однако этот поцелуй затянулся. Ведь Дипа не засовывала ему в рот языка, а тут язычок Мадху коснулся его языка. Дыхание девочки несло с собой запах каких-то специй.
Это не походило на лимонные конфеты, а напоминало кардамон. После того как Мадху отодвинулась назад, она в первый раз улыбнулась, и доктор увидел кроваво-красную полоску у нее на губах. Дарувалла лишь немного удивился, когда понял, что девочка-проститутка любит бетель. Это удивление помогло ему побороть прилив крови к лицу. Доктор подумал, что склонность к бетелю наименьшая проблема из всех, стоявших перед девочкой-проституткой.
Встреча в отделе уголовных преступлений
Необычайно зажигательный контакт с Мадху привел к тому, что Дарувалла потерял всякое желание смотреть фотографии, запечатлевшие художественные дарования Рахула по украшению животов убитых потаскух. За двадцать лет тема рисунка совершенно не изменилась и повторяла то, что он увидел на животе мертвой Бет. Прошедшие годы сколько-нибудь серьезно не повлияли на стиль рисунка.
Постоянно насмехающийся слон подмигивал глазом и поднимал кверху бивень. Вода с конца хобота продолжала изливаться в волосы на лобке, а то и на чисто выбритый лобок убитых женщин. Ни долгие годы, ни ужас многочисленных убийств не вдохновили Рахула на нечто более серьезное по сравнению с первой игрой его воображения. Всегда пупок жертвы выступал в роли подмигивающего глаза. Величина пупка убитых — вот то единственное, что различало фотографии. Полицейский детектив Пател заметил, что и рисунки, и убийства заставляли по-новому воспринимать старую затасканную фразу о мозге с одной извилиной. Доктор Дарувалла, который был слишком угнетен, чтобы говорить, лишь согласно кивнул в ответ.
Фарук показал заместителю комиссара полиции две банкноты с угрозами, однако полицейского они совершенно не удивили. Он ждал дополнительных угроз, полагая, что засунутая в рот убитого мистера Лала бумажка — это только начало. Детектив не знал ни одного случая, когда убийца лишь однажды предупреждал свою жертву об опасности. Либо он вовсе вас не предупреждает, либо предупреждает многократно.
Хотя за двадцать лет именно этот убийца никогда никого не предупреждал. Только начиная с мистера Лала, он предпринял нечто вроде вендетты по отношению к Инспектору Дхару и доктору Дарувалле. Заместитель комиссара полиции не считал глупый фильм единственным толчком, изменившим психологическую мотивацию поведения Рахула. Убийцу разъярила какая-то взаимосвязь между Даруваллой и Дхаром, какие-то личные и давние воспоминания. А фильм «Инспектор Дхар и убийца „девочек в клетке“» только усилил давнюю ненависть Рахула.
— Скажите, мне это интересно, знаете ли вы ли ч-н о какого-нибудь хиджру? — спросил детектив Даруваллу.
Доктор не смог сразу ответить на вопрос. Детектив увидел, что он задумался и добавил:
— В картине вы сделали убийцу хиджрой. Что натолкнуло вас на такую идею? Насколько я знаю, известные мне хиджры обычно довольно ласковы. В большинстве случаев это милые люди. Проститутки-хиджры более отчаянные по сравнению с женщинами-проститутками, однако мне не приходило в голову, что они опасны. Может быть, вы знаете кого-то, не являющегося милым человеком? Мне просто интересно.
— Ну, кто-то ведь должен быть убийцей. В этом образе нет ничего из моего личного опыта, — защищался доктор.
— Позвольте мне выразиться более точно, — произнес заместитель комиссара полиции.
Эта фраза привлекла внимание Даруваллы, поскольку он часто вводил ее в сценарии для Инспектора Дхара.
— Вы когда-нибудь знали человека с грудями женщины и пенисом мальчика? По всем сообщениям свидетелей, это довольно маленький пенис. Я не имею в виду хиджру, а говорю о зенана, о трансвестите с женскими грудями и пенисом, — добавил полицейский.
В этот момент Дарувалла почувствовал боль в сердце. Поврежденное ребро пыталось напомнить ему о Рахуле. Ребро кричало, что Рахул и является второй миссис Догар, однако доктор перепутал эту боль с болью в сердце. Его сердце только произнесло: «Рахул! ». Мысль о связи между Рахулом и миссис Догар все еще ускользала от сознания Даруваллы.
— Я знал мужчину, который хотел стать женщиной. По всей видимости, он принимал эстрогены. Может быть, в груди ему имплантировали что-то хирургическим путем, поскольку они выглядели, как у женщины. Однако не знаю, был ли он кастрирован и проводили ли ему другие операции. Предполагаю, что у него имелся пенис, поскольку он выражал заинтересованность в проведении комплексной операции по изменению пола. Он хотел полностью стать женщиной, — ответил Фарук.
— А ему сделали такую операцию?
— Не знаю, потому что не видел его или, может быть, ее в течение двадцати лет, — сказал Дарувалла.
— Вы правильно посчитали, сколько лет прошло с того времени? — спросил детектив.
Снова Фарук почувствовал боль в ребре, которую он ошибочно принял за сильное биение сердца.
— Он мечтал поехать в Лондон для операции по изменению пола. В те годы в Индии такую операцию сделать было чрезвычайно трудно. И сейчас подобные вмешательства не разрешены законом, — уточнил доктор.
— Предполагаю, что и убийца уехал в Лондон. Вероятно, он или она вернулись обратно, — проинформировал доктора полицейский.
— Тот человек, которого я знал, хотел учиться в художественной школе в Лондоне, — промямлил Дарувалла.
В сознании доктора все более явно стали проступать рисунок на животах убитых женщин, хотя фотографии лежали перевернутыми на столе заместителя комиссара полиции. Пател поднял одну из фотографий и взглянул на нее.
— Подозреваю, что его могла принять на учебу не очень престижная художественная школа, — заметил детектив.
Пател никогда не закрывал дверь на балкон, куда еще выходили двери десятка подобных кабинетов. Именно заместитель комиссара полиции завел такой порядок, что никто их не закрывал. Правило не распространялось на период муссонных дождей, когда ветер дул прямо в дверь. В этих условиях любой допрашиваемый не мог впоследствии пожаловаться на то, что его признание добыли посредством избиения. Кроме того, заместитель комиссара полиции мог слышать стук печатных машинок, на которых печатали донесения офицеров полиции. Какофония звуков обозначала собой старания сотрудников и порядок в работе. Он знал: многие из его коллег-полицейских ленились и секретарши их были неряхами — отпечатанные донесения редко выглядели безупречными. Заместитель комиссара полиции положил на стол три рапорта, которые следовало отдать на машинку. Еще один рапорт требовалось отпечатать в срочном порядке, однако он отодвинул в сторону все четыре бумаги и освободил место для фотографий рисунков на животах убитых проституток. Пател настолько хорошо знал эти рисунки, что почувствовал какое-то спокойствие, однако он не хотел, чтобы доктор заметил его легкое отношение к проблеме.
— А того человека не звали как-нибудь вроде Рахул? — спросил детектив.
Такая фраза сделала бы честь лучшим кадрам фильма об Инспекторе Дхаре.
— Рахул Рай, — прошептал доктор Дарувалла, что не уменьшило радости полицейского.
— Могло так случиться, что этот Рахул Рай находился в Гоа? Возможно он посещал там пляжи в период убийства немца и американки, которых вы видели?
Доктор склонился в кресле, будто его скорчила боль от несварения желудка.
— Он жил в моем отеле «Бардез» со своей теткой. Кроме того, следует сказать, что если Рахул сейчас в Бомбее, то он обязательно знает обстановку в клубе Дакуорт. Ведь его тетка являлась членом клуба! — сказал Фарук.
— Являлась? — переспросил детектив.
— Она уже умерла. Думаю, Рахул унаследовал ее состояние.
Заместитель комиссара полиции зачем-то потрогал на фотографии поднятый бивень слона, затем сложил все снимки аккуратной стопочкой. Он всегда знал о существовании в Индии богатых семей, однако, связь уголовного дела с клубом Дакуорт была для него неожиданной. Все эти двадцать лет инспектора сбивало со следа краткое пребывание Рахула в публичных домах трансвеститов на Фолкленд-роуд и Гранд-роуд. Подобные адреса едва ли обычны для членов престижного клуба.
— Разумеется, мне известно, что вы знаете мою жену. Я должен сделать вам очную ставку. Она тоже знает вашего Рахула, что поможет мне сравнить ваши наблюдения, — предложил детектив.
— Давайте позавтракаем в клубе. Может кто-нибудь там знает о нем больше?
— Не задавайте никаких вопросов! — внезапно закричал заместитель комиссара полиции.
Даруваллу обидело то, что на него повысили голос, однако к полицейскому быстро возвратилась его обычная тактичность.
— Мы ведь не хотим предупредить Рахула, не так ли? — сказал Пател, словно обращаясь к ребенку.
Столбы пыли во дворе покрыли листья деревьев, поручни балкона. Металлический вентилятор на потолке кабинета изо всех сил старался вытолкнуть обратно за дверь летевшие пылинки. По столу полицейского мелькали тени проносившихся стрижей с острыми хвостами. Открытый глаз слона на верхней фотографии, казалось, подмечал все эти детали, которые доктор уже не сможет забыть.
— Встретимся за ленчем сегодня? — предложил детектив.
— Мне больше подходит завтрашний день.
Необходимость доставить миссионера в руки иезуитов была хорошим предлогом для отказа. Кроме того, он хотел поговорить с Джулией и найти свободное время, чтобы рассказать все Дхару, которому предстоит завтракать вместе с раненой хиппи. К тому же Джон Д с его потрясающей памятью мог что-нибудь знать о Рахуле.
— Завтрашний день меня устраивает. — Судя по всему, полицейский был доволен. Пател постоянно держал в памяти описание, которое Нэнси дала Рахулу, помнил о его больших руках, державших груди его жены, о красивых, стоявших торчком грудях Рахула, прижавшихся к спине Нэнси, а также о маленьком, мальчишеском пенисе, прильнувшем к ее ягодицам. Все это он постоянно держал в памяти, как и то, что Нэнси описывала ему высокомерного, злого, беспощадного человека со сложным характером, вероятно, даже жестокого.
Доктор Дарувалла только приступил к составлению письменных показаний с описанием Рахула Рая, а детективу хотелось скорее убедиться в правдивости слов жены.
— Опишите мне Рахула одним словом. Скажите первое, что придет вам в голову. Мне это очень интересно, — попросил полицейский.
— Высокомерный, — ответил доктор. Лицо детектива отразило неудовольствие.
— Пожалуйста, попробуйте добавить что-нибудь еще, — попросил он.
— Выше среднего уровня.
— Сейчас описание получилось лучше, — ответил Пател.
— Рахул всех дразнит. Он относится к вам с высокомерием, издевается над вами и оскорбляет вас, довольный собой. Он пользуется своим сложным и утонченным характером, как оружием. Думаю, по своей сущности это очень жестокий человек, — объяснял доктор.
Детектив закрыл глаза и сидел в кресле, улыбаясь, отчего Дарувалла отложил ручку и перестал писать. Заместитель комиссара полиции задвигал пальцами, будто собирался печатать очередное сообщение. Однако пальцы его опускались не на клавиши печатной машинки. Детектив еще раз разложил фотографии, заполнив ими весь стол. Его пальцы прошлись по головам издевающихся слонов, по пупкам убитых проституток, по всем этим безостановочно подмигивающим глазам.
В кабинете под балконом какой-то человек кричал, что он рассказывает правду, однако следователь мягко ему возражал, повторяя слово «ложь». Из клетки во дворе доносился характерный шум — там дрались полицейские собаки.
Дописав показания о Рахуле, доктор вышел на балкон, чтобы взглянуть на собак, которые лаяли изо всех сил. Все полицейские собаки оказались доберманами, которые скопились в единственном затененном углу клетки, заслоненном от солнца вершинами деревьев. На балконе стояла маленькая клеточка с газетой на полу. Доктор наклонился, чтобы поиграть со щенком добермана, узником этой переносной тюрьмы. Щенок подпрыгнул, стараясь привлечь внимание Фа-рука, просунул свою слюнявую темную мордочку сквозь прутья решетки, лизал руки доктора и покусывал его пальцы зубами острыми, как иголки.
— Ты хорошая собака? — спросил Фарук щенка.
Вокруг безумных собачьих глаз торчала ржаво-коричневая шерсть. Такая порода выбрана была для несения службы в полиции Бомбея из-за того, что короткая шерсть больше всего подходит к жаркой погоде. Эти собаки достаточно велики, сильны и быстро бегают. У них прочная и цепкая хватка терьера, хотя по уму доберманы уступают немецким овчаркам.
Молодой полицейский офицер вышел из кабинета, откуда доносился стук, по крайней мере, трех печатных машинок. Настроен он был агрессивно и прочел доктору целую лекцию о том, что испорченного щенка невозможно натренировать для выполнения его задач, что нельзя относится к будущей полицейской собаке как к домашнему любимцу. Когда кто-то говорил с ним таким тоном на языке хинди, Фарук чувствовал свою ущербность — он не мог бегло объясняться на этом языке. *
— Извините меня, — сказал Дарувалла по-английски.
— Нет, нет. Не извиняйтесь! — внезапно закричал кто-то. Оказалось, заместитель комиссара полиции вышел из кабинета на балкон, держа в руках показания Фарука. — Играйте, играйте со щенком, если хотите! — заорал Пател.
— Извините меня, сэр, — произнес инспектор, осознав допущенную ошибку. Однако он не успел юркнуть обратно в свой кабинет, где мирно стучали пишущие машинки.
— Это т ы должен извиниться, потому что говоришь с моим свидетелем! — закричал заместитель комиссара полиции.
Фарук внезапно понял, что он стал «свидетелем». Доктор заработал небольшое состояние, высмеивая полицейских в кинофильмах, но так и не узнал тонкости субординации между офицерами полиции.
— Продолжайте играть со щенком! — повторил Пател доктору, который снова склонился к доберману.
Маленькая собачка только что наложила удивительно большую кучу дерьма на застеленный газетой пол клетки, поэтому внимание доктора было привлечено к этой куче. Потом Дарувалла понял, что видит сегодняшний номер газеты «Таймс» оф Индиа» и что кал добермана попал на статью о фильме «Инспектор Дхар и Башни Безмолвия». Статья была плохой и враждебной, гадливое впечатление от нее еще усиливалось вонью от собачьего дерьма.
Куча позволяла прочитать немногое, однако и этого оказалось достаточно, чтобы разъярить Фарука. В тексте содержался даже оскорбительный намек на то, что Инспектор Дхар начал заметно полнеть. Как предположил обозреватель, Дхар слишком сильно накачал живот пивом, чтобы соответствовать заявлению киностудии, что Дхар — это бомбейский вариант американской кинозвезды Чарльза Бронсона.
По шелесту страниц доктор определил, что Пател покончил с его письменными показаниями. Детектив стоял от него достаточно близко и видел, что читал Дарувалла. Кроме того, именно он положил газету на дно клетки.
— Боюсь, статья не очень хорошая, — заметил заместитель комиссара полиции.
— Хороших статей никогда не печатают, — буркнул Фарук.
Доктор прошел с полицейским в кабинет и, глядя в лицо детектива, решил, что он не очень доволен написанным.
— Садитесь, — предложил Пател.
Доктор двинулся по направлению к стулу, где он до этого сидел, но полицейский поймал его за руку и подвел ближе к столу.
— Нет, нет. Садитесь на мое место! — попросил он.
Так Фарук оказался в кресле заместителя комиссара полиции, которое было выше стула. С этого места фотографии смотрелись по-другому, от них стало невозможно оторвать глаз. Дарувалла вспомнил день, когда на пляже Чоупатти маленького Джона Д сильно напугала толпа людей и бесчисленные головы слонов, которых тащили в море.
— Они топят слонов! Теперь слоны рассердятся! — закричал ребенок.
По мнению Фарука, зафиксированному в свидетельских показаниях, телефонные звонки с угрозами и описанием смерти его отца шли от Рахула. В трубке звучал женский голос, который пытались подделать под мужской.Это могло соответствовать любому тембру голоса Рахула. Двадцать лет назад он еще менялся, поскольку тогда операция превращения в женщину не была доведена до конца.
Детектива Патела заинтересовала эта деталь, но полицейского насторожил вывод Даруваллы. Слишком невероятно было представить Рахула в роли убийцы старого Ловджи. Слишком велик был временной промежуток между событиями. По мнению полицейского, такого рода предположение ухудшало достоверность письменных показаний доктора, приравнивало их к писанине профана.
— Машину вашего отца взорвали профессионалы. В то время я служил инспектором в полицейском участке Колаба и находился на дежурстве. После звонка с сообщением о взрыве на место происшествия выехали офицеры из отделения полиции района Тар-део. Меня туда не пустили, а потом дело передали в правительственную комиссию. Я знаю, что взрыв готовила группа преступников и что в ней мог участвовать главный садовник, — проинформировал Пател доктора.
— Садовник из клуба Дакуорт? — воскликнул Фарук, который всегда его недолюбливал, хотя и не понимал отчего.
— В то время работал другой садовник. Вы можете вспомнить его, — сказал детектив.
— Вот как! — Фарук все больше чувствовал себя профаном.
— Тем не менее, вероятно, это Рахул угрожал по телефону. Такое предположение не исключается. Однако он не специализируется на взрывах машин, — сказал Пател.
Некоторое время доктор сидел, снова разглядывая историю преступлений, запечатленную рядом фотографий убитых проституток.
— Однако зачем Рахулу ненавидеть меня или Дха-ра? — спросил Дарувалла.
— На этот вопрос в своих показаниях вы не ответили. Вы его даже не затронули. Почему? — Полицейский вопросительно склонил голову.
На этом мужчины расстались — с невыясненным до конца вопросом. Доктор взял такси, чтобы прихватить Мартина Миллса, а детектив Пател снова уселся в кресло заместителя комиссара полиции и уставился в глаза подмигивающих слонов, нарисованных на обмякших животах зверски убитых женщин.
Мотивация поведения отсутствует
Заместитель комиссара полиции подумал, что загадка ненависти Рахула, по-видимому, так ею и останется. Можно выдвигать нескончаемые объяснения, однако они никого не удовлетворяют. Причина ненависти Рахула не проясняется.
Не то что в фильмах об Инспекторе Дхаре. Там все мотивы поведения убийц были ясными и простыми. Не составляли загадки причины ненависти, толкнувшей их к насилию. Жаль, что Рахул Рай не киногерой. Дополнительно к письменным показаниям Даруваллы полицейский имел еще письмо от доктора — запрос от полиции сообщить имена новых членов клуба за последние двадцать лет. Пател забыл, что именно Фарук является председателем комитета по приему новых членов в клуб Дакуорт. Он отправил с запросом младшего инспектора, наказав ему не возвращаться без списка фамилий. Детектив не был уверен, что придется читать все шесть тысяч фамилий. Если повезет, будет несложно найти там родственника тетушки Промилы Рай. Заместитель комиссара полиции еле себя сдерживал, ожидая, когда младший инспектор привезет список.
Детектив сидел за столом, а вокруг в потоках воздуха от потолочного вентилятора танцевали пылинки. Вентилятор беззвучно делал свое дело, но не потому, что обладал совершенной конструкцией — негромкое поскрипывание и стук заглушал постоянный стрекот пишущих машинок, на которых работали секретарши.
Вначале Пател почувствовал прилив сил от той информации, которую сообщил Дарувалла. Никогда еще не удавалось ему подобраться так близко к Рахулу. Теперь убийца обязательно будет схвачен. Его арест казался неминуемым. Однако Пател не хотел поделиться этой радостью с женой, не хотел видеть ее разочарование, поскольку определенные детали остались неясными. Детектив знал: всегда что-нибудь оставалось в тени. Хотя бы это:
«Зачем Рахулу ненавидеть меня или Дхара? » — спрашивал доктор Дарувалла.
Такой вопрос мог принадлежать создателю киносериала о полицейском инспекторе. Тем не менее настоящий детектив поощрил его задать такой обычный вопрос.
Детектив слишком много лет рассматривал фотографии убитых. Его уже тошнило от маленького слоника с поднятым кверху бивнем и гадким выражением глаз, а особенно от животов убитых женщин. Чем вызвана такая ненависть? Чем она обоснована? Вряд ли удастся найти причины. Полицейский считал, что настоящим преступлением Рахула и было отсутствие у него достаточных обоснований своих действий. Что-то в его поведении ускользало, не давалось пониманию. Подобные убийства всегда вызывали ужас своей необъяснимостью. Поэтому Пател был уверен, что жена его непременно разочаруется. Он не станет звонить ей, чтобы не внушать женщине пустые надежды. Если только она не позвонит первая. Зазвонил телефон.
— Нет, моя сладенькая, — ответил детектив.
В соседнем кабинете стало тихо, смолк стук машинки и в более дальнем кабинете. Через некоторое время прекратили стучать все машинки в кабинетах вдоль балкона.
— Нет, я бы сообщил тебе, дорогая, — ответил заместитель комиссара полиции.
Уже двадцать лет Нэнси звонила почти каждый день, задавая ему вопрос, поймал ли он убийцу Бет.
— Да, конечно, обещаю тебе, дорогая, — сказал детектив.
Внизу во дворе взрослые доберманы спали. Механик сделал благое дело, прервав исследование патрульных мотоциклов. Рев моторов этих допотопных устройств стал настолько привычным, что собаки засыпали, не обращая на него внимания. Сейчас же механик перестал увеличивать и уменьшать обороты двигателя, поскольку услышал, как замолкли печатные машинки. Механик по мотоциклам тоже присоединился к онемевшим машинисткам.
— Да, я показал доктору фотографии. Да, конечно, ты была права, моя милая, — говорил с женой полицейский.
В кабинете Патела появился какой-то новый звук. Детектив посмотрел по сторонам, пытаясь определить, откуда он. Не сразу до него дошло — не слышно перестука печатных машинок, зато скрипит и постукивает наверху вентилятор. В непривычной тишине ухо уловило, как терлись заржавевшие металлические колесики тележек с горячими завтраками на улице Даббахай Навроджи. Продавцы выезжали, чтобы развезти их в офисы вдоль дороги.
Заместитель комиссара полиции знал, что коллеги-полицейские и их секретарши слушали каждое его слово, поэтому он понизил голос и стал шептать в телефонную трубку:
— Дорогая, дела чуть-чуть получше, чем ты подумала вначале. Доктор не только видел трупы, но знает также и самого Рахула. И Дарувалла и Дхар знают, кто он такой, что он или она представлял собой в прошлом. Нет, дорогая. Они не видели его уже двадцать лет.
Затем детектив еще немного послушал свою жену, внимая скрипу вентилятора и далеких тележек для горячего завтрака.
— Но я никогда не отвергал твоих теорий! — внезапно закричал в трубку полицейский. Впрочем, тут же в его голосе снова появилась знакомая покорность, которая очень сильно оскорбляла его коллег. Все сотрудники восторгались Пателом, однако они не могли понять мотивы исключительно сильной любви полицейского к жене. Точно так же нельзя было распознать причины исключительно сильной ненависти Рахула. Вероятно, людям не дано знать, откуда она, любовь и ненависть. Эта загадка вынуждала офицеров полиции и их секретарш наблюдать за половодьем чувств в этой непонятной, иррациональной любви.
— Нет, конечно, я не сержусь. Прости, если я говорил так, словно сердился, дорогая, — спохватился заместитель комиссара полиции.
И офицеры, и их секретарши готовы были прийти ему на помощь. Им не было дела до информации, относящейся к убитым проституткам. Они знали, что свидетельства происшествий с этими женщинами всегда лежали недалеко от Патела, в верхнем ящике его стола. Но патетический тон обращения полицейского к любимой жене заставил механика по ремонту мотоциклов убрать руку с регулятора газа.
В кабинете Пател перекладывал фотографии в верхний ящик стола, а сердце его разрывалось от страданий. Он всегда складывал снимки строго в том порядке, как рассматривал, исходя из времени преступлений.
— Я тоже тебя люблю, дорогая, — сказал детектив в трубку.
Он всегда ждал, пока Нэнси повесит ее первой. Затем "детектив с силой задвинул ящик стола и бросился на балкон. Пател застал врасплох всех полицейских и секретарш — ни одна еще не начала печатать, когда он заорал громовым голосом:
— У вас что, закончились дела, которые надо выполнять? У вас пальцы отвалились? Разве больше не убивают? Неужели преступления остались в прошлом, а вы все отправились на каникулы? Разве нет ничего интереснее, чем слушать мой разговор по телефону? — надрывался Пател.
Опять бешено застрекотали печатные машинки. Детектив знал: большинство напечатанных в первый момент слов окажутся бессмысленными. Внизу во дворе опомнились доберманы, начали невесело лаять. Механик забрался на ближайший мотоцикл и подпрыгивал, нажимая на стартер, но не достигая никакого результата. Двигатель кашлянул, будто ткань прошелестела по вращающимся спицам в колесе.
— Выпусти масло из карбюратора, там слишком много воздуха! — закричал Пател механику, который сразу же занялся карбюратором, но одну ногу все же не снял со стартера. Мотор завелся, и механик так сильно нажал на газ, что ужасный грохот перекрыл лающих собак.
Заместитель комиссара полиции ушел с балкона в кабинет, сел в кресло и закрыл глаза. Постепенно он стал сонно кивать головой, будто нашел правильный ритм или мелодию в ударах печатных машинок. Он не сказал Нэнси, что завтра им придется завтракать в клубе Дакуорт с Даруваллой и, может быть, с Инспектором Дхаром. Пател поступил так совершенно сознательно, потому что знал, как эти сведения ее озаботят или заставят расплакаться. Для Нэнси они могут обернуться одной горестной, долгой, бессонной ночью.
Нэнси ненавидела общество. К тому же у нее развилась непонятная неприязнь к сценаристу и к самому Инспектора Дхару. Детектив понимал, что чувства жены не имели логического обоснования, как и ее обвинения Джона и Даруваллы, которые не смогли понять, насколько тяжелую травму нанесли ей в Гоа. Полицейский допускал, что Нэнси может быть стыдно в компании доктора Даруваллы и Дхара. Женщина не могла представить, что может встретиться с кем-то, кто знал ее в те далекие годы.
Детектив решил утром сказать жене о завтраке в клубе Дакуорт, пусть она хорошо выспится за ночь. К тому же у него остается еще знакомство с именами новых членов клуба. Вдруг он узнает, кем стал Рахул или кем он прикидывается в настоящее время? Коллеги заместителя комиссара полиции и их секретарши не расслаблялись до тех пор, пока его печатная машинка не влилась в общую какофонию на этаже.
У коллег Патела отлегло от сердца: твердые удары по клавишам говорили о том, что заместитель комиссара полиции пришел в нормальное состояние духа, а может быть, совсем спокоен. Младшим по чину полицейским даже нравилось думать, что Пател перепечатывал их неуклюжие рапорты. Они знали, после обеда начальник возвратит им старые рапорты. В новых, переделанных, будут введены замечания, описывающие их многочисленные недостатки, поскольку, по мнению Патела, ни один из офицеров не мог написать нормальный рапорт. А секретарш ожидал разнос за допущенные ошибки. Поскольку заместитель комиссара полиции не выносил секретарш, он печатал сам.
Мартина тошнит от его матери
Известно, что трахома — одна из самых распространенных причин потери зрения. В своей начальной фазе, при конъюнктивите и заражении глаз хламидиями, болезнь излечима. У Ганеши была эта стадия. Офтальмолог Джиджихой прописал трехнедельный курс таблеток тетрациклина и тетрациклиновой мази. Больные глаза «слоновьего мальчика» должны очиститься и прийти в норму. Офтальмолог был настроен оптимистично.
— Вот видите, мы уже сделали мальчику маленькое благодеяние. Это было несложно, не так ли? — спросил будущий священник Даруваллу.
В этот момент доктор не разделял его радости. Доктор чувствовал себя предателем, поскольку они ехали в такси, не принадлежавшем ни Вайноду, ни даже его компании. И водитель был неопытный, он предупредил их, что не знает Бомбея. Перед тем, как поехать в район Мазагаон, они высадили мальчика-попрошайку у пляжа Чоупатти, о чем он просил их. Дарувалла не удержался и сказал Мартину Миллсу, что маленький калека, несомненно, намерен продать те вещи, которые ему купили на Фэшн-стрит.
— Вы так думаете? — спросил схоластик.
— Он, наверное, продаст не только вещи, но и тетрациклин и, вероятно, ослепнет еще до того, как сможет увидеть цирк, — безжалостно добавил Фарук.
Сопровождая миссионера в храм Святого Игнатия, Дарувалла заметил, что его переполняет желание делать неприятные замечания. Он не мог остановиться и решил, что пришел конец сценариям об Инспекторе Дхаре. Он также решил созвать пресс-конференцию, на которой возьмет на себя вину за создание этого образа.
В мрачном беспокойном настроении, испытывая дискомфорт оттого, что за рулем неопытный водитель — доктор вообще не любил поездок по Бомбею даже с Вайнодом — он до смерти испугался, когда их такси едва не сбило пешехода. Однако дорожный инцидент совсем не сказался на Мартине Миллсе, озабоченном в эту минуту своей лекцией о джайнизме, который он объявил предшественником индуизма. Ведь джайны абсолютно чисты — они не только не едят мяса, но также и яйца, не убивают даже мух, а плавают каждое утро. Мартин надеялся на такое счастье — встретить какого-нибудь джайна. Видно было, что он уже не думает о хаосе случившихся событий, а может быть, совсем забыл их.
Совершенно не вынося молчания, миссионер от джайнов перешел на опостылевшую Фаруку тему о Ганди. Фарук размышлял, как бы ему отвлечь Миллса. Не сказать ли, что Ганди он предпочитает древнего воина Шивайи. Однако не стоило придерживаться библейской заповеди и подставлять другую щеку, вляпавшись в дерьмо разговора о Шивайи! Но Миллс сам его выручил, доктору не пришлось воспользоваться заготовленным приемом — миссионер еще раз переменил тему разговора.
— Мне лично более интересен Шриди Сай Баба, — сказал он.
— О да, это — Иисус Христос из штата Махараштра, — развеселился Фарук.
Сай Баба считается покровителем многих артистов цирка. Акробаты носят на шее маленькие медальоны с его изображением, что равносильно медальону Святого Кристофера. В жилых помещениях труппы «Большого Королевского цирка» и цирка «Большой Голубой Нил» висели календари с ликом Шри Сай Баба, а его храм находился в штате Махараштра.
— Очень явная параллель с Иисусом Христом, хотя Сай Баба был юношей, когда на него обратили внимание, а умер почти девяностолетним стариком, кажется, в 1918 году, — начал миссионер.
— Судя по фотографиям, я всегда думал, что он немного напоминает Ли Марвина, однако это Ли Мар-вин из штата Махараштра, — сказал Фарук.
— Какой еще Ли Марвин! Он нисколько не похож на Шри Сай Баба, — запротестовал иезуит.
Доктор сделал попытку прервать набирающую силу лекцию фанатика о параллелях между христианством и культом поклонения Сай Баба, обратившись к рассказу об ужасном номере с качелями, из-за которого Вайнод упал на изумленную публику в цирке «Большой Голубой Нил», где было посредственно все, кроме его названия. Таким образом Дарувалла подводил Мартина к мысли, что в будущем опасные трюки со слона-ми могут ожидать в цирке потерявшую невинность Мадху и обезображенного слоном Ганешу. Однако опасения доктора не спровоцировали миссионера на повторное утверждение, что недостатки любого цирка бледнеют при сравнении с теми трудностями, с которыми в Бомбее сталкиваются проститутки или нищие.
Но Мартин Миллс оставил тему об Иисусе Христе из штата Махараштра так же быстро, как он перевел разговор с Ганди на Сай Баба.
Интерес к новой теме возник у миссионера, когда они проезжали стенд с рекламой зубной пасты и с надписью: «Вы полощете рот, когда чистите зубы? »
— Вы только посмотрите! — закричал Миллс. Водитель такси настолько испугался крика, что еле увернулся от грузовика, перевозившего баночки газированного напитка «Тамз Ап». Красный грузовик напоминал цветом пожарную машину.
— Очень важно правильно использовать слова в английском языке. Меня заботит то, что в цирке английский у Мадху и Ганеши ухудшится. Есть ли там кто-нибудь, кто будет учить их языку? — озабоченно спросил будущий священник.
— А для чего им в цирке знание английского языка? — спросил Фарук.
Он-то знал: совершенно бесполезно думать, будто Мадху знает английский язык настолько, что ее знания могут «ухудшиться». Другое дело Ганеша. Дарувалла до сих пор не понимал, откуда нищий знал английский и довольно хорошо воспринимал его на слух. Неужели кто-то его учил этому? Может быть, миссионер предложит, чтобы Ганеша учил Мадху? Однако Мартин Миллс не стал ждать, пока доктор начнет развивать свой тезис о том, что английский язык в цирке не даст детям никаких преимуществ.
— Знание английского языка всегда и везде помогает любому человеку. Когда-нибудь он станет единым языком всех людей на планете, — заявил будущий учитель английского в колледже Святого Игнатия.
— Искаженный английский и без того является языком всего мира, — с отчаяньем сказал Дарувалла.
Миссионера нисколько не заботила перспектива возможного уродства детей, однако этот идиот хотел, чтобы они правильно говорили по-английски! Когда машина проезжала мимо госпиталя акушерства и гинекологии, принадлежавшего доктору Вора, Фарук обнаружил, что их водитель заблудился. Этот ублюдок сделал внезапный поворот и чуть не был сбит крытой грузовой машиной оливкового цвета, принадлежавшей спастическому обществу Индии. Буквально через секунду, как показалось доктору, однако прошло гораздо больше времени, Дарувалла понял, что сам потерял ориентировку, поскольку они уже проезжали мимо здания газеты «Таймс оф Индиа».
— Мы можем сделать для детей подписку на эту газету, чтобы ее присылали в цирк. Разумеется, нам следует настоять, чтобы для чтения им ежедневно предоставляли по крайней мере один час, — объявил Мартин Миллс.
— Разумеется, — ответил Дарувалла, чтобы не молчать.
Доктор подумал, что сейчас потеряет сознание — их шофер пропустил нужный поворот на улицу Сэр Джей-роуд.
— Мне самому нужно бы читать ежедневную газету. Когда ты иностранец, местная газета лучше всего подскажет, как ориентироваться в обстановке, — не утихал миссионер.
Мысль о том, что «Таймс оф Индиа» способна выступить в этой роли, заставила Фарука подумать, что остановить миссионера поможет лобовое столкновение с приближающимся двухэтажным автобусом. Но через некоторое время они оказались неподалеку от храма Святого Игнатия. Цель поездки была рядом. По необъяснимой причине доктор приказал водителю повернуть в сторону и проехать через трущобы по дороге Софиа Зубер.
— Когда-то это t Mecro использовали для съемки фильма. Здесь ваша мать потеряла сознание, когда ее вначале понюхала, а потом облизала корова. Разумеется, в это время она была вами беременна. Думаю, вы не раз слышали эту историю, — обратился доктор Дарувалла к Мартину Миллсу.
— Пожалуйста, остановитесь! — закричал вдруг миссионер.
Водитель нажал на тормоза, однако еще до полной остановки машины Миллс открыл заднюю дверь и его вырвало на улицу. Из-за того, что в трущобах ничего не проходит незамеченным, несколько жителей трусцой побежали за замедлявшим ход такси. Водитель, испугавшись, увеличил скорость, чтобы оторваться от преследователей.
— После того, как ваша мать потеряла сознание, случились беспорядки. По-видимому, всеобщее возмущение вызвал вопрос, кто кого лизал. Ваша мать — корову, или корова — вашу мать, — продолжал Дарувалла.
— Пожалуйста, остановитесь. К водителю это не относится. Пожалуйста, не упоминайте о моей матери, — простонал Мартин.
— Извините меня, — повинился доктор, ликуя в душе. Наконец он нашел тему разговора, которая сделала его победителем!
Несколько кобр
Для заместителя комиссара полиции Патела день выдался таким же напряженным, как и для доктора Даруваллы, но не столь хаотичным. Полицейский с легкостью исправил первый рапорт, лежавший у него на столе, об убийстве в гостинице «Суба». В конце концов выяснилось, что это самоубийство. Рапорт следовало переписать заново, поскольку дежурный офицер неверно расценил записку молодого самоубийцы, решив, что здесь — ключ к поиску убийцы. Позже мать умершего опознала почерк сына. Заместитель комиссара полиции мог не наказывать дежурного офицера, поскольку содержание записки не походило на письмо самоубийцы.
ИМЕЛ СЕКС С ЖЕНЩИНОЙ, КОТОРАЯ ПАХЛА НАПОДОБИЕ МЯСА. НЕ ОЧЕНЬ СВЕЖЕГО.
Что касается второго рапорта, то в этом случае заместитель комиссара полиции отнесся к его автору, младшему инспектору, с меньшей симпатией. Того вызвали в английское женское учебное заведение «Александрия», где в туалете нашли якобы изнасилованную и убитую студентку. Однако, приехав туда, полицейский обнаружил девушку в добром здравии. Она полностью пришла в себя от того, что вызвавшие полицию описали, как «смерть», и стала яростно опровергать утверждение о том, что ее изнасиловали. На самом деле оказалось, что у нее прошла первая менструация, поэтому девушка потеряла сознание от вида собственной крови, когда вышла в туалет посмотреть, что с ней происходит. Там ее и обнаружила истеричная преподавательница, приняв кровь за доказательство изнасилования девственницы. Учительница решила, что девочка мертва.
Рапорт следовало переписать из-за того, что младший инспектор не мог заставить себя написать о том, что у бедной девочки пришли «месячные». В беседе он признался, что его рука не подымается написать слово «менструация», настолько это, с его точки зрения, безнравственно. Полицейский добавил, что даже неспособен произнести это слово, в силу "чего ошибочное сообщение об изнасиловании и убийстве в рапорте называлось «случаем первого кровотечения женщины».
Детективу Пателу пришлось напомнить себе, что после двадцати лет совместной жизни с Нэнси многие представления о морали его коллег-полицейских кажутся ему нелепыми, однако он воздержался от слишком суровой оценки младшего инспектора.
Третий рапорт имел отношение к Дхару. В ранние утренниечасы на Фолкленд-роуд случилась большая драка, в которой телохранитель Дхара (этот чертов карлик) избил нескольких хиджр — двое из них все еще находились в госпитале, а одному из четырех выпущенных из больницы хиджр наложили гипс на поломанную кисть руки. Двоих проституток-трансвеститов убедили не выдвигать обвинений против карлика, которого допрашивавший офицер называл «почти личным охранником», поскольку такое словосочетание часто упоминалось в разговоре между полицейскими. Рапорт оказался составлен по-дурацки, поскольку та часть сообщения, где говорилось о нападении на Инспектора. Дхара и о приходе ему на помощь Вайнода, была оформлена лишь в виде небольшого вступления. Кроме того, неизвестно, что делал Дхар в этом месте, поэтому рапорт оставался еще «сырым» и не годился для вышестоящих начальников. И третий рапорт следовало переписать.
Заместитель комиссара полиции сделал себе отметку — выяснить, с какой целью Дхар там оказался. Если этот дурак хотел переспать с проституткой, то его финансовые возможности позволяли найти дорогую девочку по вызову, что гораздо безопасней. Детектива этот инцидент поразил, он явно противоречил характерному образу известного киноактера. Было бы смешно, если бы Инспектор Дхар оказался гомосексуалистом, подумал Пател.
В полицейских буднях трагичное соседствует с комичным. Четвертый рапорт поступил в отдел уголовных преступлений из отделения полиции района Тардео. По крайней мере шестерых змей кто-то выпустил на волю около храма Махалакшми, однако сообщений о нападении на людей пока не поступало. Дежурный офицер отделения полиции района Тардео приложил к рапорту фотографии, и детектив Пател узнал на них широкую лестницу, ведущую к храму Махалакшми. На самом ее верху стоял большой павильон, где молящиеся покупали кокосовые орехи и цветы, которые они вручали священникам, и где оставляли свои сандалии и туфли. Вся лестница, как увидел Пател, была усыпана брошенной обувью, что свидетельствовало о панике, с какой толпа бежала по ступеням. Так всегда бывает на месте беспорядков, поскольку люди сами сбрасывают обувь на бегу или наступают на пятки впереди бегущих.
На фотографиях обычно многолюдная лестница перед храмом была пуста, прилавки для цветов и кокосовых орехов разгромлены. Всюду только сандалии и туфли! У основания лестницы, ведущей к храму, детектив Пател заметил высокие плетеные корзины, в которых держали кобр. Корзины были перевернуты и, естественно, заклинатели змей убежали с остальной толпой. Но куда же делись кобры?
Заместитель комиссара полиции представил эту ужасную сцену — вопят бегущие люди, а змеи расползаются в стороны. Детектив подумал, что обычно кобры заклинателей змей не имеют ядовитых зубов, однако укусить они все же могут.
Фотографии не давали полной картины преступления. Что там случилось? Бросил ли кобру один заклинатель змей на другого? Споткнулся ли турист о корзинку с кобрами? В секунду змеи оказались на свободе, и толпа побежала, бросая свою обувь. В чем же заключалось преступление?
Заместитель комиссара полиции вернул рапорт о змеях в отделение полиции района Тардео. Разбежавшиеся кобры были их проблемой. Возможно, ядовитых зубов у них не было. Если змеи принадлежали заклинателям, то по крайней мере они были прирученными. Но даже шесть змей в районе храма Махалакшми и вполовину не представляли такой угрозы, как один Рахул.
Фарук получает вдохновение в миссии
К удивлению Фарука, за монастырской оградой Мартин Миллс продемонстрировал послушание хорошо дрессированной собаки. «Скромность во взоре», которой в прошлом так восторгались, не сходила с его лица. Теперь он гораздо больше походил на монаха, чем на иезуита. Доктор представил, что отец-ректор, отец Сесил и брат Габриэль ожидали увидеть шумного клоуна в гавайской рубашке, и его разочаровало то почтительное отношение, с которым они приветствовали будущего священника. В мятой, дешевой одежде, приобретенной на Фэшн-стрит, с побитым и испещренным шрамами лицом, с прической, как из концентрационного лагеря, Мартин Миллс произвел на них серьезное впечатление.
Доктор задержался в миссии, поскольку искал возможность поговорить с отцом Джулианом. Он хотел предупредить его, что Мартин Миллс сумасшедший. Однако потом Фарук начал сомневаться, следует ли ему вмешиваться в судьбу только что прибывшего человека. К тому же он не мог поговорить с отцом-ректором наедине — они приехали, когда учащиеся только закончили ленч. Отец Сесил и брат Габриэль, чей общий возраст превышал 145 лет, спорили, кому нести чемодан новичка, и отцу-ректору пришлось ознакомить Мартина с миссией. Дарувалла сопровождал их сзади.
Окончив этот колледж, Фарук лишь изредка и недолго бывал здесь. В холле перед входом были вывешены списки выпускников. Государственный сертификат об окончании средней школы выдавался после сдачи экзаменов. С бесстрастным интересом Фарук осмотрел эти списки. В 1973 году колледж Святого Игнатия продемонстрировал свою связь с Испанией: в числе получивших сертификат значился Пикассо. Должно быть, это была идея брата Габриэля. Фотография художника висела среди фотографий выпускников, будто Пикассо также сдал все экзамены. Под ней только красовалась приписка: «Пикассо отошел в мир иной».
В списках выпускников 1975 года упоминалась 300-летняя годовщина коронации Шивайи. В списках выпускников 1976 года отмечалось проведение Олимпийских игр в Монреале. В 1977 году оплакивалась смерть Чарли Чаплина и Элвиса Пресли, чьи фотографии также соседствовали с фото выпускников. Сентиментальность в духе составителей календарей выступала в содружестве с религиозным и националистическим энтузиазмом. В зале перед входом статуя Святой Девы, стоявшая ногами на голове змея с яблоком во рту, превышала человеческий рост. Казалось, она срывает злобные замыслы искусителя и изменяет содержание Ветхого Завета. На стене холла рядом висели портреты Папы Римского и молодого Джавахарлала Неру.
Под влиянием прошлого, сокрушаясь по поводу того, что не смог впитать в себя все высоты культуры, Фарук почувствовал, как уменьшается его решимость поговорить с отцом-ректором о Мартине Миллсе. Зачем кого-либо предупреждать? Все здесь говорило о выживании, видимо, под благодатным влиянием самого Игнатия Лойолы. Кроме того, везде и во всем господствовали скромность и раскаяние.
Фарук подумал, что культ матери определенно помогает католикам в Бомбее и в других частях Индии, где они преуспевают. Ведь почитание Непорочной Девы — не один ли еще вариант культа матери, не так ли? Матерь Божия явно превосходила всех в скульптурной группе даже в этом колледже, где обучались только мальчики.
В списках выпускников Дарувалле лишь изредка попадались английские имена, однако, хорошее знание английского при поступлении было главным требованием. От каждого выпускника колледжа ожидалось безупречное владение этим языком. Преподавание, все письменные работы, общение учащихся между собой — все на английском.
Фарук подошел к фотографии, запечатлевшей последнюю поездку младших школьников. На всех мальчиках белые рубашечки и голубенькие галстуки, голубенькие шорты и такого же цвета гольфы. Только туфли были черными. «Наши юниоры, карлики, полукарлики и т. д. », — прочел доктор подпись под снимком и ему не понравилась эта аббревиатура.
В медицинском пункте на койке скрючился от боли в животе мальчик, над ним висела серийная фотография заката солнца над мавзолеем Хаджи Али. И здесь подпись, сопровождающая заход небесного светила, поразила Фарука. Такая же заумная, как все, что изрекал Мартин Миллс: «Ты живешь лишь однажды, но если ты живешь правильно, то этого достаточно».
На этаже, где проходили музыкальные занятия, Даруваллу остановило странное звучание фортепиано и чье-то фальшивое пение. Он так и не узнал песню, а ведь это была известная «Мягко катись, любимая колесница». Урок вела и пела незамужняя учительница английского языка по имени мисс Тануя. Фарук услышал, как отец Джулиан объяснял Мартину Миллсу, что сейчас очень популярен доказавший свою эффективность метод изучения иностранного языка при помощи заучивания песен. Фарук прислушался. Лишь несколько детей подпевали учительнице, остальные что-то невнятно бормотали под аккомпанемент дрожащего голоса мисс Тануя. Прав ли отец-ректор, спросил себя Дарувалла. Но может, проблема не в методе обучения, а в самой учительнице?
Она напомнила доктору тех индианок, которых безобразит европейская одежда. Мисс Тануя носила эту одежду без всякой естественности и была в ней нелепа. Может быть, дети не могли петь песню о колеснице, поскольку их удручал внешний вид и несоответствующая стилю одежда учительницы. Похоже это отметил даже Мартин Миллс. Судя по всему, женщина никак не может выйти замуж. Фарук машинально и без снисхождения отмечал в ней те несуразности, которые бросались в глаза. Очень круглое светло-шоколадное лицо, на котором странно смотрелись угловатые очки. Загибающиеся кверху дужки очков украшали маленькие бриллианты. Вероятно, Тануя думала, что такая оправа скрасит ее круглое, полное лицо.
Фигура учительницы напоминала полноватые фигуры молодых студенток. Ее темная юбка слишком сильно обтягивала бедра, длина юбки явно не соответствовала росту: мисс Тануя была коротышкой и юбка как бы срезала наполовину ее ноги. У Даруваллы сложилось впечатление, что полные колени женщины на самом деле являлись сжатыми кулаками, а маленькие полные ножки были руками.
Блузка переливалась голубовато-зелеными сполохами, словно блики воды в пруду. Хотя самыми эффектными у этой женщины были ее округлые формы, она надела лифчик, который ее уродовал. На основании своих малых сведений об этом предмете, Дарувалла определил устаревший фасон, форма чашечек у него больше годилась для защиты от ударов шпаги при фехтовании, чем для подчеркивания естественной красоты груди. Между сильно приподнятыми кверху и явно выпиравшими грудями мисс Тануи свисало распятие. Складывалось богохульное впечатление, что Христос на кресте переносил мучения и от поклонов на обширных и приподнятых грудях учительницы.
— Мисс Тануя преподает у нас вот уже много лет, — прошептал отец Джулиан.
— Понятно, — сказал доктор Дарувалла, а Мартин Миллс лишь вытаращил глаза.
Затем они прошли в класс самых маленьких учеников начальной школы. Малыши спали, положив головы на парты. Интересно, по классификации этого учебного заведения они относились к категории «карликов» или «полукарликов», подумал Фарук и услышал, как ректор спросил нового миссионера:
— Вы играете на фортепиано?
— Я всегда хотел научиться играть, — ответил будущий священник.
Дарувалла прикинул, что, вероятно, этот сумасшедший сможет упражняться в игре на музыкальном инструменте в промежутках между изучением обстановки по сообщениям «Таймс оф Индиа».
Для того, чтобы переменить тему разговора по причине отсутствия каких-либо музыкальных талантов, схоластик спросил отца-ректора об уборщиках, которые встречались в миссии в великом множестве. Как мужчины, так и женщины подметали помещения и чистили туалеты. Миссионер предположил, что эти люди из касты неприкасаемых.
Отвечая на его вопрос, ректор упомянул слова «бханги» и «маитрани». И тут Миллс оказался более подготовленным для работы в миссии, чем предполагал отец Джулиан.
— Дети этих людей учатся в колледже? — к удовольствию доктора напрямую спросил ректора Миллс.
— Ну, нет… Вы понимаете, это было бы для нас не совсем подходящим, — стал объяснять отец Джулиан.
Фарука поразило, насколько умело новый миссионер прервал отца-ректора, начав описывать «спасение» нищего калеки и девочки-проститутки. Таков был метод Миллса по продвижению вперед маленькими шагами: этими шагами миссионер будто закружил отца-ректора в ритме вальса. Вначале — работа в цирке вместо жизни попрошайки или проститутки. Затем — овладение английским языком в таких «цивилизованных формах, как это требуется». А после всего — «интеллигентное обращение в христианство» или, как это еще называл Миллс, «просвещенная жизнь во Христе».
На перемене старшеклассники во дворе наслаждались дикой и беззвучной битвой, забрасывая друг друга грязью. Доктора поразило, насколько спокойно отнеслись иезуиты к этому нарушению порядка. Они спрашивали и выслушивали ответы с такой концентрацией внимания, будто львы, обложившие жертву. »
— Но, Мартин, наверняка вы не будете приписывать себе заслуги по обращению этих детей в христианство? Я имею в виду, если в конце концов они придут в лоно церкви, — сказал отец Джулиан.
— Конечно, не буду. Но что вы этим хотите сказать? — удивился Мартин.
— Только то, что мне так никогда и не удалось узнать, обратил ли я лично кого-нибудь в христианство. Если дети придут в лоно церкви, то случится это не из-за вас, а лишь по воле Бога. Вы к этому не причастны, не стоит гордиться, — сказал отец-ректор.
Слушая их, доктор Дарувалла размышлял, не в этом ли состоит обет послушания?
Когда отец Джулиан повел Мартина в его келью, Фарук дал волю воображению и представил камеру тюрьмы с вмонтированными в стены приспособлениями для укрощения плоти. Сам он продолжал прогулку по колледжу, желая вновь увидеть спящих детей — больше всего здесь понравился ему вид дремлющих малышей, положивших головы на парты. Он ничего не запомнил о собственном обучении в колледже, завершившемся так невообразимо давно.
Дарувалла снова заглянул в младший класс, однако был строго встречен учителем, которого он не заметил раньше. Как будто его присутствие в дверном проеме могло помешать детям. На этот раз Фарук заметил открытую проводку выключенных ламп дневного света, а также открытую проводку включенного потолочного вентилятора. Над классной доской на неподвижных металлических струнах как кукла-марионетка висела еще одна статуя непорочной Девы Марии. Ему показалось, что Матерь Божия либо покрыта льдом, либо припорошена снегом. Но это вентилятор поднял вверх пыль от мела, и она осела на статую.
Доктор стал развлекаться тем, что читал все попадавшиеся ему на глаза объявления и надписи. Он увидел призыв группы социального призрения о «помощи менее преуспевающим братьям и сестрам». Для заблудших душ предлагались очищающие молитвы. Дарувалле понравилось место, куда поместили огнетушитель марки «Минимакс»: его повесили на стене позади статуи Христа с больным младенцем на руках. Рядом с инструкцией о работе огнетушителя висела разлинованная страничка из тетради, где детская рука вывела: «Благодарю тебя, Христос, и всегда помогающая нам Матерь Божия».
Вид огнетушителя добавил ему уверенности. Каменное здание миссии воздвигли в 1865 году и много позднее установили лампы дневного света, потолочные вентиляторы, провели огромную сеть опасной с точки зрения пожарников электрической проводки, так что здесь имелась большая вероятность возгорания и огнетушитель был необходим.
Фарук попытался ознакомиться со всеми кружками, которые мог посещать примерный христианин. Сообщалось о заседании чтецов литургических молитв, о сборе членов братства креста (чтобы «увеличить политическую сознательность членов братства»). По программе «Католическое образование для взрослых» в этом месяце предлагалась тема «Современное положение христиан в странах с другими главными религиозными конфессиями». Занятия в центре «Надежда жива» в этом месяце проводились под управлением доктора Юсуфа Мечента. Дарувалла недоумевал, что означают слова «под управлением». Для членов «Корпуса службы у алтаря» устраивался вечер «Узнай друг друга поближе», и Фарук почему-то предположил, что это будет очень мрачная встреча.
Проходя под арку балкона второго этажа, доктор удивился видимой незаконченности и несимметричности кусочков стекла в витраже. В часовне с иконами Дарувалла захлопнул сборник с гимнами, когда наткнулся на гимн «Принеси мне масло». Затем из этого сборника он вытащил закладку, посвященную юбилейному году миссии Святого Игнатия, где говорилось о «бескорыстном труде по воспитанию молодого поколения на протяжении 125 лет» и где встретилось ему слово «всемирноутверждающий», смысл которого Фа-руку был недоступен.
Дарувалла снова открыл сборник гимнов, однако его обидело название сборника «Книга песен харизматического возрождения Индии». Он и не знал, что проводится какое-то возрождение! После этого Фарук отложил сборник гимнов и взял молитвенник, но не продвинулся дальше первой строки начальной молитвы: «Храни нас, Боже, как зеницу своего ока». Затем он обнаружил книгу «Намерения святого отца на 1990 год». На январь намечался диалог между католиками и англиканской общиной для достижения единства христиан, на февраль — молитвы за тех католиков, которые подвергались словесным оскорблениям либо преследованиям во многих районах мира. В марте верующим предлагали представить более реальные свидетельства поддержки нуждающихся и поддержки для «нищеты Евангелия». Фарук не стал читать того, что относится к апрелю, его остановила фраза о «нищете Евангелия». Доктор почувствовал себя со всех сторон окруженным бессмысленными словами.
Даже собранная братом Габриэлем коллекция икон не произвела на него особого впечатления, хотя эта комната в миссии Святого Игнатия считалась достопримечательностью Бомбея. Изображения показались Фаруку темными и мрачными. На стене висело «Восхваление волхвов», выполненное украинским художником в XVI веке, «Усекновение головы Иоанна Крестителя», нарисованное в XV веке художником Северо-Западной части России. «Тайная вечеря», «Распятие Христа», «Снятие с креста», «Помещение тела в пещеру», «Воскресение», «Вознесение» — все эти иконы по мотивам Страстей Господних с XIV по XVIII век выполнили художники новгородской, московской, византийской и других школ живописи. На одной из подписей под иконой значилось: «Успение Пресвятой Богородицы». Это доконало Даруваллу — он не понимал значение слова «успение».
Из комнаты с иконами доктор побрел в кабинет отца-ректора, на закрытой двери которого он увидел сооружение, напоминающее доску с дырками и колышками для счета при игре в бридж. С помощью таких дырочек и колышков отец Джулиан сообщал о своем местонахождении и времени прихода: «скоро буду», «не беспокоить», «в архиве», «буду поздно», «вернусь к ужину», «уехал из Бомбея». В этот момент Дарувалла понял, что это к нему должна относиться надпись «уехал из Бомбея». Да, он здесь родился, но это вовсе не означало, что он является местным жителем.
Звонок, возвестивший об окончании уроков, донес до сознания Фарука, что уже три часа. Он вышел на балкон второго этажа и стал наблюдать, как учащиеся бегают по пыльному двору. Их увозили из колледжа на машинах и автобусах. Приходили матери или служанки, чтобы забрать детей домой. Глядя на них с балкона, Дарувалла решил, что это самые толстые дети из всех виденных им в Индии. Однако менее пятидесяти процентов детей в колледже не были и наполовину такими же толстыми, как он сам. Именно тогда доктор решил не вмешиваться в фанатичную жизнь нового миссионера. Это столь же бесполезно, как кончать жизнь самоубийством, прыгая с балкона на глазах у таких безжалостных детей.
Фарук знал, что ни одно должностное лицо в миссии не спутает Мартина Миллса с Дхаром. Иезуиты не любили бестолковые индийские фильмы, сделанные в так называемом «Болливуде». Святых отцов не вдохновляли молодые женщины в мокрых сари, супергерои и враждебные негодяи, насилие и вульгарность, кричащая безвкусица и слащавая сентиментальность, как и случайно сошедшие с небес божества, которые вмешиваются в трагические дела людей. В миссии Святого Игнатия Инспектор Дхар не пользовался популярностью. Однако многие ученики Мартина Миллса смогут обнаружить его сходство с Дхаром, поскольку полицейский инспектор пользовался популярностью среди школьников.
Доктор Дарувалла тянул с возвращением. У него оставались еще дела, но он не мог заставить себя уехать. Фарук не понимал, что бессознательно пишет в уме сценарий. Когда дети разъехались, он вошел в храм Святого Игнатия. Огромный круг с незажженными свечами стоял на центральном столе, напоминавшем размерами стол для трапезы. На самом деле это и был раздвижной стол домашнего типа, который бы больше подошел для прачечной. Справа от стола на кафедре проповедника (Фарук стоял лицом к алтарю) ярко блестел микрофон. На кафедре лежала открытая богослужебная книга и доктор заключил, что пастор приготовил ее для вечерней мессы. Дарувалла не удержался и заглянул в книгу, открытую на втором послании святого апостола Павла к коринфянам.
«Посему, имея по милости Божией такое служение, мы не унываем», — писал этот обратившийся в христианство человек.
Доктор читал дальше:
«Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся;
Мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем;
Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем».
Фарук прикрыл глаза и почувствовал себя пигмеем. Он сел на скамейку бокового ряда, словно не достоин был из-за отсутствия веры сидеть на месте по центру. Личное его вступление в лоно церкви казалось таким ничтожным и таким давним. В ежедневной беготне он едва помнил о нем. «Вероятно, меня все же укусила обезьяна», — подумал Дарувалла. Фарук заметил, что в храме не было органа. Второе пианино с таким же глухим звуком стояло слева от складного столика, над которым так ярко блестел микрофон.
Далеко за стенами храма слышался шум мопедов, гудение маломощных двигателей и кряканье их чертовых клаксонов. Глаза Даруваллы поднялись к запрестольному образу Христа, висящего на кресте, и к двум знакомым женским фигурам, одиноко стоящим около него по бокам. Должно быть, это Пресвятая Богородица и Мария Магдалина. Каменные фигуры святых в полный рост были воздвигнуты на колоннах в проходах. Каждый святой поддерживал массивные перекрытия, у ног каждого были приделаны обращенные вниз колебательные веера, навевающие прохладу на прихожан.
Дарувалла невольно подметил, что одна фигура каменной святой отошла от колонны и шею ее обмотали толстой цепью, прикрепив цепь к колонне большим стальным кольцом. Доктор хотел бы узнать, кто эта святая. В его представлении все святые женского пола сильно походили на Пресвятую Богородицу, по крайней мере когда их изображали в виде каменных скульптур. Как бы ее ни звали, главное заключалось в том, что святую символически приговорили к повешению, поскольку без цепи вокруг шеи она могла обрушиться вниз на скамью и покалечить верующих.
Когда Дарувалла начал прощаться с Мартином Миллсом и другими иезуитами, схоластик вдруг попросил рассказать подробности его обращения в христианство. Доктор представил, в каком насмешливом, саркастическом виде отец Джулиан представил ему эту историю.
— О, в этом не было ничего особенного, — честно ответил Фарук, что, вероятно, совпадало с версией отца-ректора.
— Но мне очень хочется услышать об этом! — воскликнул будущий священник.
— Если вы расскажете ему о своем обращении в христианство, уверен, в ответ он поведает вам о собственном приходе в лоно церкви, — сказал отец Джулиан Фаруку.
— Может быть, в другое время, — отнекивался доктор.
Никогда прежде не мечтал он так сильно о спасении бегством. Дарувалла дал слово присутствовать на лекции Мартина, хотя у него не было ни малейшего желания делать это. Лучше умереть, чем слушать лекцию, хватит с него разглагольствований Мартина Миллса!
— Лекция состоится в Куперейдже. Вы знаете это место, — начал пояснять отец Сесил.
Доктор всегда болезненно реагировал на слова тех жителей Бомбея, которые предполагали, что он плохо знает город, поэтому Фарук резко оборвал отца Сесила.
— Я знаю, где это, — сказал доктор. Внезапно откуда-то появилась маленькая девочка, которая плакала, потому что приехала с мамой забрать братишку после школы, а все каким-то образом уехали без нее, поскольку в машине было много других детей. Иезуиты решили, что ничего страшного не произошло, мамаша обнаружит случившееся и возвратится в школу. Требовалось лишь успокоить девочку. Кроме того, кому-то следовало позвонить матери по телефону, чтобы она не мчалась по улицам, сломя голову, и не думала, что девочка потерялась. Тут же возникла другая проблема: девочка по секрету сообщила, что ей необходим туалет. Брат Габриэль пожал плечами: в колледже Святого Игнатия отсутствовал официальный туалет для девочек.
— А где же тогда справляет малую нужду мисс Тануя? — спросил Мартин Миллс.
«Хороший он им забил гол», — подумал Дарувалла, предположивший, что новый миссионер сведет их всех с ума.
— Еще я видел здесь несколько уборщиц, — добавил Мартин.
— У вас три или четыре учительницы, не так ли? — спросил Дарувалла с невинным видом.
Разумеется, в колледже был женский туалет! Только эти старики просто не знали, где он находится.
— Пусть кто-нибудь посмотрит, не занят ли мужской туалет, — предложил отец Сесил.
— Потом один из нас сможет посторожить около двери, — дал свет отец Джулиан.
Когда наконец Фарук их покинул, святые отцы все еще обсуждали эту ужасную необходимость нарушать правила. Доктор представил, как маленькой девочке хочется сходить в туалет.
Тетрациклин
Возвращаясь в госпиталь для детей-калек, Дарувалла обнаружил, что в голове у него выстраивается сюжет нового сценария, в котором Инспектор Дхар не играет главной роли. Перед его мысленным взором предстал калека, побирающийся в районе арабских гостиниц по Марин-драйв. Полоса желтых противотуманных огней. Королевское ожерелье. Джулия как-то сказала, что желтый цвет для него не подходит. Впервые Фарук прочувствовал, как начинать фильм. Персонажи вводились в действие силою судьбы, которая их ожидала. Начальная сцена уже содержала что-то от финальной развязки.
Фарук понял, насколько он выдохся, а ведь еще, предстоит разговор с Джулией и с Джоном. Они с женой встречаются на раннем ужине в клубе Рипон. Потом следовало составить маленькую речь, с которой он должен обратиться к членам общества реабилитации детей-калек, к надежным спонсорам госпиталя. Дарувалла понял, что будет писать всю ночь, но только не текст речи. Наконец-то его осенила идея фильма, для которого не стыдно написать сценарий. Перед его мысленным взором персонажи новой киноленты приезжали на вокзал Виктория Терминус, и он уже сейчас знал, куда они отправятся дальше. Никогда прежде доктор не чувствовал такого возбуждения.
В приемной знакомая фигура оторвала доктора от этого мира. Высокий мужчина резко выделялся среди ожидавших приема детей. Фаруку сразу же бросилась в глаза его военная выправка, даже когда мужчина сидел. Туго натянутая, болезненного вида кожа, желтоватый цвет глаз, как у тигра, изъеденное кислотой ухо и бледно-розовое пятно когда-то сожженной кожи, тянущееся от подбородка вниз по шее и уходящее под воротник рубашки.
Так и есть, мистер Гарг! У него в приемной нервно стучит пальцами сложенных рук. Яснее ясного: изо всех сил Гарг стремился узнать специфические детали болезни Мадху, «полученной половым путем». Дарувалла почувствовал, что добился лишь незначительного триумфа. Пока самым крупным результатом этой маленькой победы было присутствие Гарга, ощущающего свою вину и униженного ожиданием очереди на прием среди детей-калек. Но даже в этот момент Фарук понимал, что нечто большее, чем простая клятва врача сохранять тайну пациента, остановит его и не позволит сказать о вине Гарга карлику и его жене Дипе. А кроме того, разве Вайнод и Дипа уже не догадались, что этот мужчина развращал малолетних девочек? Должно быть, именно чувство вины заставило Гарга отпустить так много девочек и разрешить чете карликов устроить их в цирк. Конечно, Вайнод и Дипа давно знали то, о чем Фарук только начинал догадываться: многие малолетние проститутки предпочли бы остаться с Гаргом. Жить с ним было так же хорошо, как работать в цирке (даже в «Большом Голубом Ниле»). Даже такая жизнь несравнима с борделем.
Мистер Гарг встал навстречу Фаруку. Дети-калеки, ожидавшие в приемной доктора, уставились на его безобразный шрам, но Дарувалла смотрел только на белки глаз посетителя, отличавшиеся желтизной, как при желтухе, на радужную оболочку вокруг зрачков, похожую на желтые глаза льва с дополнительным ржаво-коричневым оттенком. У этого мужчины они походили на глаза Мадху, и доктор задним числом подумал, не связывают ли их родственные отношения.
— Я приехал сюда первым еще до того, как все они появились, — прошептал мистер Гарг.
— Уверен в этом на сто процентов, — подтвердил Дарувалла.
В львиных глазах владельца кабаре чуть поблескивало чувство вины, однако блеск заметно уменьшался. Робкая улыбка скривила его бесформенные губы, а в голосе появились какие-то заговорщические нотки.
— Итак, предполагаю, вам все известно обо мне и Мадху, — сказал Гарг.
Что можно ответить такому человеку9 Доктор подумал и понял: Дипа, Вайнод и даже Мартин Миллс были правы. Пускай все девочки работают акробатками в цирках (даже в «Большом Голубом Ниле»), пусть там они будут падать и разбиваться насмерть.
Пусть их сожрут львы! Подтвердилось то, что Мадху девочка-проститутка и что она была «девочкой мистера Гарга». Такому человеку на самом деле не стоило ничего говорить. Доктору Дарувалле пришел на ум сугубо профессиональный вопрос, который он без обиняков задал владельцу кабаре.
— У вас есть аллергия на тетрациклин? — спросил его доктор.

 

Назад: 15. БРАТ-БЛИЗНЕЦ ДХАРА
Дальше: 17. СТРАННЫЕ ОБЫЧАИ