Укутавшись в шкуры, они заняли маленький свободный пятачок на одном из верхних ярусов Замка Наследия.

С одной стороны к сверкающему светло-серому небу тянулись обветшалые башни с подгнившими перекрытиями комнат и залов; почти все помещения были пусты и заброшены, их давно облюбовали птицы. Если не считать расчищенного пятачка, вокруг были сплошные руины — крупные обломки кровельных плит. Из трещин и сланцевого крошева тут и там пробивались чахлые деревца и кустики, больше похожие на сорняки-переростки. Кое-где валялись обломки арок и колонн. И пока шла игра в китайскую крестословицу, начался снегопад.

Квисс изумленно вскинул голову. Ему не припоминалось, чтобы здесь шел снег... разве что очень давно. Он сдул с доски несколько маленьких сухих снежинок. Аджайи этого не заметила: она изучала две последние фишки, которые едва помещались у нее на узкой щепке. Игра была почти закончена.

Поблизости на выщербленной, облезлой колонне восседала красная ворона, которая дымила окурком толстой зеленой сигары. Она пристрастилась к табаку примерно в то же время, когда они начали играть в китайскую крестословицу.

— Сдается мне, это надолго, — сказала она в первый день. — Надо чем-нибудь себя занять. Может, хотя бы рак легких подхвачу.

Квисс как-то полюбопытствовал, откуда у нее такие хорошие сигары. Не нужно было связываться, сказал он себе, услышав ее ответ: «Да пошел ты в задницу».

— Прежняя игра мне больше нравилась, — объявила вдруг сверху красная ворона между затяжками.

Квисс даже не удостоил ее взглядом. Красная ворона вытащила из клюва окурок, балансируя на одной ноге. Она задумчиво рассматривала тлеющий кончик сигары. Тут прямо на огонек опустилась снежинка, которая сразу с шипением растаяла. Красная ворона задрала голову и укоризненно посмотрела на небо, а потом опять сунула сигару в клюв (поэтому слова выходили странно искаженными):

— Да, бесконечное го была игра что надо. И доска шикарная, во все стороны. Вы-то оба гляделись козявками, доложу я вам. Как влезете на середину бесконечной доски — сверху смотрелись будто по пояс обрубленные... Кучки дерьма собачьего, ни дать, ни взять. А домино было — дурь одна. Да и это вот — скука смертная. Сдавайтесь, что ли. Ну не найти вам ответа. Сиганите за перила — и дело с концом. В одну секунду. Нелегкая вас раздери, старье поганое — вам до земли-то живьем не долететь, в воздухе окочуритесь.

— Хм-м-м, — произнесла Аджайи.

Квисс не понял, слышала ли она поток вороньей брани. Его компаньонка все так же пребывала в хмурой задумчивости и не отводила глаз от двух пластиковых фишек на тонкой щепке. Вероятно, к ним она и обращалась, а может, сама к себе.

Совсем скоро, если расчеты Квисса были верны, им предстояло отметить две тысячи дней совместного пребывания в замке. Но, разумеется, он гордился тем, что попал сюда раньше нее.

Это превратилось для него в приятную заботу — подсчитывать дни и вычислять годовщины, которые можно отпраздновать. Он вел счет в разных системах. Отсчитывал по пять, шесть, семь, восемь (само собой), девять, десять, двенадцать и шестнадцать. Так что две тысячи дней выливались в четырехкратную годовщину, поскольку это число делилось и на пять, и на восемь, и на десять, и на шестнадцать. Жаль только, что Аджайи совершенно этим не интересовалась.

Квисс не спеша провел рукой по голове, стряхнул несколько снежинок. Потом еще раз дунул на доску. Если снегопад не прекратится, тут долго не высидеть. Игровой зал им давно осточертел, а зима выдалась мягкой, поэтому сенешаль после долгих уговоров дал разрешение отвинтить от пола маленький игровой стол с красным кристаллом (казалось бы, пустяковое дело, однако на него ушло пять дней, и занимались им по меньшей мере три сварливых существа, вооруженных масленками, отвертками, молотками, кусачками, пинцетами, гаечными ключами и плоскогубцами) и перенести его на верхний уровень, служивший теперь крышей — видимо, вследствие разрушения более высоких ярусов замка. Там образовался своего рода висячий дворик, окруженный чахлыми деревцами и грудами сланца, с видом на башни; в этом месте они играли в китайскую крестословицу вот уже пятьдесят с лишним дней. Погода была к ним благосклонна: безветренно, теплее обычного (до сегодняшнего дня), а небо хоть и серое, но, если выразиться точнее, светло-серое. «Наверно, это весна!» — радовался Квисс. «Скажи еще: разгар лета», — хмуро проворчала Аджайи, и Квисс разозлился на нее за такую мрачность.

Квисс почесал голову. У него не проходило какое-то странное ощущение после того, как цирюльник замка обрил его наголо. Теперь невозможно было понять, отрастут ли волосы, как прежде. Подбородок и щеки, которые покрылись пегой щетиной за тысячу девятьсот дней, прожитых им в замке, стали гладкими на ощупь, хотя старческие морщины никуда не делись.

При мысли о парикмахере Квисс хмыкнул. Жертва невроза. Он стал таким невротиком, потому что должен был брить в замке всех, кто сам себя не бреет. Квисс слышал об этом чудаке задолго до их встречи. Сенешаль упомянул о нем вскоре после прибытия Квисса в замок: Квисс тогда спросил, есть ли в замке хоть сколько-нибудь нормальные люди. Вначале он не поверил словам сенешаля, ему показалось, что эта особь с землисто-серой кожей просто шутит. Парикмахер, который бреет всех, кто сам себя не бреет? Квисс сказал, что такого человека не существует.

— Таков предварительный вывод, — со значением пояснил сенешаль, — к которому пришел парикмахер.

С самим брадобреем Квисс познакомился гораздо позже, когда обследовал средние ярусы замка. Тот хозяйничал в огромной, прекрасно оснащенной и совершенно нетронутой парикмахерской с великолепным видом на заснеженную равнину. Брадобрей оказался чернокожим, выше ростом и костлявее, чем сенешаль. Его седые волосы лишь наполовину покрывали скальп. Правая сторона черепа была тщательно обрита наголо. На левой стороне буйно кудрявилась белоснежная шевелюра — или, правильнее сказать, полушевелюра. Левая бровь была сбрита подчистую, а правая оставалась неприкосновенной. У него были полуусы — на левой стороне лица. Густая непослушная борода топорщилась только справа, ибо кожа на щеке и подбородке слева была безукоризненно выбрита.

Брадобрей носил плотный белый комбинезон и такой же ослепительно белый фартук. То ли он не знал языка, которым владел Квисс, то ли разучился говорить, но когда Квисс оказался в парикмахерской, среди сверкающей латуни и красных кожаных кресел, тот начал пританцовывать вокруг него, тыча пальцами в его волосы и бороду, и при этом щебетал, как птица, — даже размахивал руками, словно хлопал крыльями. Он встряхивал перед носом Квисса пыльное белое полотенце и умоляющими движениями приглашал его сесть в кресло. Квисс, который даже в лучшие времена сторонился тех, кто мельтешит и суетится, и уж тем более таких, кто подбирается к нему с длинными ножницами и разбойничьей бритвой, наотрез отказался. Правда, впоследствии он убедился, что у цирюльника твердая рука и отменная сноровка. У сенешаля волосы росли неплохо, и стричь себя он позволял только этому цирюльнику.

Дней этак сто назад Квисс отослал к парикмахеру прислужника, чтобы тот уведомил о предстоящем прибытии Квисса на стрижку. То ли это глупое существо что-то напутало, то ли произошло недоразумение, то ли парикмахер куда-то спешил и не мог ждать, но очень скоро он собственной персоной явился в игровой зал со своим чемоданчиком. Квисс позволил себя постричь на глазах у Аджайи. Парикмахер был настроен весьма благодушно, болтал напропалую сам с собой и ловко подровнял пегие волосы Квисса, а затем сбрил ему бороду.

К сожалению, красная ворона тоже при этом присутствовала. Она без умолку твердила, что цирюльник, если попросить, с такой же сноровкой мог бы перерезать горло; в конце-то концов, какой смысл ждать, пока сойдешь с ума или свалишься с лестницы...

Квисс погладил подбородок и в который раз отметил — хотя прошло уже сто дней, — что гладкая кожа неожиданно приятна на ощупь.

Он так и не смог добиться, чтобы служки сварганили из кухонной снеди что-нибудь хмельное. Снова найти ту дверь не удалось, и вообще открытых дверей он больше не встречал. Все двери теперь запирались на ключ. Последнее, что он сумел обнаружить, — это очередной дурацкий курьез, даже не совсем понятный.

Он забрался в самую глубь замка и курсировал на нижних уровнях, пытаясь отыскать либо заветную дверь, либо маленького прислужника, который тогда застал его в комнате (ему все еще снились эти чужие коричневые руки, это синее небо, прорезанное белым следом, это солнце!), и услышал где-то вдали однообразный стук, доносившийся из паутины туннелей и коридоров.

Квисс побрел на стук и пришел туда, где в коридорах и нишах толстым слоем лежала мелкая серая пыль, даже воздух был серым. Плиты пола ритмично подрагивали в такт ударам. Квисс спустился по стертым широким ступеням в поперечный коридор и расчихался.

Низкорослое рабочее существо в серых сапогах и без капюшона семенило по широкому коридору, к которому привели ступени. При виде Квисса оно остановилось.

— Помощь не требуется? — пропищало оно. Голос был тонким и пронзительным, но, по крайней мере, беззлобным. Квисс поспешил этим воспользоваться.

— Пожалуй, — сказал он, прикрывая рот и нос от пыли краем шкуры. Глаза нещадно слезились. Стук раздавался совсем близко, из-за большой двустворчатой двери немного дальше по коридору. — Объясни, что это за шум? Откуда столько пыли?

Существо молча посмотрело на него, а потом сказало:

— Иди за мной, — и направилось в сторону двустворчатой двери.

Квисс последовал за ним. Створки двери были сделаны из пластика, с прозрачными врезками примерно на уровне человеческого лица. На одной створке красовался большой знак: «В». Его форма, как показалось Квиссу, включала изображения молодого

полумесяца. На другой створке, справа, был другой знак: «Ц». Существо проскользнуло за дверь в облаке пыли. Кашляя и еще плотнее прикрывая рот краем шкуры, Квисс открыл одну створку и заглянул внутрь.

Его взору открылся какой-то зал, больше похожий на пещеру. В серой дымке сновало великое множество служек. Присмотревшись, Квисс разглядел конвейеры, подъемные краны, желоба, ковши и тачки и вдобавок железную дорогу-узкоколейку, похожую на ту, которую он видел в кухнях замка. Пещера ходила ходуном, в ней стоял невероятный грохот, стук и скрежет. Этот шум исходил от гигантского агрегата, установленного в центре. Агрегат включал в себя металлические столбы толщиной в человеческий торс, мотки проволоки и кабеля, а также клеть с ездящей вверх-вниз заслонкой из металлической сетки.

В центре агрегата в такт ударам поблескивало нечто массивное. Сверху то поднимался, то опускался — тоже в такт ударам — серебристый металлический цилиндр. С одной стороны в агрегат подавались странного вида блоки или скульптуры, а с другой стороны вылетала пыль. Пыль и камни. Камни тут же поступали на конвейер, доставлявший их к огромным чанам, которые Квисс различал уже с большим трудом. Вероятно, пыль должна была уходить через вытяжные устройства на потолке (опять же похожие на кухонные), но большая часть ее оседала прямо в зале. Квисс видел — вглядываясь сквозь пыльную завесу, — что вокруг чанов и опор конвейера намело пыльные сугробы. Кое-где коротышки в серых сапогах сгребали пыль лопатами в тачки или маленькие вагонетки. Другие отвозили заполненные тачки вверх по опасно узким мосткам и сходням к жерлам огромных чанов и сваливали туда пыль, изрядная доля которой тут же вылетала назад.

Насколько Квисс мог видеть сквозь пыльный туман, большие черпаки доставали из чанов какое-то серое вязкое месиво и заливали его в установленные на конвейере формы, которые тут же исчезали в недрах длинных шипящих машин; когда формы выезжали из дальнего выхода, они вываливали наружу готовые серые изделия, которые рабочая сила тут же грузила в тачки и везла на другой конвейер, откуда они попадали в центральный агрегат...

— Силы небесные, это еще что такое? — не веря своим глазам, спросил Квисс, который уже задыхался от пыли.

— Это Вэ-Це, — свысока ответило существо, сложив руки на груди. — Сердце замка. Без нас бы здесь все остановилось. — В его голосе слышалась гордость.

— Неужто? — закашлявшись, спросил Квисс. Рабочее существо стало проявлять признаки нетерпения.

— Еще вопросы будут? — неприветливо спросило оно.

Квисс разглядывал изделия, которые вначале, принял за статуи, движущиеся на конвейере к своему разрушению. Они имели удивительную форму: 5, 9, 2, 3, 4...

— Да, будут, — ответил он. — Это еще что такое?

— Как что? Цифры, конечно.

— Не очень-то похоже на цифры, — возразил Квисс.

— Что ж поделаешь, — резко ответило рабочее существо. — В них-то Высшая Цель.

— Высшая цель чего? — переспросил Квисс, кашляя и смеясь.

Он понял, что рабочее существо вышло из себя, и от души позлорадствовал. Конечно, ему никогда не доводилось видеть цифры таких очертаний, но в какой-то иной системе или в ином языке эти изображения вполне могли сойти за цифры. Не исключено, что Аджайи сумела бы их распознать.

— Высшая Цель того, чем мы тут занимаемся, — объяснило рабочее существо, прилагая видимые усилия к тому, чтобы сохранять спокойствие. — В этом зале находятся цифровые устройства. Сюда вводятся цифры. — Оно тщательно выговаривало слова, будто объясняясь с непонятливым ребенком, и указывало рукой на конвейер. — Вот здесь идет процесс их обработки. Это устройство называется процессор.

— Ты сумасшедший, — изрек Квисс, закрывая рот шкурой.

— Что? — не вытерпело существо и подалось вперед, вытянувшись во весь свой скромный рост.

Квисс закашлялся:

— Да нет, это я так. Из чего делаются цифры? Что это за серое месиво?

— Гипс, — ответило рабочее существо с таким видом, будто на этот счет не. могло быть двух мнений.

— Это еще что?

— Примерно как алебастр, только потемнее, — объяснило существо, отвернулось и зашагало сквозь серые заносы.

Квисс покачал головой, прокашлялся и отпустил пластмассовые створки.

Аджайи по-прежнему сидела с двумя оставшимися фишками, переводя взгляд с одной на другую. Потом она уперлась локтями в колени, опустила подбородок на руки и в задумчивости прикрыла глаза.

На седые пряди ее волос падал снег, но она ничего не замечала. Ее выражение стало еще сосредоточенней. Они почти закончили партию.

В китайскую крестословицу играли на расчерченной доске, похожей на многократно уменьшенный фрагмент доски для игры в бесконечное го, которую они использовали много сотен дней назад, но в китайской крестословице нужно было выкладывать маленькие фишки с пиктограммами в квадратики на доске, а не камешки на пересечение линий. Игра не требовала особых ухищрений вроде составления бесконечно длинных фигур; задача заключалась в том, чтобы правильно подобрать пиктограммы, выданные им в самом начале. Помимо всего прочего, требовалось еще выучить китайский язык.

На одно это ушло более семисот дней. Квисс пару раз был близок к тому, чтобы махнуть рукой, но Аджайи как-то его удерживала; ее захватил новый язык. Это ключ, говорила она. Теперь она еще больше пристрастилась к чтению.

Аджайи открыла глаза и снова уставилась на доску.

Значения и возможности пиктограмм полностью поглотили ее внимание; она пыталась решить, куда можно пристроить последние две фишки в сложной сетке дорожек, которые они с Квиссом выложили на маленькой доске.

Китайский язык оказался довольно трудным, еще труднее того, который она начала учить раньше, — тот назывался английским. Но оба наречия представляли интерес и стоили затраченных усилий. Они стоили даже тех усилий, которые потребовались, чтобы приохотить к учению Квисса. Она советовала, хвалила, подсказывала, кричала и бранилась, и в результате он начал ориентироваться в том языке, на котором велась игра, но даже когда он усвоил основы, Аджайи приходилось ему помогать; на завершающем, самом сложном этапе партии она уже примерно догадывалась, какие у него на руках фишки, и нарочно оставляла для него удобные позиции, чтобы пробелы в знании языка не помешали ему сделать последние ходы. В результате она сама осталась с двумя пиктограммами и не знала, куда их поставить. Требовалось либо отыскать для них подходящее место, дающее одно или два новых значения, либо начинать игру заново. Следующая партия была бы короче первой, на которую ушло тридцать дней, но Аджайи опасалась, что Квисс потеряет терпение. Он и так несколько раз принимался ворчать, что она плохо обучила его языку.

А для нее этот язык оказался чудесным, волшебным подарком судьбы. Чтобы играть по правилам, они, конечно же, должны были научиться понимать по-китайски; на этом языке говорили в одной из Предметных областей — на безымянной планете, откуда происходили все книги. Сенешаль принес им словарь, в котором содержались пиктограммы и их толкования на одном из языков, использовавшихся обеими сторонами в Терапевтических Войнах: это был древний, давно расшифрованный боевой код, настолько красивый и удобный, что в качестве языка он не вышел из употребления даже после того, как был рассекречен.

При помощи этого ключа Аджайи могла найти подход к любому языку безымянного мира. Прошло всего лишь несколько дней — и она отыскала китайско-английский словарь, после чего чтение книг для нее существенно облегчилось. Она выучила китайский для игры и одновременно английский — для чтения, причем индоевропейский строй дался ей гораздо быстрее, чем более изощренный восточный.

Благодаря этому массивные, ветхие развалины замка сделались для нее как бы прозрачными; теперь выбор книг, которыми она могла наслаждаться, стал гораздо богаче; ей открылась новая культура, целая цивилизация. Она изучала также французский, немецкий, русский и латынь. На очереди был греческий, а от латыни (знание английского существенно помогало ей в изучении этого древнего романского языка) — один шаг до итальянского. Замок перестал казаться тюрьмой; он превратился в библиотеку, в сокровищницу письменности, литературы, языка. Единственное не давало ей покоя: она никак не могла перевести знаки с каменных табличек. Эти загадочные, глубоко прорезанные символы все еще оставались лишенными смысла. Она перебрала целые стены книг, но так и не нашла ни единого упоминания о странных и в то же время простых пометках, высеченных на шершавой поверхности камня.

Но это было ничтожным огорчением в сравнении с тем огромным удовольствием, которое принесла ей находка ключа к исконным языкам замка. Она начала методично штудировать классику из прошлого безымянной планеты, в чем ей очень помогла одна книга, служившая путеводителем по всей литературе того мира. Если не считать нескольких раз, когда любопытство заставило ее забежать вперед, она придерживалась строгой самодисциплины и при чтении книг, которые хранились у нее в покоях, не отступала от хронологической последовательности. Сейчас, дойдя до конца первой и — ей хотелось надеяться — последней партии в китайскую крестословицу, она приступила к английской драматургии Елизаветинской эпохи и с восторгом предвкушала, как возьмется за Шекспира; она надеялась, что не разочаруется в нем и что позднейшие критики, которых она уже читала, его не перехвалили.

Но, тем не менее, даже в охваченном сравнительно кратком периоде она многое упустила; некоторые тома ей еще предстояло отыскать, к некоторым предстояло вернуться, когда будут прочитаны книги, относящиеся к эпохе заката книгопечатания (хотя, возможно, тут просто исчерпывались анналы замка; она не знала, как в действительности обстоит дело — то ли мир потрясли какие-то катаклизмы, то ли появились новые формы общения, то ли в замке хранились произведения, написанные лишь до определенного этапа всемирной истории?).

— Что же ты так долго, Аджайи? — упрекнул Квисс. — Я давным-давно вышел. А ты все копаешься.

Аджайи подняла глаза на старика с сединой в волосах, с бритыми щеками и круглым морщинистым лицом. Она изогнула одну бровь, но ничего не сказала. Ей бы хотелось думать, что ее компаньон шутит, но она догадывалась, что он недоволен всерьез.

— И в самом деле, пошевеливайся, — поддакнула красная ворона. — От этого долбаного снега у меня сигара гаснет.

Только тут Аджайи подняла глаза и осознала, что идет снег. Впрочем, она замечала, как Квисс пару раз обдувал доску, но была так занята поисками места для последнего хода или двух, что не обратила на это внимания.

— И впрямь, — сказала она.

На мгновение она растерялась, потом поплотнее запахнула шкуры, хотя с началом снегопада погода сделалась не холоднее, а, наоборот, теплее. Она хмуро взглянула на доску, а затем опять подняла глаза на Квисса:

— Вернемся в игровой зал?

— Еще чего! — заголосила красная ворона. — Кончать пора! Ах ты, чтоб тебя разорвало! — Она вытащила из клюва сигару и злобно уставилась на замусоленный, потемневший окурок, а потом отбросила его щелчком черной когтистой лапки. — У вас, кретинов, даже огоньком не разживешься, — пробормотала она, яростно тряхнула головой, слегка расправила крылья и распустила хвост. У нее со спины слетели два маленьких красных перышка, которые упали на мягкий белый снег, как брызги крови.

Аджайи вернулась к созерцанию доски.

Квисс давно отказался от мысли устроить дворцовый переворот. Положение сенешаля оставалось незыблемым, потому что он стоял вне времени. Пятьсот дней назад несколько служек, которых склонил на свою сторону Квисс, работали на кухне; там рухнула временная печка, с нее свалился огромный котел с похлебкой — и прямо на сенешаля, который случайно проходил мимо. Кухонные служки — их было не меньше полудюжины — своими глазами видели, что произошло вслед за этим; вот только сенешаль был там, шел себе мимо — и вот его уже накрыл необъятных размеров металлический котел, который тут же треснул и раскололся, а кипящая похлебка растеклась по всей кухне. Двое очевидцев стояли буквально в нескольких метрах, они запрыгнули в мойку с грязной посудой, чтобы не обвариться, и тем самым спасли себе жизнь.

А буквально через мгновение сенешаль показался с другой стороны мойки и повелел ученику повара найти тех, кто устанавливал временную печку, заставить их соорудить новую, а потом в ней же сжечь их заживо. Отдав эти распоряжения, он как ни в чем не бывало удалился к себе в кабинет. Когда подняли обломки печки и разбитый котел, под ними никого не нашли. Одно кухонное существо, которое до сих пор не могло прийти в себя, утверждало, будто сенешаль просто материализовался прямо у него на глазах.

Квисс еще не выжил из ума. Он понял, что с такой силой сражаться бесполезно.

Отказался он и от другой затеи — попытаться как-нибудь действовать в обход процесса, имевшего место всякий раз, когда они заканчивали игру и давали ответ на загадку. Красная ворона все ему объяснила; от нее Квисс меньше всего ожидал такого участия, но она, очевидно, решила, что этим способом отобьет у него охоту бороться и подтолкнет на шаг ближе к самоубийству.

Квисс сейчас не мог вспомнить все подробности, это была длинная история, там говорилось, что официант отправляется в закуток, где полно пчел, и шепчет им ответ, потом пчелы строят некое подобие гнезда, которое затем съедает почтовая ворона, после чего она куда-то летит.

В этой цепочке также участвовали какие-то нелепые звери, в конечном счете пожиравшие друг друга, потом действие переносилось в некую местность, где были тысячи маленьких озер, куда устремлялись тысячи животных, у них происходило спонтанное самовозгорание, и лед на озерах таял в определенной последовательности, которую распознавал своего рода органический спутник связи и отправлял лазерограмму... а дальше было еще запутаннее.

Иными словами, система была абсолютно надежной. Заменить собой или каким-либо образом склонить на свою сторону официанта, призванного прошептать ответ, не представлялось возможным; ведь те одушевленные или неодушевленные существа, которые явятся, чтобы забрать их из замка, для контроля расспросят грачей и ворон, дабы убедиться, что все без обмана.

Разумеется, на все это накладывалось искажение времени, вот почему и получалось, что при всей невообразимой сложности процесса окончательный вердикт всегда поступал в течение нескольких минут. Квисса это страшно угнетало.

Так или иначе, игра близилась к концу. Возможно, говорил он себе, на этот раз им повезет. У них, похоже, оставалась только одна разумная отгадка, что с одной стороны было тревожно, а с другой — радостно. Может, этот ответ будет правильным, может, они наконец-то скажут заветное слово и выберутся из замка.

Квисс решил подумать о том, о чем обычно старался не думать, — о тех вещах, которых ему поначалу так не хватало, что даже мысли о них причиняли боль. Теперь о них думалось легко, безболезненно. Обо всем хорошем в жизни, о многочисленных радостях духа и плоти, о счастье битвы, о стратегических замыслах, о пирах победителей.

Все это казалось теперь очень далеким. Можно было подумать, это происходило не с ним, а с каким-нибудь юным сыном или внуком, просто с другим человеком. Неужели он начал думать как старик? Что из того, что он выглядел стариком? Наверно, было какое-то давление из прошлого, обратная связь следствия и причины, так что содержание начинало соответствовать форме. Неизвестно. Быть может, это все из-за того, что случилось здесь, в Замке Дверей, из-за всех разочарований, утраченных возможностей (те коричневые женские руки, манящий белый след и солнце — солнце среди здешних туч!), из-за хаоса и порядка, из-за бессмысленного на первый взгляд, но явно режиссируемого безумия замка. Видимо, такое не проходит бесследно.

Да, думал он, этот замок... Похоже, он делает из нас то, что есть, то, что предначертано. Похоже, он придает нам форму, как тем цифрам, которые проходят вечный круговорот разрушения и перевоплощения. В самом деле: разложение и распад, эпилог при рождении... почему бы и нет? В каком-то смысле ему будет даже жалко покидать эти пределы. Юркие существа, с коими он свел знакомство на кухне, едва ли заменят боевую элиту, которую он привык возглавлять; из них не выйдет даже стойких наемников, но в их беспокойстве и вечной суете виделось что-то притягательное; он развлекался, наблюдая за этими созданиями. Ему будет их не хватать.

Он посмеялся, обратившись мыслями к парикмахеру, а потом вспомнил главного каменщика и управляющего шахтами — эти двое, мрачные, гордые и внушительные, заслуживали того, чтобы познакомиться с ними поближе. Да и сам сенешаль был колоритной фигурой, если его разговорить; а чего стоит эта его поразительная способность уходить от неминуемой гибели.

Но провести здесь всю жизнь, а то и дольше?..

От этой непрошеной мысли он преисполнился отчаяния. Да, если удастся покинуть замок, его будет преследовать странная тоска по этим чертогам, но это естественно: как места лишения свободы они были не слишком суровы, а любое место; в котором есть хоть что-то сносное, с течением времени вызывает ностальгические чувства, потому что память сохраняет хорошее и отбрасывает плохое. Но дело не в этом, дело совершенно в другом.

Остаться здесь было бы равносильно неудаче, поражению, умножению и усугублению ошибки, которая привела его сюда. Но в том-то и состоял его долг. Не перед своей стороной, даже не перед товарищами по оружию — они тут были ни при чем. Долг перед самим собой.

Как удивительно: только сейчас, в этом причудливом месте, он полностью осознал изречение, которое слышал на протяжении всего учения и тренировки!

— Ага! — выдохнула Аджайи, нарушив мысли Квисса. Подняв на нее глаза, он увидел, как она наклонилась и, сведя пальцы в горсть, приложила ладонь к игровому полю, чтобы направить свое дыхание на нужный участок и сдуть снежинки. — Вот сюда, — Она поставила последние фишки рядком в угол доски и гордо улыбнулась партнеру. Квисс изучил этот ход.

— Ну, вот и все, — кивнул он.

— Красиво, правда? — Аджайи указала пальцем на два вновь выложенных квадратика.

Квисс равнодушно пожал плечами. Аджайи подумала, что ему неясны новые значения, появившиеся на доске.

— Сгодится, — ответил он без всякого воодушевления. — Игра закончена. Дело сделано.

— Ну и Христо с ним, — встряла красная ворона. — Я чуть не уснула.

Она вспорхнула с обломка колонны и зависла над доской, изучая комбинацию.

— Я и не знала, что ты умеешь парить, — сказала ей Аджайи. Взмахи вороньих крыльев поднимали с доски крошечные вихри снежинок.

— Мне не положено, — рассеянно отозвалась красная ворона, не отрывая глаз от доски. — Впрочем, воронам и разговаривать не положено, правда ведь? Да, похоже, все сошлось. По моему разумению.

Квисс наблюдал за красной птицей, которая бойко хлопала крыльями у них над головой. Он поморщился, услышав ее снисходительный отзыв. Красная ворона не то фыркнула, не то чихнула, а потом сказала:

— Итак, чем мы на сей раз обогатим разум и мудрость вселенной?

— Почему это мы должны давать тебе отчет? — спросил Квисс.

— А почему нет? — возмутилась ворона.

— Хотя бы потому... — задумался Квисс, — потому что ты редкая гадина,

— Фу-ты ну-ты! Да ведь я просто выполняю свою работу, — не на шутку обиделась красная ворона.

Аджайи закашлялась, чтобы скрыть смешок, и примиряюще махнула рукой:

— Чего уж там, скажи ей.

Квисс укоризненно посмотрел на нее, потом на птицу, прочистил горло и объявил:

— Ответ таков: «Невозможно...» Нет, не так. «Ни того ни другого не существует».

— Ну-ну, — равнодушно хлопая крыльями, сказала красная ворона. — Надо же.

— У тебя есть ответы получше? — вскинулся Квисс.

— Ответов полно, да только вам, придуркам, не скажу.

— Раз так, — Аджайи, кряхтя, поднялась с места и стряхнула снег со шкур, — пойдем-ка под крышу да найдем кого-нибудь из прислуги.

— Не трудитесь, поручите это мне, — зачастила красная ворона, — я уж расстараюсь. — С трескучим хохотом она полетела прочь. — «Ни того ни другого», ха-ха-ха! — донесся издали ее голос.

Аджайи забрала маленький игровой столик вместе с доской, и они с Квиссом направились по щербатой каменной кладке перекрытия к уцелевшим покоям. Квисс проводил взглядом красную ворону.

— Как ты считаешь, она полетела с докладом?

— Возможно. — Аджайи прижимала к себе столик и смотрела под ноги, чтобы не споткнуться.

— Думаешь, ей можно доверять?

— Наверно, нет.

— Хм. — Квисс потер гладкий подбородок.

— Не волнуйся, — сказала Аджайи, перешагивая через трещину между кровельными плитами; разрушенная аркада, сулившая им прибежище, была уже совсем близко. — Мы сможем передать через кого-нибудь другого.

— Хм, пожалуй, — согласился Квисс, входя под своды аркады, переступая через поваленные колонны и обломки кровли.

Они уже оказались под крышей, где было вполне терпимо, но тут Квисс поскользнулся на обледенелом камне и, охнув, взмахнул руками, чтобы ухватиться за колонну с одной стороны и за шкуры Аджайи с другой. Однако ему под руку попалась игровая доска.

Фишки разлетелись в разные стороны. Квисс тяжело упал.

— Ах, Квисс! — вырвалось у Аджайи. Она быстро опустила доску и подошла к старику, распростертому на обледенелом полу. — Квисс! — повторяла Аджайи, с трудом опускаясь рядом с ним на колени. — Квисс.

Квисс издал сдавленный стон. Он тяжело дышал, лицо посерело. Аджайи на мгновение сжала виски ладонями и сокрушенно покачала головой, едва не плача. У Квисса что-то булькнуло в горле, глаза выкатились. Она сжала его пальцы двумя руками и наклонилась над ним.

— Ах, Квисс...

Старик судорожно втянул холодный воздух, высвободил руки и похлопал себя по груди, затем с помощью Аджайи перевернулся на бок, приподнялся на локте, сел и слабо постучал себя кулаком по спине. Аджайи тоже постучала — сильнее. Квисс кивнул и задышал ровно.

— Ничего... поперхнулся... — выдавил он, качая головой. — Все в порядке... — Он опять глотнул воздуха. Его взгляд упал на доску, на сбитые фишки. — Проклятье.

Он сокрушенно обхватил голову руками. Аджайи помассировала ему спину сквозь толстые шкуры.

— Это не страшно, Квисс. Лишь бы ты был цел и невредим.

— Но как же... доска... все сбилось... — прошептал он.

— Я восстановлю все ходы, Квисс. — Аджайи наклонилась к нему и шептала в самое ухо, пытаясь приободрить. — Видит небо, я долго просидела над доской. У меня каждая комбинация отпечаталась в памяти! Об этом не беспокойся. Сам-то ты как? Не ушибся?

— Нет, не ушибся... да прекрати же ты... суетиться! — досадливо прикрикнул Квисс, отодвигая ее рукой.

Она отшатнулась и опустила глаза.

— Прости, — сказала она, медленно поднимаясь с колен. — Я не нарочно.

С кряхтеньем опустившись на корточки, она принялась выколупывать из снега рассыпанные фишки крестословицы, медленно продвигаясь под крышу аркады, подальше от обледенелых плит.

— Проклятый лед, — хрипло выдавил Квисс. Он откашлялся, потер нос. Его взгляд упал на старуху, которая старательно собирала рассыпанные фишки и возвращала их на доску. — У тебя не найдется ветошки для носа?

— Как ты сказал? Ах да. — Аджайи пошарила в складках одеяния и извлекла на свет маленький носовой платок.

Квисс трубно высморкался и вернул его обратно. Аджайи сложила платок в несколько раз и со вздохом убрала. Ей хотелось сказать ему, чтобы вставал, поскольку сидеть на холодных камнях вредно. Однако это означало бы, что она опять суетится.

С огромным усилием Квисс стал подниматься на ноги, кряхтя и ругаясь. Краем глаза Аджайи наблюдала за ним, не переставая собирать фишки, готовая в любой момент прийти на помощь, если он попросит, или подхватить его, если начнет падать. Но Квисс выпрямился сам и, потерев ягодицы и спину, прислонился к колонне.

Нам ничего не стоит умереть, напомнила себе Аджайи. Да, они застыли в одном возрасте, но это хрупкий, слабый, старческий возраст, со всеми его опасностями. До сих пор у них не было серьезных повреждений или переломов, но случись какая-нибудь серьезная травма, на выздоровление потребуется нескончаемое время. Когда-то давно она спросила об этом сенешаля. Его совет прозвучал так: «Не падайте».

Ей показалось, все фишки уже на месте. Она пересчитала их на доске и поняла, что одной не хватает. С трудом сгибая ноющую спину, она стала разглядывать заснеженные плиты.

— Все нашла? — спросил Квисс, чуть заметно порозовевший.

Аджайи отрицательно покачала головой, не прекращая поисков.

— Нет, не все. Одной недостает.

— Так я и знал. Теперь нам не позволят дать ответ на загадку. Клянусь, нас заставят разыгрывать партию заново. Это уж точно. Так оно и будет. Каждый раз одно и то же. — Отвернувшись, он с досадой хлопнул ладонью по колонне, часто задышал и повесил голову.

Аджайи проследила за ним, а потом подняла игровой столик, чтобы посмотреть, не закатилась ли туда потерянная фишка. Однако там ее не было.

— Найдем, — произнесла Аджайи, вглядываясь в снежные заносы. Ей хотелось придать своему голосу твердую уверенность, которой она в глубине души вовсе не чувствовала. Непонятно, ведь не мог же этот квадратик улететь куда-то далеко? Она опять пересчитала фишки, потом еще и еще.

Тут ее стала разбирать злость: во-первых, на Квисса, которого угораздило свалиться, да еще оттолкнуть ее, когда она хотела помочь; во-вторых, на эту злополучную фишку; потом на весь замок, на сенешаля, на прислугу, на все и вся. Куда же запропастилась треклятая фишка?

— А ты не обсчиталась? — устало спросил Квисс, все еще не отрываясь от колонны.

— Да нет же, я сколько раз пересчитывала — одной не хватает, — резко ответила Аджайи. — К чему задавать глупые вопросы?

— Ты мне рот не затыкай, — рассердился Квисс. — Я хотел как лучше.

— Ну так ищи фишку, — отрезала Аджайи, ненавидя себя за эту несдержанность.

Нельзя выходить из себя, нельзя огрызаться, это стыдно. Им нужно держаться вместе, а не ссориться, как дети или охладевшие супруги. Но она ничего не могла с собой поделать.

— Послушай, — с надрывом сказал Квисс, — я ведь не нарочно сшиб эту проклятую доску. Случайно вышло. Что ж мне, лучше было бы шею сломать?

— Конечно нет, — ответила Аджайи, следя за собой, чтобы не сорваться на грубость или крик. — Никто и не говорит, что ты это специально. — Она избегала встречаться с ним глазами и вглядывалась в занесенные снегом обломки, будто продолжала искать фишку, но все ее внимание было сосредоточено на выборе вежливых слов; попадись ей на глаза недостающая фишка, она бы ее попросту не заметила. Ей было не до того.

— А тебе небось хотелось, чтоб я был виноват? — съязвил Квис. — А?

Только теперь она посмотрела прямо на него:

— Квисс, как тебе такое пришло в голову?

У нее было такое чувство, словно ее ударили. Как он мог это сказать? Как у него повернулся язык?

В ответ Квисс только фыркнул. Но когда он слегка трясущейся рукой оттолкнулся от спасительной колонны, из складок его одежды выпала злосчастная фишка — застрявшая в шкурах при падении. В этот самый миг у дальнего конца аркады, у двери, ведущей во внутренние покои, появилась маленькая фигурка. Оба как по команде перевели взгляд с найденной фишки на явившееся к ним посыльное существо, которое замахало руками и взволнованно закричало:

— Как вы сказали: «Ни того, ни другого не существует»?

Они переглянулись. Аджайи хотела было ответить, но лишь приложила руку к груди; у нее пересохло во рту, и она не смогла вымолвить ни слова. Квисс возликовал:

— Да! — и для верности несколько раз кивнул. Существо отрицательно покачало головой:

— Нет. — Разведя руками, оно исчезло в недрах замка.

Где-то далеко внизу, в развалинах, знакомый голос разразился скрипучим каркающим смехом.