23
До боли в глазах он всматривался в ряд особняков на другой стороне улицы. Как будто померещился Бруно… В сумерках не разглядеть. Бруно только что стоял у черных железных ворот, а теперь там никого не было. Гай развернулся и взбежал по ступенькам в свой дом. Он взял билеты на оперу Верди, Анна будет ожидать его у театра в половине девятого. Ему не хотелось сегодня видеть Анну, не хотелось ее попыток приободрить его, не хотелось утомительно притворяться веселым. В довершение всего ему совсем не хотелось слушать Верди. Зачем он вообще взял эти билеты, что на него нашло? Он думал порадовать Анну, но ей эта опера тоже вряд ли понравится, зачем же он ведет ее туда, куда они оба идти не хотят?
Миссис Маккосленд передала ему номер телефона, по которому его просили перезвонить. Вроде это был номер одной из Анниных тетушек. Может, ему повезет и Анна окажется сегодня занята?
И действительно, в трубке зазвучал ее извиняющийся голос:
— Гай, я не успею приехать. Тетя Жюли очень хочет познакомить меня с какими-то друзьями, а они придут только после ужина.
— Ничего.
— Я никак не смогу увильнуть.
— Ничего страшного.
— Прости. Мы ведь с тобой не виделись с прошлой субботы.
Гай прикусил кончик языка. Анна вызывала у него настоящее отторжение — своей назойливостью, непрошеной заботой, даже чистым, нежным голосом, который прежде сладко обволакивал его, как объятия. Неужели он больше ее не любит?
— А может, позовешь в оперу миссис Маккосленд? Она наверняка обрадуется?
— Мне вообще не хочется идти.
— А писем больше не было?
— Нет.
Она уже в третий раз спрашивает!
— Я люблю тебя. Не забывай об этом, ладно?
— Ладно.
Повесив трубку, Гай ретировался к себе. Снял пальто, принял душ, причесался, обнаружил, что ему совершенно нечего делать, и тут же заскучал по Анне. Ужасно заскучал. И как ему в голову могло прийти, что он не хочет ее видеть? Гай обшарил карманы в поисках бумажки с номером, сбежал вниз по лестнице, поискал на полу у телефона. Бумажка исчезла, словно кто-то нарочно стащил ее. Он вгляделся в матовое стекло входной двери. Бруно, наверняка это сделал Бруно.
Ничего, Гай сейчас позвонит Фолкнерам и узнает номер. Он встретится с Анной, проведет с ней вечер, даже если для этого придется терпеть общество тетушки Жюли. Шли длинные гудки, в доме на Лонг-Айленде никто не подходил к телефону. Гай посмотрел бы в справочнике, но фамилия тетушки вылетела у него из головы.
В комнате царила осязаемая, напряженная тишина. Гай взглянул на невысокие книжные полки, которые сам соорудил вдоль стен, на плющ в горшке, который дала ему миссис Маккосленд, на красное бархатное кресло у торшера, на висящий над кроватью собственный черно-белый набросок под названием «Воображаемый зверинец», на занавески из грубого полотна, прикрывающие вход в маленькую кухню. Почти нехотя встал и распахнул их. Его не покидало ощущение, что в комнате кто-то есть, хотя оно не внушало ему никакого страха. Он сел, раскрыл газету…
Недолгое время спустя он уже пил в баре второй мартини, убедив себя, что надо поспать, даже если ради этого придется пить в одиночку. Затем прогулялся до Таймс-Сквер, зашел в парикмахерскую, по пути домой купил молока и бульварных газет. Решил, что напишет письмо матери, выпьет молока, почитает газеты и ляжет спать. Может, даже найдет номер Анны на полу… Однако номера не было.
В третьем часу Гай встал с постели и стал бродить по комнате. Он проголодался, но не хотел даже смотреть на еду. Хотя на прошлой неделе он как-то открыл среди ночи банку сардин и съел их прямо с ножа. Под покровом тьмы самое время дать волю животному началу, стать ближе к своей природе. Гай наугад взял с книжной полки альбом и пролистал страницы. Его первый нью-йоркский альбом. Гаю тогда было двадцать два, и он рисовал все подряд — небоскреб компании «Крайслер», психиатрическую клинику Пэйна Уитни, баржи на Ист-Ривер, рабочих с буровыми молотками. Была там серия набросков здания «Радио-сити» с заметками на полях, собственные варианты его улучшения и даже полной перестройки. Гай быстро захлопнул альбом — идеи были очень хороши, и он сомневался, что сейчас способен создать что-то подобное. «Пальмира» была последним всплеском счастливой, плодородной энергии юности. Грудь больно сжало от сдерживаемых рыданий. Эта боль была ему знакома, она нередко мучила его в первые годы после расставания с Мириам. Гай прилег, чтобы предотвратить очередной спазм.
Проснулся он, почувствовав в темноте присутствие Бруно, хотя тот не издал ни звука. От неожиданности Гай вздрогнул, но ничуть не удивился. Скорее даже обрадовался — как и предполагал минувшими ночами. Неужели в самом деле Бруно? Да. Вон там, у письменного стола, тлеет кончик сигареты.
— Бруно?
— Привет, — тихо произнес Бруно. — Я отмычкой открыл. Ну что, теперь-то ты готов?
Голос у него был спокойный и усталый.
Гай приподнялся на локте, глядя на оранжевый огонек.
— Да.
Тьма поглотила его ответ. В прошлые ночи «да» было еще безмолвным, еще оставалось внутри. И вот, произнеся его вслух, Гай так внезапно разрубил узел в своем сознании, что ему стало больно. Именно это он давно собирался сказать, а тишина в комнате ожидала услышать. Тишина — и чудовища за стенами.
Бруно сел на край кровати и обхватил себя за плечи.
— Гай, мы с тобой больше не увидимся.
— Знаю.
От Бруно мерзко пахло табаком, сладковатым бриолином и перегаром, но Гай не стал отодвигаться. Его занимало лишь волшебное чувство освобождения от узла в голове.
— В последние дни я пытался вести себя с ним хорошо, — доверительно сообщил Бруно. — Ну не то чтобы хорошо, но прилично. А сегодня он заявил матери, когда мы собирались в…
— Не желаю слушать! — перебил его Гай.
Он не хотел знать о будущей жертве ничего.
Некоторое время они сидели в молчании.
Бруно шмыгнул носом с отвратительным хлюпаньем.
— Завтра мы уедем в Мэн, не позднее полудня. Я, мать и шофер. Можно сделать это завтра ночью или в любую ночь, кроме четверга. После одиннадцати…
Он говорил, говорил, повторяя то, что Гай знал наизусть. Гай покорно слушал, понимая, что очень скоро ему предстоит войти в этот дом, и тогда слова Бруно станут явью.
— Позавчера я сломал замок на двери с черного входа. Ну, вроде как спьяну вышиб. Чинить его сейчас не будут, им не до того. Но если все-таки починят… — Он вложил ключ Гаю в ладонь. — И я еще вот что принес.
— Что это?
— Перчатки. Женские, но должны натянуться.
В руки Гаю легли тонкие нитяные перчатки.
— Пистолет ты получил? Где он?
— В нижнем ящике.
Гай услышал, как в темноте Бруно натыкается на стол, выдвигает ящик, шуршит абажуром. Потом вспыхнула настольная лампа, и перед ним возникла высокая фигура Бруно — в новеньком светлом, почти белом верблюжьем пальто и черных брюках в тонкую белую полоску. Вокруг шеи обвилось белое шелковое кашне со свисающими длинными концами. Гай оглядел Бруно от маленьких коричневых ботинок до густо напомаженных бриолином волос, будто пытаясь найти во внешности причину внезапной перемены своего отношения к этому человеку — или хотя бы понять суть этой перемены. Он испытывал к Бруно нечто дружеское, пожалуй, даже братское. Бруно щелкнул затвором и обернулся. С их прошлой встречи лицо у него отяжелело и было сейчас необыкновенно оживленным. Серые глаза блестели и ка-запись больше, в них даже появился золотистый отсвет. Бруно смотрел на Гая, как будто искал верные слова или умолял Гая найти их. Он облизнул тонкие губы, тряхнул головой и потянулся к выключателю. Свет погас.
Потом он ушел, однако Гая не оставляло ощущение, что они по-прежнему вдвоем в комнате, тихой и сонной.
Когда Гай проснулся, комнату заливал яркий серый свет. На часах было двадцать пять минут четвертого. Он скорее вообразил, чем вспомнил, как утром вставал к телефону — Майерс звонил узнать, куда он делся, и пришлось соврать о плохом самочувствии. К черту Майерса. Гай немного полежал, смаргивая остатки сна и заставляя разум объять тот факт, что сегодня ночью он выполнит требование Бруно и завтра все будет кончено. Затем встал, побрился, принял душ, оделся — все очень неторопливо, понимая, что в этих сутках будет иметь значение лишь один час, между одиннадцатью вечера и полуночью, и этот час нельзя ни приблизить, ни отдалить. Он словно двигался по проложенным рельсам, не в силах остановиться или свернуть.
Гай позавтракал в ближайшей кофейне, и там его охватило жуткое ощущение, что во время последней встречи с Анной он рассказал ей все без утайки, и она спокойно его выслушала, зная, что другого выхода нет. Его согласие на ультиматум Бруно было так естественно и неизбежно, что о нем следовало поведать всему миру — например, беззаботно жующему мужчине за соседним столиком или миссис Маккосленд, которая подметала полы, когда Гай уходил, и спросила его о здоровье, одарив теплой материнской улыбкой. Настенный календарь сообщал, что сегодня пятница, двенадцатое марта. Гай на некоторое время застыл, глядя на календарь, потом очнулся и закончил трапезу.
На месте не сиделось. Он решил прогуляться вверх по Мэдисон-авеню, потом по Пятой авеню до Центрального парка, оттуда до Пенсильванского вокзала, а там, глядишь, пора будет садиться на поезд и ехать в Грейт-Нек. Начал было вспоминать запланированный порядок действий, но ему быстро наскучило, как школьнику — повторение вызубренного материала. В витрине на Мэдисон-авеню он увидел медные барометры и залюбовался ими, словно скоро праздник, и ему обещали подарить чудесную игрушку. У Анны на яхте нет такого красивого барометра, иначе Гай его заметил бы. Надо будет купить перед свадебным путешествием. Он думал о своей любви, как о великом богатстве. У северной границы Центрального парка его осенило, что пистолет остался дома. И перчатки тоже. А на часах уже без четверти восемь. Прекрасное начало, что ни говори! Гай поймал такси до дома и всю дорогу торопил водителя.
Однако, попав к себе, он сообразил, что времени остается еще много, и стал бесцельно слоняться по комнате. Поколебался, не надеть ли ботинки на каучуковой подошве. А шляпу? Он достал «люгер» из ящика и положил на стол. Вынул оттуда же письмо Бруно с инструкциями, развернул, увидел выученные наизусть фразы и бросил письмо в мусорную корзину. К нему снова вернулось ощущение, что он двигается по инерции, действует по плану четко и гладко. Он взял с тумбочки лиловые перчатки, заметил прикрепленную к ним желтую карточку — билет до Грейт-Нека.
Размер «люгера» показался чудовищным. Какой дурак решил сделать пистолет таким огромным? Гай достал из верхнего ящика свой маленький револьвер, полюбовался сиянием перламутровой рукояти. Короткое узкое дуло излучало готовность и ожидание, сдержанную мужественную силу. Гай собирался бросить «люгер» на месте преступления, чтобы подставить Бруно. Только есть ли смысл лишь для этого тащить с собой тяжелый пистолет? Странное дело, он больше не питал к Бруно никакой враждебности.
Гай вдруг совершенно растерялся. Конечно, брать надо «люгер», как написано в инструкции! Он сунул «люгер» в карман пальто и потянулся за перчатками. Перчатки были лиловые, а фланелевый мешочек от револьвера — лавандовый, и Гай внезапно решил, что именно из-за гармонии цветов ему следует взять револьвер. Он вернул «люгер» в нижний ящик, а револьвер убрал в карман. Не стал лишний раз проверять, не забыл ли чего. Он столько раз перечитал письма Бруно, что теперь был уверен — все по плану. Налил в стакан воды и тут же выплеснул ее в горшок с плющом. Сейчас лучше выпить кофе, это поможет взбодриться. Надо будет выпить чашечку на станции в Грейт-Неке.
В какой-то момент в поезде его случайно толкнули. Нервы у Гая были на пределе, как натянутая струна, в голове сложился набор перепуганных слов, которые чуть не сорвались с языка: «Нет у меня в кармане никакого оружия! Это вообще не оружие!» И ему тут же полегчало. Он знал, что взял с собой револьвер для убийства. Он такой же, как Бруно. Он давно это чувствовал, просто был слишком труслив, чтобы признаться. Разве он не понимал, что они с Бруно два сапога пара? Разве не поэтому ему нравился Бруно? Славный Бруно продумал за Гая каждую деталь, и сегодня все пройдет хорошо только благодаря ему, ведь Бруно всегда все удается. Мир устроен для таких, как Бруно.
Когда Гай вышел на станции, в воздухе туманом висела мелкая морось. Четко следуя плану, он направился прямо на остановку и сел в автобус. Через открытое окно в салон проникал уличный воздух, более холодный, чем в Нью-Йорке, и дышащий загородной свежестью. Автобус миновал ярко освещенный центр и поехал по темным улицам, вдоль которых тянулись дома с редкими фонарями. Гай вспомнил, что забыл выпить на станции кофе, и от досады чуть не собрался возвращаться. Чашка кофе сейчас имеет большое значение. От нее может зависеть его жизнь! Но вот объявили остановку «Гранд-стрит», и Гай не задумываясь пошел к выходу. Вернулось ощущение, что он движется по проложенным рельсам, и беспокойство немного улеглось.
Он зашагал по грунтовой дороге. Плотная, влажная земля чуть пружинила под ногами. Впереди какая-то девчушка взбежала на крыльцо и, хлопнув дверью, скрылась в доме. Эта картинка в глазах Гая была удивительно мирной и уютной. Вот пустующий участок с одиноким деревом, а слева — лес и темнота. Вот фонарь, который Бруно отмечал на всех копиях-картах; морось светилась вокруг него желто-голубым ореолом. Медленно проехал автомобиль, его фары сверкали, как безумные глаза, на каждой кочке.
А потом словно занавес поднялся над знакомой сценой. Перед Гаем был длинный, глухой, двухметровый забор, покрытый белой штукатуркой. Нависающие ветви вишен тут и там бросали на него темные тени, а выше белым треугольником торчала крыша дома. Вот она, «Конура».
Впереди послышались неспешные шаги. Гай укрылся в тени забора и подождал. Мимо, заложив за спину руки с дубинкой, прошествовал полисмен. Гай не дрогнул. Пожалуй, он бы сильнее встревожился, если бы встретил человека не из полиции. Дождавшись, когда полисмен уйдет, он отмерил пятнадцать шагов вдоль забора, ухватился за край и подтянулся. С другой стороны почти прямо под ним белело пятно — Бруно обещал приставить к забору ящик из-под молочных бутылок. Гай задержался, разглядывая дом сквозь крону вишневого дерева. Отсюда были видны два из пяти больших окон на первом этаже и край прямоугольного бассейна.
Гай спрыгнул во двор.
Теперь перед ним находились шесть белых ступенек заднего крыльца и заросли кизила, окружающие весь дом. Как он и предполагал по рисункам Бруно, дом был слишком мал для крыши с десятью двускатными элементами — очевидно, архитектор сделал крышу именно такой по настоянию заказчика. Гай начал двигаться вдоль забора, но под ногами хрустнула ветка, и он замер в испуге. Бруно рекомендовал срезать путь через газон, и теперь стало ясно почему.
Шляпа зацепилась за ветку и соскочила с головы. Гай запихнул ее за пазуху и сунул руку в карман, где лежал ключ. Когда он успел надеть перчатки? Собравшись с духом, он припустил по газону почти бегом, легко и быстро, как кошка. Он говорил себе, что делал так много раз, и этот — один из многих. На краю газона Гай помедлил, взглянул на знакомый гараж, к которому вела посыпанная гравием дорожка, и поднялся на заднее крыльцо. Тяжелая наружная дверь открылась бесшумно, но вторая, похоже, была заперта. Гай в замешательстве дергал ручку, потом нажал сильнее, и дверь поддалась. Слева от входа, на кухонном столе, тикали часы. Гай знал, что там стоит стол, хотя видел лишь смутные очертания предметов в темноте — большую белую плиту, стол и стулья для прислуги, кухонные шкафы. Считая шаги, он стал пробираться к черной лестнице. «Я отправил бы тебя по парадной, но она ужасно скрипит». Он двигался медленно и напряженно, вглядываясь в темноту, на ощупь огибая корзины с овощами. Мысль о том, что он похож на больного сомнамбулизмом, заставила его вздрогнуть.
«Пролет в двенадцать ступенек, пропустить седьмую… Затем поворот и еще два маленьких пролета. Перешагнуть через третью и четвертую ступеньки. Легко запомнить: раз-два-пять-широкий-шаг».
На площадке перед последним пролетом было круглое окно. Гай вспомнил слова из какого-то очерка: «Устройство дома определяет привычки его обитателей». Интересно, будет ли ребенок всякий раз останавливаться поглазеть в окно, прежде чем начинать подъем на пятнадцать ступенек по пути в детскую? В трех метрах с левой стороны находилась дверь в комнату дворецкого Герберта. Гай крался мимо ее темного прямоугольника, а в ушах звучал голос Бруно: «Опасное место, единственное, где надо проскочить под самым носом».
Из-под ноги раздался еле слышный, жалобный скрип. Гай быстро убрал ногу, подождал и двинулся дальше, обойдя скрипучую половицу. Очень аккуратно повернул ручку и приоткрыл дверь в коридор. На площадке парадной лестницы громко тикали часы, и он вдруг осознал, что тиканье было слышно из-за двери. А потом донесся вздох.
Вздох на парадной лестнице!
Часы начали отбивать время. Ручка щелкнула, и Гай стиснул ее так, что едва не сломал. Три. Четыре. Надо закрыть дверь, пока не услышал дворецкий! Вот почему Бруно велел ему прийти между одиннадцатью и двенадцатью?! Чтоб ему провалиться! Надо было взять его «люгер»! Гай закрыл дверь, не сумев сделать это бесшумно, и стоял, обливаясь потом и чувствуя, как жар поднимается от воротника к лицу, а часы все били и били. Наконец прозвучал последний удар.
Гай прислушался и не услышал ничего, кроме глухого тиканья. Тогда он вышел в коридор. «Дверь в комнату отца сразу направо». Гай снова ощутил под собой рельсы. И этот коридор был ему знаком — вот серый ковер, кремовые панели на стенах, мраморный стол на верху лестницы. Даже запах показался ему знакомым. В висках застучало от внезапной мысли, что хозяин дома стоит сейчас по ту сторону двери и так же, как и Гай, боится дышать. Но Гай не дышит уже так долго, старик за это время мог бы и умереть… Что за чушь!
Левой рукой он потянулся к двери, а правая сама легла на револьвер в кармане. Гай чувствовал себя роботом, бесстрашным и неуязвимым. Он был здесь много раз, убивал этого человека много раз, и этот раз — один из многих. Гай смотрел на узкую щель между дверью и косяком, за которой лежала бесконечность, и пережидал головокружение. А если он не разглядит в темноте старика? Или старик увидит его первым? В комнату должен проникать свет от фонаря перед входом в дом, но кровать находится в дальнем от окна углу. Он открыл дверь шире, прислушался и шагнул внутрь — пожалуй, быстрее, чем следовало бы. Однако в комнате было по-прежнему тихо. Кровать темным пятном возвышалась в углу, у изголовья белели подушки. Гай тихо прикрыл дверь, чтобы ее не захлопнул сквозняк, и повернулся к кровати.
Он уже вытащил револьвер, но, как ни всматривался, никого в кровати не видел. Глянул на окно. Рама опущена сантиметров на тридцать, а Бруно утверждал, что будет открыта полностью. Наверное, из-за промозглой погоды. Гай еще раз напряг глаза и, вздрогнув от ужаса, различил голову на подушке у самой стены. Голова была чуть склонена к плечу, словно хозяин дома презрительно разглядывал незваного гостя. Лицо было темнее волос, которые сливались с подушкой.
Гай решил стрелять в грудь, и револьвер послушно нацелился туда. Гай сделал несколько робких шагов к кровати и снова оглянулся на окно. Он не слышал дыхания. Как будто старик уже мертв. Он ведь именно так приказал себе думать. Это не человек, это цель. Гай ничего о нем не знает, он устраняет цель, как на войне. Так что, стрелять?
— Ха-ха-ха! — донеслось из окна.
Гай вздрогнул, револьвер в руке затрясся.
Где-то на улице смеялась молодая девушка — вдалеке, но смех был слышен ясно и отчетливо, как выстрел. Гай облизнул губы. Этот смех заключал в себе столько жизни, что перечеркнул все его мысли, и образовавшийся вакуум заполнила новая: он собирается убить человека. Это произошло молниеносно, между двумя ударами сердца. Жизнь. По улице идет девушка. Возможно, с любимым. А здесь в кровати спит живой человек. «Нет! Не думать! — велел себе Гай. — Не забывай, ты делаешь это ради Анны! Ради Анны и себя самого. Считай, что ты на войне, считай…» Он спустил курок. Револьвер тихо щелкнул. Гай нажал еще раз — опять осечка. Что за фокусы?!
Он снова нажал на спусковой крючок.
Комната взорвалась грохотом. От страха Гай сжал пальцы, и грохот повторился, словно мир треснул по швам.
— Кха! — произнесла фигура на кровати.
Серое лицо приподнялось, и стали заметны очертания плеч.
В следующую секунду Гай уже падал на карниз крыльца. Это было похоже на пробуждение от кошмарного сна. Он сумел ухватиться рукой за край карниза и соскользнул, приземлившись на колени. Пробежал вдоль стены дома, через газон прямо к тому месту, где у забора стоял ящик из-под молочных бутылок. Явь встретила его рыхлой землей, в которой вязли ноги, и безнадежностью взмахов руками, которыми он пытался ускорить свой бег. Вот она, жизнь, — не только беззаботный женский смех, но еще и кошмарный сон, где все против тебя, а ты парализован страхом.
— Эй! — крикнули позади.
Как и следовало ожидать, за ним гнался дворецкий. Буквально дышал в спину. Кошмарный сон!
— Эй! Эй, ты!
Гай остановился под вишневыми деревьями и стал ждать, занеся кулак. Оказалось, дворецкий вовсе не наступал ему на пятки, он был еще далеко. Гай видел бегущую со всех ног фигуру в белой пижаме, развевающейся на ветру, как дым. Застыв в оцепенении, он ждал.
— Эй!
Как только фигура приблизилась, Гай двинул ее в подбородок, и белый призрак рухнул наземь.
Гай перелез через забор.
Тьма вокруг сгущалась. Гай чуть не врезался в дерево, перепрыгнул канаву и бежал, бежал. Потом он упал лицом вниз, пригвожденный к земле болью, которая расходилась от живота по всему телу. Его била дрожь. Гай лежал и думал, что на дрожь нельзя тратить силы, которые нужны для бега, что он побежал совсем не туда, куда велел Бруно. Однако встать и пойти в правильном направлении просто не мог. «Тебе надо отыскать неосвещенную тропинку, которая идет на восток от Нью-хоупа, с южной стороны дома. Надо перейти две улицы, добраться до Коламбия-стрит и повернуть на юг (направо). Там автобусная остановка, можно доехать до другой железнодорожной станции». Легко было Бруно писать свои чертовы инструкции на бумаге! Гай примерно знал, где находится — на поле к западу от дома, и это никаким образом не было прописано в инструкциях! Он огляделся. Ну и где север? Почему не горят фонари? Как он найдет эту тропинку в темноте? Он даже не знает, остался дом позади или слева!.. Правое предплечье раздирала непонятная боль, такая острая, что рука могла бы гореть в темноте.
Выстрел словно разорвал его на части, и не осталось энергии, чтобы подняться и идти. Ни энергии, ни желания. Гай вспомнил, как в старших классах его сбили с ног во время футбольного матча, и он так же лежал вниз лицом, от боли потеряв дар речи. Вспомнил, как потом мать кормила его ужином и принесла грелку в постель, вспомнил прикосновение ее рук, когда она поправляла ему одеяло. Лежащая на земле кисть тряслась так, что обдирала кожу о торчащий камень. Гай кусал губу, и в голове проносились бессвязные мысли, как бывает с утра после бессонной ночи. Он уговаривал себя немедленно встать, потому что нельзя иначе, он ушел совсем недалеко. Вдруг ноги и руки пришли в движение, как будто тело накопило энергию и резко выпустило. Гай вскочил и снова побежал по полю.
Его заставил остановиться странный звук — низкий мелодичный стон, доносившийся сразу отовсюду.
Сирены полицейских автомашин. Ну конечно. А он-то, дурак, первым делом подумал про самолеты!
Гай бежал куда глаза глядят, лишь бы оказаться подальше от сирен, которые теперь завывали сзади и слева. Он понимал, что бежит в сторону от тропинки. Белый оштукатуренный забор наверняка остался далеко позади. Гай начал забирать влево, чтобы пересечь шоссе, но тут услышал приближающиеся сирены. Значит, придется либо ждать, либо… Нет, ждать нельзя. Он побежал вдоль шоссе параллельно с машинами, зацепился за что-то ногой и снова упал в какую-то канаву.
От раздражения и обиды он даже всхлипнул. Левая рука была в воде до запястья. Гай подумал, что так можно испортить часы, но тело отказывалось повиноваться. Рука была во власти двух равнодействующих сил: одна тянула вверх, другая — вниз, и рука в итоге застыла без движения. А самое невероятное, дико хотелось спать. Вскочить и побежать заставила паническая мысль, что полиция вот-вот окружит его.
Справа, совсем рядом победно взвыла сирена.
Впереди вспыхнул прямоугольник света. Окно. Он чуть не врезался в дом. Весь мир не спит этой ночью! А ему надо как-то перебраться через шоссе!
В пяти метрах от него по дороге проехала полицейская машина, освещая фарами кусты. Слева, со стороны дома, завыла еще одна и стала постепенно отдаляться. Пригнувшись, Гай перебежал шоссе почти сразу за машиной и скрылся во тьме. Теперь неважно, где тропинка, главное, в этом направлении он сможет убежать далеко от дома. «С южной стороны будет лес, там легко спрятаться, если возникнет необходимость уйти с тропинки… Что бы ни случилось, не смей бросить „люгер“ прежде, чем доберешься до железнодорожной станции». Гай сунул руку в карман и ощутил через перчатку холод револьвера. Он даже не помнил, как убирал его. Револьвер вполне мог бы сейчас валяться на голубом ковре спальни! А если бы выпал на бегу? Гай обругал себя — вовремя же он спохватился…
Кто-то поймал его в темноте и цепко держал, не пуская дальше. Гай инстинктивно стал отбиваться кулаками и обнаружил, что его держат кусты, он забрался в какие-то колючие заросли, но пришлось все равно ломиться через них, потому что за спиной выли сирены, и надо было бежать. Наслаждаясь честной битвой, Гай самозабвенно сражался с противником, со всех сторон тянущим к нему тонкие когтистые лапы, и треск веток заглушил даже сирены.
Очнулся он на краю леса, вниз лицом на склоне, не зная, упал ли только что или давно лежит без сознания. Видимо, давно, если судить по серому предрассветному небу и пляшущим перед глазами мушкам. Встал. Пальцы нащупали мокрое пятно над виском. Гай с ужасом подумал, что у него может быть проломлен череп, и немного постоял, ожидая, что вот-вот упадет замертво.
Внизу, как звезды в сумеречном небе, тускло мерцали огоньки маленького города. Не задумываясь о том, что делает, Гай достал платок, перевязал основание большого пальца, из которого сочилась темная кровь, прислонился к стволу дерева. Глаза пристально рассматривали городок и дорогу. Нигде ни малейшего движения. Это действительно он? Стоит здесь, держась за ствол дерева, а позади оглушительный выстрел, завывания полицейских сирен, мучительный путь через лес… Хотелось пить. На грунтовой дороге, огибающей городок, он заметил автозаправку и пошел туда.
У заправки была старинная водопроводная колонка. Гай сунул голову под струю. Все лицо саднило, как изрезанная маска. Сознание понемногу прояснялось. От Грейт-Нека он ушел на пару миль, не больше. От правой перчатки уцелел единственный палец и клочок ткани на запястье. Гай снял их и сунул в карман. А где вторая? Потерял в лесу, когда перевязывал палец? Он ощутил волну паники, уже привычную и оттого по-своему успокаивающую. За перчаткой надо было возвращаться. Он перерыл карманы пальто, расстегнул его, стал искать в брюках. Из-за пазухи выпала шляпа. Он совершенно забыл про шляпу! А если бы выронил по дороге? Перчатку он обнаружил в левом рукаве — вернее, те лохмотья, что от нее остались. Гай спрятал их назад с облегчением, близким к счастью. Подвернул брючину, у которой распустился нижний шов. Решил идти на юг, сесть на первый попавшийся автобус и доехать до какой-нибудь станции.
Как только цель стала ясна, накатила боль. Разве выдержат такой долгий путь его несчастные колени? И все же он шагал, высоко подняв голову, чтобы не раскисать. Был предрассветный час — час шаткого равновесия между днем и ночью, когда небо темно, но все вокруг уже пронизано неясным свечением. Казалось, тьма еще могла одолеть свет, потому что она была больше. Только бы ночь продержалась, пока он не доберется до дома и не запрет дверь!
Внезапно сквозь тьму прорвался свет, горизонт по левую руку прорезала яркая полоса. Холм окрасился в лиловые, зеленые, рыжие тона, просыпаясь от дремы, а вершину его увенчала серебристая кайма. На склоне под деревом стал заметен маленький желтый домик, а темное поле справа сделалось зелено-рыжим, и высокая трава на нем колыхалась, как морские волны. Из травы, щебеча, вылетела птичка и острыми крыльями принялась выписывать в небе сбивчивое, цветистое послание. Гай глядел на нее, пока она не скрылась из виду.
