Показанья Ребекки Ли,
под присягой взятые на допросе октября четвертого дня в десятый год правленья монарха нашего Георга Второго, милостью Божьей короля Великобритании, Англии и прочая
Я Ребекка Ли, в девичестве Хокнелл, старшая дочь Амоса и Марты Хокнелл; родилась в Бристоле января пятого дня, года тысяча семьсот двенадцатого. Замужем за Джоном Ли, манчестерским кузнецом с Тоуд-лейн. До нынешнего мая была лондонской проституткой, известной под именем Фанни. На шестом месяце беременности.
В: Вам ведомо, зачем вас сюда призвали?
О: Да.
В: Знаете, что я расследую исчезновенье высокородного джентльмена, случившееся давешним маем?
О: Да.
В: Тогда начнем. После первого мая имели вы известья об его сиятельстве либо сношенья с ними?
О: Нет.
В: Имеете сведенья, что, вероятнее всего, они каким-либо способом умерщвлены?
О: Не имею.
В: То же самое спрошу об их слуге: вам что-нибудь известно об его судьбе?
О: Ничего.
В: Вы под присягой.
О: Знаю.
В: Ну что ж, внове целомудренная наша, сперва выясним, что вы есть, а после перейдем к тому, чем вы были. Говорить как на духу. Вспученное брюхо и кликушество не помогут. Ясно выражаюсь?
О: Христос мой свидетель.
В: Прекрасно. Но советую не забывать, что я располагаю показаньями Джонса. А также вашей бывшей хозяйки и многих других. Ну-с, когда приехали в Манчестер?
О: Двенадцатого мая.
В: И отыскали родителей?
О: Да.
В: Они простили ваши грехи?
О: Благодаренье Богу.
В: Вы рассказали, чем занимались?
О: Да.
В: И вас не прокляли?
О: Нет.
В: Как же так? Неужто родичи не крепки в своей вере?
О: Весьма крепки, оттого и простили.
В: Что-то в толк не возьму.
О: Искренне раскаявшихся не проклинают.
В: Но ведь прежде вас прокляли и вышвырнули вон.
О: Потому что согрешила, но не раскаялась. Теперь, нынешняя, я знаю, что они были правы.
В: Значит, вы все им рассказали. Стало быть, и об том, что приключилось в Девоншире?
О: Нет, про то умолчала.
В: Что ж так?
О: Зачем тревожить то, в чем не грешна.
В: Главный свидетель и соучастник порочных безбожных злодеяний не желает себя тревожить?.. Что молчите?
О: Не было злодеяний.
В: А я утверждаю — были, и вы всячески им способствовали.
О: Отрицаю.
В: Чего ж отрицать доказанное?
О: Напраслины не приму. Есть превыше тебя законник. Ужель Иисус столь негожий весовщик, что обмишулится в мере раскаянья? Он вовсе не слаб, и вскоре свет об том узнает.
В: Будет! Попридержи язык! Не смей мне тыкать!
О: Иначе не могу, такие наши правила.
В: К бесу твои правила!
О: В том нет неуваженья. Все мы братья и сестры во Христе.
В: Заткнись!
О: Сие правда. Все друг другу ровня, хоть мир того не понимает. Не ставь в вину защиту личного права и слова Божьего.
В: Надо ж, личное право и слово Божье! Не подать ли тебе кафедру?
О: Они неразъемлимы. Лишающий меня права крадет у Христа.
В: Какое еще право у отъявленной шлюхи! Притворной благостностью меня не обморочишь! Блядская наглость с гордыней и сейчас полыхают в глазах твоих!
О: Больше я не потаскуха. Сие ты знаешь, ибо расспросил обо мне. Ныне Христос мой единственный хозяин. Горжусь лишь званьем Его слуги.
В: Хочешь запросто откупиться от грехов? Тогда катись в Рим!
О: Ты не ведаешь моей веры. Каяться мне до последнего вздоха.
В: Ведаю, что тебя высекут, коль не станешь почтительнее.
О: Обиды не помышляла.
В: Тогда умерься в наглости!
О: В борделе я повидала тех, кто скотскою повадкой не отличался от жеребца иль кобеля. Однако в полной мере ублажались те, кто действовал лаской.
В: Прикажешь расшаркаться перед тобою? Величать «мадам» и подсадить в карету?
О: Суровься, коль хочешь, но грозность твоя показная, не от сердца.
В: Неужто?!
О: Да. Прошу, не злись. Повидала я законников и судей, не зачерствевших душой. Они б не казнили раскаявшуюся девку — мол, прежняя ты нам милее.
В: Этакими проповедями ты б распугала всех клиентов.
О: Жалею, что не распугала.
В: Да уж, пропиталась ты папашиной отравой.
О: Еще и матушкиной. Мы все живем во Христе.
В: Пренебрегая элементарным почтеньем и мирскими сословьями, так, что ль?
О: Нет. Ежели только почтенье и сословье не препятствуют свободе совести.
В: Сие не дает тебе права быть дерзкой.
О: Тогда не замай нашу веру.
В: Мы тратим время. Давай-ка об тебе. Когда вы поженились?
О: Августа второго дня.
В: И супруг из вашей секты?
О: Мы уж не квакеры. Он Пророк.
В: Какой еще пророк?
О: Потомок тех, кто лет пятьдесят назад прибыл к нам из Франции. Их называли «Белые рубашки».
В: Камизары? Разве они еще остались?
О: Нас чуть больше сорока, кто верит в пророчество об скором пришествии Христа.
В: Муж французских кровей, что ль?
О: Нет, англичанин.
В: Родители тож примкнули к пророкам?
О: Да, а еще мой дядя Джон Хокнелл, кто дружен с братом Джеймсом Уордли, нашим старейшиной и учителем.
В: Что, квакерства тебе уж не хватало?
О: Нет, с той поры как узнала об пришествии Христа. Но об Друзьях плохо не скажу. Они добрые люди.
В: Муж знал об твоем позорном прошлом?
О: Да.
В: Знал, что рогат и ведет к алтарю икристую бабу?
О: Его украшали не рога, но христианская доброта.
В: И впрямь святой пророк. Значит, из жалости тебя взял?
О: И по святой любви. Ибо сказал Иисус: «И Я не осуждаю тебя».
В: Не ты ль говорила Джонсу, что зареклась от всякого мужа?
О: В ту пору я не знала, что беременна.
В: Значит, обвенчалась ради ублюдка?
О: Ради души того, кто родится. И своей тоже.
В: Что за союз без истинного супружества?
О: Сего не понимаю.
В: Муж твой наделен плотскими правами?
О: Он довольствуется тем, что имеет.
В: Сие не ответ. Потребно «да» иль «нет»… Чего молчишь?
О: Ответить совесть не велит.
В: Мне надо знать.
О: От меня не узнаешь. И муж, что ждет на улице, не скажет. Зови его.
В: Опять строптивеешь? Отвечай!
О: Про его сиятельство спрашивай что хочешь, на все отвечу. Об сем не скажу.
В: Делаю вывод: олух тебя опекает, но доступ к телу ему заказан, так?
О: Думай как угодно. Что позорнее: мое молчанье иль твой нос, что суется в чужие дела? Говори об той, кем я была, твои вопросы сродни плетям, они заслуженное наказанье за былую мерзость. Но кем я стала — не твоя забота, ничья вообще.
В: Кто тебя обрюхатил?
О: Слуга его сиятельства.
В: Не ошибаешься?
О: В тот месяц других я не имела.
В: Что? Шлюха дала одному мужику?
О: Пришли краски… регулы, а после я уехала из борделя и была только с ним.
В: Разве его сиятельство тобою не пользовались?
О: Нет.
В: Как так — нет? Зачем же они тебя наняли?
О: Для другого.
В: Но ведь в пещере сам Сатана тебя покрыл, не так ли?.. Опять молчишь? Не ты ль рассказывала Джонсу?
О: Я говорила то, во что он поверит.
В: Но правду не открыла?
О: Нет.
В: Соврала?
О: В том — да.
В: Зачем?
О: Чтоб не совался куда не надо. Чтоб самой стать истинной христианкой и покорной дочерью. Вот зачем.
В: Ты не подумала о близких его сиятельства, кто уж отчаялся увидеть сына?
О: Сочувствую их страданью и неведенью.
В: Не ты ль тому причина?
О: На все воля Божья.
В: Но простит ли Он тех, кто постыдно пренебрег христианским долгом?.. Отвечай.
О: Отвечаю: Он простит тех, кто утаил правду, коей никто не поверит.
В: Что значит — никто не поверит?
О: А то и значит. Увидим, поверишь ли ты.
В: Да уж, увидим, голубушка, и не дай тебе бог, чтоб я не поверил. Но так оно и будет, ежели не оставишь свои увертки. Говори, правда ль не знаешь, что сталось с тем, кто наградил тебя пузом?
О: Правда.
В: Клянешься?
О: Да.
В: Ну так я извещу: он мертв.
О: Что?
В: Собственноручно повесился милях в трех от места, где вы расстались.
О: Я не знала.
В: Больше нечего сказать?
О: Да простит ему Господь Иисус его грехи.
В: Избавь от твоих молений. Так говоришь, не знала?
О: Последний раз я видела его живым.
В: В Бидефорде вы с Джонсом расстались. Он не писал, не приезжал?
О: Нет.
В: Никаких вестей из прошлой жизни?
О: Лишь от Клейборн.
В: Вот как? Она присягнула, что не знает твоего местонахожденья.
О: Значит, соврала. Прислала Еркулеса Живодера, громилу, что числится ее лакеем.
В: Запишите — «Геркулеса». Когда он приезжал?
О: В конце июня.
В: И что сей силач? Пытался тебя увезти?
О: Да, но я завопила, и Джон кулаком сшиб его с ног. Брат Уордли, кто знает грамоте, отписал Клейборн — мол, я все рассказала, и она беды не оберется, ежели со мной что случится.
В: И та угомонилась?
О: Да.
В: Что ж, муженек твой дал маху с женой, но кулаками Бог его не обидел. Где он работает?
О: Шабашничает с моим дядей. Кует каминные решетки и задники, а отец, ведь он столяр, пристраивает полки. Любому сделают на совесть. Да только из-за нашей веры заказов мало.
В: Значит, бедствуете?
О: Нам хватает. По нашему закону мирские блага принадлежат всем, кто верит, и мы делимся друг с другом.
В: Вот что, голуба, теперь давай-ка подробнейшим образом об твоей роли в апрельском представленье. Когда его сиятельство впервые появились у Клейборн?
О: Где-то в начале месяца, числа не помню.
В: До той поры ты нигде и никак с ними не встречалась?
О: Нет. Его привел лорд В.
В: Ты знала, кто перед тобой?
О: Тогда — нет. Но вскоре узнала.
В: Как?
О: Клейборн об нем расспрашивала, а после поведала, кто он такой.
В: Что еще сказала?
О: Мол, надо ощипать гуська, не упусти.
В: Хорошо ль порезвилась с его сиятельством?
О: Ничего не было.
В: Как так — не было?
О: В комнате я его обняла, но он разъял мои руки, сказав, что сие без толку. Дескать, он пошел со мной, чтоб не срамиться перед лордом В., и хорошо оплатит мое молчанье.
В: Ужель не испробовали твоих знаменитых фортелей?
О: Нет.
В: Ты удивилась?
О: Подобное не редкость.
В: Вот как?
О: Да. Правда, мало кто сознавался, не сделав попытки. Но все платили за молчанье и восхваленье их удали.
В: Даже так?
О: В гостиную все сходили героями. Мы потакали, раз сие на пользу нашим кошелькам, но меж собою говорили: языком-то берет, а к делу не льнет. Думаю, так оно не только в борделе.
В: Оставь при себе ваши похабные остроты.
О: Неправда, что ль?
В: Будет! Стало быть, его сиятельство не захотели то ль не смогли. Что дальше?
О: Вел он себя учтиво, сказал, что лорд В. меня хвалил. Расспрашивал об жизни во грехе и нравится ль мое занятье.
В: Как они держались: раскованно иль смущенно?
О: Как несмышленыш. Я позвала его лечь рядом, но он отказался. Потом все-таки присел в изножье кровати и кое-что об себе рассказал. Дескать, он никогда не был с женщиной и шибко страдает, ибо немочь свою вынужден скрывать от друзей и родных, кто за отказ от выгодных партий крепко пеняет младшему сыну, не имеющему радужной будущности. Казалось, он в безграничном отчаянье и прячет лицо, стыдясь, что своим горем может поделиться только со шлюхой.
В: Что ты ответила?
О: Как могла утешала — дескать, какие его годы, мол, знавала я ущербных, кто нынче в полной силе, надо б и нам попробовать, но он ни в какую. Потом соскочил с кровати и вспылил, когда я позвала обратно, — мол, оставь меня, прилипала! — но тотчас рассыпался в извиненьях: мол, я ни при чем, то он как мраморный статуй, от поцелуев моих не растает, ну и всякое прочее. Вот ежели б, говорит, ты набралась терпенья, через пару деньков я б сделал новый заход, а то нынче в чужом месте с незнакомой дамой шибко переволновался, но зато уж вполне уверился в твоих прелестях, хоть их не отведал. Вот и все.
В: Об новой встрече условились?
О: Да.
В: Деньги ты получила?
О: Уходя, он бросил две-три гинеи на мою кровать.
В: Скажи-ка, ведь подобные расспросы и комплименты редки среди распутников?
О: Нет.
В: Не чаще ль ублаженный клиент молча уходит?
О: Были и такие, но большинство искали удовольствия в нашем обществе. По части бесед заведенье Клейборн слыло лучшим в столице. Косноязычных — в гостиной иль постели — мадам не брала.
В: И что, многие этак изливались?
О: Всяк по-своему. Шлюхе откроешь то, чего не расскажешь жене, прости господи.
В: Ладно. Его сиятельство пришли в другой раз?
О: Да.
В: И что было?
О: Он опять ко мне не притронулся. Однако изъявил желанье посмотреть, как его слуга управится с тем, что ему не под силу. Дескать, понимает всю необычность своей просьбы, страшится отказа и готов щедро оплатить мои труды.
В: На первом свиданье об сем разговору не было?
О: Точно помню — нет. Но теперь он подвел меня к окну и показал Дика, ожидавшего на тротуаре.
В: Как ты ответила?
О: Сперва отказалась — дескать, купить меня можно, только не для слуги. Мадам Клейборн ведет строгий учет и подобного никогда не допустит. Тут он шибко пригорюнился — эх, все насмарку. Потом мы разговорились, и он признался, мол, идею подсказал ученый лекарь и все такое, но, думаю, то было лишь оправданьем просьбы. Однако огорченье его казалось неподдельным, и я, сжалившись, позвала его в постель, но он отказался и вновь стал меня увещевать: мол, они с Диком рождены в один день и все равно что братья, хоть столь отличны наружностью и положеньем.
В: Странным оно не показалось?
О: Да, но веры вызвало больше, чем байка об лекарях. Знаешь, еще чуднее то, что я узнала позже: во многом столь несхожие, они были едины душой и дополняли друг друга, словно мужчина и женщина. И впрямь братья-близнецы, хоть кровь их разная.
В: Об том еще поговорим. Короче, он тебя уломал?
О: Не тогда, в следующий раз. Сейчас скажу то, чего не говорила Джонсу. Мне все равно, поверишь ты иль нет, но сие правда. Считай меня отпетой шлюхой, спорить не стану. Так оно и было, да смилуется Господь Иисус над великой грешницей, чья душа затвердела крепче камня, но до конца не умерла, ибо совесть еще говорила, что не получить ей прощенья за грехи ее. В том доме многие сестры мои были слепы, они не ведали, что творят, я ж сознавала, что шагаю дорогой в ад, чему нет иного оправданья, кроме моего упрямства, кое извиненьем служить не может. Хуже нет, когда грешишь не ради наслажденья, а из ненависти к греху. Не по желанью, но из необходимости, словно раб, кто исполняет хозяйскую волю, ненавидя приказ и хозяина. Ко встрече с его сиятельством я металась в ловушке и грешила еще безудержнее оттого, что в сердце своем грешить не желала. Чем благопристойнее была я в помыслах, тем бесстыднее в поступках. Вспомни, ведь женщины предназначены к исполненью мужской воли. Знаю, мужчины скажут, что в похоть их заманивает Ева. Но кто не выпускает их обратно? Адам.
В: И он же многих сохраняет в чистоте. Ладно, хватит болтать.
О: Ты прячешь глаза, а значит, я права. Во мне крепла мысль, что надо изменить свою жизнь, и в его сиятельстве я узрела ключ от моей темницы. Когда выяснилось, что план его требует поездки в мои родные края, меня аж затрясло от желанья сбежать.
В: То бишь при любом раскладе ты б не вернулась к Клейборн?
О: Нет.
В: И порвала б с прошлым?
О: Я скажу, с чем хотела порвать. Со своим нескончаемым позором. Распаляя отъявленных пакостников, я изображала целомудренную деву, победа над кем особенно сладостна. Реквизитом служила Библия — я будто б ею заслонялась, но осатаневшие кобели, войдя в роль безбожников, глумящихся над словом Господним, отбрасывали ее прочь и овладевали мною. Чуть теплившаяся совесть шептала, что творится страшная мерзость, но я не могла ослушаться Клейборн, автора сей постановки. Но потом, в одиночестве, я начала постигать смысл Книги, над которой так надругалась.
В: Что ты имеешь в виду?
О: Стала разбирать буквы, что было несложно, ибо многое я знала на память. Господи, как давно я не слышала тех слов! Даже тогда Иисус был ко мне милостив, ибо с каждой главой все яснее становилось, что я творю страшный грех, коим вновь Его распинаю. Но, погрязшая в блуде, я еще не могла заставить себя исполнить свой долг. Мне слишком нравилась мирская суета, и я все откладывала решенье на завтра. Пойми, я мучилась, ибо совесть мою саднило, будто в ней зрел нарыв, какой надо вскрыть, иначе он тебя уморит.
В: Ты говорила его сиятельству об сем нарыве меж вечно раздвинутых ног?
О: Нет.
В: Ладно, хватит об твоей бедной душеньке. Что стало предлогом поездки?
О: В основном затея с Диком — мол, на стороне удобнее сладиться. Кроме того, его сиятельство прослышал об целебных водах и захотел разом испробовать два средства.
В: Названье тех вод не поминалось?
О: Нет. Еще он сказал, что отказ от женитьбы породил в его семействе наихудшие подозренья и поездку надобно замаскировать, ибо велика опасность шпиков. Дескать, он уже придумал, как все устроить.
В: И как же?
О: План с липовым похищеньем, где мне отводилась роль горничной его дамы сердца.
В: Клейборн в план не посвятили?
О: Нет, ей сказали, что мы участвуем в оксфордской гулянке, куда все съезжаются со своими девицами.
В: И она отхватила недурственный гонорар, так? Тебе ж посулили еще больше?
О: Не пожалеешь, сказали мне, и я подумала, что шибко разбогатею. Видит Бог, так и вышло, но его сиятельство подразумевал иную награду.
В: Тебе-то мнилось, речь об деньгах?
О: Да.
В: А что они имели в виду?
О: Меня нынешнюю.
В: Следует ли понимать, что своим превращеньем ты обязана его сиятельству?
О: Об том еще скажу.
В: Хорошо. Только давай уточним: конкретное вознагражденье за труды не назначалось?
О: Нет.
В: И ты его не потребовала?
О: Нет, надежда на избавленье казалась более чем достойной наградой, а плата за грех меня не влекла.
В: Не возникло ль подозренья, что тебя сильно обжулят?
О: Призадумайся я, может, оно б и возникло, но тогда казалось, что все к моей выгоде. И даже потом, исполняя приказы и снося жестокость, я думала: что ж, такова цена моей перемены и очищенья души от скверны.
В: Стало быть, до Эймсбери ты не имела сомнений касательно цели вашей поездки?
О: Ни малейших.
В: Склоняя тебя к путешествию, его сиятельство действовали мягко иль нахрапом?
О: Он был настойчив, но за горло не брал. Когда я сказала об приближенье регул, он согласился, что надо переждать.
В: Что? Срок отъезда определила твоя течка?
О: Да.
В: И речь не шла об том, чтоб именно первого мая оказаться в Девоне?
О: Вроде нет.
В: Скажи-ка вот что: ведь дамочки твоего пошиба, кто с лихвой наелся развратом, частенько мечтают оставить бордель и поступить на содержанье к какому-нибудь джентльмену, не так ли?
О: Мне предлагали. Я отказалась.
В: Почему?
О: Таких называли ополченцами, мы ж — кадровые бойцы, кому Клейборн в жизнь не даст дезертировать.
В: Но ведь влиятельный покровитель мог обеспечить защиту.
О: Тебе не ведом мир Антихриста. Мадам обещалась сыскать беглянок даже в аду и слово свое, дьяволица, сдержала бы.
В: Как же тебя она отпустила?
О: Золотом и железо расплавишь.
В: Предложили столько, что она не устояла?
О: Наверняка заграбастала больше, чем сказывала.
В: То бишь?
О: Двести гиней.
В: Кому-нибудь из товарок обмолвилась об изъяне его сиятельства?
О: Никому ни словечка.
В: Куда тебя отвезли из борделя?
О: На Монмут-стрит. В лавке старьевщика, что возле церкви Сент-Джайлз на Лугах, я купила наряд горничной.
В: Его сиятельство тебя сопровождали?
О: Нет, в наемном закрытом экипаже без гербов со мною поехал Дик. Затем мы отправились в Чизик, где в небольшом доме нас поджидал его сиятельство.
В: В какое время?
О: После обеда, на место добрались уж в седьмом часу.
В: Каким показался Дик, когда вы встретились?
О: Никаким. Он сидел с кучером.
В: Как тебя приняли в Чизике?
О: Казалось, моему приезду рады. Накормили ужином.
В: В доме еще кто-нибудь был?
О: Старуха, что нам прислуживала. Молча подала еду и пропала, утром уж не показывалась.
В: Что еще происходило?
О: То, об чем условились. Я была с Диком.
В: На глазах его сиятельства?
О: Да.
В: От начала до конца?
О: Да.
В: Где?
О: В верхней комнате.
В: Ожидаемый результат был достигнут?
О: Не знаю.
В: Его сиятельство ничего не сказали?
О: Нет, ни слова. Когда все закончилось, он тотчас ушел.
В: Зрелище их не раззудило?
О: Говорю ж, не знаю.
В: Ты не подметила?
О: Нет.
В: Прежде случалось выступать на публике?
О: Бывало, Господи помилуй.
В: Что потом?
О: Не твое дело.
В: Я требую ответа. В его сиятельстве взыграла похоть?
О: Нет.
В: Ладно. Что Дик?
О: Чего — Дик?
В: Будет, голуба, изображать невинность. Как он себя проявил?.. Чего молчишь-то?
О: Сделал что положено.
В: Справно?
О: Похоже, до меня он никого не изведал.
В: В другой раз тебе попеняли за его скоротечность?
О: Да.
В: Чем оправдалась?
О: Сказала, парень неумейка. Тык-пык — и готово, ежели угодно еще похабных острот.
В: Однако ж потом ты сама охотно с ним кувыркалась.
О: Из жалости.
В: Спутники твои говорят иное.
О: Пусть болтают что угодно. Потаскухе, кем я была, не зазорно приласкать убогого.
В: Малый знал, кто ты?
О: Он не держал меня за шлюху.
В: А за кого?
О: Я привыкла чувствовать себя куском мяса, купленным для ублаженья похоти, но для него я была возлюбленной.
В: Откуда тебе знать, ежели он глухонемой?
О: Полно способов изъясниться без слов. За него говорили ревность к моим беседам с Джонсом, взгляды, какие всякая женщина безошибочно поймет, старанье услужить.
В: А как же его услуги на глазах его сиятельства? Сие тебя не задевало? Разве истинно влюбленный дозволит этак испакостить священный акт любви?
О: Непохожий на обычных людей, он будто с луны свалился и в провожатые по нашему миру был вынужден взять его сиятельство, кому безоговорочно подчинялся. Между ними существовала близость, не требовавшая слов, — будто один человек обитал в двух телах. Порою казалось, что его сиятельство, избегавший меня, через Дика наслаждается мною.
В: М-да… Отъезжая из Чизика, ты уже знала, что у вас будут спутники?
О: Накануне его сиятельство сообщил, что с нами едут мистер Браун и его слуга. Мол, попутчик наш — тот самый лекарь, но выдает себя за купца из Сити, и я не должна показывать, что мне все известно. Приказанье я исполнила, однако так вышло, что двумя месяцами ранее я видела сего человека на сцене и, хоть имени его не помнила, по наружности и голосу узнала. В первый же день ко мне прицепился Джонс — мол, сдается ему, я не та, кем называюсь. Я испугалась, что меня раскрыли, об чем сразу сообщила его сиятельству.
В: Что они?
О: Сказал, молчи и не тушуйся.
В: Но не смешались, не встревожились?
О: Ни капельки. Мы все, говорит, не те, за кого себя выдаем. Мол, скажи, коль Джонс опять привяжется.
В: Про то, что уж видала мистера Брауна, не обмолвилась?
О: Нет. Знаешь, с каждым шагом прочь от Лондона на сердце легчало, будто я покидала Город грехов, направляясь к Земле обетованной, коей казался Бристоль. Раз его сиятельство меня дурачит, прикинула я, не грех и его обмануть, когда настанет черед, но до тех пор лучше помалкивать.
В: Хорошо. Давай-ка о Бейзингстоке. Его сиятельство возжелали нового представленья?
О: Да.
В: Где оно состоялось?
О: В его комнате.
В: Каков был отзыв?
О: Мол, по моей вине все слишком скоротечно.
В: Сказано было при Дике?
О: Нет, его спровадили.
В: Его сиятельство гневались?
О: Скорее он досадовал, считая себя обманутым.
В: Охаял твою пресловутую сноровку?
О: Прям как завзятый сладострастник, хотя откуда ему знать-то?
В: Ты огрызалась?
О: Ну так, слегка — мол, дело-то не во мне.
В: И что его сиятельство?
О: Дескать, я куплена, и ежели не оправдаю трат, Клейборн покажется ангелом.
В: Вот так вот и сказали?
О: Вот так вот.
В: А ты что?
О: Что — ничего. Прикинулась овечкой, хоть внутри кипела оттого, что он переменился и так несправедлив. Видел же, что малый накинулся как оглашенный, поди сдержи его. Говорю, что думала тогда. Сейчас-то понимаю, он был добрым другом, но в ту пору сего не разумела.
В: Каким еще добрым другом?
О: Придет время — скажу.
В: Сейчас говори.
О: Всему свой черед, как в Библии. Слыхал присловье: «Одним обмолотом зерна не соберешь»? Дослушай до конца, чтоб понять.
В: Ночью к тебе тайком явился Дик?
О: Да.
В: Допустила?
О: Да.
В: Хоть он и оглашенный?
О: Какого Бог дал. Однако ж ему хватило разуменья понять, что он не вправе требовать. Интересно ль тебе, мистер Аскью, скольких лордов и герцогов я обслужила? Был даже принц королевских кровей. Но никто из них не вел себя точно ребенок, кто, встав на колени перед кроватью и ткнувшись головой в одеяло, покорно ждет моего решенья. Знаю, ты скажешь: раз продавшись, шлюха теряет свободу и выбор.
В: Скажу, ты понаторела в словоблудье.
О: Вовсе нет. Просто у нас с тобой разные буквари, я ж читаю по своему, только и всего. Я сжалилась над бедолагой, ибо в том не было ни похоти, ни любви.
В: Вместе провели всю ночь?
О: Пока не задремали. Когда проснулась, его уж не было.
В: И так еженощно?
О: На другую ночь — нет. На следующую.
В: Расскажи-ка об ночи в Эймсбери. Ничто не предвещало того, что произошло?
О: Нет, ничего — приехали, отужинали. Уж часу в девятом за мной явился Дик — мол, его сиятельство кличет, веля захватить накидку. Я встревожилась, не понимая, что затевается. Еще больше я обеспокоилась, узнав, что ночью мы тайно куда-то едем. «Зачем?» — спросила я, но его сиятельство лишь прикрикнул, что нанял меня для исполненья его желаний.
В: Днем они с тобой заговаривали?
О: Ни слова не обронил, хотя накануне вел себя так, будто я оказала ему любезность, — был учтив и благодарил за содействие его планам. Нынче ж держался со мной как с прислугой для грязной работы, кем, по сути, я и была. «Ложись в мою постель и спи, пока не разбудят», — сказал он. От страха я не могла уснуть, но потом все ж меня сморило.
В: Чем занимались его сиятельство?
О: Возле камина читал бумаги.
В: А Дик?
О: Куда-то ушел. Он-то меня и разбудил, когда вернулся.
В: В котором часу?
О: Глубокой ночью. В гостинице все спали.
В: Что дальше?
Ребекка молчит и впервые опускает взгляд.
— Что дальше, голуба? — повторяет следователь.
— Дай попить. В горле пересохло.
Аскью долго ее разглядывает, затем, не поворачивая головы, бросает секретарю:
— Принесите воды.
Писарь откладывает карандаш (хотя обычно протокол пишут пером) и молча выходит; в своей птичьей манере недомерок стряпчий задумчиво разглядывает Ребекку. Он сидит спиной к ряду внушительных окон в якобитском стиле, она — лицом к свету. Ребекка поднимает взгляд:
— Спасибо тебе.
Аскью молчит, даже кивком не ответив. Пристальный взгляд его выражает подозрение к несвоевременной просьбе, умудренность в человеческой натуре и собственную значимость. Наряду с угрозами, коими сморчок компенсирует свою тщедушность, подобное разглядывание — всего лишь старый следовательский прием для обработки несговорчивого свидетеля. Удивительно, однако весь допрос Ребекка выдерживает его взгляд. С виду воплощенная скромность — неброское платье, чепец, сложенные на коленях руки, — она ни разу не потупилась, не отвела глаза. Возможно, современный законник втайне восхитился бы этакой прямотой, но только не Аскью. Девица лишь укрепляет его в давно сложившемся мнении: мир испоганился, особенно по части плебейской дерзости. Вот еще одно безмолвное доказательство тогдашнего расхожего взгляда: перемены сулят не прогресс, но (как потом скажет тот, кто лишь в следующем году появится на свет) упадок и закат.
Вдруг Аскью отходит к окну и выглядывает на улицу. Ребекка смотрит ему в спину, потом вновь опускает глаза, дожидаясь питья. Наконец секретарь ставит перед ней стакан воды. Аскью не оборачивается; похоже, он и впрямь увлечен созерцанием изобилующей лавками и лотками многоголосой площади, шум которой служит неумолчным фоном к тому, что происходит в комнате. На углу прилегающей улицы он уже заметил трех мужчин, что, задрав головы, смотрят на гостиничные окна, не чувствуя толчков прохожих. По неказистой одежде и шляпам Аскью смекнул, кто они такие, и сразу потерял к ним интерес.
Он разглядывает двух дам — мать и дочь. Явно не из простых, о чем говорят их модные платья, они следуют за высоченным ливрейным лакеем, который несет корзину с покупками и бесцеремонно машет тем, кто замешкался дать дорогу, хотя толпа расступается, словно по наитию. Кое-кто кланяется или прикладывает руку к шляпе, но дамы никому не отвечают. Наружность аристократок, особенно жеманной самоуверенной девицы, напоминает Аскью о памфлете, в августовском номере «Журнала джентльмена» опубликованном за подписью некого Р. Н., явного сатирика, женоненавистника и вероятного моралиста от англиканской церкви. Сочинение, поданное в форме беседы, какую давеча прервала Ребекка, повествует о знакомстве с реалиями жизни более удачливых представительниц слабого пола, с кем наша героиня, по собственной или чужой воле, предпочла не иметь ничего общего. Сие произведение можно бы озаглавить «Извечные дамы определенного сорта», но мистер Р. Н. не настолько провидец.
КАТЕХИЗИС МИЛАШКИ
В: Кто ты?
О: Милочка девятнадцати лет.
В: Весьма невразумительно. Нельзя ль пояснить?
О: Скоропортящийся Товар, уж поверьте. Давнишняя Поговорка «Зачерствелая Девица, что протухшая Рыба» ничуть не устарела.
В: Сие твое Кредо?
О: Именно так. В шестнадцать мы задумываемся, в семнадцать — влюбляемся, в восемнадцать — нюнимся, а в девятнадцать, коль сумели распалить Кавалера (что, кстати, весьма непросто), всхлипываем «Прощайте, Батюшка» и отбываем с нашим Избранником. Ибо, миновав свой Расцвет, мы шибко рискуем достаться какому-нибудь никчемному старому Хрычу несообразной Наружности.
В: Изволь по Пунктам изложить твой Символ Веры.
О: Первое: я признаю, что явилась на Свет посредством Матушки, но сие вовсе ни к чему не обязывает. Второе: из-за того я связана Необходимостью (но не Долгом) прислушиваться к ее Пожеланьям, а равно подчиняться старому Скряге, якобы моему Отцу, что меня содержит. Единственная Причина моего Послушанья в том, что иначе меня подвергнут неимоверным Страданьям, заставив еще Полгода щеголять в Наряде, уж два Месяца как вышедшем из Моды. И последнее, касаемо Мужа, кого я соблаговолю одурачить. Верую: он лишен малейшего Права мною помыкать и даже пикнуть не смеет об том, что я поклоняюсь одним лишь Танцам и якшаюсь с теми, кто Благоверным наставляет Рога, что Траты мои на Театры, Маскарады, Наряды, Устройство нашего Гнездышка и прочее его разорят, а наш Дворецкий замещает его в нашей Постели. Вот главные Пункты моей любезной Веры, от коих не отступлю до своего смертного Часа.
В: Есть ли иные принципы?
О: По Праву неотразимой Красавицы поступать как вздумается, хорошо иль дурно; следовать всякой новой Моде, пусть даже самой нелепой; целиком посвятить себя Гордыне, Наслажденью и Сумасбродству; молиться не чаще, нежели Лорд возвращает Долги; в Церкви бывать реже, чем в Театрах и прочих Увеселеньях; глумиться над Набожностью, считая ее Лицемерьем. Все перечисленное мне органично, как Павлину его распущенный Хвост.
В: Прелестно, однако не стоит ли хоть иногда задуматься об том Свете?
О: Вот еще! От подобных Размышлений одни Огорченья, а Дамам не след утомляться всякой Серьезностью, им надлежит крепить свою Веру, что покоится на забавных Фантазиях.
В: Выходит, Дамы безбожны?
О: Ничуть. В сем Вопросе мы старомоднее всех сущих Творений. Разнообразие столь приятно, что на Полчаса мы примем Христианство, а затем станем Язычницами, Иудейками иль Магометанками, смотря что больше способствует нашему Комфорту.
В: Какие ж Принципы делают жизнь Дамы приятной?
О: Баловать себя, свою Обезьянку иль Болонку; браниться с Соседями-Недотепами; ни с кем не считаться; надувать Бедняков и множить Долги Богачам, подрывая Репутацию Мужа. До Полудня валяться в Постели и Ночь напролет танцевать.
В: Минутку! Загляни в Супружеский Кодекс, где сказано: Уваженье и Послушанье суть женский Долг! По крайне мере, собственного Мужа Дама обязана почитать и ублажать.
О: Супружеский Кодекс и Долг! Хорошенькое Дело! Сей Кодекс — поповская Выдумка, не стоящая Вниманья. Даму интересуют лишь Статьи, прописанные Адвокатом: Карманные Деньги, Содержанье Жены и как Благоволеньем добиться Прибавки. Нынче совсем немодно угождать Мужу-Простаку; вернее и современнее не воздавать ему за Доброту, но как можно больнее шпынять.
В: Но есть ли Резон в этакой Моде?
О: Есть, и очень веский. Желай сейчас, ибо по Смерти шиш всем хотеньям.
Памфлет ошеломил мистера Аскью. В сочиненье был верно подмечен дух, царивший среди титулованных дам знатных фамилий и уже распространившийся вниз по сословной лестнице. Однако больше потрясло то, что о сем говорилось открыто, публично. Первоначальная неприязнь к Лейси была продиктована именно публичностью его ремесла (Аскью еще не знает о грядущей радости в облике лорд-канцлера, чья цензура закабалит театр на двести тридцать лет). Катехизис глумился над религией и супружеством, а равно над главенством мужчины в отношениях с женщиной, что, по мнению стряпчего, находило свое отраженье в прямом взгляде и дерзких ответах Ребекки, — вот он результат мягкотелости высшего класса, допускающего подобные публикации. Рано или поздно сие приведет к отвратительнейшему из общественных устройств — демократии, то бишь анархии. Человек страшится смерти, но Аскью был рад, что стар и до той поры не доживет.
Стряпчий обернулся: секретарь занял свое место, утолившая жажду Ребекка выглядела памятником терпению и покорности. Не отходя от окна, Аскью продолжил допрос и лишь после первых ответов вернулся к столу, где вновь встретил взгляд, невероятный в своей прямоте.
В: Ну, голуба, что дальше?
О: На цыпочках сошли вниз, Дик подал двух лошадей, и мы выехали со двора. Не проронив ни слова, рысью одолели около мили; в сотне шагов от каменных столбов спешились и привязали лошадей. Небо, затянутое тучами, было беззвездно, но каменные валуны маячили, словно огромные надгробья. Я уж совсем ополоумела от страха, не понимая, что в этакое время нам здесь понадобилось. Ноги не слушались, но, подчиняясь приказу, кое-как я шла. Вдали мелькал огонек, похожий на пастуший костер, и я чуть было не позвала на помощь, но смекнула, что не услышат — уж больно далёко. Ну вот, прошли мы в середку каменного круга.
В: Втроем?
О: Да.
В: Джонсу ты сказала, что Дик остался возле лошадей.
О: Сейчас говорю, как было взаправду. Остановившись перед большим плоским камнем, его сиятельство сказал: «Заберись и стань на колени». Тут уж силы меня оставили вовсе, ибо я решила, что затевается какое-то большое зло, черное чародейство. Такой мороз прошиб, что я вся заледенела и приготовилась к смерти. До того перепугалась, что ни шевельнуться, ни слова молвить. А его сиятельство опять: «На колени, Фанни». Тут я маленько оклемалась и говорю, мол, чего-то грешное вы удумали, милорд, на такое я не нанималась. А он снова — мол, давай на колени, не тебе рассуждать об грехе. Я все артачилась, и тогда с двух сторон меня подхватили под руки, взгромоздили на камень и принудили встать на колени. На шершавом камне стоять было колко и больно.
В: Джонсу ты говорила, что тебя уложили.
О: Нет, лишь поставили на колени. Рядом с камнем его сиятельство и Дик тоже преклонили колена.
В: Чего-чего?
О: Того.
В: И молитвенно сложили руки?
О: Нет, но опустили головы.
В: Не снимая шляп?
О: Его сиятельство остался в шляпе, Дик же всегда ходил простоволосый.
В: В какую сторону вы смотрели?
О: Пожалуй, что на север. Ехали вроде как на запад, а вход был по правую руку.
В: Дальше.
О: Про себя я молилась, обещая больше никогда не распутничать, ежели Господь смилуется и оставит меня в живых. Я решила, что угодила в руки дьявола, какого в жизнь не встречала, кто без всяких колебаний надругается над моей душой и моим телом…
В: Да-да, я представляю. Долго вы так стояли?
О: Не знаю, минут пять иль больше. Потом в небе раздался громкий шорох — будто крыльев иль ветра. Обмерла я и взглянула вверх, однако ничего не увидела, да и ночь стояла тихая, безветренная.
В: Спутники твои тоже подняли головы?
О: Было не до того, чтоб примечать.
В: Долго ль длился тот шорох?
О: Мгновенья. До десяти не сочтешь.
В: Он нарастал?
О: Нет, прям обрушился с небес.
В: Будто стая птиц пролетела?
О: Да нет же, звук шел с вышины.
В: Не путаешь?
О: Господь свидетель.
В: Что потом?
О: Вдруг все смолкло, пала тишина, и в воздухе разлился аромат свежескошенной травы и полевых цветов, столь же сладкий, сколь странный для того холодного бесплодного места. Потом вдруг сверху пролился ослепительный свет, несравнимо ярче всякого рукотворного, — точно солнце вспыхнуло. Чтоб совсем не ослепнуть, я пригнула голову, но шагах в пятнадцати заметила юношу и старика, разглядывавших нас.
В: Не верю и предупреждаю: не надо угощать меня сказкой.
О: Я говорю правду.
В: Ты нарочно сие придумала, чтоб сбить с толку. Ручаюсь, байку состряпал твой муженек-пророк.
О: Нет, ему я ничего не рассказывала.
В: Как бы то ни было, ты врешь.
О: Говорю ж, от нас они были чуть дальше, чем вон та стена. Правда, толком не разглядеть — яркий свет слепил.
В: Как они стояли?
О: Никак, стояли себе и смотрели. Юноша чуть впереди, старик за ним. Молодой поднял палец, словно указывая на свет, но смотрел, по-моему, на меня.
В: С каким выраженьем?
О: Не ведаю, ибо свет погас, прежде чем я обвыклась.
В: А что старик?
О: Кроме седой бороды, ничего не разглядела.
В: Как они были одеты?
О: Про старика не скажу, а молодой был в фартуке, словно каменщик иль плотник.
В: Намекаешь, то был призрак язычника, строившего храм?
О: Одежа нынешнего ремесленника, какую носят муж мой и отец.
В: Может, ты видела нарисованные фигуры?
О: Нет, они были живые. Не греза, не виденье.
В: Не исполины?
О: Да нет, в человеческий рост.
В: Сколько ж сие длилось?
О: Очень коротко. Свет тот вернее уподобить вспышке молнии. Миг, чтоб разглядеть, — и все.
В: Миг, ты ослеплена — и все ж столь уверена?
О: Да.
В: Может, камни приняла за людей?
О: Нет.
В: Не было грома иль гласа Вельзевула?
О: Ничего такого. Лишь пахнуло теплым ветром, напоенным сладостью летних лугов, приятной обонянью, а еще больше душе. Все исчезло, но аромат остался. Он развеял мой страх, утешил и умиротворил. Благоуханье меня окутало, будто давешнее сиянье, и я уж ничего не боялась, но лишь печалилась, что свет так скоро погас, не дав собою насладиться, но породив во мне надежду. Теперь я знала, что худого мне никто не желает. Ты понимаешь?
В: Лишь одно: верить тебе нельзя.
О: Позволь досказать, и ты поверишь, обещаю.
В: Угу, когда рак на горе свистнет. Изволь-ка носом да в собственную пакость! Откуда, говоришь, излился свет?
О: С небес.
В: И все озарил? Точно светило, превратив ночь в день?
О: Нет, вокруг была темень.
В: Не имелось ли свечей в том парящем паникадиле?
О: Нет, оно было круглым и ярким, как летнее солнце.
В: И висело над кромлехом?
О: Да.
В: Недвижимо?
О: Да.
В: Насколько высоко?
О: Не знаю.
В: Ну, как солнце, луна?
О: Нет, не выше облаков. Ну вот как купол Святого Павла.
В: Сотня шагов в вышину?
О: Говорю, не знаю.
В: Ну и как же, по-твоему, его там подвесили?
О: Не постигаю. Может, держала огромная птица?
В: Либо отъявленный врун. Ты сказала, что перед тем слышала нечто, похожее на шорох крыльев иль ветра. Но ведь их шум-то разный.
О: Я не умею описать. Скорее, шелест крыльев.
В: Иль свист кнута над спиною? Услышишь и его, как поймаю на вранье. Мастеровой, указующий перстом, и старик что-нибудь держали в руках?
О: Ничего.
В: Его сиятельство к ним обратились?
О: Нет, он лишь снял шляпу.
В: Что? Обнажили голову перед плотником и старым хреном?
О: Говорю, как было.
В: Те откликнулись? Выказали ответное почтенье?
О: Не приметила.
В: Когда свет погас, слыхала какой-либо шум?
О: Нет.
В: И парочку уж не видела?
О: Так со свету ж ослепла.
В: В вышине ничто не зашумело?
О: Полная тишь.
В: И что ты из сего вывела?
О: Что его сиятельство иной, чем я думала. Вскоре он помог мне подняться, благодарно сжал мои руки и, заглянув в глаза, проговорил: «Ты та, кого я искал». Затем повернулся к Дику, и они обнялись — не как хозяин и слуга, но как братья, счастливо завершившие дело.
В: Знаками не обменялись?
О: Нет, лишь крепко обнялись.
В: Что потом?
О: Его сиятельство вывел меня из храма и предупредил: об увиденном никому ни слова. Мол, оно странно, но пугаться не надо, никакого зла не будет. Потом еще сердечнее пожал мои руки, словно в знак того, что он совсем иной, нежели я полагала.
В: Что ответила?
О: Мол, не проболтаюсь. «Вот и умница, — сказал он. — Теперь ступай с Диком». Мы уехали, а его сиятельство остался. Но там пробыл недолго — нагнал нас еще по дороге в гостиницу.
В: Ты не спросила, что сие было?
О: В дороге он держался позади, а на гостиничном дворе пожелал мне покойной ночи и, передав лошадь Дику, тотчас прошел к себе. Я тоже поднялась в свою комнату.
В: Позже Дик к тебе явился?
О: Той ночью больше я его не видела.
В: Ладно. Но как быть с тем, что ты рассказывала Джонсу? Мол, его сиятельство отвезли тебя в кромлех, дабы, совокупившись с тобою, испытать непристойное поверье, и там-де возник эфиоп, что на камне высился стервятником, готовым ринуться на твой срам, да еще воняло мертвечиной… Как насчет сей дьявольской картины?
О: Я солгала.
В: Видали — она солгала! Открою тебе истину, голуба: единожды солгавший и в другой раз соврет.
О: Сейчас не лгу. Я под присягой.
В: Зачем же Джонсу наворотила этакого вздора?
О: Пришлось. Надо было его ошарашить, чтоб он помалкивал, боясь, что сочтут соучастником. Не спеши, потом я объясню причину своей лжи.
В: Всенепременно, дорогуша, не сумлевайся. Назавтра его сиятельство к тебе переменились?
О: В дороге он развернул коня, дождался нас с Диком и, пристально глянув на меня, спросил: «Все хорошо?» Да, ответила я, после чего он поехал дальше, словно разговор окончен. Вот и все.
В: Как ты сообразилась с тем, что видела в кромлехе?
О: Место заколдованное, покрыто великой тайной. Нам подали некий знак, в коем не было ничего худого иль страшного.
В: А как растолковала слова его сиятельства — ты, мол, та, кого он искал?
О: Во мне он увидал ответ своим желаньям.
В: То бишь?
О: Блудницу, что боле не согрешит.
В: Как так? Для блуда тебя и наняли.
О: Дабы открылись глаза мои.
В: Стало быть, его сиятельство не пытались исцелиться от немочи?
О: Он желал того, что случилось.
В: Мол, заурядная шлюха споспешествует чуду, так, что ль? И визитеры явились по твою душу? Но ведь его сиятельство тоже пали на колени.
О: Главенство мое — лишь видимость, ибо я только услужала, исполняя его волю.
В: Кто ж, по-твоему, были те двое?
О: Пока не скажу.
В: Нет уж, будет увиливать! Ты перед законом, голуба, не на сектантской сходке! По горло сыт твоим отнекиваньем!
О: Скушай еще, мистер Аскью. Ответь я сейчас, ты меня высмеешь и не поверишь.
В: Упрямство твое лише прежней бесстыжести… Чему ухмыляешься?
О: Ей-богу, ты ни при чем.
В: От меня не отвертеться, голуба.
О: Как и тебе — от Божьей воли.
В: А что Дик? Наутро переменился?
О: Только не в своей ненасытности.
В: Ты об чем?
О: Да прям в дороге…
В: Что — в дороге?
О: Его сиятельство уехал вперед, мистер Браун с Джонсом отстали…
В: И что?
О: Не скажу. Но Дик полыхал вожделеньем, точно самец иль Адам, куснувший яблока.
В: И ты утолила его похоть?
О: Боле ничего не скажу.
В: Что, в придорожных кустах?
О: Боле ничего не скажу.
В: Что происходило в Уинкантоне?
О: Вскоре после приезда его сиятельство послал меня за Джонсом — мол, немедля требуется переговорить.
В: Знаешь об чем?
О: Нет, я только передала приказ, и все.
В: Джонс ничего не рассказал?
О: Нет.
В: Тем вечером его сиятельство еще раз тебя вызывали?
О: Нет.
В: А Дик к тебе наведался?
О: Да.
В: Ты отдалась?
О: Да.
В: Его притязанья тебя еще не утомили?
О: Отношенье к нему не изменилось, но шлюхой с ним я не была.
В: То бишь просто жалела?
О: Да.
В: Сама-то возбуждалась?
О: Не твое дело.
В: Ага! Значит, да? (Не отвечает.) Долго ль он пробыл?
О: Как и прежде. Проснулась — его нет.
В: На другой день вы отправились в Тонтон. Его сиятельство с тобой об чем-нибудь говорили?
О: В дороге разок подъехал и спросил, не притомилась ли я. Да, ответила, мол, с непривычки, на что он сказал: «Ничего, путешествие наше заканчивается, скоро отдохнете».
В: Учтиво?
О: Да, совсем как раньше.
В: Ты не спросила об том, что было в кромлехе?
О: Нет.
В: Почему, удобный же случай?
О: Я понимала: скажет, лишь коли сам того захочет. А еще чувствовала, что пребываю под его защитой, став ему дороже, нежели в то время, когда он выказывал бессердечье и нарочитое равнодушие. Но отчего так, еще не знала.
В: В тот день ты снова по-собачьи ублажила Дика?
О: Нет.
В: Поди, лез к тебе?
О: Я не далась.
В: А он? Озлился? Пытался взять нахрапом?
О: Нет.
В: Пришлось ему терпеть до ночи?
О: Еще дольше. В Тонтоне не нашлось приличной гостиницы, лишь на окраине какой-то гадюшник. Меня поместили к прислуге, его сиятельству и мистеру Брауну досталась тесная комнатка, а Джонс с Диком устроились на сеновале. При всем желанье ни господин, ни Дик не могли со мной уединиться. Никаких утех. Только блохи да вши.
В: Допустим. Что потом?
О: Ехали цельный день, дольше обычного. За Бамптоном свернули с большака и двинулись окольными тропами, где почти не было встречных.
В: Кажется, ты говорила, что намеревалась распрощаться с Клейборн и в Бристоле отыскать родичей?
О: Да.
В: Чего ж тебя понесло в этакую глухомань? Ведь прежде было удобнее сбежать?
О: Все так. Однако ж не хватило духу и разуменья. В душе еще я оставалась шлюхой, да простит меня Господь Иисус Христос. Живя в борделе, коснеешь в грехе, но в прочем ты — рохля. Слуги тебя обихаживают, точно какую даму. Знай себе капризничай да живи одним днем. Нет в тебе ни разума, ни веры, чтоб противиться своей будущности… Я по-прежнему хотела изменить свою жизнь и добраться до Бристоля, но не шибко торопилась — раз уж мы далёко от Лондона, пусть оно все будет по господской прихоти… Что ж, за то порицай, стерплю. Но от последнего дня пути не смей поносить, а станешь — на тебя ж хула и обернется.
В: Будет! Заладила…
О: Нет, слушай, иначе не постичь тебе его сиятельства и путей моей души. Прости, что разом не выкладываю правду… Да, вначале я отдалась по принужденью, потом из жалости. Но теперь понимаю, что с Диком я изведала радость, какой не знала с тех пор, как глупой девчонкой нарушила все родительские наставленья. Неумейка в плотской любви, он доставлял наслажденье, какое не снилось искусным греховодникам. Потому что любил всем своим странным сердцем, хоть не мог сего выразить словами. Однако немота его была красноречивее монологов. Не в совокупленье, когда возобладала животная страсть, но в ином. В том, как в дороге я дремала на его груди… в наших переглядах… Не умею сказать, но понимала я его лучше, чем ежели б он облек свои чувства в слова. В последнюю ночь он получил от меня желаемое, а потом рыдал в моих объятьях, и я тоже плакала, ибо понимала причину его слез. Мы будто два узника в разных камерах, кто может лишь видеть друг друга, да еще соединить руки, но и только. Говори что хочешь, однако слезы те были удивительны и сладки. Они освобождали от грешного распутства, размягчали сердце, и я возвращалась к себе той, какой была в девушках. Казалось, на долгие годы я окаменела во мраке, но теперь вновь оживаю, хоть еще не вся очистилась, не полностью спаслась. Хочешь верь, хочешь нет, мистер. До единого слова все правда.
В: Ты его полюбила?
О: Могла б полюбить, ежели б он изгнал из себя Адама.
В: Об чем же он безмолвно говорил?
О: Что мы оба ужасно несчастливы, хоть и по разным причинам, что любит меня, ибо я его не отвергла и не глумлюсь над ним.
В: Прелестно. В последний день поездки вы с его сиятельством уединялись?
О: Да, подымались на холм, откуда открывался хороший обзор.
В: Когда они отъезжали с Диком, тот на что-то показывал?
О: Полагаю, он изображал знакомство с местностью.
В: Его сиятельство об том просили? Они обменялись каким-нибудь знаком?
О: Нет.
В: Может, Дик указывал на пещеру, где назавтра вы оказались?
О: Не знаю.
В: Она была в той же стороне, верно?
О: Да, где-то там. Затрудняюсь сказать. Может, и верно.
В: Сколько еще оставалось до места вашего последнего ночлега?
О: Часа два езды; может, чуть больше.
В: Что еще происходило в дороге?
О: Его сиятельство осерчал, когда за повязку я сунула букетик душистых фиалок. Почему-то счел сие наглостью, хотя сперва промолчал.
В: Такая мелочь? Иных поводов к недовольству ты не дала?
О: Определенно нет.
В: Что потом было сказано?
О: После ужина меня призвали к его сиятельству, и я подумала, что опять состоится представленье. Но Дика тотчас услали, а мне было велено раздеться, и я так поняла, что наконец-то господин решил испытать свою удаль. Однако он меня не тронул, но, будто в наказанье, приказал сидеть голой, разбранил за фиалки, обозвал дерзкой шлюхой и бог знает кем еще. Таким я его не видела, он точно ополоумел: велел стать на колени и клятвенно подтвердить все его слова. Потом вдруг неузнаваемо переменился и сказал, что лишь испытывал меня, а взаправду весьма мною доволен. Затем поведал, что поутру мы свидимся с теми, кого он величает хранителями вод; мол, я должна их ублажить, за что меня ждет награда. Забудь все свои распутные замашки, сказал он, и предстань святой простотой.
В: Ты думала, речь об тех самых водах, что поминались в Лондоне?
О: Да.
В: Что еще было сказано об хранителях?
О: Мол, они чужеземцы, по-нашему не говорят, других европейских языков тоже не знают и слыхом не слыхивали об падших женщинах. Я должна изобразить девственницу, не ведающую об грехе, быть смиренной, ни в коей мере не развязной.
В: Его сиятельство не уточнили, из каких краев прибыли сии особы?
О: Нет.
В: И не обмолвились, как про них узнали?
О: Лишь обронил, что встреча долгожданна.
В: И стало быть, произойдет впервые?
О: Да. Хотя об том сказал намеком.
В: Не удивилась, что его сиятельство прочат тебя другим, будто сводник?
О: Отчасти.
В: Почему отчасти?
О: Он вечно говорил загадками.
В: После уилтширского происшествия ты знала, что тебе зла не желают, и потому не испугалась?
О: Мрачность его сиятельства не таила в себе дурного умысла. Больше меня пугало, что я не понимаю его поступков.
В: Спрошу об ином: как ты считаешь, его сиятельство знали об твоих шашнях со слугой? Сие творилось с их ведома иль за их спиной?
О: Он знал. Уж больно, говорит, ты млеешь в объятьях Дика. Мол, я твой хозяин, за тебя уплачено, а ты ищешь радостей на стороне. Фиалки-де с головой тебя выдали.
В: Он ведал об ваших тайных возлежаниях?
О: Казалось, после двух представлений его сиятельство разочаровался в их действенности и вроде как отдал меня слуге, но злился, что я получаю удовольствие.
В: То бишь публичное соитье себя не оправдало и они потеряли интерес?
О: Его интерес был в ином, более значительном.
В: Поясни.
О: Не сейчас.
В: Однако не странно ль, что, готовя тебя для важных персон, его сиятельство не потребовали отшить Дика?
О: Странно, но так и было.
В: Стало быть, они хотели, чтоб в образе девственницы ты ублажила чужеземцев? Ничего иного?
О: Так я поняла.
В: То был приказ, не оставлявший выбора?
О: Желанье, коему должна я подчиниться.
В: Что еще было сказано?
О: Ничего…
В: Почему замялась?
О: Припоминаю.
В: И что, ответ прежний?
О: Нет, ничего.
В: Что-то не нравятся мне твои «нет», голуба. Всё недомолвки да загадки. Предостерегаю: не тот случай.
О: Так и со мной говорили загадками, я тоже недоумевала.
В: Его сиятельство тебя отпустили?
О: Да.
В: И до утра вы не виделись?
О: Нет.
В: Ты пошла к себе, затем явился Дик?
О: Я уже спала, когда он пришел.
В: Не думала об том, что завтра придется ублажать другого мужчину?
О: Тогда я жила одним днем, Господи помилуй.
В: Завтра уж скоро. Уверткам конец.
О: Я знаю.
В: Что-нибудь предвещало, что ночью Джонс сбежит?
О: Совсем ничего.
В: Планами он не делился?
О: Мы редко разговаривали.
В: Почему?
О: Вначале он приставал с расспросами, будто ему что-то про меня известно и надобно расплатиться за молчанье.
В: Но ведь так оно и было?
О: Все равно. Еще не нравилось, что он глумится над ущербностью Дика. Сплошь намеки, в простоте ничего не скажет.
В: Ты знала, что мистер Браун тоже вас покинет?
О: Нет.
В: Удивилась?
О: Да нет. Оба свое дело сделали.
В: Ладно. Вот мистер Браун уехал, и вы пустились по бидефордской дороге. Что потом?
О: Въехали в чащобу и добрались до ручья, пересекавшего тропу. Его сиятельство, ехавший первым, остановился и, глянув на слугу, из указательных пальцев сложил крест. В ответ Дик показал вперед, мол, едем не тропой, а мимо водопада взбираемся на холм.
В: Что из сего вывела?
О: Что Дику места знакомы, а его сиятельство их не знает совсем либо не столь хорошо.
В: Были иные знаки?
О: Его сиятельство развел руки, будто что-то измеряя, а Дик показал два пальца. Тогда я не смекнула, а сейчас понимаю — дескать, две мили. Других знаков не было, но оба замерли, глядя друг другу в глаза, словно завороженные. Потом вдруг его сиятельство пришпорил коня и меж деревьев стал взбираться на холм.
В: Тебе ничего не сказал?
О: Ни слова, даже не взглянул. Будто меня не было вовсе.
В: Прежде ты замечала подобный перегляд?
О: Раз-другой, но не столь долгий.
В: Для хозяина и слуги не странно ль?
О: Да, так смотрят дети, играющие в гляделки.
В: Враждебность во взглядах не читалась?
О: Нет. Казалось, идет безмолвный разговор.
В: Хорошо, вы добрались к долине. Джонс ее описал, поэтому рассказывай об привале.
О: Вскоре пришлось спешиться, иначе кони б рухнули. Вдоль ручья Дик вел в поводу нашего жеребца и вьючную лошадь, я шла следом, за мною его сиятельство со своим конем. Стояла тишина, лишь цокали копыта. Примерно через милю Дик вдруг остановился и привязал лошадей к шипастому дереву. По соседству пристроив коня его сиятельства, с вьючной лошади он стал отвязывать большую коробку.
В: Дик остановился по приказу хозяина?
О: Нет, сам, будто лучше знал, что делать.
В: Продолжай.
О: Его сиятельство сказал, что наряд мой негож для свиданья и надо переодеться, ибо мы почти на месте. Нет ли дороги получше? — спросила я. Нет, ответил он и добавил, мол, бояться нечего, никто не причинит мне зла, коль сделаю все как велено. Дик уж открыл коробку, и его сиятельство собственноручно достал одежду.
В: Что там было?
О: Ну, сорочка и юбка, хорошего белого полотна роб с кружевными батистовыми манжетами и розовыми вязками. Чулки со стрелкой, тоже белые. Под стать им туфли. Все новое либо свежевыстиранное.
В: Майский наряд, что ль?
О: Скорее канифасное одеянье крестьянки. Но скроено будто для дамы.
В: Все пришлось впору?
О: Да, почти.
В: Прежде сей наряд не видала?
О: Ни разу.
В: Что потом?
О: Его сиятельство сказал, что сперва надо омыться.
В: Ох ты!
О: Мол, счистить грязь былой жизни. Он показал на мелкую запруду в каменистом русле ручья.
В: И что ж ты?
О: Холодно, говорю. А он — нет, мол, омойся, сей ручей станет твоим Иорданом.
В: Так и сказали, «ручей станет Иорданом»?
О: Именно.
В: Пошутковали?
О: Слышал бы ты сию шутку! Кому как, а мне было не до смеху.
В: И что, омылась?
О: Да кое-как. Глубина по колено, вода холоднющая…
В: Голая?
О: Голая.
В: Его сиятельство смотрели?
О: Нет, отворотился, да и я повернулась спиной.
В: Что дале?
О: На берегу я вытерлась, оделась в новое и села на солнышке, чтоб согреться. Его сиятельство подал мне нож, что с собою носил Дик, и говорит: «Нынче Майский день, вокруг полно боярышника. Ты станешь королевой праздника, только сооруди себе корону».
В: Сказали добродушно?
О: Бросил походя, словно думая об ином. Он смотрел в ту сторону, куда ушел Дик.
В: Когда тот ушел? Еще до твоего купанья?
О: Как только открыл коробку и перевязал лошадей. Потом вскарабкался по косогору и скрылся из виду.
В: Что значит — перевязал?
О: Снял седла, сбрую и удлинил поводы, чтоб кони могли напиться из ручья и пощипать травку.
В: Значит, стоянка обещала быть долгой?
О: Да.
В: Джонса, что за вами подглядывал, не приметила?
О: Об нем и думать забыла, все мысли были об себе, пока я кое-как сплетала венок. Тут вернулся Дик и подал его сиятельству знак.
В: Такой, верно?
О: Нет, иной.
В: Джонс уверяет — такой.
О: Да нет же! Как мог он разглядеть, ежели был далеко?
В: Ну и какой знак?
О: Дик поднял сцепленные ладони. Сей знак я и прежде видала, он означал «готово, исполнено». Наверное, сейчас Дик сообщил, что нас уже ждут, ибо его сиятельство тотчас сказал, мол, идем, пора. Сначала Дик нес меня на закорках, потому что каменистый подъем был шибко крут.
В: Когда слуга вернулся, был ли он весел иль взбудоражен?
О: Нет.
В: Ну что ж, прервемся. К пещере пока не пойдем, голуба. Мой помощник отведет тебя поесть. С мужем иль кем другим говорить нельзя, ясно?
О: Ладно. Поговорю с Христом, моим духовным суженым.
