Рои начала работать проституткой в окне в де Валлене в тот самый год, когда в квартале красных фонарей в качестве полицейского появился Харри. Она была на пять лет моложе его, хотя он и подозревал, что она привирает относительно своего возраста. В ее первой комнате с окном на Удекеннисстег — на той самой маленькой улочке, где много лет спустя повесится Вратна, — Долорес Рои не выглядела на восемнадцать лет. Но на самом деле ей было восемнадцать. Она говорила правду. Харри Хукстре было двадцать три.

Харри считал, что вообще-то «Красная» Долорес не говорит правду или главным образом говорит полуправду.

В самые напряженные дни Рои работала в своей комнате с окном по десять-двенадцать часов подряд, пропуская за это время до пятнадцати клиентов. Она заработала достаточно денег, чтобы снять на пару с другой проституткой комнату на цокольном этаже на Бергстрат. После этого Долорес смогла позволить себе выходить на работу только три дня в неделю по пять часов в день и иметь два отпуска в год. Рождество она обычно проводила на каком-нибудь горнолыжном курорте в Альпах, а каждый апрель или май уезжала куда-нибудь, где потеплее. Один раз на Пасху она была в Риме. Побывала она и во Флоренции, а еще в Испании, Португалии и на юге Франции.

Рои обычно спрашивала у Харри Хукстры совета — куда ей поехать в отпуск. Разве не он читал без числа книги о путешествиях? И хотя Харри никогда не бывал в тех местах, куда хотела поехать Рои, он собирал информацию обо всех отелях; Харри знал, что Рои предпочитает останавливаться в «умеренно дорогих» отелях. Еще он знал, что, хотя поездки в теплые места для нее важны, большее удовольствие она получает от горнолыжных курортов на Рождество; хотя она взяла несколько частных уроков катания на горных лыжах, но так и осталась на уровне начинающей. По окончании урока полдня она каталась одна, но только до тех пор, пока не встречала кого-нибудь. Рои всегда кого-нибудь встречала.

Она говорила Харри, что ей забавно знакомиться с мужчинами, которые не знают, что она проститутка. Иногда ей попадались богатые молодые люди, которые катались вовсю, а гуляли и пуще того; чаще это бывали уравновешенные, даже угрюмые мужчины, едва перешагнувшие уровень начинающих. Особенно она питала склонность к разведенным отцам, которые могли проводить со своими детьми только каждое второе Рождество. (Обычно соблазнять отцов, которые приезжали с сыновьями, было легче, чем отцов с дочерьми.)

Видя в ресторане мужчину с ребенком, Рои всегда испытывала щемящее чувство. Часто они молчали, а если говорили, то разговор был неловкий, обычно о горных лыжах или еде. Рои видела на лицах отцов какое-то одиночество, отличавшееся от одиночества, которое она видела на лицах своих коллег-проституток на Бергстрат, но в то же время и схожее с ним.

А роман с отцом, путешествующим со своим ребенком, всегда был приключением деликатным и тайным. Как женщина, у которой в жизни было маловато настоящих романов, Рои верила, что деликатность и таинственность усиливают сексуальное напряжение; и еще не было в жизни ничего, сравнимого с той осторожностью, которая требовалась, когда нужно было принимать во внимание чувства ребенка.

— А ты не боишься, что эти ребята захотят приехать к тебе в гости в Амстердам? — спросил Харри. (В тот год она была в Церматте.)

Но только один из них как-то настоял на своем и приехал к ней в Амстердам. Обычно ей удавалось смирять их пыл.

— А что ты им говоришь — чем ты занимаешься? — спросил ее в другой раз Харри. (Рои тогда только что вернулась из Понтресины, где она познакомилась с мужчиной, который вместе с сыном останавливался в «Бадрутс паласе» в Сент-Морице.)

«Красная» Долорес всегда говорила отцам удобную полуправду.

«Я зарабатываю неплохие деньги на проституции, — начинала Рои, наблюдая за потрясенным выражением лица спрашивающего. — Нет-нет, я не говорю, что я — проститутка! — сообщала она потом. — Просто я не очень практичная домовладелица, которая сдает помещения проституткам…»

Если вопросы на этом не кончались, она предлагала более изощренную ложь. Ее отец, уролог, умер, и она переоборудовала его кабинет в комнату оконной проститутки. Сдавать помещение проституткам «веселее», чем всяким там врачам.

Она любила рассказывать Харри Хукстре сочиненные ею истории. Если Харри знал о путешествиях в лучшем случае через вторые руки, то через вторые руки он получал и удовольствие от маленьких приключений Рои. И он знал, откуда в ее историях взялся уролог.

Настоящий уролог был постоянным поклонником Рои и ее самым регулярным клиентом, даже когда ему перевалило за семьдесят, — вплоть до того самого дня, когда он одним воскресным днем свалился мертвым в ее комнате на Бергстрат. Он был таким верным ее поклонником, что нередко забывал заплатить ей за секс. Рои испытывала нежные чувства к своему дорогому старичку, доктору Босману, который клялся ей, что любит свою жену, своих детей и своих бесчисленных внуков — их семейные фотографии он демонстрировал Рои с неизменной гордостью.

В день своей смерти он сидел полностью одетым в минетном кресле и жаловался, что слишком много съел на обед, даже с учетом того, что это был воскресный обед. Он попросил Рои приготовить ему питьевую соду, в которой он, по его признанию, испытывал (в данный момент) даже большую потребность, чем в (как он это называл) «бесценных физических контактах».

Рои была благодарна судьбе за то, что она стояла к нему спиной, когда он испустил дух в кресле. Приготовив питьевую соду, она повернулась к нему, но старый доктор Босман был уже мертв.

И тогда склонность Рои к полуправде и выдала ее. Она вызвала Харри Хукстру и сказала ему, что у нее в комнате умер старик, но она по меньшей мере спасла его от смерти на улице. Она увидела, что старику на улице плохо, что он едва плетется по Бергстрат, и тогда она пригласила его к себе в комнату, посадила в кресло, и он попросил у нее питьевую соду.

— «Передайте моей жене, что я люблю ее!» — были его последние слова, — сообщила Рои Харри Хукстре.

Она не сказала Харри, что умерший уролог был ее старейшим и регулярнейшим клиентом; она искренне хотела избавить семью доктора Босмана от информации о том, что их любимый патриарх умер чуть не на руках шлюхи, которую посещал долгие годы.

Было что-то подозрительное в том, как выглядел усопший доктор Босман в минетном кресле «Красной» Долорес, а еще и в том, как была расстроена Рои. Она по-своему любила старого уролога.

— Он давно к тебе приходил? — сразу же спросил ее Харри.

Рои расплакалась.

— Он всегда был со мной таким добрым! — плакала Рои. — Никто со мной таким никогда не был. Даже ты, Харри.

Харри помог Рои досочинить ее историю. В основном это была та самая ложь, какую она сообщила ему вначале, но Харри помог ей выправить детали. А именно, уточнить где, в каком месте на Бергстрат Рои заметила, что старый доктор «едва плетется», как она сама сказала об этом, и в каких выражениях она пригласила его к себе. И помогла ли она ему сесть в кресло? И когда умирающий уролог попросил проститутку передать жене, что он любит ее, слышалось ли в его голосе напряжение? Тяжело ли он дышал? Не испытывал ли он боль, чтобы это было заметно со стороны? Жена доктора Босмана наверняка захочет узнать об этом.

Вдова Босман была так благодарна Рои Долорес, что жалостливую проститутку пригласили на панихиду по усопшему урологу. Все члены семейства доктора Босмана выразили Рои свою глубокую признательность. Со временем она стала чуть ли не членом их семейства. У них вошло в привычку приглашать Рои на обед в Рождество и на Пасху и на другие семейные праздники — свадьбы, юбилеи.

Харри Хукстра нередко думал о том, что полуправда Рои о докторе Босмане была, возможно, лучшей ложью, в сочинении которой он принимал участие.

«Ну, как твое путешествие?» — спрашивал Харри у проститутки после ее очередного возвращения из поездки. Но в остальное время он спрашивал у нее: «Ну, как там Босманы?»

И когда Долорес де Рёйтер убили в ее комнате с окном, Харри сразу же известил Босманов; больше сообщать о смерти проститутки никому и не нужно было. Еще Харри надеялся, что Босманы похоронят ее; Босманы и в самом деле организовали похороны проститутки и оплатили их. На похоронах присутствовала немалая часть семейства Босманов вместе с несколькими полицейскими (среди которых был и Харри) и такой же немногочисленной горсткой женщин из «Красной нити». Пришла и бывшая подруга Харри Наташа Фредерикс, но наиболее впечатляющую часть составляли члены другой семьи Рои — проститутки, пришедшие целой толпой. Товарки по ремеслу любили Рои.

Долорес де Рёйтер жила полуправдой. И то, что было не лучшим из ее обманов — на самом деле Харри считал это самой мучительной ложью, в сочинении которой ему приходилось участвовать, — проявилось на похоронах. Проститутки, знавшие Рои, отводили Харри в сторону и задавали ему один и тот же вопрос.

— Где ее дочка? — Или, глядя на множество внуков доктора Босмана, они спрашивали: — Которая из них? Разве ее дочери здесь нет?

— Дочь Рои умерла, — вынужден был отвечать им Харри. — И она умерла довольно давно.

На самом же деле только Харри знал, что дочь проститутки умерла еще до рождения. Но это было тайной, которую Рои хранила как зеницу ока.

Впервые Харри узнал об англичанине Рои после ее возвращения с горнолыжного курорта в Клостерсе. По совету Харри она остановилась в «Чеса Гришуна», где и познакомилась с англичанином по имени Ричард Смолли. Смолли был разведен и проводил Рождество со своим шестилетним сыном, неврастеничным мальчишкой, чью постоянную издерганность и истощенность Смолли объяснял чрезмерными заботами матери. Рои тронул вид отца и сына. Сын лип к отцу, а спал так неспокойно, что Ричард Смолли и Рои не могли заниматься сексом. Им удались лишь «несколько поцелуев украдкой», как рассказывала об этом Рои, и «несколько раз — довольно страстные объятия».

Она как могла препятствовала приезду Смолли на следующий год в Амстердам. На следующий год Рождество с сыном проводила невротическая бывшая жена. Ричард Смолли вернулся в Клостерс один. В течение года он писал и звонил Рои, убеждая ее присоединиться к нему в «Чесе». Харри предупредил Рои, что это опасный прецедент. (Она впервые проводила два раза Рождество в одном и том же месте.)

Они со Смолли влюбились друг в друга — проститутка сообщила об этом Харри, вернувшись в Амстердам. Ричард Смолли хотел жениться на ней, он хотел, чтобы Рои родила ему ребенка.

— Но этот англичанин знает, что ты — проститутка? — спросил Харри.

Выяснилось, что Рои сказала Харри, будто она — бывшая проститутка, проделав полпути до правды и считая, что этого будет достаточно.

Той зимой она сдала свою комнату с окном еще двум девушкам; получая арендную плату от трех девушек, Рои имела денег немногим меньше, чем зарабатывала проституткой. Этого должно было по меньшей мере хватить, чтобы дотянуть до ее свадьбы со Смолли, а после свадьбы аренда стала бы более чем достаточным «дополнительным доходом».

Но, выйдя замуж за Смолли и переехав к нему в Лондон, Рои стала отсутствующей домовладелицей для трех оконных проституток в Амстердаме; если Рои тщательно выбирала арендаторш, чтобы среди них не было наркоманок, то приглядывать за тем, как девушки пользуются ее собственностью на Бергстрат, она не имела возможности. Харри пытался приглядывать за комнатой, но арендаторши Рои стали позволять себе всевозможные вольности; скоро одна из девушек начала сдавать комнату в субаренду четвертой проститутке, прошло еще немного времени — и появилась пятая; одна из этих двух оказалась наркоманкой. Потом съехала одна из первых трех девушек, не выплатив аренду за два месяца, а Рои еще и не знала о том, что девушка исчезла.

Рои была беременна, когда вернулась в Амстердам, чтобы разобраться, что происходит с ее комнатой на Бергстрат. Какое-то чутье заставляло ее держаться за это место, которое практически перестало окупать себя, и после нескольких необходимых починок и оплаты нескольких крупных счетов за уборку комната, видимо, стала приносить ей убытки. Англичанин хотел, чтобы она продала эту комнату. Но Рои нашла двух бывших проституток, нидерландок, которые хотели вернуться в бизнес; Рои полагала, что сможет окупить расходы, сдавая свою комнату только им. «Ну ее к черту — прибыль, — сказала она Харри. — Я просто хочу сохранить это место, если вдруг в Англии что-то не сложится».

Она, видимо, уже к тому времени, на седьмом месяце беременности, знала, что ничего у нее в Англии с Ричардом Смолли «не сложится». Рожала она в Лондоне, и роды не пошли с самого начала. Несмотря на срочно предпринятое кесарево сечение, ребенок оказался мертворожденным. Рои никогда не видела свою мертвую дочь. Именно тогда и прозвучали вполне предсказуемые упреки Смолли. Что-то в организме Рои было не так, и это и привело к мертворождению, а это «не так» было каким-то образом связано с ее прежним образом жизни проститутки — видимо, она слишком много трахалась в прошлой жизни.

В один прекрасный день, без всяких предварительных объявлений, Рои снова появилась в своем окне на Бергстрат; тогда-то Харри и узнал о разрыве Рои с англичанином и рождении мертвого ребенка. (До тех пор Рои о своем англичанине говорила только хорошее.)

На следующее Рождество она снова поехала в Клостерс и опять остановилась в «Чеса Гришуна», но больше в это горнолыжное местечко она никогда не приезжала. Хотя там не было ни Ричарда Смолли, ни его неврастенического сынка, сведения о том, кто такая Рои, видимо, дошли и сюда. В непредсказуемых ситуациях, которых она и предвидеть не могла, к ней относились не как к разведенной жене, а как к бывшей проститутке.

Она клялась Харри, что как-то раз в вагончике подвесной дороги услышала чей-то шепот: «Шлюха Смолли». А в «Чеса» (где она каждый вечер ела в одиночестве) ей сделал непристойное предложение маленький лысый человечек в бархатном смокинге и ярко-оранжевом галстуке. Официант поднес Рои дарственный бокал шампанского от плешивого с запиской печатными буквами на английском.

СКОЛЬКО? — спрашивала записка. Она отослала шампанское назад.

Вскоре после этого последнего посещения Клостерса Рои прекратила работать в своем окне по уик-эндам. Еще через некоторое время она прекратила работать по ночам, а скоро стала покидать окно в середине дня — в то время, когда нужно было забирать дочку из школы. Так она всем говорила.

Другие проститутки с Бергстрат время от времени просили ее показать фотографии дочери. Они, естественно, понимали, почему никогда не видели предполагаемую дочь вблизи Бергстрат; большинство проституток держали в секрете от своих маленьких детей характер своей работы.

Проститутка, с которой Рои делила окно, особенно проявляла любопытство, и Рои обзавелась фотографией для показа. Счастливая маленькая девочка лет пяти-шести на коленях Рои, судя по всему, за семейным обедом. Это, конечно, была одна из внучек доктора Босмана; только Харри Хукстра знал, что фотография была снята за одним из пасхальных обедов в доме Босманов.

Вот она-то и была дочерью, чье отсутствие на похоронах проститутки было так заметно. И некоторые из проституток в этом пестром собрании просили Харри напомнить им имя отсутствующей дочери; имя было довольно редкое. Помнил ли его Харри?

Конечно помнил: Чеса.

После похорон Рои на своеобразных поминках (потому что старая миссис Босман, платившая за это, верила в поминки) имя мертворожденной дочери повторялось среди проституток достаточно часто, и потому старая вдова подошла к Харри. (Он неловко пытался избавиться от сваренного вкрутую яйца, которое не хотел есть; в яйце было что-то вроде икры.)

«Кто такая Чеса?» — спросила старая миссис Босман.

Харри рассказал ей всю историю. История эта до слез тронула миссис Босман; старушка оказалась вовсе не глупой.

«Я, конечно, знала, что мой дорогой муж ходит к проститутке, — призналась она Харри, — но я смотрю на это так: она отнеслась ко мне по-доброму… и не дала ему умереть на улице!»

За несколько лет до своей гибели Рои Долорес свела ежегодные каникулы к одному выезду в теплые места в апреле или мае. Рождество в последние годы она проводила у Босманов, где было столько внуков, что Рои приходилось покупать множество подарков.

«Все равно это дешевле, чем ездить в горы», — сказала она Харри. А в одну темную зиму — последняя зима Рои перед ее убийством — Рои попросила Харри присоединиться к ней во время ее весенних каникул на условиях «расходы пополам».

«Ты любишь книги про путешествия, — сказала она, поддразнивая его. — Ты выбери место, а я уж положусь на тебя».

Как бы ни были сильны чары этих разведенных отцов, она наконец устала вечно проводить каникулы с их квелыми сыновьями.

Харри давно уже представлял себе путешествие с Рои, но ее приглашение смутило и застало его врасплох. Первое место, в котором ему хотелось бы побывать с Рои, был Париж. (Представить себе только поездку в Париж с проституткой!)

Харри начал делать выписки на полях своих книг о путешествиях и подчеркивать ключевые предложения, касающиеся подходящих отелей. Одним из первых отелей в списке Харри был «Дю Ки-Вольтер», тот самый, где Тед снял фотографию с Марион и ножками Томаса и Тимоти. Но отзывы об отелях «Де Л'Аббе» или «Дюк де Сен-Симон» были лучше, чем о «Дю Ки-Вольтер». Харри решил, что ему хотелось бы остановиться где-нибудь в районе Сен-Жермен-де-Пре, а что касается отеля, то его пусть выбирает Рои.

Харри принес в комнату Рои на Бергстрат свои путеводители по Парижу, испещренные его подчеркиваниями и надписями на полях. Ему пришлось подождать на улице, пока она закончит с клиентом.

— Ах, Харри! — воскликнула она. — Ты хочешь отвезти старую шлюху в Париж? Апрель в Париже!

Никто из них не был в Париже. Из этого все равно ничего бы не получилось. Харри мог представить себе, что Рои понравятся Нотр-Дам, и Тюильри, и антикварные лавки, о которых он только читал; он мог представить себе, как она, счастливая, под руку с ним идет по Люксембургскому саду. Но вот в Лувре вообразить ее он не мог. В конечном счете, ведь она жила в Амстердаме, но не разу не была в Рийксмузеум! Как мог Харри взять ее в Париж?

— Вообще-то не думаю, что мне удастся уехать, — уклончиво сказал он. — В де Валлене апрель трудный месяц.

— Тогда мы поедем в марте, — сказала ему Рои. — Поедем в мае! Какая проблема?!

— Я думаю, что я вообще не смогу поехать, Рои, — признался ей Харри.

Проститутки привычны к отказам; отказы не обескураживают их.

Получив известие об убийстве Рои, Харри оглядел ее комнату на Бергстрат в поисках путеводителей — Рои так и не вернула их. Они были втиснуты на узенькую полочку в туалете.

Еще он заметил, что убийца укусил Рои, а то, как бесцеремонно было сброшено с кровати ее тело, наводило на мысль, что в этом убийстве не было ничего ритуального. Ее, скорее всего, задушили, но синяков от пальцев у нее на шее не обнаружилось; это свидетельствовало, что ее задушили, обхватив за шею всей рукой, а не ладонью, подумал haafdagent.

Тогда он обратил внимание и на стенной шкаф с туфлями, стоявшими носками наружу; пара туфель выбивалась из этого ряда (валялась отдельно), в середине которого было пустое место, достаточное для того, чтобы туда поместилась еще одна пара.

«Черт! Здесь был свидетель!» — решил тогда Харри.

Он знал, что Рои была одной из немногих проституток, которая могла проявить сочувствие к начинающим товаркам. Еще ему было известно, как она это делала: она позволяла начинающим наблюдать за ней с клиентом, чтобы узнать, что от них требуется. Не одну девушку прятала она в своем стенном шкафу. Харри узнал о методе Рои на одном из собраний для начинающих в «Красной нити». Но Рои уже давно не ходила на эти собрания; Харри даже не был уверен, проводятся ли там еще собрания для начинающих проституток.

В открытых дверях комнаты Рои сидела, рыдая, девушка, обнаружившая ее тело. Звали ее Аннеке Сметс. Она была излечившейся героиновой наркоманкой, по крайней мере ей удалось убедить Рои в том, что она излечилась. Аннеке Смете не была одета для работы в окне; обычно она надевала кожаный топ, а теперь он висел в стенном шкафу, где Харри видел его.

Сейчас сидящая в дверях Аннеке выглядела простоватой и растрепанной. На ней был мешковатый черный свитер с растянутыми рукавами и джинсы с дырами на обоих коленях. Никакой косметики на ней не было, даже губы остались ненакрашенными, а волосы были грязны и стояли торчком. Единственной развратной деталью в этой простоватой девушке была татуировка в виде молнии (хотя и маленькой) с внутренней стороны запястья.

— Похоже, кто-то наблюдал за этим из стенного шкафа, — начал Харри.

Не прекращая рыдать, девушка кивнула.

— Да, вроде бы.

— Может, она давала урок какой-нибудь начинающей? — спросил Харри у Аннеке.

— Я такой не знаю, — сказала рыдающая девушка.

Так Харри Хукстра (еще до того, как свидетельские показания Рут Коул были доставлены в полицейский участок на Вармусстрат) начал подозревать, что у этого убийства был свидетель.

— Господи! — вдруг воскликнула Аннеке. — Никто же не забрал ее дочку из школы! Кто скажет ее дочери?

— Ее уже забрали, — солгал Харри. — Ее дочери уже сказали.

Но правду он сказал несколько дней спустя, когда его лучший друг из детективов, Нико Янсен, захотел перекинуться с Харри парой слов — наедине. Харри знал, о чем будет эта «пара слов».

На столе Янсена лежали путеводители по Парижу. На всех книгах Харри Хукстра написал свое имя. Нико Янсен открыл один из путеводителей на странице, где говорилось об отеле «Дюк де Сен-Симон». На полях Харри написал: «Самый центр Фобур Сен-Жермен, замечательное место».

— Это твой почерк, Харри? — спросил его Янсен.

— Мое имя написано на обложке, Нико. Ты что — не заметил моего имени? — спросил своего друга Харри.

— Ты собирался с ней в путешествие? — спросил детектив Янсен.

Харри был полицейским более трех десятилетий, но только теперь он понял, что значит быть подозреваемым.

Харри объяснил, что Рои часто путешествовала, а он, Харри, он только книги читал. Он давно уже давал ей свои путеводители, сказал Харри. Она часто спрашивала у него совета — куда ей поехать и что там посмотреть.

— Но у тебя не было связи с Рои, а? — спросил Нико. — Ты с ней никогда не путешествовал?

— Нет, никогда, — ответил Харри.

Вообще-то полицейским всегда нужно говорить правду, это правильно. У Харри не было связи с Рои, и он никогда не путешествовал с ней. Это было правдой. Но полицейским вовсе не обязательно знать все. Нико Янсену вовсе не обязательно было знать, что Харри боролся с искушением. Изо всех сил боролся!