Женщины сержанта Хукстры обычно выражали свое неудовольствие нежеланием Харри бриться; то, что он был явно лишен тщеславия, возможно, и привлекало к нему поначалу женщин, но в конце концов они воспринимали его невнимание к собственному лицу как знак того, что он безразличен к ним. Когда щетина на его лице начинала напоминать бороду, он ее сбривал; Харри не нравились бороды. Иногда он брился через день, иногда — только раз в неделю; случалось, он вставал ночью и брился, чтобы женщина, которая лежала с ним в постели, проснувшись утром, увидела другого мужчину.

Такое же безразличие демонстрировал Харри и к своей одежде. Работа Харри состояла в ходьбе. Он носил жесткие, удобные шиповки; единственными подходящими для него брюками были джинсы. У него были короткие кривые ноги, плоский живот и задница как у мальчишки, совсем никакая. От поясницы вниз он был сложен, как Тед Коул, — крепко сбитый, ничего лишнего, — но верхняя часть его тела была более развита. Каждый день он ходил в гимнастический зал, и грудь у него была колесом, как у штангиста, но, поскольку обычно он носил свободные рубашки с длинными рукавами, посторонний человек ни за что бы не догадался, какой он сильный и мускулистый.

Рубашки были единственной цветастой частью его гардероба; большинство его женщин говорили, что рубашки у него слишком уж цветастые или по меньшей мере броские. Он любил рубашки, на которых «много чего всякого», как он сам любил говорить. Такие рубашки никогда не носят с галстуками, но Харри, так или иначе, почти никогда не носил галстуков.

Редко он надевал и полицейскую форму. В де Валлене его знали не меньше чем самую яркую из проституток, долгие годы просидевшую в своем окне; каждый рабочий день или каждую ночь он не меньше двух-трех часов проводил на ногах в своем квартале.

Пиджакам он предпочитал штормовки или что-то на любую погоду, всегда темное, одноцветное. У него была старая кожаная куртка на теплой шерстяной подкладке, но все его куртки, как и рубашки, были свободными. Он не хотел, чтобы под ними был виден его «вальтер» девятого калибра, который он носил в наплечной кобуре. Только в сильный дождь надевал он бейсбольную кепочку; он не любил шляп и никогда не носил перчаток. Одна из бывших подружек Харри говорила, что одевается он как «типичный головорез».

Волосы у него были темно-каштановые, но уже с сединой, и Харри относился к ним с такой же небрежностью, как и к своей щетине. Он стригся очень коротко, а потом отпускал их до бесконечности.

Что касается его формы, то в первые четыре года службы, когда он работал на западе Амстердама, он надевал ее гораздо чаще. Квартира его так и осталась в том районе, и не менял он ее не из-за лени, а потому что ему нравилась роскошь двух каминов, один из которых был в его спальне. Его главными слабостями были дрова и книги; Харри любил читать у огня, а книг он накупил столько, что переехать куда-либо было для него непосильной задачей. И потом, на работу и обратно он любил ездить на велосипеде; ему хотелось, чтобы между его домом и де Валленом пролегало некоторое расстояние. Хотя в квартале красных фонарей его знала каждая собака и его фигуру легко узнавали на переполненных улицах (потому что настоящим его кабинетом был де Валлен, «маленькие стены» которого были хорошо знакомыми ящиками его настоящего письменного стола), Харри Хукстра был мизантропом.

Женщины Харри, помимо всего прочего, жаловались на его замкнутость. Он предпочитал читать, а не слушать. А что касается разговора, то Харри предпочитал растопить камин, лечь в кровать и смотреть на отблески огня на потолке и стенах. Еще он любил читать в кровати.

Харри спрашивал себя: неужели это только его женщины ревнуют к книгам? Он считал, что это их главная глупость. Как можно ревновать к книгам? Эта ревность казалась ему еще более глупой, если он знакомился с ревнивой женщиной в книжном магазине. Харри со многими своими женщинами познакомился в книжных магазинах; с другими (хотя в последнее время все реже) он знакомился в гимнастическом зале.

Харри ходил в гимнастический зал на Рокин, куда водил Рут Коул ее издатель Маартен Схаутен. В пятьдесят семь сержант Хукстра был староват для большинства ходивших туда женщин. (Он уже никогда больше не станет без толку домогаться молодых женщин до тридцати, которые говорили ему, что он в отличной форме для парня «его лет».) Правда, не так давно он подцепил одну из женщин, работавших в гимнастическом зале инструктором по аэробике. Харри ненавидел аэробику — он занимался исключительно тяжелой атлетикой. За день сержант Хукстра проходил столько, сколько другие проходили за неделю, а то и за месяц. И он всюду ездил на своем велосипеде. На кой черт ему нужна была эта аэробика?

Инструкторша была привлекательной женщиной под сорок, но до самозабвения и по-миссионерски преданной своему делу; неудача, которую потерпела она, попытавшись обратить Харри в свою аэробическую веру, сильно задела ее, и ни одна из женщин Харри на его памяти не возражала так упорно против его чтения. Инструкторша по аэробике не была читательницей и — как и все женщины Харри — отказывалась верить, что у него никогда не было секса с проститутками. Уж искушение-то у него наверняка возникало.

«Искушение» у него возникало постоянно, хотя с каждым годом сила этого искушения уменьшалась. За его почти сорокалетнюю карьеру полицейского раза два-три у него возникало и искушение убить человека. Но сержант Хукстра никого не убивал и не занимался сексом с проститутками.

Но конечно, все как одна подруги Харри без всякого энтузиазма относились к его отношениям с этими женщинами в окнах и — во все возрастающих количествах — на улицах. Он был человеком улицы, сержант Хукстра, что, возможно, в огромной степени и определило его любовь к чтению и огню в камине; то, что он был человеком улицы в течение почти сорока лет, явно сыграло свою роль в его желании переехать за город. Городами — любыми городами — Харри Хукстра наелся.

Только одна из его подруг любила читать так же, как и он, вот только книги она читала не те; из женщин, с которыми спал Харри, она была ближе всех к положению проститутки. Она работала юристом, оказывала добровольную помощь организации проституток, называла себя либеральной феминисткой и как-то раз сказала Харри, что «идентифицирует» себя с проститутками.

Организация, боровшаяся за права проституток, называлась «De Rode Draad» («Красная нить»); в то время, когда Харри познакомился с этой женщиной, «Красная нить» скрепя сердце пошла на сотрудничество с полицией. В конечном счете и «Красная нить», и полиция были озабочены безопасностью проституток. Харри всегда недоумевал, почему же это сотрудничество оказалось таким непрочным.

Но члены комитета «Красной нити» с самого начала действовали ему на нервы; кроме воинствующих проституток и экс-проституток в комитете состояли женщины (вроде его подружки-юриста), которые с самого начала показались ему непрактичными феминистками; их волновало главным образом превращение организации в движение за эмансипацию проституток. Харри с первого дня знакомства полагал, что «Красная нить» должна меньше заниматься говорильней, а больше — зашитой проституток от опасностей их профессии. И тем не менее он предпочитал проституток и феминисток другим членам комитета, напоминавшим ему профсоюзных деятелей и типов, которых Харри называл «специалистами по выбиванию субсидий».

Юриста звали Наташа Фредерикс. Две трети женщин, работавших на «Красную нить», были проститутками или экс-проститутками; на заседаниях непроститутки (вроде Наташи) не получали права слова. «Красная нить» платила два с половиной жалованья четырем сотрудникам; все остальные работали на добровольной основе. Харри тоже был добровольцем.

В конце восьмидесятых между полицией и «Красной нитью» было больше взаимодействия, чем теперь. Во-первых, организация не смогла привлечь в свои ряды иностранных проституток (не говоря уже о «нелегалках»), а проституток-нидерландок в окнах на улицах почти не осталось.

Наташа Фредерикс больше не сотрудничала на добровольной основе с «Красной нитью» — она была разочарована. (Наташа теперь называла себя «экс-идеалисткой».) Они с Харри познакомились на проводившемся по четвергам регулярном дневном собрании для начинающих проституток. Харри считал, что эти собрания — вещь полезная.

Он сидел в дальнем углу комнаты и молчал, если только кто-то не обращался к нему с прямым вопросом; его представляли начинающим проституткам как «одного из наиболее лояльных полицейских», и новых девушек побуждали поговорить с ним, когда рутинное собрание заканчивалось. Одной из старожилок была Долорес де Рёйтер, или «Красная» Долорес, — под этим именем ее знали Харри и все в квартале красных фонарей. Рои Долорес работала проституткой в де Валлене, а позднее на Бергстрат гораздо дольше, чем Наташа Фредерике работала юристом.

Рои всегда говорила начинающим девушкам, что первым делом нужно добиться, чтобы у клиента встал. Она не шутила. «Если парень вошел к тебе в комнату — я имею в виду первую секунду, когда он перешагнул через порог, — то у него должна быть эрекция». Если у него нет эрекции, предупреждала Рои новеньких, то, может быть, он пришел не для секса. «И никогда не закрывайте глаза, — предупреждала Рои новеньких. — Некоторые парни просят, чтобы вы закрывали глаза. Никогда не делайте этого».

Ничего неприятного или даже разочаровывающего в сексуальных отношениях с Наташей Фредерикс не было, но сильнее всего Харри запомнил их споры о книгах. Наташа была прирожденной спорщицей, а Харри не любил спорить, но ему нравилось иметь подругу, которая читает не меньше его, пусть и неверные книги. Наташа не читала художественную литературу — она предпочитала трактаты социальной направленности. По большей части это были фантазии левого толка, призывающие изменить мир. Харри не верил, что мир (или человеческую природу) можно изменить. Работа Харри состояла в том, чтобы понимать и принимать существующий мир; ему нравилось думать, что, может быть, он сделал этот мир чуточку безопаснее.

Он читал романы, потому что находил в них наилучшие описания человеческой природы. Писатели, которых Харри ценил больше всего, никогда не говорили, что даже наихудшее в человеческом поведении исправимо. Они могли нравственно не одобрять того или иного персонажа, но никогда не пытались изменить мир; они были всего лишь рассказчиками, и их истории были получше, чем у других; а в хороших романах рассказывались истории о героях, казавшихся достоверными. Романы, которые любил Харри, — это были запутанные истории, приключающиеся с настоящими, живыми людьми.

Он не любил детективные романы или так называемые триллеры. (Он либо слишком быстро разгадывал сюжет, либо персонажи были неправдоподобны.) Он никогда не зашел бы в книжный магазин и не попросил бы показать ему классику или новейшую художественную литературу, но классику и современную литературу он читал гораздо чаще, чем какую-либо иную литературу, хотя все романы, которые он читал, имели вполне традиционную композиционную структуру.

Харри не возражал против юмора в книгах, но если они были только комедийными (или всего лишь сатирическими), то Харри чувствовал себя так, словно его обманули. Он любил социальный реализм, но только если писатель не был вовсе лишен воображения, только если история была достаточно закручена, чтобы он постоянно пытался предугадать, что случится дальше. (Скажем, роман о разведенной женщине, которая проводит уик-энд в курортном отеле, где встречает мужчину и воображает, что у нее с ним роман, хотя никакого романа в действительности нет; после этого она просто возвращается домой — роман с таким сюжетом не мог удовлетворить сержанта Хукстру.)

Наташа Фредерикс сказала, что у Харри «эскапистский» подход к романам, а Харри был искренне убежден, что это Наташа эскапистка, что это она бежит от мира, читая идиотскую тягомотину, порожденную досужими вымыслами о том, как его изменить.

Из современных писателей самым любимым у сержанта Хукстры была Рут Коул. Наташа и Харри спорили о Рут Коул больше, чем о любом другом авторе. Женщина-юрист, которая на безвозмездной основе предлагала свои услуги «Красной нити», потому что, по ее словам, она идентифицировала себя с проститутками, утверждала, что истории Рут Коул «слишком уж странные»; женщина, которая боролась за права проституток, но которой не разрешалось выступать на заседаниях организации, заявляла, что сюжеты романов Рут Коул «неправдоподобны». Более того, Наташе вообще не нравились сюжеты. Реальный мир (который она с такой страстью жаждала изменить), по словам Наташи, не имел никакого видимого сюжета.

Наташа, которая (как и Харри) в один прекрасный день оставила свою деятельность в «Красной нити», потому что организация проституток представляла менее двадцатой части активных проституток города Амстердама, обвиняла Рут Коул в том, что та, на ее взгляд, «нереалистична». (В то время, когда Харри и Наташа оставили свою безвозмездную работу в «Красной нити», четверговые дневные собрания для начинающих проституток собирали менее пяти процентов новичков де Валлена.)

— Рут Коул куда более реалистична, чем ты, — говорил Харри Наташе.

Они разорвали отношения, потому что Наташе в Харри недоставало амбиций. Он даже не хотел быть детективом, ему вполне хватало звания обычного участкового. На самом деле Харри необходимо было находиться на улицах. Если он не бродил по улицам, по своему настоящему кабинету, то он вовсе не чувствовал себя полицейским.

На том же этаже, где находился официальный кабинет Харри, располагался кабинет и у детективов; кабинет был набит компьютерами, за которыми они проводили основную часть времени. Лучшим другом Харри среди детективов был Нико Янсен. Нико любил поддразнивать Харри — он любил говорить, что последнее убийство проститутки в Амстердаме, а именно убийство Долорес де Рёйтер в ее комнате с окном на Бергстрат, было разгадано с помощью компьютера в компьютерной комнате детективов, но Харри был стреляный воробей.

Харри знал, что на самом деле убийство проститутки разгадал таинственный свидетель; именно анализ свидетельских показаний (которые были направлены не кому-нибудь, а именно ему), проведенный Харри, подсказал Нико Янсену, кого ему нужно искать в его хваленом компьютере.

Но их споры не выходили за пределы товарищеской подначки. Убийца был найден, а это главное, сказал Нико. Но Харри до сих пор интересовал именно этот свидетель, и ему не нравилось, что его свидетель ускользнул от него. Харри это тем более выводило из себя, что он был абсолютно уверен: он видел ее — видел на самом деле, и все же она ускользнула от него!

Средний ящик стола сержанта Хукстры порадовал его; тут не нашлось ничего, что ему надо было бы выкидывать. Здесь лежали дюжина старых авторучек и несколько ключей, неведомо откуда взявшихся, но его сменщик, может быть, получит удовольствие, пытаясь выяснить, что открывают эти ключи. Еще там лежал комбинированный штопор с открывашкой пивных бутылок — даже в полицейском участке таких вещей всегда не хватает — и чайная ложка (не очень чистая, но ее всегда можно помыть — было бы желание). Никто не знает, когда его прихватит простуда и понадобится ложка, чтобы принять лекарство, подумал Харри.

Он собирался было закрыть ящик, оставив его содержимое как есть, когда его внимание привлек предмет еще более бесполезный. Это была отломанная ручка от нижнего ящика стола, и никто, кроме Харри, не знал, насколько полезен этот маленький инструмент. Он идеально подходил для чистки его шиповок — Харри соскребывал им собачье дерьмо, случись ему наступить на таковое на улице. Но сменщик Харри вряд ли поймет всю ценность этого предмета.

Взяв одну из ручек, Харри написал записку и, перед тем как закрыть средний ящик, положил ее туда: НЕ ЧИНИ НИЖНИЙ ЯЩИК, А СОХРАНИ ОТЛОМАННУЮ РУКОЯТКУ. ОТЛИЧНАЯ ВЕЩЬ, ЧТОБЫ СОСКРЕБЫВАТЬ СОБАЧЬЕ ДЕРЬМО С ПОДОШВ. ХАРРИ ХУКСТРА.

Вдохновленный таким почином, Харри вытащил три боковых ящика стола по порядку, начиная с верхнего. В первом из них лежала речь, которую он написал для членов организации «Красная нить», но так никогда и не произнес. Она была посвящена проблемам несовершеннолетних проституток. Харри неохотно принял предложение организации, согласно которому легальный возраст проституток понижался с восемнадцати лет до шестнадцати.

«Никому не нравится, чтобы малолетки работали проститутками, — начиналась речь Харри, — но мне еще меньше нравится, когда малолетки работают в опасных местах. Малолетки так или иначе становятся проститутками. Многие владельцы борделей согласны принимать проституток, которым только-только исполнилось шестнадцать. Важно то, чтобы шестнадцатилетка могла пользоваться теми же социальными и медицинскими услугами, которые есть в распоряжении проституток постарше, и не боялась, что ее выдадут полиции».

Произнести эту речь Харри помешала вовсе не трусость; Харри и раньше высказывал мнения, противоречащие «официальному» мнению полиции. Просто его воротило от самой этой идеи: позволять шестнадцатилеткам становиться проститутками только потому, что ты не можешь им помешать стать проститутками. Пусть мы принимаем реальный мир таким, какой он есть, и притом пытаемся сделать его максимально безопасным — но даже такой социальный реалист, как Харри Хукстра, признал бы, что определенные моменты вгоняют его в депрессию.

Он не произнес эту речь потому, что в конечном счете она не принесла бы никакой практической пользы малолетним проституткам, точно так же, как четверговые собрания для начинающих проституток не приносили никакой практической пользы их подавляющему большинству. Они не посещали или не хотели посещать эти собрания; впрочем, скорее всего, они просто не знали, что такие собрания проводятся, а если бы и знали, то это вряд ли их заинтересовало бы.

Но, возможно, написанная им речь будет полезна тому полицейскому, который после него сядет за этот стол, подумал Харри и оставил речь там, где она лежала.

Что касается среднего из трех боковых ящиков, то поначалу Харри заволновался, увидев, что ящик пуст. Он смотрел внутрь ящика с удивлением человека, ограбленного в полицейском участке, но потом вспомнил, что ящик этот был пуст практически всегда. Сам стол являл собой свидетельство того, как мало сержант Хукстра им пользовался! А так называемая разборка стола, в сущности, имела одну цель: незаконченное дело, которое — вот уже пять лет — Харри добросовестно хранил в самом нижнем ящике. С его точки зрения, это было единственное уголовное дело, мешавшее ему уйти на пенсию.

Поскольку ручка от нижнего ящика была отломана и превратилась в специальный инструмент для очистки собачьего дерьма с подошв, ему теперь пришлось открывать этот ящик с помощью своего перочинного ножа. Папка со свидетельскими показаниями об убийстве Рои Долорес была разочаровывающе тонка, отчего можно было прийти к неправильному выводу, будто сержант Хукстра редко и невнимательно читал и перечитывал ее содержимое.

Харри знал толк в сложных сюжетах, но он отдавал предпочтение историям с нормальной хронологией. Если свидетель обнаруживается после того, как полиция арестовала убийцу, в этой истории все через жопу. В настоящей истории ты сначала должен был найти свидетеля.

Рут Коул знала больше, чем искавший ее полицейский. Ее дело расследовал старомодный читатель.