Я посидел с Кити недолго, потому что мне не терпелось узнать, как дела у Этьена и Франсуазы. Кити остался на пляже, поскольку считал, что он, бедняга, еще не готов показаться людям на глаза. Большое потрясение — столько бороться за право заниматься рыбной ловлей, чтобы потом вляпаться в такую историю! Он чувствовал себя особенно виноватым, потому что оказался одним из немногих, кто избежал отравления. Я пытался уговорить его, чтобы он не сходил с ума окончательно, ведь он вряд ли виноват в том, что у него хорошая иммунная система, но это не помогло.

Когда я увидел, что творится в доме, то в душе порадовался, что Кити остался на пляже. От всего происходившего здесь ему стало бы только хуже. Я и понятия не имел, что последствия отравления были столь тяжелыми, и решил, что Кити тоже не отдавал себе в этом отчета, иначе он бы вернулся в лагерь, чтобы помочь остальным.

Проход вдоль кроватей до самой середины был заставлен свечами. Их поставили там, по-видимому, для того, чтобы их не сшибли корчившиеся на кроватях люди. Кислый запах рвоты ощущался даже сквозь дым от горящего воска. В помещении не утихали стоны. Никто, вероятно, не стонал беспрерывно, просто стоны одних перекрывались стонами других людей, и поэтому звук не смолкал. Каждый, казалось, говорил на своем родном языке. Знакомые мне слова в невнятном бормотании, наполнявшем дом, придавали ситуации еще более сюрреалистический характер. Люди просили воды или хотели, чтобы им с груди стерли рвоту. Когда я проходил мимо Джессе, он ухватился за мою щиколотку и умолял меня отвести его в душевую хижину.

— У меня тут все ноги в дерьме, — задыхаясь, выговорил он. — Все! Посмотри!

Я увидел, как между кроватями сновали Кэсси и Моше, не в силах удовлетворить просьбы всех. Заметив меня, Кэсси сделала отчаянное движение руками и спросила:

— Они умирают?

Я отрицательно покачал головой.

— Откуда ты знаешь, Ричард?

— Они не умирают.

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю. — Я снова покачал головой. — Тебя зовет Джессе.

Кэсси побежала к своему другу, а я пошел дальше по проходу к Этьену и Франсуазе.

Франсуазе было хуже всех — так мне показалось. Этьен спал, я предположил, что он, наверное, в бессознательном состоянии, но он дышал ровно, и его лоб был не таким уж горячим. Франсуаза была в сознании и испытывала дикую боль. Позывы накатывались регулярными волнами — примерно каждые шестьдесят секунд. Она не кричала, как другие, а лишь кусала нижнюю губу. На животе ее виднелись царапины от ногтей.

— Перестань, — твердо сказал я, после того как она закусила губу чуть не до крови.

Она посмотрела на меня невидящими глазами:

— Ричард?

— Да. Ты же поранишь себе рот… Не надо.

— Больно.

— Я понимаю, но… Вот. — Я сунул руку в карман и вытащил сигареты. Затем оторвал от пачки верх и сплющил его. — Кусай лучше это.

— Все равно больно.

Я убрал с ее лица взмокшие волосы:

— Я знаю, но так ты сохранишь свои губы.

— Ого. — Она сделала слабую попытку выразить удивление. Она бы улыбнулась, если бы ей не помешала новая волна боли.

— Что происходит, Ричард? — спросила она после того, как ее мышцы расслабились.

— У тебя пищевое отравление.

— Я имею в виду, какая сейчас обстановка.

— Ну… — Я окинул взглядом дом. Я не знал, как ответить, чтобы не напугать ее. — Людей рвет и… Здесь Моше с Кэсси.

— Ты думаешь, это опасно?

— Нет, нет, — ответил я, ободряюще рассмеявшись. — Завтра тебе станет гораздо лучше. Ты будешь в полном порядке.

— Ричард…

— Да?

— Когда мы с Этьеном были на Суматре, один человек умер, съев несвежего омара.

Я медленно кивнул:

— Да, он, наверное, съел его целиком, а ты ведь съела только небольшой кусочек, поэтому с тобой будет все в порядке.

— Правда?

— Конечно.

Она вздохнула.

— Хорошо… Ричард, я хочу воды… Принеси мне, пожалуйста.

— Конечно. Я вернусь через две минуты.

Когда я встал, у нее снова началась рвота. Мгновение я наблюдал за ней, не зная, уйти мне или подождать, пока боли не прекратятся, а потом побежал к выходу, не обращая внимания на доносившиеся отовсюду вопли.