17. Терпимость «ноль»
Много воды утекло, пока дело не попало в суд, и конца-края видно не было. Работать я не мог, поэтому взял отпуск за весь год и месяц просидел дома. Ким составила мне компанию: ее застукали, когда она залезала в кассу, и уволили из булочной. Мы сидели дома и курили сигарету за сигаретой. До этого я никогда не курил, хотя бы потому, что дома у меня курили все. Мне не нравились курильщики, сигареты я называл «пидореты», и мне казалось, что их курят только пидоры и грязный, прогорклый, смолистый дым окутывает их.
И вот, пожалуйста, я сам закурил.
Никогда еще я не чувствовал себя таким опущенным, таким опустошенным. Сидеть, смотреть телик – вот и все, на что меня хватало. Ким беспрерывно говорила, повествуя исключительно о своих парнях. В итоге я перестал понимать, что она говорит, не мог разобрать слов, и единственное, что я слышал, было беспрерывное эээууууэээээуууу-уэээээууу – монотонный носовой звук на заднем плане. Такой вот непрекращающийся, набивший оскомину саунд-трек к моей депрессии.
Куда бы я ни пошел здесь, в районе, даже выйдя в магазин, я чувствовал, как все смотрят на меня, и я знал, что они шепчут себе под нос:
– Тупорылый Стрэнг – животное, мутант, психопат пизданутый, насильник, падаль…
Выходил я как можно реже.
Но не мог же я всю жизнь просидеть взаперти. Меня это ужасно угнетало. Я пытался поддерживать контакты с пацанами по телефону, но Лексо и Оззи было не застать, они постоянно тусовались, устраивали махачи, ходили на вечеринки, как будто им по хую, что там произошло. Демпс, как и я, засухарился. Услышав мой голос по телефону, он вешал трубку. Потом он перестал подходить, а вскоре и вовсе отключил линию.
Я чувствовал себя узником этого грёбаного психдома. Днем меня доставала Ким, но депрессия примирила меня с ее нытьем, к тому же это еще была хуйня по сравнению с тем цирком уродов, представления которого начинались, когда мама приходила от стариков, у которых она работала, а отец возвращался из магазина Джона Мензиса. Он обычно приходил попозже, так как при первой же возможности брал сверхурочные. К счастью, Бернард наконец-то снял квартиру, зато Тони захаживал к нам частенько.
Однажды папа вернулся с работы в особенно приподнятом настроении.
– Поймал тут одного малолетнего ублюдка, хотел спереть комиксы. Он сразу в слезы, разревелся, знаешь-понимаешь. С этого все и начинается, Вет, вот они – уголовные элементы, знаешь-понимаешь.
– Несчастный малыш…
– Я ему говорю, ты, говорю, еще не вырос, а уже обманываешь, воруешь. А сам еще от горшка два вершка, знаешь – понимаешь!
– Какая до-са-а-да… – застонала Ким, – совсем еще ребенок…
– Да ну, не в этом дело, Ким. Я сделал это для его же блага. Психология, Ким, тут понимать надо, психология: отпустишь в первый раз – он так ничему и не научится. Доброта в строгости, знаешь-понимаешь, в строгости доброта. А что, надо было попросту отпустить его? А что если бы кто-нибудь увидел? Я бы потерял работу. Так надо было отпустить? Я тебя спрашиваю? Я должен был отпустить его?
– Нет… но… – запротестовала Ким.
– Никаких «но»! Если бы я лишился работы – что бы тогда с нами стало? Слава Богу, есть здесь хоть один человек, который может как следует справиться со своей работой! Знаешь-понимаешь!
Такой вот бред происходил беспрерывно.
Но хуже всего было то, что старик смотрел гребаный телик всю ночь напролет, создавалось впечатление, будто он вообще не спит. Страдая бессонницей, вызванной депрессией, я спускался в гостиную и находил его там бодающим ящик. Малейший шум с улицы, и он бросался к окну посмотреть, что там происходит. Он постоянно пополнял свои файлы и даже завел новую папку для жителей дома напротив.
Я решил еще раз ознакомиться с плодами его трудов.
23/8 МЭНСОН
Донна (17 лет): мать-одиночка
Соня (меньше полугода): дочь
Мне всегда жаль этих молоденьких девиц, хотя большинство из них идут на это ради квартиры, которую им выдают гребаные коммунисты из горсовета. Девица вполне приличная, ребенок всегда чистенький. В таких ситуациях обычно возникает опасность наркотиков, слишком много подонков увивается за девицами с квартирой.
Вердикт: возможная угроза наркотиков. Продолжать наблюдение.
Папа стал членом общества под названием «Муирхаус против наркотиков», председателем которого был Джеф – отец Брайана, а секретарем – Колин Кэссиди. Джеф, видимо, и не подозревал, во что он вписывается, когда принимал этих придурков.
– Я собираю информацию, да-да, у меня есть подробные файлы на многих жителей нашего района. Я pqtob предоставить их в распоряжение нашего общества в любой момент, – выпалил однажды мой папаша.
Общество против наркотиков стало для отца постоянным предметом для обсуждения.
– Я считаю, Джеф, что дела в Муирхаусе дошли до того предела, когда уже пора снять розовые очки и принимать серьезные меры. Выживать из района всякую шваль – это не решение, горсовет все равно засунет их обратно. Все, что нам нужно, – это пятеро молодцов с дробовиками, как у меня. Нужно просто пройтись по району и разнести их всех в клочья, знаешь-понимаешь, на корм собакам. Вот это я понимаю, так бы и поступили в нормальном мире.
– Э… да, Джон, – нервно отвечал Джеф, – но мыто живем в ненормальном мире…
– Кому ты это говоришь! Вот, пожалуйста, мой сын: работает, спец по компьютерам, а в районе на него смотрят как на прокаженного, и все из-за какой-то шлюхи. А вокруг ошиваются всякие джанки; копы их охраняют, а гребаный горсовет платит им пособие и носится как курица с яйцом! Дробовик – вот единственно правильное решение, дробовик, знаешь-понимаешь! И вот что я тебе еще скажу, Джеф: я бы прикончил всю эту шваль наркоманскую, а потом пошел бы прямиком в горсовет и расправился бы со всеми этими мудаками! Вот так, будь уверен! Наркоманы, матери-одиночки – всё это только симптомы болезни, да-да, всего лишь симптомы, знаешь-понимаешь. Источник же заразы заседает в городском муниципалитете. Ох, ублюдки, дождутся они у меня!
Идти мне было некуда, но, когда начинался этот бред, дома я тоже не мог находиться.
В итоге я рискнул и, выйдя из дома, сел на автобус до центра. Я прогуливался по Принцесс-стрит, когда мое внимание привлекли несколько огромных черных плакатов с большой белой Z посередине. Они были расклеены на щитах вдоль улицы со стороны сада.
На первом было написано:
ТЕРПИМОСТЬ «НОЛЬ»
Z.
У МУЖЧИНЫ НЕТ ТАКОГО ПРАВА.
Мне показалось, будто кто-то сильно ударил меня в живот: мне было не вздохнуть, казалось, кровь перестала поступать в голову. Я стоял на Прицесс-стрит, меня трясло.
– ЧТО ОНИ ПОНИМАЮТ! ОНИ ЖЕ НЕ ЗНАЮТ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ! ОНИ НЕ ЗНАЮТ, КАК ВСЕ БЫЛО! – неожиданно для себя заорал я, привлекая недоуменные взгляды украдкой посматривающих на меня торговцев и туристов, которые расступались, чтобы обойти меня. Группа японцев остановилась на несколько секунд, и один даже щелкнул меня на фотик, будто я уличный артист, разыгрываю перед ними представление.
– ИДИТЕ НА ХУЙ, УБЛЮДКИ УЗКОГЛАЗЫЕ! ПАЛАЧИ, МАТЬ ВАШУ! – заорал я. Они повернулись и поспешно ретировались, наверняка кроя меня по-японски.
Я успокоился и пошел дальше. Вдоль всей Принцесс –стрит были расклеены эти гребаные плакаты. Каждый слоган ракетой разрывал мне голову, но я не мог пройти мимо, не прочитав их:
ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЕ СИЛОЙ –ЭТО ПРЕСТУПЛЕНИЕ.
Z.
ЭТОМУ НЕТ ОПРАВДАНИЯ.
КОГДА ОНА ГОВОРИТ НЕТ –ЭТО ЗНАЧИТ НЕТ.
Z.
ЭТОМУ НЕТ ОПРАВДАНИЯ.
Были еще и другие, с фотографиями детей. Детей, которые уже имели несчастный опыт сексуального насилия, из чего следовало, что наш поступок сравним с тем, что эти больные уроды вытворяют с детьми… с тем, что произошло между мной и Гордоном там, в Южной Африке… когда я хотел пожаловаться, а он говорил, что я грязный мальчишка и мне никто не поверит…
НЕТ
Перебежав улицу, я оказался на Роуз-стрит и зашел в первый попавшийся паб. Молодой бармен взглянул на меня с опаской, видимо, он признал во мне одного из кэжуалсов. Я заказал двойной виски и зыпил залпом. С непривычки меня сразу стало мутить, пил-то я в основном только «Беке». Я оглядел пивнуху: все стены были обклеены фестивальными афишами, анонсами этих пиздошоу, на которые ходит одно мудачье. И тут я снова увидел плакат с литерой Z, двумя играющими девочками и надписью:
К ПЯТНАДЦАТИ ГОДАМ ОДНА ИЗ НИХ
УЖЕ ПОДВЕРГНЕТСЯ
СЕКСУАЛЬНОМУ НАСИЛИЮ
Z.
ЭТОМУ НЕТ ОПРАВДАНИЯ
Я прямо вылетел из паба и заглянул в следующий, пот лился с меня градом, в голове бил колокол. Я осмотрел стены – никаких Z.-плакатов. Я заказал виски и «Беке» и присел за столик в углу. В пабе было полно народу – время обеда. Я был настолько погружен в собственный мир, что не обращал внимания на окружавший меня гул голосов.
– Что, не отдыхается, Рой? – Я обернулся и увидел перед собой седого краснолицего мужика в костюме и при галстуке. Это был мистер Эдварде, мой босс, скорее даже, босс моего босса.
– Э… ну да…
– Я просто подумал, что на время отпуска ты мог бы найти место поэкзотичнее, чем ближайший к офису бар, – самодовольно ухмыльнулся он.
Я даже не сообразил, что нахожусь в двух шагах от работы. В «Скотиш Спинстерс» работали ужасно скучные уроды, я никогда не общался с этими тусклыми слизняками из среднего класса.
– Э… ну да…
– Да, простите, это Рой… ммм… Рой. Он работает в отделе Колина Спроула, – обратился Эдварде к здоровенной корове в костюме и с тоннами макияжа на лице; рядом стоял худой мужичишка в «двойке», с темными набриолиненными волосами и в усах.
Мы обменялись кивками.
– Рой и его ребята отлично справляются со своей миссией – вытащить нас из каменного века в новую, захватывающую эру безмятежности и новейших технологий, не так ли, Рой? – сказал он звучным театральным голосом, который является необходимой принадлежностью эдинбургского буржуа, желающего поупражняться в остроумии.
– Э… ну да… – протянул я под дружный смех.
– Так вы из команды Колина Спроула из отдела С. У.? – спросил набриолиненный мудак, как будто он чем-то недоволен. Что бы они ни говорили, этот резкий голос всегда звучит, как наезд. Мне хотелось ответить ему: нет, бля, я Рой Стрэнг. Рой Стрэнг, мать твою, из Хибз бойз. Мне захотелось разбить бутылку об его сраную башку и пропороть розочкой его чопорное брюхо.
Но я этого не сделал. С этим мудачьем у меня так: они не замечают меня, я не замечаю их. И тут я со всей ясностью понял: вот кого надо мочить. Не парней, которых мы метелим на матчах, не чувих, которых мы фачим, не собственных родителей, братьев и сестер, соседей, друзей, а вот этих уродов. Вместо этого мы хуячим друг друга, терроризируем своих, когда все дело в этих подонках. Хотя, с другой стороны, мы их просто не замечаем, даже когда они рядом.
– Ну да, Системное Управление… – все, что я мог сказать.
Системное Управление.
Почему я не мог больше выдавить ни слова? Почему, чтобы быть собой, мне необходимо находиться в своей среде? Почему я не мог поставить этот паб на уши, как я делал это в рабочей пивнухе в Говане? Почему я не мог наехать на них как следует теперь, когда они рядом, ведь знаю же, что пересрутся, суки, до смерти?
– У меня есть небольшой зуб на С. У. Вы знаете про систему посмертных выплат, которую устанавливали ваши ребята?
–Ну…
– Ну же, Том, – прервал его Эдварде, – Рой сейчас в отпуске, о работе ему говорить не хочется.
– Вы программист, Рой? – спросила меня корова в костюме.
– Ну да, системный аналитик.
– И вам нравится ваша работа?
– Ну да.
Да я ее ненавидел, эту работу гребаную.
Нет, не так. Ненавидеть сил не хватало. Работа была для меня просто местом, где ты сидишь целыми днями, потому что тебе за это платят. Находясь на работе, я дрейфовал в вакууме безразличия.
– Роя не так давно перевели из стажеров, не так ли, Рой? – осклабился Эдварде.
– Да-да, – ответил я, чувствуя, как что-то давит мне на грудь. В ушах как-то странно звенело, как после того, как выключишь телик. Я проглотил свой виски залпом. – Простите, я немного тороплюсь, – сказал я, поднимаясь. – У меня назначена встреча.
– Она, наверно, симпатичная – ты прямо так заторопился, – рассмеялся Эдварде.
Корова в костюме посмотрела на меня игриво, даже с легким оттенком кокетства, под которым она безуспешно пыталась скрыть свое презрение. Я выкатился из паба и пошел по улице к автобусной остановке – в ушах звенит –яйца звенят-мои
коки
мои
коки
Я делаю это для тебя, Рой. Я знаю – ты чувствуешь. Почему ты должен быть лишен сексуальных контактов? Я знаю, что ты чувствуешь, – я ходила на семинар «Сексуальность у инвалидов»… Я хочу, чтобы ты ощутил, Рой… Пусть говорят, что это не профессиональный подход, но ведь это будет нашей маленькой тайной. Я могу войти с тобой в контакт… твой член напрягается, когда я тебя так трогаю. Хочешь, я возьму его в рот? Хочешь?
Нет, Патриция, пожалуйста, не надо… не нужно мне этого…
– Вот что я сделаю, Рой. Я тебе отсосу…
Нет… кто-нибудь… помогите довольно
кончай
не надо
пожалуйста
кончай
ууууууууууууууффффффф
– Мммм… сдается мне, кто-то кончил! Ты контактируешь, Рой! Ты выкарабкаешься!
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
И опять я в лесу, один. Я вздрагиваю, заметив, что весь в крови; я залит кровью с ног до головы. Медленно и глубоко я втягиваю воздух и на несколько секунд задерживаю дыхание. Я не чувствую боли и не вижу ран. Это не моя кровь. Определенно не моя. Иду по темному следу в глубь леса, вдруг слышу какой-то шум: ломая ветки, кто-то движется мне навстречу через подлесок. Я бегу.
Бегу через кустарник, пока не натыкаюсь на тропу, которая ведет меня до берега озера. Озеро прекрасно. Я захожу в мягкие теплые воды и смываю кровь. Потом я выныриваю, выхожу из воды на жаркое солнце, иду дальше по следу к нашему лагерю и тут натыкаюсь на Сэнди; он выглядит ужасно растерянным.
– Рой! С тобой все в порядке? Какого черта, что там произошло?
– Сэнди… я не знаю… я зашел в лес, и вдруг мне стало плохо… Я согнулся, присел и вроде как потерял сознание, а очнулся весь в крови, как будто на меня напало какое-то животное, или еще кто… ничего не помню.
– Боже мой! Быстрее в лагерь! – Сэнди обхватил меня за плечи и придерживал, пока мы шли через лес.
Тут мы снова наткнулись на кровавый след.
– О черт! – вырвалось у меня. Мы взглянули наверх – на ветвях, лицом вниз, висело обнаженное тело мальчика-аборигена. Тело было прикрыто листвой и ветвями кустарника; глаза выбиты, гениталии изуродованы.
– О Боже! – произнес я. У меня было ощущение, будто мне засунули в рот кляп, эта странная сухость во рту, но в обморок я уже не падал. Только увидев заброшенные в кусты голубые штанишки, я понял, что это был наш знакомый мальчуган.
– Держу пари, это дело рук террористов, – задумчиво произнес Сэнди. – Я даже не осмелюсь обвинить в этом наших друзей аистов Марабу. Обрати внимание, глаза как будто выбиты клювом Марабу, а может, охотничьим ножом… купленным в лавке на Лейт Уок…
– О чем ты говоришь, Сэнди, это пиздец… его отыме-ли, врубаешься? Его отымели!
– Желтая карточка, мать вашу, строгое предупреждение, – простонал Сэнди.
Что за дерьмо? Что со мной происходит? Что случилось, когда я пришел домой из города, где мне встретились гондоны из офиса
вверх
вверх
вверх
Помню.
Я помню, что там было.
Я отлично все помню.
Когда я вернулся, казалось, дома никого нет. Потом со второго этажа стали доноситься голоса, хихиканье. Я пошел отлить и, проходя по коридору, услышал из комнаты Ким вздохи и стоны – кто-то забрался к ней в койку и выдавал ей по самые гланды. Сомневаться не приходилось – это был кто-то из местных. Я сделал себе тосты и врубил телик, приглушив звук, но сразу выключил – одна из девиц в сериале была похожа на нее.
Минут через двадцать спустилась Ким. Увидев меня, она испугалась, очевидно, она не слышала, как я вошел. Тут я понял, чего она так пересралась, – сразу за ней в гостиную вышел Тони. Он был в костюме и на ходу затягивал галстук.
– Хелло, Рой.
– Тони… – начал было я.
– Тони зашел на чашку чаю, – нервно захныкала Ким.
Ну да, зашел на чай, а ты ему и поебаться завернула.
– Мне на самом деле стало херово, – хмуро повел головой Тони, – это все обивка на новой машине – у меня на нее аллергия. Мутит, и все такое. Пришлось прилечь немного. И тут приходит эта цыпа, – он кивнул на Ким, – и давай меня щекотать.
Врать Тони умеет. При любой возможности он обманывал свою жену много лет. Он готов был трахнуть все, что движется.
– Я просто хотела помочь Тони, поухаживать…– неловко оправдывалась Ким.
Она не умеет врать.
Мы договорились опрокинуть по паре пива и пойти на матч на следующих выходных, предварительно созвонившись, после чего Тони свалил. Сидеть в гостиной и видеть перед собой Ким – это было выше моих сил. Ее тупая башка, похожая на огромную картофелину, ее вопиющий кретинизм были мне отвратительны. Я пошел наверх и, войдя в свою комнату, с удивлением обнаружил, что реву, обливаясь слезами.
И где это видано? Как так можно жить?
Раньше я никогда не плакал, с тех пор как был еще совсем маленьким. Плакать я отучился в детстве, когда Джон и Вет не обращали на слезы никакого внимания или даже лупили, так что плакать не имело смысла, – слезы не имели никакого эмоционального веса. Теперь мне было очень приятно, как будто я излечился. Я сдался, расслабился, и весь этот кошмар вытекал из меня со слезами. Это был не Рой Стрэнг.
Это был не топ-бой. Это был даже не Тупорылый Стрэнг. Я не понимал, кто я такой, мне было плевать.
До суда только однажды рискнул я выйти на улицу, чтобы навестить Элджина. Что заставило меня пойти к нему? – не знаю. Уже давно я перестал думать о нем как о своем брате, едва ли я вообще когда-либо испытывал к нему братские чувства, и мне было неприятно, когда Джон или Вет вспоминали о нем. Для меня он был не более чем существо, которое ходило под себя, пускало слюни и задавало вопросы на никому не известном, тайном языке.
И снова я шел по району, не чувствуя ног. Я видел, как все местные ублюдки, обитатели этой выгребной ямы, уставились на меня. Меня устраивало, когда вокруг все перешептывались и, показывая на меня глазами, говорили: «Кажуалс»; это означало, что со мной лучше не связываться, но теперь от них доносилось: «Насильник», а это было хуже, чем «Тупорылый».
Приехав в ИНТЕРНАТ ДЖОРДЖА ВЕНТУРЫ ДЛЯ ДЕТЕЙ С ОТКЛОНЕНИЯМИ, я увидел перед собой не то мужчину, не то мальчика, я не понял: это был человек без возраста. Голова его была невиданных размеров. Моя репа, картофелина Ким, даже тыква старика бледнели и казались ничтожными рядом с эдакой башкой. Элджин все так же без конца пускал слюни, даже больше, чем тогда. Я забыл, как он выглядит, забыл выражение его лица, может, я даже никогда и не смотрел на него. Такие дела: прожили в одном доме столько лет, а я так и не посмотрел ему в лицо. То есть я его, конечно, видел, но разглядеть его так и не потрудился. В лице его не осталось ничего человеческого. Элджин просто сидел на стуле и выстукивал по ляжкам монотонный ритм.
Говорить с ним я даже не пытался; у меня не возникло никакого желания испробовать формалистского кала, пройдя фэйковую процедуру, которую так называемые «специалисты» называют общением, терапией, важнейшим взаимодействием. Это не было нужно ни мне, ни Элджину. Я просто сидел и смотрел на него. Я не знал, где он витает, но, сидя перед ним, обдумывая свое положение, я понимал, что где бы он ни был, в таком дерьме, как я, он вряд ли окажется.
Накануне суда Джон и Вет понесли еще один удар. Мы узнали, что Ким залетела. Я подозревал Тони, но из районных парней Ким не вставил только ленивый, во всяком случае, такое складывалось впечатление. Ни ее в том вина: она была доверчивой, впечатлительной девочкой. Что за лесть? Она была просто толстокожей коровой, и такой твердолобой, что голову ее можно было поставить вместо бетонного столбика в многоэтажном гараже. Джон был в бешенстве:
– Чей он? Я тебя спрашиваю, Ким! Чей он, знаешь-понимаешь!
Тони, обычно торчавший у нас днями и ночами, теперь заглядывал все реже, а Ким все помалкивала. Ее трагедия, которой она, похоже, упивалась, меня особо не беспокоила. У меня были свои проблемы.
Наш защитник, Конрад Дональдсон, был в высшей степени уверен в успехе. Среди адвокатов ему не было равных. Для оплаты его услуг мы создали фонд, которым совместно управляли Гоусти и партнер Лексо по мебельной комиссионке в Лейте, псих Бегби. Владельцы клубов и питейных заведений были только рады внести лепту в гонорар адвоката Дональдсона.
Дональдсон был краснолицым мужчиной с отвисшим ртом и резиновыми губами.
– Изнасилование – забавная штука, – рассказывал он нам в своем офисе в Нью Тауне. – Изнасилованный первым делом стремится уничтожить все следы, которые оставил на нем насильник, он просто смывает с себя все. Потом обычно проходит немало времени, пока жертва придет в себя, оправится от шока и заявит в полицию. Там ее допрашивают, что обычно окончательно выбивает ее из колеи. Однако ваша девчушка, похоже, понапористей. Могу только предположить, что кто-то ее науськивает. Она в очень скользком положении. Даже если копы пошлют ваше дело в суд, в более чем тридцати процентах случаев прокурор просто не инициирует судебное разбирательство. Даже в противном случае лишь четверть подсудимых признается виновными, притом чаще всего приговор сводится к сексуальным домогательствам и почти каждый второй избегает содержания под стражей. Говоря статистически, насильник, попавший в тюрьму, – просто невезучий. Так что ваши шансы сесть очень невелики.
– Дело в том, что мы-то никого не насиловали, – улыбаясь, сказал Лексо жующим резинку ртом.
– Разумеется, – отозвался Дональдсон скучающим тоном. То, что он не верит ни единому нашему слову, было ясно как день.
Он объяснил нам, что у обвинения нет конкретных доказательств, никто не может сказать, что существуют улики, которые свидетельствовали бы о том, что она была изнасилована или задержана против воли.
– Для девчушки это похуже минного поля. На ее месте я бы туда и носа не казал. Не знаю, кто это ее надоумил, не иначе какая-нибудь лесбийско-феминистская шаражка решила превратить дело неудачливой шлюшки в публичный процесс. Что ж, шансов у нее либо очень мало, либо никаких. Я могу с уверенностью утверждать, что она не выиграет, если только мы не проиграем, если не допустим ошибок. Так что я рассчитываю на ваше примерное поведение, пар-ни; Положитесь на меня, и мы вздрючим ее как следует, – закончил он, довольный собой, и губы его, расплывшиеся было в улыбке, обвисли, когда он понял двусмысленность своей метафоры.
Я съежился и отвел глаза, но что-то заставило меня взглянуть на Лексо, который лишь ухмыльнулся и тихо произнес:
– По новой.
Демпс закатил глаза, а Оззи заржал.
– Еще один весьма благоприятный фактор, – поспешил замять Дональсон, – это судья. На воззрения судьи Эрмисона очень повлияла его уголовная практика пятидесятых, когда ведущей в школе криминалистики была фрейдистская модель, которая, в сущности, опровергала изнасилование как преступление, доказывая, что жертвы нет как таковой. Женщины по природе своей склонны к мазохизму в сексе; следуя этой логике, мы приходим к выводу, что изнасилование невозможно, так как это прямо противоречит утверждению, что все женщины на самом деле только этого и ждут.
– И я так считаю, – высказался Лексо. – Подумать, так все очень даже просто. У парня перец, у девчонки пихва, они просто предназначены друг для друга.
– Верно, – отрезал Дональдсон, и на его губах впервые заиграла гримаса отвращения, – Я думаю, мы поняли друг друга.
На время суда нам пришлось отвыкнуть от роли топ-боев. Теперь мы были не Лексо, Стрэнджи, Оззи и Демпс, а Алекс Сеттерингтон – бизнесмен (у Лексо была мебельная комиссионка в Лейте), Рой Стрэнг – системный аналитик в одной из уважаемых эдинбургских страховых компаний, Ян Озмотерли – менеджер по продажам, занятый в крупной сети розничной торговли по всей Британии, и Алан Демпси – студент. Демпс записался на курс социальной защиты в Стивенсон колледж. Студент производил лучшее впечатление, нежели безработный на пособии.
Таким образом, она выступала против нас четверых. Дональдсон описал нас как «далеких от того портрета буйных футбольных хулиганов, который так неубедительно пытался нарисовать мой ученый друг; на самом деле это приличные молодые люди, без всяких отклонений, крепкие профессионалы с отличными перспективами, все из хороших семей».
Краем глаза я заметил, как мой старик, услышав это утверждение, решительно закивал на весь зал: да-да, мол, – все правильно.
Наибольший урон ее делу нанесли бесчисленные показания парней с вечеринки, свидетельствовавшие, что она заигрывала со всеми подряд и была сильно нетрезва. То же показали и несколько женщин: это были девицы топ-боев, которых мы проинструктировали заранее, либо просто ревнивые коровы, ведь она могла вскружить голову кому угодно.
У нас были свои отработанные приемы, своя организация, мы были спокойны и хладнокровны. В суде Лексо обернулся эдаким добрым великаном, ну прямо мальчик из церковного хора: злобное выражением лица исчезло, он немного нервничал и смущался, но был вежлив и почтителен к суду.
И главное – у нас был лучший адвокат. Конрад Дональдсон мастерски и безапелляционно расставил все акценты в судебном разбирательстве. В итоге казалось, что судят не нас, а ее: разбирались ее прошлое, ее сексуальная жизнь, ее поведение. В суде она выглядела как-то очень странно, заметнее всего это было по походке. Ходила она так, будто центр тяжести в ее теле необратимо сместился; так ходят больные, перенесшие операцию, оправляясь от хронической и, в конечном счете, смертельной болезни.
После длительного обсуждения Дональдсон добился своего и закрепил несколько ключевых позиций:
Было установлено, что: на вечеринке она танцевала с несколькими мужчинами.
Придурок из Юридической поддержки, представлявший ее интересы, этот неопытный заика, пытался сказать, что все, включая нас, обвиняемых, танцевали с несколькими партнерами. На вечеринке почти все запитали либо табл, либо марчелло; все, кроме меня, – я не употреблял наркотиков. Я ненавидел ощущение оторванности, когда ты теряешь контроль над собой. Когда выходишь из-под контроля, может произойти что-то нехорошее, как на той вечеринке. Ну да, там все друг с другом танцевали, это была одна из тех еще вечеринок. Было видно, что этот дряхлый мудозвон – судья – все никак не мог представить, что такое возможно.
– Когда я ходил на вечеринки, дамы редко танцевали медленные танцы с несколькими кавалерами, – сказал он.
Было установлено, что: она была вызывающе одета.
Обычные шмотки из модных магазинов мисс Селфиш, Челси Герл, Икс-айл. Все женщины на вечеринке были одеты примерно одинаково.
Было установлено, что: она имела сексуальный опыт.
Сексуальный опыт имели девяносто девять процентов присутствовавших в суде, и она, наверное, менее обширный, чем кто бы то ни было. Однако, основываясь на признании, что у нее было уже два молодых человека, и на показаниях целой тусы кэжуалсов, которых мы притащили засвидетельствовать свои сексуальные контакты с потерпевшей, Дональдсон разделал ее под орех. Помню, как этот ее мудила пропищал, что история ее сексуальных отношений, какой бы ошибочной она ни оказалось, отношения к делу не имеет.
На что Дональдсон лишь грустно покачал головой:
– Мой ученый друг должен признать, что такова установленная практика, позволяющая принимать свидетельские показания, основываясь на предположении, что предыдущий сексуальный опыт заявителя может оказаться весьма существенным для самого предмета судебного разбирательства. В этом, собственно, и состоит суть вопроса, предмет спора.
После чего запустили еще несколько кэжуалсов.
Затем Конрад Дональдсон перешел к вопросам о «мазохистских фантазиях» – стандартный прием, как он объяснил нам позднее. Эта уловка окупилось с лихвой, когда один из ее бывших парней, чувак по имени Брюс Джербер, нанес ей серьезный удар, заявив, что она время от времени говорила о таких «мазохистских фантазиях». На самом деле, возможно, именно из-за него мы и выиграли дело.
– Полагаю, она говорила, что ей нравится дразнить парней, нравится опасный флирт, – свидетельствовал он, – Мне было неприятно, когда она стала водиться с кэжуалсами.
– Вам было неприятно, потому что вы чувствовали, что с этими молодыми людьми она воплотит свои мазохистские фантазии?
– Наверно…– он пожал плечами, – …не знаю, просто я видел, что ничего хорошего из этого не выйдет.
– Но что-то же натолкнуло вас на эту мысль, откуда-то взялось впечатление, что «ничего хорошего из этого не выйдет»? – подзуживал его Дональдсон.
Желчный Джербер был к тому же напуган. Он знал, что с нами лучше не связываться.
– Она просто… она стала вести себя как шлюха! – выпалил он.
Придурок из Юридической поддержки, пытаясь исправить ситуацию, только усугубил ее.
Затем Дональдсон представил «специалиста», который заявил, что групповое изнасилование является обычной для женщин сексуальной фантазией. В подтверждение чего он ссылался на множество научных трудов, некоторые из которых он охарактеризовал чуть ли не как «феминистские». Из чего наш защитник сделал следующий вывод:
– Свидетели показали, что эта юная особа, будучи эмоционально незрелой, идя на поводу у своих инстинктов, вела себя таким образом, что ее заигрывания можно было расценивать как проявление определенного рода сексуальных фантазий.
– Даже если допустить, что утверждение защиты верно, – вмешался ее представитель, – наличие таких фантазий никак не предполагает их воплощение. Она сказала «нет»!
– Все четверо обвиняемых утверждают обратное, – напирал Дональдсон, – Кроме того, это противоречит выводам, которые мы можем сделать из свидетельских показаний. Находясь в компании молодых парней, флиртуя со всеми и с каждым, не дала ли она повода к случившемуся? Не было ли это на самом деле воплощением фантазий мисс Икс уже на этапе заигрывания?
Он держал паузу, вопрос повис в воздухе, и я видел, как правильные и безыскусные головы присяжных впитывают его как губка, брошенная в теплую ванну.
Было установлено, что: находясь в состоянии опьянения, она откровенно заигрывала с несколькими мужчинами.
Что было верно для любой из присутствующих дырок.
Она заявила, что ей «подсыпали наркотик». Однако было установлено, что мисс Икс употребляет наркотики регулярно.
На допросе она призналась, что покуривает марихуану, но тут же заявила, что химически синтезированные наркотики никогда не употребляла. Основываясь на этом, Дональдсон закрепил положение о том, что она-таки принимала запрещенные наркотические средства. Это подвело черту. Я отчетливо видел, как это отразилось на лице судьи, – он сморщил губы.
Было установлено, что: она по собственной воле и без принуждения пошла в спальню с Озмотерли.
После того как мы подсунули ей кислоты, она совсем с катушек съехала, она была готова пойти с кем угодно и куда угодно.
Все дело в том, что после всего она тщательно подмылась, и мы старались не оставлять никаких следов. Выводы медицинской экспертизы были неубедительны.
Дональдсон развеял все обвинения в пух и прах. Тщательно выстраивая ключевые положения, он запустил механизм, необратимое движение которого питали его пышная риторика и мастерская манипуляция законом; жернова этого механизма размололи всю их защиту. «Защиту», потому что, как я уже говорил, с самого начала было очевидно, что судят не нас, а ее. Таково было общее ощущение. Причиной такого положения вещей был прежде всего сам порядок проведения подобных разбирательств, к тому же ее адвокат был слабым оратором и не обладал даром убеждать, что еще более усугубило ее положение. Он не смог возбудить сочувствие суда и даже не пытался делать резких выпадов, чтобы очернить нас.
Таким образом, Дональдсон установил, что веских доказательств насильственного вступления в половую связь просто не существует. Оззи заявил, что она согласилась вступить с ним в анальный контакт.
– Я не очень-то и хотел, во всяком случае, не так… но она как будто подзадоривала нас, чтобы посмотреть, как далеко мы зайдем. Она была сильно пьяна и, кажется, приняла… что-то. Я не очень-то разбираюсь в наркотиках, но было похоже, что она под кайфом…
Лексо, простите, Алекс Сеттерингтон, признал, что имел с ней половой акт, с ее на то согласия.
– Думаю, «согласилась» – это еще мягко сказано. Она, скорее, «настояла», – проговорил он, скроив постную мину.
Демпси проделал то же самое, а Стрэнг заявил, что он пытался и она была не против, но он был слишком пьян.
На скамье подсудимых я вел себя хуже всех. Я сильно нервничал. У меня просто язык не поворачивался, но потом меня вдруг понесло:
– Я не хотел этого. Все происходящее казалось мне каким-то бредом. Это было ужасно. Одно дело, если бы мы были вдвоем, но она хотела всех и каждого. На моем месте мог бы быть любой, она просто смеялась над нами, – изрек я обвинительным тоном.
– Ваша честь, надо мной она тоже потешалась, – подхватил Оззи. – Она была вне себя. Все это было для нас так унизительно. Хотя некоторых это не сильно волновало. Есть парни, которые считают: «Перепихон на то и перепихон». Я так не думаю. Мне не нравится, когда надо мной смеются, если у меня не встает.
Все это время она сидела как зомби. Заметно было, что она пьет успокаивающее, что не избавляло ее от частых срывов. Я старался на нее не смотреть; из всех нас только Лексо не сводил с нее глаз. Лицо его было грустным, время от времени он покачивал головой, как будто спрашивая: «За что? За что нам все это?» Он отлично вжился в роль жертвы.
Подводя итог, адвокат Конрнад Дональдсон сказал следующее:
– Было установлено, что мисс Икс находилась в состоянии опьянения, и, как и большинство людей в подобных обстоятельствах, не вполне владела чувствами. По отношению к обвиняемым она была настроена воинственно, проявляла агрессивность, воспринимая их как объект насмешек. Не владея собой, она позволила вступить с ней в сексуальный контакт, притом что в обычных обстоятельствах она бы такого согласия не дала. Некоторые члены суда присяжных, возможно, сочтут поведение кого-либо из обвиняемых безнравственным и циничным по отношению к нетрезвой и ранимой молодой женщине, готовой вступить в половой контакт, однако в то же время, как показывают многочисленные свидетели, в тот момент ее настроение было далеко от той печали и подавленности, которую мы наблюдаем сегодня здесь, в зале суда. Но безнравственное и циничное поведение, свидетельствующее о том, что многие расценили бы как недостаток сексуальной культуры и безразличие к чувствам окружающих, несравнимо с отвратительным преступлением, подразумевающим предумышленное наркотическое отравление, насильственное удерживание и многократное групповое изнасилование. Именно в таком ключе присяжные должны расценивать данное дело.
Так оно и было. Нас признали невиновными.
Тут я взглянул на нее: выражение ее лица было таким же, как тогда, ночью. Она бросилась отцу на шею.
Лексо подмигнул и послал ей воздушный поцелуй. Тогда поднялся ее брат и стал кричать на Лексо; пришлось вывести его из зала суда в принудительном порядке.
– Этому гондону не жить, – на ходу прошипел мне Лексо сквозь сжатые зубы, и его злобная гримаса мгновенно выскочила из-под маски добродушия.
Покинув здание суда, мой старик стал лупить кулаками воздух, празднуя победу.
– О Британском правосудии можете говорить что угодно, все равно оно остается лучшим в мире! В других странах невинные парни сгнили бы за решеткой! Да-да, Вет, знаешь-понимаешь, в другой стране их бы упекли за решетку… случись это в Африке.
После чего он сомкнул стальной захват на шее триумфатора Дональдсона и стал рьяно трясти его руку.
– Блестящая победа! Блестящая, бля, не могу! – твердил он. – Как сказал великий человек: никогда еще на поле человеческих конфликтов так много людей не были так многим обязаны столь немногим.
– Спасибо, – отрезал Дональдсон.
– Послушайте, сегодня вечером мы собираемся отпраздновать победу у нас дома. Ну, в новостройках, Муирхаус, знаете? Будем рады, если вы зайдете к нам на огонек. Ничего особенного не будет, так, посидим, выпьем немного. Ну, вы знаете, Муирхаус – это недалеко от Сильвернгоуза, если ехать по трассе D.
– Муирхаус… медленно повторил Дональдсон, – …простите, но я вряд ли смогу приехать. Я сейчас очень занят.
– Могу себе представить, приятель. Все равно, отличная работа. Уверен, вы с самого начала поняли, что наш Рой – умный парень, с головой на плечах. Он ведь компьютерщик: за ними будущее, они нужны стране, а эта мох-натка хотела засадить его в тюрьму…
– Ну, слава Богу, до этого не дошло, – выдавил из себя улыбку Дональдсон.
– Это все благодаря вам, знаешь-понимаешь, все благодаря вам. Чудо – охуеть, простите за выражение.
Мне пришлось удалиться, он вел себя как мудак, делал из меня посмешище. Мы с парнями пошли в Дикон – выпить за победу. Были только я, Оззи, и Лексо; Демпс сразу пошел домой.
– Получила, мандавоха! – орал Лексо.
– Мы конечно немного разошлись, но она сама напросилась. Ей еще повезло, что попались такие, как мы, мы ее только немного проучили, а ведь могла бы напороться на какого-нибудь крэйзанутого, йоркширского потрошителя, например. Вот как она должна об этом думать, – сказал Оззи.
– Это точно, она еще легко отделалась, – улыбнулся Лексо.
Я чувствовал себя иначе и оставил их под предлогом, что должен пойти отметить с домашними. Я зашел в другой бар, выпил пару стопок в одно жало и вернулся домой, когда партия была в полном разгаре. Алкашки – залейся, было даже кое-что дунуть. Батя пристрастился к пыхте через Тони; это пошло ему на пользу, немного успокаивало, смягчало его норов. Шалу он наркотиками не считал.
– А вот и виновник торжества! – воскликнул он, обхватив меня рукой, и я почувствовал себя в стальных объятиях удава. – Твоя невиновность доказана, сынок! Тебя признали невиновным, еб твою! Британское правосудие! Британское правосудие, знаешь-понимаешь!
Он врубил на полную громкость победные речи Черчилля, и в скорости от него уже доносились всхлипывания. Дядя и тетя Джеки подперли его с обеих сторон. Сотрясаясь от чувств, он поднял свой бокал и прокричал:
– ЭТО ВСЕ ЕЩЕ ВЕЛИЧАЙШАЯ В МИРЕ ДЕРЖАВА!
Большинство гостей одобрительно закивали, думая, что он говорит о Шотландии. Я был одним из немногих присутствующих, которые знали, что он имеет в виду Британию.
