18. В бегах
Я пытался устроиться на работу где угодно, только бы скрыться из этого города. Сделать это оказалось гораздо сложнее, чем я думал: я чувствовал себя так хреново, что даже заполнение анкеты стоило мне больших усилий. Справившись с анкетой, я испытал чувство облегчения и был приятно удивлен, когда меня утвердили в должности. Меня взяли в одну из строительных контор Манчестера. Зарплата была чуть меньше, но мне нужно было уехать, я должен был скрыться, деньги не имели значения.
– Как же так, сынок? Почему это ты должен бежать! Это на нее, на эту шлюху, распутницу чертову все должны показывать пальцем, а не на тебя, честного трудягу.
– Честного трудягу и крутого пацана, как и его отец, – высказался папа. Он все еще работал в магазине Мензиса.
– Но, ма, я устроился там на хорошую работу. После этой истории я больше не могу здесь оставаться.
На работе все были в курсе. Я поговорил со Спроулом, и он предложил мне взять двухмесячный отпуск за свой счет. Однако мне нужно было начать все с начала, подальше от всех этих мудаков.
– Расправил крылья, э? Яркие огни, шикарные перспективы, все такое, – подтрунивал Тони. Он был у нас со своими мальчишками Марчелло и Серджио.
Перспективы, которых мог ожидать от Манчестера этот ебака, меня не интересовали.
– Да нет, я просто хочу уехать, начать новую жизнь. Надоело с кэжуалсами якшаться, хватит с меня. Слишком хлопотно.
– Ничего более здравого я от тебя не слышал вот уже много лет, Рой. Вот это верно, знаешь-понимаешь, – поддержал старик.
– Но Манчестер, Джон…, – заныла мама. Мысль о том, что кто-то из нас окажется вне пределов досягаемости, пугала ее. Тони жил неподалеку и постоянно торчал у нас; Бернард, хоть он и снимал квартиру в центре, постоянно ссорился со своими сожителями-пидорасами, и после очередного крушения его частенько выбрасывало к маме с папой.
– Да ведь ты сама сбежала в свое время в Италию, – сказал отец. Он так и не простил маму за то, что она смылась тогда с итальянцем, но теперь это почему-то стало волновать его больше, чем когда бы то ни было.
Начавшаяся перепалка не стала неожиданностью. Они расходились все пуще, пока батя не заорал:
– ХВАТИТ, BET! ХВАТИТ, ЕБ ТВОЮ!
Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ…
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
Итак, мы с Сэнди видели, как в небе кружили Марабу, но оказалось, что они углубились в лес значительно дальше, чем мы полагали. Такое впечатление, что они зависли не над коттеджем 1690, а над доусоновской секретной базой в джунглях. Не смотря на это, мы отправляемся в коттедж 1690; по дороге Сэнди рассказывает мне очередную львиную историю:
– Этот участок леса с его непредсказуемыми густыми подлесками и открытыми тропами напоминает мне места, где между мной и Джонни Львом произошла особенно рисковая потасовка.
– Ну? – в нетерпении откликнулся я, заталкивая в рот целый шоколадный батончик: на жаре они таяли, поэтому приходилось есть целиком. Затем я зажевал рулет с джемом, при этом прослойка джема была очень странной на вкус и походила на микстуру от кашля; а Сэнди все травил свою байку.
– Мы возвращались в наш лагерь после месячной экспедиции в глубь джунглей. Начинало темнеть, а мы еще не добрались до места назначения. Аборигены стали нервничать, и я, как руководитель группы, принял решение выдвинуться, оставив носильщиков и навьюченных ослов на ночлег. Со мной отправился только мой верный пес Глэдстоун.
Ни о какой собаке Сэнди раньше не упоминал, это меня смутило, но я не стал его прерывать.
– Глэддерс залаял, я стал всматриваться, пытаясь обнаружить, на кого, и разглядел только смутные очертания какого-то животного. Оно двигалось в темноте сквозь заросли камыша, растущие вдоль устья высохшей реки, которая пересекала нашу тропу. – Хватит, малыш! – рявкнул я, предположив, что мой верный друг снова учуял дичь. Спустя секунду я снова разглядел эту фигуру. Это была не антилопа, ничего подобного, это был гребаный лев, и он несся прямо на меня.
– Пиздец! И что ты сделал?
– Времени что-либо предпринять у меня не было. Я почувствовал удар, как будто меня сбила машина на скорости, а когда очухался, меня уже волокли по земле, правая рука и плечо зажаты в звериной пасти, а сам я – тело и ноги – барахтался между тушей льва и тропой!
– Майн гот!
– По пути зверюга топтала меня передними лапами, оставляя солидные царапины на внешней стороне бедра, штаны мои были разорваны в клочья. Волоча меня, тварь то рычала, то мурлыкала, как голодный кот в предвкушении кормежки. А лакомым кусочком был, между прочим, ваш покорный слуга!
– Боже! Рисковая заварушка, Сэнди.
– Еще бы! Казалось, выхода нет. Но тут я вспомнил про свой восьмидюймовый тесак; свободной рукой я вытащил его из кожаных ножен, подвешенных на груди, и выбрал место для удара. Зверь остановился, готовясь то ли поменять захват, то ли приступить уже к трапезе, как тут я дважды засадил ему промеж лопаток. Он выпустил меня, но не отступил, а стоял надо мной и рычал. Тогда, собрав последние силы, я пырнул его в горло. Поток крови обрушился на меня, и я сообразил, что этот, видно, удачный удар поразил крупную вену или артерию. Тварь отскочила на несколько метров, а я, с трудом поднявшись на ноги, стал крыть его трехэтажным матом. Через несколько секунд этот каннибал стал медленно удаляться, время от времени оборачиваясь и огрызаясь на меня.
– Вот это да, Сэнди! Сразиться в рукопашной со львом – вот это смело!
– У меня не было выбора, Рой. Отвага тут ни при чем. В подобных обстоятельствах человек поступает, повинуясь исключительно основному инстинкту – древнему инстинкту самосохранения. Рука моя была изранена, и я с большим трудом забрался на ближайшее дерево; и очень правильно сделал, так как вскоре подоспел второй лев, который расправился с Глэдстоуном, и я был вынужден наблюдать, как вместе с раненным мною зверюгой они попировали моим малышом.
– Душераздирающее зрелище, – произнес я как можно более сочувственным тоном, но не смог удержать проскользнувшую нотку радости. Смерть его собаки почему-то подняла мне настроение: в Африке с человеком происходят непонятные вещи; может, из-за жары, или это тишина, окутывающая землю, когда солнце закатывается за горы, леса или горизонт. Темной африканской ночью в джунглях не слышно ни шороха; чтобы поверить в это, надо оказаться там самому. Я предпочел бы не задумываться о том, какое влияние оказывала на меня Африка.
– Всю ночь я просидел на этом гребаном дереве, – продолжил Сэнди свою историю. – Аборигены нашли меня на рассвете. Они отнесли меня в лагерь, перевязали раны и только через два дня доставили в больницу. Раны мои засорились, и я подхватил заражение крови из-за остатков гниющей плоти, застрявшей под когтями той зверюги. Но все мои раны – ничто по сравнению с бившей меня лихорадкой… черт!
Наш джип опасно вильнул, когда одним из передних колес в полутьме мы наехали на камень. Быстро справившись с управлением, Сэнди остановил машину, чтобы прийти в себя. Мертвая тишина ночи нарушалась лишь нашим тяжелым дыханием и мягким шуршанием летучих мышей, которые, летая низко над озером, время от времени целовали гладкую поверхность, потягивая чистую воду. Мы решили сосредоточить все наше внимание на дороге. Я сменил Сэнди за рулем.
Когда мы приехали, неподалеку от коттеджа 1690 горел костер. Доусон с важным видом расхаживал вокруг, а двое аборигенов стояли, обхватив дерево обеими руками. Подойдя, я обнаружил, что Доусон и Дидди, раздев их догола, привязали к дереву запястьями друг к другу.
– Рой! Сэнди! Вы как раз вовремя. Мы тут собираемся показать некоторым из наших так называемых «бунтовщиков», что значит переходить дорогу Локарту Доусону.
Одного из пленников мы с Сэнди узнали даже со спины и без одежды.
– Сэнди, смотри! – шепнул я.
– Ну вот мы и встретились, дружок, – улыбнулся Сэнди, изучая обнаженную фигуру Мозеса, парня, который спер все наше снаряжение.
– Да уж, это точно! И теперь при обстоятельствах, более благоприятных для нас! – торжествующе пропел я.
Мозес обернулся и умоляюще посмотрел на нас.
– Только не это, – взмолился он.
– Ты еще благодарить меня будешь, – широко улыбнулся Доусон и облизнулся. Он подошел к другому аборигену и, выдавив колбаску вазелина, стал размазывать его по черной заднице. Я так понял, что он готовит его к порке, и был, признаться, немного удивлен, когда Доусон вытащил свой затвердевший член и стал обмазывать его. После чего он глубоко засадил палец аборигену в сфинктер. – Туго, как я люблю, – сказал он.
– Помнишь, я всегда тебе говорил: сжимай задницу покрепче, – прошептал Дидди, карлик-лакей, обращаясь к Сэнди.
Сэнди оставил его без ответа.
– Некоторое сопротивление абсолютно необходимо, не правда ли, Рой? – обернулся ко мне Доусон с широкой улыбкой на лице. – Так или иначе, но только преодолевая оказываемое ему сопротивление, человек может прочувствовать свою силу. Сила не останавливается до тех пор, пока не оскудевает. Давайте, Рой, Сэнди, скидывайте штаны и вставайте в очередь.
Мы расстегнули ремни и спустили шорты. У меня был полувялый, зато у Сэнди дрын уже горел, я должен был остановить это…
– ДОУСОН! – крикнул я, когда он уже готов был вставить.
Он притормозил и обернулся ко мне.
– Нет у нас времени на такие игры! Время дорого! Аисты Марабу – мы знаем, где они!
– Хорошо, если так, мистер Стрэнг, – рявкнул Доусон, запихивая свой опадающий в шорты. – Дидди, следи за изменниками, но до моего распоряжения и пальцем не трогать!
Он указал на коттедж, и вверх –стычкой между тут началось-я поднимаюсь вверх
Это было только начало.
родителями дело не закончилось.
Мама села в кресло, как сжатая пружина, лицо ее пылало. Уставившись в ящик, она нервно тянула сигарету. По Шотландскому телевидению шла одна из гнуснейших программ на гэльском языке, из тех, что показывают какого-нибудь урода, наряженного, как чертова кукла, и поющего какую-нибудь идиотскую песню на никому не понятном языке, а на заднем плане горы и реки. Я взглянул на старика и понял, что он держит ухо востро. Мы с Тони знали, что старушка взорвется с минуты на минуту.
Она начала издавать протяжный витиеватый звук, который перерос в жуткий ор; она кричала на телевизор:
– ШЛЮЮЮ-ХА ГРЁЁЁБА-НА-Я! СУУ-КА, ПОДСТИИИЛ-КА ЯПОНСКАЯ! Она нагнулась вперед и плюнула на экран. Жирная слюна заструилась по изображению Мэри Сэндмэн, гэльской певицы.
– Что ты делаешь, Вет? Что ты, бля, вытворяешь, знаешь-понимаешь?! Женщина поет себе гэльские песни, и больше ничего. Она, бля, песни гэльские поет! Чего ты взъелась? Я тебя спрашиваю!
– Эта шлюха нарядилась япошкой и пела «Мой японец» …
– Да нет же… это гэльская девица… ты не за ту ее приняла, Вет… это гэльская девчонка, наша, шотландка, никакая не япошка. Разве она похожа на япошку? Я тебя спрашиваю, она что, бля, на япошку похожа? – тыкал в экран отец.
Мама зло зыркнула на него и с ухмылкой указала на Мэри Сэндмэн.
– Она еще хуже, чем япошка! Япошка каким родился, таким и помрет, а эта блядь нарядилась япошкой, да еще прославляет этих пакостников, низкорослых ублюдков, палачей…
– В ее наряде нет ничего японского, Вет, это шотландская девушка, она ведет гэльские программы…
– Да нет, – вмешался Тони, – мама права. Она действительно пела «Мой японец». И в Шотландской десятке она выступала в японском костюме, помнишь?
– Ну да… припоминаю… – батя запел, а Тони подхватил:
Кто скажет мне, куда ушел любимый,
Мой японец?
Проснулась утром я – исчез любимый,
Мой японец.
Что я наговорила, натворила, что со мной?
О-о-о-о,
Ушел, исчез – и счастье он унес с собой…
– Заткнитесь, еб вашу мать! ЗАТКНИТЕ СВОИ ПОГАНЫЕ РТЫ, ПИДОРМОТЫ! – заорала мама.
– Это же всего лишь песня, Вет, песенка «Мой японец», – Джон примирительно выставил ладони.
Такая вот хуйня. Вот так вот мы жили.
Тогда-то я и слился.
Но от себя не убежишь ни в Манчестере, ни в собственной голове. Я увез ее с собой сюда, в своей башке. Она преследовала меня. Кошмары, кошмары с аистом Марабу
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
в кошмары
с аистом
Марабу
мы подошли вплотную к гнездовью, – сказал я Доусону, когда мы вошли в оранжерею коттеджа 1690.
– Марабу летают у нас над головами. Похоже, что, скорей всего, они находятся в районе вашей секретной базы, Локарт. Возможно, они ее заняли и стали там гнездоваться, – объяснил Сэнди.
– Мой развлекательный комплекс…-Доусон едва не лишился дара речи, – …гнездо для этих монстров… Сэди… это, конечно, всё недруги Джамболы. Теперь мне все ясно. Они обвели Локарта Доусона вокруг пальца. Что ж, мы им еще покажем…
Его бред был прерван звоном бьющегося стекла и какофонией неистовых криков, когда один, другой, затем еще несколько крупных Марабу, разбивая стеклянные стены, влетели в оранжерею.
Мы были безоружны, стволы остались в джипе. Услышав этот пронзительный лязг, мы инстинктивно отступили, и я уже хотел бежать к входной двери, как вдруг она неожиданно рухнула, и в проеме показался огромный монстр Марабу. Следуя за Доусоном и Сэнди, я побежал по шатким ступенькам в подвал, но Марабу погнались за нами, и мы оказались зажатыми в угол.
В подвале было темно и влажно. Под прогнившими половицами слышался шум бегущей воды. Несколько огромных Марабу окружили нас; они сжимали круг, шаркая и переминаясь, как отвратительные старые нищие. Запах паленого мяса ударил мне в нос. Мы были безоружны и беззащитны. Самый крупный из Марабу вышел вперед.
– Похоже, все складывается как нельзя лучше, а, пацаны? – заметила тварь.
Он оторвал большой кусок от окровавленного остова фламинго и проглотил его целиком. Другой стоял, зажав в клюве оторванную вместе с шеей голову фламинго. Меня стошнило.
Доусон весь напрягся и выдвинулся вперед:
– Как предприниматель, держащий контрольный пакет акций данного предприятия, заявляю, что в парке отдыха таким, как вы, не место, вам абсолютно наплевать на…
Черные, с бусинку, глаза Марабу остановились на нем:
– Заткни хайло, жирный мудак! Ты кто такой!?
Глаза Доусона быстро округлились от страха, пока раздражение не завладело им, прогнав испуг. Нервно подрагивая, он прошептал сквозь стиснутые зубы: – У вас, конечно, отсутствуют навыки ведения дискуссии…
к
о
н
е
ч
н
о
– Мне, конечно, было крайне сложно обратиться в полицию. Говорят, что их методы изменились, но ни понимания, ни поддержки я там не встретила. Чему их там учат? Позволь зачитать тебе советы офицеру полиции при допросе лиц, заявляющих об изнасиловании, опубликованных в Полис Ревью:
Необходимо иметь в виду, что, исключая совсем маленьких детей, изнасилование маловероятно без нанесения телесных повреждений. Если в участок приходит женщина с заявлением об изнасиловании и не демонстрирует при этом следов насилия, ее необходимо подвергнуть тщательному допросу. Дайте ей сделать заявление женщине-офицеру, после чего пройдитесь хорошенько по всем пунктам от начала до конца. При малейшем сомнении в правдивости ее показаний рекомендуется обвинить ее во лжи… будьте особенно внимательны, если девушка беременна или возвращается домой слишком поздно. Такие лица уже приобрели печальную известность, выступая с обвинениями в изнасиловании или нападении с сексуальными целями. Никогда не проявляйте сочувствия. Если она продолжает настаивать на своем даже после обвинения во лжи, это подтверждает правдивость ее показаний… настоящий следователь крайне редко вызывает симпатию у своих подозреваемых.
Но это все Лексо придумал… он все подстроил… я никогда даже…
– Вот так вот, Рой, мне не очень-то хотелось становиться подозреваемой, быть обвиненной во лжи после того, как меня держали взаперти, гнусно издевались, унижали, мучили. Я стала подозреваемой, и моя ложь доказана; доказана в суде. Меня до сих пор мучают воспоминания, Рой, а ведь прошло уже два года. Они никак не связаны с кислотой, которую вы мне подсунули. У некоторых они бывают и десять лет спустя. Это не проходит, Рой, никогда не проходит.
Это Лексо дал тебе кислоты! Это Лексо виноват! Алекс Сеттерингтон. Он и раньше этим баловался, он, может, до сих пор подсовывает девчонкам марки. Ты вряд ли вспомнишь, но я пытался остановить их! ДА-ДА, Я ПЫТАЛСЯ ОСТАНОВИТЬ ИХ! Я ГОВОРИЛ ИМ! ВСПОМНИ. Я ЖЕ ГОВОРИЛ!
ГЛУБЖЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОЖАЛУЙСТА, ГЛУБЖЕ
Сквозь тонкие перепонки век я уже вижу свет… я сейчас открою, бля, глаза и уставлюсь ей прямо в лицо… пожалуйста, не надо, нет ГЛУБЖЕ… я чувствую запах хлорки… гребаная больница…
– Я была дурой; дурой, что затеяла этот процесс, – это было еще хуже, чем само изнасилование. Судья. Хуже, чем гнусная шутка, которую вы со мной сыграли. Все было как в театре, где и актеры, и публика собрались, чтобы поиздеваться надо мной, унизить меня. Вот, что сказал судья Уайлд в Кембридже в 1982 году: "Дело не в том, сказала ли она нет…
НЕТ
– дело в том, как она это говорит, какими действиями подкрепляет, как доводит до понимания.
НЕТ
– Если она не хочет этого, ей нужно всего лишь держать ноги вместе, и тогда, чтобы их раздвинуть, придется применить силу, отчего останутся следы насилия". Вот еще один хороший судья, прямо как наш Эрмисон. Так что я сама во всем виновата. Я просто недостаточно ясно сказала нет…
НЕТ
– …мне просто нужно было держать ноги вместе, плевать, что меня накачали наркотиками, приставили нож к горлу, нужно было держаться, даже если два мужика раздвигают тебе ноги…
НЕТ
НЕТ Нельзя мне теперь просыпаться.
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
Все, я ушел от тебя… Я скольжу вниз по стенке колодца, мимо моего выступа, минуя темный тоннель, выхожу в чистое голубое небо над тропической африканской саванной, здесь мои мечты, моя свобода… но вдруг все темнеет, и я снова в подвале, рядом Доусон и Сэнди, вокруг нас Марабу.
– Но мы же можем как-то договориться, – умоляет Доусон мертвоглазую тварь, – я человек далеко не бедный. У меня семья!
Огромный Марабу повернулся к своим друзьям и что-то пронзительно закричал. Воздух наполнился их истерическим визгом, летающими перьями и пылью, от всего этого поднялась такая мерзкая вонь, что я чихнул-
– Он пошевелился, бля буду, Вет! Наш парень шевельнулся, знаешь-понимаешь! Он вроде как чихнул, что ли! Рой! Ты меня слышишь!? Я тебя спрашиваю, сынок, ты меня слышишь?!
– Да не ори ты, Джон, наш мальчик болен, он еще не поправился, чтоб так орать.
– Но он же чихнул, Вет! Давай, быстро, ставь пленку, новую давай… я там пою «Рожден быть свободным», сынок. Это мой любимый фильм всех времен и народов. Помнишь, я показывал тебе его по видику! Любимый фильм, знаешь-понимаешь, вот это вот, помнишь: «Рожден быть свободным, свободным как ветер»… Эту песню Мэтт Монро пел, помнишь? Вспомни, Рой, кино: Джой Адамсон и ее мужик, как там его звали? Мужика Джой Адамсон? И все снято по реальным событиям. Там про маленького львенка, который вырос и стал большим львом. Ты меня слышишь, Рой?! Вспомни! «Рожден быть свободным»! Вет! Давай быстрее, ставь пленку!
– Да, ставлю, Джон!
Была бы рада убежать,
Но если не найдешь меня, умру я…
– Это опять ты, со своей гребаной Ширли Бэйси. Поставь там, где я nqjp «Рожден быть свободным»!
Если я не уйду глубже, я проснусь, на хуй… ГЛУБЖЕ
– Но это новая песня, это другая Ширли Бэйси…
– Да, но я рассказывал парню о фильме, он смотрел его по видику, он должен вспомнить. Джой Адамсон, он это часто смотрел.
– Нет, Джон, я не согласна… Наш мальчик вырос на песнях Ширли Бэйси, которые я ему пела, вот что ему надо ставить…
– Говорю ж тебе, «Рожден быть свободным»… я там еще пою Тома Джонса… «Гром и молния», тема из Джэймса Бонда. Да-да, «Гром и молния», знаешь-понимаешь. «Гром и молния».
Я предпочел бы встретиться с Марабу, чем слушать этих придурков…
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
Не могу я глубже…
– Поехали!
Где все лишь плетутся, он резво бежит,
Где все лишь болтают, он дело творит…
– Да-да, вот эта, Вет! Где я пою Тома Джонса… «Гром и молния», знаешь-понимаешь.
– Ну…
Он жадно глядит миру прямо в глаза,
Без промаха бьет, словно Божья гроза…
– Это одна из моих любимых бондовских тем, вот эта вот. Каков певец Том Джонс, а, Вет?
– Ну…
ИДИТЕ НА ХУЙ НА ХУЙ НА ХУЙ НА ХУЙ ИДИТЕ
– Шикарный номер, знаешь-понимаешь, шикарный.
– Мне эта песня на самом деле не очень нравится, Джон, у Тома Джонса мне нравится… «Вчера я ночевал в Детройте»
– Но послушай, Вет…
Любовным победам не зная конца,
НЕТ
НЕТ
Безжалостно он разбивает сердца…
Давно он забыл, что такое мольба,
И жизнь для него – означает борьба…
ГЛУБЖЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ГЛУБЖЕ
– Я, конечно, не оперный певец, Вет, я, скорее, эстрадный исполнитель. Мне больше нравятся задушевные баллады.
– Может, поставим теперь мою кассету, а, Джон?
– Задушевные баллады, знаешь-понимаешь.
– Мою кассету, Джон.
– Да-да, задушевные баллады.
ПОЖАЛУЙСТА, УХОДИТЕ
– Поставь другую кассету, Джон.
– Но… да, нам же надо идти, Вет. Нам уже надо двигать, знаешь-понимаешь. Бывай, Рой!
Мама нагнулась поцеловать меня, и от запаха ее дешевых духов мне стало противно.
– Пакеда, любимый.
Спасибо, до свидания.
ПРОЩАЙТЕ.
