Год пятнадцатый

— Ну же, скорее задувай свечи и загадывай желание!

— Уже загадал!

— Это, часом, не последняя модель игровой приставки?

— Не скажу, пап, иначе не сбудется!

— Как хочешь, можешь не говорить, но если это все же она, то можешь считать свое желание самым быстро выполненным в мире…

— Не может быть!

Я едва успеваю извлечь из-под стола коробку, как он набрасывается на нее и начинает срывать бумагу с такой скоростью, как будто это вопрос жизни и смерти.

— Ты ее все-таки купил! Я был уверен, что не купишь, я же сто раз просил!

— Просто я умею хорошо притворяться! Как-никак, десять лет исполняется всего раз в жизни!

— Спасибо, папочка! Огроменное спасибо! Можно пойти испробовать?

— Даже не думай, останешься за столом до конца обеда!

— Ладно…

— Да я же пошутил, дурачок, беги играй!

— Супер!

Он бы остался, не скажи я, что пошутил. В этом весь мой сын — всегда спешит мне угодить, лишний раз показать свою любовь. Вот и теперь, вместо того чтобы броситься играть, он продолжает висеть у меня на шее и благодарить за подарок, теряя драгоценные секунды. Все-таки здорово, что он у меня есть. Такой нежный, такой ласковый и, ко всему прочему, такой же умный, как его мать. У него есть все, чтобы преуспеть в жизни и быть счастливым.

С некоторых пор я ловлю себя на мысли о том, что стал реже думать об Алисе. А ведь прошло всего-то шесть лет. Бывает, по вечерам я упрекаю себя за то, что за весь день ни разу о ней не вспомнил. И тогда я наверстываю упущенное перед сном, лежа в постели и прокручивая в голове фильм о нашей жизни. А порой, наоборот, внушаю себе мысль о том, что лучше бы мне забыть о ней раз и навсегда и перестать ее любить. Тогда бы я смог начать новую жизнь, найти себе кого-нибудь. Коллеги поговаривают, что на меня западают чуть ли не все клиентки, а новая секретарша определенно положила на меня глаз. Надо же, а я ничего не замечаю. Хуже всего, что за последние шесть лет я ни разу по-настоящему не испытывал сексуального влечения. Довольствуюсь спонтанными утренними эрекциями, и большего мне не надо. По сравнению с тем, что было раньше, это, мягко говоря, не вполне нормально, но тут уж я ничего не могу с собой поделать.

Хандра, так терзавшая меня в первые годы после смерти Алисы, постепенно отпустила. Со временем я вошел в норму и благодаря моему сыну вновь стал бодрым, жизнерадостным и, можно сказать, вполне довольным жизнью человеком. Лео не перестает меня удивлять. Он ни разу не забыл поздравить меня с днем рождения, даже тогда, когда я сам про него случайно забывал. Он задолго начинает откладывать из своих карманных денег, чтобы купить мне какой-нибудь подарок. А вот я в его возрасте вспоминал об отцовском дне рождения лишь накануне, когда мать незаметно всовывала мне в руку купюру и напоминала сбегать за подарком. Он ничуть не похож на меня в детстве, и это вселяет в меня надежду на то, что из него вырастет совсем иной человек, много лучше, чем я. Он выдумщик, заводила и всеобщий любимец. А кроме того, безумно ответственный, так что мне даже не приходится заставлять его садиться за уроки. Скорее наоборот: когда он по двадцатому разу начинает рассказывать заданное в школе стихотворение, я чуть ли не силой отрываю его от стола и пинками выталкиваю на улицу. Учеба дается ему легко, и это при том, что первые два-три года его школьных занятий меня с ним почти не было. То есть я, конечно, присутствовал в его жизни физически, однако в мыслях своих пребывал с Алисой, переносясь туда-обратно из нашего счастливого прошлого в воображаемое настоящее, где мы с ней продолжали жить душа в душу. К счастью, у Лео сильный характер, чего я по глупости долго не замечал. В нем столько выдержки, столько мужества, что даже мне в этом смысле до него далеко, хотя окружающие и любят приписывать мне все эти качества только за то, что я в одиночку воспитываю сына. Считают, видно, что женщинам на моем месте приходится легче.

Чушь собачья. То, что люди в данном случае называют мужеством, есть не что иное, как отсутствие выбора. Впрочем, и у Лео особого выбора не было. Так уж вышло, что ему пришлось воспитывать себя самому. Я лишь старался поддерживать его время от времени, не давая скатиться вниз, вместо того чтобы помогать тянуться вперед и вверх. Лео выкарабкивался сам. Я бы на его месте вообще все забросил и ни к чему бы не стремился, из боязни разочароваться еще больше. Я часто думаю о том, каким он станет, когда вырастет, и с каждым разом все больше убеждаюсь, что этот парень не пропадет. Уверен, он сумеет стать счастливым и без матери. То, о чем я раньше боялся даже мечтать, теперь предстало передо мной во всей очевидности: мой мальчик будет жить долго и счастливо.

Хм, долго и счастливо… Где-то я уже это слышал. Точно, именно так он мне тогда и сказал…

— Наконец-то до тебя дошло… Привет.

— Кажется, да. Здравствуй.

— Извини, что не мог заговорить с тобой раньше. Ты должен был дойти своим умом. Пусть это заняло у тебя время, но ты все же вспомнил.

— Да.

— Я никогда не обещал счастливой жизни ни вам троим, ни тебе лично. Просто в тот день ты был настолько взволнован, что воспринял мои слова именно так. Я сказал: «Он будет жить долго и счастливо». Ты же услышал — «Вы будете жить долго и счастливо», потому что на тот момент ребенок был для тебя олицетворением всей вашей семьи. Но теперь-то ты понимаешь, что я имел в виду.

— Теперь понимаю. Для этого мне понадобилось самому увидеть его счастливым. Иначе бы я не поверил. Знаешь, а ведь я скучал по тебе.

— И я. Я видел, что ты чувствуешь, и переживал вместе с тобой… Сказать честно, мне тоже пришлось нелегко.

Мы проболтали несколько часов кряду. С ним мне было легко, ведь все это время он страдал вместе со мной, а значит, понимал меня, как никто другой. Я спросил, знал ли он про Алису с самого начала, и он ответил, что знал. Когда же я спросил, почему он ничего не предпринял, почему не спас ей жизнь, почему на худой конец не предупредил меня заранее, чтобы я с ней хотя бы попрощался, он напомнил мне наш давнишний разговор о свободе выбора и своем невмешательстве в людские дела. Как и в прошлый раз, я ему возразил, заявив, что в мои-то дела он вмешивался постоянно, однако он быстро объяснил мне, что к чему. Дело в том, что все решения, которые он принимал за меня, были так или иначе связаны с Алисой. Независимо от цвета моей рубашки, наличия бородки и того поцелуя на первом свидании, она бы все равно в меня влюбилась. Просто на это ушло бы больше времени. Когда же после нашей ссоры он посоветовал мне искать ее у матери, он лишь хотел выиграть для нас несколько лишних дней, потому что Алиса и так вернулась бы ко мне через какое-то время. Он подыскал мне работу поближе к дому, для того чтобы я мог видеть Алису каждое утро, а вечерами не поздно возвращаться домой. Все это он делал только потому, что знал. Он знал, что нам не долго суждено быть вместе. Он подарил мне лишнюю возможность подольше побыть с ней, поглубже впитать в себя ее образ, ее любовь.

После его ухода я проплакал весь вечер. Я не стыдился своих слез и не пытался их сдерживать, а когда успокоился, то почувствовал на душе долгожданное облегчение.

Отныне я вновь был не один.

От пережитых за день эмоций и волнений я так утомился, что не заметил, как заснул. Разбудили же меня какие-то непонятные звуки, напоминавшие чей-то сдержанный стон. Еще не до конца проснувшись, я приоткрываю один глаз, но ничего особенного не замечаю. Тогда я повнимательнее прислушиваюсь, однако кругом все тихо, ни звука. Должно быть, просто дурной сон. Но лишь только я начинаю заново засыпать, как стоны возобновляются с новой силой. Нет, это определенно не сон. Я резко сажусь на кровати и различаю, что звук идет откуда-то сзади. Не успеваю я обернуться, как над самым моим ухом раздается душераздирающий вопль, от которого волосы на моей голове в буквальном смысле встают дыбом, и я вижу перед собой ту самую одержимую девчушку из ужастика «Изгоняющий дьявола». Она бросается ко мне, изрыгая на ходу отвратительные грязные ругательства. Голова ее при этом с бешеной скоростью вращается вокруг собственной оси. Я в таком ужасе, что едва не обделываюсь в штаны. В следующую секунду девчонка принимается хохотать, и тут я окончательно перестаю что-либо понимать, потому что по мере нарастания хохота тело и лицо ее начинают видоизменяться, и уже через мгновение передо мной опять стоит этот старый хрен, которому в очередной раз удалось меня разыграть. От смеха у бедняжки аж слезы на глазах выступили. Он еще и издевается, интересуясь, не подать ли мне утку. Вот уж действительно, напугал так напугал, до сих пор коленки трясутся. Однако вскоре его заразительный смех передается и мне, и вот мы уже оба хохочем как ненормальные и никак не можем остановиться.

— Подумать только, я снова купился на твои штучки! Как последний дурачок, честное слово! Хотя, по правде говоря, я успел по ним соскучиться…

— А уж я-то как скучал! Ничего, мы еще наверстаем! Ну, прощай, до вторника!

Вот и вторник, без одной минуты одиннадцать. С замиранием сердца я жду возобновления нашего еженедельного ритуала. Я многое успел передумать со дня нашей последней встречи, но один вопрос мучает меня особенно сильно.

— Ну, здравствуй.

— Привет. Тряхнем стариной?

— Еще как. Я вижу, у тебя созрел вопрос, так что выкладывай, не стесняйся.

— Да я, собственно, вот что хотел спросить: мы оба знаем, что ты располагаешь неограниченными возможностями, но предпочитаешь практически никогда ими не пользоваться. В каком-то смысле это даже благородно с твоей стороны, но если вдуматься — ты же ничего не делаешь для человечества, и это твой осознанный выбор. Не хочу тебя обижать, но все-таки спрошу: у Бога что, нет понятия о добре и зле?

— Во-первых, сразу замечу, что зла как такового не существует. Есть лишь злосчастье. Смотри не путай зло со злосчастьем, между ними нет ничего общего. Зло — это, как ты справедливо заметил, всего лишь понятие и, как всякое понятие, может быть истолковано людьми по-разному. Злосчастье же — это горе, а горе все вы ощущаете одинаково. Лишь причины этого горя у каждого свои.

— Хорошо, тогда я сформулирую свой вопрос иначе: у тебя нет понятия о добре и злосчастии?

— Второе существенное замечание: добра как такового не существует. Есть лишь…

— Постой, кажется, я тебя понял, дай-ка закончу сам: «Есть одно лишь… счастье». Так? Счастье — противоположность злосчастью? А потом ты скажешь, что добро — это всего лишь понятие, которое все люди толкуют по-разному, а вот счастье…

— Позволь тебя прервать, ибо ты глубоко ошибаешься. Речь идет не о счастье, а о любви. Любовь противостоит злосчастью, а не добро злу. И я не только знаю об этом противостоянии, но и представляю в нем одну из сторон. Пойми меня правильно, хотя я говорю тебе это лишь спустя пятнадцать лет после нашей первой встречи: я есть любовь.

— Постой, но это же та самая чушь, что нам впаривают священники! Ты что, от них понабрался?

— Я так и знал, что не смогу тебя переубедить. А ведь ты один из немногих, кто способен понять. Мое единственное предназначение, весь смысл моего существования заключается в одном слове: любовь. Впрочем, ты прав, само слово настолько затаскано, что я было подумал заменить его другим, но… так и не придумал каким. Любовь — она и есть любовь.

— Признаться, я разочарован. Может, ты не знал, но откровения типа «Возлюбите друг друга, братья мои, ибо любовь превыше всего» в этом мире устарели окончательно и бесповоротно. Не знаю, почему я сказал «окончательно и бесповоротно», но то, что устарели, — это точно.

— Это-то меня больше всего и беспокоит. Сам посуди: в наши дни публично рассуждать о любви — значит обрекать себя на всеобщее осмеяние, а хвастать во всеуслышание победой в очередном мордобое — значит прослыть героем и заслужить почет и уважение. Чувствуешь разницу? Где, скажи на милость, тут логика?

— Да просто любовь как понятие давно себя исчерпала…

— Позволь-ка снова тебя перебить: любовь — не понятие. Это абсолют. Любить — значит быть человеком, в этом все дело.

— Но ведь есть люди, которые никогда не любили…

— Да, но я имел в виду несколько другое. Родиться человеком еще не значит стать человеком… Послушай, не хочешь немного передохнуть и обсудить это через недельку? Для первого раза я сказал достаточно, а ты пока поразмысли на досуге о любви, только, пожалуйста, постарайся обойтись без этих ваших дурацких стереотипов. Любовь — не груда плюшевых мишек с розовыми сердечками, это нечто гораздо большее. Подумай хорошенько над моими словами, а в следующий раз я объясню тебе все остальное.

— Идет. Тогда до вторника!

Про любовь я более-менее понял. В конце концов, даже логично, что любовь — это он. Гораздо сложнее разобраться с теми, кто людьми рождаются, но ими не становятся. Теперь, где бы я ни находился — на улице или на работе, — я постоянно задаюсь вопросом, нет ли где рядом со мной этих «нечеловеков». Они совершенно точно должны быть среди нас, и, возможно, с некоторыми из них я даже знаком лично. От одной мысли об этом по спине у меня пробегают мурашки. Хотя, возможно, большинство из них уже сидят по тюрьмам? Может, это все серийные убийцы, насильники и прочие маньяки? А что, если человечество в принципе делится на обычных людей и на «других»? Представляю, как бы изменился мир, когда бы все об этом прознали. Вот взять, к примеру, смертную казнь. Не так давно ее отменили из соображений гуманизма, ибо признали недопустимым узаконенное убийство человека человеком вне зависимости от тяжести совершенного преступления. Но уж коли речь идет о «нечеловеках»… Тогда эти доводы разом теряют силу и их можно отбрасывать с легким сердцем. Преступники на то и преступники, что они «нечеловеки». Возможно, придется изобрести даже специальный детектор «нечеловеков», чтобы, по крайней мере, знать, от кого что ожидать…

Сегодня утром новая секретарша, та, что положила на меня глаз, умудрилась мне им еще и подмигнуть. Приятная неожиданность. Я просто проходил мимо и отпустил какую-то пустяковую шуточку, а она захихикала и подмигнула мне в ответ. Потрясающе. Впрочем, зря я так размечтался, для меня она слишком молода. Небось и тридцати-то еще не стукнуло. На груди у нее бэйджик с именем: «Маржори». В былые времена я бы на такую запал.

Вечером Лео торжественно мне объявил, что отныне у него есть невеста. Я поздравил его с появлением возлюбленной, но он поспешил мне возразить, объяснив, что возлюбленной считается девочка, которую любишь тайно, а у него любовь взаимная и вполне открытая, так что теперь она считается его невестой, а никакой не возлюбленной. Не припомню, чтобы у меня самого в десять лет была невеста. Разумеется, я влюблялся в девочек из класса, но никогда им в этом не признавался и тем более не обсуждал своих чувств с родителями. Я спросил у Лео, как ее зовут, и он ответил, что Клоэ. Я сказал, что имя красивое, и он одобрительно закивал в ответ. Я предложил пригласить ее к нам на выходные, и он закивал еще энергичнее. Я поинтересовался, есть ли у него номер ее домашнего телефона, чтобы я мог договориться с ее родителями, и он снова радостно закивал. Тогда я сказал, что, похоже, он отлично все продумал. Снова кивок. Я спросил, намерен ли он весь вечер отвечать на все мои вопросы утвердительно, и получил очередной утвердительный ответ. Тогда я спросил, не одолжит ли он мне денег на новую машину, — и… получил отказ.

Вот уже третий день подряд она озорно подмигивает мне по утрам. В каком-то смысле я сам ее провоцирую, потому что каждый раз, проходя по утрам мимо стойки приемной, выдаю новую шутку. За это она мне и подмигивает. Однако сегодня утром запас моих шуток неожиданно иссяк, и я решился на комплимент. К счастью, голову над ним ломать не пришлось, поскольку на голове у нее как раз красовалась новая прическа. В этот раз она смеялась более сдержанно, но подмигивала увереннее. Думаю, тридцатник ей все же есть, просто она из тех женщин, что выглядят моложе своих лет.

В субботу после обеда в гости к Лео приехала Клоэ, его теперешняя невеста. Про себя я отметил, что сын бесспорно унаследовал от меня слабость к красивым женщинам. Хотя, в его случае, скорее к девочкам. Когда, улучив момент, я похвалил его за прекрасный выбор, он не без гордости сообщил, что это самая красивая девочка во всей школе. Я поспешил напомнить, что все же самое главное в человеке — его доброе сердце, и он заверил меня, что она, безусловно, добрая, почти самая добрая во всем классе. Полагаю, определение «самая красивая во всей школе» должно с лихвой компенсировать все недочеты определения «почти самая добрая в классе». Не успели мы познакомиться, как Клоэ спросила, можно ли будет Лео остаться у нее переночевать в следующие выходные. На мой вопрос, не станут ли возражать ее родители, она мигом выпалила, что «нисколечки» и что я смогу все обсудить с ними вечером, когда они приедут ее забирать. Да уж, детишки не промах, так все рассчитан и, что не придерешься. Такое впечатление, что мы, взрослые, им только мешаем.

Когда я поделился с ними своим любопытным наблюдением о том, насколько созвучны имена Лео и Клоэ и каким удивительным образом в имени «Клоэ» зашифрован «Лео», они пришли в полный восторг и обменялись многозначительными взглядами, а потом долго еще удивлялись, почему не смогли додуматься до этого сами. Рад, что взрослые хоть на что-то еще могут им сгодиться.

— Ну наконец-то, еле тебя дождался! Я тут всю неделю голову ломал над этой твоей загадкой о людях, которые «нечеловеки», и, знаешь, я, кажется…

— Для начала не мешало бы поздороваться.

— А, ну да, совсем забыл. Здравствуй, конечно. Просто у меня тут возникла одна мыслишка, и мне не терпится ею с тобой поделиться.

— Ты имеешь в виду эту свою теорию об уголовниках-нечеловеках? На мой взгляд, она отдает нацизмом, ты не находишь? Весьма опасная теория, даже если ничего плохого ты в виду не имел.

— Прости, я и вправду не хотел. Но в чем же тогда отгадка?

— Хорошо, попробую объяснить. Дело в том, что никто из вас не рождается человеком. До того как им стать, вы некоторое время — кто больше, кто меньше, но в среднем в течение первых нескольких месяцев — являетесь всего лишь живыми организмами. Поверь, это ничуть не обидно, ведь живой организм — первооснова для будущего человека.

— Так как же все-таки стать человеком?

— Догадайся сам. Вспомни, о чем мы с тобой говорили в прошлый раз?

— О любви вроде. Выходит, человеком нас делает способность любить?

— Именно. Что бы там ни говорили, но новорожденный живой организм не способен испытывать любовь. Имея в своем распоряжении минимум собственных средств и возможностей, ему необходимо удовлетворять невероятное количество своих жизненно важных потребностей. Все его скудные силенки уходят на установление надежного контакта с окружающим миром, и, только убедившись в том, что его правильно понимают, он раскрывается и обретает способность любить.

— Алиса бы с тобой не согласилась…

— Со мной мало кто соглашается. Почти никто из тех, с кем я разговаривал на эту тему, меня не понимали. Особенно матери. Им труднее всех поверить в то, что их дети не способны полюбить их с первой секунды жизни. Они никак не хотят принять тот факт, что это еще не любовь, это потребность. Вполне законная, обоснованная жизненной необходимостью потребность, только и всего.

— И я этих матерей прекрасно понимаю. Несправедливо решать за ребенка, любит он свою мать или нет. Вчера еще не любил — значит, не человек, а сегодня — бац! — уже полюбил, молодец, человеком стал. Так, что ли?

— Представь себе, да! Это не вопрос справедливости, просто так оно и есть на самом деле. Я же Бог, мне ли не знать, что лежит в основе человеческой природы, ибо я и есть эта основа.

— Все равно я тебе не верю. У тебя у самого-то дети есть?

— С технической точки зрения нет.

— Вот видишь! Значит, ты ничего не знаешь! А я лично присутствовал при рождении Лео и видел, что, когда его положили Алисе на живот, он уже любил ее. Он полюбил ее с самой первой секунды.

— Мне незачем тебе врать…

— Я не говорю, что ты врешь, но просто у Лео с Алисой все было иначе, не как у других. Попробуй докажи, что это не так!

— Мне сложно это доказать, ведь ты не можешь влезть в мою шкуру…

— Тогда я останусь при своем, ведь я все видел собственными глазами, я сам пережил этот момент.

— В таком случае я торжественно заявляю, что ты был последним, с кем я обсуждал эту тему. Эти разговоры никогда ничем хорошим не заканчивались. Видимо, есть вещи, которые человек еще не готов услышать…

Не знаю, что на меня нашло, но я решил-таки пойти по стопам собственного сына и заняться своей личной жизнью. По большому счету, терять мне нечего. Единственное, что может пострадать в случае отказа, так это мое самолюбие, но на него мне наплевать. Я готов рискнуть.

— Скажите-ка, Маржори, как вы смотрите на то, чтобы сходить куда-нибудь вместе завтра вечером?

— Схожу с удовольствием.

— Я бы предпочел, чтобы мы были вдвоем, но если вы настаиваете, то можете захватить это ваше Удовольствие… Это что, ваш друг?

— Я бы на ее месте за такие остроты послал тебя куда подальше!

— Эй, постой, что ты себе позволяешь? Это уже слишком, немедленно верни меня на место! Я и так весь как на иголках, а тут еще ты со своими выходками!

— Ха! «Удовольствие… это что, ваш друг?» Да этой шутке уже лет сто! И не стыдно тебе?

— Нет, не стыдно! Немедленно верни меня назад! Хотя при виде моей опешившей физиономии она наверняка подумает, что я комплексую, и теперь наверняка откажется!

— Она не посмеет отказать человеку со столь тонким чувством юмора! Считай, свидание у тебя в кармане!

— Если ты сейчас же не прекратишь издеваться надо мной и не вернешь меня назад сию же секунду, то в следующий вторник я даже не взгляну в твою сторону. Послушай, Лео в эти выходные как раз ночует в гостях у подружки, у меня в кои-то веки появился шанс, так что, пожалуйста, не вздумай мне все испортить!

— Можешь расслабиться, она в любом случае согласится.

— Если она согласится, я тебя прощу, так уж и быть. Так ты отпустишь меня или нет?

— Ну конечно… С удовольствием!

— Очень остроумно… Мне еще долго ждать?

— Ха-ха, не беспокойтесь, я приду одна. Давайте я оставлю вам свой номер телефона.

— Да, спасибо. Завтра я обязательно перезвоню. Приятного вечера!

Для первого свидания я выбрал ресторан. Первое свидание… даже не верится, что это про меня. Я немного нервничаю, почти так же, как на своем самом первом свидании тридцать лет назад. В ожидании Маржори в голову мне лезут разные мысли, и в какой-то момент я вдруг отчетливо осознаю, что с сегодняшнего дня моя жизнь начала обратный отсчет. Отныне каждый новый день будет лишь приближать мой конец, и финальный аккорд уже не за горами. Мне нужно успеть наверстать упущенное. Точнее, нужно выиграть время. Отсрочить конец, проживая полноценной жизнью каждый оставшийся день.

— Привет, как поживаешь? Предлагаю сразу перейти на «ты», не против?

— Запросто.

— Ты прелесть.

— Спасибо. Впрочем, на работе можно продолжать на «вы».

— Посмотрим, как пойдет. Аперитив будешь?

Я давно позабыл, что чувствуют люди, занимаясь любовью, и теперь с интересом прислушиваюсь к своим ощущениям. Раздеваясь донага, я испытываю смущение, граничащее со стыдом. Мне ужасно неловко, и я изо всех сил стараюсь угадать по ее глазам, что она думает о моей фигуре. Я с интересом рассматриваю ее обнаженное тело, вдыхаю его запах и пробую на вкус. Я боюсь сделать что-нибудь не так, боюсь, что у меня не встанет, боюсь показаться недостаточно мужественным, боюсь не удовлетворить ее до конца. Интересно, ей хорошо со мной? Или она только притворяется, чтобы доставить мне удовольствие? Она сможет кончить? И сколько раз? Может, пора сменить позицию? Как часто их вообще стоит менять? Получится ли у меня самого расслабиться и как следует кончить?

Едва я испытал давно забытое наслаждение, как память о нем вернулась ко мне, подобно тому как возвращаются к нам воспоминания детства, когда, приезжая в родные места, мы случайно находим в лесу тропинку, по которой любили бегать малышами. Сначала она кажется загадочной и незнакомой, но стоит ступить на нее, как ты вдруг вспоминаешь, что вот тут росло дерево, а там стояла изгородь, справа должен быть ручей, а в самом конце дорожки лежит камень, на котором ты любил всплакнуть, когда тебе было грустно. Так и ко мне в этой самой постели вернулись воспоминания о ласках, страстных шепотах и горячих поцелуях взасос — словом, я вновь прошел той самой дорогой наслаждения, и, как оказалось, за это время она ничуть не изменилась. Мне даже показалось, что я проходил по ней еще вчера, и удивился, как это я умудрился все позабыть. Единственное, что не было прежним, так это запах. Мне показалось, будто повеяло осенью.

— Ну все, я пошла. Спасибо за прекрасный вечер. Ты был бесподобен!

— Как, уже уходишь? Не хочешь остаться до утра?

— О нет! Ненавижу спать в чужой кровати.

— Когда же мы снова увидимся?

— В понедельник, естественно, на работе. С утра пораньше, все как обычно. И не забудь рассказать мне новый анекдот!

— Я имел в виду…

— Знаешь, я еще не готова к серьезным отношениям. Я просто люблю поразвлечься, хорошо провести время, как сегодня, например. Ты что, расстроился? Ты ожидал большего?

— Нет, что ты! Мы же оба понимаем, что это был обычный спонтанный взрыв эмоций! Все в порядке, без обид!

— Вот и чудесно! Дай-ка я напоследок чмокну тебя в щечку. Прощай, мой аполлон!

Вот дерьмо.

— Эй, Бог!

— Слушаю тебя.

— Она что, хотела просто… переспать со мной?

— Ты хотел сказать «трахнуться»? Не бойся, говори, что думаешь, моего целомудренного слуха это ничуть не оскорбит.

— Так она хотела просто трахнуться?

— Насколько я понял, да. И что с того?

— Ничего. Но вообще-то это странно. Я не ожидал.

— А чего ты ожидал?

— Сам не знаю, но получается, она меня вроде как кинула.

— Послушай, ей тридцать лет, тебе сорок пять, вы оба взрослые люди и оба должны понимать, что к чему. Не хватало еще, чтоб ты влюбился…

— Да уж.

— Ты ошибаешься. Уж — это такая маленькая змейка, а я — Бог, да будет тебе известно!

— Очень остроумно. Сейчас помру со смеху.

— Вот и я о том же. Острота, на которую ты ее подцепил, была не менее низкого пошиба. Добавь к ней один жалкий комплимент, пару-тройку томных взглядов, и у тебя будет полная картина ваших отношений до сегодняшнего вечера. На что ты вообще рассчитывал с таким набором?

— Я и не рассчитывал… Я подумал, что мы в любом случае увидимся еще раз, чтобы… Впрочем, это уже не важно, ты прав. И все же благодаря ей я воскрес, впервые за много лет во мне пробудились чувства. Уже одно это для меня — колоссальный результат.

— Добавить нечего. Браво! Так держать!

— Послушай, если ты все знаешь, скажи, как она меня нашла? Я имею в виду — в физическом плане…

— Ну, знаешь ли, это конфиденциальная информация!

— Да ладно, перестань ломаться, скажи!

— Хорошо, раз ты так настаиваешь: когда ты стоял перед ней в чем мать родила, ей показалось, что у тебя определенно есть нечто общее со стариной Фрейдом! Маленькая такая общая черточка!

— Ну и нахал же ты!..

Я еще долго лежал в постели, размышляя о случившемся. Правильно ли я поступил, переспав с ней? Как бы то ни было, мне это пошло только на пользу, однако я до сих пор пребываю в некоем смятении. Мне хочется заниматься любовью снова и снова.

Я удивительно быстро вспомнил, как это делается. Тут как с велосипедом: раз научишься — уже не забудешь, с той лишь разницей, что мне теперь хочется гонять на этом велосипеде не останавливаясь. Маржори я в любом случае звонить не буду, а то, чего доброго, подумает, что я влюбился… Глупо получится. Она была права, ограничившись одним вечером. У нас с ней абсолютно ничего общего. С кем же мне теперь заниматься любовью? С ней все было просто, она, можно сказать, сама напросилась, а больше я не замечал, чтобы кто-то строил мне глазки. Надо будет срочно озаботиться поиском партнерши, а пока попробую решать свои проблемы самостоятельно. Уверен, этот навык восстановится столь же быстро.

Признаюсь, таскаться по барам и клеить девиц с целью переспать с ними оказалось не так уж и сложно. В среднем срабатывает в одном случае из семи, что можно считать превосходным результатом. Я долго раздумывал, снимать или нет при этом обручальное кольцо, и в конце концов решил его оставить. Так даже лучше: они сразу же видят кольцо, интересуются, женат ли я, я отвечаю утвердительно, и, таким образом, они понимают, на что могут рассчитывать. Я избавлен от необходимости пускаться в долгие объяснения о невозможности продолжения наших отношений, а им, в свою очередь, приятно осознавать, что по крайней мере на одну ночь они отбили меня у моей законной половины. Они все из кожи вон лезут, чтобы составить ей достойную конкуренцию, поскольку я описываю ее как красивую, умную и чувственную женщину. И я нисколько не вру, хоть она и существует теперь лишь в виде кольца на моем безымянном пальце.

На днях Лео заметил, что у меня, должно быть, стало больше друзей, чем у него, судя по тому, как часто я стал пропадать из дома по вечерам. Он искренне рад за меня, и к тому же в мое отсутствие няня разрешает ему допоздна смотреть телик, так что в сложившихся обстоятельствах все оказались только в выигрыше. На работе обо мне поползли слухи. Коллеги говорят, меня теперь не узнать: лишь только в поле зрения появляется существо женского пола, как я мгновенно преображаюсь, приобретая повадки хищника. Я изголодался по женщинам. Я хочу их всех. После десятой я начал вести что-то вроде дневника своих побед, в котором во всех подробностях описываю места знакомств, внешность своих партнерш, позы, в которых мы занимались любовью, и все, что они при этом говорили. Я также отмечаю, спали ли мы до утра в одной постели и изъявляли ли девушки желание встретиться со мной повторно. Я никогда не соглашаюсь. Я встречаюсь с ними не за этим. Я делаю это, чтобы воскреснуть, заново обрести себя, и их тела мне в этом помогают.

Сегодня вечером я отправляюсь на поиски номера двадцать два. Я начинаю входить во вкус. Это только начало, и, что ни говори, оно весьма и весьма впечатляюще.