Год семнадцатый

Я так и не понял, что же со мной тогда произошло. Это было полнейшей неожиданностью. Едва моя избранница номер семьдесят четыре захлопнула за собой дверь, как к моему горлу подкатил комок и я разрыдался. Не из-за нее, конечно, нет, а просто так, без всякой видимой причины. Я проплакал весь вечер.

А еще через несколько дней я пустил слезу перед телевизором за просмотром фильма, и не какой-то там мелодрамы, а самой настоящей комедии. В третий раз это случилось со мной в туалете, а в четвертый — прямо на работе, так что мне пришлось срочно искать место, где бы уединиться. Вскоре я уже потерял счет этим неожиданным приступам и смирился с ними, не пытаясь искать им разумного объяснения.

В конце концов я решил поговорить об этом с ним.

— Что со мной происходит?

— В последнее время ты стал часто и беспричинно плакать в самое неподходящее для этого время.

— Спасибо, я и сам заметил. Но почему?

— А сам-то как думаешь?

— Если я решил спросить тебя, то, как нетрудно догадаться, сам я об этом ничего не думаю.

— Не горячись. Просто у тебя депрессия.

— Депрессия? У меня? В моем-то возрасте?

— Возраст здесь ни при чем.

— А что тогда «при чем»?

— Сам догадайся.

— Знаешь, вся эта доморощенная философия в духе «познай себя самого» явно не для меня…

— И все же давай попробуем. Поговорим о твоих чувствах.

— Здесь не о чем говорить.

— Как это «не о чем»?

— У меня нет никаких гребаных чувств ни к кому, кроме Лео… Уж не думаешь ли ты, что я что-то испытываю ко всем этим потаскушкам?

— Не такие уж они и потаскушки. Среди них было много приличных девушек, которые могли бы полюбить тебя по-настоящему.

— Плевал я на их любовь! Это не то, что мне нужно.

— Что же тебе тогда нужно? Вначале ты утверждал, что в их объятиях ты воскресаешь, возрождаешься к новой жизни. Ты уже давно это сделал, так почему же вовремя не остановился?

— Сам не знаю. Сейчас это уже не важно.

— Ну, раз так…

— Так ты поможешь мне или нет?

— В чем?

— Перестать распускать нюни, как девчонка, по десять раз на дню. А вдруг мне приспичит в разгар совещания? Что тогда прикажешь делать?

В общем, тогда мне так и не полегчало. Наоборот, все стало только хуже. Я лил слезы днями напролет и никак не мог остановиться. Мне пришлось взять трехнедельный отпуск и временно отправить Лео пожить к бабушке. Я торчал дома в полном одиночестве и подумывал о том, чтобы проконсультироваться с психотерапевтом. Наученный горьким опытом, я открыл справочник, позвонил первому попавшемуся врачу, предварительно убедившись, что это мужчина, и записался на прием. Впрочем, визит к нему ничего мне не дал, у меня не было ни малейшего желания раскрывать перед ним душу. Я не могу сделать это ни перед кем, кроме Бога.

— Эй, Бог!

— Твоя просьба мне заранее не нравится.

— Ну пожалуйста, ради меня. Я окончательно запутался, я не знаю, что со мной, я устал от этих бесконечных слез, мне страшно.

— Ты с ума сошел? Захотел, чтоб я стал твоим личным психотерапевтом?

— А что здесь такого? Ты единственный, с кем я могу поговорить по душам.

— Нет уж, эта роль не для меня. Лучше посиди подумай, возьми себя в руки, в конце концов.

— Издеваешься? Ты разве не видишь, как я страдаю? Мне плохо, и я не знаю, что со мной. Только у меня все стало налаживаться, как на тебе пожалуйста, опять по уши в дерьме. Помоги мне, умоляю! Не бросай меня! Конечно, тебе-то хорошо, ты понятия не имеешь о том, что значит страдание…

— Не говори глупостей, пожалуйста!

— Это не глупости! Ты же всемогущий, тебе ничего не стоит мне помочь, но ты не хочешь даже палец о палец ударить ради меня, тебе попросту плевать на мои страдания, потому что ты сам ни разу их не испытывал!

— Немедленно замолчи!

— И не подумаю! Тебе никогда меня не понять, потому что у тебя нет сердца, ты даже не представляешь, что значит человеческое страдание!

— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о страдании? Ну хорошо же, я расскажу тебе о настоящем страдании! Ты никогда не задумывался о том, почему я знаю о вас все? Я знаю все, потому что проживаю ваши жизни одновременно с вами, здесь и сейчас, я — все вы и каждый из вас, понятно тебе это? Я пережил и познал все возможные людские страдания! Ты хочешь знать, что это такое? Тогда слушай: сейчас, в эту самую секунду, меня зовут Рати, мне одиннадцать лет, и я умираю от голода в родной деревне. У нас уже перемерло больше половины жителей, а теперь, видать, настал и мой черед. Я знаю, что меня ждет, но стараюсь держаться изо всех сил, хотя с каждым днем это становится все труднее. Вот уже несколько недель, как я не могу подняться с земли, и от этого вся моя кожа покрылась глубокими трещинами. У моей матери больше нет сил оплакивать меня, ибо все свои слезы она уже пролила над телами моих погибших братьев и сестер. Я знаю, что меня ждет, и мне больно. Сейчас, в эту самую секунду, меня зовут Франсуа, мне девяносто лет, и вот уже восемь лет, как ко мне никто не приходит, никто, кроме сиделки. Но немощен я не телом, я немощен душой. Меня все забыли, я никому не нужен, ни для кого не существую. Слышишь, ни для кого! Я всегда любил своих детей и внуков, и они хорошо относились ко мне, до тех пор пока я не одряхлел и не стал для них обузой. Тогда они решили попросту забыть о моем существовании, вычеркнуть меня из своей жизни. Я мечтаю о смерти, но она все не приходит. Я бы мог покончить с собой, но никогда не сделаю этого, потому что верю в Бога, и поэтому мне остается лишь ждать, терпеть и ждать. Хуже всего, что по утрам в день моего рождения и в канун Рождества во мне каждый раз просыпается робкая надежда, которая еще ни разу не оправдалась. Ко мне так никто и не приезжает. Даже не звонит. А я так жду этого звонка! Я знаю, что буду надеяться и в следующий раз, если только он наступит. Хочешь еще узнать о страдании? Сейчас, в эту самую секунду, меня зовут Амбер, мне пять лет, и я только что видела, как дядя, который пришел в гости к маме, достал шприц и уколол в руку сначала ее, а потом себя. Мама уснула прямо на полу, она что-то смешно бормочет во сне, а дядя ведет меня в спальню, снимает с меня трусики и начинает везде трогать руками, мне неприятно, даже больно, он запускает в меня свои пальцы, и я начинаю плакать, но он говорит, что если я закричу, то он убьет маму. Он кладет меня на живот и что-то втыкает в меня сзади. Меня охватывают нестерпимый страх и боль, я кричу что есть силы, чувствуя, как рвется моя кожа, как течет кровь, а он ударами втыкает в меня эту штуку все сильнее и сильнее, все быстрее и быстрее. Я чувствую, как внутри у меня тоже что-то рвется и лопается, и от этого кровь начинает течь еще сильнее. В конце концов от боли меня вырывает прямо на мою любимую куклу, и я теряю сознание. Сейчас, в эту самую секунду, меня зовут Тимо. Я не спеша ехал по шоссе за рулем своего автомобиля, когда на полной скорости в меня врезался грузовик. Удар был чудовищной силы. Я сижу и чувствую, что больше не могу пошевелиться. Я ничего не слышу. Мне удается немного наклонить голову, я смотрю вниз, но почему-то не вижу своих ног. Мои ступни валяются рядом с педалями, и тут до меня доходит, что неизвестно откуда взявшееся кровавое месиво, размазанное по салону, это и есть мои ноги. Из моей груди вырывается вопль отчаяния, но я не слышу его. Я смотрю на свой живот и вижу на его месте сплошную зияющую рану, из которой вываливаются кишки. Я говорю себе, что, должно быть, все это просто дурной сон, но тут ко мне возвращаются чувства, а с ними приходит и боль. Я слышу, как вокруг кричат люди, вижу чуть поодаль горящую машину и вижу, как запертые в ней люди изо всех сил колотят руками по стеклу, не в силах выбраться из адской западни. Я молюсь о том, чтобы все это поскорее кончилось, я вспоминаю свою жену, своих родителей и думаю о том, как сильно я их люблю. Мне продолжать? Сейчас, в эту самую секунду, меня зовут Сантос, я вышел из дому поздно вечером, чтобы купить подгузники для своей малышки Инайи в ночном магазинчике на соседней улице. Не успел я отойти от дома и на пару сотен метров, как дорогу мне преградила шайка уличных хулиганов. Они окружили меня и стали требовать денег. Я отдаю им все, что у меня есть, но они хотят больше. Один из парней толкает меня сзади, я пытаюсь с ними договориться, но они ничего не желают слушать. Второй бьет меня по лицу, после чего удары начинают сыпаться на меня со всех сторон. Они бьют меня везде, моя голова мотается из стороны в сторону, и в конце концов я теряю равновесие и падаю на землю. Они отступают. Но тут один из них достает из рюкзака связку остро заточенных железных спиц и раздает остальным. Он говорит, что меня следует насадить на вертел за то, что я жирная богатая свинья. Все смеются. Они окружают меня, выставив вперед свои спицы. Первая вонзается мне в живот, и я чувствую невыносимую боль, я зову на помощь, но вижу лишь, как одно за другим начинают гаснуть окна близлежащих домов. Они хохочут. Они наносят мне удары в спину, в бедра, и мне кажется, что это уже никогда не кончится. Потом они принимаются колоть мне лицо, прокалывают щеки, и это веселит их больше всего. Один из них подходит ближе и хватает меня рукой за волосы, я умоляю его, но он требует, чтобы я держал голову прямо и смотрел на него. Он со всей силы вонзает свою спицу мне в глаз и вгоняет ее настолько глубоко, насколько это возможно. Я чувствую, как металл проникает в мой мозг. Эту боль, этот ужас от осознания происходящего невозможно описать словами. Я слышу хруст рвущихся внутри меня тканей, после чего сознание мое окончательно угасает. Сейчас, в эту самую секунду, меня зовут Сафия. Давным-давно родители насильно выдали меня замуж, но свою первую настоящую любовь я встретила всего несколько недель тому назад. Он вдовец, и мы виделись тайком. Но кто-то выдал нас, и вот теперь я здесь, стою с наброшенной на голову простыней, зарытая по пояс в землю, связанная по рукам и ногам. Я слышу, как меня окружают мужчины, они что-то выкрикивают, они в ярости. Они держат в руках камни и в нетерпении постукивают ими друг о друга. Сейчас они станут швырять их в меня. Мне страшно, я так боюсь боли. Первый камень летит мне в лицо. Силой удара мне вышибло верхние зубы и раздробило челюсть, осколки нёба осыпаются мне на язык, и я едва не задыхаюсь от хлынувшего мне в горло потока крови. Ударом второго камня мне переламывает ребра, их острые края протыкают мне легкое, и я больше не могу дышать. Все происходит слишком быстро и в то же время слишком медленно. Вот камни сыплются уже градом. От столь неистовой боли я даже забываю кричать, я ничего не слышу, кроме глухого стука булыжников о мое тело. Каждый такой удар отдает мне в голову, мои кости ломаются одна за другой, раздирая на части мою кожу и плоть, мне больно, я хочу, чтобы все мужчины сдохли. Наконец-то боль отпускает, я больше не чувствую собственного тела, но еще слышу крики этих поганых псов и хруст своих ломающихся костей. Скоро, совсем скоро все будет кончено… Хочешь еще? Сейчас, в эту самую секунду, я ребенок, которого душат ради забавы, я не понимаю за что, я ничего не понимаю, мне больно и страшно; я мужчина, и мне отрубают руку за то, что я украл на базаре фрукты, но я был так голоден, а теперь мне так больно; я маленькая девочка, тонущая в бассейне отцовского дома, я никак не могу дотянуться до поверхности и чувствую, как вода заливает мне легкие, меня распирает изнутри так, что я вот-вот взорвусь, мне очень больно; я женщина, больная раком в последней стадии, и меня рвет собственными кишками; я мать, рожающая мертвого ребенка; я… я…

Но тут слова застревают у него в горле, и он умолкает. Он устал, он больше не выдержит. Он поднимает голову, и я вижу, как по щекам у него катятся слезы. В это трудно поверить, но я вижу, как плачет Бог. Я подхожу и беру его за руку. Я впервые до него дотрагиваюсь. Его рука такая же теплая, как и моя. Я обнимаю его и прижимаю к себе. И с этим прикосновением мне разом передается вся горечь и все страдание живущего в нем огромного мира, и я плачу вместе с ним.