Глава 14
Туманы разума
Аня
Вчера я встречалась с Синди, чтобы расспросить о домашней жизни Алекса и о его отце. Обычно родители – первостепенный источник информации, если речь идет об отклонениях в поведении ребенка, будь то проявления аутизма, голоса или галлюцинации, внезапное нежелание учиться и общаться с друзьями, но, к сожалению, депрессия Синди отгородила ее стеной, отсекающей все проблемы, кроме собственных. На насилие, которому она подвергалась и ребенком, и во взрослом возрасте, наложился разрыв с отцом Алекса. С тех пор с наваливающимися на нее проблемами Синди боролась одним способом: пыталась покончить с собой. Ее «браслеты», как она их называет, или многочисленные белые шрамы на запястьях, скрыть не так-то легко. Синди думает, что Алекс получает психиатрическую помощь в связи с ее попытками самоубийства, что отчасти верно.
Что касается самой Синди, я с радостью узнала, что ее лечащий врач – Труди Мессенджер, одна из самых опытных, а главное, позволю себе это сказать, человечных психиатров Соединенного Королевства. Она знаменита тем, что после первой же консультации ее пациенты чувствуют себя человеческими существами. После многих лет третирования, отторжения, унижения легионами тех, кто ничего не понимает в душевных заболеваниях, эти пациенты встречают самый радушный прием в кабинете Труди. Труди сразу прописала Синди арт-терапию, с тем чтобы днем она не сидела без дела, и, когда я зашла в ее палату, она заканчивала вышивать маленькую белую собачку.
– Это для Алекса, – сообщила она с милой улыбкой. – Вуф. Он любит собаку. Они вдвоем просто не разлей вода. Я знаю, мальчики не любят ручные поделки, но, может, тут он сделает исключение.
Несколько минут мы беседуем об условиях ее пребывания в клинике, прежде чем я замечаю ей, что меня тревожит психическое здоровье Алекса. На лице Синди недоумение.
– Алекс уже виделся с психиатрами, – говорит она. – Но они никогда не высказывали никакой тревоги, ни один. И он общался с Майклом. Нельзя же требовать, чтобы мальчик, выросший в этой части города, каждый день прыгал от радости. Это моя вина.
– Я не думаю, что у него депрессия.
– Тогда вы о чем?
Я рассказываю Синди о своих предположениях. Убеждаю ее, что настроена оптимистично, уверена, что Алексу нужно лишь подобрать правильное лечение, но для этого необходимо выяснить все факторы, которые могли повлиять на его нынешнее состояние.
– Я хочу побольше узнать об отце Алекса, – мягко произношу я, думая о моей встрече с Карен Холланд, рисунках Алекса на ее столе.
Синди мрачнеет.
– Почему вас интересует отец Алекса?
– Отношения мальчика с отцом очень важны при формировании личности и осознания своего места в этом мире.
Синди откладывает иголку и вышивание, обхватывает себя тоненькими ручками.
– Я никому не говорила, кто отец Алекса. За исключением мамы.
– Мне не нужны имена. Он был хорошим отцом?
Синди смотрит в окно. Пальцы касаются запястья другой руки, большой и указательный обхватывают его.
– Он часто виделся с Алексом. Каждый месяц. Иногда оставался с нами на неделю. Потом мог пропасть на два месяца. – Она поднимает голову. – Я назвала Алекса в честь него.
– Он никогда не бил ребенка?
На ее лице ужас.
– Нет, никогда! Он не обрадовался, когда я сказала ему, что беременна, но и сейчас помогает нам деньгами. Причина, по которой он…
– Причина, по которой он что?
– Он иногда брал Алекса поиграть в настольный теннис, говорил, что это полезно для координации движений. Заботился о нем. Покупал ему игрушечные автомобили. Алекс ненавидел автомобили.
– Почему Алекс перестал видеться с ним?
Синди поднимает руку, чтобы прикрыть глаза, и опускает голову. Я понимаю, что ступила на тонкий лед.
– Если вы позволите задать такой вопрос, я хочу знать, при каких обстоятельствах он ушел из жизни Алекса?
Она качает головой, рука прижата ко лбу. Я присаживаюсь на корточки рядом с ней.
– Синди, – говорю я, касаясь ее руки. – Поверьте, я задаю эти вопросы только для того, чтобы помочь Алексу.
Она опускает руку, сверлит меня взглядом сердитых, горящих глаз.
– Вы подумаете, что у него не все дома.
– Нет, – уверяю я. – Но он упоминал, что видит тех, кто вроде бы может причинить ему вред.
Ее глаза округляются.
– Кто-то хочет причинить ему вред? В театре?
– Алекс заявляет, что у него есть лучший друг, его зовут Руэн. Несколько раз во время наших бесед Алекс становился агрессивным и утверждал, будто этот Руэн злится. Вы когда-нибудь видели какие-то отметины на его теле, травмы?
Глаза Синди превращаются в щелочки.
– Я никогда не била его, если вы клоните к этому.
– Я думаю, что, возможно, Алекс причинял вред Алексу, – мягко объясняю я.
Она всматривается в мое лицо, в глазах боль и замешательство.
– Почему вы мне это говорите? Зачем он причинял себе вред?
Я колеблюсь, помня о том, что у нее на руках сотни шрамов: она столько раз наносила себе раны, однако до нее не доходит, что Алекс может следовать ее примеру. И тут, словно читая мои мысли, Синди проводит ладонью по предплечью другой руки, на котором солнечный свет заливает серебристые реки шрамов.
– А если он говорит правду? – спрашивает она, и ее губы дрожат. – Я хочу сказать, Алекс не стал бы этого делать. Зачем? Он такой талантливый, и умный, и храбрее меня. – Она поднимает на меня глаза. – Он не стал бы этого делать.
– Если Алекс видел, как вы вредите себе, велика вероятность, что он поступит так же.
Мои слова носятся по палате, эхом отражаясь от стен. С губ срывается долгий, отчаянный крик. Мне требуется секунда или две, чтобы сообразить, почему кричит Синди: она никогда, никогда не задумывалась над тем, как отражаются на Алексе ее самоповреждения.
Я иду к столику, чтобы взять коробку бумажных салфеток. Она достает одну дрожащей рукой и подносит к глазам.
– Позвольте мне повидаться с ним.
* * *
Алекса привезли в клинику в тот же день. Я спросила Синди, не станет ли она возражать, если я останусь и понаблюдаю, как они будут проводить время вместе. Я ожидала, что она поинтересуется зачем, но, похоже, моя фраза о возможных самоповреждениях Алекса вышибла из нее все возражения. Мне хотелось сделать все возможное, чтобы получить сведения, необходимые для ответа на самые важные на текущий момент вопросы: есть ли связь между Руэном и Синди? Или между Руэном и отцом Алекса? Связана ли эта галлюцинация Алекса – и, если на то пошло, его состояние – с каким-то инцидентом в прошлом?
Здание взрослого психиатрического отделения располагается на одной территории с Макнайс-Хаусом и окружено широкой зеленой лужайкой с клумбами, на которых высажены яркие цветы. От внешнего мира оно отгорожено высокими елями и теплицами с растениями в горшках и кадках и овощами. Их выращивают пациенты. Одна из медсестер предложила Алексу и Синди прогулку на свежем воздухе – намекая, что я обеспечу необходимое медицинское сопровождение, так что я взяла три куртки и зонт, на случай, если тяжелые серые облака прольются дождем, – и выпроводила нас за дверь. Синди хотелось показать Алексу плоды своих трудов на занятиях по садовой терапии, поэтому мы направились к теплицам.
Я позволила Алексу и Синди идти чуть впереди, отметив, как мальчик ведет мать под руку. Много раз он клал голову ей на плечо. Чувствовалось, что эти двое искренне привязаны друг к другу и отношения у них добрые и доверительные: Алекс щекотал Синди, заставляя ее смеяться, а та, вырываясь, стучала его по голове, но осторожно, чтобы не причинить боль. Они были почти одного роста, хотя Синди на его фоне казалась тростинкой, косточки на ее лодыжках и запястьях выпирали белыми кнопками. Я обратила внимание, что походка у них одинаковая.
Мы добрались до одной теплицы, заполненной помидорными побегами и подвешенными к потолку корзинами, в которых росли лобелии. Алекс и Синди остановились около унитаза, который кто-то наполнил ярко-желтыми нарциссами. Синди помахала мне рукой, предлагая присоединиться к ним.
– Я выиграла приз, – сообщила она. Ее лицо сияло. – Впервые в жизни.
– Где ты добыла унитаз, мама? – спросил Алекс, оглядывающий разбитую заднюю часть унитаза и удивленный его полным несоответствием другим цветочным горшкам.
– Неважно, Алекс, – ответила Синди, посмотрев на меня. И я понимала, что она жаждет поделиться своим достижением. – Вы умная, правда? Можете объяснить, что я сделала?
Я оглядела это произведение искусства, обратила внимание на бессистемное расположение нарциссов в компосте, хотя плотность стеблей и яркость цветков свидетельствовали о том, что за цветами тщательно ухаживали. Хороший признак. Заметила я и слово «надежда», которое она написала на ободе унитаза.
– Что ж, вы выразили этим важную мысль. – Я подмигнула Алексу. – Даже находясь в канаве, можно стать чем-то прекрасным.
Синди радостно вскрикнула:
– Видишь, Алекс? Я же говорила тебе, что она умная. Нарциссы символизируют надежду. Я подумала, что посадить их в унитаз будет поэтично. Их вырвали, а мне не хотелось, чтобы такую красоту отправили на помойку.
На лице Алекса отражалось отвращение.
– Но это же унитаз, мама. Это противно.
Когда мы направились к зданию психиатрического отделения, Синди обняла Алекса за плечи и наклонилась к его голове, а он обнимал ее за талию обеими руками. Оба шагали все медленнее, и в какой-то момент, чтобы не врезаться в них, мне пришлось притворяться, будто достаю из туфли попавший туда камешек.
Когда мы подходили к боковому входу, я поняла, что сейчас хлынет дождь. Темно-серое небо вдруг надвинулось, поднявшийся ветер разом вырвал маленькие белые цветочки, которые я собрала в траве, из моей руки, будто кто-то ударил по ней. Я уже собралась крикнуть Алексу и Синди, что пора идти в здание, когда случилось нечто странное. Я обнаружила, что их нет, как нет и входа в здание психиатрического отделения, и деревьев, и теплиц, и высокой травы, по которой я шла. Несколько секунд я тупо стояла в темном вакууме, перебирая логичные причины. Туман? Помутнение сознания?
В тот момент, когда я повернулась, чтобы отыскать Алекса и Синди, передо мной полыхнула вспышка белого света, такая яркая, что я отпрянула, ослепнув на несколько секунд. Когда зрение вернулось ко мне, туман рассеялся. Алекс и Синди шли впереди, направляясь к двери. Облака посветлели и поднялись выше, я стояла на зеленой лужайке, деревья замерли на прежних местах. Произошедшее потрясло меня, я не могла объяснить, как такое могло произойти. Спросила Алекса и Синди, не видели ли они вспышку белого света, но они лишь недоуменно пожала плечами. По пути в Макнайс-Хаус я не находила себе места, была как на иголках.
Я отменила встречу с Гарольдом, Урсулой и Майклом, поехала домой и проспала девять часов. Моя голова, решила я, взбунтовалась из-за слишком редких встреч с подушкой.
