Глава 13
Нелучший друг
Алекс

Дорогой дневник!

Осталось три раза поспать до премьеры «Гамлета» в Большом оперном театре. Мне там нравится. Зал весь красный, и на сцене я словно увеличиваюсь в размерах. Становлюсь великаном. Готов спорить, что на сцене можно разместить три наших дома. Вчера вечером мы провели репетицию, и наконец-то все помнили текст, и у Джо-Джо потекла косметика, и она обнимала Сиана, которого обычно не жалует, и заставила нас всех сесть кружком на сцене и поговорить о наших страхах и надеждах по поводу премьеры.

Кейти первой подняла руку.

– Я боюсь, моя мама рехнется, – объявила она.

Улыбка сползла с лица Джо-Джо, и она спросила, что Кейти имеет в виду. Та пожала плечами и больше не произнесла ни слова, лишь щелкала эластичным поясом штанов, пока я не попросил ее этого не делать.

Я поднял руку.

– Надеюсь, зрители закричат: «На бис!» – после чего Терри и Син захихикали.

– Я тоже на это надеюсь, – поддержала Джо-Джо и подмигнула мне. – Хотя, уверена, они просто будут долго аплодировать, если им понравится наша постановка.

Она подняла руки с оттопыренными указательными пальцами, и это означало, все должны успокоиться и слушать ее.

– А теперь, кто думает, что понимает, почему мы ставим эту пьесу?

Мы все принялись переглядываться. Наконец Бонни Николлс подняла руку.

– Потому что мы действительно талантливые дети?

Джо-Джо улыбнулась.

– Это одна из причин. Спасибо, Бонни. Кто-нибудь еще?

– Потому что пьеса знаменитая, – предположил Лиам, и Джо-Джо сказала, что да, но, возможно, нам нужен намек.

– Где разворачивается действие пьесы?

– В Белфасте, – ответил я.

– Верно! – воскликнула Джо-Джо, и я раздулся от гордости.

Ее лицо стало очень серьезным, и она приложила палец к губам.

– А где разворачивается действие пьесы у Шекспира?

Все зашептались, и я увидел, что Терри смотрит на экран мобильника.

– В Дании, – сообщил он.

– Да! – крикнула Джо-Джо, наставив палец на Терри. – И что Шекспир говорит о Дании?

– Она отвратительна, – ответил я. И когда она открыла рот, чтобы вновь воскликнуть «Верно!», я опять поднял руку, и Джо-Джо склонила голову набок, дожидаясь продолжения.

– Вы хотите сказать, что Белфаст отвратительный? – уточнил я.

– Отвратительный, – вставил Терри, и остальные согласились.

– Целиком? – мягко спросила Джо-Джо. – Или только что-то в нем?

Бонни подняла руку.

– Я люблю мороженное «Модс». Его можно купить только в Северной Ирландии, и когда я его ем, то жалею всех, кто здесь не живет.

Королева Гертруда – вообще-то, ее зовут Саманта, но она требует, чтобы мы все называли ее королевой Гертрудой, – подняла руку.

– Я люблю бухту Елены.

Бухта Елены – пляж в трех милях от нашего дома. Я там никогда не был, но бабушка показывала мне фотографии, и бухта выглядела красивой.

– Хорошее место, – согласилась Джо-Джо. – Кто-нибудь еще?

– Я люблю, когда ни в кого не стреляют, – вставил я, и Джо-Джо повернулась ко мне. На мгновение все затихли.

– Правильно! Правильно! – крикнул Лиам.

Его почин подхватила Бонни, затем Кейти, Саманта, Терри и все остальные. Даже Джо-Джо. Потом Джо-Джо уткнулась подбородком в грудь и сложила руки за спиной, как делает всегда, когда думает. Мы знали, что надо прекратить разговоры, и сцена затихла.

– В конце этой пьесы есть фраза, которая содержит в себе послание. Послание надежды. Кто мне скажет, о какой фразе я говорю?

«Гамлет», насколько я понимаю, пьеса не о надежде. Она – о юноше, его преследовал призрак его отца и заставил убить другого человека, чтобы поквитаться с ним, но стало все только хуже.

– Мы отрицаем предсказание, – тихо произношу я. Не уверен, что точно знаю значение этой фразы, но это последняя реплика в пьесе, и Джо-Джо говорила нам, почему выбрала именно ее. Считала, что предсказанное будущее не запрещает нам выбирать другую тропу.

– И как это понимать? – спросила Джо-Джо, оглядывая нас всех.

– Он сказал: «Мы отрицаем предсказание», – ответила Кейти. – То есть наше будущее зависит только от нас, и не важно, что происходило с нами в прошлом.

Джо-Джо просияла, стала аплодировать, и все к ней присоединились. Хлопали в ладоши, кричали. Потом принялись скандировать:

– Гамлет, Гамлет, Гамлет, Гамлет! – И название пьесы плавно перетекло в «Белфаст, Белфаст, Белфаст, Белфаст!».

Джо-Джо махала рукой, словно дирижировала нами, а когда Лиам и Гарет опять сменили речевку на «Селтик, Селтик, Селтик», вскинула руки с оттопыренными указательными пальцами. Мы замолчали.

– Помните, друзья. Это важное заявление о том, кто мы сейчас и кем хотим стать.

– «Макдоналдсом», – прошептал Лиам.

Мы засмеялись, но Джо-Джо только строго посмотрела на него.

– В пьесе Шекспира есть и многое другое. О том, каково это, подняться из пепла прошлого Белфаста. Вы можете гордиться собой.

На следующий день после ленча я думал о сне, в котором видел Руэна и бабушку, и кое-что вспомнил: когда Руэн приходил в клинику, нитка висела из его черного джемпера, совсем как во сне. Из моей одежды постоянно торчат нитки, и в клинике у меня был халат с длинным швом на спине, и я мог на секунду поклясться, что выглядел он так, словно нитка из свитера Руэна тянулась к нему. Я не знаю, что это означает, но ощущения странные.

В общем, я решил сказать ему, что больше не хочу, чтобы он изучал меня. Подумал, что он может рассердиться. Новый дом меня больше не волновал. Пусть он будет красивым и уютным, мне хотелось только одного: чтобы мама стала счастливой и больше не плакала. И я не знал: если кто-нибудь называет себя чьим-то другом, означает ли это, что вы должны делать что-то друг для друга. Аня сказала мне, что она обо всем договорилась и я скоро увижу маму. Я очень разволновался и встревожился: а вдруг мама умрет до того, как я ее увижу? Иногда я думаю о тех случаях, когда она глотала все эти таблетки. Она знала, что умрет, если врачи не позаботятся о ней? Почему она это делала? Почему хотела умереть? А если бы умерла, кто бы заботился обо мне?

Я очень плохо спал прошлой ночью, потому что боялся лишиться лучшего друга, заявив Руэну, что не хочу, чтобы он и дальше изучал меня. Я до сих пор не знал, почему ему хочется меня изучать. Это же глупо, ведь я десятилетний мальчик из Белфаста, а не премьер-министр или футболист, но он также начинает пугать меня. Раньше он смеялся, когда надо, и подсказывал мне остроумные реплики. Как в тот раз, когда Эойн Мерфи в школе убеждал всех звать меня Ауном вместо Алекса и говорил, что я гомо гипо псих. Весь класс смеялся надо мной, и я так растерялся, что не мог ничего ответить, ни единого слова. Тогда Руэн подошел ко мне и кое-что прошептал на ухо. Тем временем Эойн уговаривал всех начать скандировать: «Аун – даун». Я повернулся к нему и повторил фразу, которую нашептал мне Руэн:

– Эойн, только что позвонили из зоопарка. Бабуин просит вернуть ему жопу, так что тебе придется искать новое лицо.

Все перестали скандировать, а Джейми Белси прыснул в руку. Лицо Эойна стало густо-красным. Он повернулся ко мне:

– Думаешь, ты остряк, чокнутый?

Руэн вновь зашептал, а я повторял его слова:

– Я слышал, твои родители взяли тебя на собачью выставку и ты победил.

Тут уж все засмеялись, а Эйон действительно разозлился.

– Хочешь подраться? – Он оттолкнул меня, но я устоял на ногах и опять повторил слова Руэна:

– Я бы с удовольствием врезал тебе, но не могу проявлять жестокость по отношению к глупым животным.

Эойн больно стукнул меня по шее, но я все равно чувствовал, что победа за мной.

Мы с Руэном весело проводили время, он стал мне действительно хорошим другом, и мы часто и долго смеялись над такими вот происшествиями. В образе Старика он напоминал ворчливого дядюшку, подбивающего меня делать всякие пакости, например спрыгнуть с автобуса до его полной остановки, или списать у кого-то домашнее задание, или украсть сигареты мисс Холланд, если она оставляла сумку на столе. Но теперь Руэн стал злым, и я чувствовал себя не в своей тарелке, когда он оказывался рядом. Я полагал, что он рассердится на меня, но все-таки думал, что будет лучше, если он начнет изучать кого-нибудь еще.

Я так разнервничался из-за предстоящего с ним разговора, что ночью одиннадцать раз вставал, чтобы пописать. Руки и ноги онемели, а когда Вуф отказался забраться в мою кровать, я вылез из-под одеяла и клубочком свернулся вокруг него на полу.

Когда проснулся утром, оказалось, что Руэн уже внизу. В образе Старика сидел в старом синем кресле папы, положив ноги на старый кофейный столик бабушки, сложив руки на круглом животе, словно ждал меня. Я удивился. Руэн улыбался, будто выиграл приз или что-то такое, дергал галстук-бабочку и облизывал ладонь, чтобы потом пригладить островки седых волос, рассыпанные по черепу, как пушистые головки одуванчиков. Когда я вошел в комнату, Руэн встал, заложил руки за спину, скривил губы в улыбке, с которой выглядел так, будто у него запор.

– Алекс, мой мальчик, у меня прекрасные новости.

Я не желал слушать его новости. Устал и просто хотел произнести речь, которую отрепетировал. Она сводилась к следующему: «Руэн, я знаю, что мы друзья, но больше не хочу, чтобы мы оставались друзьями».

Я знал, что он ждет моего вопроса, какие новости, поэтому и не задал его. Стоял и смотрел на Руэна, пока из кухни не вышла тетя Бев. В обтягивающих блестящих шортах и в короткой блестящей жилетке, оставляющей открытым живот, и это означало, что она собирается лазать по стене. Тетушка вздохнула, глядя на меня, и спросила:

– Тебе действительно хочется пятое утро подряд есть гренок с луком? Вся кухня им провоняла.

– Да, – ответил я и повернулся к Руэну.

Тетя Бев что-то говорила насчет жареной картошки и даже овсянки, но я игнорировал ее, и она наконец вернулась в кухню.

Руэн направился в коридор и помахал мне рукой, предлагая последовать за ним. Я прошел мимо курток на вешалке – все они принадлежат тете Бев, она прямо-таки коллекционер курток – и пнул старый красный ковер. Руэн встал рядом со старым бабушкиным пианино, заложив руки за спину, с широкой глупой улыбкой на уродливой физиономии.

– Алекс, я нашел для тебя новый дом.

Мое сердце забилось чаще, и я пожалел, что держал Руэна за глупца.

– Правда?

Он глубоко вдохнул, его улыбка стала шире.

– Сегодня, только чуть позже, Аня придет к тебе и сообщит, что ты и твоя мать переезжают в новенький дом, с садом и всем тем, что ты просил у меня.

– Я не знаю, что и сказать, – прошептал я.

– Можешь начать с того, чтобы поблагодарить меня, – предложил Руэн, склонив голову.

Я уже начал говорить, как я ему признателен, но все еще злился на него. На днях он испугал меня, вот я на него и зол.

Его лицо вновь стало хмурым, как и всегда в последнее время.

– Что такое, Алекс? – спросил он. – Я полагал, ты будешь доволен, я же дал тебе то, что ты хотел больше всего. Ты не думаешь, что это неблагодарно?

Я смотрел на старый красный ковер на полу, который вот-вот расползется на отдельные нити, чтобы не видеть Руэна. Боялся, а вдруг мы не получим этот дом, но потом подумал, что это же Руэн, он всегда помогал мне в прошлом и никогда не отказывался от своих слов.

– Кого больше всех ненавидит твоя мама? – спросил Руэн, поднимая голову и цокая языком.

– Людей, которые не говорят «благодарю вас».

– Именно.

Тетя Бев позвала меня из гостиной. Я посмотрел в дверной проем и увидел, что она ставит на стол тарелку с луком и гренками.

– Тебе следовало жить во Франции, – произнесла она, прежде чем повернуться и уйти в кухню.

Я бросил взгляд на Руэна и вернулся в гостиную. Сел за стол и посмотрел на лук. Желания есть его не возникло.

Руэн появился на стуле напротив меня. Выглядел очень озабоченным.

– Алекс! – Он сложил пальцы в треугольник, но они друг друга не касались, такие длинные у него ногти. – Ты так себя ведешь из-за женщины-доктора? Она задает много вопросов? – Его голос вдруг заполнился заботой обо мне. – Тебя это начинает тревожить? Может, я тебе помогу?

Я знал, что тетя Бев может услышать мои слова, но меня это не волновало. Я посмотрел на Руэна и спросил:

– Почему ты изучаешь меня?

– Что, милый? – Голова тетя Бев появилась из-за кухонной двери.

Руэн переводил взгляд с тети Бев на меня. Я ощутил жар в груди, почувствовал, что могу разрыдаться.

– Почему ты изучаешь меня? Я же не футболист.

Руэн переплел пальцы, разрушив треугольник, глаза стали маленькими и злыми.

– Мне не нравится, что меня изучают, – продолжил я. – Я просто хочу, чтобы мама вернулась домой, понимаешь? Мне безразлично, куда она придет, в этот дом или в красивый с большим садом.

Тетя Бев подошла ко мне, посмотрела на окно за спиной, потом на меня.

– Ты в порядке?

Я кивнул и начал рассказывать байку о птичке, которая уселась на подоконник, вот почему я и начал на нее кричать. В горле у меня образовался комок, я одновременно ощущал злость и печаль. Тетя Бев опустилась передо мной на колени, и я разглядел веснушки у нее на носу.

– Ты испугался, да?

Я кивнул, но не мог объяснить, чего именно испугался. Она обняла меня. Долго держала, прижав к себе, и сначала мне хотелось вырваться, но потом я почувствовал, что могу заснуть в ее объятьях. Вскоре мне стало жарко, захотелось почесаться, и я мягко отстранил тетушку. Она посмотрела на меня и улыбнулась.

– Я не обнимала тебя с тех пор, когда ты был младенцем. – Она вытерла мое лицо, и я понял, что щеки у меня в слезах. – Родился недоношенным, ты это знаешь?

Мне пришлось подумать над значением слова «недоношенный».

– Ты был вот такой. – Тетя Бев сдвинула руки, оставив между ними очень маленький зазор. Смотрела на него так долго, что я подумал: а вдруг между руками появится младенец? Потом вскинула на меня блестящие от слез глаза. – Ты был как маленькая птичка. Все врачи удивлялись, что ты выжил. – Она подняла руку к моему лицу и откинула прядь волос мне за ухо. – Мне пришлось на следующий день возвращаться на работу, но бабушка при первой возможности посылала мне фотографии. Я обещала, что буду приезжать и видеться с тобой чаще, но… ты узнаешь, каково это, когда станешь старше. – Последовала долгая пауза. Я уже решил, что тетя Бев закончила, но она взяла мою руку в свои и крепко сжала. – Теперь я могу тебе это обещать, Алекс. Я здесь, чтобы быть с тобой.

Она находилась совсем рядом с моим лицом, и я почувствовал, что комок в горле увеличился, испугался, что меня вырвет на нее, отдернул руку и взбежал по ступенькам.

– Алекс! – позвала тетя Бев, но я бежал и бежал, пока не добрался до своей комнаты и запер дверь, подставив стул под ручку.

Вскоре на стуле возник Руэн. Я чуть не выпрыгнул из штанов. Он явился Рогатой Головой. Я видел кровь, запекшуюся на колючей проволоке у мохнатой груди, и сообразил, что попал в западню: другого выхода из комнаты не было. В одной руке Руэн держал металлическую булаву, и заостренные шипы блестели под льющимся в окно светом.

– Иди и изучай бактерии, – посоветовал я.

– Ты хочешь знать, почему я изучаю тебя? – прозвучал голос Руэна у меня в голове.

Я вытер глаза, сложил руки на груди, но ничего не сказал. В груди у меня кто-то словно царапал металлической ложкой, и я злился на себя за то, что оттолкнул тетю Бев. Может, она заставила бы Руэна уйти. Даже если бы я сейчас закричал, тетя Бев, наверное, не услышала бы. Мама никогда не слышала.

– Я думал, что мы с этим уже определились, Алекс, – прошипел Руэн, и я закрыл глаза.

Ненавидел его, когда он появлялся без лица. Иногда части его лица возникали: синие глаза, рот, похожий на мой. Но сейчас его голова выглядела такой странной и ужасной, что я не мог на нее смотреть.

– Какой бы ни была причина, нам, похоже, не удается искусить тебя. Ни у кого пока ничего не получилось. И мы должны знать, почему.

Я молчал.

– Если бы ты объяснил мне, в чем дело, тогда, вероятно, у меня отпала бы необходимость столь активного изучения, – продолжил Руэн.

Я обдумал его слова. Через некоторое время заставил себя открыть глаза и посмотреть на него. На красный рог, торчащий изо лба. Он покачивался в воздухе.

– Наверное, я не люблю, когда люди говорят мне, что делать.

– Прекрасно. Восхитительно, – прошептал Руэн и обратился в Старика.

Я облегченно выдохнул. Он встал и прошел к окну, как обычно, заложив руки за спину. Я посмотрел на дверь и отодвинул стул, но Руэн тут же возник передо мной.

– Обещаю, Алекс, никогда больше не говорить тебе, что ты должен сделать. Я уже знаю, что искушениям ты не подвластен, поэтому даю тебе слово. Никогда не попытаюсь искушать тебя. У тебя слишком сильная воля, даже для таких, как я. – Руэн хохотнул, но смех перешел в кашель. – Тебе понравится тот дом, Алекс. Мы по-прежнему друзья?

Я подумал о новом доме, и настроение у меня улучшилось.

– Да, Руэн. Мы по-прежнему друзья.