III
Пленников привезли к воеводскому двору. Навстречу отряду выбежали стрельцы и тотчас стали ссаживать с коней преступников и бросать их в тюрьмы. Это были низкие землянки, чуть видные от земли, с узкой дверью, с крошечными оконцами вверху.
Василия втолкнули в одну тюрьму, заковав по рукам и ногам в кандалы. Он сел в углу на землю и огляделся. В тюрьме сидело, кроме него, человек двенадцать. На некоторых были надеты стулы, доска на шею, в которую были продеты и руки. Василий узнал некоторых казаков.
– Атаман, – заговорили кругом с почтением. Один подвинулся к Василию и спросил:
– Где ухватили?
Василий промолчал.
– Вот собака, – сказал спросивший, – и тут гордится!
Василия сперва тихо, потом все громче и громче стали ругать:
– Дворянский сын! Пес кривой! Адова падаль! – но Василий ничего не слышал. Он весь ушел в себя и думал свои безотрадные думы.
Невзлюбила его судьба – мачеха! Побаловала его девичьей ласкою и на том бросила, а после… Василий тосковал. Ему хотелось отговеться перед попом и просить у Бога прощения, а колодники продолжали глумиться над ним.
– Вот пожди, порастрясут твои дворянские косточки! Воевода ух злой какой!
– Спой песню, атаман!
Один дернул Василия за волосы. Василий вдруг вспыхнул, схватил его за шею и так сдавил, что тот захрипел и повалился.
– Чего своих-то душишь, лиходей! – набросились на него. – Не видишь, пытаный!
– Ой – ой – ой! – стонал придушенный.
– А вы не докучайте! – смуро сказал Василий.
– Я вот покажу ему, псу, – проговорил громадный детина в грязной окровавленной рубахе и двинулся на Василия, но тот так его ударил в живот, что он покатился с проклятиями.
– Здорово! – заговорили колодники и вдруг приняли сторону Василия.
– Что-то все на него, ровно псы, накинулись! Ему, чай, оправиться надоть, а они на!
– Ты их железами по башке, атаман!
Детина поднялся с пола.
– Я на тебя не сердит, атаман, – сказал он, – больно только уж очинно бьешь, а я с дыбы только что.
– Не лезь! – сказал Василий. – Я сижу смирно!
– И то! Дайте ему оправиться!
Василия оставили и занялись своими разговорами.
Это были страшные речи. Рассказы об испытанных только что мучениях и разговоры о роде предстоящей смерти сменялись воспоминаниями буйно проведенных в разбое месяцах. Тоска по воле сменялась смехом при воспоминании о попойках и молодечествах.
Поверяли друг другу свои клады и хвастались богатством, а потом поверяли испытанные боли и хвастались выдержкой.
На другой день, часов в шесть утра, Василия повели к допросу.
– Чуксанов! – воскликнул временный воевода. – Вишь, какого осетра сымали! – сказал он злорадно. – Ну, что скажешь, друг? Как к разбойникам попал? Держи ответ по истине. Государю словно бы!
Чуксанов взглянул на Калачева и усмехнулся.
Давно ли он тряс его за ворот, а тот у него в ногах ползал, а ныне сидит он на воеводском месте с дьяком да с подьячими. В дверях стрельцы стоят и палач в красной рубахе.
– Что ответ держать, – сказал он, – кажись, всю мою правду, как я, сам знаешь Лукоперовы да воевода вором меня сделали.
– Ну, ну! Ты рассказывай по ряду. Вот Егорыч запишет все! Говори все. Кто ты еси?
– Василий Чуксанов, ране был дворянский сын, а теперь вольный казак…
Он говорил нехотя, а Калачев подгонял его своими вопросами. Когда Чуксанов сказал, что воевода Лутохин его взодрал неправильно да в стрельцы силком отдал, Калачев закричал на него:
– Не бреши на упокойника!
– Чего брехать! Пес брешет, – ответил Василий, – чай, сам меня и в стрельцы отводил. Али забыл?
– Откажись! – грозно сказал Калачев.
– Не для ча, – уперся Василий.
– Ну, так я покажу тебе, что брешешь, как пес! – крикнул Калачев. – В пыточную его!
Его повели в пыточную башню. Сначала его один стрелец взвалил себе на спину, а другой стал бить его по обнаженной спине плетью, от чего кожа на спине вздулась и лопалась.
– Сказывай подлинное! – говорили ему за каждым ударом, но Василий молчал.
Ему дали ударов тридцать. Потом увели в тюрьму. Рубаха его была смочена кровью, рана открылась.
– Закусил, атаман? – засмеялись колодники.
После полудня его снова привели в пыточную башню. Теперь его вздернули на дыбу, потом жгли каленым железом, потом капали смолою. Василий вопил от невыносимой боли, а подьячий, приставленный к нему, повторял:
– Говори подлинное!
Наконец его посадили на горячие уголья.
– Отрекаюсь! От всего отрекаюсь! – закричал, не выдержав, Василий.
– То-то! – сказал подьячий и приказал снять его, после чего записал новое показание Василия.
Лукоперовых и воеводу (царство им небесное) он оболгал. К ворам пристал по дурости да корысти ради.
Его отвели снова в тюрьму. Он упал на землю и лежал, как труп, а колодники говорили:
– Что, поужинал славно?
На другой день его снова привели в воеводскую избу. Там он увидел и Кривого с Тупорылом и Горемычным. Дьяк поднялся и прочел им приговоры. Тех присудили к виселице, а Василия к смерти на колу.
– Хочешь исповедоваться и приобщиться? – спросил его дьяк.
– Хочу! – радостно ответил Василий.
Его отвели в соседнюю избу. Там у аналоя стоял отец Никодим.
Василий задрожал и упал ему в ноги. Слабость и потрясение мешали ему подняться. Отец Никодим стал подле него на колени и опустил над ним свою седую голову.
– Отпусти и помилуй! – твердил Василий, глухо и тяжко стеная.
Отец Никодим стал наставлять его.
– Отец, умоли Наташу, чтобы простила окаянного!
– Она забыла уже и о тебе плачет! – сказал старик. Василий поднял лицо.
– Скажи ей, что, и умирая, люблю ее!
– Скажу, сыне! – ласково сказал Никодим. – Встань, я приобщу тебя.
И он приобщил Василия.
После этого его повели стрельцы за надолбы. Подле одного пустого глаголя остановились, вывели друг за другом его товарищей и быстро вздернули.
– Прощай, атаман! – успел крикнуть Кривой.
Василий набожно перекрестился. Стрельцы повели его дальше и подвели к острому колу. Двое палачей схватили его сильными руками, высоко подняли и с размаху посадили на кол. Василий вскрикнул так, что вороны черной тучей поднялись с обезображенных трупов и закружили в воздухе.
Когда Василий очнулся, он был один среди гниющих трупов. Кол медленно пробивал его внутренности. Невыносимая жажда мучила Василия, и он кричал хриплым голосом среди трупов и хищных воронов, которые уже не боялись его.
Вот один вскочил ему на голову и сидел на ней, хотя Василий кричал и мотал головою. Вот он нагнулся, жадным клювом ударил в глаз Василия и отлетел.
Василий лишился чувств и, не приходя уже в себя, помер к следующему утру.
