II
Быстро мчался Василий Чуксанов в Пензу со своею дорогою ношею в сопровождении верных слуг – товарищей, Кривого, Тупорыла и Горемычного. Они останавливались по дороге только ради необходимого роздыха себе и лошадям и скакали дальше.
Наташа по дороге оправилась. Она не умоляла Василия о пощаде, не плакала, не лишилась чувств и молча, сосредоточенно обдумывала только план побега. Решение помимо ее воли вдруг сложилось и окрепло в ее душе. Если не удастся побег, она не будет живою во власти Василия. Он словно чувствовал ее мысли и думал: «Только бы доскакать до Пензы».
Там все свои. Там он поместит ее в горнице, и она будет в его воле, а покуда… он окружал ее самым нежным вниманием и попечениями, все же зорко следя за нею.
По дороге их нагнал Гришка Савельев со своими шестьюстами казаками.
– Ходу, ходу! – сказал он Чуксанову. – Неравно нагонят.
Они дальше уже скакали вместе.
Удалых когда-то разбойников охватывал теперь словно панический страх. Чувствовали они, что, попадись государевым ратникам в руки – им не будет пощады.
И наконец дней через пять они прискакали в Пензу.
– Кто вы такие? – спросили их уже взбунтовавшиеся пензяки.
– Я саратовский атаман Гришка Савельев, – ответил Гришка, – а это есаул батюшкин, Васька Чуксанов!
– Чего там Васька! У нас у самих есть Васька! Идите к нашим атаманам! – загалдели вокруг них. – А это что за девка? Нешто по – казацки это?
– Тронь ее кто, – закричал Васька, – головы не удержит! Ведите нас к атаману!
– Вы постойте тут, – крикнул Гришка своим казакам, – я сейчас обернусь!
– Постойте! – передразнили его казаки. – Чай, и погулять можем! Ишь, пять дней скакали. Братцы, где у вас горилкой торгуют?
Пензенские атаманы, Васька да Мишка Харитонов, сидели полупьяные в своей избе, когда к ним казаки ввалились гурьбою, ведя Чуксанова и Гришку.
– Слышь, – кричали они, – новые атаманы объявились!
– Кто такие? – грозно спросил Васька.
– Скажи, ты кто? – смело ответил Гришка.
– Я-то? Беглый солдат с Белгорода, – хвастливо ответил Васька, – не захотел государю служить, пришел к батюшке Степану Тимофеевичу на Дон послужить; он меня казаком сделал, и тут я атаманствую!
– А я Мишка Харитонов, тож атаман, – проговорил Мишка, – был поначалу холопом у князя Петрусова, да не захотел в холопах быть и вольным казаком сделался. Ныне тут атаманствую! А вы кто?
– А я с батюшкой еще на Хвалынском море гулял, – ответил Гришка, – был в Саратове атаманом, да государевы войска пришли. Я сюда. Здесь гулять буду!
– Гуляй, казак, только не атаманствуй! – согласился Васька. – Ей, вы! Тащите водки из кружала!
Гришка сел за стол, а Чуксанов быстро выскользнул из дверей.
– Устроил птаху-то, – сказал Кривой, подходя к нему.
– А где?
– Тут, у посадского, в баньке. Важно так!
– Что она?
– Она-то? Да молчит. Я, чтобы худого чего не сделала, Горемычного приставил к ней-то!
Василий быстро пошел за ним. Сердце его билось и трепетало. Кровь то приливала к голове, то откатывалась волною, и тогда он делался бледнее рубахи. Сейчас он объяснится с нею. Скажет ей все, и как она решит, так поведет себя. Коли склонится, он ее что царицу обережет, коли заупрямится, он… – голова его при этой мысли кружилась, и ему казалось, что он убьет тогда Наташу без пощады.
Тем временем Кривой его провел позади посадских домов, через тын, через огород к маленькому деревянному строению.
– Тута, – сказал он.
– Ты не уходи! – сказал Чуксанов, робко ступая через порог.
Горемычный высунулся из двери горницы:
– Ты, атаман?
– Уходи и жди! – сказал и ему Василий и вошел в горенку.
Наташа сидела в углу, опустив голову, сложив руки на коленях. Она была бледна и имела измученный вид, но в своей слабости показалась Василию еще обольстительней.
– Здравствуй, зорюшка, – тихо произнес он, делая шаг вперед.
Как кровный конь под ударом хлыста бьется до последнего издыхания, так Наташа вся затряслась, вся затрепетала при звуке ненавистного ей голоса.
Лицо ее вспыхнуло румянцем, она выпрямилась и твердо взглянула на Василия. В ее взгляде было столько презрения, что он даже попятился несколько назад.
– Хорошо ли тебе тут? – спросил он.
– Мне везде хорошо, где нет тебя, – ответила она, – а где ты, там я гроба ищу!
Краска прилила к лицу Василия.
– За что поносишь меня? Я ли не люблю тебя? Вспомни, как миловала меня. Али я другим стал?
– Не напоминай! – вскрикнула она, подымая руки. – За то я проклята! Лучше бы убил меня тогда отец мой, чем такую срамоту терпеть!
– В чем срамота? Я тебя не обидел; я люблю тебя и повенчаюсь с тобою. По закону жить буду, а не насильничать!
– Никогда! – пылко ответила Наташа. – Батюшка за гробом проклянет! Прочь, разбойник! Не коснись меня! Прочь!
– Что ты? Али очумела?.. – раздражаясь, сказал Василий.
– Прочь, прочь!
Василий двинулся к ней с усмешкой.
– Брось! Ты моя и моей будешь! Честью не хочешь, силой моя будешь. Не противься! – он протянул к ней руки и коснулся ее.
Словно порох от прикосновения фитиля, вспыхнул он, коснувшись ее, и вся сдержанность его исчезла.
– Моею будешь! – прохрипел он, обхватывая Наташу.
– Никогда! – с нечеловеческой силою она отстранилась от него, но он повалил ее на лавку.
– Моя будешь!..
Она молча боролась. Вдруг рука ее нащупала у него за поясом рукоять ножа. Она выхватила его и всадила Василию в плечо.
– Вот тебе!
Василий невольно отскочил. Рука у него бессильно повисла.
– Пожди ж! – проговорил он сдавленным голосом.
– Атаман, – закричал Кривой, – иди скорее! В круг зовут!
– Пожди ж! – повторил Василий, идя из баньки. Кровь широкой струею текла из раны, заливая ему кафтан.
Выйдя на двор, он быстро с помощью Кривого накрепко перевязал рану и пошел в город.
Там волновались казаки, составив раду. Василий вошел в круг и поклонился.
– Мы тебя трогать не будем, – заговорили старшины, – скажи только, что нам делать. Слышь, услыхали, князь Барятинский сюда идет!
– Я говорю, тут его встретить. Бой дать! – сказал Гришка.
– Молчи, пес! – закричал на него Харитонов. – Он нас перебить хочет!
– В воду его!
– А ты как мыслишь?
Василий поклонился:
– Ваша воля, громада! Думаю, уходить лучше, чтобы побольше силы набраться.
– Что, видишь? Вот и он говорит! На Ломов, братцы!
– На Ломов! – закричали казаки.
– А я не дам своих казаков! – заявил охмелевший Гришка.
– Ты? Своих? Ах ты пес корявый! – загалдели казаки. – Мы тебя не вольны сместить, что ли?
– В воду его!
– Повесить!
– Тащи, братцы!
– Послушайте, православные! – заговорил было Гришка, но казаки накинулись на него и потащили к воде.
– А ты что делать будешь, с нами пойдешь? – спросил Харитонов. – Нас тыща. Мы Ломов возьмем, больше народу будет. Дальше пойдем!
Василий поклонился.
– Нет, – ответил он, – я до батюшки Степана Тимофеевича пойду. С ним буду дело делать.
– Да где он-то, голубь наш?
– В Царицыне, слышь!
– Ну, ин! – сказал Харитонов. – Ведь мы, казаки, людей не неволим. Вольно Гришке было в атаманство лезть! Иди себе!
Василий вышел из круга.
Да! Доберется он до Царицына к Стеньке Разину, а там с ним вместе на Дон махнет!
– Готовь коней! – сказал он Кривому.
– А теперя куда поедем? – спросил он.
– К атаману! В Царицын!
– Ну, ин! Обернулось на худой конец наше дело! – вздохнул он.
Василий прошел в баньку и с злобной усмешкой обратился к Наташе.
– Ну, королевна, опять ехать надоть! – сказал он. – Как повелишь, вязать тебя али вольной волею поедешь?
– Убей меня лучше, – ответила она.
– Ну, это нет! – сказал Василий и спросил снова: – Вязать, что ли?
– Вяжи! – сказала Наташа. – Я бежать буду пытаться.
– Бежать? Ишь ты, хитрая! Ну, ин, перевяжем!
Василий вышел отдать приказания.
Казаки торопились. Одни бегали по городу, наскоро грабя обывательские дома, другие седлали коней, увязывали торока. Всюду виднелись поспешность и уныние.
На задах, на огородах кто-то уныло выводил:
Ах туманы вы мои, туманушки,
Вы туманы мои, непроглядные,
Как печаль – тоска, ненавистные!..
Василий поторопил Кривого и вернулся в баню.
Тоска острой болью сжала его сердце. Тайное предчувствие беды охватило его невыразимою грустью. Жизнь, вся жизнь сгублена, и никакой отрады… А песня тянулась уныло, жалобно:
Не подняться вам, туманушки, со синя моря долой,
Не отстать тебе, кручинушка, от ретива сердца прочь!..
Ох, не отстать!.. Василий прислонился головою к стене и прижал руку к сердцу. Словно рвалось оно на части! Даже не чувствовался палящий зной раны. Неужто так и не полюбит? Не может быть! Не ржавеет старая любовь! Он заслужит ее… Доехать бы до Дона, а там…
– Атаман, все готово! – сказал Кривой. – Коней сюда подвел.
– Веди красавицу-то, – глухо сказал Василий и прибавил: – Осторожно веди!
Ты размой, размой, туча грозная!
Ты пролей, пролей, част – крупен дождик!.. —
словно пел панихиду чей-то голос, надрывая душу.
– Заткни этому псу глотку! – крикнул Василий Тупорылу. – Чего воет, ровно по покойнике!..
Тупорыл прыгнул через тын.
Ты размой, размой земляну тюрьму,
Чтоб!.. —
и голос вдруг сразу смолк, после чего вокруг словно настала мертвая тишина.
Кривой и Горемычный под руки вывели Наташу.
– Осторожно! – приказал Василий. – Сади в седло и прикрепи!
Ее посадили. Она не сопротивлялась, только глаза ее, как звезды, горели на бледном лице, и Василий невольно отворачивался от них.
Перед ней, перед своей пленницей, он был жалок. Лицо его было также бледно. Не знавшие сна глаза смотрели тускло. Кафтан, залитый кровью, с оторванным рукавом, казался ветошью, а туго перевязанное кровавыми тряпками плечо прибавило ему еще более убогий вид.
– На конь! – приказал он, и они, привязав в середину Наташу, медленно выехали из посада за надолбы. Казаки строились в колонны, готовясь выходить тоже, чтобы идти на Ломов от преследования князя Барятинского.
Василий подал знак, и они поскакали, но на этот раз скакать было неизмеримо трудно. Рана давала себя знать.
Василий приказал остановиться у первого поселка и позвал знахаря. К нему пришел седой мельник. Он промыл Василию рану, наложил на нее жеваных листьев, перевязал, и Василию словно бы полегчало.
Они поскакали дальше.
– Саратов-то, смотри, объезжать надоть? – сказал Кривой.
– А то как же! Его уже взяли! – ответил Василий.
Они скакали четыре дня, давая себе только малый роздых.
– Близко теперь, – говорил Кривой, готовя коней скакать дальше после вечернего отдыха. – Гляди, ночь-то какая! Ровно день!
– Завтра ввечеру будем, – сказал Тупорыл.
Василий покачал головою:
– Чует мое сердце что-то недоброе, братцы!
– Брось, атаман, забабился ты! – весело ответил Кривой.
– Вот ужо подле батюшки оправишься. Едем, что ли!
Он вскочил на коня:
– Ночь-то какая!..
Василий нагнулся к Наташе. Она быстро отвернулась. Он хотел что-то ей сказать и махнул рукою:
– Едем!
Они поскакали. Скакали они уже часа три, как вдруг Василий осадил коня.
– Гляди, за нами! – сказал он.
Все обернулись. С левой руки на них мчались казаки врассыпную.
– Бери вправо! – приказал Василий. Они поскакали, но с правой руки перед ними вдруг выскочили из-за холма тоже казаки.
Впереди, немного левее, чернел лесок.
– Туда гони! – сказал Василий. – Скорей! – он ухватил Наташиного коня под уздцы и погнал, но казаки окружили их кольцом и стягивались.
– Придется рубиться! – сказал Тупорыл, вынимая саблю.
– Бейтесь вы, я ускачу с нею! – сказал Василий на всем скаку.
– Ин! Спасайся! – согласился Кривой. Казаки приближались. Тупорыл кинулся на одного и тотчас покатился с коня на землю.
Ловко наброшенный аркан стянул ему руки и сбросил с седла.
Василий скакал не оглядываясь. Перед ним никого не было, но сзади он слышал за собою погоню.
«Сам умру и ее урежу», – решил он, вынимая нож. Наташа ничего не видела, бешеная скачка на время помутила ее ум. Василий обхватил ее, сдернул с седла и занес над нею нож, но петля вдруг обвилась вокруг его шеи и сдернула с коня.
Он упал и потерял сознание.
Когда он очнулся, его, скрученного, поднимали казаки и сажали на коня.
Брезжило утро. Василий оглянулся. Верхом на конях, со скрученными за спину руками, с ногами, привязанными к стременам, сидели его товарищи; вокруг суетилось человек двадцать казаков и какой-то чернобородый великан в одежде стремянного.
– Вот так здорово! – сказал он, когда прикрутили Василия. – Теперь все по насестам! Едем, братцы! Чай, князь уж и встречу им заготовил!..
Отряд двинулся скорой рысью. Часов через семь показался город. Перед ним, за надолбами, словно лес стояли виселицы. На длинной перекладине, скорчившись, висело по два, по три трупа. Вороны и коршуны стаями кружились над ними и покрывали виселицы черной каймою.
Между виселицами то тут, то там торчали колья и на них сидели казненные воры. Одни еще мучились в агонии, другие уже успели испортиться и наполняли воздух невыразимым зловонием.
– Ну, атаман, – сказал Василию с усмешкою Дышло, – полюбуйся-ка нашею рощицей: и тебе в ней отдыхать придется!
Василий даже не повернул к нему голову.
