Четверг, 2 ДЕКАБРЯ
Анна Снапхане свернула на Вестерлонггатан и остановилась возле дома тридцать. Подняв голову, она заметила свет в некоторых окнах второго этажа. Наверное, Анника в одной из этих освещенных комнат, ведь она живет в этом доме.
«Наверное, она уже встала, Анника всегда была ранней пташкой».
Мимо этого дома она ходила всю осень, каждый день, с тех пор, как арендовала кабинет пополам с независимыми журналистами на Немецкой улице. Она каждый день останавливалась возле этого здания и каждый раз смотрела на окна второго этажа, думая, что будет, если она возьмет и постучит в дверь. Она искренне скучала по Аннике. Каждый раз, когда ей не удавалась какая-нибудь статья или не получалось найти нужного для интервью человека, она силой заставляла себя не звонить Аннике. Анника всегда находила нужного человека, и Анна до сих пор так и не поняла, как это удавалось ее подруге. Особенно же ей не хватало Анники, когда жизнь давала трещину, когда ее бросали мужчины. У Анники всегда были и кофе и шоколад; могла она порадовать Анну и парой новых сапог.
Осенью дела с лекциями пошли туго, новых заказов не было, и агентство мало-помалу перестало к ней обращаться. Но это было даже хорошо. Ей требовалось время, чтобы хорошенько обдумать свое положение. Стремление светиться в средствах массовой информации, стать знаменитостью, было поверхностным, теперь она пыталась найти какие-то внутренние, подлинные ценности. Пыталась стать достойным человеком. Она хотела теперь жить честно, но для того, чтобы так жить, надо было общаться с людьми, которые изматывали ее, высасывали из нее все соки, надоедали и раздражали своим вечным недовольством.
Анника была тем человеком, с которым Анне действительно надо было поговорить. Она пыталась это сделать всю осень, начиная с лета, отправляя ей письма и звоня по телефону. Но Анника ей ни разу не ответила.
Анна задрожала, но не от холода.
От вчерашней встречи у нее остался горький осадок. Она работала вчера допоздна и, как обычно, возвращаясь на Артиллерийскую улицу, остановилась на Вестерлонггатан, у дома номер тридцать, думая о важных вещах. Она постояла у подъезда минуту, может быть, две, когда увидела подходившую к подъезду Аннику. Та шла быстро и часто оглядывалась.
Ничего хорошего из этой встречи не вышло. Анника проявила невероятную жестокость, и Анна решила впредь не повторять таких ошибок.
Она перевела дух, достала мобильный телефон и набрала знакомый номер.
Один гудок, второй, третий, четвертый… Анника наконец взяла трубку.
— Здравствуй, это Анна. Мне надо поговорить с тобой.
— Зачем?
Голос у Анники был усталый, но не сонный.
— Вчера все получилось очень плохо… Послушай, я стою у твоего подъезда, можно мне войти?
— Что ты здесь делаешь?
— Я тебя не преследую. Просто я снимаю кабинет с несколькими коллегами на Немецкой улице. Ну, ты знаешь, в том здании, где я раньше жила…
— Да, помню.
Она отвечала коротко, и чувствовалось, что разговор ей неприятен и она хочет поскорее его закончить.
— Ты можешь уделить мне хотя бы несколько минут?
— Сейчас я собираюсь уходить.
— В половине восьмого утра?
Анника промолчала.
— Я буду ждать тебя внизу. Если не захочешь со мной разговаривать, просто пройди мимо.
Анна закончила вызов.
Погода и в самом деле была отвратительная. Сырость проложила дорогу холоду, проникавшему до костей. Анна потопала ногами и потерла руки. Темнота давила на крыши домов. Шум движения на Мунбро не проникал в Старый город. Холодные каменные дома, вышедшие прямо из Средневековья, не давали звукам никаких шансов. Старый город лежал перед Анной — зловещий и пустой.
«Господи, я бы ни за что не согласилась здесь жить. Не могу себе представить, как Анника это терпит».
На лестничной площадке вспыхнул свет, и через полминуты дверь подъезда открылась.
Анника вышла на улицу с мобильным телефоном в руке.
Лицо ее было бледным, волосы, как всегда, топорщились в полном беспорядке.
— Что ты хочешь? — спросила она, не взглянув на Анну.
— Я хочу извиниться перед тобой, — ответила Анна. — Я вела себя как последняя идиотка и очень надеюсь, что ты сможешь меня простить.
Анника взглянула в огромные глаза Анны, такие открытые, такие уязвимые, такие честные.
«Она и сама не понимает, какие у нее глаза. Она не понимает, что они всегда ее выдают».
Анна едва не протянула руку, чтобы прикоснуться к Аннике, но в последний момент подавила желание. Анника не терпела физических контактов, они ее истощали.
— Ты помогала мне, как никто другой, — сказала Анна, чувствуя, что начинает нервничать. — Ты помогала мне в работе, помогала своими связями, ты давала мне деньги, помогала ухаживать за ребенком, ты дарила мне свою дружбу, а я воспринимала это как должное…
Она замолчала и глубоко вздохнула, решив успокоиться.
— Ты всегда была рядом, и я перепутала себя с тобой. Я решила, что у меня должно быть все, что есть у тебя. И когда у меня это не получилось, я вообразила, что это нечестно.
Анника молча слушала Анну, глядя себе под ноги. Анна заметила, что в волосах Анники проблескивает седина.
— Я поняла, что не права, во всяком случае, понимаю это теперь. Но раньше я этого не понимала.
Анника подняла голову, взгляд ее скользнул по Вестерлонггатан.
— Я опаздываю на важную встречу, — сказала она.
— Я очень скучаю по тебе, — призналась Анна. — Ты — человек, которого я люблю больше всех. Прости мне боль, которую я тебе причинила.
Анника посмотрела в широко распахнутые глаза Анны Снапхане.
— Мне надо идти, — произнесла она.
Анна кивнула.
Анника пошла прочь с мобильным телефоном в руке, в толстом пуховике, в черных ковбойских сапогах, скрывавших сухие тонкие ноги.
Общение — не самая сильная сторона Анники.
«Ну что ж, значит, общаться придется мне. В конце концов, не может же один человек быть хорош во всем».
Анника быстро шла к тюрьме Кронеберг.
Прошло полгода с той страшной ночи, когда Анна не пустила ее на порог, оставив стоять на лестничной площадке с детьми. С тех пор Анника выбросила Анну из головы, перестала думать и вспоминать о ней. Анна перестала быть для нее человеком, с которым здороваешься при встрече. Анника и в самом деле начала ее забывать.
То, что она вдруг возникла из небытия и попросила прощения, всколыхнуло Аннику, выбило ее из колеи.
«Я превратилась в ее поводыря, в человека, который бежит впереди, прокладывая курс, по которому Анне легче скользить».
Анника остановилась на перекрестке, испытывая боль от уязвленного самолюбия.
Она вдруг поняла, что не вполне справедлива к Анне, что ей самой недостает самокритики. Ведь она прокладывала курс, который выбирала сама, и направляла Анну в то русло, которое устраивало ее саму.
Их дружба не выдержала такого испытания и дала трещину. Анна привыкла к тому, что Анника решит за нее все вопросы начиная с денег, одежды и квартиры до организации лекций и поиска новой работы. Анника же, в свою очередь, привыкла считать Анну законченной неудачницей, неспособной к самостоятельным поступкам.
«Наверное, я хотела, чтобы она стала целиком зависимой от меня и я смогла бы ощутить свою важность и значимость».
Зажегся зеленый свет, и Анника торопливо перешла улицу.
«Но Анны не оказалось рядом, когда в моей жизни произошла катастрофа. Она выгнала меня на улицу с детьми, когда от меня ушел Томас, а дом сгорел дотла».
Гнев жег ей грудь так же невыносимо, как и в первый день.
Она подошла к зданию тюрьмы в 7.59, вошла в приемную, предъявила удостоверение, сложила вещи в шкаф и на лифте поднялась наверх, захватив с собой только ручку и блокнот.
Здесь не было ни металлоискателей, ни рентгеновских аппаратов.
Аннику заперли в комнате без окон. Единственным убранством были стол и четыре стула.
Она остановилась и принялась рассматривать стены.
«Трудно представить себе, что мы запираем людей в неволю за то, что они нарушают правила, предписанные другими людьми. Это же варварство».
Дверь открылась. Надзирательница отступила в сторону, и в комнату свиданий вошла маленькая светловолосая женщина. На ней были джинсы, шлепанцы и серая блузка. Волосы стянуты в хвост. Несколько локонов выбились из-под резинки и, покачиваясь, обрамляли ее лицо. Женщина остановилась в середине комнаты и поддернула рукава.
— Здравствуй, — сказала она.
— Здравствуй, — ответила Анника.
— Ты нисколько не изменилась с тех пор.
— Ты тоже.
«Я лгу. Она съежилась. Она постарела и стала как будто меньше ростом. Может быть, правда, тогда форма делала ее более внушительной».
Они обменялись рукопожатиями и сели за стол — напротив друг друга. Анника положила перед собой блокнот и ручку. Падавший сверху, из-под потолка, слабый свет тусклой маломощной лампы подчеркивал темные тени под глазами Юлии. Блузка висела на худых плечах.
— Значит, у тебя родилась девочка, — сказала она. — Она хорошо спит?
Анника кивнула:
— Всегда спала хорошо. Мой первый, Калле, каждую ночь плакал — до полугода. Я так от него устала, что думала, сойду с ума.
Юлия немного расслабилась.
— Как я тебя понимаю. Александр орал по ночам до двух лет. Тебе не кажется, что с девочками легче?
Анника внимательно всмотрелась в глаза сидевшей перед ней женщины, и от пустоты, заполнявшей эти глаза, по спине Анники пробежал холодок.
«Она не здорова».
— Думаю, что легче со вторым ребенком, — сказала Анника. — Было время потренироваться на первом. И знаешь, все проходит — и колики, и бессонные ночи, и все такое…
Юлия покачала головой.
— Не знаю, рискнула бы я родить еще одного ребенка, — сказала она. — Я очень плохо чувствовала себя после рождения Александра.
— Наверное, это было не из-за того, что он родился, — предположила Анника, — а из-за каких-то других проблем.
Юлия уставилась в какую-то невидимую точку на стене. Женщины довольно долго сидели молча.
— Они думают, что я его убила, — заговорила наконец Юлия.
— Я знаю, что говорят, — кивнула Анника, — но не верю.
Тени под глазами Юлии почернели еще больше, когда она откинулась к стене.
— Нина говорит, что меня посадят. Ты тоже так думаешь?
У Анники пересохло в горле, она не смогла скрыть подкравшегося сомнения.
— Так думают эксперты, — сказала она. — И мне кажется, свершится большая несправедливость. Я не верю в твое преступление. Думаю, что в квартире действительно была другая женщина, которая увела Александра.
Юлия, не шевелясь, застыла на стуле.
— Почему ты так думаешь?
— Я думаю, что существует связь между убийством Давида и тем жутким тройным убийством, с которым мы столкнулись в ту ночь, когда я была с вами в патрульной машине. Ты помнишь Филиппа Андерссона?
Юлия Линдхольм запрокинула голову и уставилась в потолок.
— Мне никто не верит, — сказала она. — Даже Нина не верит. Они все время спрашивают, что сделала я, а не что сделала та женщина. — Она опустила голову и посмотрела на Аннику: — Ты же знаешь Нину, да? Мне ее очень жалко, она так одинока. Она жила с мамой в деревушке близ Валлы, у нее есть братья и сестры, но они все намного старше ее. Ее мама была настоящей хиппи, она жила в какой-то коммуне на Канарских островах, когда Нина была еще маленькой. Ей было девять лет, когда она пришла в школу в Валле и не умела ни читать, ни писать. Почти все вечера после школы проводила на нашей ферме. Она тебе об этом не рассказывала?
Юлия наклонилась вперед, облокотившись на стол.
— У нас в участке есть один парень, прекрасный инспектор. Его зовут Пелле Сисулу. Он много лет влюблен в Нину, но она не воспринимает его всерьез. Она считает, что недостойна любви. Как мне хотелось ей помочь…
Она откинулась на спинку неудобного стула и внимательно посмотрела Аннике в глаза.
— Я так жалею людей, — сказала она. — Давид вырос без отца, у него был только отчим, который то уходил, то возвращался. Когда Давиду было девятнадцать, отчим исчез окончательно. Думаю, именно из-за этого Давид и пошел в полицию. — Юлия склонила голову набок. — Мне стоит жалеть тебя, Анника?
Анника вздохнула:
— Нет, думаю, что нет.
— Значит, тебя кто-то любит.
«Да, мои дети».
— Стоит ли мне жалеть себя? — спросила Юлия.
Анника кивнула.
— И поэтому ты мне веришь?
— Нет, — ответила Анника. — Между убийствами есть связь, и мне кажется, что полиция не обратила на нее внимания.
— Значит, ты веришь, что была другая женщина?
Анника снова кивнула.
— Я твержу им об этом все время, с самого начала!
— Я знаю. Вопрос заключается в другом: кто она и куда могла спрятать Александра? У тебя есть какие-то предположения?
Юлия медленно покачала головой.
— Ты помнишь Филиппа Андерссона, убийцу с топором?
Юлия вздрогнула и скользнула взглядом по стене.
— Несколько дней назад я была у Андерссона в Кюмле, — сказала Анника. — Думаю, что и он, скорее всего, невиновен. Это тройное убийство совершил кто-то еще, и если тот убийца сумел уйти от правосудия, то он или она мог убить и Давида…
В комнате для свиданий снова повисло долгое молчание. Где-то под потолком гудела вентиляция. Юлия сидела неподвижно, тупо уставившись в стену.
— Я знаю, что в квартире кто-то был, когда я проснулась.
Анника молчала, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Юлия подцепила пальцами выбившийся локон и заправила его за ухо.
— Раздался сильный удар, — сказала Юлия надтреснутым голосом. — Думаю, от этого звука я и проснулась. Я не поняла, что это за звук, мне даже показалось, что он мне приснился.
Она снова посмотрела на потолок.
— В комнате стоял ужасный запах. В нашей спальне так не пахло никогда. Кажется, пахло чем-то горелым… Кто-то ходил по комнате. Кажется, я что-то сказала.
Снова наступила тишина, на фоне которой жужжание вентиляции стало оглушительным. Анника наклонилась к Юлии, не в силах отвести взгляд от ее губ.
— Потом раздался еще один звенящий удар, у меня заложило уши…
«Это был выстрел в пах. Не прелюбодействуй».
Юлия испустила громкий рыдающий вздох.
— Я все время чувствую себя простуженной, — виновато произнесла она. — У меня все время заложен нос. Как это возможно, если я уже полгода не выхожу на улицу? Наверное, я заразилась от охранников, или от надзирателей, как мы должны их называть…
Анника дышала ртом, чтобы не закашляться и не глотать.
Юлия кивнула своим мыслям и вытерла нос рукавом блузки.
— Мне показалось, что сердце прыгнуло мне в голову… Я даже не знаю, как описать то ощущение, какое я испытала…
Она отбросила с лица прядь волос.
— Ты кого-то видела? — спросила Анника сдавленным голосом. — Ты видела, кто стрелял?
— В спальне было очень темно. Давид засыпал только в полной темноте, иначе его мучила бессонница. Я никого не видела.
— Ты помнишь, о чем думала?
Юлия покачала головой. Они снова посидели молча. Юлия достала из кармана джинсов салфетку, высморкалась и скатала салфетку в тугой ком.
— Что произошло потом? — спросила Анника.
— Заплакал Александр. Я услышала, как он плачет, хотя от выстрелов почти оглохла. Я встала и пошла посмотреть на него.
— Где был Александр?
Юлия удивленно посмотрела на Аннику.
— Естественно, в своей комнате. Он спал. То есть я хочу сказать, что была глухая ночь.
— И что случилось потом?
Юлия съежилась и ссутулила плечи. Казалось, она хотела уменьшиться. Локоны тряслись перед ее глазами.
— Александр стоял в прихожей, прижимая к груди Бамсе. Она стояла за его спиной, держа в руке нож. Он сказал «мама», а женщина посмотрела на меня. То есть я почувствовала, что она на меня смотрит.
— Другая женщина? Та, что была в квартире? Как она выглядела?
Юлия бесцельно скользнула взглядом по стене.
Анника читала описание другой женщины в репортаже Берит из зала суда. Волосы средней длины, может быть, короткие. Не слишком светлые и не слишком темные. Среднего роста, обычного телосложения.
Юлия, не отвечая, смотрела в стол. Психиатры пришли к выводу, что Юлия на суде описала саму себя, рассказывая о внешности убийцы. Наверное, это объяснил Юлии адвокат.
— Это была не я, — сказала она, почесывая запястья. Анника заметила на коже рук Юлии старые расчесы.
— Что она делала ножом?
Юлия принялась чесаться еще сильнее.
— Она порезала…
— Ты можешь сказать мне все, — произнесла Анника.
Юлия перестала чесаться и рассеянно посмотрела на стену.
— Она порезала ему щечку и зажала рот рукой… на ней были перчатки…
— Она порезала Александру лицо?
Из глаз Юлии полились слезы.
— И я ничего не могла сделать, — с трудом проговорила Юлия. — Она сказала: «Я его задушу, удавлю, если ты начнешь кричать. Это так легко — убивать детей». Так она сказала. Господи, что я сделала?
Юлия Линдхольм заплакала, горько, тихо и безутешно.
Анника сидела за столом и молча смотрела на Юлию.
Потом она решила достать из сумки платок и дать его Юлии, но вспомнила, что оставила сумку в шкафу.
Юлия испустила глубокий вздох и вытерла лицо рукавом.
— Я не смогла ему помочь. Она сказала: «Если ты пойдешь за мной, то я перережу ему горло». Он заплакал, стал звать меня. В этот момент она и порезала ему щечку. Она резала ему лицо, а я не могла даже кричать. Что было потом, я не помню…
Она задрожала и снова расплакалась.
— Я ничем ему не помогла. Она резала ножом его личико, а я не знала, что делать. Я так боялась, что он умрет…
«Кровь на полу, ДНК Александра».
— Я думаю, что та женщина знала Давида, — сказала Анника. — Поможешь мне ее выследить?
Юлия покачала головой, развернула салфетку и вытерла глаза.
— Она опасна, как смертоносная змея, — сказала она. — Ее боялся Давид. «Она сумасшедшая, — говорил он. — Не приближайся к ней».
Анника покрылась гусиной кожей. «Она сейчас говорит о себе?»
— Кто она? Ты знаешь ее имя?
Юлия снова покачала головой.
— Эта женщина сделала аборт, когда я ждала Александра. Давид никогда в этом не признавался, но я знала все. Я видела снимок ультразвукового исследования. У нее должна была родиться девочка. Мне надо было тогда оставить Давида, мне надо было это понять. Он все время мне изменял.
— Это она постоянно вам звонила? — спросила Анника. — Это она звонила, когда Александр был совсем маленьким, и требовала, чтобы ты избавилась от него?
Юлия пожала плечами:
— Не знаю, может быть. У него было много женщин.
— Когда Давид сказал, что эта женщина опасна?
Юлия удивленно посмотрела на Аннику:
— Какая женщина?
— Ты сказала, что Давид говорил о ней, об опасной женщине. Когда он это говорил? В то время, когда Александр только родился?
— О нет, — возразила Юлия, — это было не так давно.
— Незадолго до смерти Давида?
Юлия прикрыла рот ладонью, глаза ее наполнились слезами.
— Это моя вина, — сказала она. — Я не делала ничего, потому что боялась, как бы она не причинила ему еще большее зло. Она ведьма! Кровь текла по его щеке, ты бы видела, как он был испуган. Ты бы видела, как она зажимала ему рот и нос рукой, и он не мог кричать, он задыхался… На ее руках были перчатки, я так боялась…
— Но когда же он это сказал?
— Когда был пьян. Мы с Александром отдыхали за городом, жарили сосиски, а потом пошли смотреть костер в Хеллерфёрснесе по случаю Первого мая. Когда мы вернулись, Давид был мертвецки пьян. Он не был зол, скорее напуган.
— Это было весной? Приблизительно за четыре недели до смерти?
Юлия кивнула.
— Ты говоришь, Давид был напуган. Он не сказал чем?
Юлия покачала головой.
— Но тогда откуда ты знаешь, что он был напуган?
— Он просил у меня прощения. Сказал, что причинил мне много горя. Сказал, что не хотел этого. Он говорил, чтобы я не разговаривала с посторонними по телефону и не открывала дверь, если кто-нибудь постучит.
Анника вспомнила рассказ Нины о том, какой странной стала Юлия в последние несколько недель перед смертью Давида, о том, как она запиралась дома и не подходила к телефону.
— Но он не сказал ее имя? Не говорил, кто она?
Юлия снова качнула головой.
Анника поерзала на стуле.
— Наверняка эта женщина была неуравновешенной личностью, — предположила она. — Вероятно, у нее были прочные связи в преступном мире. Если она сделала аборт и послала Давиду снимок УЗИ, значит, отцом ребенка был он. Выходит, у нее была длительная связь с Давидом, не меньше четырех с половиной лет. Началось это, наверное, когда вы жили в Испании. Ты когда-нибудь видела ее раньше?
Юлия молча покачала головой.
— Ты узнала бы ее, если бы встретила?
Юлия поколебалась, потом кивнула.
— Если я найду фотографии женщин, с которыми Давид близко общался, и покажу их тебе, ты узнаешь ту женщину?
Юлия снова кивнула.
— И еще одно, — сказала Анника. — Я, в конце концов, все же корреспондент газеты «Квельспрессен». Могу я взять у тебя интервью и опубликовать его?
Юлия изумленно посмотрела на Аннику:
— Но что я должна сказать?
— Ну, начать можно с рассказа о том, как тебе живется в тюрьме.
Андерс Шюман картинным жестом пригласил председателя совета директоров газеты в свой крошечный кабинет.
— Могу я тебе что-нибудь предложить? — спросил он, помогая Герману Веннергрену снять пальто и аккуратно кладя его на стол. — Стакан воды или, может быть, кофе из автомата?
— Перестань строить из себя Петрушку, — сказал председатель, поправляя запонки.
Шюман был приглашен на обед с Германом Веннергреном на веранду «Гранд-отеля», но из-за стесненного финансового положения газеты и во имя экономии денег владельцев был вынужден отклонить приглашение. Этот жест не очень понравился руководству, и на следующем заседании совета директоров поставят вопрос о сокращении представительских расходов. Собственно, Шюмана все это не очень волновало, но такая мелкая месть раздражала и действовала на нервы.
— Должен сказать, что все это выглядит весьма тревожно, — констатировал председатель, опасливо присаживаясь на хлипкий стул для посетителей. — Руководство редакции численностью восемьдесят два человека — это что-то за гранью разумного. Как мы с этим справимся?
Андерс Шюман обошел стол, сел и придвинул стул ближе к столу. Из-под пальто шефа он извлек распечатки с расчетами и вручил их Герману Веннергрену.
— Это самый простой, самый дешевый и самый быстрый способ сокращения расходов, — сказал Шюман. — В соответствии с достигнутыми договоренностями по зарплате — это приложение четыре — члены руководства не получают премии. Премия либо включается в основную зарплату, либо компенсируется каким-либо иным способом. Мы ввели термин «бонус за ответственность», а эти выплаты назначаются только самым активным членам руководства.
— У-ху, — хмыкнул Герман Веннергрен, перелистывая документ. — И это поможет решить проблему сокращений?
— Нам пришлось учесть требование профсоюза о том, чтобы мы следовали правилу увольнять первыми пришедших последними. Мы сократили шестьдесят две ставки, по большей части в редакторском составе. Как ты видишь, мы основательно почистили и высшее руководство. Комитет уволит управляющего директора и передаст мне его полномочия. Сразу после встречи у меня состоятся переговоры с нашим профсоюзным представителем. Поэтому до начала переговоров я хочу ознакомить тебя с моим альтернативным предложением.
— Я вижу, — сказал Герман Веннергрен. — Думаю, что мы вполне можем обойтись без управляющего директора. Так в чем заключается твое альтернативное предложение?
— Если профсоюзный председатель поднимет шум, то я уволю всех редакторов с тем, чтобы они тут же подали заявления о приеме на работу. Я выберу тех, кого сочту нужным.
Председатель неодобрительно нахмурился.
— Мы и раньше пробовали такие вещи. Это ловушка.
Андерс Шюман развел руками.
— Это вам нужны экономия и сокращения, я в данном случае простой исполнитель. Поддержит ли семья мое предложение, даже если из-за этого возникнут какие-то треволнения?
Герман Веннергрен встал и посмотрел на часы («ролекс» в форме устрицы; Андерс Шюман находил эти часы легкомысленными).
— Мы одобрим этот план, если ты сведешь шум к минимуму, — сказал он. — Будь так любезен, отдай мне пальто.
Андерс Шюман улыбнулся, понимая, что, проведя эту встречу здесь, а не на веранде «Гранд-отеля», он сэкономил семье не меньше двух тысяч крон, а себе — три часа жизни.
— Сделаю все, что в моих силах, — пообещал он.
Как только председатель правления вышел к лифту, чтобы спуститься вниз к ожидавшей его машине с шофером, Шюман попросил секретаря вызвать к нему Еву-Бритт Квист.
Должно быть, она ждала этого вызова, стоя в положении низкого старта, потому что в кабинете шефа появилась ровно через десять секунд.
— Чего хотел Герман Веннергрен? — спросила она, плотно закрыв за собой стеклянную дверь.
«Добивался повода приехать сюда еще раз».
Главный редактор недовольно насупился.
— Я хотел сделать так, чтобы совет директоров и собственники были абсолютно уверены в том, что сокращение состоялось, но в то же время мне хотелось дать им понять, насколько это серьезно. Но словами их не растрогаешь, они действительно хотят сокращения расходов. Они не жалеют даже своих. Например, от работы будет освобожден новый управляющий директор. Комитет выступил за наши предварительные предложения, но готов поддержать и альтернативный план.
Ева-Бритт Квист задумчиво кивнула и села.
— Мы думаем, это превосходно, что газета взяла на себя ответственность и решила отказаться от некоторых излишеств.
Он вручил Еве документ со списком имен.
— На основании нашей договоренности список сокращаемых ставок выглядит вот так, — сказал он.
Ева-Бритт Квист начала читать.
«Интересно, сколько времени ей потребуется, чтобы все понять?»
Он с трудом подавил желание посмотреть на часы и засечь время.
Прошло уже две минуты.
— Да, — сказала Ева, — но этот список составлен не по принципу «уволить первыми пришедших последними». Где, например, Эмиль Оскарссон? Его приняли на работу последним. Он пришел в редакцию летом.
— Ах да, — сказал Шюман и протянул Еве-Бритт Квист другой листок. — Вот список членов руководства редакцией.
Ева-Бритт Квист побледнела. Она молча несколько раз прочитала список. Потом положила документ на колени.
— Значит, ты думаешь таким вот хитрым маневром выйти из положения? — спросила она. — Но позволь тебе сказать, что мы с этим не согласимся.
Ева встала.
— Сядь, — сказал Шюман.
— Нет, — громко и отчетливо произнесла она, — я ухожу.
— В этом случае прибавится еще одна проблема: или ты, или я.
Он тоже встал, возвышаясь над ней на целую голову.
Она остановилась, держась за ручку двери.
— Председатель правления только что уполномочил меня на увольнение всего состава редакции, — сказал главный редактор. — Потом я возьму на работу тех, кого сочту нужным, а не тех, кого я почему-то должен сохранить. Нам придется через это пройти, даже если для этого придется временно закрыть газету, потому что на самом деле альтернативы у нас нет. Если мы сохраним настоящее положение, то это неминуемо закончится той же катастрофой, но позже.
— А если мы будем протестовать?
Он жестко посмотрел Еве в глаза.
«Ставишь все на карту?»
— Для тебя в газете есть масса полезной работы, Ева-Бритт. Не порти себе жизнь ради всех этих пустяков.
Она едва не задохнулась от негодования:
— Это угроза.
— Вовсе нет, — с обиженным видом возразил Шюман. — Я очень хочу сохранить тебя, даже несмотря на сокращения. Нам нужен опытный администратор. И кроме того, надо иметь в виду одну вещь. Никто не застрахован от увольнения, в том числе и я. — Он открыл дверь. — Ничто на свете не длится вечно.
Мимо проходила Анника Бенгтзон.
— Ты слышал? — спросила она. — Естественно, это было вполне предсказуемо с таким идиотом адвокатом.
— Что именно? — не понял Шюман.
— Она стала шестой женщиной в Швеции, получившей пожизненный срок.
— Мы не примем таких условий. — Профсоюзный представитель была готова расплакаться.
— Возможно, нам удастся прийти к соглашению, — сказал Шюман и дружелюбно улыбнулся.
Анника подошла к столам дневной смены и только тогда поняла, что Ева-Бритт Квист ужасно выглядит. Анника извлекла из сумки все свои записи и документы, касающиеся Давида Линдхольма. Для начала Анника записала интервью с Юлией, озаглавив его: «Говорит обвиняемая жена убитого офицера полиции». Анника написала мало из того, что говорила ей Юлия. Из интервью было выброшено все, что касалось другой женщины. Статья была лишь описанием тюремной жизни — не очень интересным и не слишком содержательным.
Анника неважно себя чувствовала. Она пошла к кофейному автомату, чтобы подзарядиться кофеином, выпила пару таблеток от головной боли и убедила себя в том, что плохое самочувствие не имеет никакого отношения к предстоящему вечеру, когда ей — по ее же собственному согласию — придется побыть с детьми в квартире Софии Е…вой Сучки Гренборг. Анника согласилась на это только ради Эллен и Калле, она нужна им, дети скучают без нее.
Отправив интервью на сервер редакции, Анника занялась реальной работой.
Итак, женщины, имевшие личные отношения с Давидом Линдхольмом. С кем он был вместе? Где люди встречают тех, с кем завязывают побочные отношения? На работе? В барах? В свободное время? В гостях у общих друзей, среди женщин со схожими претензиями и деловыми интересами?
Как она составит целостную картину, даже если ей удастся составить список имен?
Реестр паспортов закрыли для общего пользования, так же как и реестр водительских удостоверений. В Интернете можно найти фотографии массы людей, но надо было знать, кого искать, иначе это будет пустой тратой времени.
Ладно, этим она займется позже.
Критерии, во всяком случае, ясны. Вариантов будет не так уж много.
Эта женщина хорошо знала Давида. У него была с ней сексуальная связь. У этой женщины были ключи от его квартиры. Это была преступница, достаточно безжалостная для того, чтобы убить Давида, подставить под удар Фемиды Юлию и похитить Александра.
«Это нападение на целую семью. Должно быть, она его планировала с того момента, когда исчез пистолет».
Анника вытеснила из сознания образы Томаса, Софии и своих детей.
Женщина завладела ключами от квартиры на Бондегатан, похитила пистолет Юлии из супружеской спальни, при этом не оставила на оружии своих отпечатков пальцев и не стерла отпечатки пальцев Юлии.
«Реально это была единственная сложность».
Анника быстро разложила на столе распечатки, достала из сумки ручку и блокнот и решила привести в порядок результаты своих поисков.
1. Женщины, состоявшие в тех же советах директоров, что и Давид.
Это легко выяснить, но можно столкнуться с великим множеством имен. Список получится не очень информативным, так что с этим можно повременить.
2. Женщины, родственницы людей, оказавшихся в тюрьме благодаря Давиду: жены, матери, дочери, сестры и, в идеале, также любовницы.
Составить такой список нелегко, но из него можно выудить много интересного. Пожалуй, этим она и займется в первую очередь.
3. Все женщины, работавшие с Давидом.
Таких наберется не одна сотня. Для того чтобы их выявить, лучше всего воспользоваться групповыми фотографиями.
4. Женщины, с которыми он контактировал по долгу службы; например, наблюдал за ними во время пробации.
Были такие женщины?
Анника вспомнила, что до сих пор не получила ответ из Национальной исправительной организации на свой запрос относительно свободы информации. Теперь она полистала блокнот и позвонила юристу организации. Женщина взяла трубку после четвертого гудка. Потом она отложила трубку и отправилась искать запрос. Вернулась она через несколько минут, шурша документами.
— Могу подтвердить, что Давид Линдхольм активно наблюдал людей, находящихся на пробации, а также выступал опекуном заключенных, — сказала юрист. — Иногда у него было сразу трое подопечных, находящихся на пробации, но опекал он обычно только одного человека.
— Быть опекуном — это более трудное дело?
— Да, можно сказать и так. Поддерживать людей, отбывающих пожизненный срок, — нелегкая задача.
— Ты можешь сказать, кто были его подопечные? — спросила Анника и затаила дыхание.
— Нет, я не могу назвать их по именам. Закон требует в данном случае соблюдения конфиденциальности и защищает частную жизнь заключенных. Мы пришли к выводу, что это не публичная информация, и поэтому не даем таких сведений.
— Понятно, — сказала Анника. — Но ты можешь ответить на один вопрос: среди его подопечных была хоть одна женщина?
Юрист принялась листать документы.
— Ну, я не знаю…
— Ты не можешь проверить? Я не знаю правил. Они не запрещают, например, мужчине работать с находящейся на пробации женщиной?
— Не думаю, что на этот счет существуют какие-то официальные ограничения или, наоборот, преимущества.
— Меня не интересует ее имя, мне нужно просто знать, были ли в этом списке женщины…
Снова послышалось шуршание бумаги.
— Нет, — сказала наконец юрист. — Женщин не было, одни только мужчины.
— Спасибо, — сказала Анника и положила трубку.
Отлично, значит пункт четыре можно вычеркнуть.
Надо теперь разобраться со вторым пунктом.
Она вошла на сайт базы данных об удостоверениях личности и набрала имя Стивенса, Майкла Гарольда. Невозможность использовать для печати кончик левого указательного пальца страшно раздражала Аннику.
Стивенс был зарегистрирован по адресу в Сундсвалле. Анника сохранила место регистрации и фамилию, изменив лишь пол в соответствующем поле поиска, и попала в точку! По тому же адресу были зарегистрированы две женщины — Линда Хелена и Сара Линда Хиллари. Первой тридцать три года, второй — восемь.
«Жена и дочь. Жена идеально подходит».
Она записала данные, а потом поискала регистрацию Ахмеда Свенссона из Мальмё. Она нашла старую запись и в конце концов нашла обеих: дочь Фатиму и бывшую жену — Дорис Магдалену.
«Я запишу и ее!»
Филипп Андерссон, полное имя Арне Филипп Ёран, не женат и никогда не был женат. Детей у него, похоже, тоже не было. У него такая распространенная фамилия, что найти в базе данных его мать просто немыслимо.
Она поворочала шеей. Головная боль немного улеглась. Должно быть, начали действовать таблетки.
«Попробую поискать его в Гугле».
Она нашла его в «Википедии», в рубрике «Шведские преступники», но в статье ничего не говорилось ни о жене, ни о невесте. Она набрала в поисковой строке «жена Филиппа Андерссона», получила много результатов, но не нашла ни намека на то, что убийца с топором был женат.
Она вздохнула. Прямо скажем, улов пока жидковат.
Она зашла на сайт шведской полиции, чтобы посмотреть, не найдет ли она там какие-нибудь групповые фотографии полицейских, но обнаружила лишь несколько фотографий убеленных сединами почтенных господ с титулами вроде руководитель Национальной полиции или директор департамента полиции, а также фотографии нескольких блондинок — старших директоров и начальников отделов уголовного розыска.
«Черт, пока что-то ничего не получается».
Она нашла распечатку о фирмах, где работал Давид Линдхольм, и решила отыскать имена и удостоверения личности всех женщин, которые так или иначе были связаны с этими фирмами.
Сначала она нашла файл компании «Высокий полет», фирмы парашютного оборудования, которой Давид руководил вместе с Кристером Бюре и безвременно ушедшим Альготом Генрихом Хеймером, известным также как Хенке.
Анника решила посмотреть, какие женщины были в жизни Хеймера, и дело сдвинулось с мертвой точки.
Альгот Генрих Хеймер оставил жену Клару Сусанну и трех дочерей, которым теперь было 23, 21 и 19 лет. Их звали Малин Элизабет, Лиза Катарина и Клаудия Линн.
Вероятнее всего, Давид знал этих женщин. Он мог заниматься с ними сексом, ну, по крайней мере с одной из них. Анника сделала пометку. Надо попытаться найти фотографии всех четырех.
Следующей компанией, за которую она взялась, стала фирма ресторанного обслуживания Петерссона. Список членов совета директоров оказался просто необъятен. Кроме ресторанного обслуживания, фирма занималась также лошадьми. Анника выписала имена четырех женщин из этого списка. Кроме того, она нашла жену Бертиля Оскара Хольмберга Викторию Шарлотту, которая была на восемнадцать лет моложе своего супруга.
«Это уже что-то!»
Анника просмотрела оставшиеся распечатки. АО «Консультации и инвестиции в недвижимость Бехзад Карами и Б. Хольмберг». Фирма зарегистрирована в Накке. Анника взглянула на часы, она хотела забежать домой и постирать, прежде чем ехать на Грев-Турегатан.
«Собственно, какая разница, в какой одежде я туда поеду? Томас вообще видел меня и без одежды. Да, кроме того, вещи не успеют как следует высохнуть…»
Она встряхнулась и сосредоточилась на людях, работавших в этой конторе, — Лене Ивонне Нордин и Никласе Эрнесто Сарко Мартинесе из Шерхольмена.
Анника добавила Лену Ивонну в список и проверила другие ее профессиональные связи. Так, была еще химчистка, которой она владела совместно с Никласом Эрнесто Сарко Мартинесом, а также инвестиционная компания, которой она владела на паях с Арне Филиппом Ёраном Андерссоном…
Аннике показалось, что она внезапно оглохла. В мире наступила неправдоподобная тишина. Свет в окнах стал ослепительно-белым. Анника открыла рот, чтобы что-то сказать, но не смогла.
«Арне Филипп Ёран Андерссон».
Убийца с топором с улицы Санкт-Паульсгатан.
Аннике не хватало воздуха.
Это не мог быть никто другой.
«Я знала! Я ЗНАЛА! Я же видела уже его полное имя в этой распечатке, это то, что я ищу…»
Дрожащими руками она перебрала распечатки из базы данных. Да, черт возьми, полное имя финансиста Филиппа Андерссона было Арне Филипп Ёран.
Анника вернулась к женщине, которая их связывала.
Лена Ивонна Нордин.
Анника принялась перекладывать лежавшие перед ней документы, пытаясь увидеть связь.
Лена Ивонна руководила двумя инвестиционными компаниями, одной совместно с Никласом Эрнесто Сарко Мартинесом, другой — совместно с Филиппом Андерссоном.
«Вот она, связь! Это доказательство того, что Давид и Филипп Андерссон имели между собой связующее звено — женщину по имени Лена Ивонна Нордин».
Анника записала ее имя и номер удостоверения личности, потом все еще дрожавшими руками достала из сумки мобильный телефон и позвонила Нине Хофман.
— Я кое-что нашла! — сказала она, вставая, не в силах скрыть волнение в голосе. — Черт, я думаю, наткнулась на что-то стоящее. Помнишь, я говорила, что есть какая-то вещь, которую я не могу найти? Теперь я ее нашла! Ты знаешь убийцу с топором, Филиппа Андерссона… Нина?
Анника замолчала, прислушиваясь к молчанию в трубке.
— Нина, в чем дело? Что-то случилось? Ты плачешь?
— Пожизненное, — сказала Нина, с трудом переведя дыхание. — Я знала, что ей дадут срок, но пожизненное? Ей добавили и за убийство Александра, и это ужаснее всего…
Анника трудно сглотнула и села на стул, вдруг ощутив сильную пульсирующую боль в порезанном пальце.
— Я знаю, — вяло произнесла она. — Это на самом деле…
— Ее адвокат, этот безмозглый идиот, говорит, что подаст апелляцию, потому что тело Александра до сих пор не найдено. Как будто это что-то решает!
Теперь Нина плакала в голос, зло и беспомощно.
— Что говорит Юлия?
— Не знаю. Хольгеру сообщили, что ее снова перевели в тюремную больницу. Наверное, она упала в обморок.
Аннике хотелось сказать что-то сочувственное, но она не смогла подобрать слов.
— Это так типично, — продолжала Нина. — Ей дали неопытного адвоката с амбициями, прекрасно зная, что он ничего не сможет сделать. Такого балагана на суде я не видела никогда в жизни. Это же шутовство, а не расследование убийства! Конечно, она должна была получить пожизненный срок! Все остальное даже не обсуждалось! Просто кто-то должен был заплатить за то, что Давид Линдхольм мертв, и они решили, что это будет она, что это будет Юлия, и решили принести в жертву и ребенка…
— Нина, — сказала Анника. — Ты можешь мне помочь. Я искала во многих архивах и нашла кое-что.
— И что же именно? — спросила Нина.
— Я нашла связь. Есть женщина, которая связывает Давида Линдхольма и Филиппа Андерссона.
— Что это за связь?
— Две инвестиционные компании. Ими обеими владела Лена Ивонна Нордин. Одной вместе с Давидом Линдхольмом, другой — с Филиппом Андерссоном. Это имя тебе что-нибудь говорит — Лена Ивонна Нордин?
Нина Хофман замолчала, часто дыша в трубку, потом высморкалась.
— Нет, ничего.
— Есть и другие женщины… Я составила список имен и номера удостоверений личности. Ты не можешь найти их фотографии в национальном полицейском реестре?
— Зачем?
— Думаю, что женщина в квартире Линдхольмов одна из них. Я не могу получить фотографии паспорта, это сейчас запрещено…
Она слышала дыхание Нины в трубке.
— Зачем тебе нужны их фотографии?
— Юлия думает, что сможет узнать женщину, которая увела Александра.
Нина застонала.
— Так ты хочешь показать эти фотографии Юлии?
— Конечно.
— Я не могу этого сделать, — сказала Нина. — Я ничем не смогу тебе помочь.
— Нет, сможешь! — твердо произнесла Анника. — Ты должна будешь всего лишь их запросить!
— Я не хочу в это впутываться…
— Прекрати это! — крикнула Анника, жалея о своей грубости. — Я сейчас пришлю список на адрес вашего участка.
— Нет, — испугалась Нина. — Только не это. Мои коллеги не должны ничего знать.
— Ну, тогда письмо? Хочешь, я пошлю список тебе домой или на твой адрес в участке?
— Да, я сегодня дежурю, если ты хочешь послать по почте и лично…
— Я сейчас же пошлю его тебе с курьером.
Анника закончила вызов и посмотрела на часы.
Пора домой.
Она положила ноутбук в сумку, список — в конверт и позвонила в секретариат, чтобы договориться насчет курьера.
В квартире творился страшный хаос. Когда Томас забирал детей, Анника переставала убирать постель. Она бросила сумку на пол в прихожей и смотрела на разгром в гостиной.
Так как она жила в неотремонтированном кабинете, никаких шкафов в комнате не было и всю одежду, постельное белье и полотенца она складывала в стопки вдоль одной из стен.
«Мне надо привести в порядок мою жизнь, и начну я с дома».
Она вздохнула, повесила на плечики куртку и закатала рукава.
Двенадцать имен. Всего двенадцать фотографий придется найти Нине.
Жена Стивенса, жена Свенссона, жена и дочери Хенке. Четыре женщины из совета директоров ресторанной компании, жена Бертиля Оскара Хольмгрена и женщина из инвестиционных компаний.
Всего двенадцать.
Она принялась лихорадочно собирать белье с пола и запихивать его в корзину для грязного белья, когда зазвонил телефон.
— Алло, — сердито произнесла она в трубку, бросив на пол грязную простыню.
— Здравствуй, я хочу дозвониться до Томаса Самуэльссона, — произнес низкий мужской голос с отчетливым стокгольмским выговором.
— В самом деле? — спросила Анника, подбоченившись здоровой рукой. — По этому номеру он не проживает.
— Ты не знаешь, как мне до него дозвониться?
— Сделай то, что делают все: позвони ему на мобильный.
— Я пробовал, но мобильный телефон выключен. У тебя нет его нового домашнего телефона?
Анника перевела дыхание и резко и отчетливо произнесла:
— Он переехал к своей любовнице. Можешь попытаться позвонить ей.
— Вот черт, — сказал мужчина, и, к раздражению Анники, она поняла, что его это позабавило. — Но у любовницы, наверное, есть телефон?
— Что мне ему передать? Кто звонил? — спросила Анника, удивляясь враждебности своего тона.
— Меня зовут Джимми Халениус, я звоню из министерства. Это Анника?
Анника выпрямила спину.
Джимми Халениус, статс-секретарь, босс Томаса и правая рука министра.
— Да, — ответила она, — это я.
— Спасибо за тот обед, я должен был поблагодарить за него, хотя это и происходило давно.
Да, они когда-то встречались на том роковом обеде, который они с Томасом устроили на вилле в Юрсхольме за несколько дней до пожара.
— Спасибо, — сухо произнесла Анника.
«Это правильный ответ? Разве так надо отвечать на благодарность за гостеприимство? Надо перечитать книгу Магдалены Риббинг об этикете».
— Я прочитал служебную записку Томаса, которую он прислал мне на электронную почту, и мне надо немедленно с ним связаться. Ты можешь отправить ему сообщение?
— Зачем? — спросила она. — Что за срочность?
Собеседник умолк. Его добродушно-насмешливый тон заставил Аннику ждать сального или сексистского ответа, чего-то вроде: не стоит тебе забивать этим свою хорошенькую головку или что-нибудь подобное. Но Халениус ничего такого не сказал.
— Я оставил ему сообщение на голосовой почте, но он мне не ответил, — произнес он почти жалобно.
Анника тяжело вздохнула.
— Он сегодня работал дома, потому что заболела Эллен. Вечером я его увижу, потому что сижу с детьми. Он с Софией идет в оперу…
Анника замолчала, прикусив язык. Зачем она рассказывает все это Джимми Халениусу?
— Попроси его мне позвонить, — сказал он.
— Ибо в противном случае я прочитаю об этом завтра во всех утренних газетах? — выпалила она, не в силах удержаться. «Зачем я это говорю?»
Но статс-секретарь в ответ лишь коротко рассмеялся.
— Ну да, что-то в этом роде, — сказал он и положил трубку.
Анника несколько секунд стояла посреди комнаты с трубкой в руке.
Томас, очевидно, ничего не сказал на работе о своем разводе. Да, собственно, зачем бы он стал это делать?
Она положила трубку на базу и собрала остальное белье. Последней вещью в стопке была голубая кофточка, которую Томас подарил ей на прошлое Рождество, единственная уцелевшая вещь из прошлой жизни. Эта кофточка была на ней, когда горел дом. Анника хотела надеть ее сегодня, чтобы восстановить связь времен, чтобы соединить личность, какой она была тогда, с личностью, которой стала теперь. Она знала, кроме того, что нравилась Томасу в этой кофточке. Низкий вырез и украшения подчеркивали ее женственность. Кофточка была, правда, не в ее вкусе, но Аннике нравился ее васильковый цвет.
Она смяла кофточку и бросила в корзину, сдерживая слезы. «Какая мне разница, что он думает?»
Дом цвета меда, тяжелая лепнина, просвинцованные стекла окон в глубоких амбразурах. Это было солидное вложение денег семейства Гренборг.
Анника стояла в темноте на противоположной стороне улицы, глядя на этаж под крышей, на яркий свет, лившийся из косых слуховых окон.
«Они там, они там, где горит этот нестерпимо белый свет».
Анника уже один раз была здесь. Год назад, в ноябре, на следующий день после того, как поняла, что у Томаса роман. Она тогда стояла на этом самом месте и смотрела на дом. Голова закружилась, и ей пришлось ухватиться за стену, чтобы не упасть. Некоторое время ей потребовалось, чтобы справиться с головокружением и подступившей к горлу тошнотой. Потом она собралась с духом и, перейдя улицу, подошла к резным темно-коричневым дверям.
Кода она не знала и поэтому нажала кнопку домофона.
Ответила она, София Е…вая Сучка Гренборг:
— Входи, входи, здравствуй. Шестой этаж, на самом верху, в пентхаусе…
«Пентхаус? Господи помилуй!»
Подъезд был выложен желтым и черным мрамором, нижняя часть стен облицована темными деревянными панелями. На стенах светильники из дымчатой бронзы. Пол устлан синим ковром, мягким, как гагачий пух.
Медленно, слегка пошатываясь, Анника принялась подниматься по лестнице.
Чердачный этаж был наименее интересным из всех этажей здания. Белая металлическая дверь с сигнализацией в середине выбеленной кирпичной стены. Она помнила табличку из полированной стали. Рядом теперь красовалась картонка со сделанной от руки надписью: «Т. Самуэльссон».
Анника нажала кнопку звонка.
Слава богу, дверь открыл Томас.
Она не видела его с июля.
Он коротко остриг волосы. Теперь они торчали ежиком надо лбом, и это придавало ему странный и непривычный вид. Такая стрижка делала его намного старше. Черты лица казались более резкими. На нем были черный костюм и начищенные до зеркального блеска туфли.
«Раньше его туфли чистила я. Интересно, теперь он делает это сам?»
— Тебе не разрешают полностью написать твое первое имя? — спросила она, ткнув пальцем в табличку.
— Ты немного задержалась, — заметил он. — Мы уже уходим.
Томас явно нервничал. Отвернувшись, он снял с плечиков пальто, висевшее на фигурной кованой вешалке.
Из-за спины Томаса выпорхнула София Е. С. Гренборг. Она развела руки и расцвела приветливой улыбкой.
На ней была ярко-желтая кофточка, которая в сочетании с ее желтыми волосами делала Софию похожей на пасхального цыпленка. Анника не сразу поняла, что эта кофточка такого же фасона, как и ее васильковая кофточка. «Какое счастье, что у меня не было времени ее постирать».
— Мама!
Крик раздался из гостиной, послышался топот маленьких ног. Калле отодвинул в сторону Софию Е. С. Гренборг и обвил руками ноги Анники. Эллен, сжимая в руках новенькую Поппи, вприпрыжку бежала за ним, протискиваясь мимо Е. С. Анника бросила сумку на пол, присела на корточки и обняла детей. Она раскачивалась с ними из стороны в сторону, целовала их в волосы, щеки и носы, как будто они не виделись полгода, хотя на самом деле всего-то в понедельник Анника оставила их в школе и в детском саду.
Томас смущенно откашлялся.
— Ну, хорошо, мы пошли…
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Анника у Эллен, отбросив с ее личика волосы и заглядывая дочке в глаза. — Ты и сегодня болеешь?
Девочка энергично покачала головой.
Анника посмотрела на Томаса.
— Так у нее нет температуры?
— Сегодня с обеда, — ответил Томас. — Завтра она пойдет в садик, поэтому уложить ее надо в восемь. Что у тебя с рукой?
Анника встала, взяв дочку на руки.
— Порезалась, когда готовила. Мне надо поработать, когда дети уснут. Я могу воспользоваться твоим компьютером?
— Конечно, конечно, — ответил Томас, протянув руку в сторону студии, которая была больше всей остальной квартиры.
Анника прошла мимо Софии Е. С. Гренборг, даже не посмотрев в ее сторону.
— Это мой кабинет, — сказал Томас, открыв дверь в тесную комнатку за кухней. — Можешь поработать здесь. Но мы вернемся не поздно, да, Соф?
«Соф? Черт возьми, как задушевно!»
— Ну, — сказала Соф Е. С. Гренборг, надевая пальто и натягивая замшевые перчатки, — думаю, что после спектакля мама захочет поужинать. Наверное, она заказала столик в «Оперном погребке»…
«Помнится, меня он называл Анки…»
— Я никуда не спешу, — сухо произнесла Анника, не глядя в сторону Софии, потом взяла за руку Калле и пошла с детьми в гостиную, откуда уже слышалась музыка их любимой телевизионной передачи. Томас пошел за ними посмотреть, как они усаживаются перед плазменным телевизором на обтянутый черной кожей диван. Он стоял в дверях, и Анника чувствовала на себе его взгляд, от которого у нее сладко замирало сердце.
«Как он красив. Ему идет короткая стрижка».
— Спасибо, что пришла, — негромко сказал он.
Анника судорожно сглотнула, не отрываясь от экрана.
— Томас, ты идешь?
«Как он может терпеть женщину с таким голосом?»
Он вышел в прихожую, и Анника услышала звон ключей и мобильных телефонов, уложенных в карманы и сумки. Потом дверь захлопнулась, и в пентхаусе Соф Е…ливой Сучки Гренборг наступила тишина.
Дети улеглись спать в то же время и с таким же скандалом, как и у Анники. Никакой разницы. Они умылись, почистили зубы, сложили грязную одежду в корзину, послушали сказку на ночь и свернулись под одеяльцами. Эллен спала днем, поэтому долго ворочалась, и Анника прилегла с ней рядом на узкую кроватку и напевала ей колыбельные, пока дочка не уснула. Анника гладила ее по волосам, по круглой головке, по мягким плечикам, закрыв глаза и уткнувшись в светлые волосы, приятно щекотавшие нос.
«Ты мое маленькое чудо».
Она осторожно встала, с сожалением оторвавшись от теплого тельца Эллен, отошла к двери, обернулась и долго смотрела на дочь. Она все больше и больше становилась похожа на Томаса светлыми волосами и синевой глаз. У Анники сжалось сердце. Она отвернулась и вышла в студию. Было прохладно, и Анника пожалела, что не взяла с собой кофту.
Откуда-то тянуло сквозняком, а скудная обстановка только усиливала впечатление холода. Все было белым, за исключением черной кожаной обивки кресел и стульев, а столы сверкали стеклом и хромом.
Детям выделили две смежные комнатки в дальнем конце большой студии. В комнатках как раз хватило места для кроватей и полок с игрушками. Стены были голые, не было ни ковриков на полу, ни занавесок на окнах, ни запасных одеял.
«Я просто придираюсь. Детям здесь хорошо. Пока Томас о них заботится, все будет в порядке».
Она никогда не думала, что у них дойдет до развода. Она наивно считала, что достаточно одной любви: если она будет его любить, то ничего не случится, все закончится хорошо, как в детской вечерней сказке.
«Я забыла, что с ним надо жить, а теперь слишком поздно».
Она зашла к Калле, поправила одеяло и подобрала с пола упавшего цыпленка. Потом пошла в маленькую комнату за кухней и села за ноутбук Томаса. Он не сменил ни логин, ни пароль, используя в обоих случаях свое имя. Соединение было быстрым, как в редакции.
Анника зашла на сайт национальной базы удостоверений личности и набрала в поисковой строке имя: Лена Ивонна Нордин. Эта женщина называла себя Ивонна, ей сорок два года, а зарегистрирована она в почтовом отделении Шерхольмен, что в пригороде Стокгольма. Далее, в справке говорилось, что раньше она жила в Уппсале, по матримониальному статусу она вдова в течение последних десяти лет. Анника попыталась найти других людей по фамилии Нордин, не важно какого возраста, зарегистрированных по тому же адресу, чтобы узнать, есть ли у Ивонны дети.
Она не нашла никого.
В кабинете не было принтера, и Анника вышла в холл, достала из сумки ручку с блокнотом и вернулась к компьютеру, чтобы записать все данные от руки. Открыв в браузере следующее окно, Анника попыталась выяснить номер городского или мобильного телефона. Выпало сорок девять результатов — от Бодена на севере до Симрисхамна на юге, но не нашлось ни одного номера ни в Шерхольмене, ни в Уппсале. Был один результат на имя Лены Ивонны Нордин, но эту женщину звали еще и Мари. Значит, это не она.
Анника вошла в реестр недвижимости и попыталась найти жилье, зарегистрированное на человека с номером удостоверения личности Лены Ивонны Нордин.
Такой собственности в реестре не оказалось.
Тогда Анника вошла в базу данных о номерах зарегистрированных автомобилей.
Здесь она тоже ничего не нашла.
Анника задумчиво прикусила губу.
«Компании. Нордин была владелицей не одной компании…»
Она вошла в реестр компаний и выяснила подробности о трех фирмах, с которыми так или иначе была связана Лена Ивонна Нордин. Единственной до сих пор работающей компанией оказалось АО «Консультации и инвестиции». Членом совета директоров этой компании был и Давид Линдхольм. Две другие компании были лишены регистрации.
И здесь Анника натолкнулась на уже знакомое, но еще не проверенное имя: Никлас Эрнесто Сарко Мартинес, который, согласно регистрации, тоже жил в Шерхольмене.
В поисках подробностей она открыла следующее окно.
«Этот человек умер».
Анника вздрогнула.
Никлас Эрнесто Сарко Мартинес, тридцати пяти лет, умер в канун Рождества прошлого года.
«Эта Лена Ивонна обладала потрясающей способностью сеять вокруг себя смерть».
Испытывая непонятную тревогу, Анника решила посмотреть, чем занимается компания. Фирма была зарегистрирована по тому же адресу в Шерхольмене, что и сама Ивонна. Анника вернулась в реестр транспортных средств и набрала регистрационный номер компании в строке владельца.
«Черт побери!»
Компании принадлежал джип «Тойота-Лендкрузер-100» с номером TKG-298. Машина была куплена два года назад, за нее уплачен налог, она застрахована и прошла техосмотр.
Это означало, что машиной пользовались, на ней ездили — либо в Швеции, либо в соседних странах.
«Ивонна, я нашла твою машину».
Вдохновленная успехом, Анника снова вошла в реестр собственности и впечатала в графу «Собственник» регистрационный номер компании, а потом принялась терпеливо ждать, когда ноутбук прожует полученную информацию, пролистав миллионы заключенных договоров.
«Я должна радоваться, что Томас заботится о детях. Это, конечно, чудовищно — подозревать меня в поджоге собственного дома, но разве я могу его в этом винить? В конце концов, все так думают. Но за детьми он ухаживает…»
Компьютер громко пискнул, и Анника уставилась на экран.
Один результат.
Номер 2/17, Любакка, приход Тюсслинге, в лене Эребро.
«Что?»
Компания Ивонны Нордин владеет недвижимостью к северу от Эребро?
У Анники участился пульс.
Собственность была куплена ровно год назад — 2 декабря.
«Что бы это значило?»
Любакка, 2/17 — это не обычный адрес, это безнадежное захолустье, и адрес ни о чем не говорил Аннике.
Как найти, где конкретно находится этот дом 2/17 в Любакке?
Анника зашла на сайт ленного совета Эребро, чтобы посмотреть, нет ли там карты лена, и — о, чудо невиданное! — оказалось, что все объекты недвижимости можно было посмотреть на спутниковой карте.
«Как же я люблю Интернет! С ним все становится таким простым и легким!»
В поле поиска Анника выбрала вид участка, справа замигала карта, а затем появилось изображение с низким разрешением. На снимке был виден участок леса.
Судя по надписи, владение 2/17 находилось в центре снимка, и Анника приблизила изображение.
Сделав два щелчка мышкой, она убедилась, что владение 2/17 было маленьким домиком с примыкавшим к нему сеновалом, стоявшим среди густого леса. Потом Анника включила обычную топографическую карту, чтобы разобраться с дорогами и окрестными селениями. Так как принтера не было, она набросала схему в блокноте от руки. Потом уменьшила масштаб и увидела, что дом находится на северо-западе от Эребро, на дороге, ведущей в лесной массив через Гарпхюттан.
«Зачем ты купила этот сарай год назад, Ивонна? Это было нужно для исполнения плана?»
Анника вернулась на сайт ленного совета Эребро и поискала информацию о приходе Тюсслинге и о местности под названием Любакка. Она выяснила, что это небольшой национальный парк и остатки каких-то земляных сооружений, известные под названием Любаккские ямы. Рядом находится болото Энгамоссен, заросшее чахлыми соснами, как было сказано в описании. Болото обрамлено сказочным реликтовым лесом…
Анника вышла из описания природных красот и вошла в телефонную директорию, но не нашла номера телефона владения 2/17. Тогда Анника сходила в прихожую, взяла телефон и попыталась дозвониться до телефонной справочной, но та уже не работала.
Поколебавшись, Анника набрала телефон Нины Хофман и спросила, не получила ли она фотографии.
— У меня не было времени, — ответила инспектор полиции Хофман.
— Это становится интересным. Мне хотелось бы знать, узнает ли Юлия кого-то из них. Я проверяю…
— Прости, что перебиваю, но я в машине. Мы можем встретиться у главного полицейского управления завтра рано утром, ну, например, в восемь часов?
Анника услышала в трубке треск полицейской рации.
— Конечно, — ответила она.
Они попрощались, и Анника закрыла все окна.
Взгляд ее задержался на иконке Outlook Express.
«Я прочитал служебную записку Томаса, и мне надо немедленно с ним связаться, ты можешь отправить ему сообщение?»
«Зачем? Какая может быть срочность?»
Она включила электронную почту, выбрала «отправленные сообщения» и просмотрела список получателей. Последнее было отправлено по адресу sohpia.grenborg@ sdcc.se в совете шведских ленов и коммун и было озаглавлено «Скучаю по тебе, дорогая».
Анника сглотнула и продолжила поиск.
То, что нужно, она обнаружила в самом низу экрана.
Она открыла почту и не моргнув глазом открыла приложение. От прочитанного ее начала бить дрожь.
Томас докладывал статс-секретарю, что полученные им рабочие директивы не могут быть исполнены. Это попросту невозможно.
Если отменить пожизненный срок, то расходы на систему исполнения наказаний возрастут в такой степени, что придется пересматривать государственный бюджет.
«Господи, это же динамит!»
Затем следовал тщательный анализ последствий ограниченных сроков заключения для бюджета криминальной юстиции. Рассуждения сводились к тому, что замена пожизненного заключения ограниченными тюремными сроками приведет к их увеличению, что повлечет за собой рост расходов на двадцать пять процентов в течение трех лет.
Анника оставила включенным компьютер и вышла в большую комнату. Задрав голову, она посмотрела на потолок. Ей показалось, что она находится в церкви.
«Пентхаус! До какой же претенциозности может дойти человек?!»
Она посмотрела на часы. Любители оперы скоро вернутся домой. Анника беспокойно походила по студии, пугаясь эха собственных шагов, обошла обеденный стол, стилизованные кресла и вернулась в комнату с телевизором. Через несколько минут должны начаться ночные новости. Анника, к собственному удивлению, справилась с пультом и включила нужный канал, как раз когда начались новости.
Ведущей темой был пожизненный срок Юлии Линдхольм. Ведущая, молодая женщина, вещая загробным голосом, умудрилась в коротком вступлении назвать Юлию «двойной убийцей и убийцей полицейского».
Первой показали прокурора Ангелу Нильссон. Она появилась перед камерами с прямой, как палка, спиной и раскачиваясь, как в худших старых фильмах. Она объявила, что приговор был и ожидаемым и справедливым. Вид у прокурора был одновременно и довольный и суровый.
«Суд целиком и полностью согласился с моим мнением, — сказала она. — Так что я думаю, приговор можно считать обоснованным».
«Было бы странно, если бы она сказала что-то другое».
Здание суда на улице Флеминга гудело как растревоженный улей. Репортеры, наступая друг другу на ноги и толкаясь, стремились протиснуться к Ангеле Нильссон. Ей даже пришлось прикрыть глаза от ослепительного света софитов, чтобы найти дорогу.
«Нет слов, чтобы описать жестокость и цинизм, проявленные Юлией Линдхольм в отношении семей жертв», — сказала Нильссон, исчезая за дверью служебного выхода.
«Каких семей? У нее осталась только одна семья — родители, ну и, может быть, Нина».
Потом на экране появился адвокат, молодой Матс Леннстрём. Волосы обильно напомажены, на лбу — крупные капли пота. Он так сильно наклонился вперед, что уткнулся носом в камеру, оставив на объективе жирный след.
«Было совершенно очевидно, что суд склонится именно к такому вердикту, учитывая, что мою подзащитную держали под стражей все время следствия и суда, — сказал он, блестя глазами. — Но я не согласен с вынесенным приговором. В частности, мне непонятна позиция суда в отношении мальчика, э-э, Александра. Проблема заключается в том, что мы до сих пор не знаем, как его убили».
Анника возмущенно заерзала на диване. «Откуда ты вообще знаешь, что он мертв?»
«Вы будете подавать апелляцию?» — спросил один из корреспондентов.
«Да, я собираюсь это сделать, но у меня пока не было времени поговорить с моей подзащитной, поэтому воздержусь от комментариев…»
Матс Леннстрём протиснулся сквозь толпу репортеров и исчез в дверях другого служебного выхода.
На экране появилось третье действующее лицо — профессор Лагербек, специалист по криминологии популистского разлива. Он быстро подвел итог обвинительному приговору, выдав четыре избитых клише:
«Было совершенно очевидно, что она получит пожизненный срок, ничего другого никто и не ожидал. Она лишила мужского достоинства образцового полицейского офицера, а потом начала петь старую, всем известную песню о том, что слышит голоса. Единственная претензия к полиции, которую я могу высказать, — это то, что она оказалась неспособной найти останки ребенка. Я считаю, что это просто скандал».
Анника выключила телевизор, и в квартире наступила оглушительная тишина.
«Все так уверены. Почему я не могу отделаться от мысли, что мальчик жив?»
Она посмотрела на часы: двадцать минут двенадцатого.
«Куда они запропастились?»
Она раздраженно встала, вышла в холл и взяла мобильный телефон. Томасу она послала совершенно нейтральное сообщение:
«Ты не знаешь, когда вы вернетесь?»
Через минуту получила ответ:
«Через час или около того».
Она вздохнула. Что прикажете ей делать здесь до половины первого?
Она прошла по комнатам, где спали дети, склонилась над обоими и поцеловала в шейки. Потом вышла на кухню, чтобы взять что-нибудь поесть в холодильнике, но передумала. Ей претило есть стряпню Соф Е. С. Гренборг.
Наконец, она остановилась у двери спальни. Их спальни. Она долго стояла, прислушиваясь к уличному шуму, звукам звездного неба и лестничной клетки.
«До их прихода целый час. Я все оставлю на месте, они ничего не заметят».
Затаив дыхание и не производя ни малейшего шума, она толкнула дверь. На одной из тумбочек горела лампа. Кровать была не убрана. Она подошла ближе. Кровать была застелена черными простынями. На нижней она увидела засохшие белые пятна. На полу валялись черные трусики с пятнами на клинышке. Она отвернулась и направилась к шкафам.
Они занимали всю стену. Анника подошла к первому и осторожно приоткрыла дверцу.
Костюмы. Томас купил себе новые костюмы.
Эти были дороже, чем те, в которых он ходил раньше. Впрочем, те костюмы сгорели. Анника осторожно пощупала ткань — шерсть, хлопок, шелк.
«У него всегда был хороший вкус, хотя лучше всего он смотрится в джинсах и футболке».
Она закрыла дверцу и открыла следующий шкаф.
Так, одежда Соф. Она предпочитала желтые, белые, черные цвета. Некоторые платья были в цветочек и с блестками.
У Анники защемило в груди. Она перешла к следующему шкафу.
Ее белье. Трусики, пояса и лифчики — все кружевное, все с крючочками, все с перламутром.
«У меня нет ни одного такого лифчика и никогда не было. Неужели эти вещи его заводят?»
Лифчики были кремовые, красные, пурпурные, черные. Некоторые с бретельками, некоторые без них, одни с каркасами, другие мягкие.
Она взяла один, шелковый и очень навороченный лифчик, украшенный кружевами, и приложила его к себе. Он был ей явно мал. Она собралась было вернуть его на место, но передумала.
«Она ни за что не догадается, что это я его взяла. Удивится пропаже, но не догадается».
Держа лифчик в руке, Анника закрыла шкаф и оглядела комнату. Больше она ни к чему не притронулась.
Она быстро вышла из спальни, закрыла за собой дверь, прошла в холл и запихнула лифчик в кармашек сумки.
В этот момент на телефон пришло сообщение.
От Томаса.
«Мы немного задержимся».
Она раздраженно отшвырнула телефон.
«Черт, я не хочу здесь больше оставаться!»
На глаза ее навернулись слезы. Белые стены наваливались на плечи, на грудь, душили. Анника бросилась в комнату Калле и опустилась на колени возле кроватки.
— Маленький, — сказала она, — как я по тебе скучаю…
Мальчик открыл глаза и изумленно осмотрелся:
— Что случилось, мама? Уже пора вставать?
Она заставила себя улыбнуться:
— Нет, нет, еще не пора. Я просто захотела тебя поцеловать. Спи.
Она встала и, пятясь, вышла из комнаты, споткнувшись, пересекла студию и остановилась возле низенького комода у дальней стены. Над комодом, на стене, висели фотографии в изящных рамках, как в американских телевизионных программах. Томас и его Е.С., обнявшись, стоят на яхте. Томас и его Е.С., обнявшись, на фоне Эйфелевой башни. Групповая фотография: Томас, Е.С. и дети у родителей Томаса, за городом, где-то на архипелаге…
Ей вдруг стало трудно дышать. «Сволочь!»
Она заплакала. «Должно быть, его мамочка на седьмом небе от счастья, что я исчезла из его жизни. Она воображает, что Соф Е…ливая Сучка Гренборг лучшая мать, чем я. Как он мог так со мной поступить?»
Жалость к себе залила ее жаркой волной, лишив способности дышать.
«Он дорого за это заплатит!»
Она торопливо вернулась в кабинет Томаса за кухней, села за компьютер и со злостью вытерла слезы пальцами. Компьютер был в режиме ожидания, и она включила его щелчком мыши.
Анника открыла письмо статс-секретарю.
Если эта служебная записка станет достоянием гласности, то последствия трудно себе даже представить. Если директивы невозможно исполнить, то, значит, повиснет в воздухе все предложение. Этот проект выбросят на свалку и начнут с чистого листа — с новыми директивами и с новыми людьми.
«Томас потеряет работу».
Она еще раз просмотрела служебную записку, чувствуя, как бьется сердце. Потом взглянула на часы.
Половина первого. Они скоро вернутся.
«Ничего с ним не сделается. В конце концов, у него есть маленькая Соф».
Как сделать, чтобы никто не узнал, откуда отправлено письмо?
Она не могла просто отправить его, потому что тогда все увидят электронный адрес Томаса. Не могла она послать письмо и со своего адреса, по тем же причинам.
Надо создать подложный адрес, анонимный и незаметный, но достаточно привлекательный для того, чтобы коллеги в газете обратили на него внимание, когда будут просматривать входящую почту.
Она еще раз посмотрела на часы и открыла hotmail.com.
Дрожащими пальцами создала новый почтовый аккаунт.
Это заняло ровно три минуты.
Потом Анника отправила письмо с адреса Томаса на созданный ею новый адрес и, нервничая, дождалась получения письма. Она удалила все указания на автора служебной записки, удалила адрес, откуда она пришла, а потом отправила ее в «Квельспрессен» для всеобщего ознакомления, чтобы получатель заметил новое письмо.
В ящике редакции это письмо должно появиться сию минуту.
Корреспондент, проверяющий почту, увидит нового отправителя, Глубокую Глотку Розенбад — этот шифр для конфиденциального источника использовали Боб Уордворд и Карл Бернстайн, когда организовали утечку по уотергейтскому делу. Репортер откроет письмо и прочтет:
«То, что я прислал, представляет собой секретную записку только для служебного пользования из министерства юстиции. Публикация ее содержания будет иметь большие последствия для будущего одной из правительственных программ. Содержание этой записки известно статс-секретарю Халениусу».
Все, этого хватит. Больше ничего не нужно. Здесь присутствуют все ключевые слова, воспламеняющие воображение корреспондентов любого таблоида: для служебного пользования, секретный, правительство, министерство юстиции, серьезные последствия, статс-секретарь…
Потом Анника стерла все файлы hotmail из памяти браузера, вернулась в Outlook, удалила письмо из списка отправленных и выключила компьютер.
В наступившей тишине она услышала, как на площадке зарокотал лифт.
Она быстро выключила свет в кабинете, бегом пересекла студию и улеглась на черный кожаный диван как раз в тот момент, когда открылась дверь. Анника встала и поплелась в холл, всем своим видом выказывая усталость и недомогание.
— Как дела? — спросил Томас.
— Прекрасно, — ответила Анника и, не глядя на парочку, подхватила сумку, куртку и вышла на лестничную площадку.
