Пятница, 3 ДЕКАБРЯ
Анника зашла в «7/11» и купила чорисо и обе вечерние газеты. Руки ее немного дрожали, когда она расплачивалась. Анника не знала, как отнеслись в газете к ее конфиденциальной информации.
«Что, если случится правительственный кризис? Что, если они не поняли, что это значит, и просто не обратили на мое письмо никакого внимания?»
Она и сама не знала, что хуже.
Широко раскрытыми глазами она оглядела первую полосу «Квельспрессен». На ней красовалась огромная фотография улыбающейся Юлии Линдхольм с венком в волосах. Заголовок гласил: «Пожизненный срок». Ниже значилось: «Эксклюзив: жена полицейского Юлия Линдхольм рассказывает об убийстве своего мужа Давида, об исчезновении их сына и о жизни в тюрьме».
Это не соответствовало тому, что писала Анника, но у нее не было сил даже на огорчение.
На первой странице не было ни слова о служебной записке.
Она быстро перелистала газету, потом поняла, что мешает другим покупателям, отошла к стене и положила газету на холодильник с мороженым. Откусив изрядный кусок колбасы, она вымазала горчицей повязку на пальце. Черт!
Интервью с Юлией было на шестой и седьмой полосах. На восьмой и девятой были комментарии по поводу пожизненного срока, но дальше — вот оно! — на десятой странице была статья о служебной записке из министерства юстиции.
Статью написал Эмиль Оскарссон. Он полностью оценил взрывоопасность сюжета и среди ночи разбудил своими звонками статс-секретаря и пресс-секретаря министра, а также лидера одной из оппозиционных партий. Общее мнение было таково, что надвигается катастрофа и что министру юстиции придется принять экстренные меры, чтобы остановить рост расходов на пенитенциарную систему.
Анника с трудом сглотнула.
«Что я наделала?»
Интересно, подумала она, сообщило ли об этом радио в своих утренних выпусках? Но радио у нее не было, поэтому она никогда об этом не узнает.
«Каковы будут последствия? Для Томаса, для правительства?»
Зазвонил мобильный телефон, и Анника наклонилась к сумке, уронив при этом на пол колбасу.
Звонила Нина:
— Юлия все еще в больнице. Свидания с ней запрещены.
«Дьявольщина!»
— Дай мне две минуты!
Она бросила колбасу и обе газеты в мусорную корзину и побежала в сторону Бергсгатан.
Нина Хофман была в полицейской форме. Похоже, за ночь она ни разу не сомкнула глаз.
— Я совсем не спала, — сухо сообщила она. — В половине пятого мы обнаружили труп в квартире в Хорнстюлле. Пришлось повозиться.
— Газеты уже пронюхали об этом? — пытаясь отдышаться, спросила Анника.
— Это будет уже слишком. Сомневаюсь, что их это заинтересует. Но расследование, конечно, начнется. Что у тебя с пальцем?
Они стояли у входа в главное полицейское управление в Кунгсхольмене. Анника натянула рукав на кисть.
— Порезалась, когда готовила, — сказала она, чувствуя на себе строгий взгляд Нины и рассеянно оглядывая улицу Шееле.
— На пустяковые порезы не накладывают таких повязок, — усомнилась Нина, опытным взглядом полицейского рассматривая повязку.
Анника опустила глаза на тротуар, прилипшие к асфальту листья, свои туфли и тяжелые ботинки Нины.
— Мы доверяем друг другу или нет? — спросила инспектор Хофман, уступив дорогу женщине с коляской.
— Их было двое, — сказала Анника, когда женщина прошла. — Двое мужчин. Они затащили меня в проулок, когда я возвращалась от тебя позавчера, недалеко от дома, где я живу, в Старом городе. Они порезали мне палец и велели сказать, что я порезалась сама. Если же я проболтаюсь, то в следующий раз… они порежут… моих детей…
Она почувствовала, что ей не хватает воздуха.
Нина взяла Аннику за руку и принялась внимательно рассматривать повязку.
— Чем ты ее вымазала?
— Горчицей. Очень крепкой.
— Тебе, кажется, наложили швы?
— Восемь! Они перерезали мне сухожилие. Одного из них я укусила, и меня ударили по голове, чтобы сделать послушнее.
Нина посмотрела на Аннику потемневшими от бессонницы глазами.
— Я уже тебе это говорила. Будь осторожнее. Не стоит путаться с этими людьми. Подумай о детях.
— Ты принесла фотографии?
Нина поколебалась, потом кивнула.
— Пойдем, — сказала Анника. — Кафе на Хантверкаргатан уже открыто.
Они сели за маленький столик у окна.
Анника взяла кофе, Нина не стала заказывать ничего. Она сняла фуражку и прислонилась затылком к стене.
— Это на грани злоупотребления служебным положением, — буднично произнесла она. — Я не должна никаким боком касаться этого дела.
Она порылась в кармане и извлекла конверт. Анника, с сильно бьющимся от волнения сердцем, взяла его, осторожно вскрыла и принялась рассматривать снимки.
— Кто из них Ивонна Нордин?
— Угадай, — надтреснутым голосом ответила Нина.
Анника разложила сделанные Полароидом фотографии из национального реестра полиции на столе и стала их по очереди рассматривать.
— Нет, — сказала она, — я не могу угадать.
Нина перевернула одну фотографию и указала на отпечатанные на обратной стороне фамилию женщины и номер ее удостоверения личности.
Ивонна Нордин оказалась похожей на мышку блондинкой среднего возраста с неприметными чертами серьезного лица. Похоже, что она к тому же страдала чрезмерной полнотой.
Анника принялась внимательно изучать фотографию.
— Как ты думаешь, она получила за это деньги?
Нина фыркнула:
— Это чисто риторический вопрос.
Анника продолжала внимательно смотреть на фотографию.
— Если она совершила убийство на Санкт-Паульсгатан, то наверняка была вовлечена в темные дела Филиппа Андерссона, а это означает, что у нее есть секретные банковские счета на каких-нибудь тропических островах. Вчера вечером я пыталась ее разыскать. Она зарегистрирована в Шерхольмене, но я сомневаюсь, что она фактически там проживает.
— Почему нет? — спросила Нина.
— Если это она застрелила Давида и похитила Александра, то для этого есть веские причины. Думаю, что Александр до сих пор у нее и его никто не должен видеть — во всяком случае, продолжительное время на одном месте. Следовательно, Шерхольмен исключается. В то же время… — она вытащила из сумки блокнот и показала полицейскому инспектору неровные линии на одной из страниц, — она ровно год назад купила домик в лесу, к северо-западу от Эребро. Недалеко от Гарпхюттан, вот здесь!
Было видно, что Нина страшно устала.
— Юлия говорила, что Давиду звонили две женщины — хотя, может быть, она была только одна — и требовали, чтобы он оставил Юлию. Одна из них сделала аборт. Как ты думаешь, это может быть важно?
— Пожалуй, я все-таки возьму кофе, — пробормотала Нина, и Анника, вскочив, метнулась к прилавку.
— Так как ты думаешь, аборт мог сыграть решающую роль? — повторила свой вопрос Анника, поставив перед Ниной чашку кофе.
— Иногда это очень сильно травмирует женщину, — сказала она, дуя на горячий напиток. — Некоторые после этого вообще не могут оправиться.
— Ну, — сказала Анника, усаживаясь на свое место, — не надо слишком уж драматизировать. Аборт — это не обязательно травма. Я сделала аборт, когда Эллен было полгода, и до сих пор счастлива, что решилась тогда.
Нина отпила кофе.
— Значит, ты не видишь в этом проблемы?
Анника засунула блокнот в сумку.
— Сделать аборт было сущим кошмаром. Я целыми днями обзванивала клиники Стокгольма, пытаясь записаться на осмотр, но там, где трубку все-таки брали, мне говорили, что все расписано на недели вперед. В конце концов я сдалась и сделала аборт в Эскильстуна. До сих пор помню, с каким облегчением я вышла из клиники и пошла к машине. Ты мне, кажется, не веришь?
— Не все реагируют на аборт так, как ты. Иногда женщина переживает настоящее горе, чувствует себя предательницей…
Анника раздраженно поерзала на стуле.
— Все ожидают именно таких слов. Как будто нельзя сказать, что ты довольна, сделав аборт. Но я и в самом деле была довольна. В то время я не хотела еще одного ребенка.
Она заметила, что Нина неодобрительно на нее смотрит.
— Ты, кажется, думаешь, что я дурная женщина, так как была довольна, что сделала аборт? Я лишилась права быть матерью?
— Нет, нет, — торопливо произнесла Нина. — Но мне действительно надо идти.
Она встала, и Анника заметила, что женщина за соседним столиком опасливо посмотрела в их сторону. Полицейская форма заставляет людей чувствовать себя виноватыми, даже если они не сделали ничего противозаконного.
— Я оставлю у себя эти фотографии, — сказала Анника, пряча их в конверт.
Нина остановилась. Похоже, она колебалась. Потом склонилась к Аннике и тихо сказала:
— Будь осторожна. Те, кто тебя порезал, не бросают слов на ветер.
Нина надела фуражку и вышла на улицу Шееле.
Анника достала фотографии и снова принялась их по очереди рассматривать.
Женщины были разные — брюнетки и блондинки, молодые и старые, сильно накрашенные и вовсе обходящиеся без макияжа.
Она задержала взгляд на Ивонне Нордин с ее грустным взглядом и редкими волосами.
«Неужели ты — осатаневшая массовая убийца? Как я покажу твою фотографию Юлии?»
Она прикусила зубами кофейную ложечку, потом взяла ручку, листок бумаги и написала короткую записку в тюрьму Кронеберг:
«Эти фотографии надо передать Юлии Линдхольм. С наилучшими пожеланиями,
Анника Бенгтзон».
Она встала и торопливо пошла к Бергсгатан, где отдала конверт дежурному. Потом бегом бросилась на автобусную остановку у дома номер 32 на Хантверкаргатан, того дома, где она жила до катастрофы на Винтервиксвеген. Она даже не повернула головы в сторону дома и села в подошедший автобус.
В воздухе висел серый, свинцово-тяжелый туман. Солнце, вероятно, уже поднялось над железным занавесом сырости и серости, но Анника не была уверена, что сможет сегодня узреть его лик.
Автобус был переполнен. Аннике пришлось стоять. Ее швыряло из стороны в сторону, а сумка то и дело билась о стену салона. Воздух в салоне был спертым от запаха сырой одежды и нечищеных зубов.
Анника вышла на Ёрвельсгатан и с наслаждением вдохнула уличный воздух.
В редакции было безлюдно и тихо. Андерс Шюман, положив ноги на стол, сидел в своем стеклянном аквариуме, держа перед собой раскрытый номер «Квельспрессен».
— Отличная статья с интервью убийцы полицейского, — сказал главный редактор, когда Анника без стука вошла в его кабинет. — Но ты видела статью на десятой полосе? Мы получили служебную записку министерства юстиции, которая доказывает, что пожизненный срок не может быть отменен, так как это очень дорого для казны.
— Я видела эту статью, — сказала Анника, садясь на стул для посетителей. — Но я сейчас работаю над действительно важной статьей. Юлия Линдхольм утверждает, что невиновна. Она все время это говорила. Возможно, я смогу это доказать.
— Записка пришла к нам вчера, на наш почтовый ящик, — словно не слыша, продолжал Шюман. — Отправитель Глубокая Глотка Розенбада. Тебе это о чем-нибудь говорит?
— Я думаю, что она права. Я думаю, что не она убила Линдхольма, а Александр до сих пор жив.
Главный редактор опустил газету.
— Полагаю, что у тебя есть какие-то конкретные доказательства.
Анника начала свой рассказ издалека, с тройного убийства на Санкт-Паульсгатан четыре с половиной года назад. Тогда жертв сначала оглушили ударами топора по голове, а потом отрубили им правые руки. Финансиста Филиппа Андерссона признали виновными и городской и апелляционный суд, несмотря на то что он твердил о своей невиновности.
Она провела параллель с убийством Давида. Сначала выстрел в голову, а потом надругательство над телом, а теперь Юлия клянется, что не делала этого.
Она рассказала Шюману о коммерческих интересах Давида, о том, что он входил в один совет директоров с женщиной по имени Ивонна Нордин, которая работала одновременно и в другой компании вместе с Филиппом Андерссоном («ты видишь, здесь есть связь!»), о том, что он рассказывал Юлии о сумасшедшей женщине, которая преследует его и угрожает. «Мы думаем, что это та самая женщина, которая сделала аборт».
Когда Анника закончила рассказ, в кабинете наступила мертвая тишина.
Андерс Шюман строго и внимательно смотрел в глаза Аннике.
— Аборт? — переспросил он.
— Да, но я не знаю, насколько это важно.
— Как тогда быть с одеждой и медвежонком Александра, которые засунули в болото рядом с домом Юлии?
— Это она положила их туда.
— Кто? Эта Ивонна? И она же сделала аборт? То есть, короче говоря, женщина, которая увела Александра?
Анника достала из сумки начерченный ею план местности и положила его перед главным редактором. Он взял блокнот и принялся недоверчиво рассматривать план.
— Вот, — сказала Анника, указывая на крестик, обозначавший владение 2/17 в Любакке, в приходе Тюсслинге лена Эребро.
— Значит, и Юлия Линдхольм и Филипп Андерссон невиновны?
— Филипп Андерссон, несомненно, виновен во множестве преступлений, но он никого не убивал на Санкт-Паульсгатан.
— И Александр жив?
— Это было спланированное нападение на семью: убить мужа, подставить жену и похитить ребенка. Он жив.
Андерс Шюман положил блокнот на стол и заботливо посмотрел на Аннику.
— Полиция нашла, кто поджег твой дом? — спросил он.
— Какое это имеет отношение к Юлии Линдхольм?
Взгляд главного редактора стал по-настоящему озабоченным.
— Как ты себя чувствуешь, Анника?
Она пришла в ярость.
— Так вот к какому выводу ты пришел! — крикнула она. — Ты считаешь, что я стараюсь таким образом отвести от себя подозрения!
— Не надо было понапрасну обвинять невиновных людей, Анника. Надо думать, прежде чем говорить.
Она встала, уронив карту на пол. Шюман наклонился и поднял ее.
— Знаешь, что мне это напоминает? — спросил он, вручая ей карту.
Анника взглянула на замысловатые линии и сокращения названий дорог и населенных пунктов.
— «Игры разума», — спокойно ответила она.
— Что? — едва не поперхнулся Шюман.
Она с трудом сглотнула.
— Тебе нужна помощь? — спросил он.
Анника раздраженно передернула плечами.
— Я просто немного не в форме, — сказала она, — из-за развода и прочего…
— Да, понимаю, — сказал он, сел за стол и сложил руки на груди. — Как идет развод?
— Скоро суд. В декабре, — ответила Анника. — Потом все будет позади.
— Все?
Анника отбросила с лица прядь волос.
— Нет, — сказала она, — конечно, не все. Но самое трудное будет позади, и мне станет легче.
— Ты все еще живешь в этом старом офисе? Когда найдешь что-нибудь поприличнее?
— Когда закончится полицейское следствие и я смогу получить страховку.
— А твой муж?
— Он живет со своей любовницей.
— Если развод уже начался, то она может считаться его супругой?
Анника подняла с пола сумку и положила в нее свою карту.
— Он все еще работает в министерстве юстиции?
— Насколько я знаю, да.
— Что он там делает? Занимается вопросом об отмене пожизненного заключения?
— Можно я возьму на сегодня редакционную машину? Я вернусь к вечеру.
— Что ты задумала?
— Мне надо встретиться с источником.
Андерс Шюман вздохнул.
— Ладно, — сказал он и потянулся за бланком требования. — Но я не хочу, чтобы ты наделала глупостей.
Она вышла из кабинета, не оглянувшись.
Ей достался бесхозный старый «вольво» — темно-синий и страшно грязный. Анника выехала из гаража и свернула на шоссе, ведущее в Эссинге.
До Эребро можно было добраться по двум дорогам. Одна проходила по южному, а другая — по северному берегу Меларена. Анника, не раздумывая, повернула на юг, к Сёдертелье, а потом в направлении Стренгнеса и Эскильстуны. Этот путь она выбрала машинально, так как привыкла к нему.
«Вот такие мы все. Мы прикипаем к тому, что знаем, даже если в этом нет ничего хорошего, и пренебрегаем чем-то лучшим, если оно для нас ново».
Движения почти не было, дорога — почти сухая. Анника непроизвольно ехала быстрее, чем ей хотелось. Доехав до Сёдертелье и свернув на Е-20, она поняла, что едет со скоростью 135 километров в час. Еще немного, и она лишится прав, если ее поймают. Анна когда-то учила ее, что ехать можно с «налогом на добавленную стоимость». На дорогах с ограничением в 30 и 50 километров в час можно превышать скорость на 20 километров в час, а при ограничении 70, 90 и 110 НДС возрастает до 30. Конечно, такая езда — это нарушение, но рискуешь только штрафом.
«Смотри на это как на плату за въезд на перегруженную территорию», — сказала тогда Анна.
Она рассмеялась, вспомнив тот разговор. Она скучала по Анне. Анника обогнала эстонскую фуру и стрелой полетела по дороге. Она не замечала мелькавший за окном пейзаж. Но она видела его всю жизнь, она выросла на этих просторах. Плоские бурые поля вокруг Марифреда и Окерса, тускло поблескивающая вода Шёрфьердена справа возле Херада, а потом, на подъезде к Эскильстуне, — сплошные леса.
Она посмотрела на часы на приборной панели. Одна минута десятого.
Эллен уже в детском саду, у Калле началась первая перемена в школе.
Она включила радио, чтобы послушать новости. На дикторе, видимо, был надет корсет из танковой брони. От главной темы ее бросило в жар.
«Парламентское обсуждение сроков тюремного заключения и отмены пожизненного срока закрыто, так как изданные директивы невыполнимы, объявило сегодня в своем пресс-релизе министерство юстиции. Это означает, что в обозримом будущем пожизненное заключение останется частью шведской пенитенциарной системы. Это решение вызвало волну критики со стороны оппозиции…»
Ничего не было сказано о «Квельспрессен», как и о том, что будет с людьми, работавшими над проектом.
Она выключила радио, и наступившая тишина буквально оглушила ее. Шуршание шин по асфальту эхом отдавалось в кабине, складываясь в слова, произнесенные диктором. Это было невыносимо. Анника снова включила приемник и сместилась к концу ФМ-диапазона. В Эскильстуне лучше всего принимался сигнал на частоте 107,3. На Аннику обрушилась бесконечная череда рекламы, которая закончилась бодрым объявлением о том, что сегодня станция будет передавать не только современные хиты, но и хиты прошлых лет. Анника прибавила громкости, чтобы избавиться от всех голосов и мыслей — об Андерсе Шюмане и Анне Снапхане, о дикторе радио и Нине Хофман и уж конечно о Соф Е. С. Гренборг…
Свернув на Кунгсэр, она обнаружила бензоколонку и решила, что неплохо было бы заправиться. Она посмотрела на датчик и заехала на заправку на Кунгсгатан. Анника залила в бак дизельное топливо и расплатилась.
Потом она зашла в туалет и обнаружила, что в нем нет туалетной бумаги. Застонав от досады, раскрыла сумку и принялась шарить в ней в поисках бумажных носовых платков. Под руку ей попалось что-то шелковистое и мягкое.
«Кружевной лифчик Софии Гренборг с каркасом».
Она положила лифчик в раковину, сполоснула и вымыла руки, потом села на унитаз и взяла в руки шелковую тряпочку. Этикетка была на месте. Лифчик был куплен в Париже, за 169 евро.
Она вспомнила фотографию Томаса и Софии в Париже, на фоне Эйфелевой башни, фотографию с детьми на острове Ёлльнё.
В груди защемило от вскипевшего гнева.
Она наклонилась, вытащила из сумки перочинный нож с надписью «„Квельспрессен“ — остро и точно в цель». И принялась резать на куски шикарный лифчик Софии Гренборг, сначала аккуратно, на полоски, а потом грубо и беспорядочно. Нож соскользнул с металлического каркаса, и Анника едва не отхватила пораненный палец. Она резала и рвала ненавистную вещицу до тех пор, пока не выбилась из сил, а от лифчика не осталось ничего, кроме рваных кружев и мелких кусочков шелка. Аннике хотелось плакать, но она стиснула зубы, достала из сумки бумажную салфетку, намочила ее под краном, завернула в нее остатки лифчика и спустила в унитаз.
«Все, счастливого плавания. Я от тебя избавилась».
Анника постаралась внушить себе чувство удовлетворения, бросила нож в сумку и вернулась в машину. Из Кунгсэра поехала в Арбогу. Она была вынуждена приглушить радио и сбросить скорость, так как пришлось долго тащиться за эвакуационным тягачом, ехавшим со скоростью 60 километров в час. Аннике казалось, что она вот-вот сойдет с ума.
Наконец, ей удалось обогнать тягач и свернуть на Е-18 в направлении Эребро.
«Что я буду делать, если она там? Что я буду делать, если она там с Александром?»
Анника решила, что не будет делать ничего. Она просто посмотрит, что там делается, а потом, если надо, позвонит в полицию.
Остановившись на этом решении, она миновала Эребро и вскоре доехала до поворота на Гарпхюттан. Дорога стала узкой и извилистой, в некоторых местах — скользкой от наледи. Термометр показывал около нуля, и Анника сбросила скорость.
Доехав до Гарпхюттана, она свернула к кооперативному супермаркету, проехала по дороге мимо отдельно стоящих по правой стороне домов. Слева стеной тянулся лес. Потом она проехала мимо стадиона с беговой дорожкой и снова увидела впереди сельский пейзаж.
Начался снегопад. Крупные снежинки нехотя закружились в воздухе, словно не могли решить, куда им упасть. С каждым километром лес становился темнее и гуще. Она включила радио, чтобы не чувствовать одиночества, но единственной доступной радиостанцией оказалась П-1. Мужской голос читал серьезный рассказ о каких-то коричневых конвертах, расползшихся от плесени и сырости. Анника выключила радио.
«Надо привыкать к тишине. Отныне мне предстоит жить одной».
Лес расступился, Анника проехала мимо ферм деревни Нюторп, потом повернула налево и оказалась на дороге, напомнившей ей лесные дороги вокруг Хеллерфорснеса.
Приблизительно через километр она доехала до перекрестка, и ей надо было решить, повернуть направо или налево. Она вытащила из сумки свою самодельную карту и вгляделась в чертеж. Здесь надо свернуть направо, а потом почти сразу налево, а потом ехать до самого конца дороги.
Анника постаралась не вспоминать реакцию Андерса Шюмана, когда он вернул ей ее карту.
Она почти двадцать минут ехала по извилистой дороге, мимо лесных полянок, не видя ни единого человека, ни единого дома.
«Ты ценишь покой и уединение, не так ли, Ивонна?»
Она наконец добралась до тупика и разворота, который видела на спутниковой карте, остановила машину, поставила ее на ручной тормоз и перевела дух.
Рядом с ограждением в дальней части круга стоял громадный полноприводный джип. Анника, прищурившись, посмотрела на номер. TKG-298.
«Это ее машина, „тойота-лендкрузер“. Она здесь! Я это знала!»
Анника подъехала к джипу, выключила двигатель, открыла дверь и с сильно бьющимся сердцем вышла из машины. Она подошла к «тойоте» и быстро заглянула внутрь. В салоне не было детского кресла. На заднем сиденье ни одной игрушки. На полу ни одной конфетной обертки.
Багажный отсек был прикрыт серой тканью, под которой было спрятано содержимое. То же самое было и в джипе Анники, сгоревшем во время пожара.
Она огляделась, стараясь определить, где находится. Домик Ивонны Нордин должен располагаться в паре сотен метров к северу.
«Она должна была слышать шум подъехавшей машины. Нет никакого смысла прятаться».
Анника застегнула куртку, вскинула на плечо сумку и пролезла под ограждение.
Лес непроницаемой стеной высился по обе стороны тропинки. Анника изо всех сил старалась не поддаваться страху, разглядывая деревья. Росли здесь по преимуществу сосны. Лишь кое-где виднелись березы. Мох был таким же толстым и мягким, как ковер в вестибюле дома Соф Гренборг. Верхушки деревьев тянулись к серо-стальному небу. Снегопад прекратился, но в воздухе по-прежнему пахло снегом. В низинках и под камнями сохранились кучки снега от прошлого снегопада.
Анника старалась ступать осторожно, но замерзшая грязь все равно хрустела под ногами.
Неподалеку журчал ручей, Анника напрягла глаза, но не смогла рассмотреть его за густо стоявшими деревьями. Можно ли сойти с тропинки? Найдет ли она ее потом? У нее совершенно нет чувства направления, она заблудится без карты.
Анника решила повесить сумку на ветку как ориентир и углубилась в лес.
«Если Александр здесь, то он наверняка любит играть у ручья. Может быть, даже построил запруду, где пускает лодочки».
Через минуту она дошла до ручья. Ручей тек, огибая камешки и льдинки. На нем не было ни плотины, ни игрушечных корабликов.
Анника сглотнула, подавив чувство разочарования. Она посмотрела вверх и вниз по течению, но не заметила никаких следов присутствия человека.
По счастью, она сумела снова выбраться на усыпанную гравием дорожку.
Впереди мелькнул красный фасад. Анника замедлила шаг и остановилась, прячась за большой сосной.
Это был старый дом с окнами по обе стороны входной двери и с двойной печной трубой. Из одной трубы шел дым. В двух окнах горел свет. Окна были обрамлены открытыми белыми ставнями. На крыше — большая спутниковая антенна. Слева виднелась пристройка, которую на спутниковой карте Анника приняла за сеновал. Теперь она поняла, что это либо кладовая, либо бывший курятник или мастерская. Узкая тропинка огибала дом и сворачивала вправо, исчезая в лесу. Стояла абсолютная тишина, словно и деревья, и ветер затаили дыхание.
Анника принялась рассматривать дом, стараясь отыскать признаки проживания здесь маленького ребенка — песочницу, велосипед, пластиковый совок, что-нибудь. Она сделала пару шагов вперед и в этот момент увидела женщину, выходящую из дома с двумя большими чемоданами. Женщина тоже заметила Аннику, остановилась и поставила чемоданы на землю.
Первым инстинктивным желанием Анники было бежать.
«Она меня зарубит. Сначала ударит топором по голове, а потом отрубит мне руки».
— Привет! — весело крикнула женщина. — Ты заблудилась?
Анника сглотнула и вышла вперед.
— Боюсь, что да, — ответила она, подходя к женщине и протягивая руку. — Меня зовут Анника.
— Ивонна Нордин, — улыбнувшись, представилась женщина. Она, кажется, удивилась, но ни чуточки не встревожилась. — Чем могу помочь?
Это была женщина с паспортной фотографии, в этом не было никаких сомнений. Среднего роста, полная, с пепельными волосами под вязаной шапочкой. Глаза теплые и очень печальные.
— Я пытаюсь найти карьер, — сказала Анника. — Любаккские ямы, как их здесь называют, если я не ошибаюсь. Я иду правильно?
Женщина рассмеялась:
— Ты не первая, кто здесь заблудился. Эту маленькую тропинку практически невозможно найти. Я говорила авторам проекта, чтобы они установили указатели, но воз и ныне там. Если хочешь, чтобы что-нибудь было сделано, сделай это сам.
Анника против воли рассмеялась.
— Значит, я далеко заехала?
— Да, ты проехала лишних метров четыреста. Там справа есть красный столбик. Сразу после него надо свернуть.
— Спасибо тебе большое. — Анника огляделась. Уходить ей пока не хотелось. — Красивое тут место, — сказала она.
Ивонна Нордин глубоко вздохнула и мечтательно закрыла глаза.
— Просто фантастическое. Я живу здесь всего год, но успела всей душой привязаться к этим местам. При такой работе, как у меня, можно жить практически где угодно. Это очень большое преимущество.
Анника увидела брошенную ей веревку и ухватилась за нее.
— Как это интересно, — сказала она, — и чем же ты занимаешься?
— Я консультант, — ответила женщина. — У меня компания, занимаюсь инвестициями и менеджментом. Мне приходится проводить много времени в компаниях, которые привлекают меня для консультаций, как своего рода домашнего врача, но при первой же возможности я приезжаю сюда перезарядить батареи.
— Тебе тут не одиноко?
Вопрос сорвался с губ Анники, прежде чем она успела передумать, и прозвучал он довольно резко.
Ивонна удивленно посмотрела на Аннику, потом потупилась и кивнула:
— Да, иногда. — Она подняла голову и грустно улыбнулась Аннике. — Мой муж умер в прошлом году, в канун Рождества. Я еще не пришла в себя. Лес меня утешает. Думаю, что я бы с большим трудом пережила его смерть, если бы не этот лес.
Аннике стало нестерпимо стыдно. Она молчала, не зная, что говорить.
— Я бы с удовольствием пригласила тебя выпить кофе, — сказала Ивонна, — но мне пора уезжать.
— Труба зовет? — выдавила из себя Анника, глядя на чемоданы.
Женщина рассмеялась:
— Разве это не глупость — брать с собой так много вещей? Все, что мне на самом деле нужно, — это паспорта и билеты.
Анника вскинула сумку на плечо, с трудом справляясь с нарастающим чувством вины.
— Приятного путешествия, — сказала она, — и спасибо за помощь.
— Не стоит благодарности. Заглядывай. Если еще будешь в этих местах…
Анника пошла назад по гравийной дорожке, мимо того места, где свернула в лес, потом нырнула под ограждение и подошла к машине.
Сильно похолодало, снова пошел снег. Анника села в автомобиль, включила двигатель и печку на полную мощность. Потом с силой зажмурила глаза и положила руки на руль.
«Господи, какой стыд, но как же мне повезло».
Она еще сильнее зажмурила глаза и ощутила, как душит ее чувство вины. Ей было невыразимо, почти физически тошно.
«Хорошо еще, что я не выставила себя полной дурой и никому ничего не сказала…»
Она вспомнила слова Андерса Шюмана:
«Не смущай невинных людей, Анника. Прежде чем что-то сделать, подумай».
Она с трудом сглотнула, стараясь стряхнуть с себя пульсирующее чувство стыда.
«Простите меня за то, что я такая наивная дура. Простите за то, что я ворую, порчу и уродую вещи».
Она вдруг горько расплакалась. Жгучие слезы струями потекли по щекам.
«Оставь эту патетику. У тебя нет никаких причин себя жалеть».
Она встряхнулась, вытерла рукавом слезы и включила первую передачу. Проехала по извилистой тропинке и через несколько сот метров миновала красный столбик, о котором говорила Ивонна Нордин.
«Мне надо собраться и взять себя в руки. Я не могу дальше так жить».
Она поехала мимо сельского пейзажа. В воздухе неподвижно застыл снег. В животе отчаянно урчало, и Анника вспомнила, что сегодня ничего не ела, за исключением пары кусков колбасы в четверть седьмого утра.
Она нашла пиццерию в Гарпхюттане и заказала обед. Оказалось, что на обед здесь подают пиццу и газированную воду.
Анника взяла еще банку минеральной воды и уселась за свободный стол у окна.
Напротив располагалась большая фабрика, «Гальдекс Гарпхюттан АО». Анника стала смотреть на фабричную автостоянку.
«Как много здесь машин. Как много людей, которые купили эти машины, моют их, ухаживают за ними, ремонтируют, живут своей жизнью в Гарпхюттане, а я не имею о них ни малейшего представления…»
Она снова едва не расплакалась, но сумела взять себя в руки.
«Мне надо последовать примеру Анны и попросить прощения».
Не раздумывая, она достала из сумки телефон и увидела на дисплее один пропущенный звонок. Номер был скрыт. Наверное, звонили из газеты.
Она собралась с мыслями, потом набрала номер, о котором не думала полгода, номер, который до этого она набирала по два раза в день и после этого попыталась стереть его из памяти.
— Алло, это Анна Снапхане.
— Привет, это Анника.
Короткое молчание.
— Привет, Анника. Рада тебя слышать. Я правда очень рада.
— Прости, — сказала Анника. — Я тоже вела себя как последняя идиотка.
Анна отложила трубку, сказав по другому телефону: «Я тебе перезвоню», и снова взяла трубку.
— Тебе не в чем передо мной извиняться, — сказала она.
— Мне надо извиниться перед многими людьми, — сказала Анника. — Я проезжаю по жизни, как паровой каток, не думая ни о ком, кроме себя. Томас прав. Я создаю себе свою картину мира, чтобы он соответствовал только моим критериям. Все остальное для меня просто не существует.
— Да, это есть, — согласилась Анна, — иногда ты заходишь слишком далеко.
Анника безрадостно рассмеялась:
— Это очень тактично сказано. Я пользуюсь людьми, я краду, я лгу. Я отказываюсь признаваться в своих ошибках.
— Все в жизни грешат, — сказала Анна. — Все совершают ошибки. Ты не единственный человек на планете, кто это делает. Иногда просто надо вспоминать об этом.
— Я знаю, — прошептала Анника, глядя на печь, в которой пекли пиццу. Обсыпанный мукой повар с большим пивным животом и ярко-рыжими волосами заправлял майораном ее «Каприччиозу».
— Где ты?
Анника снова рассмеялась:
— В пиццерии, в Гарпхюттане. Сейчас мне подадут обед.
— Что это еще за дыра?
— Тебе совершенно незачем знать, как она выглядит.
— Можешь не рассказывать. Рельефные обои, цветастые занавески с оборками, которые почему-то всегда лоснятся с одной стороны.
Анника от души рассмеялась:
— Именно так.
— И что ты там делаешь?
— Как всегда, валяю дурака. У тебя хватит терпения меня послушать?
— Конечно.
Принесли пиццу, и Анника кивком поблагодарила рыжего повара, который, видимо, по совместительству был еще и официантом.
— Я повела себя с Томасом как глупая корова. Я навредила его работе, я обыскала бельевой шкаф в его новом доме, это так противно.
— Действительно, противно, — согласилась Анна, — и очень мерзко.
— Я сунула нос в обстоятельства убийства офицера полиции, будучи абсолютно убежденной, что вижу то, чего не заметили другие. Я вообразила, что умнее всех на свете.
— Да, у тебя есть склонность считать, что весь мир состоит из одних идиотов, — сказала Анна. — Это просто черта твоего характера.
Анника скрутила пиццу в колбаску, взяла ее за конец и откусила кусок. С другого конца на скатерть, оставляя растекающееся пятно, полился жир.
— Я знаю, — сказала Анника ртом, набитым сыром и тестом. — Я наделала так много глупостей, я выставила себя полной дурой перед шефом, перед инспектором полиции по имени Нина, но теперь мне придется со всем этим жить.
«Не говоря уже о том, что я сделала Томасу».
— Шюман уже давно знает все твои дурные стороны, — сказала Анна.
Анника вздохнула:
— Теперь он думает, что я вообще сошла с ума, но это не так. Просто я мрачная и упертая личность, я всегда хочу оказаться правой.
— Но по крайней мере, ты теперь начинаешь это осознавать, — сказала Анна. — Это сильно облегчит твою жизнь.
Анника наконец проглотила пиццу.
— Я вела себя нечестно и с тобой, — сказала она.
— Да ладно, — успокоила ее Анна. — Я переживу. Я счастлива, что ты наконец решила взяться за свою жизнь. Может быть, тебе с кем-нибудь посоветоваться?
— Может быть, — спокойно ответила Анника.
— Наверное, тебе не стоит обращаться к тому же психотерапевту, к которому ходила я, но, может быть, она кого-нибудь порекомендует.
— М-м-м.
В трубке наступило молчание.
— Анника?
— Да?
— До Стокгольма езжай очень аккуратно и позвони, когда будешь дома. На следующей неделе я забираю Миранду, она очень соскучилась по Эллен и хочет ее увидеть.
Глаза Анники наполнились слезами, но теперь это были слезы облегчения.
— Непременно, — сказала она.
— Ну, скоро и наговоримся.
Анника еще некоторое время посидела в пиццерии, выпила кофе, оказавшийся на удивление вкусным, послушала в джук-боксе «Теряю веру» в исполнении REM. Дышать стало легче, она приняла правильное решение — смирить свою гордыню.
Она расплатилась (рыжий повар-официант оказался в придачу кассиром) и вышла на улицу. Начало темнеть. Воздух стал чище и холоднее. Небо почти очистилось, задул холодный леденящий ветер.
Она села в машину и выехала на дорогу, ведущую в Эребро, когда зазвонил мобильный телефон. Он лежал рядом, на пассажирском сиденье, и Анника, скосив глаза на дисплей, увидела, что номер скрыт. Значит, все-таки из газеты. Она вздохнула и взяла трубку.
— Анника, это К. Ты где?
Внезапно вернулся страх, громадный, черный, неизбывный, высасывающий из воздуха кислород.
— Я еду. Что-то сдвинулось в расследовании пожара?
— Юлия Линдхольм получила твой конверт с фотографиями.
«О нет, только не это!»
— Мне позвонили из тюрьмы после того, как она целый час дико кричала и не могла прийти в себя.
Анника притормозила и остановила машину на обочине.
— Мне очень жаль, я не хотела…
— Знаешь, это действительно раздражает. Ты вечно суешь нос в наши расследования.
Она закрыла глаза, чувствуя, что густо краснеет.
— Я прошу прощения, если что-то испортила.
— На обратной стороне фотографии одной из женщин напечатан адрес дома где-то возле Гарпхюттана. Это твоя информация?
— Э, да. Она там живет. В доме недалеко от Любаккских ям. Я разговаривала с ней час назад.
— Ты с ней разговаривала? Черт. Где ты находишься, прах тебя побери?
Анника ответила, удивившись писклявости своего голоса:
— В Гарпхюттане. Я прошу прощения за то, что оставила фотографии, все это было сплошное недоразумение.
— Юлия говорит, что узнала Ивонну Нордин. Она говорит, что это Ивонна Нордин была в их с Давидом квартире в ту ночь и что это она увела Александра.
— Мне очень жаль, что я опять все напутала, — сказала Анника. — В самом деле жаль. Все это неправда. В доме нет никакого ребенка. Ивонна Нордин не имеет к этому никакого отношения.
— Позволь мне самому об этом судить, — отрезал К. — Я только что послал патруль из Эребро, чтобы задержать Ивонну Нордин для допроса.
— О нет, — сказала Анника. — Это не она, все, что она сказала, — правда.
— Что? Что правда?
— Она сказала, когда купила дом, сказала, что ее муж умер. Она назвала компанию, которой владеет. Я видела машину, на которой она ездит. Она не преступница.
Она слышала, как К. громко застонал в трубку.
— Кроме того, ее, может, там уже нет, — сказала Анника. — Она как раз собиралась уезжать. Она сказала, что уезжает куда-то по работе.
— Куда? Она не сказала куда?
— Думаю, что за границу, потому что сказала о паспорте. Патруль уже выехал?
— Выедет с минуты на минуту. Сделай мне такое одолжение, не путайся под ногами.
— Обещаю, — ответила Анника. — Будь уверен, не буду.
Разговор закончился, но Анника продолжала сидеть с телефоном в руке, желая провалиться сквозь землю.
Она вселила в Юлию надежду. Теперь Ивонна Нордин опоздает на самолет… Господи, какая же она дрянь.
Анника протянула руку к ключу зажигания, но тут же замерла на месте.
«Опоздает на самолет. Билеты? „Как это глупо, каждый раз брать с собой так много вещей. Все, что мне нужно, — это паспорта и билеты“».
Анника убрала руку с ключа.
«Паспорта и билеты?»
Почему Ивонна Нордин употребила множественное число? И зачем ей несколько чемоданов вещей, если она едет работать?
«Потому что она собиралась уезжать не одна. Потому что собиралась взять с собой ребенка».
Она заставила себя собраться с мыслями.
«Меня снова заносит».
Нельзя незаметно продержать ребенка полгода взаперти. Невозможно прятать четырехлетнего мальчика в лесном доме так, чтобы никто об этом не узнал.
«Или это все же возможно?»
Значит, ребенок шесть месяцев не был на свежем воздухе. Ему не разрешали строить плотину на ручье, не позволяли рыть совком грязь. Ему не разрешали есть конфеты в машине и выбирать видеофильмы в магазине.
«Спутниковая тарелка! Он смотрел мультики по спутнику».
Анника взглянула на часы. Четверть третьего. Через час станет совсем темно.
«Но Юлия ее узнала».
Аннике потребуется еще два часа, чтобы добраться до Стокгольма, но, правда, машину можно будет вернуть и завтра утром.
Анника задержала руку на ключе. «Что, если она успеет улизнуть до приезда полиции? У меня получасовая фора».
«Тойота-Лендкрузер-100» — это та машина, которую американские спецподразделения использовали во время вторжения в Ирак. Анника видела эти машины в военной хронике. Томас даже сказал, когда они вместе смотрели новости, что в серьезных случаях американские военные пользуются исключительно японскими машинами.
Ивонна Нордин может при желании проехать по лесу до самой норвежской границы.
Тем временем Анника доехала до красного столбика, откуда начинался путь к Любаккским ямам, затопленным карьерам, где железную руду добывали еще в доисторические времена. Анника свернула на обочину, поставила машину за высокой сосной, потянула вверх ручной тормоз и выключила двигатель. Некоторое время она сидела в тишине, прислушиваясь к собственному дыханию. За окнами бушевала настоящая пурга.
«Я не стану подходить близко. Я просто посмотрю. Полицейские уже выехали. Они будут здесь самое позднее через полчаса».
Она вышла из машины и аккуратно закрыла дверь.
До дома Ивонны — около километра, если идти прямо через лес. Анника взглянула на деревья. Ветер дул с северо-востока. Надо надеяться, что Ивонна не слышала, как она подъехала.
Она вытащила из машины сумку, повесила ее на плечо и вошла в лес, не забыв при этом выключить звук телефона. Шаги по дорожке отдавались громким хрустом. Анника нахмурилась и, сойдя с дорожки, пошла по мягкой земле между деревьями. Мох скрадывал шаги, отзываясь под ногами тихим всасывающим звуком.
На землю стремительно падала темнота. Комли деревьев стали неразличимыми. Анника пошла медленнее, чтобы не споткнуться.
Вскоре она увидела впереди тупик с разворотом. Машины не было.
Анника прикусила губу: «Вот дьявол!»
Потом она заметила, что ворота ограждения открыты.
«Наверное, она подъехала к дому, чтобы погрузить вещи в машину».
Анника добежала до ручья и вдоль него пошла к дому через лес. Она задыхалась — и не только от холодного ветра, но и от смешанного со страхом напряжения. Она споткнулась о камень, упала лицом в мох, но быстро поднялась и поспешила дальше.
Джип стоял перед домом с включенными фарами и двигателем. Ивонна Нордин только что вышла из дома с двумя, видимо, очень тяжелыми чемоданами.
Анника зарыла в мох свою яркую сумку и залегла за стволом тонкой сосны.
Ивонна подошла к машине, поставила чемоданы на заднее сиденье и вернулась в дом, не закрыв входную дверь.
Анника ждала в темноте, затаив дыхание.
Потом женщина снова вышла из дома, неся еще два чемодана. На этот раз она подошла к машине с другой стороны и на некоторое время исчезла из вида. В салоне зажегся свет, когда Ивонна открыла заднюю дверь, и Анника видела, как Ивонна укладывает чемоданы на заднее сиденье. Покончив с этим делом, женщина опять вернулась в дом, но на этот раз закрыв входную дверь.
Анника лежала в темноте, не отрываясь глядя на машину, на дом, на дверь и на движущиеся в окнах тени. В лесу было сыро, сильный ветер раскачивал стволы и ветви.
«Я должна помешать ее отъезду. Как мне подобраться ближе?»
Слева была пристройка, из которой Ивонна Нордин выносила вещи, а справа — тропинка, исчезавшая в лесу.
На полпути к дому виднелся колодец с ведром и традиционный ручной насос. От колодца до машины было всего несколько метров.
Анника посмотрела на тени в окне, но не заметила никакого движения.
Она трижды глубоко вдохнула, схватила сумку и, пригнувшись, перебежала к колодцу.
«Как остановить „тойоту-лендкрузер“? Ну почему я ничего не смыслю в машинах?»
Анника порылась в сумке. Нет ли там чего-нибудь, чем можно было бы воспользоваться?
Рука натолкнулась на перочинный нож с лозунгом «„Квельспрессен“ — остро и точно в цель». Этим ножом она изрезала лифчик Соф Е. С. Гренборг.
«Надо перестать так о ней думать — это, в конце концов, ниже моего достоинства».
Анника схватила нож, поколебавшись секунду, подбежала к машине и ткнула лезвием в шину заднего левого колеса. Резина поддалась, и из шины с довольно громким шипением вырвался воздух. Анника сместилась вправо и проколола правую шину. Потом она бегом вернулась к колодцу и только успела залечь, как открылась входная дверь дома.
На пороге появилась Ивонна Нордин, держа за руку маленькую девочку. Ребенок был одет в розовое. На плечи спадали длинные белокурые локоны. Ивонна грубо тащила девочку, споткнувшуюся на ступеньках, но ребенок не протестовал, а послушно шел за женщиной к машине.
«Почему ребенок без пальто в такой холод?»
Анника свернулась в клубок, когда женщина и ребенок приблизились к машине, и перестала дышать, когда они, пройдя мимо боковых дверей, остановились перед дверью багажника. Анника не смела поднять голову, но услышала, как дверь открылась и Ивонна сказала: «Полезай».
Не удержавшись, Анника приподняла голову и увидела, как девочка заползла в машину и улеглась в багажнике, а Ивонна натянула сверху серую ткань и захлопнула дверь.
Потом женщина выпрямилась и постояла на месте, прислушиваясь и глядя по сторонам. Анника нырнула за колодец и закрыла глаза.
«Только бы она не обнаружила проколы! Не смотри на колеса!»
Анника услышала удаляющиеся шаги и осторожно подняла голову.
Женщина шла к дому, очевидно, для того, чтобы выключить свет и запереть двери.
Анника перевела дыхание и бросилась к машине. Открыв заднюю дверь, она сдернула серую ткань, прикрывавшую багажник, и уставилась на лежавшую там девочку.
Ребенок тоже смотрел на нее совершенно безжизненными глазами, и Анника сразу поняла, что это не девочка. Это был бледный, насмерть перепуганный мальчик. На лице был виден свежий шрам. Анника, чувствуя, что ей становится трудно дышать, порылась в кармане куртки и нашла пакет с конфетами.
— Привет, — едва слышно произнесла она. — Хочешь конфет?
Мальчик молча смотрел на нее, веки его дрожали.
— У меня их целый мешок, — сказала Анника. — Они такие вкусные. На, возьми.
Она сунула ребенку в рот зеленую конфету, и мальчик, жуя ее, сел.
— Пойдем со мной, я дам тебе еще, — сказала Анника, беря ребенка на руки.
Прежде чем Анника успела понять, что делает, ребенок оказался у нее на руках, а сама она задернула ткань, закрыла заднюю дверь, метнулась к колодцу, потом, плюнув на сумку, ринулась в лес.
Она снова залегла за тонкой сосной, когда в доме погас свет и открылась входная дверь. Анника вдавила ребенка в мох, сняла куртку и прикрыла ею мальчика.
— Вот так, — сказала она и дала ребенку еще одну конфету. — Они разноцветные. Думаю, что розовые — самые вкусные.
Мальчик взял конфету и отправил ее в рот, а потом прижался к Аннике.
Ивонна Нордин подошла к машине, положила сумочку на переднее сиденье, а потом направилась к задней двери.
«Не открывай! Не открывай дверь! Поезжай!»
Анника изо всех сил пыталась послать женщине заряд мысленной энергии сквозь темноту. Но это не помогло. Ивонна Нордин открыла дверь багажника, отодвинула ткань и обнаружила, что ребенок исчез.
Эта женщина умела двигаться с непостижимой быстротой.
Она бросилась к дому, открыла входную дверь, включила свет и исчезла внутри.
Анника подняла ребенка на руки и бросилась по лесу прочь от дома — сквозь ветер и темные тени. Стало совсем темно, Анника бежала, ничего не видя и то и дело спотыкаясь. Несколько раз она чуть не упала. Наверху свистели и пели на ветру ветви, холод пронизывал до костей.
У Ивонны Нордин наверняка есть винтовка, а может быть, и прибор ночного видения.
Надо скорее убраться отсюда, лучше всего бежать к машине.
С болтающимся из стороны в сторону ребенком на руках она побежала вдоль ручья к развороту. Скользкий мох пружинил под ногами, Анника спотыкалась и падала. «Правильно ли я бегу? В том ли направлении?» Она встала и прижала к себе ребенка, одной рукой обняв его тело, а другой — придерживая светлую головку.
Пуля первого выстрела ударилась в дерево в нескольких метрах справа от Анники.
«Без паники, только без паники. Беги!»
Второй выстрел. Пуля ударила рядом, и уже слева.
«Это охотничье ружье или какое-то другое тяжелое оружие. Из него трудно целиться».
Третья пуля просвистела в нескольких сантиметрах от ее головы.
«В следующий раз она не промахнется. Надо прятаться».
Прижимая к груди ребенка, она упала за какой-то пень.
— Я знаю, что ты здесь! — крикнула Ивонна из темноты. — Твое положение безнадежно. Сдавайся, и я пощажу ребенка.
«Где полиция?»
— У тебя есть еще конфеты? — Мальчик безмятежно смотрел на Аннику сияющими глазами.
— Конечно, — ответила она и принялась рыться в кармане. Руки дрожали так сильно, что она никак не могла ухватить конфету.
Четвертый выстрел. Пуля попала в пень, и отлетевшие щепки ударили Аннику по лицу.
Мальчик заплакал.
— Она страшная, — сказал он. — Она очень страшная.
— Я знаю, — прошептала Анника, и в этот момент лес осветился лучами автомобильных фар. По гравийной дорожке медленно ехал полицейский автомобиль. Грохнул еще один выстрел, со звоном разбивший ветровое стекло полицейской машины. Анника услышала чей-то стон. Машина остановилась, развернулась и выехала из леса так же неожиданно, как и появилась.
«Возвращайтесь, ведь она стреляет в нас!»
Она неподвижно лежала за пнем, прижимая к себе ребенка. Прошла минута. В лесу было тихо. Всякое движение прекратилось. Прошла еще минута, потом еще.
Ноги онемели от сидения в неудобном положении. Анника пошевелила ступнями, чтобы восстановить чувствительность.
— Идем, — шепнула она. — У меня есть машина, мы сейчас туда пойдем.
Мальчик кивнул и крепко обнял Аннику за шею.
Она встала и посмотрела в сторону дома, потом услышала, как взревел двигатель. Джип с включенными фарами тронулся с места.
«Она не может вести машину и одновременно целиться из ружья».
Анника встала, чувствуя, как куртка падает на землю. Она не стала ее поднимать, и вместо этого, как ветер, с ребенком на руках, бросилась бежать к развороту, к полицейским машинам.
В лицо, ослепив, ударил луч прожектора. Анника упала.
— Ты под прицелом, — услышала Анника мужской голос. — Ты вооружена?
— Нет, — с трудом разжимая губы, ответила она. — Но она уходит. Ивонна Нордин только что поехала…
— Ты Анника Бенгтзон?
Она кивнула свету прожектора.
— Кто эта девочка?
Свет погас, и на Аннику упала непроглядная темнота.
— Это не девочка, это Александр Линдхольм.
* * *
Ветер пел в верхушках деревьев. В промежутках между облаками виднелись звезды. Всходила луна. Анника, завернувшись в теплое одеяло, сидела за полицейской машиной с разбитым ветровым стеклом. Мальчик уснул, уткнувшись носом Аннике в грудь. Она запрокинула голову, пытаясь посмотреть на небо, но потом все-таки сдалась, закрыла глаза и принялась слушать пение ветра.
Она слышала треск полицейских раций, приглушенные голоса.
Скоро приедет «скорая», чтобы забрать полицейского, раненного осколками стекла. Сейчас прибудет отряд быстрого реагирования и патруль с собаками. Из Стокгольма вылетел вертолет с прожекторами и прибором ночного видения.
— Ты уверена, что она на своей машине далеко не уедет? — спросил ее полицейский.
— Одну шину она может поменять, — ответила Анника, не открывая глаз, — но не две. Невозможно ехать на ободьях по проселочной дороге.
Захват надо было тщательно спланировать, так как стало ясно, что подозреваемая готова стрелять в полицейских. Аннику убаюкивали окружающие звуки. Она тихо сидела рядом с ребенком, ощущая тепло его тела и слыша ровное дыхание.
Когда прибыл отряд быстрого реагирования, Аннике помогли встать и посадили в его машину, оставив включенным двигатель, чтобы в кабине было тепло. Анника высыпала на одеяло остатки конфет.
— Ты тоже думаешь, что розовые самые вкусные? — спросила она, беря конфету. Она почему-то знала, что в каждой содержится девять калорий. Наверное, ей сказала Анна Снапхане.
Мальчик покачал головой:
— Мне больше нравятся зеленые.
Они распределили конфеты по цветам — зеленые мальчику, розовые Аннике, а белые разделили поровну.
Ребенок уже засыпал, когда Анника услышала по рации, что Ивонну Нордин остановили в полутора километрах от дома, где она пыталась поменять колесо. Преступница начала стрелять в полицейских, и те ответили огнем.
На место столкновения вызвали скорую помощь, но она явно не спешила.
Ивонна Нордин была ранена в перестрелке и скоро умерла.
Стр. 6–7.
«КВЕЛЬСПРЕССЕН». ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНЫЙ ВЫПУСК
СУББОТА, 4 ДЕКАБРЯ
ТЮРЬМА ДЛЯ АЛЕКСАНДРА
Мальчика держали в неволе шесть месяцев
Патрик Нильссон и Эмиль Оскарссон
Для «Квельспрессен» (Гарпхюттан). Четырехлетний Александр Линдхольм был вынужден провести полгода в подвале, на глубине двух метров под землей.
Иногда ему разрешали подниматься в гостиную, чтобы посмотреть телевизор, но при этом похититель неизменно закрывал ставни на окнах.
«Александр находится в сравнительно неплохом состоянии», — сказала корреспонденту «Квельспрессен» репортер Анника Бенгтзон, видевшая мальчика вскоре после его освобождения.
Дом находится в глухом лесу, в нескольких километрах от основных дорог. Дощатое ограждение не дает проехать к дому на автомобиле.
Именно здесь вчера вечером полиция Эребро обнаружила четырехлетнего Александра Линдхольма.
«Мы думаем, что в этом доме его держали с момента похищения из квартиры в Сёдермальме 3 июня сего года, — заявил представитель полиции Эребро. — Найденные в доме улики подтверждают эту версию.
Александр жил в погребе, где раньше хранили картошку. Попасть в этот погреб можно только через люк в полу кухни. Мы нашли там кровать, если ее, конечно, можно так назвать».
Было ли в погребе освещение?
«Да, вообще погреб был обставлен как жилая комната, с половичками и с лампой под потолком. Мы нашли там иллюстрированные книги и комиксы.
В гостиной дома находился телевизор, и, скорее всего, Александру иногда разрешали смотреть детские программы.
Мы нашли крошки и липкие отпечатки детских пальчиков на диване», — добавил представитель полиции.
Полиция пока не разглашает сведения о личности похитителя. Считают, что это та же самая женщина, которая убила и отца Александра.
Ясно одно — эта женщина тщательно спланировала похищение. Некоторые вещи, найденные в погребе, были куплены год назад, преимущественно в Гётеборге и Осло.
На месте преступления в момент освобождения Александра Линдхольма присутствовала репортер «Квельспрессен» Анника Бенгтзон.
«Я не хочу комментировать состояние его физического или психического здоровья, но могу сказать, что он может ходить и говорить».
Значит, состояние его в принципе можно считать неплохим?
«Да».
Чудесное освобождение Александра поднимает массу вопросов относительно надежности всей шведской правоохранительной системы.
«С юридической точки зрения это очень интересная проблема, — говорит профессор криминологии Хампус Лагербек. — Здесь мы имеем случай, когда человека приговорили к пожизненному заключению за убийство другого человека, который на самом деле был жив. Мне интересно, как наши юристы выпутаются из этого щекотливого положения».
Суббота, 4 ДЕКАБРЯ
Томас бросил халат на стул и осторожно улегся в кровать рядом с Софией. Звук музыкального сопровождения мультфильма не проникал сквозь закрытую дверь спальни. Субботнее утро сулило массу удовольствий.
София спала. Она, подогнув одну ногу, лежала на боку спиной к Томасу. Он подвинулся ближе и просунул колено между бедрами Софии. Та в ответ слегка пошевелилась, но не проснулась. Он слегка куснул ее за мочку уха, потом нежно провел ладонью по ее животу к грудям. Он до сих пор не перестал восхищаться их миниатюрностью. Он нежно сжал сосок, и София немного напряглась.
Обернувшись, она посмотрела на Томаса.
— Привет, — сказала она, улыбнувшись.
— Привет, — ответил он тоже шепотом и поцеловал ее в шею. Потом он провел рукой по ее спине, поласкал ягодицы и притянул Софию к себе.
Она вывернулась из его объятий и села.
— Я хочу в туалет…
Надев халат, она отперла дверь спальни и вышла в ванную.
Томас откинулся на спину, глядя в потолок и чувствуя, как гаснет эрекция.
Время тянулось томительно долго. Господи, что можно так долго делать в туалете?
Он машинально взялся за край пухового одеяла и плотно завернулся в него.
Он уже начал клевать носом, когда вернулась София.
— Дорогой, — сказала она, погладив его по волосам, — мы пойдем сегодня в музей? Я еще не видела Раушенберга.
Он посмотрел на нее и улыбнулся. Потом крепко взял ее за руку.
— Иди ляг рядом, — глухо произнес он и, смеясь, стал валить ее на постель. — Вот я тебя и поймал!
София раздраженно высвободилась.
— Я только что причесалась, — сказала она и села на край кровати на расстоянии вытянутой руки от Томаса. — Я спросила: мы пойдем сегодня в музей современного искусства? Мог бы и ответить.
Разочарование перешло в недовольство. Томас взбил подушку, прислонил ее к стене и сел.
— Я хотел всего лишь немного близости, — сказал он.
— Близости, — эхом отозвалась София. — Скажи лучше, что ты хотел секса.
— И что в этом плохого?
Она посмотрела на него белесыми глазами, которые почти сливались с лицом, когда София была не накрашена.
— Бывает близость без секса.
— Да, но я люблю секс.
— Я тоже, но…
— Хотя ты никогда не кончаешь.
Он ляпнул это, не подумав. София отреагировала на его слова, как на пощечину, — дернулась и побледнела.
— Что ты хочешь этим сказать?
У него пересохло во рту.
— Это не упрек, — сказал он.
— Нет, это именно упрек, — оцепенев, ответила София.
— Я просто подумал, что и ты получала бы больше удовольствия от секса, если бы тоже испытывала оргазм. Ты не можешь немного себе помочь? Или я помогу?
Она встала, не глядя на любовника.
— Для меня это не важно. Не говори мне, что я должна чувствовать. Я отвечаю за свою сексуальность, а ты — за свою.
Он стиснул зубы. «Кто только тянул меня за язык!»
— Я понимаю, что тебе сейчас тяжело, — сказала она. — Так потерять работу — это нечестно, ведь ты же выполнил задание…
Он отбросил одеяло и потянулся за халатом. Придется обойтись без субботних утренних удовольствий.
— Я не потерял работу, — сказал он. — Откуда ты это взяла?
Она удивленно посмотрела на Томаса:
— Но ты же сказал, что слушания в риксдаге прекращены.
— Да, но мой контракт не расторгнут. Он заключен до октября будущего года. Я вчера говорил с Халениусом. Теперь я займусь международными валютными обменами.
Он вгляделся в ее глаза. Ему показалось, что по ее лицу пробежала тень разочарования.
Она сняла халат и принялась выбирать в шкафу одежду.
— Известно, через кого произошла утечка? — спросила она, обернувшись через плечо.
Томас в ответ тяжело вздохнул.
— Наверное, через пресс-секретаря. Боссы счастливы, что слушания отменены. Они никогда не хотели увеличения сроков, что было неизбежно при отмене пожизненного срока.
— Значит, ты по-прежнему в фаворе?
Ему снова показалось, что София разочарована.
Он посмотрел на нее:
— Должен сказать, что я теперь не буду работать с Пером Крамне. Но эту потерю я счастливо переживу.
Она снова принялась рыться в шкафу.
— Ты не видел мой новый лифчик? С шелковыми чашечками, французский?
Томас лишь еще раз вздохнул в ответ.
Анника вошла в кабинет старшего полицейского инспектора К., ощущая пульсирующую боль в пальце. Она занесла в рану инфекцию, и медсестра назначила ей антибиотики. Щепка сильно поранила ей лицо, и теперь щека была прикрыта внушительного размера пластырем.
Она села и посмотрела К. в глаза. Сегодня на нем была вполне нормальная, хотя и застиранная рубашка. Вероятно, когда-то она была желтой.
Полицейский кивком указал на ее руку:
— Что у тебя с пальцем?
Она холодно взглянула на К.:
— Какие-то костоломы решили, что я слишком глубоко копаю.
— Ты сообщила об этом?
Она покачала головой.
— Как ты думаешь, кто это сделал? — спросил К.
— Желающих может быть много. От тяжеловесов Ивонны Нордин или Филиппа Андерссона до Кристера Бюре…
Комиссар вздохнул.
— За каким чертом ты потащилась назад в Любакку?
Анника зло прищурилась:
— Это формальный допрос? Ты позвал меня сюда для этого? В таком случае я требую соблюдения правил и письменного протокола, который я в конце подпишу.
Он раздраженно вздохнул, встал, обошел стол, плотно закрыл дверь кабинета, а потом подошел к окну и встал спиной к Аннике, сложив руки на груди.
— Нельзя же, в конце концов, просто взять и поехать в гости к человеку, подозреваемому в убийстве. Когда ты это поймешь?
Она посмотрела на него.
— Начинаю думать, что тебе не вполне безразлична моя жизнь, — сказала она.
— Мне вообще небезразличны репортеры вечерних газет, — сказал он. — Во всяком случае, некоторые из них…
В голосе его прозвучала горечь. Потом он повернулся и прошел к столу.
— Юлию еще не освободили? — спросила Анника.
— Судебное заседание состоялось сегодня в два часа ночи, — сказал К., садясь на стул. — Сейчас она вместе с Александром в семейном санатории. Они пробудут там какое-то время.
— Будет ли новый суд?
— Да, прокурор и адвокат уже подали апелляции в апелляционный суд, и во время его заседаний Юлия будет официально объявлена невиновной. Тогда со всеми юридическими проблемами этого дела будет покончено.
— Как себя чувствует мальчик?
— Он сейчас проходит медицинское обследование, но очевидно, что все жизненные функции четырехлетнего ребенка у него сохранились — он ходит, разговаривает, обслуживает себя, сам ходит в туалет и все такое. Вероятно, ты разбираешься в этом намного лучше меня…
Анника кивнула. Тепло ребенка до сих пор продолжало согревать ей грудь. То длительное ночное ожидание не разволновало, а успокоило ее.
Женщина из стокгольмской социальной службы приехала за ребенком сразу после полуночи. Александр плакал, не хотел расставаться с Анникой, но она пообещала навестить его и привезти полюбившиеся ему конфеты.
— Не знаю, что происходит с маленькими детьми, когда им приходится пережить такой ужас, — вздохнула Анника. — Вырастет ли он здоровым?
— Знаешь, я хочу задать тебе пару вопросов, — сказал К., — но нет никакого смысла оформлять это как формальный допрос. Никто не станет предъявлять обвинение Ивонне Нордин в связи с убийством Давида или похищением Александра, поэтому пусть это будет неформальной беседой. Она в тебя стреляла?
Анника с трудом сглотнула и кивнула:
— Четыре раза. Она умерла?
— Один из наших снайперов попал ей в грудь. Конечно, будет служебное расследование, но не думаю, что его привлекут к ответственности. Ситуация была сложная: темнота, лес. Все это ухудшило видимость и затруднило оценку положения. Кроме того, она целенаправленно стреляла в полицейских, что, впрочем, делала и раньше.
Анника посмотрела в окно.
— Она сложила в машину чемоданы. Куда она собиралась уехать?
— В Мексику, — ответил К. — В машине мы нашли билеты из Гардемуэна в Осло до Мехико, через Мадрид. У нее был фальшивый паспорт, в который Александр был вписан как девочка по имени Майя.
— Так она действительно хотела лесом доехать до Норвегии?
— У нее оставался только этот путь.
К. щелкнул клавишей, открыв в компьютере какой-то файл. Анника пощупала повязку на пальце.
— Ты думаешь, мы когда-нибудь узнаем, что произошло на самом деле? — спросила она. — С Давидом или с убитыми на Санкт-Паульсгатан?
— Так как Ивонна умерла, Филипп Андерссон решил заговорить, — сообщил К. — Сегодня звонил его адвокат и сказал, что его подзащитный подает апелляцию в Верховный суд.
— Ты думаешь, у него есть шанс?
— В квартире на Санкт-Паульсгатан были обнаружены отпечатки пальцев, которые раньше так и не удалось идентифицировать. Теперь мы знаем, что их оставила Ивонна. Но надо найти и другие улики ее участия в убийстве. Надо найти орудие преступления, следы ДНК жертв в ее машине и так далее. Но все решится, когда запоет Филипп Андерссон. Он утверждает, что это Ивонна его подставила, что это она позвонила в полицию и сдала в химчистку его брюки.
Анника смотрела на К., изо всех сил стараясь вникнуть в то, что он говорил.
— Вы, однако, не теряете время, — сказала она. — Вы уже допросили Филиппа Андерссона?
— Оказывается, он знает больше, чем мы думали. Между всеми этими людьми есть связь, о которой мы не имели ни малейшего представления.
— Они совместно владели компанией, — сказала Анника. — Какой-то инвестиционной фирмой.
— Да, — кивнул К. — Это так, но их отношения были еще ближе. Филипп Андерссон и Ивонна Нордин были братом и сестрой, точнее, сводными братом и сестрой.
Анника удивленно моргнула.
— Ты шутишь?
— Почему? У большинства людей есть братья и сестры.
— Да, я знала, что у Филиппа Андерссона есть сестра, но не знала, что это Ивонна Нордин. Она раз в месяц навещала его в Кюмле.
— Вот здесь ты ошибаешься, — сказал К. — Ивонна Нордин, или Андерссон, как она звалась до замужества, не очень-то ладила со своим братом. Ну не станешь же ты сажать на всю жизнь в тюрьму человека, в котором души не чаешь.
— Его сестра регулярно его навещала. Мне сказали об этом, когда я там была.
— Что ты имеешь в виду под словом «там»? Ты что, успела побывать и в Кюмле?
Она поерзала на стуле и постаралась уклониться от ответа:
— За что же она на него злилась?
— Это нам еще предстоит выяснить. Но она точно не навещала его в Кюмле. В этом я могу тебя уверить.
Наверное, у него есть еще одна сестра. Когда ты там была?
— В начале недели. Но что тогда можно сказать об отношениях Ивонны с Давидом Линдхольмом? У них была связь?
— Да, несколько лет. Они вместе занимались бизнесом и планировали пожениться, как только заработают достаточно денег. Так, по крайней мере, думала Ивонна.
— Она действительно сделала аборт, причинивший ей душевную травму, от которой она так и не оправилась?
— Давид обещал ей, что они родят другого ребенка, как только он разведется с Юлией.
Анника помолчала.
— Откуда Филипп все это знает, если они не ладили с Ивонной?
К. не ответил.
— И откуда вы знаете, что Ивонна тронулась умом после аборта?
Прежде чем ответить, К. несколько раз качнулся на стуле.
— Наши коллеги из Эребро нашли в доме вещи, которые указывают на это.
— Что, например? Детскую одежду?
— Они нашли комнату.
— Комнату?
— На двери была прибита табличка: «Комната Майи». В этой комнате все было розовым — мебель, обивка, игрушки, одежда. Все это было новенькое, с неснятыми ценниками. У нас не было времени осмотреть все, но там есть письма и дневники, а также подарки — игрушки, которые она дарила мертвому ребенку.
— Это был не ребенок, — напомнила Анника, — это был эмбрион, не способный к самостоятельной жизни. Ее безумие вызвано не потерей плода, а предательством и обманом.
Она на мгновение погрузилась в собственные мысли.
— Правда, надо думать, она была нездорова и до этого, если смогла отрубить руки троим.
— Если, конечно, это сделала она, — с сомнением сказал К.
Они снова замолчали. Анника явственно видела перед собой эту женщину, ее невыразительные черты, печальные глаза.
— Что она сказала, когда ты в первый раз обратилась к ней, спрашивая дорогу? — спросил комиссар.
Анника посмотрела в окно. На улице снова начался снегопад.
— Она сказала, что живет в этом доме уже год, что ее муж умер в канун прошлого Рождества, что у нее собственная компания. Все было правдой, все казалось таким… нормальным. Даже, пожалуй, приятным.
— Никлас Эрнесто Сарко Мартинес не был ей ни мужем, ни даже сожителем. Он был наркоманом, шестеркой. На него повесили всю ответственность, когда компания обанкротилась и они разворовали все имущество. Вот тут-то ему и ввели смертельную дозу героина. Это было как раз в канун прошлого Рождества.
Анника прикусила губу.
— Но если Мартинес был марионеткой, то что там делал Давид?
К. не ответил.
— Я могу понять, почему он управлял компанией вместе с Ивонной. У них была связь, но почему Давид входил в состав советов директоров других компаний? Ты знаешь?
К. сплел пальцы рук и закинул руки за голову.
— Этот человек умер, и мы расследуем не его преступления.
— Думаю, что Давид был преступником, очень опасным, коррумпированным преступником. Все компании, в которых он состоял, за исключением парашютной фирмы, занимались либо отмыванием денег, либо другой криминальной мерзостью. Думаю, что он был своего рода смотрящим, следил за тем, чтобы никто не смог по собственной воле выйти из игры.
— У тебя все? — насмешливо спросил К.
Анника взглянула на часы:
— Мне надо успеть в редакцию. Я еще не вернула машину, которую взяла вчера.
— Да, есть и еще одно, — сказал К. — Мы получили ответ из Англии относительно нескольких вещественных доказательств, найденных на месте пожара. Несколько месяцев назад мы отправили их в английские криминалистические лаборатории. Думаю, результаты будут тебе интересны.
Анника насторожилась. Ей стало трудно дышать.
— В развалинах твоего дома мы нашли кирпич. Криминалисты пришли к выводу, что этим кирпичом разбили окно, чтобы потом без помех бросить в дом бутылку с зажигательной смесью. Британцы смогли обнаружить на кирпиче отпечатки пальцев.
У Анники бешено забилось сердце и мгновенно пересохло в горле.
— Мы смогли идентифицировать эти отпечатки, — продолжил он. — Они принадлежали одной твоей старой знакомой. Ты, я думаю, помнишь Кошечку?
Анника так тяжело сглотнула, что закашляла.
— Кого? Наемную убийцу с Нобелевского банкета? Но… зачем?
— С точки зрения полиции дело о пожаре в твоем доме можно считать закрытым. Поджигателем была Кошечка.
Анника чувствовала себя так, словно ее ударили по голове чем-то тяжелым.
— А я, — сказала она, — думала, что это сделал сосед Гопкинс.
— Я знаю, но ты ошиблась.
— Нет, наверное, это ошибка. Это же не ее стиль. Ты сам говорил, что пожар — это акт мести, преступление, совершенное из ненависти. За что она могла меня ненавидеть?
— Перестань ломать себе голову, — сказал К. — Просто прими как факт, что ты ошиблась. Кроме того, ее поймали благодаря тебе, так что едва ли она могла питать к тебе нежные чувства.
Анника встала, подошла к окну, остановилась и принялась смотреть на кружащиеся снежинки.
— Я часто понимаю все не так, как надо, — сказала она. — На самом деле слишком часто.
К. молчал.
Анника отвернулась от окна и посмотрела на комиссара.
— Но вы уверены, что в ту ночь она была в Швеции?
— Не для протокола, — сказал он.
— Что? — не поняла Анника. — Почему?
Он жестом указал ей на стул для посетителей.
— Садись. Мы молчали об этом в течение полугода. Число посвященных очень и очень ограничено.
— Долго это не продлится. Все в конце концов выползает на свет.
Он громко рассмеялся:
— Ты сильно ошибаешься! Все обстоит как раз наоборот. На свет не выползает почти ничего. Итак, не для протокола?
Анника посмотрела на свои сапоги, села и коротко кивнула.
— Кошечку взяли в Арланде рано утром третьего июня, — сказал К. — Она летела в Москву по подложному русскому паспорту.
Анника сложила руки на груди.
— И что? Ведь вы же каждый день арестовываете преступников, разве не так?
К. улыбнулся.
— Нет, здесь все на самом деле получилось довольно забавно. Она была очень расстроена, когда мы ее взяли. Но не из-за ареста, она расстроилась из-за того, что не сработала капсула, с помощью которой она хотела свести счеты с жизнью.
Анника вскинула брови.
— Да, да, — сказал К. — Она-то думала, что покупает цианистый калий, а ей подсунули тайленол. Обычное, распространенное американское обезболивающее. В Швеции оно называется альведоном или панодилом.
— Да, — оживилась Анника, — это мои любимые таблетки.
— Бывало и раньше, что люди путали тайленол с цианистым калием, но наоборот. В 1982 году в Чикаго умерли семь человек — после того как приняли цианистый калий, думая, что принимают тайленол.
— И что же такого секретного вы обнаружили в Кошечке, раскусившей таблетку от температуры? Почему мы ничего об этом не знаем? Ее должны были взять под стражу, а сейчас уже должен был начаться суд…
К. молчал. Анника, широко раскрыв глаза, уставилась на комиссара.
— Ее не зарегистрировали ни в одном шведском суде. Вы даже не зафиксировали ее арест! Вы просто отдали ее американцам! Вот что вы сделали!
Она встала.
— Вы отправили ее в страну, где до сих пор не отменена смертная казнь! Это нарушение конвенции ООН, той самой, которую вы нарушили, когда ЦРУ забрало человека из аэропорта Броммы…
Комиссар поднял руку.
— Опять ошибка, — сказал он. — Да сядь, ради бога. Вопрос об экстрадиции решался на уровне правительства. Она из Массачусетса, а там нет смертной казни.
Анника села.
— Но в США она есть, — сказала она.
— Да, — согласился К., — в тридцати семи штатах. Но в двенадцати ее нет, включая и Массачусетс. Она получит пожизненный срок, это ясно как божий день. Причем это будет действительно пожизненный срок, а не эта ерунда с восемнадцатью годами.
— Так что в ней все-таки особенного?
— Ну, подумай!
Анника беспомощно покачала головой.
«Это не Гопкинс! Как я могла так ошибаться!»
— Так, значит, он позвонил в пожарную службу? То есть он попытался нас спасти, а не убить?
— Мы обменяли ее, — словно не слыша, сказал К.
Она уставилась на него.
— Мы заключили сделку с американцами и обменяли ее на другого человека.
Она прикрыла глаза, вспомнив оживленный разговор в редакции. В ушах снова зазвучал пронзительный голос Патрика Нильссона.
«Правительство дало янки что-то взамен. Мы должны это узнать. Право нападать на производителей простокваши? Право беспрепятственной посадки для ЦРУ в Бромме?»
В мозгу Анники щелкнуло. Кусочки мозаики встали на место.
— Мы обменяли ее на Виктора Габриэльссона!
— Официально ее арестовало ФБР. Так записано во всех документах. Мы никогда не сможем доказать, что она в ту ночь была в Швеции.
— Итак, убийца полицейского вернулся в родные пенаты. Ты думаешь, это равноценная сделка?
— Это было не мое решение, но это означало, что я должен был возглавить расследование причин пожара в твоем доме.
Она изо всех сил старалась понять, что все это значит.
— Значит, вы подозревали ее с самого начала?
— Да, она была первой в списке.
— Что это значит для меня?
— Как я уже сказал, дело о пожаре можно считать закрытым с полицейской точки зрения. К сожалению, в официальных документах будет значиться, что дело просто прекращено. Мне очень жаль, прости.
— Что? — спросила Анника. — Значит, я так и не буду окончательно освобождена от подозрений?
Он слегка покачал головой, печально глядя в глаза Аннике.
— Но как быть со страховыми деньгами?
— О них ты, наверное, можешь забыть.
Она рассмеялась коротким злым смехом:
— Вы продали мой дом, дом моих детей, всего лишь для того, чтобы умаслить ЦРУ и вернуть домой какого-то убийцу.
Детектив склонил голову набок.
— Это не совсем то, что я говорил.
— Хорошо, но что же мне теперь, по-твоему, делать?
— У тебя остались деньги Дракона?
Она тяжело вздохнула и закрыла глаза.
— Мы с Томасом разделили то, что осталось, и теперь мне едва хватит на двушку в Сёдермальме.
— Тебе придется взять кредит, как делают все, или заключить контракт на наем жилья.
Она снова, на этот раз хрипло, рассмеялась:
— Контракт на наем жилья? Где же я в наше время найду такой контракт?
— Знаешь, у союза полицейских есть в городе недвижимость. Я могу устроить тебе квартиру, если хочешь.
Она посмотрела на него и почувствовала, как разочарование и злость желчной горечью подступают к горлу.
— Господи, это общество становится порочным насквозь.
— Неужели? — широко улыбаясь, спросил комиссар.
Анника вошла в редакцию и первым делом оставила ключи от машины на столе секретаря, довольная, что за столом никого не было и никто не станет ругать ее за запоздалый возврат автомобиля.
Она испытывала странную пустоту, облегчение и одновременно печаль.
На следующей неделе состоится развод — после обязательного полугодового периода раздумий. Она бы с удовольствием его отложила, чтобы спокойно еще раз все обсудить с Томасом, но такой возможности не было, ни он, ни она не предложили такого разговора. Фактически они не разговаривали серьезно и по существу с того летнего вечера, когда Томас ушел, а дом сгорел.
«У меня все пошло криво. Все, что могло пойти не так, пошло не так».
Тем не менее насчет Юлии она не ошиблась.
Она взяла со стенда свежую газету и взглянула на первую полосу. Заголовок кричал: «АЛЕКСАНДР НАЙДЕН ВЧЕРА НОЧЬЮ». Дальше следовала абсолютная классика жанра: «Бабушка в слезах: „Это настоящее чудо!“»
Остальная часть полосы была заполнена фотографией Александра в детском саду. (Спикен едва не взорвался, когда Анника отказалась сфотографировать мальчика на телефон и прислать снимок в редакцию.)
Она пробежала глазами текст под фотографией. Он гласил, что тайна, окружавшая загадочное исчезновение четырехлетнего Александра Линдхольма, наконец раскрыта. Бабушка мальчика Виола Хансен сказала: «У меня нет слов, чтобы выразить, как мы счастливы!»
Далее читателей отсылали к пяти двойным разворотам, включая центральный. Патрик Нильссон написал статьи о смерти Ивонны Нордин и пленении Александра. Информацией Патрика снабдила Анника, которую он в нескольких местах процитировал. Патрик упомянул, что Анника присутствовала на месте события, но не написал о ее активном участии в спасении ребенка. К своему удивлению, Анника нисколько не огорчилась этим обстоятельством, понимая, что могла бы и ошибиться в своих умозаключениях. Эмиль Оскарссон написал статью, в которой подытожил убийство Давида, суд над Юлией и похищение Александра. Блестящую статью. Эмиль был просто находкой для редакции.
Анника сложила газету и положила ее на стенд. Как же она устала! Она пришла в редакцию, чтобы уточнить с Шюманом и Спикеном, что должна написать для завтрашнего номера, и был удивлена, увидев в редакции такую массу сотрудников. Обычно по субботам в редакции было пусто и тихо, но сегодня явно что-то случилось. В редакции было негде упасть яблоку.
— Это все из-за Александра? — спросила Анника, ставя сумку на стол Берит.
— Да, и еще из-за сокращения, — сказала Берит, взглянув на Аннику поверх очков. — Список был обнародован вчера во второй половине дня. Шюман обошел закон о занятости, введя половину сотрудников в состав руководства.
— Старый лис. — Анника села на стул Патрика. — Он и нас с тобой туда ввел?
— Нас нет ни в одном списке. В этом нет никакой необходимости. Мы работаем так давно, что не подпадаем под принцип — увольнять первыми пришедших последними. Так что на нашу долю приключений не выпало.
Анника положила ноги на стол Берит.
— Она собралась уезжать вместе с мальчиком, — сказала Анника. — Еще немного, и она бы это сделала.
— Но ты порезала ей шины, — заметила Берит.
Анника осеклась и внимательно посмотрела на коллегу.
— Откуда ты знаешь? — спросила она. — В газете этого не было.
К безмерному удивлению Анники, Берит вдруг покраснела, чего с ней — насколько помнила Анника — никогда не случалось.
— Мне сказал один человек, — ответила Берит и принялась рыться в документах, выдвинув нижний ящик стола.
— С кем ты разговаривала? С кем-то из полиции?
Берит откашлялась и вытащила из ящика какую-то бумажку.
— Да, я говорила с К.
Анника удивленно вскинула брови:
— С К.? Но я только что была у него…
«Мне небезразличны репортеры вечерних газет. Во всяком случае, некоторые из них…»
Анника вдруг все поняла. У нее перехватило дыхание.
— Это был К.! — сказала она. — У тебя был роман с К…
— Ты не могла сказать это чуть громче? — сдавленным голосом спросила Берит.
— Господи, а я-то думала, что он голубой!
Берит удивленно посмотрела на Аннику и сняла очки.
— Это имеет какое-то значение?
Анника во все глаза смотрела на коллегу, на ее седину, на морщинистую шею и попыталась представить себе, как она целуется с комиссаром К…
— О, — сказала она, — ты знаешь, он красив.
— Он к тому же очень хорош в постели. — Берит надела очки и снова уставилась в компьютер.
— Видели? Я стал членом правления! — сказал подошедший Патрик Нильссон, держа в руке список.
Анника сняла ноги со стола и подхватила сумку.
— Мои поздравления, — сказала она.
Лицо Патрика сияло от гордости, когда он обернулся и увидел Роню, молодую стажерку, которая выходила из редакции, неся с собой коробку с вещами.
— Как дела, Роня?
— Мне наплевать, — сказала девушка, вскинув голову. — Я буду независимой журналисткой. Я еду в Дарфур, буду писать о войне. Это на самом деле важно!
— В отличие от той ерунды, которой мы здесь занимаемся? — с сарказмом спросил Патрик.
Роня остановилась и вздернула подбородок.
— Там на самом деле речь идет о жизни и смерти.
— Чего никогда не бывает в Швеции? — поинтересовалась Анника.
Роня резко повернулась на каблуках и вышла, не сказав больше ни слова, оставив их сидеть на своих толстых задницах в фальшивой уверенности, что их положение лучше и надежнее, чем ее.
Анника вдруг испытала отчаянный стыд, вспомнив, как неуверенно она чувствовала себя, когда была стажеркой.
— Слушай, скажи мне вот что, — обратился к ней Патрик. — Кто сказал тебе про Ивонну Нордин? Кто сказал, что ее собираются арестовать?
Анника посмотрела на молодого человека, который на самом деле был на год старше ее, на его пытливые глаза и вкрадчивую улыбку, на его непробиваемую самоуверенность и почувствовала себя тысячелетней старухой.
— У меня есть источник, — сказала она. — По-настоящему хороший источник.
Она пошла к Спикену узнать, что от нее требуется.
День сменился вечером, когда Анника закончила статью. Это был весьма туманный отчет об основаниях и мотивах, руководивших действиями Ивонны Нордин, отчет без ссылок на какие-либо источники. Она понимала, что статья получилась жидковатой, но не стала упоминать в ней Нину, Юлию, Давида и даже Филиппа Андерссона. Она пользовалась только теми фактами, которые можно было проверить: Ивонна владела компанией совместно с Давидом, она хотела прочных отношений с ним и настаивала на разводе Давида с Юлией, она, возможно, виновна и в других насильственных преступлениях. Анника написала также о том, что полиция расследует возможную связь Ивонны с тройным преступлением на Санкт-Паульсгатан, о том, что Филипп Андерссон подает апелляцию в Верховный суд (Анника даже привела номер дела и другие объективные факты).
Она отправила статью на сервер газеты, выключила компьютер, закрыла его и положила в сумку. Проходя мимо кабинета Шюмана, она увидела, что главный редактор сидит в кресле и бездумно раскачивается взад и вперед.
Вид у него был измученный. Эта осень состарила его на добрый десяток лет.
«Сколько он еще выдержит? Ему ведь уже под шестьдесят».
Она постучалась, и Шюман вздрогнул. Наверное, был глубоко погружен в свои мысли. Он поднял голову и жестом пригласил Аннику войти. Она села напротив него.
— Могу предположить, что сейчас последуют извинения, — сказал он.
Анника покачала головой:
— Не сейчас. Я уже сыта ими по горло. Как ты себя чувствуешь?
Этот вопрос сорвался с ее губ неожиданно для нее самой. Шюман тяжело вздохнул.
— Эти сокращения меня едва не доконали, — сказал он.
Он молча окинул взглядом свою редакцию — репортеров, компьютеры, радиостудии, редакторов интернет-издания. За окнами стало темно. Короткий день сменился длинной ветреной декабрьской ночью.
— Я люблю эту газету, — произнес он наконец. — Никогда не думал, что это скажу, но это правда. Я понимаю, что мы часто ошибаемся, а подчас слишком далеко заходим, часто мы оскорбляем и подставляем людей, выставляем их в ужасном свете, но мы все же выполняем очень важную функцию. Без нас демократия стала бы очень хрупкой. Без нас общество стало бы намного опаснее и грубее.
Анника медленно кивнула.
— Хотелось бы верить, — сказала она, — но я в этом не убеждена.
— Ты хорошо поработала вчера.
— Да нет, — отмахнулась Анника. — Я же ничего не написала. Я даже отказалась прислать фотографию Александра.
— Я имею в виду другое.
— Это очень грязное дело, — сказала Анника. — Я даже не знаю, как это все сложится в единую картину. У всех вовлеченных в это дело были свои мотивы, свои оправдания. Может быть, все они виновны, причем не только в том, в чем их обвиняют или находят виновными…
Андерс Шюман снова вздохнул.
— Мне пора домой, — сказал он.
— Мне тоже.
— Хочешь, я тебя подвезу?
Она секунду поколебалась.
— Да, пожалуйста.
Они встали, главный редактор выключил свет и, не потрудившись запереть кабинет, вышел вслед за Анникой в помещение редакции. По лестнице они спустились в гараж, к машине Шюмана.
— Почему ты всегда думала, что она невиновна? — спросил он, когда они выехали на Меларстранд.
Анника решила сказать правду:
— Я просто отождествила ее с собой. Если она невиновна, то и я тоже.
— Ты разговаривала с полицейскими о пожаре? К каким выводам они пришли?
Анника сглотнула.
— Нет, не разговаривала, — сказала она и отвернулась к окну.
Шюман высадил ее на автобусной остановке на мосту Мункброн.
— Но тебе все равно надо подыскать приличную квартиру, — сказал он.
— Я знаю, — сказала Анника, вышла из машины и закрыла дверь.
