Часть вторая
НОЯБРЬ
www.quälspressen.se
ЮЛИИ ЛИНДХОЛЬМ ПРЕДЪЯВЛЕНО ОБВИНЕНИЕ В ДВОЙНОМ УБИЙСТВЕ
Прокурор требует пожизненного заключения
Обновлено 15 ноября в 9.54.
Дело об убийстве полицейского комиссара Давида Линдхольма близится к завершению.
Вчера жене Линдхольма Юлии было предъявлено обвинение в двух убийствах и похищении, совершенном особо жестоким способом. Обвинение было предъявлено в городском суде Стокгольма.
Согласно заявлению прокурора Ангелы Нильссон, Юлия Линдхольм 3 июня сего года, рано утром, застрелила своего мужа. В течение нескольких предыдущих дней она похитила, убила своего четырехлетнего сына Александра и спрятала его тело.
Результаты психиатрического исследования конфиденциальны, но опубликованная их часть указывает на то, что Юлия Линдхольм действительно страдает психическим расстройством, но оно недостаточно тяжелое для того, чтобы приговорить ее к принудительному лечению.
«Учитывая жестокость содеянного, а также беззащитность и уязвимость жертв, единственной адекватной мерой наказания в данном случае является пожизненный тюремный срок». Так заявила прокурор Ангела Нильссон газете www.quälspressen.se.
Расследование надолго затянулось из-за необходимости проведения детального психиатрического обследования и большого объема работы для криминалистической лаборатории.
Один источник в правоохранительных органах указывал, будто следователи ожидали, что Юлия Линдхольм признается, где она спрятала тело убитого ею Александра.
«В наше время допустимо привлекать подозреваемых в убийстве к суду даже в тех случаях, когда не удается обнаружить труп». Это заявил нашей газете профессор криминологии Хампус Лагербек. Такой взгляд, считает профессор, подтверждается делом Томаса Квика.
Адвокат Юлии Линдхольм Матс Леннстрём опротестовал решение о передаче дела в суд.
«В том, что касается убийства Александра, мы не имеем ни свидетелей, ни внятной версии случившегося, ни криминалистических доказательств. Я буду просить о том, чтобы эта часть была опущена в обвинительном заключении».
Судебные заседания начнутся 22 ноября в 10 часов утра в Стокгольмском городском суде.
Понедельник,
15 НОЯБРЯ
Дождь постепенно перешел в первый зимний снегопад. Снежинки таяли, едва успев коснуться асфальта, и в углублениях появлялись грязные серые лужицы.
Нина застегнула молнию до подбородка и сунула руки в карманы куртки.
«При такой погоде сегодня будет масса дорожных происшествий».
Не вынимая руки из кармана, она посмотрела на часы. На дежурство ей заступать в 16.00.
«Времени еще вагон».
Она вдруг поняла, что у нее стучат зубы. «Это от холода, всего лишь от холода».
Бергсгатан круто поднималась в гору от улицы Шееле до парка Кронеберг. Вход в полицейское управление, находившееся в доме номер 52, был как раз на середине этого холма, и Нина надеялась, что от этого подъема она не выбьется из сил.
«Ветер дует прямо в лицо, и я немного напряжена».
Она не виделась с Юлией почти полгода, с той жуткой встречи в камере. Потом Юлию оставили под стражей. К ней не пускали посторонних посетителей, но от Хольгера Нина знала, что Юлия все время находилась либо в психиатрической клинике, либо в больничном крыле тюрьмы. Посещения были запрещены даже для близких родственников.
— Они пытаются устроить для нее публичную порку? — недоумевал Хольгер.
— Не знаю, — ответила ему Нина. — Может быть.
Но теперь ограничения сняли, так как обвинение было предъявлено, а данные предварительного следствия обнародованы. Были сохранены в тайне только выводы психиатрического обследования, но Нина видела их благодаря Хольгеру.
— Я пришла на посещение к Юлии Линдхольм, — сказала Нина в приемной тому же охраннику, что и в прошлый раз.
Он так же недовольно сложил губы и исчез в своей комнате, оставив Нину потеть в жарко натопленном помещении.
Надзирательница, на этот раз другая, провела Нину в лифт, а затем в обычную комнату свиданий на шестом этаже, примыкавшую к женскому отделению тюрьмы. В комнате не было окон — только стол, два стула и жестяная пепельница.
— Подождите здесь. Мы сейчас приведем заключенную, — сказала надзирательница, закрывая за собой дверь.
Нина села на один из стульев.
В прохладной комнате пахло сыростью и табачным дымом.
«Пахнет только сигаретным дымом и ничем больше».
Серовато-белые стены давили со всех сторон. Тусклая, мигающая под потолком лампа слабо освещала помещение. Нина сплела пальцы лежавших на коленях рук.
«Юлия провела здесь пять с половиной месяцев, а я нервничаю, просидев четыре минуты, и притом что я психически здорова».
Проведенное согласно параграфу седьмому закона о следствии медицинское обследование выявило, что после совершения преступления Юлия находилась в состоянии тяжелого душевного расстройства. Для установления диагноза потребовалось тщательное криминологически-психиатрическое исследование. Обследование было проведено в августе специалистами судебно-медицинского института.
«Интересно, как Хольгер сумел достать заключение. Наверное, через адвоката…»
Дверь открылась, и свет из расположенного в коридоре окна превратил появившуюся на пороге фигуру в безликую тень.
Нина встала.
Юлия вошла в комнату свиданий. Глаза ее были влажны, волосы завязаны в хвост. Она выглядела старше и одновременно моложе своих лет — из-за отсутствия косметики и угловатых плеч.
— Нина, — удивленно произнесла Юлия. — Что ты здесь делаешь?
Нина посмотрела на вошедшую вслед за Юлией надзирательницу.
— Большое спасибо. Я позвоню, как только мы закончим.
Женщина вышла, закрыла и заперла дверь.
— Юлия, — сказала Нина и обняла подругу. — Я так рада тебя видеть.
Юлия не ответила на объятие, продолжая держать руки вдоль тела.
— Зачем ты пришла?
— Были опубликованы данные предварительного следствия, — ответила Нина, сделав шаг назад, — поэтому начальство разрешило посещения и я наконец смогла тебя навестить. Как ты себя чувствуешь?
Юлия отвернулась, подошла к стене и провела пальцем по шероховатой поверхности.
— Твердый железобетон, — сказала она. — Каждое помещение в тюрьме — это отдельный каменный модуль, огнеупорная ячейка.
Она подошла к другой стене, провела пальцем по трещине.
— Это здание было построено в 1975 году, но раньше на этом месте тоже была тюрьма. Она стояла с 1252 года. Ее построил, наверное, ярл Биргер.
Она ненадолго обернулась к Нине, а потом снова углубилась в изучение стен.
— Площадь Кронебергского замка 161 тысяча квадратных метров. Последний раз его расширяли в 2005 году.
Она повернулась лицом к Нине.
— Когда все это кончится, я поступлю в архитектурное училище. Едва ли я вернусь на службу в полицию.
Она улыбнулась вымученной мимолетной улыбкой.
Нина посмотрела подруге в глаза.
«Да, теперь все в порядке. Свет горит, и хозяева дома».
Она облегченно улыбнулась в ответ.
— Это даже хорошо — сменить род деятельности.
— Но ты до сих пор служишь?
Юлия села за стол, взяла в руку пепельницу, перевернула ее и принялась рассматривать дно.
— Да, сегодня я заступаю в четыре часа. Если погода не изменится, нас ждет куча мелких ДТП.
— Командует по-прежнему Петтерссон?
— Нет, Пелле Сисулу, — ответила Нина. — Как ты себя чувствуешь?
Юлия пожала плечами и заглянула в пепельницу.
— Было бы хорошо вырваться отсюда. Квартира все еще за мной. Папа за нее платит…
Нина почувствовала, как по спине пробежал неприятный холодок.
— Так ты думаешь, что тебя признают невиновной?
Юлия подняла голову и оставила пепельницу в покое.
— Конечно, — ответила она. — В полицейской академии меня научили, что наша система юстиции работает. Я понимаю, что они должны были держать меня в тюрьме во время предварительного следствия, и если честно, то это хорошо, особенно если учесть, что ту ведьму до сих пор не поймали. Если бы меня не посадили, то она убила бы и меня.
У Нины упало сердце.
— Так ты думаешь, что после суда тебя отпустят домой?
Юлия на мгновение прикрыла веками большие голубые глаза.
— Но куда же еще мне идти?
Нина придвинула стул к столу, склонилась вперед и взяла Юлию за руку.
— Юлия, — сказала она, — ты виделась с адвокатом? Он навещал тебя во время предварительного следствия?
Юлия, удивленно раскрыв глаза, покачала головой.
«Адвокат совершенное ничтожество! Это халатность, что он не проинформировал подзащитную о сути выдвинутых против нее обвинений».
— Следствие показало, что ты страдала раздвоением личности, — сказала Нина. — Ты знаешь, что это такое?
Юлия недоуменно уставилась на подругу.
— Это еще называют расщеплением личности. Это психиатрическое расстройство, при котором в душе человека уживаются сразу несколько личностей.
— Это шизофрения? — недоверчиво спросила Юлия.
— Нет, расщепление личности, — сказала Нина. — Это психотическое состояние, когда разные личности данного человека действуют независимо друг от друга. Это бывает, когда мозг пытается справиться с последствиями психической травмы. При необходимости побеждает альтернативная личность.
— Нет, этого не было, — сказала Юлия. — Это не мой случай. Была другая женщина, злодейка.
Нина кивнула и слегка сжала руку Юлии.
— Да, конечно, — сказала она. — Я понимаю.
— Нет! — воскликнула Юлия и отняла руку. — Ты ничего не понимаешь. Там была другая женщина, и она увела Александра.
— И куда, как ты думаешь, она могла его увезти?
— Откуда я могу это знать? Если бы я знала, то поехала бы и забрала его!
Нина заставила себя говорить спокойно и рассудительно.
— На полу нашли следы крови, — сказала она. — Анализ ДНК показал, что это была кровь Александра.
Юлия встала и уставилась на Нину пылающим взглядом.
— Ты мне не веришь? — спросила она. — Ты думаешь, что я ранила Александра? Что я потом стреляла в Давида?
Нина тоже встала.
— Думаю, тебе не стоит рассчитывать на оправдание, — сказала она. — Доказательства очень весомые. Ты была на месте преступления в невменяемом состоянии, твой табельный пистолет был использован как орудие убийства, на нем обнаружены отпечатки твоих пальцев…
Юлия нажала кнопку звонка, чтобы закончить свидание.
— Если я невменяема, — сказала она, — то это значит, что меня отправят на лечение, и через год я окажусь на свободе.
— Не думаю, что ты можешь на это рассчитывать, — покачала головой Нина. — Судебно-психиатрическая экспертиза показала, что ты совершила преступление в состоянии временного умопомрачения, что не избавляет тебя от приговора к тюремному заключению.
Юлия посмотрела на нее такими невинными голубыми глазами, что Нине стало стыдно.
— Я еще навещу тебя, — сказала она. — Я буду с тобой, и мне не важно, что ты натворила на самом деле.
Дверь открылась, Юлия направилась к выходу и, не обернувшись, вышла в коридор.
* * *
Результаты предварительного следствия были разочаровывающими, если не сказать — провальными.
Анника, Берит Хамрин и Патрик Нильссон сидели за столом в отделе криминальной хроники и все больше мрачнели, читая сообщения о результатах следствия. В редакции было тихо. Люди наконец поняли, что из помещения все время ведется вещание, и перестали громко перекликаться, как это было раньше. Все телевизоры были приглушены, а слушать радио можно было только через наушники.
— Как будем делиться? — спросила Берит.
— Я могу взять на себя К., — живо откликнулся Патрик.
Анника не виделась с комиссаром К. с июля. В голове ее крепко засел страх, что он может в любую минуту позвонить или, того хуже, раздастся стук в дверь и кто-нибудь скажет: «Тебя официально подозревают…» Она не знала, как продвигается следствие по делу о поджоге, и не хотела знать, надеясь, что либо прекратят дело, либо снимут с нее все подозрения.
— Звони ему, я не собираюсь вмешиваться, — сказала Анника, стараясь не выказывать эмоций.
— Чем ты можешь помешать? — удивился Патрик.
— Это хорошая мысль — пощупать полицию, — заметила Берит. — Я могу кое-что разнюхать в институте судебно-психиатрической экспертизы. Может быть, удастся что-нибудь узнать о результатах психиатрического обследования.
— Я могу поговорить с адвокатом, постараюсь взять у него интервью, — предложила Анника.
Патрик фыркнул.
— Желаю удачи, — сказал он, и Анника вдруг разозлилась.
— Надо не забыть и жертву, — сказала Берит. — Мы, конечно, много писали о Давиде Линдхольме летом, но, видимо, настало время обновить материал.
— Я могу это сделать, — сказал Патрик.
Анника положила ручку на стол.
— Можно я вам помешаю?
Все трое подняли голову. На них выжидающе смотрела Ева-Бритт Квист.
— О, вот и наша спасительница от газетного дракона, — рассмеялся Патрик. — Чем можем служить?
— Завтра в два часа состоится общее собрание за столом дневных корреспондентов. Явка обязательна. Речь пойдет о нашем будущем.
Она повернулась и исчезла в дебрях редакции.
— Как поступим с судом? — сказала Берит, сняла очки и по очереди посмотрела на коллег.
— У меня дети, — поспешила отказаться Анника.
Она только недавно отсидела целую неделю на суде над Нобелевским убийцей. Вердикт был вынесен на прошлой неделе — пожизненное заключение, и у Анники не было ни малейшего желания выслушивать все эти юридические формальности, из которых никто не узнает ничего нового.
— Я проанализирую суд.
— Не сомневаюсь, что у тебя это получится, — сказала Берит, — но не собирался ли Шёландер заняться этим? Что скажешь по поводу обновления сайта?
Патрик угрюмо буркнул что-то насчет того, что политическим обозревателям не стоит совать нос в криминальную хронику.
— Если ты напишешь резюме новостей печатной версии, то я смогу дать фон и привести факты, — сказала Анника, обращаясь к Берит.
— У вас утренние кофейные посиделки? — спросил подошедший Спикен и бросил на стол Берит распечатку.
— Что это? — спросил Патрик, проворно схватив листок.
— Убийца полицейского на свободе, — сказал Спикен. — Виктор Габриэльссон летит в Арланду. Министерство иностранных дел наконец смогло вызволить его. Не думал, что им удастся это сделать.
— Вот черт, — сказал Патрик, раскрасневшись. — Мы знаем, когда приземлится самолет?
Мелкий шведский гангстер Виктор Габриэльссон стал притчей во языцех за последние десять лет. На основании сомнительных улик он был приговорен американским судом к пятидесяти годам тюрьмы за соучастие в убийстве полицейского в пригороде Нью-Йорка. Он провел в заключении восемнадцать лет и все время добивался права отбывать срок в Швеции.
— Господи, сколько же в завтрашнем номере будет убийц полицейских, — заметила Анника. — Как бы их не перепутать?
— Эти случаи очень разные, — наставительно произнес Патрик. — Один произошел в США, другой у нас, в Швеции.
— Самолет взлетел в аэропорту Логан в Бостоне пять часов назад, — поделился информацией Спикен.
— Мы стартуем, — сказал Патрик и выразительно посмотрел в сторону отдела фотографий.
— Так как нам быть с материалами о Давиде Линдхольме? — с невинным видом поинтересовалась Анника.
— Но ты же справишься с этим? — великодушно произнес Патрик, надевая плащ и делая отчаянные знаки фотографу.
Патрик выбежал из редакции, и стало очень тихо. Берит и Анника посмотрели друг на друга.
— Не будь к нему слишком строга, — сказала Берит. — Он молод и полон энтузиазма.
— В самом деле? — язвительно спросила Анника. — Между прочим, он на год старше меня.
Берит рассмеялась.
— Ну, значит, он просто выглядит как сущее дитя. Ты напишешь о Давиде?
Анника криво усмехнулась.
— Если честно, то Давид интересует меня гораздо больше, чем Виктор Габриэльссон, но я уже пыталась напечатать материалы о темном прошлом Давида и наткнулась на глухую стену. Как ты думаешь, Юлию Линдхольм могут признать невиновной?
Берит удивленно взглянула на Аннику поверх очков.
— Ни малейшего шанса, — сказала она. — Даже самого крошечного.
Анника сбросила ноги на пол, подняла с пола сумку и направилась в отдел дневной смены. Поставив на стол свой подержанный ноутбук, она вышла в Интернет. Некоторое время она сидела за столом, оглядывая редакцию.
Ева-Бритт Квист обосновалась в стеклянном кабинете Андерса Шюмана и что-то говорила, отчаянно жестикулируя. Впрочем, этим она занималась практически все время. Шюман, откинувшись на спинку кресла, устало и обескураженно смотрел на Еву. Все последнее время он целыми днями только этим и занимался — выслушивал Еву-Бритт Квист.
После летних отпусков руководство газеты объявило, что грядут серьезные сокращения, в основном в составе редакций. Новость произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Журналисты несколько дней были в панике. Как это ни странно, главный редактор не ударил и пальцем о палец, чтобы успокоить нервничавших людей. Он дал полную волю профсоюзу и не пресекал слухов. В результате в редакции воцарился полный хаос. На одном из профсоюзных собраний, где она председательствовала, Ева даже расплакалась — не потому, что ей что-то угрожало — как представителю профсоюза, ей вообще ничего не грозило, — а потому, что переживала за коллектив.
Спикен наконец потерял терпение и рявкнул на подчиненных, сказав, что если они не возьмут себя в руки и не придумают пару удачных заголовков, то газету надо не сокращать, а закрывать к чертовой матери, и немедленно. После этого разноса редакторы, корреспонденты, фотографы и системные администраторы нехотя вернулись к своим компьютерам и принялись за работу.
— Какая суматоха из-за того лишь, что некоторые из нас очень легкомысленно относятся к будущему, — философски заметил Спикен, взгромоздив ноги на стол и откусив изрядный кусок аппетитной пиццы.
— Ты перестал соблюдать диету? — изумилась Анника, но в ответ Спикен лишь ткнул в ее сторону жирным пальцем.
Обстановка в редакции стабилизировалась, но люди стали более энергичными, более сосредоточенными, более собранными, и Аннике это даже нравилось.
«Меньше болтовни и больше дела».
Сама она никогда не принимала участие в совместных развлекательных мероприятиях типа турниров по кеглям, или вечеринок по случаю дней рождения сотрудников, или других якобы веселых совместных мероприятий с коллегами.
Теперь весь этот бред, кажется, окончательно канул в Лету.
«Превосходно! Оставьте меня в покое и дайте работать».
Впервые за несколько лет она получила возможность работать полный день осенью, по крайней мере в те дни, когда Томас забирал детей. Чувство пустоты она восполняла статьями о постепенном упадке социальных служб в ленных советах, а также о случаях дискриминации при рассмотрении дел в Шведском суде по трудовым спорам.
— Ты должна благодарить судьбу за хаос в редакции, — сказал ей Спикен, когда она представила ему статью о девяти случаях в суде по трудовым спорам, когда судьи постановили, что женщины могут получать меньшую плату за равный труд, так как ниже ценятся на рынке труда.
— Поверь мне, — сказала Анника, — я и в самом деле очень ей благодарна.
Без паралича, поразившего редакцию, она ни за что не получила бы столько места в газете, но, когда альтернативой были пустые полосы, годились даже феминистские статьи.
Нет, Анника ничего не имела против камня, брошенного в это стоячее болото.
Если ее уволят, пусть уволят, но Анника считала это маловероятным. Она работала в газете без малого десять лет и, скорее всего, уцелеет, если увольнения будут соответствовать трудовому законодательству. Закон о защите занятости, столь любимый профсоюзами, был основан на максиме — пришедших последними надо увольнять первыми.
Если вопрос об увольнениях будет решать Шюман, то ей, скорее всего, тоже ничего не угрожало. Если бы он хотел, то давно бы ее уволил.
Но группа молодых, напористых репортеров во главе с Патриком Нильссоном вдруг поняла, что оказалась в опасной зоне, и эти люди решили стать незаменимыми. Их неуемные амбиции незаменимыми их не сделали, но зато сделали невыносимыми.
«Единственный минус сокращения штатов».
Она вздохнула и открыла телефонную книгу. Надо было найти телефон адвоката Юлии, Матса Леннстрёма из адвокатской конторы Кварнстенена. До Анники номер запрашивали восемь раз подряд. Видимо, все репортеры Швеции горели желанием побеседовать с господином Леннстрёмом. Анника дозвонилась до секретаря, которая сказала ей, что адвокат в суде и будет в конторе не раньше завтрашнего утра.
И на том спасибо.
Она крутанулась на стуле, раздраженно подумав, что Патрик оказался прав в своем ироническом напутствии.
Потерпев фиаско с адвокатом, она отправилась в архив газеты искать статьи, написанные о Давиде Линдхольме сразу после его смерти.
Анника наткнулась на описания героических деяний, на хвалы Кристера Бюре и Хампуса Лагербека, профессора полицейской академии. Попыталась дозвониться обоим — в стокгольмскую полицию и академию соответственно — и оставила сообщение с просьбой при желании связаться с ней.
Потом она снова перечитала материалы об удивительных подвигах, совершенных легендарным полицейским на благо общества. Освобождение заложников в Мальмё, разгадка нападения на инкассаторов…
Это было все.
«Не может быть? Это что, все его героические подвиги?»
Она повторила попытку, расширив область поиска:
«давид линдхольм достижения* преступный мир* искать».
Масса ссылок и ни одного нового героического деяния. Вместо этого она нашла статью о полицейских офицерах, работавших негласно. В конце был упомянут и Давид Линдхольм. Он был назван как офицер, имевший обширные связи в преступном мире и выступавший посредником на стороне людей, желавших покончить с прошлым; он был как бы связующим звеном между двумя мирами.
Анника отодвинула компьютер и задумалась.
Тиммо Койвисто утверждал, что Давид Линдхольм работал на наркомафию.
Правда ли это? Нет ли других объяснений нападения на него?
Насколько хорошо умел Давид Линдхольм соблюдать равновесие между добром и злом? Что думали в преступном мире о его двойной игре?
Она снова просмотрела архив, чтобы узнать судьбу террориста из Мальмё.
После нескольких неудачных попыток она нашла наконец статью в «Свенска дагбладет», где было сказано, что апелляционный суд утвердил приговор городского суда.
Тот человек был приговорен к пожизненному заключению за покушение на убийство, за похищение и вымогательство при отягчающих обстоятельствах и за угрозы убийства.
«Пожизненное? Вот как! Не такие уж, видно, были они друзья с Давидом Линдхольмом!»
Она позвонила в городской суд Мальмё и попросила прислать ей копию приговора.
Потом поискала сведения об американце, который рассказал о налете на инкассаторов в Боткирке, но ничего не нашла.
Подперев рукой подбородок, Анника бесцельно уставилась на экран.
Как же тогда получилось, что информация об этом американце просочилась в прессу? Если какой-то представитель преступного мира вдруг начинает говорить, то его слова становятся достоянием всех СМИ.
«Это что-то сверхъестественное».
Зачем Давид Линдхольм рассказал, что добыл информацию о нападении на инкассаторов именно у этого заключенного? Правда ли это? И если да, то действительно ли Давид сделал эту информацию доступной?
«И что потом случилось с этим американцем?»
Она даже не знает его имени.
Анника вошла на сайт национальной организации исполнения наказаний и нашла там номер телефона тюрьмы Тидахольм. Дозвонилась до дежурного и попросила связать ее с офицером по связям с прессой, и ее перенаправили в канцелярию.
— Наш пресс-секретарь уже ушел домой, рабочий день кончился, — ответил ей один из надзирателей.
— Какой стыд, — преувеличенно огорчилась Анника. — Значит, мы можем неправильно это осветить в завтрашнем выпуске.
— Что? — не понял надзиратель.
— Речь идет об одном американском уголовнике, который отбывает у вас пожизненное заключение. Он был когда-то дружен с Давидом Линдхольмом. Тебе наверняка знакомо это имя. Завтра в газете будет напечатана статья о нем, и мне хотелось проверить, верны ли наши сведения, так как это дело кажется мне весьма странным…
— Но его сейчас здесь нет, — повторил надзиратель.
— Кого, представителя по связям с прессой?
— Нет, американца.
Анника несколько мгновений молчала, переваривая услышанное.
— Вот видишь! Я так и знала. Журналист, который писал эту статью, все неправильно понял. Он написал, что этот американец все еще сидит в Тидахольме.
— Нет, не сидит. Его перевели сразу после несчастного случая.
«Несчастного случая?»
— Ну конечно же! — воскликнула Анника. — Естественно, после этого он к вам уже не вернулся.
— Кроме того, я не стал бы употреблять выражение «дружен». Давид Линдхольм был его, так сказать, опекуном, а это большая разница.
— Да, да, опекуном, — согласилась Анника, записав это слово. — Верно.
— О чем эта статья? — спросил надзиратель, и в его голосе послышались нотки проснувшейся подозрительности.
— Это одна из серии статей о преступниках, отбывающих пожизненное заключение, — ответила Анника, — но мне кажется, что ее публикацию следует отложить и проверить все факты. Где теперь этот американец?
Она закрыла глаза и затаила дыхание.
— Позвони завтра нашему пресс-секретарю, — ответил надзиратель и положил трубку.
Ну что ж, это лучше, чем ничего!
«С американцем что-то случилось, и его перевели в другое место. Насколько он был рад такому переводу?»
Прошлое Давида Линдхольма надо раскопать как можно глубже. Надо перевернуть все оставленные им камни.
Она посмотрела на часы и решила, что ей пора поесть.
Она надела куртку и вышла на улицу.
Томас сидел за столом в кабинете на четвертом этаже правительственного здания в Розенбаде и смотрел на Фредсгатан. Шел снег. Снежинки ударялись о стекло, отскакивали и падали на подоконник. По тротуару спешили люди — они кутались в поднятые воротники, прятали лица от колючего снега.
Вид не вдохновлял.
Томас вздохнул, посмотрел на часы и еще раз проверил, что служебная записка и выписка сложены в нужную папку.
Задача оценки стоимости отмены пожизненного заключения оказалась сложнее, чем он себе представлял. И дело не в том, что вычисления и расчеты были сложны — в них-то как раз не было ничего трудного, все упиралось в политические аспекты проблемы…
Зажужжавший селектор заставил Томаса вскочить.
— Томас, куда ты запропастился? Я сижу здесь и жду, как старая дева.
«Ты думаешь, я бездельничаю?»
Он выпрямился и, нажав кнопку, ответил шефу:
— Я думал, ты дашь мне знать, когда освободишься.
— «Освободишься»! — передразнил его шеф. — У меня нет свободного времени. Я тебя жду.
Томас встал, оправил пиджак, проверил, застегнута ли верхняя пуговица рубашки, и, взяв папку, направился по коридору в кабинет Пера Крамне.
— Так, скажи, что тебя больше всего тревожит, — сказал помощник статс-секретаря, указывая на стул и закатывая рукава белой рубашки.
— Дело оказалось немного проблематичным, — ответил Томас, выдвигая стул из-под стола. — Не знаю, удастся ли нам добиться отмены пожизненного срока при тех проволочках и оттяжках, с которыми мы постоянно сталкиваемся.
— Конечно, удастся, — сказал Крамне, расхаживая по кабинету и потягиваясь. — Ничто теперь не длится пожизненно. Почему тюремные сроки должны быть исключением?
Томас распрямил спину и положил на стол папку.
«Это будет нелегко».
— Я особо продумал форму запроса, — сказал он, кладя ногу на ногу.
Крамне остановился у окна и посмотрел на воду Риддафьердена.
— Я хотел сказать, что мы должны забыть и о браке, — пояснил он. — Если он длится пожизненно, то я уже прожил три жизни — пока. Должен добавить…
«Он не хочет слушать».
— Ты хочешь еще раз жениться? — спросил Томас, сдвинув папку немного в сторону.
Крамне вздохнул, повернулся к Томасу и сел на свой стул.
— Занятость и работа — это еще один пункт, который мы можем смело изъять из списка пожизненных вещей. Теперь никто не работает на одном месте от колыбели до могилы, как раньше. Теперь люди меняют не работодателей, они меняют профессии, иногда по нескольку раз в течение жизни.
Томас кивнул и нащупал в кармане ручку.
— Далее, вычеркиваем из списка друзей, — продолжал помощник статс-секретаря. — Мы перестаем общаться с родными братьями и сестрами…
— Дети, — перебил его Томас, вытащив из кармана и приготовив ручку.
— Что? — спросил Крамне.
— Дети — это на всю жизнь, — уточнил Томас. — Нельзя перестать быть родителем.
Крамне взял в руку служебную записку.
— Может быть, перестанем даром тратить деньги налогоплательщиков и займемся делом?
Томас негромко кашлянул.
— Директивы, — сказал он, вынимая из папки документы. — В директивах недвусмысленно сказано, что стоимость системы криминальной юстиции не должна возрасти от отмены пожизненного срока. Но мои расчеты показывают, что стоимость взлетит под небеса.
— Нельзя ли конкретнее? — сказал начальник отдела, откинувшись на спинку стула.
— Подоплеку ты, конечно, знаешь. Самый длительный фиксированный срок заключения — десять лет. Заключенные, приговоренные к пожизненному заключению, в среднем проводят в тюрьме двадцать лет и шесть месяцев, по условиям приговора. Если учесть, что они выходят на свободу по отбытии двух третей реального срока, то в среднем они сидят четырнадцать лет. Если мы отменим пожизненное заключение, то новый максимальный срок для убийств будет между двадцатью одним и двадцатью пятью годами, вероятно, ближе к последнему сроку, а это означает, что разница между максимальным сроком и следующим по убыванию составит пятнадцать лет. Это не имеет смысла, потому что в таком случае открывается путь к ужесточению более мягких приговоров. Современная тенденция к ужесточению проявится более отчетливо, и эту возможность будут использовать все чаще…
— Это всего лишь твои спекуляции, — возразил Крамне.
Томас тяжело вздохнул:
— Вовсе нет. Я обсуждал этот вопрос с тремя профессорами по уголовному праву, с пятью экспертами из совета по профилактике преступности и конечно же с политическими группировками…
— И что они говорят?
— В течение трех лет нормативы приговоров повысятся таким образом, что мы будем иметь массу приговоров сроком в двенадцать, тринадцать лет… Опыт других стран показывает, что установленные сроки наказания увеличиваются, когда пожизненное заключение отменяют в пользу увеличения фиксированных сроков наказания. Когда мы в следующий раз будем приговаривать к тюремному заключению серийного насильника, он получит восемнадцать лет…
— И что? — перебил руководитель отдела. — Ты государственный служащий. Сейчас занимаешься политическими рассуждениями, но это не входит в твои обязанности.
Крамне, как всегда, говорил с вкрадчивой вежливостью, но слова были жесткими, вопреки обыкновению.
— Это не политические рассуждения, — возразил Томас. — Это реальность. Моя задача — оценить стоимость определенных законодательных изменений, и именно это я сделал. Если вы отмените пожизненное заключение, то вырастут фиксированные сроки за все преступления, и произойдет это в течение трех лет, а значит, содержание пенитенциарной системы обойдется казне на тридцать процентов дороже, и это при самых скромных подсчетах…
Крамне встал, обошел вокруг стола и подошел к закрытой двери. Томас вдруг с удивлением заметил, что у заместителя статс-секретаря красные глаза и слегка опухшее лицо.
«Неужели он стал много пить?»
— Дело вот в чем. — Крамне присел за стол рядом с Томасом. — Преступников слишком сильно жалели все время, пока нынешний министр занимает свой пост. Сроки заключения надо увеличить, вся правоохранительная система требует этого, но политики вставляют нам палки в колеса. Министр хочет даже упразднить ответственность за некоторые преступления.
— Например?
Пер Крамне снова встал, развел руками и вернулся на свое место.
— За государственную измену, — выпалил он, глядя пустым взглядом в глаза Томасу. — За бросок тортом в короля. Хотя это, наверное, плохой пример.
Крамне подавил вздох.
— Фиксированные, определенные кодексом сроки заключения — это единственное, с чем осталось справиться этому правительству. Они уже испортили все прочие начинания, включая злокозненный вопрос о прослушивании, но они всегда относились к нему с подозрением. Чем еще я могу тебя убедить?
Он наклонился вперед и положил свою волосатую руку на папку Томаса.
— Директива о запрещении роста расходов — это специально наложенное ими ограничение. Надо найти способ обойти эту отговорку. Надо сделать так, чтобы это прошло. Надо запирать преступников надолго, положить конец этому сюсюканью с ними.
Томас во все глаза уставился на шефа.
«Он хочет, чтобы я фальсифицировал расчеты для того, чтобы протолкнуть антидемократический закон».
Глядя Крамне в глаза, Томас медленно наклонил голову.
— Хорошо, — сказал он. — Я понял, что ты имеешь в виду. Спасибо за откровенность.
Лицо Крамне расплылось в широкой улыбке.
— Превосходно. Я жду от тебя новых расчетов. Какого черта, пообещай им экономию!
Томас собрал свои бумаги, встал и, не чуя под собой ног, выскользнул в коридор.
