Книга: Пожизненный срок
Назад: Суббота, 5 ИЮНЯ
Дальше: Часть вторая НОЯБРЬ

Воскресенье, 6 ИЮНЯ

Нина медленно вела патрульную машину по Юргордскому мосту. Андерссон сидел рядом, мрачно глядя в окно на толпу промокших граждан, шедших к Скансену, этнографическому музею под открытым небом, на празднование национального дня Швеции.
— Никому из этих людей на самом деле нет никакого дела до Швеции, — заметил он. — Они хотят попасть в телепередачу и увидеть королевскую семью.
Нина молча стиснула зубы: «Терпение, главное, терпение».
Дождь уже шел, когда она заступила на дежурство, и продолжался не переставая всю смену. Иногда он поливал так сильно, что видимость становилась совсем плохой. Дул сильный ветер, и Нине приходилось крепко держать руль.
«Такую погоду он не переживет. Если Александр на улице с четверга, то его уже нет в живых».
Нина затормозила на перекрестке с Лонггатан. Пожилую женщину на велосипеде сбила машина. Женщина сидела на краю тротуара и, болезненно морщась, держалась за левую щиколотку. Водитель оставался в машине. Вид у него был одновременно растерянный и раздраженный.
Нина открыла дверцу, но помедлила, прежде чем выйти.
— Я не собираюсь мокнуть одна, — сказала она. — Поговори с водителем, а я возьму на себя эту старую корову.
— Господи, в такой день надо дома сидеть, — буркнул Андерссон и вышел под хлещущий ливень.
Андерссон пребывал в паршивом настроении с самой передачи дежурств в шесть тридцать. Присутствовало всего шесть человек и старший офицер. Всех остальных послали на усиление, как это обычно бывает в национальный праздник, в день смерти Карла Двенадцатого и другие подобные даты.
— Так как все случилось? — спросила Нина, склонившись к женщине.
На старухе было пончо с капюшоном из какого-то водонепроницаемого материала, но дождь лил так сильно, что промок и капюшон. Нина не сразу заметила, что женщина плачет.
— У меня сильно болит нога, — сказала она, указывая на лодыжку.
Ступня торчала под таким необычным углом к голени, что Нина сразу поняла: это перелом.
— Сейчас тебя отвезут в больницу, — сказала она. — Надо наложить на ногу гипс. Да и ни к чему тебе сидеть на тротуаре в такой дождь. Ты простудишься.
Нина связалась с оперативным центром и попросила прислать скорую помощь на перекресток Юргордсвеген и Лонггатан.
— Он мчался как сумасшедший, — пожаловалась женщина, указывая на человека в машине. — Я спокойно ехала у тротуара, и вдруг он ударил меня сзади. Я не хочу, чтобы это прошло ему даром.
Нина улыбнулась и положила ладонь на плечо женщины.
— Не переживай, — сказала она. — Мы до всего докопаемся. Но сейчас самое главное — отвезти тебя к врачу…
Подошел Андерссон, держа в руке трубку, в которую только что дунул проштрафившийся водитель.
— Похоже, что этот парень начал праздновать, не дожидаясь обеда, — сказал он.
— Отвезем его на экспертизу, — сказала Нина, видя, что к перекрестку, вынырнув из-за пелены дождя, подъезжает машина скорой помощи.
Они передали женщину на попечение медиков, Андерссон усадил пьяного водителя на заднее сиденье справа и сдвинул свое сиденье назад, чтобы лишить задержанного свободы маневра.
— Эта старая кошелка моталась из стороны в сторону. Я просто не мог ее объехать.
«Как идут поиски. Найдут ли они его?»
Утром, во время передачи дежурства, когда им сказали, кто и на какой машине выедет на смену, старший офицер сообщил о новых пропавших без вести и о ходе уже ведущихся поисков. Поиски сына Давида должны были возобновиться в шесть утра, но их отложили из-за сильного дождя…
— На твоем месте, — сказал Андерссон пьяному шоферу, — я бы прикусил язык до приезда хорошего адвоката.
Нина посмотрела на часы. До конца смены оставался час, а они за весь день ни разу не заехали в участок.
Они долго добирались до Торкель-Кнутссонсгатан в Сёдермальме. Нина сразу загнала машину в гараж, а потом отвела водителя к дежурному офицеру. Водитель еще дважды дунул в трубку с одним и тем же результатом.
0,8 промилле.
— Это не так уж и плохо, — облегченно сказал водитель.
— Ты мог кого-нибудь убить, — сказала ему Нина. — Ты изуродовал этой женщине ногу, а мог искалечить ей жизнь.
Человек метнул в нее злобный взгляд.
— Пойду напишу рапорт, — сказала она Пелле Сисулу, вверив пьяницу его судьбе.
Нина страшно устала, несмотря на то что дежурство было относительно спокойным. Ей все время хотелось плакать.
Хорошо, что впереди несколько дней отдыха.
Она быстро написала рапорт и выключила компьютер.
По дороге в раздевалку заглянула в комнату дежурного офицера и остановилась в дверях. Пьяного уже увели.
Пелле Сисулу был черный мужчина лет сорока. Он работал в отделе все время, сколько помнила Нина.
— Хочешь доложить что-то особенное? — спросил он.
Нина переступила с ноги на ногу.
— Ничего особенного, ДТП, пара легких травм и вот этот пьянчужка… Что с поиском? Я имею в виду поиски Александра.
Она едва не сказала: «Сына Юлии».
Дежурный поднял голову и посмотрел на Нину.
«Наверное, это первый черный полицейский в Швеции».
— На сегодня поиски приостановлены, — сказал он. — Отвратительная видимость. Вертолет не может работать.
Он снова уставился в компьютерный экран.
— Но наземный поиск? — спросила она. — На земле ведь можно его продолжить.
Дежурный снова поднял голову.
— Может быть, какие-то полицейские продолжают рыться в грязи среди кустов, но никого из наших туда не посылали.
Нина кивнула.
— Наверное, там работает подразделение из Валлы, — предположила она.
Дежурный недоуменно посмотрел на Нину.
— Юлия родом из тех мест. Ее отец председатель местной ассоциации предпринимателей.
— Будет удивительно, если они что-нибудь найдут.
Он снова склонился к компьютеру.
Нина прошла в задние помещения участка. Здесь было пусто и безлюдно. Желтые кирпичные стены и красные двери поглощали падавший из-под потолка свет, и в коридорах царил вечный полумрак. Тихо жужжала вентиляция, поднимая пыль с линолеума, из подсобного помещения пахло залежалым мусором.
Нина расстегнула китель, бронежилет и облегченно вздохнула.
Она до сих пор помнила, как нервничала, придя сюда в первый раз. В четвертом семестре академии они с Юлией пришли в участок на практику. Тема называлась: «Целостная ориентация на рабочем месте». Юлия тогда очень радовалась.
«Ты только подумай, мы делаем это для себя, для нашей карьеры. Это же шанс изменить жизнь…»
Это было почти десять лет назад.
Нина открыла самую дальнюю левую дверь, вставив в замок карточку с кодом, и вошла в женскую раздевалку. Пройдя по лабиринту между синими шкафами, она подошла к своему шкафу. С глухим грохотом бросила сумку на пол. Ощущая невероятную тяжесть в плечах, сбросила куртку, сняла пояс с кобурой, наручниками, подсумком, дубинкой, сняла бронежилет, ботинки и форменные брюки. Окинула форму критическим взглядом. Брюки и куртка запачканы грязью, рвотными массами и кровью — им пришлось заниматься жертвой ДТП. Все придется стирать, со вздохом подумала Нина.
Ладно, на это у нее есть целых три дня.
Она открыла сумку и посмотрела на шлем, наколенники, фуражку, шарф, перчатки, карту и нижнее белье. Нет, его пока стирать не надо.
Нина приняла душ и вымыла голову. Потом сильно растерлась полотенцем и переоделась в гражданскую одежду — джинсы и серую водолазку. Она закрыла шкаф и попыталась причесать волосы. Потом направилась в оружейную комнату, чтобы оставить там пистолет. Собственно, с этого следовало начать, но она нарушила правила — все равно здесь никого не было.
Мгновение она стояла, глядя на ряды запертых гнезд с оружием.
«Каждый раз, когда я кладу на место пистолет, мне кажется, что я кладу его рядом с оружием Давида».
Нина направилась к выходу с таким чувством, словно сейчас выйдет из тюрьмы. В этот момент зазвонил ее мобильный телефон.
— Нина? Это Хольгер.
Папа Юлии.
Нина резко остановилась.
— Вы нашли его?
— Нет, но мне надо с тобой поговорить. Нина, ты можешь приехать?
В трубке слышался шум сильного дождя. Должно быть, Хольгер говорит с улицы.
— Конечно, могу, — сказала она, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце. — У меня будет несколько выходных, поэтому я приеду завтра первым же поездом…
— Я хочу, чтобы ты приехала немедленно, Нина. Мы тут кое-что нашли.
Нина ухватилась рукой за кирпичную стену.
— Что? — переспросила она. — Что вы нашли?
В трубке послышались какие-то чужие голоса, но Нина не смогла разобрать слов.
— Хольгер? — сказала она. — Где ты? Кто там с тобой? Что вы нашли?
Отец Юлии ответил:
— Нас здесь четверо. Мы стоим на болоте в Согчеррете. Знаешь, где это?
— Нет, — ответила Нина.
— Это в трехстах метрах к юго-востоку от Бьёркбакена. Надо доехать до Нюторпа, а потом свернуть налево. Дорога ведет прямо сюда. Мы будем ждать тебя здесь.
— Хольгер, — сказала Нина, — ты можешь сказать, что вы там нашли?
Какое-то время в трубке слышался лишь свистящий шум дождя. Голос Хольгера стал сиплым, когда он снова заговорил.
— Мы поговорим об этом, когда ты приедешь, — сказал он. — Не хотим поднимать шум. Вдруг мы ошиблись. Лучше будет, если решение примешь ты.
— Но вы нашли не мальчика? — спросила она.
— Нет.
— Значит, надо звонить в полицию, — сказала Нина.
— Что я и делаю, разве не так? — спросил Хольгер. — Мы никуда отсюда не уйдем. Езжай аккуратно.
Он отключился.
Нина осталась стоять, чувствуя, как колотится сердце.
«Надо ехать в Сёдерманланд, ехать немедленно! Возьму 19–30, она ближе всех».
Она бросилась в гараж, вспоминая, где лежат ключи от машины.
Потом резко остановилась.
«Я сошла с ума. Собираюсь украсть служебную машину».
Застыв на месте, Нина стояла в коридоре, лихорадочно раздумывая, где взять машину.
Повернувшись, она побежала назад, в комнату дежурного офицера.
— Пелле, — едва отдышавшись, сказала она, — у тебя есть машина?
Шеф удивленно воззрился на Нину:
— Что?
— Это твой синий мерс стоит в гараже? Можно мне его взять? Я вернусь до конца твоей смены.
Пелле несколько секунд внимательно смотрел на Нину.
— Мне кажется, не стоит спрашивать, зачем она тебе нужна, — сказал он, доставая ключи из кармана.
Нина тяжело сглотнула.
— Потом я все тебе расскажу, — пообещала она. — Во всяком случае, надеюсь, что расскажу.
Он встал и обошел стол, держа ключи в руке.
— Стоит дать тебе машину за возможность увидеть тебя в джинсах и с мокрыми волосами.
Он уронил ключи в ее подставленную ладонь.
— Моя смена заканчивается в двадцать два часа. Если не успеешь, оплатишь мне такси до дома.
Нина схватила ключи, повернулась на каблуках и кинулась в гараж.

 

Анника миновала Норртелье и ехала по Е-18 к Спилерсбода, когда начался дождь. У нее не хватило духу еще раз просить Берит побыть с детьми, поэтому Калле и Эллен сидели сейчас на заднем сиденье, погруженные в свои компьютерные игры. Время от времени Анника задабривала их, давая каждому пакетик с конфетами. Она и сама не знала, разумно ли брать их с собой в приют для молодых наркоманов, но в то же время не хотела поддаваться предубеждению.
Приют «Вортуна» располагался где-то на окраине города. Она включила дворники на полную мощность и принялась напряженно вглядываться в ветровое стекло, чтобы не пропустить нужный поворот. Доехав до более застроенного места, она свернула направо к Клеменсбоде и, миновав Гравресен, свернула в направлении Мосхольмена.
Сейчас Анника всерьез жалела, что вообще поехала на эту встречу. Ночь она провела ужасно. Ей все время снились кошмары, и она дважды просыпалась в слезах. Утром была совершенно истощена и обессилена. Всю ночь вокруг нее горели дома, кричали дети, что-то орал Томас, а она чувствовала себя крайне одинокой и всеми покинутой.
Она понимала умом, что сейчас ей надо лежать на диване в гостиной Берит и вместе с детьми смотреть по телевизору утреннюю программу.
Вместо этого она за каким-то дьяволом тащится по дождю к раскаявшемуся наркодилеру, который будет петь осанну Давиду Линдхольму.
«Не следовало этого делать. Надо разворачиваться и ехать домой».
Она уже ухватилась за руль, чтобы развернуть машину, когда вдруг поняла, что упирается носом в приют «Вортуна».
— Зачем мы сюда приехали? — поинтересовался Калле, когда она поставила машину между старым «вольво» и развесистой березой.
Анника тяжело вздохнула.
— Простите, что я вас сюда притащила, — сказала она. — Я постараюсь побыстрее покончить с этим делом.
Она читала об этом приюте в Интернете. Это бывший молодежный лагерь, который был куплен Свободной церковью и превращен в приют для молодых наркоманов. На склоне, спускающемся к морю, расположились несколько построек. Слева стоял большой дом, и Анника решила, что это главный корпус. Впереди виднелись крошечные домики с крылечками. Видимо, здесь жили клиенты — или их называют пациентами?
— Я хочу домой, — сказала Эллен.
— Знаешь, прямо сейчас мы уже не можем уехать, — сурово и, пожалуй, слишком громко ответила Анника. — Я обещала одному человеку, что приеду и поговорю с ним. А теперь выходим!
Она выскочила из машины, прикрывая голову старым номером «Квельспрессен», открыла заднюю дверцу, выволокла из машины детей и, схватив их за руки, со всех ног бросилась к главному корпусу.
Добежав до крыльца, все трое промокли до нитки. Дверь разбухла от сырости, и им пришлось втроем на нее налечь, чтобы открыть. Когда дверь, наконец, распахнулась, они ввалились в старый кафетерий. Анника помогла упавшим детям встать. Они потопали ногами, отчего на полу образовалась изрядная лужа.
— Как же мы промокли, — сказала Эллен. Капли с челки стекали ей в глаза.
В большой комнате сидели семь человек. Калле прижался к матери и ухватился за рукав ее куртки.
— Здравствуйте, — сказала Анника и приветственно подняла руку.
За столом у окна сидели четверо молодых людей и играли в покер. Все неприязненно уставились на вошедших, а сдающий застыл на месте с занесенной рукой.
Анника неуверенно огляделась.
Помещение было обставлено очень просто, стулья и столы покрыты ламинатом. Пол выстлан желтым линолеумом, стены выкрашены масляной краской.
Впереди стоял прилавок с пирожными и плита с кофейником. За прилавком расположился человек средних лет, а за его спиной еще двое мужчин помоложе.
— Они наркоманы? — прошептал Калле.
— Да, — шепотом же ответила Анника. — Они все наркоманы.
— Они опасные?
— Нет, не думаю, они исправляются.
Человек средних лет подошел к гостям.
— Ужасная сегодня погода, — сказал он. — Здравствуйте, я — Тиммо.
Мужчина говорил с сильным финским акцентом. Он был, судя по всему, очень добр, немного сутулил плечи. На голове вокруг лысины виднелся венчик светлых волос.
Анника попыталась улыбнуться.
— Очень мило с твоей стороны, что ты так быстро откликнулся.
— Не стоит благодарности, — сказал Тиммо. — Мы всегда рады гостям. Это наша столовая. Здесь мы едим и занимаемся разными совместными делами. Может быть, пройдем в кабинет? Смотрите не отрежьте себе пальцы!
Последняя фраза была обращена к двум парням, осваивавшим кухонный комбайн.
— Это место было куплено ассоциацией всего четыре года назад, — пояснил Тиммо Койвисто, протискиваясь сквозь узкий коридор, уставленный ящиками с газированной водой и мешками с жасминовым рисом. — Среди наших больных (он произнес польных) процент рецидива очень низок… Нам сюда.
Он открыл дверь и придержал ее, чтобы пропустить Аннику.
Дети вошли в кабинет вслед за матерью.
— Мама, — сказал Калле, дернув Аннику за рукав, — я оставил игру в машине. Как ты думаешь, наркоманы ее не украдут?
— Никогда нельзя ни в чем быть уверенным, — заметил Тиммо Койвисто, наклонившись к Калле. — Старайся не оставлять ничего ценного в машине. Соблазн порождает воровство.
Мальчик был готов расплакаться.
— Сегодня воров не будет, — быстро проговорила Анника. — Идет слишком сильный дождь. Воры не любят мокнуть.
Тиммо Койвисто согласно кивнул.
— Это действительно так, — усмехнулся он. — Преступность падает в плохую погоду. Зимой мало изнасилований, так как насильники боятся простудить зад.
«Господи, куда я привезла детей?»
Она постаралась выдавить улыбку.
— Может быть, перейдем к делу? Я не хочу отнимать у вас лишнее время.
— О, — сказал Тиммо, — у нас впереди целый вечер.
В комнате был только один свободный стул. Анника села на него и посадила каждого ребенка на колено. Управляющий приютом примостился на противоположной стороне стола.
— Я хочу попросить кое о чем, — сказал он. — Не называй в своих статьях имена наших клиентов. Они были не очень рады, когда я сказал, что к нам приедут гости из «Квельспрессен». Но будет очень здорово, если ты напишешь о том, что мы делаем.
Анника чувствовала нарастающее отчаяние. Ноги стали неметь от недостатка кровообращения.
— Прости, — сказала она, — но я думаю, что ты не совсем правильно меня понял. Я уверена, что вы все занимаетесь здесь очень важным и интересным делом, но я спрашивала, можешь ли ты сказать мне что-нибудь о Давиде Линдхольме. Я пишу статью о нем…
Тиммо Койвисто поднял руку и кивнул.
— Я знаю, — сказал он. — Я просто хочу объяснить, что дом «Вортуна» — это самое важное, что есть в моей жизни. Служение Господу и помощь таким же, как мы, несчастным придает смысл моей жизни, и именно Давид Линдхольм наставил меня на истинный путь.
Анника поставила детей на пол рядом с собой и достала из сумки ручку и блокнот.
— Я не знала, что Давид Линдхольм был религиозен, — удивленно заметила она.
— Ну, — сказал Тиммо, — я вовсе не уверен, был ли он религиозен. Я вовсе не знаком с Давидом Линдхольмом, но после встречи с ним у меня полностью изменилось сознание. У меня появился выбор, и я выбрал Христа.
Она записала «выбрал Христа», чувствуя, как по спине бегут струйки дождевой воды.
«Может, попросить детей подождать в зале? Они не должны всего этого слышать. Но могу ли я положиться на этих молодых людей?»
— Значит, после того случая на Центральном вокзале ты решил… поменять свой путь?
Тиммо Койвисто кивнул.
— Я был грешником, — сказал он. — Я погубил множество людей, я погубил мою мать. Матери этого мира всегда остаются в небрежении.
Он задумчиво кивнул.
— Я был всего лишь мелким дилером, продавал зелье другим мелким дилерам, для того только, чтобы следовать своим дурным привычкам. Это моя вина, что и другие молодые люди стали наркоманами, но моего дохода не хватало на самое насущное. Я начал воровать, разбавлять наркотики сахарной пудрой, но они узнали об этом и предупредили, предупредили так, что я никогда этого не забуду.
Он повернул голову и показал слуховой аппарат в левом ухе.
— У меня двоится в глазах, — сказал он. — У меня есть специальные очки, но я не ношу их, потому что от них у меня сильно кружится голова.
«Зачем я только притащила сюда детей? Я страшный человек! Если Томас узнает об этом, он отберет у меня детей».
Она судорожно сглотнула.
— Зачем он это сделал? Зачем Давид так жестоко тебя избил?
Взгляд Тиммо Койвисто остался ясным и безмятежным.
— Они хотели показать мне, что я никогда не смогу вырваться. Они бы нашли меня, куда бы я ни убежал. Даже если вмешается полиция, я все равно никуда от них не скроюсь.
— Кто эти «они»? — спросила Анника. — Наркомафия?
— Можно назвать их и так.
— Мама, — сказал Калле, — я хочу пи-пи.
Тиммо Койвисто отреагировал сразу:
— Я сейчас его отведу.
Анника вскочила со стула.
— Нет! — сказала она. — В этом… нет нужды. Я сама его отведу…
Они вышли из кабинета. Эллен тоже увязалась за ними. Прошли несколько метров до туалета.
— Вы можете подождать здесь, пока я закончу говорить с этим человеком? — прошептала она, когда они вошли в крошечный туалет.
— Но я хочу быть с тобой, мамочка, — сказала Эллен.
— Я скоро вернусь, — сказала она, закрыла дверь и поспешила назад в кабинет.
— Итак, ты говорил, что Давид Линдхольм выполнял поручения какого-то наркотического синдиката? Зачем?
Она села на стул.
— Не знаю, но я был не единственным, к кому он подходил.
— Тони Берглунд был еще одним, — уверенно сказала Анника.
Тиммо Койвисто кивнул:
— Да, среди многих других. Не все обращались за помощью. Я встречался с Тони. Его дела идут плохо. Он теперь бездомный. Ему пришлось продать квартиру в Стокгольме, на Медборгарплатсен.
— Почему он напал на Тони?
— По той же причине, что и на меня.
— Но ты все же благодарен ему? — спросила Анника. — Ты сказал, что он спас тебе жизнь.
Тиммо Койвисто улыбнулся:
— Это правда. Очнувшись в больнице, я понял, что нахожусь в долине смерти. Давид Линдхольм показал мне единственный выход, и я им воспользовался.
— Почему на суде ты изменил показания?
— Ты и сама можешь догадаться.
Анника услышала в коридоре плач Калле.
Она встала.
— Очень жаль, — сказала она, — но мне действительно пора ехать.
«Я совершенно не умею думать».
Мужчина встал.
— Знаешь, я просто должен это сказать.
— Что именно? — спросила Анника, остановившись в дверях.
— Я счастлив, что он умер.

 

Дождь и ветер превратили дорогу в сплошную грязную лужу. Нина остановила машину и принялась всматриваться в темноту между соснами.
У Пелле Сисулу был двухместный спортивный автомобиль с откидным брезентовым верхом и с клиренсом не больше пяти сантиметров. Все торчавшие из грязи камни со скрежетом царапали днище.
Нина не знала, далеко ли еще ехать. Двести метров? Километр? Дождь почти прекратился, и ветер стих. Может быть, оставить машину здесь, а самой идти дальше пешком?
Она подняла голову. Небо было серо-стального цвета — лучшего определения не подберешь.
Болото Согчеррета располагалось прямо перед ней. По шоссе она проехала до Окерстюккебрук, потом миновала Бергу, выехала на дорогу номер 55 и по ней добралась до перекрестка у Шёльдинга. Потом по стёттастенской дороге доехала до поворота на Нюторп.
Еще один поворот налево, и она на месте.
Нина включила первую передачу и осторожно надавила педаль газа. Колеса немного пробуксовали, потом зацепили твердую почву, и машина тронулась.
Нине никогда в жизни не приходилось водить такую послушную машину. А как она держит дорогу!
«Это должно быть где-то здесь!»
Она не успела додумать до конца эту мысль, как стена деревьев закончилась и Нина увидела большую поляну.
Между камышами и мхом явственно виднелась водная поверхность. На маленьком островке изо всех сил сопротивлялись ветру карликовые березки.
Она перевела передачу в нейтральное положение, поставила машину на ручной тормоз и наклонилась вперед, вглядываясь в сгущавшуюся темноту.
«Это они?»
Там, слева от островка с березами, действительно недалеко, стояла маленькая группа людей. Один из них помахал ей, и по шляпе Нина сразу узнала Хольгера.
Она выключила двигатель, открыла дверь и вышла. Нога сразу утонула в болотной жиже, и Нина едва не вскрикнула, когда холодная вода полилась в кроссовки. Ветер с такой силой толкнул ее в спину, что она едва удержалась на ногах.
Придерживая шляпу правой рукой, Хольгер медленно, большими шагами направился к Нине. Нина ждала, когда он подойдет, держась за дверцу машины.
Когда Хольгер подошел, Нина заметила, что у него красные глаза — из-за сильного ветра или по другой причине, она не поняла.
— Спасибо, что приехала, — произнес он надтреснутым голосом, но, несмотря на это, Нина сразу узнала сильного, несгибаемого Хольгера.
Она шагнула ему навстречу и крепко обняла.
— Мне так жаль, — прошептала она.
Хольгер кивнул.
— Нам тоже, — сказал он. — Ты не нашла более подходящей обуви?
Нина посмотрела на свои кроссовки и покачала головой.
— Держись за меня, — сказал Хольгер и протянул Нине руку.
Вместе они пошли по болоту. Иногда грунт неплохо выдерживал их вес, но порой Нина проваливалась в жижу по щиколотку. Хольгеру было лучше в тяжелых охотничьих сапогах. Ветер подталкивал их сзади, заставляя делать широкие шаги. Дождь снова усилился, и Нина почувствовала, как вода из-за воротника джинсовой куртки стекает ей на поясницу. Березы на островке гнулись от ветра до земли.
Вскоре они добрались до остальных — Кая, владельца соседней фермы, и еще двух мужчин, которых Нина не знала. Она пожала их руки, удивившись, какие они сухие и теплые. Ее собственные ладони и пальцы были холодны как лед. Никто из них не произнес ни слова.
Нина поняла, что теперь они стоят на твердой почве, там, где росли березы. Из утоптанной земли кое-где торчали большие камни, с которых ручьями стекала дождевая вода.
— Вот, — сказал Хольгер, указав на палку, воткнутую в воду. — Когда Кай потянул палку, всплыло вот это.
Он указал на сверток, лежавший рядом с палкой, на самом краю сухой земли.
Нина сделала несколько шагов к маленькому свертку и наклонилась, чтобы лучше его рассмотреть.
«Материя, грязная, но не рваная».
Она пошарила рукой по земле, нашла палку и осторожно ткнула в сверток, чтобы понять, насколько он прочен.
«Сверток не разваливается, значит, в воде он пролежал не очень долго. Но что это?»
Она не хотела прикасаться к свертку, хотя он едва ли представлял собой ценное вещественное доказательство. Она взяла другую палку и потыкала ткань, чтобы посмотреть, какой формы сверток.
Сверток распался на две части. Нина растянула меньший из них.
Это оказалась маленькая рубашка.
Детская рубашка.
Нина наклонилась к ней и поскребла краешек ногтем.
Нет, это не рубашка, слишком плотная ткань…
— Это фланель, — подсказал Хольгер.
«Это пижама!»
Нина расправила другой кусок ткани.
Маленькие штанишки.
Фланелевые пижамные штанишки.
Нина натянула рукав рубашки на запястье и, не заботясь об уликах, стерла грязь с ткани, чтобы рассмотреть ее цвет и рисунок.
Светлая фланель с синими и зелеными шариками.
— Синие и зеленые? — спросил Хольгер.
Нина кивнула.
— Ты их узнаешь? — спросил он.
— Нет, — честно призналась Нина.
— Но что скажешь вот об этом? — сказал Хольгер, указывая на корень, лежавший на земле рядом с палкой.
Нина разогнулась и подошла к корню.
Он был длиной около двадцати сантиметров, грязный и скрученный, со странными выростами. Нина потыкала его палочкой и с удивлением обнаружила, что он мягкий.
— Мы тоже сначала подумали, что это кусок дерева, — подал голос Кай.
Нина отложила палку, взяла предмет двумя руками и очистила его конец от грязи.
На нее глянул голубой глаз.
Нина вытерла другую сторону и обнаружила второй такой же глаз.
Потом из-под грязи показались ушки и нос.
— Это его? — спросил Хольгер.
Нина кивнула.
— Да, это его медвежонок, — сказала она.
— Ты уверена? — спросил Хольгер.
Нина перевернула медвежонка и принялась рассматривать одну из его лап. На ней виднелась темно-синяя заплатка, почерневшая от влаги.
— Да, эту заплатку пришивала я.
— На прошлое Рождество Виола купила Александру фланелевую пижаму, — сказал Хольгер. — Я не знаю, это она или нет. Но насчет медвежонка ты уверена?
Нина судорожно сглотнула, чувствуя, что по щекам ее текут струи воды.
«Это дождь, это всего лишь дождь».
— Да, — сказала она, — это медвежонок Александра. Он никогда не расставался со своим Бамсе.
Четверо мужчин, опустив головы, хмуро смотрели себе под ноги.

Понедельник, 7 ИЮНЯ

Офис располагался на тринадцатом этаже. Из окна открывался вид на Скантулльский мост и на ту часть Стокгольма, которая раньше была промышленной зоной Хаммарбю. Мебель в приемной была серой, стены — белыми, паркетные полы — полированными. В коридоре стояли неудобные стулья, обитые черной кожей.
Аннике было жарко и неудобно в вязаной кофте. Джинсы запачкались, пока она шла по лужайке Берит. Она подогнула ноги под стул и взглянула на часы.
С минуты на минуту должен был прийти Томас.
Юрист-консультант по возмещению ущерба разговаривал по телефону за закрытой дверью кабинета. Анника хорошо слышала его радостный смех.
«Для него это просто один из обычных рабочих дней, а для меня — геенна огненная».
Сегодня она опять плохо спала. Визит в приют жег ее стыдом. Она отчаянно надеялась, что дети не расскажут Томасу о том, что она возила их туда.
Дверь кабинета открылась.
— Госпожа Самуэльссон? Входите.
Страховой консультант протянул ей руку, улыбаясь фальшивой, словно приклеенной к лицу улыбкой.
— Бенгтзон, — сказала Анника, вставая и пожимая его руку. — Самуэльссон — это фамилия мужа.
За их спинами зашелестели двери лифта, и из него вышел Томас. Анника обернулась, и у нее екнуло в груди. «Боже, как же хорошо он выглядит!»
В большой руке он держал портфель, волосы спадали на высокий лоб, и он был в новом костюме, купленном, видимо, в эти выходные.
— Прошу извинить за опоздание, — немного запыхавшись, произнес Томас и пожал руку юристу.
Он бросил быстрый взгляд на Аннику, но она торопливо отвернулась.
— Моя фамилия Закриссон, — сказал консультант, и его улыбка стала, пожалуй, чуть более искренней. — Заходите, заходите оба…
Анника подняла с пола сумку и вошла в кабинет, отметив, что вся внешняя стена была стеклянной. Сверху в панели упирались облака, а далеко внизу была вода озера. Она спиной чувствовала присутствие Томаса, его стройного жилистого тела, затянутого в новый костюм и отутюженную сорочку. От него теперь пахло по-другому, пахло ею — Софией Гренборг. Анника почувствовала острое желание разбежаться, разбить стекло и полететь — полететь над каналом Хаммарбю и взмыть в небо.
— Конечно, вы попали в совершенно новую ситуацию, — сказал Закриссон, стараясь изобразить примирительную улыбку. — Это настоящее потрясение — видеть, как горит твой дом, как горит память и…
Анника вперила взор в пустоту над головой Закриссона, слыша, как он продолжает свою речь, с которой изо дня в день обращался к тысячам людей, говоря о том, как им сочувствует компания, о том, что она готова оказать им практически неограниченную помощь. Она ощущала и присутствие сидевшего рядом Томаса. Анника только сейчас вдруг окончательно поняла, что не сможет жить с ним ни на Винтервиксвеген, ни в другой части города.
— Это обязательно — восстанавливать дом? — резко спросила она.
Консультант потерял нить, и улыбка исчезла с его лица.
— Мм, нет, — сказал он. — Ваша страховка покрывает восстановление и отделку дома и возмещение за потерю обстановки, но если вы решите не восстанавливать дом в его прежнем виде, то существуют и другие возможности…
— Подождите минутку, — сказал Томас, наклонившись вперед. — Давайте начнем с начала. Как обычно поступают в таких случаях?
Он раздраженно посмотрел на Аннику.
Закриссон провел пальцами по каким-то лежавшим на столе документам и поправил очки.
— Обычно дом восстанавливают в его прежнем виде. Чертят план, получают разрешение на строительство и организуют строительные работы. Обычно это делается очень быстро, и в большинстве случаев к восстановлению приступают сразу.
— А если мы этого не захотим? — спросила Анника, игнорируя Томаса.
Юрист на секунду задумался.
— В этом случае мы оцениваем дом в том состоянии, в каком он был до разрушения, а потом оцениваем собственность в ее наличном виде, другими словами, оцениваем пепелище, ибо и его можно продать. Сам участок земли, на котором стоит дом, тоже имеет цену. Клиент получает разницу на свой банковский счет. Кроме того, предусмотрена компенсация за утраченное убранство, мебель, одежду, телевизор, диски и так далее.
— Думаю, что это будет самый разумный выбор, — сказала Анника.
— Не знаю, смогу ли я с этим согласиться, — возразил Томас, явно закипая яростью. — Даже если мы не захотим там жить, мы, вероятно, получим больше, продав заново отстроенный дом, а не груду обгорелых развалин…
Закриссон, сделав печальное лицо, поднял руки в примиряющем жесте.
— В этом случае возникает другая проблема, — сказал он, — которую надо принять в расчет, прежде чем обсуждать любую форму выплат. Ни одна страховая компания не будет оплачивать ущерб клиенту, которого подозревают в умышленном поджоге своей собственности.
Тишина, наступившая в кабинете, заставила Аннику вздрогнуть. Она вдруг услышала гудение кондиционера и шум движения на Ётгатан. Она искоса взглянула на Томаса и увидела, что он оцепенел, подавшись вперед с полуоткрытым ртом, впрочем, рот открылся и у консультанта, как будто его самого безмерно удивили слова, сорвавшиеся с его губ.
— Что? — спросил Томас. — Что вы сказали?
Закриссон ослабил узел галстука. На лбу его выступили капли пота.
— Насколько мы понимаем, — сказал он, — в настоящее время проводится полицейское расследование вашего случая. Есть подозрение в умышленном поджоге.
— Это и в самом деле был поджог, — сказала Анника. — Но не мы его виновники.
Консультант откинулся на спинку стула, словно боялся подхватить от посетителей опасную инфекцию.
— Мы не можем производить никакие выплаты до тех пор, пока не закончится полицейское расследование причин пожара, — сказал он. — Даже если предварительное расследование не заканчивается передачей дела в суд, мы все равно не производим выплат, а проводим собственное расследование…
Анника смотрела на сидевшего за респектабельным столом человека в дорогих очках, и ее постепенно охватывало чувство, испытанное ею в банке, когда она пыталась снять деньги со своего счета.
— Послушайте, но это же смешно! — воскликнула она, неприятно поразившись своему голосу — слишком громкому, визгливому и эмоциональному. — Кто-то пытался убить нас, а вы утверждаете, что мы сами подожгли дом. Сами! Мы что, в самом деле хотели убить собственных детей?
— Мы должны учитывать все возможности, — сказал Закриссон. — Мы не можем платить деньги поджигателям.
Анника вскочила со стула так стремительно, что едва не опрокинула его.
— Учитывать все возможности? — спросила она. — Ради чьей выгоды? Ваших акционеров? Как насчет нас, людей, которые все эти годы исправно платили вам деньги и которых теперь вы просто не берете в расчет? Да еще и обвиняете в умышленном поджоге!
Томас тоже встал и взял Аннику за руку.
— Должен извиниться за несдержанное поведение моей… жены, — сказал он сдавленным голосом и потащил Аннику из кабинета.
Анника поплелась за ним, как безвольная кукла, висевшая на плече сумка немилосердно била ее по ногам.
Они вышли в коридор и направились к лифту. Томас нажал кнопку первого этажа и не отпускал руки Анники до тех пор, пока не закрылись металлические двери. Анника задыхалась от ярости, сердце было готово выскочить из груди.
— Прости, — сказала она, — я не хотела срываться.
Томас стоял молча, прислонившись спиной к стене лифта, подавшись вперед и опустив голову. Волосы упали ему на лицо.
Аннике вдруг захотелось протянуть руку, откинуть ему с лица волосы, погладить по щеке, поцеловать и признаться в любви.
— Прости, — шепотом повторила она.
Лифт, вздрогнув, остановился, двери открылись. Томас поудобнее ухватил портфель и быстро зашагал к выходу. Аннике, чтобы не отстать, пришлось бежать следом, глядя в его упрямый затылок.
— Подожди, — сказала она. — Подожди минутку, нам надо поговорить…
Они вышли на окутанную серым туманом улицу. В уши ударил невыносимый шум уличного движения — в нос резкий запах выхлопных газов.
— Томас, — сказала она, — ты не хочешь повидаться с детьми? Что мы будем с ними делать?..
Он остановился, обернулся и взглянул на Аннику новыми, чужими глазами — припухшими и хищными.
— Что еще за игру ты затеяла? — с трудом выдавил он из себя.
Она протянула руку, чтобы коснуться его щеки, но Томас отпрянул, и Аннике показалось, что он сейчас плюнет ей в лицо.
— Томас, — произнесла она, и мир вокруг перевернулся, все звуки исчезли. Рука, которой она хотела его приласкать, бессильно легла на грудь.
— Ты потеряла всякую способность владеть собой, — сказал он и сделал еще один шаг назад.
Она подошла к Томасу и встала рядом, испытывая страстное желание прикоснуться к его волосам.
— Я сделаю все, что ты скажешь, — произнесла она, вдруг поняв, что плачет.
— Где сейчас дети?
Руки Анники задрожали, надвигалась паника. «Все хорошо, все замечательно, мне нечего бояться, мне абсолютно нечего бояться…»
— Они с Тордом. Он сказал, что присмотрит за ними, пока я…
— С Тордом? С каким еще Тордом? Я заберу у тебя детей.
Его ярость окатила Аннику ледяной волной. О чем он говорит? Чего он хочет?
«Он зол и расстроен. Он хочет причинить мне боль».
Мир вернулся на свое место вместе с дождем и уличным шумом.
— У тебя ничего не выйдет, — сказала она, заметив, что пульс стал спокойнее.
Томас повернулся, сделал несколько шагов в сторону Ётгатан, потом вернулся и вперил в Аннику горящий ненавистью взгляд.
— Моих детей нельзя доверять такому человеку, как ты, — сказал он. — Я обращусь к юристам и добьюсь единоличной опеки.
Она смотрела в глаза Томасу и не узнавала его.
— Ты не справишься с Эллен и Калле, — сказала она. — Ты никогда не справлялся.
— Ну, во всяком случае, им не придется жить под одной крышей с какой-то поджигательницей!
Последнее слово он выкрикнул.
«Так вот до чего они вместе додумались».
Анника мгновенно успокоилась.
Отлично, пусть будет так.
Она отвернулась, ощутив охватившую ее печаль.
— Завтра я пойду к юристу, — сказал Томас. — Я хочу как можно быстрее оформить развод и забрать детей.
Она посмотрела на него сквозь навернувшиеся на глаза слезы.
«Такое со мной уже было. Было, со Свеном».
Она непроизвольно вздохнула и напряглась, готовая бежать. Над ней нависало лицо Томаса. Он так сильно стиснул челюсти, что побелели скулы.
«Нет, это совсем другое. Томас, по крайней мере, не собирается меня убивать».
— Я думаю, что мы будем брать детей на неделю по очереди, — смогла внятно произнести Анника. — Ты можешь забирать их по пятницам.
Он снова перехватил портфель, отвернулся и пошел прочь к Ётгатан, наклонившись вперед и ссутулив плечи от ветра.
«Я не умираю. Я не умираю, мне это просто кажется».

 

Нина вошла в отдел с чувством грызущей тревоги. Она позвонила в отдел поздно вечером, чтобы сказать, что не успеет к концу смены, но Пелле Сисулу уже закончил работу и ушел домой.
Она направилась к комнате дежурного офицера, но остановилась, не дойдя метра до двери.
В комнате Кристер Бюре разговаривал с дежурным начальником о каком-то трупе. Возникли проблемы со свидетельством о смерти и исчезновением каких-то лекарств с места происшествия.
Нина поколебалась: может быть, ей уйти и вернуться позже?
— Не волнуйся об извещении о смерти, — услышала Нина голос Пелле Сисулу. — Я об этом позабочусь.
Кристер Бюре вышел из комнаты шефа, покосился на Нину и зло прищурил глаза.
Нина пригладила волосы и вошла в кабинет. Шеф стоял спиной к двери, помещая папку на полку. Его широкая спина почти целиком загородила окно.
Нина постучала по дверному косяку, и Пелле оглянулся.
— А, — сказал он, возвращаясь к столу. — Вот и ты.
— У меня просто нет слов, чтобы отблагодарить тебя, — сказала Нина, испытывая необычное смущение. — Я понимаю, что тебе пришлось взять такси, и, конечно, его оплачу…
— Я пошутил. — Дежурный офицер заправил рубашку под ремень. — С машиной все в порядке?
— Да, — ответила Нина, — но она очень грязная, а я не решилась заехать на мойку, так как не знаю, как моют машины с откидным верхом, но я поставила ее в гараж и с удовольствием вымою сама…
— Спасибо, — сказал Пелле, садясь. — Это было бы просто замечательно.
Нина кивнула.
Дежурный офицер несколько секунд рассматривал Нину, потом наклонил голову, увидев, что она в форме.
— Разве ты сегодня не выходная?
— Да, выходная, — кивнула Нина, — но мне надо присутствовать на слушаниях.
— Сегодня Юлии предъявят официальное обвинение и потребуют ареста? — спросил он.
Будто он и сам этого не знает.
— Да, в три часа, — сказала Нина.
Пелле встал и подошел к ней вплотную.
— Я хочу спросить у тебя одну вещь, — негромко произнес он. — Я знаю, что ты была на месте, когда полиция Катринехольма изъяла вещественные доказательства, касающиеся сына Линдхольма. Как это получилось?
Нина, не отвечая, смотрела в окно.
Пелле вздохнул.
— Я не хочу тебя подловить, — попытался объяснить он. — Я просто восхищен твоими связями. Не будешь же ты говорить, что оказалась в Сотрешете случайно?
Нина села на стул у стены.
— В Согчеррете, — поправила она Пелле. — Мне позвонил отец Юлии. Он вместе с другими деревенскими весь день обыскивал болото вокруг Бьёркбакена. Его сосед нашел вещи. Хольгер хотел удостовериться, что это действительно вещи Александра, прежде чем поднимать шум.
— Почему он решил, что ты в этом разберешься лучше, чем он?
— У Хольгера дальтонизм, — сказала она. — Он думал, что это пижама Александра, но не был уверен насчет медвежонка — Бамсе Линдхольма. Хольгер не хотел понапрасну пугать жену, и, позвонив мне, он, собственно говоря, позвонил в полицию…
Она замолчала, понимая, что несет чепуху.
Пелле Сисулу несколько секунд молчал, глядя на Нину.
— И что сказала его жена? Она официально опознавала вещи?
Нина кивнула:
— Она купила пижаму на прошлое Рождество. Пижама оказалась велика, но она решила, что мальчик все равно подрастет…
— Почему, как ты думаешь, эти вещи могли оказаться в озере?
Нина задумалась, еще раз представив себе вчерашнюю сцену.
— Это не озеро, это скорее болото. Если бы не дожди, по этому месту можно ходить, не замочив ног.
— Это далеко от дороги?
— Там есть лесная грунтовая дорога. Она и ведет к болоту.
— Значит, кто-то мог подъехать к болоту на машине, утопить тело и уехать. Там не было следов?
Нина посмотрела на шефа.
— Тело найдено не было, — сказала она. — Только пижама и медвежонок.
— Ты не заметила там журналистов?
Нина нахмурилась.
— Да, — ответила она, — там был репортер местной газеты из Флена. Его фамилия Оскарссон, он живет в Гранхеде и услышал о находке по полицейскому радио. Я бы хотела, чтобы ты сказал, не нарушила ли я какие-то правила.
— Думаю, что ты поступила совершенно правильно, — сделал вывод Пелле. — Ты приняла решение, что находка заслуживает интереса, и убедила нашедших обратиться к местным полицейским властям. — Он помолчал. — Кроме того, мне нравится, что для тебя это не просто очередное дело.
Нина сложила руки на груди и откинулась назад.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она.
Начальник едва заметно улыбнулся и отвернулся к окну. Нина теперь видела только его профиль.
— Я до сих пор помню тот день, когда вы с Юлией впервые появились здесь. Люди всегда настороженно относятся к девушкам-полицейским, и едва ли я помню их всех, но вас я запомнил.
Нина продолжала сидеть со сложенными на груди руками, не зная, похвала это или оскорбление.
Он бросил на Нину быстрый взгляд.
— Вы были такие пылкие, — сказал он. — Большие горящие глаза, длинные волосы…
Он посмотрел на свои руки и встал.
Нина последовала его примеру.
— Значит, ты не будешь писать рапорт о моем недостойном и глупом поведении? — сухо спросила она.
Дежурный офицер покачал головой.
— Зачем я стану это делать? — спросил он и добавил по-английски: — Go and sin no more.
Нина удивленно посмотрела на Пелле.
— Ты говоришь по-английски? Я думала, что ты на сто процентов швед.
Черный великан от души расхохотался.
— Oh man, — с трудом произнес он сквозь смех, — не ожидал, не ожидал! Как только меня не называли — и ниггером, и черномазой обезьяной, но стопроцентным шведом — ни разу!
Нина почувствовала, что краснеет.
— Прости, — сказала она, потупив взгляд.
— Мой отец родился в Южной Африке, мама — в Штатах, а я рос в пригороде Стокгольма, в Фрюэнгене. Машину, как вымоешь, поставь в гараж.
Продолжая смеяться, он сел за стол и проводил взглядом Нину, вышедшую из кабинета и направившуюся к выходу.
* * *
Андерс Шюман внимательно разглядывал первую полосу «Квельспрессен».
Большую часть занимала крупнозернистая фотография болота, а в правом верхнем углу виднелся небольшой портрет ребенка Линдхольма.
Заголовок был абсолютно бескомпромиссным: МОГИЛА АЛЕКСАНДРА.
Никаких вопросительных знаков, просто констатация факта.
«Правильно ли это? Или это всего лишь отвратительная спекуляция на чувствах?»
Уже на первой полосе было написано, что на дне болота, рядом с летним домом главной подозреваемой, были найдены пижама мальчика и его игрушка — медвежонок.
Источник заявил: «Скоро мы найдем и мальчика — теперь это вопрос дней».
В последних строчках говорилось о том, что сегодня матери Александра будет предъявлено официальное обвинение, а прокуратура потребует ее ареста.
Главный редактор пригладил пальцами волосы.
«Нет, все же так нельзя. Гореть нам за это в аду».
Он тяжело вздохнул.
Сквозь стеклянную стену он видел, как у длинного стола репортеров дневной смены начинают собираться члены журналистской ассоциации — на ежегодное собрание. Судя по жестам, повестка дня не вызывала ни у кого ни интереса, ни особого энтузиазма.
Конкурирующая вечерняя газета вообще пропустила историю о находке на болоте, и в первом выпуске о ней не было ни слова, а во втором — только текст без фотографий. Так что хотя бы этим Андерс Шюман мог быть доволен…
Зажужжал селектор.
— Андерс, тебя к телефону.
— Хорошо, соединяй.
Секретарша заговорила в нос сильнее, чем обычно:
— Это представитель стокгольмской полиции.
«Нет, только не это…»
Андерс Шюман на пару секунд закрыл глаза и только потом снял трубку.
— Слушаю, — сухо произнес он.
— Я не буду выяснять, кто ваши источники, — заговорил пресс-атташе полиции своим обычным утомленным голосом. — Я не стану распространяться об этической стороне ваших спекуляций о преступлении и виновных. Но я хотел бы довести до вашего сведения, что вы публикуете конфиденциальные материалы предварительного следствия.
— Не могу с вами согласиться, — возразил Шюман. — Мы занимаемся обычной журналистикой, как всегда.
— Это абсурдная отговорка, и вы сами прекрасно это знаете, — парировал пресс-атташе. — Но не буду с вами спорить. Я просто хочу прояснить некоторые обстоятельства, связанные с нашими взаимными интересами.
— В самом деле?
— Я лично и полицейские власти в целом давно стремимся к установлению откровенных и честных отношений с прессой, отношений, основанных на взаимном доверии и уважении с учетом специфики вашей и нашей работы.
Шюман мысленно застонал.
«Он сведет меня с ума своей обстоятельностью».
— Конечно, конечно.
— Если вы сознательно нарушаете наше соглашение, то я вынужден реагировать, и вы должны это понять. Вы публикуете подробности о найденных на болоте уликах, что делает их абсолютно бесполезными на будущем суде. Кто знает, может быть, нам вообще не удастся распутать это преступление, и только из-за вас.
Андерс Шюман громко вздохнул.
— Ну, положим, это преувеличение. Разве вы сегодня не собираетесь предъявить официальное обвинение в связи с этим преступлением?
— Да не в этом дело. Подозреваемая оказалась под стражей отнюдь не благодаря СМИ. Я решил последовать вашему примеру и пересмотреть некоторые аспекты нашей совместной деятельности, что, естественно, будет иметь последствия не только для нас, но и для вас.
— И?..
— Серия статей, которую планирует Патрик Нильссон, статей о положении на юге Испании под общим заголовком «Кокаиновый берег», является, как вам известно, результатом тесного сотрудничества стокгольмской полиции, министерства юстиции и газеты «Квельспрессен». Боюсь, что нам придется пересмотреть достигнутые соглашения и поискать другую газету…
Андерс Шюман встал со стула.
— Никто вас не держит ни одной минуты, — сказал он. — Это наши статьи, это результат наших собственных расследований и нашего мнения…
— Мне очень жаль, но не один я хочу разорвать наши прежние соглашения.
— Нет, но… — начал было Шюман, но пресс-атташе не дал ему договорить:
— Я поговорю с несколькими офицерами, которые, как мне известно, снабжают ваших корреспондентов неофициальной информацией, касающейся наших расследований. Теперь всему этому будет положен конец. Теперь мы будем иметь дело с другими газетами. Удачного вам дня, господин главный редактор…
«Господи, какой претенциозный сукин сын!»
Шюман положил трубку, снова откинулся на спинку стула и развернул газету.
Не так уж все это и плохо.
Он снова, на этот раз более придирчиво, просмотрел статьи.
О вчерашней находке улик на болоте написал Патрик Нильссон.
«ГЕРОИ» — такой заголовок венчал разворот шестой и седьмой полос. Отдел иллюстраций купил права на фотографию у «Катринехольмс-курир». На ней был изображен дед пропавшего мальчика в компании нескольких мужчин, которые с угрюмым видом стояли на месте обнаружения пижамы и медвежонка. Подзаголовок был отголоском шапки первой полосы: «Нашли ли они могилу Александра?»
Эти хотя бы сообразили поставить пусть маленький, но знак вопроса.
В статье говорилось, что старики мужественно бросили вызов плохой погоде и продолжали искать, когда все остальные опустили руки. Они немедленно опознали пижаму Александра и его любимую игрушку — плюшевого медвежонка. Теперь поиски будут вестись на этом участке болота. В них участвуют все полицейские силы Сёдерманланда. На помощь придут и военные.
Описание болота было выдержано в стиле готического романа ужаса — стоячая вода и тучи беспощадных комаров.
«Стоило ли волноваться по поводу таких пустяков?»
Небрежно скомкав газету, Шюман бросил ее себе на колени.
Зачем было связывать планируемую серию статей с возможными осложнениями по данному конкретному делу? Реакция явно преувеличенная и не вполне адекватная. Интересно, какой причиной на самом деле руководствовался пресс-атташе?
Сквозь стеклянную стенку Шюман окинул взглядом помещение редакции. Опоздавшие спешили на собрание ассоциации.
Когда-то и он сам был активным членом этого профсоюза, не только активным, но и, прямо сказать, воинствующим. Неужели это он был представителем профсоюза на одной из северных местных радиостанций? Кажется, это было радио «Норрботтен». Или «Йевлеборг»?
В те времена, до появления коммерческого вещания, журналисты проводили годы в небытии. Еще в восьмидесятых трудовое законодательство отличалось драконовской жесткостью. Одиннадцать месяцев стажировки — и свободен! Люди попадали бог знает в какие медвежьи углы без всякой надежды когда-либо получить работу в Стокгольме или на каналах национального телевидения. Постоянных мест работы было мало с тех пор, как в 1968 году возникло ТВ-2. Это ТВ обеспечило работой целое поколение пламенных агитаторов.
«Да, то были деньки! Люди работали на одном месте всю жизнь, и все знали, кто такой канцлер юстиции. И ни один репортер не зависел от полиции».
Правда, с последним утверждением можно и поспорить, зависимость была и тогда, думал Шюман, глядя, как к собравшимся на профсоюзную встречу идет Берит Хамрин.
Если пришла Берит, подумал он, значит, будут обсуждать что-то важное. Интересно, что?
Да, им надо будет выбрать нового представителя в администрации, он чуть не забыл.
Шюман встал, взял в руку скомканную газету, вышел из кабинета и уселся в редакции за стол Спикена.
— Ты не идешь на собрание? — спросил главный редактор, кладя ноги на стол.
— Меня исключили, — ответил шеф новостной редакции. — Я забыл уплатить взносы.
— Это они, пожалуй, погорячились, — сочувственно произнес Шюман.
— Нет, я не платил взносы шестнадцать лет подряд, так что мне не в чем их винить, — возразил Спикен.
— Что у нас есть по мальчику на завтра? — спросил главный редактор, показав Спикену первую полосу дневного выпуска.
— Пытаемся найти новую фотографию мальчика в пижаме и с медвежонком.
— Как успехи?
— Пока никак. Родственники шипят на нас и бросают трубку.
Шюман снова раскрыл газету, посмотрел на снимок болота. Со стороны длинного стола донесся гул голосов. Очевидно, собрание одобрило повестку дня.
Шюман поплотнее уселся на стуле, испытывая непреодолимое желание заткнуть уши.
— Как мы узнали, что они нашли в болоте? — спросил он.
— Что ты имеешь в виду?
— Откуда утечка?
— Черт, да не было никакой утечки. Старики вчера потолковали с корреспондентом «Катринехольмс-курир». Оттуда мы и взяли весь материал. «КК» выложил все материалы на свой сайт сразу после полуночи.
— Значит, нам надо благодарить провинциальную прессу, новые технологии и бессмысленность конкуренции, — сказал Шюман. — Именно в таком порядке. Впредь, когда речь пойдет о подобных вещах, ставьте меня в известность, я тоже хочу принять участие в обсуждении. Я только что имел неприятный разговор с представителем полиции, и он был очень нами недоволен.
Спикен скучающе уставился в потолок.
— Ну, он известный зануда.
Шюман перевернул страницу. На профсоюзном собрании перешли к отчетному докладу.
— Он сказал, что разрывает наше соглашение по статьям Патрика о «Кокаиновом береге». Либо он действительно разозлился из-за этого случая, либо ему нужен был предлог, чтобы отказаться от сотрудничества.
— Я всегда считал, что это какой-то злой рок, — вздохнул Спикен. — Вот почему бы нам не разослать репортеров по всему свету, чтобы они писали, какая замечательная полиция в Швеции?
За длинным столом дневной смены в это время избранному комитету были переданы права выступать от имени рядовых членов ассоциации. Комитет предложил две кандидатуры на пост председателя. Так как комитет не смог прийти к окончательному решению, вопрос был поставлен на общее голосование. Было две кандидатуры — политический репортер Шёландер и секретарь редакции Ева-Бритт Квист.
Они что, серьезно? — подумал Шюман и насторожился. Интересно, почему вдруг Шёландер проявил интерес к профсоюзной деятельности?
Репортер был вначале шефом криминальной редакции, до этого — корреспондентом в Америке, а в настоящее время дорос до политического комментатора. У Шёландера не было никаких достоинств (или недостатков), обычно присущих профсоюзным активистам. Шёландер был умен, амбициозен, и его высоко ценили как журналиста. Обычно профсоюзные активисты, напротив, туповаты, бесталанны и не слишком трудолюбивы.
Вот Ева-Бритт Квист полностью отвечала всем требованиям для поприща профсоюзного представителя. Она просто выпрыгивает из штанов, до того ей хочется распоряжаться бюджетом учреждения и следить за трудовой дисциплиной. Характерно, что она была в самом начале списка тех, от кого Шюман хотел избавиться в первую очередь.
Неудивительно, что Квист рвется в профсоюзные боссы. Там она, наконец, получит хотя бы кусочек влияния и власти.
— Сегодня во второй половине дня жене Линдхольма предъявят официальное обвинение, — сказал Спикен. — Если повезет, то мы что-нибудь из этого вытянем.
— Сомневаюсь, — возразил Шюман. — Прокурор задраит все люки, сославшись на тайну предварительного следствия.
— Да, к тому же подозреваемая, кажется, окончательно сошла с ума, — сказал шеф новостной редакции.
На собрании слово взял Туре из хозяйственного отдела:
— Многие из нас хотят избрать профсоюзного представителя совершенно нового типа. Человека, который прислушивался бы к нашему мнению. В этом году нам нужен оркестр, а не один только солист. Надо, чтобы коллектив пользовался большим влиянием.
Среди присутствующих прокатился одобрительный ропот. Председатель комитета предложил голосовать поднятием рук.
Почему Туре оказался в ассоциации журналистов? Ведь он всегда работал в отделе иллюстраций.
— Итак, двадцать семь голосов за Шёландера, — сказал Туре, — и двадцать восемь за Еву-Бритт Квист. Поздравляю всех с избранием нового председателя!
Раздались жидкие аплодисменты.
Андерс Шюман горестно вздохнул.
Теперь ему предстоит обсуждать вопрос о сокращениях с человеком, который раньше вскрывал для него конверты.
— Патрик прошлой ночью ездил в Сёдерманланд? — спросил он, ткнув пальцем в статью с красочным описанием болота.
— Господи, ну конечно же нет, — изумился Спикен. — Почему ты вдруг об этом подумал?
— Стоячая вода и тучи беспощадных комаров, — процитировал Шюман.
— Все и так знают, как выглядит болото. Ты вот это видел?
Спикен ткнул пальцем в экран.
— Министр иностранных дел намекнул, что Виктора Габриэльссона вот-вот освободят.
«Виктор Габриэльссон? Это еще кто такой?»
— В самом деле? — спросил Шюман. — Почему?
Спикен посмотрел на экран и прочитал следующее сообщение:
— Почти достигнуто «дипломатическое решение». Материал главного агентства новостей: «В Стокгольме министр иностранных дел заявил, что Виктора Габриэльссона, отбывшего пятнадцать лет в тюрьме Нью-Джерси за соучастие в убийстве полицейского, в самом скором времени ожидает экстрадиция в Швецию…»
«А, так это та старая история с убийством полицейского».
— Я поверю в это, когда его действительно освободят, — сказал Шюман.
Спикен нажал клавишу и прочел следующее сообщение:
— Девушка, выигравшая конкурс «Большой Брат», собирается избавиться от своих силиконовых грудей. Она символически похоронит их в плексигласовом гробу и выложит в Интернет на аукцион. Вырученные деньги пойдут на помощь детям в воюющей Руанде.
Андерс Шюман встал.
— Позвоните в детский сад, куда ходил Александр. Может, нам разрешат посмотреть, нет ли его фотографий там. Они любят увешивать фотографиями детей доски объявлений.
Шеф новостной редакции удивленно вскинул брови.
— Интересно, как ты думаешь, где мы добыли его фотографии для сегодняшнего выпуска? — спросил он.
Андерс Шюман вернулся в кабинет, плотно закрыл дверь и тяжело вздохнул. Он уже собрался сесть, когда раздался стук в дверь.
На пороге стояла Анника Бенгтзон. Она открыла дверь раньше, чем он успел жестом пригласить ее войти. Волосы ее были в полном беспорядке, а на лице застыло упрямое выражение бультерьера, не предвещавшее ничего хорошего.
— Что случилось? — устало спросил он.
— Я нашла несколько по-настоящему интересных фактов о Давиде Линдхольме. Его дважды обвиняли в избиении людей. Он действовал по поручению наркомафии, запугивая мелких наркодилеров, пытавшихся соскочить с крючка и уменьшить доходы наркоторговцев.
Шюман попытался сохранить бесстрастное выражение лица.
— Его в этом обвиняли? Когда?
— Восемнадцать лет назад. И двадцать лет назад.
— Ты говоришь «обвиняли». Он был признан виновным?
— Нет, и это тоже очень интересная история. Каждый раз его оправдывали.
— И ты хочешь об этом написать?
— Думаю, что это будет портрет совершенно другого Давида Линдхольма.
— Эта информация получена от?..
— Я ознакомилась с материалами предварительного следствия, а также встречалась с одним из избитых Линдхольмом людей. Он сказал, что счастлив оттого, что Давид умер.
Шюман прикрыл ладонью глаза, чтобы набраться сил.
— Итак, ты хочешь, чтобы я опубликовал историю, в которой будет рассказано, что убитый герой был на самом деле головорезом на службе мафии, а основан этот рассказ будет на том факте, что его признали невиновным в превышении полномочий? Да еще двадцать лет назад.
Анника прикусила губу.
— Ты все извращаешь…
— Клевета на умершего, — сказал он. — Это серьезное преступление. Один главный редактор за такие штуки сел в тюрьму.
— Да, но…
— Меня сегодня уже один раз протащили мордой по столу. Я больше не желаю об этом слышать. Иди и ищи себе жилье.
— Да, да, — сказала Анника и торопливо вышла из кабинета.
Андерс Шюман сел на стул и обхватил лицо ладонями.
«Это не плод моего больного воображения. Работа год от года действительно становится все более грязной».

 

Процедура предъявления обвинения была назначена в зале особых судебных заседаний, и Нина приехала одной из первых. Она чувствовала себя неловко в полицейской форме, хотя давно уже должна была к ней привыкнуть, и особенно — в этой ситуации.
В коридоре толпились многочисленные журналисты — корреспонденты газет и радиостанций. Приехали две бригады телевизионщиков. Все они внимательно разглядывали Нину, недоумевая, вероятно, что она здесь делает.
«Гиены! Пришли урвать кусочек падали».
Отогнав непрошеную мысль, она направилась в зал суда.
Одновременно подошедший инспектор К. придержал дверь.
— Иди и сядь в первом ряду, — тихо сказал он Нине.
Она удивленно посмотрела на комиссара.
— Мы должны сидеть все вместе, отдельно от гражданских, — пояснил он.
Нина сделала, как ей велели, и села в первом ряду. Место судьи было напротив, слева прокурор, справа — защита.
Нина бывала в этом зале не один раз, выступая свидетелем во множестве подобных заседаний.
«Но такого еще не было».
Она взглянула на дверь за скамьей защиты. Она вела в зал ожидания, непосредственно связанный с тюрьмой Кронеберг «дорогой вздохов». Этим коридором заключенных приводили в секретный зал заседаний, минуя забитый народом суд.
«Ты сейчас сидишь за этой дверью. Осознаешь ли ты, что происходит?»
Зал быстро заполнялся людьми, репортерами с записывающей аппаратурой, судебными художниками с большими блокнотами. Они шумели, жестикулировали, толкались и болтали, создавая гул, похожий на рокот неиссякаемого водопада.
Нина наклонилась к инспектору К.
— Кто назначен ее государственным защитником? — шепотом спросила она.
— Матс Леннстрём, — негромко ответил К.
«Кто?»
— Кто он? В каких делах он еще участвовал?
Прежде чем К. успел ответить, дверь за судейской кафедрой открылась, судья и секретарь заняли свои места. Через секунду из зала ожидания вышел темноволосый человек в костюме, а за ним конвоир провел к скамье подсудимых Юлию.
Нина инстинктивно подалась вперед. «Господи, как ужасно она выглядит!» Волосы немытые и нечесаные, тюремная роба измята так, словно Юлия в ней спала.
Горло Нины сжалось, она громко сглотнула.
— Почему ей не предоставили другого адвоката? — спросила Нина. — Сможет ли Леннстрём справиться с таким делом?
К. жестом велел Нине замолчать.
В зал вошла прокурор Ангела Нильссон, села на свое место и оправила юбку. Она переоделась после пресс-конференции. Теперь на ней был строгий синевато-серый костюм.
Председательствующий судья ударил молоточком по столу, и в зале наступила тишина.
Нина во все глаза смотрела на Юлию.
Лицо ее немного припухло, пустые, лишенные всякого выражения глаза лихорадочно блестели. Было что-то по-детски невинное в ее спутанных волосах и тонкой шее, выглядывавшей из просторного воротника тюремной робы.
«Как же ты исхудала. Ты, наверное, ничего не ешь. Сама мысль о еде тебе противна».
Судья откашлялся и начал разъяснять формальности процедуры предъявления обвинения, перечислять участников заседания, а Нина следила за реакцией Юлии.
— Из этого ничего не выйдет, — прошептала она на ухо инспектору К.
— Если ты не замолчишь, то тебе придется покинуть зал, — прошипел К., и Нина умолкла.
Заговорила Ангела Нильссон:
— Господин председатель, я предлагаю заключить Юлию Линдхольм под стражу по подозрению в убийстве, совершенном третьего июня в Стокгольме в доме на улице Бондегатан. В обоснование своего требования я хочу заметить, что срок наказания за подобное преступление превышает два года. Кроме того, есть еще две причины для ареста подозреваемой, как о том сказано в представленных мною документах: опасность сговора и опасность того, что она совершит еще одно преступление. Я также прошу, чтобы суд наложил определенные ограничения на условия содержания Юлии Линдхольм под стражей.
Нина затаила дыхание и посмотрела на реакцию Юлии.
Реакции не было.
Судья обратился к адвокату Матсу Леннстрёму:
— Господин Леннстрём, прошу вас изложить позицию обвиняемой.
— Спасибо. Мы возражаем против требования прокурора о заключении подозреваемой под стражу. Нет никаких видимых причин подозревать…
Адвокат потерял нить и принялся лихорадочно листать документы.
Нина мысленно застонала.
— Какова позиция обвиняемой по существу обвинения? — спросил судья.
Адвокат поколебался:
— Господин судья, я бы предпочел, чтобы это дело рассматривалось в закрытом заседании. — Он выразительно посмотрел на задние ряды, заполненные публикой.
Судья повернулся к прокурору. Ангела Нильссон поерзала в кресле и окинула адвоката недобрым взглядом:
— Учитывая конфиденциальность предварительного следствия, обвинение тоже настаивает на проведении закрытого заседания.
Судья обратился к публике в задних рядах.
— Я должен попросить публику и представителей средств массовой информации покинуть зал судебного заседания, — сказал он и ударил молоточком по столу.
В зале поднялся шум, а Нина, не отрываясь, всматривалась Юлии в лицо.
Кажется, та вообще не заметила, что в зале началась суета.
Когда двери зала, наконец, закрылись, в помещении наступила почти осязаемая тишина.
— Итак, вернемся к вопросу о виновности, — сказал судья.
Адвокат положил дорогую ручку на стопку документов и посмотрел судье в глаза.
— Факт заключается в том, что моя подзащитная слишком тяжело больна, чтобы высказывать какие-либо мнения по поводу своей виновности. С ней просто невозможно вести разговор.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я был назначен защитником по этому делу в субботу. С тех пор я неоднократно пытался говорить с моей подзащитной, но мне кажется, она даже не понимает, кто я. Убежден, что моя подзащитная в настоящее время нуждается в неотложном психиатрическом лечении.
Судья принялся перелистывать дело.
— Мне кажется, она уже получала лечение, — сказал он. — Сразу после задержания была доставлена в больницу Сёдермальма, разве нет?
— У моей подзащитной длительный анамнез психиатрических расстройств, — сказал адвокат. — Почти на два года она была освобождена от работы по причине стрессовой реакции. Некоторое время лечилась в психиатрической клинике по поводу депрессии. Я настаиваю на том, чтобы лечение у психиатра началось немедленно.
Судья поднял голову.
— Что привело вас к такому заключению?
Матс Леннстрём щелкнул ручкой.
— Моя подзащитная постоянно упоминает о другой женщине, которая присутствовала в квартире в ту ночь, — сказал он. — Моя подзащитная называет ее злодейкой и ведьмой, но не может назвать ее имя.
Судья посмотрел на Юлию.
— Так вы полагаете, что… возможно, у нее…
— Содержание моей подзащитной под стражей противоречит уголовному кодексу, который требует обеспечить подозреваемому адекватное лечение. Закон запрещает содержать под стражей больного человека, даже в медицинском учреждении.
Судья передернул плечами и обратился к Ангеле Нильссон:
— Разделяет ли обвинение позицию защиты?
Прокурор театрально вздохнула:
— Слышать голоса становится модой среди преступников.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил судья, вскинув брови.
— Юлия Линдхольм просто решила не сотрудничать со следствием. Мне хотелось бы подумать о причинах такого поведения.
— Я вас понял, — сказал судья. — На каком основании обвинение настаивает на заключении обвиняемой под стражу?
Ангела Нильссон перелистала свои бумаги, собралась с мыслями и, помолчав, заговорила:
— Давид Линдхольм был найден убитым в своей квартире в три часа тридцать девять минут третьего июня. Предварительные данные судебно-медицинской экспертизы позволяют утверждать, что он был ранен первым выстрелом в голову, что и послужило причиной смерти. Второй выстрел был произведен в туловище мертвого тела.
— Могла ли в квартире присутствовать еще одна женщина в тот момент, когда был произведен смертельный выстрел? — спросил судья.
Ангела Нильссон перевернула лист с неправдоподобно громким в тишине зала шелестом.
— Подозреваемая была задержана на месте преступления. Пистолет марки «Зауэр-225» был тоже найден на месте преступления, и предварительная криминалистическая экспертиза позволяет утверждать, что на оружии были отпечатки пальцев подозреваемой. Этот револьвер был табельным оружием подозреваемой и зарегистрирован на ее имя. Было ли именно это оружие орудием преступления, в настоящее время выясняют в центральной криминалистической лаборатории, но калибр извлеченных из тела пуль соответствует калибру найденного на месте преступления оружия, кроме того, в обойме отсутствуют именно два патрона.
В зале повисла мертвая тишина. Секретарь суда записывал. Где-то мерно жужжал вентилятор.
— Кроме того, ситуация осложняется событиями, связанными с Александром, сыном подозреваемой, — продолжила Ангела Нильссон после короткой паузы. — Мальчика, Александра Линдхольма, четырех лет, никто не видел с момента убийства его отца, и ребенок до сих пор не найден.
Нина подалась вперед, едва не сорвавшись с места. Юлия подняла голову, когда прокурор произнесла имя Александра, и теперь лихорадочно оглядывала зал. Не узнавая, она посмотрела на сидевшего рядом с ней адвоката и встала.
Нина видела, как адвокат положил руку на плечо Юлии, чтобы заставить ее сесть на место.
— По нынешнему состоянию дела я не хочу выделять частные подозрения по поводу исчезновения мальчика, — продолжала прокурор Нильссон. — Возможно, есть простое объяснение его исчезновения, но если Александр Линдхольм не будет найден живым в самом ближайшем будущем, то я буду вынуждена обратиться с ходатайством о возбуждении предварительного следствия в связи с убийством или похищением Александра Линдхольма…
Каждый раз при упоминании имени Александра Юлия вздрагивала и судорожно озиралась. Повернувшись на стуле, она перехватила взгляд Нины, сидевшей на передней скамье.
«Нет, Юлия, не сейчас!»
Но мысль не возымела действия. Юлия встала и нерешительно двинулась к Нине. Глаза ее были широко раскрыты и невинны. Такие глаза были у нее, когда она не решалась спрыгнуть со стога сена. Она обычно стояла подвернув внутрь ступни — она всегда так делала, когда чего-то боялась или нестерпимо хотела в туалет по-маленькому.
«Соберись, Юлия, сейчас я ничем не смогу тебе помочь».
— Я прошу обвиняемую сесть на место, — сказал судья.
Юлия сделала еще один шаг в сторону скамей в зале.
— Александр? — произнесла она. — Где Александр? Нет!
Она ударила попытавшегося удержать ее адвоката по руке.
Нина смотрела в пол, бессильно сжав кулаки. Юлия сделает только хуже себе, если не будет сотрудничать со следствием. Все, что от нее требовалось, — это сказать, во что превратилась ее жизнь в последние годы. Не будет никакой пользы, если она и дальше станет защищать Давида, прежде всего для нее самой.
Нина подняла голову. Два конвоира, стоявшие у дверей, ведущих в коридор вздохов, подошли к Юлии и вывернули ей руки, наклонив ее вперед.
Юлия вырывалась. Конвоиры силой усадили ее на стул, и Юлия вдруг завалилась на один бок.
«— Ты должна подать на него рапорт. Слушай меня. Я поддержу тебя, им придется тебе поверить.
— Если бы только он меня ударил. Хорошо бы он оставил пару солидных синяков, а еще лучше сломал мне ребро.
— То, что он творит, еще хуже. Это совсем другое дело. Он не имеет права запирать тебя дома. Это насильственное, противозаконное лишение свободы, принуждение…»
Юлия внезапно рухнула со стула.
Она упала на пол с глухим грохотом и осталась лежать на полу с судорожно вытянутыми ногами. Нина вскочила со скамьи.
Один из конвоиров схватил Юлию за руку, чтобы поднять, но она не отреагировала. Другой конвоир схватил ее за другую руку и занес дубинку для удара.
«Сядь, Юлия, поднимись!»
В зале наступила немыслимая тишина, все, оцепенев, смотрели на происходящее. Двигались только голени и ступни Юлии. Они судорожно подергивались, а конвоиры, отпустив ее руки, отпрянули.
Юлия лежала на полу, запрокинув голову. Все тело ее неистово билось в конвульсиях. Нина едва не задохнулась. «Господи, что же они с тобой делают?»
— Немедленно медиков в зал суда, — сказал судья в микрофон. Видимо, в зале была селекторная связь.
Судья был явно огорчен и растерян.
Нина непроизвольно шагнула к распростертой на полу подруге, но К. схватил ее за рукав.
— Сядь на место, — прошипел он.
Судья повысил голос:
— Мы дождемся врача или фельдшера?..
Нина сидела на скамье, словно парализованная, глядя, как в зал вбежал врач с сумкой. Он склонился над Юлией и заговорил в микрофон рации.
— Приступ тонико-клонических судорог, — сказал он, одной рукой прижимая микрофон ко рту, а другой ощупывая Юлию. — Повторяю, первичные, генерализованные тонико-клонические судороги. Нужны санитары и бригада скорой помощи, немедленно! Я повторяю, немедленно!
— Вынесите ее через боковую дверь, — сказал судья. Он встал, с ужасом взирая на происходящее. — Скорее!
Появились еще два медика, несущих импровизированные носилки. Они подняли Юлию, и Нина заметила, что подруга одеревенела, как бревно. Она застыла в неестественной позе с вытянутыми рукой и ногой с одной стороны.
Как только Юлию подняли и положили на носилки, судороги прошли, а тело безвольно обмякло, но Нина не была уверена в этом, так как медики бегом вынесли Юлию через боковую дверь.
Двери захлопнулись, и в зале воцарилась мертвая тишина. Конвоиры беспомощно смотрели на дверь, за которой исчезла Юлия. Прокурор Ангела Нильссон, сидя на краешке стула, подозрительно смотрела на то место, где только что лежала подозреваемая. Адвокат Матс Леннстрём встал и отошел назад, прислонившись спиной к стене.
Судья, немного подумав, ударил молоточком по столу.
— Хорошо, — произнес он неуверенно, — если это возможно, подведем итоги судебного заседания… Ангела?
Прокурор в ответ лишь покачала головой.
— Что скажет защита?
Матс Леннстрём торопливо сел на место.
— Ну что ж, — сказал он, пригладив волосы. — В заключение я хотел бы подчеркнуть, что моя подзащитная ни в коем случае не подлежит обвинениям, выдвинутым прокурором. Но если ходатайства обвинения будут приняты, то я подам прошение в суд для немедленного обследования моей подзащитной согласно параграфу седьмому закона о следствии. Кроме того, требую начать немедленное лечение моей подзащитной, так как требуется оценить ее душевное состояние в момент совершения преступления.
— Перерыв в судебном заседании, — произнес судья, ударил молотком по столу, встал и вышел в свой кабинет, чтобы прийти в себя, выпить чашку кофе, а затем огласить решение.
— Я пошел, — сказал К. — Мне надо провести еще один допрос.
Он встал и направился к выходу.
Нина осталась сидеть. Сил двигаться у нее уже не было. Она вспотела и слышала бешеный стук собственного сердца.
Она не знала, что у Юлии эпилепсия.
Она не знала, что Юлия уволилась из полиции.
«Я не знала, что Юлия так сильно больна».
От осознания всего этого у Нины перехватило дыхание.
«Я не знаю самого главного! Я не знаю ее!»
Может быть, ее Юлии вовсе не существовало, той Юлии, которая никогда не боролась, которая всегда ждала, что в ее невзгодах и бедах разберется кто-то другой. Может быть, та Юлия исчезла, или ее вообще никогда не существовало в действительности. Ее Юлия никогда не застрелила бы Давида, ее Юлия никогда не смогла бы причинить вред ребенку, но что, если существовала и другая Юлия, Юлия-разрушительница?
Нина заставила себя несколько раз глубоко вдохнуть.
Потом она подняла голову и оглядела зал.
«Я верю в эту систему, я знаю, что существует такая вещь, как справедливость. И юстиция — это ее суть!»
С этого момента Нина твердо знала, что будет дальше.
Когда судья соберется с силами и выпьет вторую чашку кофе, когда двери зала суда откроются и в него впустят прессу, Юлию арестуют по подозрению в убийстве, а рассмотрение дела отложат, самое позднее, до двадцать первого июня.
Не было никаких сомнений в том, что предварительное следствие не закончат в течение двух недель, а это означало, что срок содержания под стражей будет продлеваться и продлеваться до тех пор, пока у прокурора не накопятся такие неопровержимые доказательства, что Юлия никогда не увидит свободы.
«Другая Юлия, не та, которую она когда-то знала».
Нина вдруг поняла, что не может больше ни одной секунды оставаться в зале. Она встала и торопливо вышла.

 

Анника в ожидании сидела на продавленном диване перед кабинетом инспектора К. на третьем этаже главного полицейского управления. Она запрокинула голову и закрыла глаза.
День начался ужасно, но прошел в целом совсем неплохо.
Дети с конца недели снова пойдут в свой старый детский сад. Директор была очень довольна, что они вернутся, главным образом потому, что это должно было солидно увеличить доход учреждения.
Она записала Калле в школу Эйра, расположенную немного дальше, но тоже в Кунгсхольмене. Пусть Томас ее застрелит, если ему не понравится такой выбор.
Нашла она и квартиру. Пока у тебя есть деньги, ты можешь снять любую квартиру, хоть в центре города, но по бизнес-контракту за немыслимую цену. Она выбрала трехкомнатную квартиру на Вестерлонггатан, в сердце Старого города, за двадцать тысяч крон в месяц. Конечно, это дорого, но у нее оставалось еще три миллиона крон из денег Дракона. Когда все устроится со страховой компанией, она купит подходящую квартиру.
Такую, какую хочет она.
Анника глубоко вздохнула и прислушалась: каково это будет.
«Она будет жить одна, без него».
Стиснув зубы, едва сдержала слезы.
«Мои дети не должны жить с таким человеком, как ты. Я буду добиваться единоличной опеки, я сделаю это, не теряя ни секунды. Я отниму у тебя детей».
Она постаралась успокоиться.
Она оба раза уходила в длительный отпуск по беременности и родам.
Она всегда была с детьми дома, когда они болели.
Она всегда следила и ухаживала за ними. В детский сад они ходили опрятными, ходили регулярно.
«Он не сможет отнять у меня детей. У него нет для этого повода. Ему придется доказать, что я плохая мать, в противном случае я выиграю любой суд».
Комиссар шел по коридору с кружкой в руке.
— Хочешь кофе?
Анника покачала головой.
— Мне надо домой, к детям, — сказала она, — поэтому хочется поскорее освободиться.
К. отпер кабинет и сел за стол. Анника вошла следом и опустилась на знакомый ей стул для посетителей.
— Значит, ей предъявили обвинение и оставили под стражей, — сказала Анника. — Думаю, что осудят ее быстро. В отличие от Давида. С него, в конце концов, все обвинения были сняты.
Полицейский поставил рядом с компьютером магнитофон, произнес в микрофон: «Один-два, один-два», потом перемотал пленку назад и воспроизвел звук, чтобы проверить его качество.
— Я встретилась с человеком, которого Давид едва не забил до смерти, но вам не о чем тревожиться. Нимб останется на месте. Никто не хочет знать, каким на самом деле был Давид.
К. наклонился к Аннике.
— Речь пойдет о пожаре в доме на Винтервиксвеген, — сказал он. — Тебе надо просто отвечать на мои вопросы.
Анника кивнула и откинулась на спинку стула.
К. включил магнитофон, сказал в микрофон данные об Аннике, о месте и времени допроса, а потом задал первый вопрос:
— Можешь ли ты сказать мне, что случилось в ночь на третье июня сего года?
Анника прикусила губу.
— Можешь на минутку выключить магнитофон? — спросила она.
К. вздохнул, демонстративно помедлил несколько секунд, а потом нажал кнопку.
— В чем дело?
— Это нормально, что ты проводишь этот допрос?
— Почему я не могу его провести? — поинтересовался К.
— Он будет правомерным, несмотря на наши особые отношения?
К. откинулся назад и удивленно вскинул брови.
— Говори за себя, — сказал он. — У меня были особые отношения с другими репортерами, но не с тобой. Рассказывай, что случилось той ночью.
Он снова включил магнитофон.
Анника на несколько секунд закрыла глаза, стараясь освежить воспоминания той страшной ночи.
— Я находилась на площадке верхнего этажа, — сказала она. — Было темно. Я почистила зубы — без зубной пасты. Потом пошла в спальню…
— Твой муж был дома?
Она покачала головой:
— Нет, вечером мы с ним поссорились. Он ушел. Дети захотели спать со мной, и я согласилась.
— Значит, дети?..
— Находились в двуспальной кровати в нашей комнате.
— Который был час?
Анника вздохнула и на мгновение задумалась.
— Я отправила тебе черновик статьи, — сказала она. — Должно быть, после этого прошло полчаса, может быть, сорок пять минут.
Инспектор склонился к компьютеру и открыл почту.
— Письмо от тебя пришло в два часа сорок три минуты, — сказал он. — Значит, на лестничной площадке ты стояла где-то между четвертью и половиной четвертого утра. Что случилось потом?
Анника от волнения облизнула губы.
— Я услышала внизу грохот, — сказала она. — Как будто разбили стекло. Спустилась вниз на четыре или пять ступенек и только тогда поняла, что произошло.
— И что произошло?
— Кто-то разбил окно. Большой витраж справа от входной двери. Весь пол был усеян битым стеклом. Я сбежала вниз, но снаружи никого не увидела.
— Как ты отреагировала?
— Сначала я удивилась, потом разозлилась, но испугалась я, только когда услышала грохот из комнаты Эллен.
— Ты была босиком?
Анника удивленно посмотрела на К.
— Да, — сказала она, — или нет, я была в носках.
— Ты не порезалась о стекло?
Она поняла, куда он клонит, и кровь бросилась ей в лицо.
— Нет, не порезалась, — ответила она, — но я не лгу.
— Что произошло потом?
— Я бросилась наверх. Дверь была открыта, и я увидела, что окно в комнате Эллен тоже разбито. Потом в разбитое окно влетел какой-то прямоугольный предмет с горящим хвостом.
К. задумчиво пожевал кончик ручки.
— Как ты думаешь, что это было?
Анника судорожно сглотнула.
— Я поняла это, когда предмет ударился об пол и разбился. Я успела закрыть дверь до того, как пламя охватило комнату.
— Значит, окно было уже разбито? Его разбила не граната?
Она удивленно посмотрела на К.
— Об этом я тогда не думала, — сказала она, — но да, так и было. Стекло уже было разбито.
— Это комната, которая находилась в северо-восточном углу дома?
Анника на мгновение задумалась.
— Да, правильно. Ближе к перекрестку.
— А потом?
Поморщившись, Анника закрыла глаза.
— Потом кирпич влетел в комнату Калле. Кирпич выбил стекло, а через несколько секунд в окно влетела бутылка. Она ударилась о стену над кроватью и разбилась.
— Что произошло, когда она разбилась?
Анника снова явственно увидела перед глазами бушующее пламя, вспыхнувшие пары бензина, заполыхавшие занавески и полки.
— Все осветилось, — сказала она. — Сначала я почувствовала запах бензина, а потом вспыхнуло яркое пламя.
— Комната Калле выходит на юго-восток?
— Да.
— Что ты стала делать?
Анника тряхнула головой и пригладила волосы.
— Я попятилась, потому что жар был невыносимым. Я тут же подумала о детях и побежала в спальню.
— Ты закрыла дверь комнаты Калле?
Анника, широко раскрыв глаза, посмотрела на К.
— Не думаю, — ответила она.
— Но дверь комнаты Эллен ты закрыла?
Анника почесала голову.
— Полагаю, что да, — сказала она.
— Но почему ты не закрыла комнату Калле?
— Не знаю. Там было очень жарко. Мне надо было бежать к детям.
— Что ты стала делать, когда вернулась к детям?
— Я их разбудила и спустила вниз на террасу на простынях.
— Обоих одновременно?
— Нет, сначала Калле, потом Эллен.
— А ты?
— Я спрыгнула.
— Ты спрыгнула.
— И приземлилась на стол, стоявший на террасе. Тогда я и увидела его.
— Кого? — спросил К.
— Вильгельма Гопкинса, нашего соседа. Он стоял, прячась в кустах. Я абсолютно уверена, что это он устроил пожар.
К. уставил на Аннику такой испытующий взгляд, что у нее зачесалась кожа.
— Мы закончили? — спросила она.
— Что ты делала в такой поздний час? Почему не спала?
— Об этом я уже сказала. Я работала, потом отправила статью тебе и в редакцию.
— Да, это было в два часа сорок три минуты. Но что ты делала до половины четвертого?
Она посмотрела на инспектора и ощутила ком в горле.
— Сидела и плакала, — тихо ответила она. — Я поссорилась с мужем и… ну, я этого не хотела. Мне было очень жаль себя.
— Из-за того, что твой муж ушел?
Анника слабо улыбнулась:
— Ну да, можно сказать и так.
— Ты не думала о мести?
— За что?
— За то, что он тебя бросил. Потому что оставил одну.
Она покачала головой:
— Нет, о мести я совсем не думала.
Инспектор вздохнул, открыл ящик стола и достал оттуда какие-то бумаги.
— Знаешь, что это?
Анника снова качнула головой.
— Это решение ленного суда в Эскильстуне, — сказал К. — Девять лет назад ты была приговорена к условному сроку за непредумышленное убийство.
Анника оцепенела, мысли ее заметались. «Куда он клонит? Что будет дальше?»
— В этом рапорте есть очень интересное свидетельское показание, — сказал К. — Полицейский офицер, первым оказавшийся на месте происшествия после того, как твой друг умер, сказал… ты знаешь, что он сказал? О мотиве, из-за которого ты толкнула его так сильно, что он упал в горящую печь?
В мгновение ока Анника снова оказалась в том времени и в том месте. Она явственно вспомнила тот жаркий летний день в заброшенной литейной мастерской в Хеллефорснесе, пыль, вьющуюся в воздухе, и мертвого Вискаса в своих руках.
— Ты сказала: «Он не смел нападать на моего кота. Он не смел калечить Вискаса. Понимаешь?» — вслух прочитал К.
— Можно я выпью воды? — спросила Анника.
— Ты признала жажду мести как мотив в том случае, когда убила человека, — сказал он. — Теперь ты говоришь, что в этом случае у тебя не было мыслей о мести, так?
— Но ведь это совсем разные вещи — когда убивают твоего кота и когда от тебя уходит муж, правда? — сказала Анника.
К. смотрел на нее несколько бесконечно долгих секунд.
— Значительно чаще убийства происходят именно по второй причине, — заметил он.
Аннике показалось, что комната закачалась. «Что он говорит? Что он делает?»
— Это был Гопкинс, — сказала Анника. — Это Гопкинс поджег дом.
— Гопкинс, к твоему сведению, был единственным, кто сразу позвонил в пожарную команду, — сказал К.
— Должно быть, его мучила совесть.
Наступила тишина.
— Что все это значит? — спросила Анника после долгого молчания.
— Так как у нас нет свидетелей и нет данных криминалистической экспертизы, нет и достаточных оснований для подозрения, а значит, и для твоего задержания. Ты можешь идти.
Анника во все глаза уставилась на К.
— То есть что значит я могу идти? — спросила она. — А почему, собственно, мне можно было бы запретить уйти? Что бы стало с моими детьми, если бы ты не разрешил мне идти?
К. наклонился вперед с искренне озабоченным лицом.
— Сейчас идет предварительное следствие по делу о поджоге и возможном покушении на убийство, но прокурор пока не принял решение по этому поводу. За такое преступление по закону полагается длительное, вплоть до пожизненного, тюремное заключение. Кто-то поджег дом, и ты в это время в нем находилась. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Анника едва не расхохоталась.
— Ты сошел с ума? Я — подозреваемая? Я — единственная подозреваемая? Ты хочешь сказать, что меня официально подозревают в совершении этого преступления? Ты это хочешь сказать?
К. вздохнул.
— Нет, не официально, и пока не обвиняют. Но пожар устроил тот, у кого были на это причины. И ты в первых пунктах неформального списка подозреваемых.
Анника посмотрела в окно. Снова начался дождь.
«Я буду добиваться единоличного опекунства. Я их заберу. Это мои дети. Они не могут жить с таким человеком, как ты, ни одной секунды».
— Ничего не произойдет до тех пор, пока сотрудники следственной бригады не получат результаты криминалистической экспертизы, — продолжил К. — Боюсь, что это займет немалое время. Потом, когда мы будем знать больше, возможны три варианта развития событий: либо тебя обвинят, либо снимут все обвинения. Или, в третьем случае, дело может быть прекращено за отсутствием улик. В этом случае в отношении тебя останутся сомнения, но недостаточные для того, чтобы передавать дело в суд.
— Я этого не делала, — сказала Анника. — Это не я.
— Знаешь, — сказал К., — как это ни странно, но так говорят почти все.
Назад: Суббота, 5 ИЮНЯ
Дальше: Часть вторая НОЯБРЬ