Книга: Пожизненный срок
Назад: Часть первая ИЮНЬ
Дальше: Воскресенье, 6 ИЮНЯ
* * *
Анника оставила играющих детей на попечение Берит и пошла к автобусной остановке. Вытащив из кармана мобильный телефон, прочитала список контактов. Сначала набрала «Нина», потом «Хофман» и, наконец, нашла «Полиция. Нина X.».
Она нажала кнопку и принялась ждать соединения.
— Хофман.
Анника судорожно сглотнула.
— Нина Хофман? Меня зовут Анника Бенгтзон. Я журналистка из «Квельспрессен». Мы с тобой встречались пять лет назад. Я тогда провела ночь в машине с тобой и Юлией…
— Да, я помню.
— Я позвонила не вовремя?
— Что ты хочешь?
Анника окинула взглядом поля и луга, посмотрела на ползущие к горизонту облака, на красные деревянные дома с блестящими на солнце окнами.
— Наверное, ты догадываешься, — ответила Анника. — Мои шефы хотят освежить в памяти читателей, что мы делали тогда в патрульной машине, что говорила и делала Юлия и что я об этом тогда писала. Я обещала это сделать, но решила сначала поговорить с тобой.
— У нас есть офицер по связям с прессой, он общается с журналистами.
— Это я знаю, — сказала Анника, чувствуя, как в ней закипает раздражение. — Но я хотела поговорить именно с тобой, потому что у меня сложилось впечатление, что вы очень близкие подруги.
Нина Хофман несколько мгновений молчала.
— Что ты хочешь написать?
— Юлия очень много говорила о Давиде. Та наша милая болтовня может сегодня заинтересовать читателей. У тебя есть время встретиться со мной?
Анника увидела на гребне холма облако пыли, поднятой приближавшимся автобусом.
— Я не собираюсь никого поливать грязью, — пояснила она. — Я не для этого звоню, скорее наоборот.
— Я тебе верю, — сказала Нина Хофман.
Они договорились встретиться в пиццерии недалеко от дома Нины в Сёдермальме через полтора часа.
Подъехал и остановился автобус. Анника вошла в салон и протянула водителю последнюю пятисоткроновую банкноту Берит.
— У тебя нет денег помельче? — спросил водитель.
Анника покачала головой.
— Мне нечем разменять такую крупную купюру. Тебе придется поехать следующим автобусом.
— Тогда тебе придется силой вышвырнуть меня на улицу, — огрызнулась Анника, положила в карман деньги и прошла в салон.
Водитель несколько секунд смотрел ей вслед, потом закрыл двери и тронул автобус с места.
Анника села в самом последнем ряду и принялась смотреть в окно на проносившийся мимо пейзаж. Все вокруг было окрашено в разные оттенки зелени, скорость размывала края предметов и превращала мир в абстрактное живописное полотно.
Анника закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья.

 

Томас стремительной походкой, выпрямив спину, подошел к зданию правительства на Розенбаде. Не глядя по сторонам, прошел мимо людей, ожидавших очереди у поста охраны, моля Бога, чтобы сработал его пластиковый пропуск.
Официально срок его контракта истек в понедельник, и пропуск ему не возобновили, что Томас воспринял как неожиданный и неприятный сюрприз. До сих пор он переходил с одной работы на другую без представления развернутых резюме или утомительных собеседований. Если отныне все изменится, то это будет большим ударом, особенно теперь, когда он привык работать консультантом в правительстве.
Вчера глава отдела министерства юстиции Пер Крамне позвонил ему и попросил зайти, и Томасу стоило большого труда скрыть тревогу и заинтересованность. Он сказал Крамне, что завтра утром у него важная встреча, и это было правдой, хотя встречался он с Софией.
Если повезет, то старый пропуск сработает и он избежит унизительного ожидания в очереди рядовых посетителей. Он затаил дыхание и набрал номер. Раздалось жужжание, и на замке зажегся зеленый индикатор.
Томас не спеша открыл белую стальную дверь и вошел в коридоры власти. Он спиной чувствовал завистливые взгляды простых смертных: «Кто это? Что он здесь делает? Наверное, это какая-то важная шишка!»
Естественно, он направился к правому лифту. Слева был грузовой лифт, останавливавшийся на каждом этаже. Ехать левым лифтом было большой ошибкой.
Выйдя из лифта на четвертом этаже, он направился прямо в кабинет начальника отдела.
— Очень рад тебя видеть, — сказал Крамне, с таким чувством пожав Томасу руку, словно они не виделись несколько месяцев. На самом деле они ужинали в Юрсхольме не далее как в понедельник. — Ужасная история с твоим домом, — сказал босс, жестом указывая на стул. — Что ты собираешься делать — будешь восстанавливать?
Как мило и спокойно, подумал Томас. Теперь выдохни и жди, что он тебе скажет.
— Да, наверное, — сказал он, сел и откинулся на спинку, слегка расставив колени. Это успокаивало.
— Ну, наше предложение о прослушивании идет как горячий нож сквозь масло, — сказал Пер Крамне. — Все очень довольны твоим анализом, и я хочу, чтобы ты это знал.
Томас сглотнул и протестующе вскинул руку.
— Это было всего лишь продолжением моей работы с земельными советами…
Крамне порылся в папках, стоявших в шкафу справа от стола.
— Теперь нам надо заняться текущей работой, — сказал он. — Проследить за исполнением проекта. Правительство назначит парламентскую комиссию, которая проверит все статьи и предложит изменения.
— Комиссию для изучения? — поинтересовался Томас. — Или для попытки утопить проект?
Проблема заключалась в том, что такие комиссии назначали в двух случаях: когда надо было что-то сделать или когда власть не хотела что-то делать. Одним и тем же методом можно было либо протолкнуть, либо похоронить какой-либо проект.
Помощник статс-секретаря выдвинул какой-то ящик и продолжал рыться там.
— Ты читал служебную записку? Мне кажется, ее разослали, когда ты еще был здесь.
Томас с трудом подавил желание скрестить руки на груди и закинуть ногу на ногу — занять оборонительную позицию.
— Нет, — ответил он, не меняя позы. — Что там за условия?
Крамне с грохотом задвинул ящик и поднял голову.
— Директивы дьявольски просты, — сказал он. — Любая предложенная реформа не должна удорожать содержание преступников под стражей. Нам нужен экономист в группу анализа последствий законодательных предложений, а эта должность требует некоторых навыков в политике. Наша цель — отменить пожизненное заключение, и некоторые из наших противников уже кричат, что это новшество обойдется казне очень дорого. Я абсолютно убежден, что они не правы.
Он улыбнулся и с такой силой откинулся на спинку стула, что она с треском ударилась о стену.
— Вот здесь-то мы и найдем тебе место, — сказал он.
— Место экономиста? — спросил Томас с упавшим сердцем.
Не на это он рассчитывал. Он надеялся на нечто большее, на высокое положение в самом отделе. Быть экономистом в министерстве юстиции — это не звучит, это все равно что быть сторожем или швейцаром.
— Нам нужен эксперт для комитета, — кивнув, ответил Крамне.
— Для проведения экономического анализа?
— Именно так. Мы продлим твой контракт до окончания работы комиссии, то есть года на два.
Томас почувствовал, как кровь бросилась ему в голову. Два года! Его первая реакция была ошибочной. Ему же предлагают блестящую карьеру! Это означает, что на два года ему гарантирована престижная работа и шанс сделать ее постоянной. В любом случае он остается в департаменте. Он — правительственный чиновник! Настоящий.
Надо с самого начала показать себя с лучшей стороны.
— Отмена пожизненного заключения… — сказал он. — Почему это дорого? Разве это не уменьшит расходы?
На лице Крамне отразилось легкое раздражение.
— Любое изменение стоит денег. Сегодня осужденный на пожизненное заключение проводит в тюрьме в среднем тринадцать — четырнадцать лет. Ты знаешь, что людей обычно освобождают после отбытия двух третей срока? Если избавиться от пожизненного заключения, то новый максимум составит около двадцати пяти лет.
— В самом деле? — спросил Томас.
— Это, конечно, предъявит довольно жесткие требования к тюремным службам. Но этим мы сможем заняться позже. Для начала надо оценить непосредственные, сиюминутные последствия, потом посмотреть, как они будут видоизменяться и как окончательно определить допустимые сроки заключения.
Крамне подался вперед, наклонился к Томасу и понизил голос:
— До настоящего момента правительство не увеличивало сроки тюремного заключения за самые разные преступления, за исключением сексуальных домогательств, так что я считаю, что наше время пришло.
Он откинулся на спинку стула, которая снова с грохотом ударилась о стену. Томас положил ногу на колено и принялся оттирать с туфли несуществующее пятнышко — чтобы Крамне не увидел, как он покраснел.
— Значит, моя задача — проанализировать возможные расходы, связанные с новой законодательной инициативой? — спросил он. — А потом все как прежде?
— Да, ты сохранишь за собой кабинет и будешь работать как обычно. Я уже обсудил этот вопрос с Халениусом, статс-секретарем, и он одобрил. Добро пожаловать на борт!
Пер Крамне протянул руку, и Томас с улыбкой ее пожал.
— Спасибо, шеф, — сказал он.
— Заниматься всей этой статистикой, — произнес Крамне, снова подавшись вперед и понизив голос, — все равно что пасти кошек.
Помощник статс-секретаря встал со стула и указал рукой на дверь. Томас неуклюже поднялся на ставшие ватными ноги.
— Когда мне приступить к работе? — спросил он.
Крамне удивленно вскинул брови.
— Не понял вопроса, — сказал он. — Мне кажется, что медлить нет никакого смысла. Свяжись с кем-нибудь из национального совета по профилактике преступлений и проведи с ним анализ текущих приговоров, чтобы нам было с чего начать.
Томас летел в свой старый кабинет, не чуя под собой ног. Пусть его кабинет расположен на четвертом этаже — далеко от кабинетов подлинной власти на шестом и седьмом этажах, пусть он тесный и темный, пусть он выходит на Фредсгатан — пусть, все равно он, Томас, работает в Розенбаде!
Остановившись на пороге, он окинул взглядом убранство кабинета и закрыл глаза.
От секса у него ломит в мошонке, он живет в шикарной квартире в Эстермальме, и он работает в правительстве!
«Что может быть лучше?» — подумал он, вошел в кабинет и повесил пиджак на спинку стула.

 

Автобус резко затормозил, Аннику швырнуло вперед, и она ударилась переносицей о спинку переднего сиденья. Она растерянно потерла ушибленное место и посмотрела в окно. Автобус остановился на красный свет у станции метро восточной ветки.
Она вышла, вошла в метро на станции «Технический институт» и посмотрела на часы.
Если все пойдет по плану, то она — до встречи с Ниной Хофман — успеет заскочить в банк.
Она вышла на «Слуссене» и по Ётгатан дошла до отделения своего банка.
Ей пришлось прождать двадцать минут в очереди, прежде чем она подошла к окошку.
— У меня возникли неожиданные проблемы, — сказала Анника, протягивая оператору заполненные бланки. — Мой дом сгорел. Я не успела вынести личные документы, банковские карты — вообще ничего. Поэтому мне приходится вот так снимать деньги. Надеюсь, это можно?
Оператор бесстрастно посмотрела на Аннику сквозь толстые стекла очков.
— Совершенно очевидно, что я не могу отдать деньги человеку, чья личность не подтверждается никакими документами.
Анника понимающе кивнула.
— Да, — сказала она. — Это я понимаю. Но у меня нет никаких документов, так как они сгорели. У меня нет денег, поэтому мне срочно нужны наличные.
Женщина в окне поморщилась так, как будто от Анники дурно пахло.
— Это даже не обсуждается, — сказала она.
Анника судорожно сглотнула.
— Я помню наизусть номер своего счета, — торопливо сказала она. — Я точно знаю, сколько денег на моем счете. У меня есть телефонный доступ, я помню все коды…
Она подняла мобильный телефон и показала его кассиру, дружелюбно при этом улыбаясь.
— Мне очень жаль, — сухо произнесла женщина, — но я вынуждена попросить вас отойти от окна.
Аннику захлестнула волна добела раскаленной ярости.
— Послушай, — прошипела она, — чьи это деньги — мои или твои?
Оператор вскинула брови и нажала кнопку вызова следующего клиента. Какой-то мужчина поднялся с дивана, подошел к окну и демонстративно встал рядом с Анникой.
— У меня почти три миллиона крон на разных счетах вашего поганого банка, — пожалуй, чересчур громко сказала Анника. — Я хочу забрать все, до последнего эре и закрыть счет.
Женщина в окне посмотрела на Аннику с нескрываемым презрением.
— Вы должны подтвердить свою личность, прежде чем закрывать счет, — сказала она и повернулась к мужчине, который раздраженно протиснулся к окошку.
— Но это же мои деньги! — закричала Анника.
Она повернулась и быстро пошла к двери, отметив боковым зрением, что посетители банка смотрят на нее со страхом и отвращением.
Едва не разрыдавшись, она распахнула дверь и, выскочив на улицу, побежала по Фолькунгагатан к Данвикстуллю.
«Надо успокоиться, иначе люди могут подумать, что я ограбила банк».
Анника замедлила шаг и взяла себя в руки.
Через пять минут она вошла в пиццерию.
Аннике понадобилось несколько мгновений, чтобы узнать Нину Хофман. Женщина сидела в дальнем углу ресторана и внимательно изучала меню. Без формы она была неотличима от множества других молодых стокгольмских женщин — джинсы, водолазка, распущенные по плечам светло-каштановые волосы.
— Привет, — запыхавшись, произнесла Анника и протянула руку. — Прошу прощения, я немного опоздала. Хотела снять немного денег со счета, но у меня нет никаких документов…
Она вдруг почувствовала, что сейчас разрыдается, умолкла и несколько раз глубоко вдохнула.
— Прости. Я очень благодарна тебе за то, что ты согласилась со мной встретиться, — сказала Анника, садясь за стол. — У меня сгорел дом, и я не успела ничего оттуда вынести, даже документы.
В глазах Нины вспыхнул интерес.
— В Юрсхольме? Так это был твой дом?
Анника кивнула.
Нина Хофман несколько секунд внимательно смотрела на нее, потом снова взялась за меню.
— Ты ешь пиццу?
— Да.
Они заказали минеральную воду и по порции хрустящей «Кальцоне».
— Давненько мы виделись последний раз, — сказала Анника, когда официантка отошла от стола и направилась на кухню за заказом.
Нина Хофман кивнула.
— Это было в отделе полиции, — сказала она, — накануне выхода газеты. Ты принесла мне распечатку статьи, чтобы я ее посмотрела.
— Да, в тот день, когда арестовали этого финансиста, — напомнила Анника, — Филиппа Андерссона. Какое же облегчение все испытали, узнав, что так быстро нашли этого убийцу с топором.
— За все время службы мне редко приходилось испытывать такое отвращение к преступнику, — призналась Нина.
— Богатый и трусливый садист, — согласилась Анника. — Такое сочетание качеств не способствует всеобщей любви. Он в Кюмле, если я не ошибаюсь?
Нина Хофман вздернула подбородок.
— Что ты хочешь от меня узнать?
Анника согнала с лица улыбку.
— Не знаю, помнишь ли ты, но в ту ночь Юлия много говорила о Давиде. Давид не хотел, чтобы она во время беременности работала в полиции. Ему не нравилась ее короткая стрижка. Давиду не нравился обозначившийся животик. Давид надеялся, что родится мальчик. За время дежурства он звонил трижды, чтобы узнать, где мы находимся. Мне показалось, что он старался контролировать каждый ее шаг.
Нина холодно посмотрела на Аннику.
— Как ты ухитрилась все это запомнить?
— Давид уже тогда был телевизионной знаменитостью. Кроме того, у меня самой аллергия на контроль. Каким на самом деле был их брак?
Нина скрестила руки на груди.
— Тебе не кажется, что это сугубо личный вопрос?
— Мужей не убивают без веских на то причин.
Принесли пиццу, и они молча принялись за еду.
Съев половину пиццы, Анника отложила нож и вилку.
— Съесть целую «Кальцоне» — все равно что положить камень в желудок.
Нина продолжала есть, не подняв головы.
«Кажется, разговора не получится».
— Что у тебя нового? — спросила Анника. — Ты работаешь все там же, в отделе «Катарина»?
Нина покачала головой и вытерла губы салфеткой.
— Нет, — ответила она, бросив на Аннику быстрый взгляд. — Я получила повышение, теперь работаю инспектором.
Анника принялась изучать Нину Хофман. Та была умна и играла по правилам.
«Придется призвать на помощь все мои педагогические способности».
— Писать о таких личных трагедиях — очень щекотливая задача, — сказала Анника. — Публичный интерес к ним огромен, но нам, газетчикам, приходится считаться со всеми заинтересованными сторонами. Давид был одним из самых известных в Швеции полицейских офицеров. Не знаю, видела ли ты вчерашнюю пресс-конференцию, на которой было объявлено об исчезновении Александра, но руководитель Национального управления криминальной полиции сказал, что убийство Давида — это покушение на общество в целом, на наши демократические принципы.
Выражение лица Нины изменилось.
— Это преступление задело комиссара лично. Раньше я никогда не видела его таким взволнованным. Если я правильно поняла, его реакцию разделяет большинство шведских полицейских. Вся шведская полиция близко к сердцу приняла убийство Давида Линдхольма. Это еще больше осложняет нашу работу.
Нина отложила нож и вилку и подалась вперед.
— Что ты имеешь в виду?
Отвечая, Анника старалась тщательно подбирать слова.
— Мы всегда балансируем на тонком канате над пропастью, когда пишем о текущих расследованиях, — медленно проговорила она. — Мы хотим опубликовать как можно больше информации для наших читателей, но в то же время должны учитывать особенности работы полиции. У полиции тот же конфликт интересов, но противоположный. Вы хотите эффективно работать, причем так, чтобы вам никто не мешал, но в то же время понимаете, что немногого достигнете, если не будете общаться с публикой, а делать это можно только через средства массовой информации. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Нина Хофман смотрела на Аннику тяжелым взглядом.
— Если честно, то нет, не понимаю.
Анника отставила в сторону тарелку.
— Нам нужно знать, что это за убийство, и поэтому требуется открытый диалог о том, что мы можем и должны публиковать. Это требует честности и доверия от обеих сторон. Если мы сумеем это сделать, то добьемся успеха — и вы, и мы.
Нина несколько раз моргнула.
— Мы всегда знаем больше, чем публикуем, — продолжала Анника. — Тебе это прекрасно известно. Я была с вами, когда ты и Юлия пошли в квартиру, где мог орудовать убийца с топором, но я не написала об этом ни строчки в следующем выпуске газеты. Также я показала тебе статью, в которой речь шла только и исключительно о тебе. Так я работаю, и именно это я имею в виду, когда говорю о нашей обоюдной ответственности…
Анника в тот раз действительно не написала ни слова об убийстве, так как обещала Нине этого не делать. Правда, она передала все детали Шёландеру, который живописал преступление на первой полосе.
— Так что ты хочешь знать о Юлии? — спросила Нина.
— Это сделала она?
— Расследование только началось, — уклончиво ответила Нина.
— Есть другие подозреваемые?
Нина молчала.
— Ты, должно быть, попала в странную ситуацию, — предположила Анника. — В странную с профессиональной точки зрения. Я понимаю, что ты не можешь участвовать в расследовании, но в то же время…
— Я вынуждена участвовать в нем, хочу этого или нет, — перебила Аннику Нина Хофман. — Я приняла этот вызов, мой коллега и я были первыми полицейскими, прибывшими на место преступления.
Анника вздрогнула.
— Наверное, тебе было очень тяжело, — предположила она, — сохранить объективность.
За соседним столиком вдруг расхохоталась какая-то парочка. Другая встала из-за стола, гремя стульями. Анника передвинула по столу нож.
— Объективность?
Анника дождалась, когда веселая парочка вышла из пиццерии.
— Не поддаться собственному мнению о виновности и невиновности.
— Давида убили во сне, — сказала Нина. — Мы нашли в кровати пистолет. Уже есть доказательства, что он и стал орудием убийства.
— На нем были отпечатки пальцев? Вы быстро сработали.
— Все еще проще. Это был табельный пистолет Юлии.
Анника едва удержала возглас изумления.
— Откуда это известно? Ведь все эти пистолеты похожи как две капли воды.
— У большинства полицейских пистолеты «Зауэр-225». Но у каждого пистолета есть номер, который записан за определенным полицейским.
— Я могу это опубликовать?
— Естественно, нет.
За столом повисло неловкое молчание. Вокруг вставали и уходили люди.
— Что думает полиция об Александре? Жив ли он? — спросила Анника, когда затянувшееся молчание стало действовать ей на нервы. — Не пора ли обратиться к людям, чтобы они помогли в поисках мальчика?
Нина Хофман несколько долгих секунд мрачно смотрела на Аннику.
— Мы не знаем, жив ли Александр, — ответила она наконец. — Пока мы считаем, что жив. Но очень важно, чтобы публика не теряла бдительности.
— Если он мертв, то что, по-вашему, могло с ним случиться?
— Он целую неделю не был в детском саду. Юлия позвонила туда и сказала, что мальчик болен. Последним, кто видел мальчика, был сосед Линдхольмов снизу, Эрландссон. Он видел в глазок, как Юлия спускалась по лестнице с Александром. Это было утром во вторник. У них была с собой цветастая матерчатая сумка.
— Но об этом я тоже не могу писать?
Некоторое время обе женщины сидели молча. Официантка унесла тарелки. Они не стали пить кофе и попросили счет.
— Кстати, — сказала Анника, расплатившись деньгами Берит, уже собравшейся уходить Нине. — Почему этим не занимается национальная криминальная полиция? Разве не она расследует все преступления, совершенные сотрудниками полиции?
— Юлия уволилась из полиции две недели назад, — ответила Нина, вставая.
Она была на голову выше Анники.
— Уволилась? — переспросила Анника. — Почему?
Нина молча посмотрела на Аннику.
— Если хочешь, я могу зайти с тобой в банк. Надо, чтобы кто-нибудь подтвердил твою личность.
Анника от неожиданности остановилась, изумленно приоткрыв рот.
— Ты это сделаешь? Это было бы просто здорово.
Они вышли из пиццерии и молча направились к банку по Ётгатан.
Очередь между тем рассосалась — закончился обеденный перерыв. Анника заполнила новые бланки и подошла к той же очкастой кассирше.
— Привет, это снова я, — сказала Анника. — И я опять хочу снять деньги.
Нина Хофман протянула кассирше водительские права и полицейское удостоверение.
— Я могу удостоверить, что эта женщина та, за кого себя выдает, — твердо произнесла она.
Кассирша скорчила недовольную гримасу и коротко кивнула.
Она отсчитала двадцать пять тысяч крон тысячными купюрами и легким движением кисти бросила их Аннике.
— Не будете ли вы так любезны положить их в конверт? — едко поинтересовалась та.
Кассирша едва не поперхнулась от злости.
— Как только я открою счет в другом банке, вернусь и закрою здесь все свои счета, — пообещала Анника и, круто повернувшись, пошла к выходу.
Оказавшись на улице, Анника медленно выпустила из груди воздух.
— Спасибо, — сказала она и протянула Нине руку. — Не могла даже вообразить, что все окажется так просто…
— Полицейское удостоверение обычно хорошо помогает, — ответила Нина и, впервые за их встречу, скупо улыбнулась.
— У тебя не сохранился номер моего мобильного? — спросила Анника.
Они разошлись в разные стороны — женщина, офицер полиции, пошла к Данвикстуллю, а Анника спустилась в метро на станции «Слуссен».

 

Шюман сидел за столом и беспомощно смотрел на полученную накануне директиву руководства. Шестьдесят сотрудников.
«Он должен уволить шестьдесят сотрудников».
Главный редактор встал и принялся расхаживать по своей крохотной каморке — шаг в одну сторону, шаг — в другую.
Он снова сел и нервно провел ладонью по волосам.
Если он станет протестовать, то результат будет один — ему придется собрать вещички и уйти. Шюман хорошо это знал, проведя много лет в теплых объятиях семьи. Руководить газетой сможет кто угодно, у Шюмана не было иллюзий относительно собственной незаменимости. Вопрос заключался лишь в профессиональных амбициях нового руководства. Превратит ли оно «Квельспрессен» в грязную половую тряпку с голыми девками на третьей странице? Выбросит всю политику, аналитику и расследования, чтобы оставить только сплетни о знаменитостях?
Или семья просто закроет газету?
«Квельспрессен» не была любимым детищем семьи — это было еще мягко сказано. Если бы газета не давала прибыль, то ее давно бы уже убили и похоронили.
Выколачивание дохода любой ценой было главным требованием владельцев, когда его несколько лет назад назначили главным редактором и юридическим лицом, ответственным за издание. Андерс Шюман всегда держал газету на плаву, но шестьдесят сотрудников?
Конечно, это дело надо обсудить с новым управляющим директором, парнем, недавно окончившим высшую экономическую школу и получившим место в «Квельспрессен», потому что был другом сына одного из членов семьи. Пока этот щенок не поднимал волну (к всеобщей радости).
Андерс Шюман положил директиву на стол.
«Да, это неплохая идея».
Наверное, щенку придется взять на себя ответственность и поработать за тот миллион крон, что он получает здесь за год.
Впрочем, щенок не может знать, что делать, каких сотрудников можно уволить, так что все равно ему, Шюману, придется определять приоритеты и отвечать за все. Если же он пошлет в битву щенка и сокращение пройдет, то вся ответственность ляжет на щенка, а он останется в стороне, изображая из себя слабую невинную жертву.
«Этот номер у него не пройдет».
Какими конфликтами все это грозит?
Конечно, профсоюз. Поднимется страшный шум.
В газете около пятисот сотрудников, половина из них работают в редакциях, а следовательно, являются членами Шведской ассоциации журналистов. (Те, кто пока не является таковым, тотчас вступят в нее, как только замаячит перспектива сокращения.) Ничто так не способствует солидарности, как угроза собственным кошелькам.
Остальные двести пятьдесят — члены профсоюза наемных работников (рекламный отдел, отдел маркетинга, администрация), было еще несколько десятков человек, работавших в смену.
Что можно сократить?
Отдел рекламы сокращать нельзя — это даже не обсуждается. Им и так придется напрячься ввиду развертывающегося кризиса, и реклама — единственный способ сохранить доходы хотя бы частично. Аналитиков и распространителей трогать тоже нельзя. Технические службы и так уже ободраны почти до костей.
Остаются редакции и администрация.
Андерс Шюман вздохнул. Ему вдруг захотелось встать и пойти к кофейному автомату, но он, закрыв глаза, представил себе горький вкус напитка и решил повременить. Другой способ поднять доходы — увеличить количество проданных экземпляров, что предъявило бы повышенные требования к квалификации журналистов. Значит, сокращения в составе редакций надо производить с хирургической точностью.
Но это означает неизбежный конфликт с профсоюзом.
Надо сохранять и увольнять людей по их способностям и умению работать, но у профсоюза свой принцип: первым увольнять того, кто пришел последним.
Если он пойдет таким путем, то уйдут все, кого недавно взяли на работу, и останутся только старые кадры, а это невозможно, если газета хочет выжить.
Новые люди, работавшие на сайте газеты, были незаменимы. Если их уволить, то все траты на них окажутся неоправданными, а это громадные убытки. Но нужно было сохранить и старые, проверенные, квалифицированные кадры, которые, например, еще знали, кто такой канцлер юстиции, например.
Шюман испустил горестный стон.
Профсоюз наемных работников и Ассоциация журналистов были относительно слабыми и рыхлыми организациями. Они редко всерьез ввязывались в драку и практически никогда не руководствовались здравым смыслом. Шюман до сих пор помнил свое удивление, когда Ассоциация журналистов в одностороннем порядке предложила, чтобы журналисты-практиканты получали другую работу (например, мытье посуды в ресторанах, уборка помещений или работа у конвейера на заводах «Вольво») в случае увольнения. Это предложение было настолько несерьезным, что его не стали рассматривать ни правительство, ни деловые круги.
Шюман почесал бороду.
В понедельник состоится ежегодное собрание местного отделения профсоюза. На собрании выберут нового председателя, так как предыдущий председатель с августа уходит в учебный отпуск.
Места председателя отделения домогались многие, ибо оно позволяло полностью посвятить себя делам ассоциации и отдалиться от редакционных проблем. Мало того, стать председателем отделения профсоюза значило приобщиться к власти, так как должность приближала к руководству. Председатель становился полноправным участником заседаний совета директоров, как представитель трудового коллектива.
Лишь бы это был человек с мозгами, подумал Шюман и решил все-таки встать и пойти к кофейному автомату.

 

Когда Анника вошла в помещение редакции с новенькой сумкой на плече, ей показалось, что сотрудники как-то странно на нее смотрят. Естественно, коллеги были не прочь посплетничать — к этому располагала и профессия, — а пожар в ее доме наверняка был вчера главной темой толков и пересудов.
Она поправила на плече ремень сумки и быстро зашагала дальше.
Сначала надо взять требование и получить в технической службе новый ноутбук, потом постараться найти в Интернете старые материалы, а уже после этого заняться статьей о Юлии Линдхольм.
Но прежде всего надо выпить чашку кофе.
Бросив сумку и куртку на длинный стол репортеров дневной смены, она пошла к кофейному автомату.
Там она обнаружила Андерса Шюмана, который близоруко смотрел на кнопки, пытаясь в них разобраться.
— Как мне налить крепкий с сахаром, но без молока? — спросил он.
Анника быстро нажала последовательность: + крепость + сахар − молоко, а потом — «Приготовить».
— Как насчет компьютера? — спросила она. — Я могу его получить?
— Требование я подписал, оно лежит у меня на столе, — ответил главный редактор. — Тебе нужно что-нибудь еще?
Она задумалась.
— Мне нужна машина, — ответила Анника. — Я могу в выходные воспользоваться одной из редакционных машин?
— Наверное, да, — сказал Андерс Шюман и направился в свой кабинет. — Кстати, ты не знаешь, кто такой канцлер юстиции?
— Канцлер юстиции? — удивленно переспросила Анника. — Это динозавр. А что?
Главный редактор остановился.
— Динозавр?
— Да, или еще какое-нибудь доисторическое животное, — усмехнулась Анника. — Это же полнейший абсурд, что такая должность продолжает существовать только потому, что ее учредили в начале восемнадцатого века. Теперь любой человек в Швеции имеет право менять своего адвоката, не спрашивая разрешения правительства. Так что это совершенный нонсенс.
— Можно ли сместить канцлера юстиции с должности? — спросил Шюман.
— Никак нет, — отчеканила Анника.
— Ладно, иди за мной, я дам тебе требование.
Она потащилась за главным редактором в его кабинет. Комната была не маленькой, но Андерс Шюман был так громаден, что кабинет в его присутствии казался жалкой каморкой.
— Вот оно, — сказал он, вручая Аннике лист бумаги. — Полиция обнаружила поджигателя?
Анника покачала головой и тяжело сглотнула.
«Это Гопкинс, жалкий старый мерзавец! Чтоб он сгорел в аду!»
Шюман выдвинул ящик стола, порылся в нем, нашел еще один бланк требования и поставил внизу закорючку.
— Можешь взять машину на неделю, — сказал он. — Если Туре возмутится, пошли его ко мне.
Анника положила листок в сумку и отправилась в кладовую. Она чувствовала, что люди смотрят на нее, и опустила глаза, чтобы не встречаться ни с кем взглядом.
Она пять минут ждала, пока Туре — завхоз — закончит важный телефонный разговор о том, на кого ставить на скачках.
— Можешь взять вот этот. — Туре указал на стоявший на столе видавший виды компьютер, когда Анника объяснила ему, зачем пришла.
— Он работает? — спросила Анника.
Туре посмотрел на нее с видом оскорбленной невинности.
— Конечно, работает, я лично его проверял.
— Гм, — с сомнением в голосе буркнула Анника и включила ноутбук.
Программы загрузились. Автоматически включился браузер, подключенный к беспроводной редакционной сети. В Ворде оказалась масса старых статей Шёландера.
Анника покорно вздохнула.
— Отлично, — сказала она, — и еще мне нужна машина…
Она протянула Туре подписанное Шюманом требование.
Туре недоверчиво посмотрел на бланк.
— И зачем тебе понадобилось «Вольво-70»?
— Я задумала ограбить банк, и мне нужна приличная скоростная машина, чтобы убежать от полиции, — ответила Анника.
— Звучит забавно, — сказал Туре и протянул Аннике ключи. — Машина заправлена. Не забудь залить полный бак, перед тем как вернуть автомобиль.
Она прошла в помещение новостной редакции, поставила ноутбук на репортерский стол и принялась читать об убийстве полицейского комиссара все, что смогла найти в Интернете и в служебных файлах «Квельспрессен».
— Анника, — окликнул ее незаметно подошедший Спикен и положил руку ей на плечо. — Как насчет рассказа очевидца: «Как я спаслась из пламени»?
Анника подняла голову и увидела, что вокруг нее собралась почти вся редакция.
— Это правда, что полиции известно имя поджигателя? — спросил Патрик Нильссон. Теперь он вместе с Берит отвечал в газете за криминальную хронику.
— Тебе надо заполнить бланк заявления о потере старого ноутбука, — сказала Ева-Бритт Квист, секретарь редакции, которую недавно произвели в председатели аппарата администрации. Кажется, впервые в жизни Квист была по-настоящему счастлива.
Прибежала из своей комнатки — прежнего кабинета Анники — даже девушка с пирсингом, ведущая коммерческих радиопрограмм. Она, не стесняясь, во все глаза смотрела на живого погорельца.
— Это было страшно? Нет, конкретно, это было кошмарно страшно? — спросила она. — Какая ты, типа, бедняжка.
— Все нормально, — сказала Анника, развернув стул спинкой к краю стола. — Все нормально, со мной все в порядке. Спасибо за заботу, но у меня масса дел…
Никто не сдвинулся с места.
— Наверное, ты очень испугалась, — не унималась девушка, потряхивая вставленной в нижнюю губу побрякушкой, и подошла к Аннике еще ближе.
— Все по местам, — скомандовал Спикен, и люди, недовольно ворча, побрели работать.
— Заявление о потере нужно мне до понедельника, иначе тебе придется ее возмещать из собственного кармана, — сказала напоследок Ева-Бритт Квист.
Шеф новостной редакции снова обратился к Аннике:
— Мы ничего не публиковали об этом, но если ты напишешь репортаж очевидца, то мы оставим место на одиннадцатой полосе.
Анника откашлялась.
— Спасибо за предложение, но я его отклоню, — сказала она. — Шюман попросил меня написать о Юлии Линдхольм.
— Это будет замечательный эксклюзив, — восхитился Спикен. — Тайная история копа-убийцы.
— Гм, — хмыкнула Анника. — Она не признана виновной. По крайней мере пока.
— Это дело техники, — сказал Спикен и вернулся на свое место.
Анника закрыла новостную страницу и зашла в свой почтовый архив — [email protected] — и принялась открывать свои записи и документы прошлых лет.
Здесь хранились такие старые сведения, что она уже успела о них забыть. Выдержки из бесед с Патрицией, работавшей в порноклубе, в студии 6; заметки о первой встрече с Ребеккой, владелицей фонда «Парадиз»; копии статей, которые она писала для «Норрландстиднинген», когда раскапывала старую историю взрыва на базе Ф-21 и оказалась в центре событий, связанных с убийством журналиста Бенни Экланда.
Внезапно ее поразила одна мысль. «И это все, что у меня осталось. Все сгорело в огне. Какое счастье, что я сохранила свой архив в Интернете…»
Она отбросила с лица волосы и продолжила поиски. Та история тоже должна быть где-то здесь.
Она наконец нашла нужный документ и углубилась в чтение небольшой записки, уместившейся на одной странице.
Нина Хофман и Юлия Линдхольм росли вместе в одной деревне в Сёдерманланде, с третьего класса сидели за одной партой, обе успешно занимались спортом. Обе одерживали победы на местных первенствах и чемпионатах по легкой атлетике. Обе вступили в молодежное крыло социал-демократической партии в Катринехольме. Им было тогда по пятнадцать лет, но Ёран Персон им не нравился, они называли его «Нивея» — «скользкий и неприятный». Потом обе (как и сама Анника) изучали общественные науки в Дювехольме. Если бы они были на пару лет старше, она, наверное, помнила их, но четыре года — большая разница в этом возрасте. После окончания школы Нина полгода путешествовала по Азии, а Юлия получила место помощника учителя в Стенхаммарской средней школе во Флене. Когда Нина вернулась в Швецию, подруги вместе поступили в полицейскую академию. К тому времени, когда Анника провела с ними ночь в патрульной машине, девушки служили в полиции уже пять лет — они были патрульными в районном отделе «Катарина» в Стокгольме.
Обе девушки жаловались, что сыты по горло атмосферой отдела полиции, пропитанной духом мужского превосходства. Нельзя было ни в чем показать слабость. Это была гибель.
«Так же как в „Квельспрессен“».
Она вышла из архива и начала читать статьи о Давиде Линдхольме в «Квельспрессен» и других изданиях.
Все некрологи были выдержаны в духе молитвенного экстаза, как того требовала ситуация. Особо Анника отметила двух полицейских офицеров, прокомментировавших смерть Давида: Кристера Бюре из отдела полиции Сёдермальма и профессора Лагербека из полицейской академии. Оба живописали Линдхольма едва ли не как сошедшего с небес Христа.
Анника прочитала описания великих деяний, совершенных Линдхольмом на благо общества. Естественно, присутствовала здесь и драма с заложниками в Мальмё. Фотография Давида, выходящего из детского сада рука об руку с террористом, стала классикой жанра.
Потом была история с инкассаторской машиной. Линдхольм сумел в одиночку распутать грабеж, в ходе которого были ранены два человека. Давид тогда сумел вернуть похищенные деньги. Нужную информацию он смог получить от одного американца, который отбывал за убийство пожизненное заключение в тюрьме Тидахольм. Все газеты писали об аресте пятерых молодых людей в Боткирке. Эти пятеро и совершили вооруженный налет на инкассаторов.
Но Анника хорошо понимала, что это была неполная картина.
Герой, распутывавший самые невероятные преступления, был убит в своей постели, убит собственной женой.
«Это другая правда. У Юлии наверняка были веские причины».
Она закрыла подержанный ноутбук и пошла к Патрику Нильссону. Патрик внимательно что-то читал, едва не уткнувшись носом в монитор.
— Ты не хочешь выписать себе очки? — спросила Анника, садясь на место Берит.
— Люди из криминальной полиции обыскали ферму в Сёдерманланде, пытаясь найти ребенка, — ответил Патрик Нильссон, не отрывая близоруких глаз от экрана. — Похоже, он находился там всю последнюю неделю.
— Надеюсь, ты не вздумаешь об этом писать, — сказала Анника.
Репортер удивленно посмотрел на коллегу.
— Я обязательно об этом напишу, — сказал он.
— «Находился там» — это из полицейского лексикона. Нормальный человек скажет: «был там». Почему полиция так думает?
Патрик снова погрузился в чтение.
— Полицейские нашли какие-то улики, но не говорят какие. Надо поговорить с моими источниками.
— Они нашли какие-то доказательства, что ребенок там был? — медленно произнесла Анника. — Пол был усеян диснеевскими комиксами? В мусорном ведре нашли недоеденные конфетки? На кухонном столе обнаружили тазик с тепленькой водичкой, в которой плавали резиновые уточки и шарики?
Патрик принялся задумчиво грызть кончик ручки.
— Они могли найти следы соответствующего размера в песочнице, — сказал он.
— Я все же склоняюсь к версии мусорного ведра, — стояла на своем Анника. — Если в него что-то бросили, всегда можно сказать, когда это произошло.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Патрик.
— Дату изготовления и срок хранения, — ответила Анника. — В любой семье для детей покупают молоко, а на картонных упаковках всегда есть такие даты.
— Но мусорные контейнеры регулярно увозят, — возразил коллега.
— Не так уж часто это происходит, — не согласилась с ним Анника. — Муниципалитет Катринехольма вывозит мусор один раз в две недели. Иногда мусор накапливается целое лето, хотя мусорщики, случается, снисходят до публики и вывозят контейнеры…
Патрик недоверчиво посмотрел на Аннику.
— Я когда-то была репортером местной газеты, «Катринехольмс-курире», — сказала Анника. — Я написала тысячи статей о мусорных завалах на фермах от Флоды до Гранхеда.
Патрик откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
— Откуда ты знаешь, где у этой полицейской убийцы летний дом?
— Мне сказала об этом сама Юлия, — ответила Анника, вставая. — Я точно не знаю, какой это дом, но приблизительно могу себе представить. Он стоит на окраине Флоды, на дороге, под названием Стёттастенвеген. У моей бабушки был там дом, недалеко от Гранхеда. Место называется Люккебо.
— То место, где живет Юлия, называется Люккебо?
— Нет, в Люккебо жила моя бабушка. Где живет Юлия, я не знаю.
— В реестре жилья за Юлией ничего не записано.
— Да, дом принадлежит не ей. Думаю, что она его снимала. Полиция что-нибудь раскопала относительно орудия убийства?
Патрик, не отрываясь от экрана, покачал головой.
— Известно, когда Александра в последний раз видели живым?
Коллега оторвался от компьютера:
— Что ты имеешь в виду?
— Есть что-нибудь о Давиде? Ты не слышал о нем каких-нибудь сплетен?
— Куда ты клонишь? — спросил Патрик, подозрительно глядя на Аннику.
— Мы собирали сведения о нем: о его деньгах, делах, собственности, машинах, телевизионных лицензиях, налогах?..
— Нет, но мне кажется… — начал Патрик, но Анника не дала ему договорить:
— Никогда ничего нельзя знать заранее. Все эти сведения могут сказать нам, кем он был в действительности, без нимба. Это может дать нам путь к пониманию, что заставило его жену так поступить…
— Этого не найдешь в архивах, — сказал Патрик и снова уставился в монитор.
В мозгу Анники внезапно что-то щелкнуло.
— Комитет собственной безопасности и кадровое управление национальной полиции, — сказала она. — Кто-нибудь заглядывал в их архивы?
Патрик вскинул брови.
— Были на него жалобы, — пояснила Анника.
— Можно подумать, что такие вещи выставляют на публику, — с сомнением в голосе сказал Патрик.
— Все это можно проверить, — упорствовала Анника. — Ты просто идешь туда, спрашиваешь клерка, и он выдает тебе всю информацию.
— Такие вещи всегда утаивают, — не уступал Патрик.
Анника вернулась за свой стол, открыла компьютер и набрала в поисковой строке национального реестра: «Линдхольм, Давид, Стокгольм». Она записала дату рождения и номер удостоверения в блокнот, потом повесила сумку на плечо и вышла из редакции.
* * *
Вход в главное полицейское управление находился на Польхемсгатан, в части построенного в семидесятых годах из красных панелей громадного административного комплекса. Таксист высадил Аннику рядом с забитой стоянкой мотоциклов, и ей пришлось изрядно попетлять между машинами, чтобы добраться до подъезда. Анника открыла дверь и вошла в приемную.
— Мне нужно проверить кое-какую информацию в отделе персонального учета, — сказала она, не представившись и не предъявив удостоверение личности: она пришла сюда как гражданин, который имеет право читать доступные для общественности документы.
— У вас назначена встреча? — спросил дежурный, молодой человек с тяжелой челкой и в очках в массивной оправе.
Анника переступила с ноги на ногу.
— Мне не надо было ее назначать, — ответила она. — Я хочу посмотреть жалобы, если они есть.
Дежурный вздохнул, поднял телефонную трубку и, отвернувшись, что-то в нее сказал.
— Сейчас к вам выйдут, — сказал он и вернулся к своему судоку.
Анника оглянулась и сквозь стеклянные двери посмотрела на парк.
Там, на противоположной стороне холма, находится кладбище, где в то жаркое лето было найдено тело убитой Йосефины Лильеберг. Это было десять лет назад.
Она подошла к двери и скосила взгляд налево.
На этом месте была шестая студия, порнографический клуб. Клуб закрыли осенью, так как его владелец сел в тюрьму за финансовые махинации.
«Но его так и не обвинили в убийстве Йосефины».
— Чем могу служить?
Пожилой бородатый мужчина в вязаной куртке приветливо смотрел на Аннику. Анника не сразу вспомнила, зачем пришла, и некоторое время молчала, собираясь с мыслями.
— Я хочу знать, не привлекался ли один полицейский офицер за незаконную деятельность, — ответила она.
— Есть ли основания считать, что таковая деятельность имела место?
— Разве бывает по-другому?
— Иди за мной, — сказал мужчина.
Он провел Аннику сквозь стеклянные двери к лифту, нажал кнопку одиннадцатого этажа, и лифт плавно заскользил вверх.
— У тебя есть номер удостоверения личности этого человека? — спросил он, и Анника кивнула.
Лифт резко остановился, отчего желудок Анники подпрыгнул до самого горла. Она шла за клерком по комплексу, по извилистым коридорам, пока они не оказались в тесной комнате с окном, выходившим на парк. Анника вытянула шею и присмотрелась.
«Нет, кладбища не видно и отсюда. Оно на другой стороне, ближе к Фридхемплану».
Анника достала из сумки блокнот с датой рождения и номером удостоверения личности Давида, и мужчина напечатал их на клавиатуре.
— У вас хранятся все записи об офицерах, совершивших правонарушения? — спросила Анника, слушая, как жесткий диск, прокручиваясь, перебирает файлы.
— Нет, не все, — ответил клерк. — Только начиная с 1987 года. Более старые данные хранятся в территориальных управлениях. — Он поднял голову и взглянул на Аннику: — Какой из рапортов ты хочешь посмотреть?
«Какой из рапортов?..»
Сердце Анники на мгновение замерло.
— Он не один?
Человек посмотрел на экран:
— Два.
Анника судорожно глотнула.
— Я хочу взглянуть на оба.
— Мне надо проверить, нет ли там секретных сведений. Ты сможешь зайти в понедельник?
Анника облокотилась на стол и попыталась взглянуть на экран, но он стоял под таким углом, что ей это не удалось.
— Ты не проверишь сейчас? Очень тебя прошу.
Клерк, прищурившись, еще раз посмотрел на монитор.
— Интересные случаи, — сказал он. — Все это было давно, но теперь этот человек стал всем интересен, хотя и не по своей вине.
Он улыбнулся и оглянулся через плечо.
— Сегодня наш юрист на месте, — сказал он. — Папки находятся в архиве. Я схожу за ними, и мы сразу разберемся.
Он исчез в лабиринте коридоров.
Анника с трудом подавила желание обойти стол и посмотреть на экран и, вместо этого, встала у окна, откуда открывался вид на парк Кронеберг.
Их старая квартира располагалась на Хантверкаргатан, в двух кварталах отсюда. Она ходила по этой улице с Калле и Эллен каждый день — в дождь, в снег и в солнечную погоду. Они преодолевали горки, чтобы добраться до игровой площадки у пожарной станции. Там она всегда присаживалась на жесткую скамью и слушала, как мамаши громко бахвалились друг перед другом, рассказывая сказки о своих домах и поездках во Францию.
Анника оперлась руками о подоконник и отдалась своим мыслям.
Если быть до конца честной, то она и в городе не была счастлива, но, по крайней мере, соседи не поджигали здесь ее дом.
— Видишь, как быстро все уладилось, — сказал клерк, расстегивая вязаную куртку. — В рапортах нет ничего секретного. Читай.
Он протянул копии Аннике.
Она пробежала глазами текст, чувствуя, как заиграл в крови адреналин.
— Спасибо, огромное, искреннее спасибо! — воскликнула Анника и поспешила к выходу в лифтовый холл.

 

Страницы 6–7
СТОКГОЛЬМСКОЕ ИЗДАНИЕ «КВЕЛЬСПРЕССЕН»
СУББОТА, 5 ИЮНЯ

ПОЛИЦИЯ РАЗЫСКИВАЕТ АЛЕКСАНДРА
Зона поиска расширяется
На помощь идут военные
Прошлой ночью полицейские и военные обыскали лес

Патрик Нильссон
«Квельспрессен» (Сёдерманланд). Попытки найти пропавшего четырехлетнего Александра становятся все более отчаянными.
«Мы, как никогда, близки к успеху», — заявляет источник в полиции.
Теперь это вопрос не дней, а часов.
Пропавшего мальчика надо найти в субботу, в противном случае надежды обнаружить его живым станет намного меньше.
Интенсивные поиски пропавшего мальчика ведутся на фоне идиллического пейзажа, близ хутора под названием Бьёркбакен, в гуще лесов Сёдерманланда. Только переклички участников поисковых команд нарушают девственную тишину, подчеркиваемую тихим шелестом древесной листвы.
В полиции утверждают, что мальчик действительно в течение нескольких дней был здесь, в летнем домике, где иногда проживала ныне находящаяся под стражей Юлия Линдхольм.
Эта уверенность, вероятно, основана на уликах, собранных в мусорных контейнерах, сообщил корреспонденту «Квельспрессен» заслуживающий доверия источник. Картонные пакеты из-под молока дают важную информацию при такого рода поисках, так как в любой семье, где есть дети, покупают молоко. Используя срок изготовления и срок годности продукта, указанные на упаковках, полиция сможет с уверенностью утверждать, что ребенок находился в Бьёркбакене. Мусорные контейнеры в районе Катринехольма вывозят один раз в две недели, что существенно облегчает работу полиции.
Полицейские также сообщают, что отыскали следы детских ног в глине вокруг дома, а это означает, что ребенок находился в доме после ливня, который был в этих местах во вторник.
Полиция Сёдерманланда расширила зону поиска и теперь ведет его и в прилежащих районах. Вчера к поисковым командам присоединились вертолеты, снабженные приборами ночного видения.
— Эти приборы сработают только в том случае, если ребенок жив, — сказал сотрудник, участвующий в расследовании. — Если ребенок мертв, то температура его тела не отличается от температуры окружающей среды.
— Верите ли вы в то, что мальчик жив?
— Тот факт, что мы используем приборы ночного видения, говорит о том, что да, мы надеемся найти ребенка живым.
Сегодня к поискам присоединится армия. Участие примут солдаты Скарборгского полка, расквартированного в Шёвде.
Есть указания на то, что в главном управлении криминальной полиции получили дополнительные сведения и доказательства прямого участия Юлии Линдхольм в преступлении. В полиции считают, что в самом скором времени ей предъявят официальное обвинение. Обсуждение этого вопроса закончится, самое позднее, в понедельник.
Полиция считает, что поиски вот-вот увенчаются успехом.
«Естественно, все мы надеемся найти мальчика живым».
Любую информацию о местонахождении четырехлетнего Александра Линдхольма сообщайте в Национальное управление криминальной полиции в Стокгольме или в ближайший полицейский участок.

Суббота, 5 ИЮНЯ

Нина вошла в длинный стеклянный коридор — центральный вход главного полицейского управления в Кунгсхольме. Она работала в стокгольмской полиции уже около десяти лет, но до сих пор ни разу не пользовалась этим входом. Стеклянные стены и крыша создавали ощущение открытости и неволи одновременно, порождая неясное чувство вины.
Она ускорила шаг.
Дежурный заставил ее ждать целую минуту, прежде чем соизволил обратить на нее внимание. Нина была в штатском, и, видимо, он принял ее за одну из бесчисленных гражданских посетительниц.
— Я пришла, чтобы посетить Юлию Линдхольм, — сказала она, доставая полицейское удостоверение.
Дежурный прищурил глаза и плотно сжал губы. В тюрьме мог быть триста один заключенный, но он точно знал, кто такая Юлия.
— Линдхольм находится в изоляторе, — сказал он. — Визиты и посещения запрещены.
Нина вскинула подбородок и, тоже прищурившись, сказала:
— Ты же понимаешь, что речь идет не о праздном посещении, а о неформальном допросе. Я полагала, что этот вопрос согласован, а посещение санкционировано.
Дежурный недоверчиво посмотрел на Нину, взял ее удостоверение и исчез в кабинете.
Она ждала у стола долгих десять минут.
«Я сейчас уйду. Я не могу этим заниматься, Юлия. Я ничем не могу тебе помочь…»
— Нина Хофман?
Она обернулась и увидела женщину-надзирательницу, стоявшую у двери, ведущей в глубь здания.
— Я должна попросить тебя оставить здесь все личные вещи, верхнюю одежду и мобильный телефон. Только после этого я могу впустить тебя в тюрьму. Так, хорошо. Нам сюда.
Нина положила в шкафчик слева от стола платок, куртку и сумку и получила бейдж, который надо было прикрепить к одежде на все время пребывания в тюрьме. После этого Нина прошла через турникет.
Вслед за надзирательницей она направилась по коридору к холлу с лифтами, двери которых были выкрашены в кричащий ярко-синий цвет.
— Мы идем не в комнаты для свиданий?
— Мне приказано отвести тебя в камеру к Юлии Линдхольм в женском отделении тюрьмы, — ответила надзирательница, поигрывая связкой ключей на конце длинной цепи.
Нина не ответила. Она никогда до сих пор не бывала в Кронебергской тюрьме.
Они вошли в лифт, и надзирательница нажала кнопку. Лифт некоторое время постоял на месте, прежде чем поехать, и Нина успела заметить видеокамеру.
— Лифты находятся под постоянным наблюдением, — сказала надзирательница. — Все перемещения по зданию записываются на видеокамеры и просматриваются в режиме реального времени.
Лифт остановился на третьем этаже. Нина хотела было шагнуть из кабины, но надзирательница остановила ее.
— Здесь заканчивается зона юрисдикции полиции, — сказала она. — Нужно еще одно разрешение, чтобы войти в саму тюрьму.
Через несколько секунд лифт дрогнул и поехал дальше.
Они вышли на шестом этаже, миновали три запертых двери и только после этого попали собственно в тюремный коридор.
— Сейчас мы подождем, чтобы пропустить тележку с едой, — предупредила надзирательница.
Нина окинула взглядом устланный серым линолеумом длинный, через все здание, коридор, заканчивавшийся зарешеченным окном. Солнечные лучи и свет неоновых ламп под потолком тускло отражались от пола. Вдоль стен тянулся ряд зеленых металлических дверей. На каждой двери — табличка с информацией о заключенном, номером камеры, перечнем особых ограничений и номером дела. На каждой двери был лючок, сквозь который надзиратель мог в любой момент заглянуть в камеру. Двери были снабжены прочными замками. Было слышно, как за ближайшей дверью кто-то кашляет.
— Так, значит, тюрьма полна? — спросила Нина.
— Ты шутишь? — вопросом на вопрос ответила надзирательница.
Мимо прошли двое мужчин, кативших тележку, уставленную подносами, и исчезли в соседнем коридоре.
Надзирательница дошла почти до конца коридора и отперла одну из камер.
— Юлия Линдхольм, к тебе посетительница.
Нина сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться и взять себя в руки, но во рту у нее, несмотря на это, внезапно пересохло. Стены давили, и Нина поняла, как тесно узнику в камере.
«Это же бесчеловечно! Как они могут так с тобой обращаться?»
Юлия, сгорбившись, сидела на привинченном к стене столе и сквозь крошечное оконце смотрела на небо. На Юлии была серо-зеленая тюремная пижама. Сомкнув колени, она быстро покачивалась взад и вперед, лихорадочно шевеля затянутыми в толстые шерстяные носки пальцами ног. Волосы были собраны в узел на макушке. Казалось, она даже не заметила, что кто-то вошел в камеру.
— Юлия, — тихо, чтобы не испугать, окликнула подругу Нина. — Юлия, это я.
Дверь камеры закрылась за спиной Нины. Она обернулась и заметила, что изнутри у двери нет ручки.
Вначале Юлия не отреагировала на оклик и продолжала, не отрываясь, смотреть в окно.
Нина привалилась спиной к двери и несколько томительно долгих секунд оглядывала камеру. Сосновый стол был соединен с топчаном, тоже намертво привинченным к стене. Дерево было покрыто старым пожелтевшим лаком со следами потушенных сигарет. Стул, две маленькие полочки и умывальник — вот и все убранство. В камере висел тяжелый, застоявшийся запах табачного дыма.
— Юлия, — повторила Нина, шагнула к столу и нежно положила руку на плечо подруги. — Юлия, как ты?
Юлия отвела взгляд от окна, обернулась, и лицо ее осветилось счастливой улыбкой.
— Нина, — прошептала она, обвив ее руками и продолжая раскачиваться. — Как хорошо, что ты пришла меня навестить! Что ты здесь делаешь?
Нина осторожно высвободилась из объятий Юлии и испытующе посмотрела ей в лицо. Глаза Юлии покраснели, на щеках выступила сыпь, но улыбка была искренней и приветливой, лицо стало бодрым и энергичным.
— Я хотела узнать, как твои дела, — ответила Нина. — Так как ты себя чувствуешь?
Юлия пожала плечами, скользнула мимо Нины, спрыгнула со стола, подбежала к двери и положила на нее ладони. Потом снова вернулась к столу, села на него, встала, пересела на топчан.
— Юлия, — сказала Нина, — я слышала, что ты уволилась. Почему?
Юлия удивленно посмотрела на подругу, потом принялась грызть ногти, оглядывая камеру.
— Мне нужно купить моющую жидкость, — сказала она. — У меня кончился порошок. Есть бруски мыла, но они плохо растворяются в воде…
Нина ощутила ком в горле, ей стало трудно дышать.
— Как ты себя чувствуешь? Могу я тебе чем-то помочь?
Юлия снова встала, подошла к двери и бесцельно провела ладонями по крашеному железу.
— Нина, — сказала Юлия, нервно и испуганно. — Ты и правда думаешь, что нам надо поступать в полицейскую академию? Может быть, лучше станем социальными работниками?
«С ней происходит что-то нехорошее, она серьезно больна».
— Юлия, о чем ты говоришь?
Юлия нетерпеливо затопала ногами, взгляд ее метался. Она то смотрела в окно, то переводила взгляд на коричневые стены, обрамлявшие внутренний двор тюрьмы.
— Давида до сих пор нет, — с тревогой произнесла она. — Он должен был по пути забрать Александра, но его нет, а детский сад закрылся несколько часов назад.
Она с надеждой посмотрела на Нину:
— Он тебе не звонил?
Нина открыла было рот, чтобы ответить, но язык отказался ей повиноваться. Из глаз по щекам потекли слезы. Юлия, увидев эти слезы, растерянно моргнула.
— Сядь рядом со мной, — сказала Нина, беря Юлию за руку и притягивая к себе. — Сядь рядом, давай просто поговорим…
Она усадила Юлию на топчан и провела ладонями по ее щекам, заглянула ей в глаза.
— Юлия, — прошептала она, — где Александр?
Юлия широко открыла глаза, в них промелькнула растерянность и непонимание.
— Ты помнишь, что случилось с Давидом? — тихо продолжала Нина. — Вспомни, что произошло в спальне. Ты помнишь выстрел?
В глазах Юлии мелькнуло что-то темное, казалось, она смотрит куда-то поверх Нининой головы. Она судорожно вздохнула, лицо ее исказилось.
— Убери ее отсюда, — прошептала она.
— Кого?
— Ту, другую. Она ведьма.
Нина обернулась, посмотрела на стену над своей головой и увидела выцарапанные в штукатурке инициалы сидевшей здесь до этого заключенной.
— Ты имеешь в виду другую женщину, ту, что увела Александра?
Тело Юлии дернулось, она попыталась освободиться из объятий подруги, ударила ее ребром ладони в переносицу. Не говоря ни слова, Юлия доковыляла до двери и принялась колотить в нее кулаками, биться о металл головой. С каждым ударом из ее горла вырывались рыдания.
«Боже, что я натворила!»
Сделав два быстрых шага, Нина подошла к двери и крепко обняла Юлию сзади, стараясь ее успокоить, но прикосновение возымело противоположное действие. Юлия стала дико кричать, и этот злобный вопль прерывался только в тот момент, когда она пыталась укусить Нину.
— Юлия, я сейчас уложу тебя на топчан, на бочок, — сказала Нина, осторожно заводя руки Юлии за спину.
Она уложила вопящую женщину на топчан, головой на подушку.
Глазок открылся, и в камеру заглянула надзирательница.
— Ей нужен транквилизатор, — сказала Нина.
Юлия истерически кричала, дрожа всем телом. Нина крепко ее держала, стараясь успокоить тяжестью и теплом своего тела.
— Сейчас придут медики! — крикнула в глазок надзирательница.
Конвульсии понемногу прекратились, Юлия перестала биться. Вопль превратился в протяжное тихое рыдание.
Потом она умолкла и, успокоившись, неподвижно лежала, хватая ртом воздух.
— Это моя вина, — шептала она. — Это моя вина.

 

Нина позвонила комиссару К., выходя в стеклянный коридор из приемной управления.
— Ее нельзя так содержать, ее нельзя держать в камере, — резко сказала она, когда К. ответил. — Она на грани сумасшествия, ей необходима квалифицированная психиатрическая помощь.
— Почему ты так думаешь?
— Она видит какие-то несуществующие вещи, страдает галлюцинациями — это очевидно.
Нина ускорила шаг, стараясь быстрее выйти из давящего стеклянного туннеля.
— Стало быть, неформальный допрос превратился в осмотр психиатра? — съязвил комиссар. — Ты что-нибудь из нее вытащила?
Нина толкнула дверь. Ее обдало порывистым ветром. «Предательница, я — предательница».
— Она бессвязно бормотала о всякой ерунде, говорила, что забыла купить моющее средство, что сомневается, стоит ли ей поступать в полицейскую академию. Она плохо ориентируется во времени и пространстве. Она спрашивала, куда ушел Давид с Александром.
— Она говорила о другой женщине?
— Да, и сказала, что она ведьма. Она просила меня ее прогнать. Думаю, что Юлию, согласно параграфу седьмому, надо немедленно отправить на медицинское освидетельствование.
— То есть она ничего не сказала о том, виновна она или нет?
Нина дважды вдохнула и выдохнула.
— Возможно, я нечетко выражаюсь. Юлия настолько не в себе, что не понимает, где находится. Когда я попыталась спросить ее об убийстве, она пришла в страшное возбуждение. Медикам пришлось сделать ей успокаивающий укол. Сейчас она спит.
Комиссар К. громко вздохнул.
— Думаю, что это прогресс, — сказал он. — С нами она вообще не разговаривала.
— Вообще?
— Не проронила ни звука. И ничего не говорила о моющих средствах.
Нина остановилась, подняла голову и вгляделась в фасад полицейского управления, пытаясь представить себе огороженную колючей проволокой крышу, по которой ежедневно по часу гуляли заключенные, дыша свежим воздухом.
— Значит, вы знали, в каком помраченном состоянии она находится, — упрекнула Нина. — Вы знали, насколько она больна, но ничего мне не сказали, посылая говорить с ней?
— Ладно, ладно, — примирительно произнес К. — Она просто отказывалась говорить. Такое случается нередко.
— Если вы хотите получить от Юлии внятные показания, то ее сначала надо полечить, — сказала Нина. — Я не сведуща в деталях, но люди каждый день переживают посттравматический шок и получают надлежащее лечение.
— В идеальном мире, — сказал К. — В нашем случае это будет непросто.
Нина направилась к станции метро.
— Но почему медицинская служба не может заняться этим случаем?
— Я говорю не о медицинской службе, а о том, есть ли у начальства желание заниматься ее лечением. Я скажу так: у начальства нет никакого желания прикасаться к убийце Давида Линдхольма в лайковых перчатках.
Нина резко остановилась.
— В лайковых перчатках?..
— Если все пойдет по плану, то в понедельник Юлии предъявят официальное обвинение. Естественно, это всего лишь формальность, но я бы хотел, чтобы ты при ней присутствовала. Возможно, возникнут вопросы о ее аресте, которые суд должен будет для себя прояснить.
Нина остановилась, упершись в землю расставленными на ширину плеч ногами. Мимо, хихикая, прошли два подростка. Нина заговорила в трубку, не обращая внимания на то, что ее могут подслушать.
— Давай проясним одну вещь прямо сейчас. Я сделала это для Юлии, а не для вас. У меня нет ни малейшего желания впутываться в это дело.
— Сейчас нам надо прежде всего найти мальчика.
Нина качнулась на мысках взад и вперед.
— Это будет нелегко, — сказала она. — Либо вы угодите коллегам, либо распутаете эти преступления. Всего хорошего.
На ставших ватными ногах она вошла на станцию метро.
Только став на эскалатор, Нина вдруг поняла, что именно она сказала.
«Преступления». Она употребила множественное число.
«Думаю, что убили и Александра».
Она торопливо пошла к платформе.

 

Дети сидели в гостиной дома Берит и смотрели по телевизору «Муми-тролля». Анника собрала после завтрака посуду, составила ее в посудомоечную машину, вытерла кухонный стол, а потом достала из сумки рапорты о неподобающем поведении Давида Линдхольма. Она села за складной стол и выглянула в окно, не в силах оторвать взгляд от озера.
Люди обходятся друг с другом с такой отвратительной жестокостью. Есть ли у человечества вообще надежда? Ведь вокруг так много зла.
Громкие звуки телевизора раздражали ее, и она закрыла уши ладонями.
Берит уехала в магазин купить что-нибудь на обед, и словно в воду канула. Ее не было уже целую вечность.
«Почему мне так трудно быть одной? Почему я такая беспокойная?»
Она взяла в руки документы из отдела кадров полицейского управления и снова перечитала.
Первый случай касался молодого человека по имени Тони Берглунд. Жалобу написал врач приемного отделения больницы Сёдермальма. Травмы, полученные Тони Берглундом, были детально описаны на трех страницах. По мнению врача, травмы образовались в результате длительного и жестокого избиения, после которого у Тони зафиксированы четыре перелома и внутреннее кровотечение.
В машине скорой помощи молодой человек сказал, что его избил полицейский. В приемном отделении он описал полицейского как высокого, хорошо сложенного блондина с нависающими надбровными дугами.
Это описание соответствовало внешности Давида Линдхольма.
Каждый раз при опросе Тони Берглунд придерживался одной и той же версии событий на Лунтмакаргатан.
Он с двумя приятелями шел в гости к девушке, живущей на Фрейгатан, недалеко от церкви Святого Стефана. На углу Ренгатан на них напали трое парней в бейсболках. В этом столкновении было больше криков и толкотни, чем настоящей драки, но через пару минут возле дерущихся молодых людей, визжа тормозами, остановилась машина отряда быстрого реагирования норрмальмской полиции. Приехала машина со стороны реального училища. Из машины выскочили четверо полицейских во главе с этим блондином.
— Ты Тони? — спросил он и, когда тот ответил: «Какого хрена тебе от меня надо?», напал на него.
Тони Берглунд не мог сказать, сколько времени все это продолжалось, потому что от удара, сломавшего ему верхнюю челюсть, потерял сознание и пришел в себя только в машине скорой помощи. Тони дал письменное описание внешности избившего его полицейского, так как не мог говорить — его челюсть была шинирована. Эти каракули тоже были среди документов.
На суде Тони отказался от своих прежних показаний.
«Это в высшей степени странно».
Сам Давид утверждал, что, когда наряд полиции прибыл на место происшествия, драка была в самом разгаре и что полицейские, возможно, спасли Тони Берглунду жизнь своим быстрым вмешательством.
Двое друзей Тони бросились бежать от гнавшихся за ними двух полицейских и не могли ни подтвердить, ни опровергнуть его показания.
Все полицейские того подразделения подтвердили слова Давида Линдхольма.
На дознании выяснилось, что у Берглунда было криминальное прошлое. Детские дома, колония-интернат, условный срок за сбыт мелкой партии наркотиков.
Анника вздохнула: «Несчастный парень».
Она отложила бумагу о Тони Берглунде и перечитала второй рапорт.
Мужчина по имени Тиммо Койвисто («Его что, и правда зовут Тиммо? Похоже, так и есть») шел в Ропстен купить небольшую дозу амфетамина. На Центральном вокзале он решил посетить туалет по малой нужде. Как только он вошел в помещение туалета, дверь распахнулась, и на пороге появился высокий светловолосый мужчина в полицейской форме. Сначала Тиммо подумал, что это розыгрыш и этот человек просто нарядился полицейским, но потом он схватил Тиммо за ухо и спросил: «Ты — Тиммо?» Тот испугался и попытался вырваться. Тогда человек в полицейской форме принялся бить его головой о кафельную стенку. Что было потом, Тиммо не помнил.
Скорую помощь вызвал сам Давид Линдхольм, который сказал врачам, что, войдя в туалет, обнаружил лежащего на полу без сознания человека и его, Линдхольма, появление, можно сказать, спасло этому человеку жизнь.
Тиммо Койвисто держался своей версии до самого суда, где внезапно изменил показания.
Судя по документу, Тиммо Койвисто тоже был не из самых благополучных детей. История Тиммо походила на историю Тони Берглунда. Три небольших тюремных срока за торговлю мелкими партиями наркотиков.
«Он виновен. Он это сделал. Он почти до смерти бил этих мелких жуликов, но за что, по какой причине? По чьему приказу?»
Анника встала и подошла к электрической кофеварке. У Берит был очень сложный аппарат, и Анника так и не смогла понять, как он работает. Сама Анника всегда пользовалась френч-прессом — насыпаешь кофе, наливаешь кипяток и отжимаешь напиток фильтром. Здесь же надо наливать воду в несколько емкостей, вставлять бумажные фильтры и отмерять кофе, а потом ждать целую вечность, когда он, наконец, сварится.
Она потопталась перед кофемашиной и пошла в гостиную, посмотреть, что делают дети.
— Привет, — сказала она. — Как поживает Муми-тролль?
Эллен отклонилась в сторону:
— Мама, мне не видно.
Анника вернулась на кухню, провела пальцами по копиям рапортов, сделала робкую попытку справиться с кофемашиной, но тут же сдалась.
Потом она подумала, не достать ли компьютер, но решила не загромождать стол Берит своими вещами. Вместо этого набрала номер справочной службы и попросила телефон Тони Берглунда.
— Вы знаете адрес?
Естественно, адрес Анника не знала.
— По Стокгольму и северным ленам я получила шестьдесят три номера.
— Тогда посмотрите Тиммо Койвисто.
— В Норртелье? В приюте «Вортуна»? Это единственный, кого я нашла во всей стране. Есть номер мобильного телефона. Набрать?
Анника поблагодарила и сказала «да». Почти сразу же она услышала записанный на автоответчике голос. Человек говорил с сильным финским акцентом. Он в весьма витиеватых выражениях объяснил, что его зовут Тиммо Койвисто и что он перезвонит, как только у него будет время. Потом он пожелал всем Божьего мира и сказал, что любовь и милосердие Христа распространяются на всех людей, кто бы они ни были и где бы ни жили.
Потом раздался сигнал, и Анника в нерешительности поколебалась.
— Э, — сказала она, — я звоню из редакции газеты «Квельспрессен», меня зовут Анника Бенгтзон. Меня интересует, не тот ли ты Тиммо Койвисто, у которого восемнадцать лет назад была неприятная встреча с офицером полиции, которого зовут… точнее, звали Давид Линдхольм… Если ты тот самый Тиммо и если у тебя есть желание вспомнить тот случай, то, пожалуйста, позвони мне…
Она продиктовала номер мобильного телефона и отключилась.
Она встала и посмотрела в окно. Но Берит на дороге не было.
Она вернулась на кухню, взяла сотовый телефон и набрала номер Нины Хофман.
Нина ответила после четвертого гудка.
— Я позвонила не вовремя? — извиняющимся тоном спросила Анника.
— Что ты хочешь? — устало и печально спросила Нина.
— Я много думала об этом деле и о Давиде Линдхольме, — сказала Анника. — Я знаю, что его обвиняли в физическом насилии. Это было очень давно, и в обоих случаях его оправдали, но, может быть, ты знаешь что-то еще об этих случаях…
Трубка ответила молчанием. До слуха Анники доносился шум уличного движения — значит, Нина не отключилась.
— Откуда ты все это знаешь? — спросила наконец Нина.
«Ей это известно».
— Почему ты спрашиваешь? Неужели это так странно?
В трубке снова повисло молчание.
— Я не хочу обсуждать этот вопрос по телефону.
Анника обернулась в сторону гостиной. Ну что ж, она просто возьмет детей с собой.
— Я могу приехать в пиццерию, — сказала она.
— Нет, там бывает много моих коллег. Ты знаешь, где находится Нюторгсгатан? На углу Бондегатан есть кафе. Может быть, там?
Они условились о времени и распрощались.

 

Берит вошла на кухню с тремя большими пакетами из супермаркета и поставила их на стол возле мойки.
— К вечеру будет дождь, — сказала она. — Тучи уже чуть ли не касаются верхушек деревьев.
— Ты знала, что Давида Линдхольма обвиняли в физическом насилии? — спросила Анника. — Причем не один раз, а дважды.
Берит прислонилась к кухонному столу и задумалась.
— Нет, первый раз об этом слышу. Он был признан виновным?
Анника встала, чтобы помочь Берит разгрузить пакеты.
— Конечно нет. Первый инцидент произошел двадцать лет назад, когда он служил в подразделении быстрого реагирования в Норрмальме. Он служил вместе с Кристером Бюре. Кажется, они были большими друзьями.
Она открыла холодильник, поставила на полку молоко и положила упаковку куриных ножек.
— По данным следствия, Давид Линдхольм избил молодого парня, задержанного во время уличной драки на Лунтмакаргатан, и сломал ему верхнюю челюсть. На суде он отказался от своих показаний и признал, что оговорил Линдхольма только затем, чтобы насолить полиции, а на самом деле его ударил кто-то из соперничающей банды, но он не знает, кто именно.
— Это вполне может быть правдой, — сказала Берит.
— Конечно, — согласилась Анника. — В другом случае Давида обвинили в том, что он напал на наркодилера в туалете Центрального вокзала и ударил его головой о стену так, что тот получил тяжелое сотрясение мозга. В результате парень стал инвалидом — у него навсегда осталось двоение в глазах и ухудшился слух.
— Что может быть результатом хронической передозировки наркотиков… или нет?
— Конечно, может. Странность заключается в том, что конец этой истории похож на конец истории предыдущей. Парень изменил свои показания, когда дело дошло до суда. Он сказал, что другой подонок ударил его, а он оклеветал Давида, чтобы создать копам проблемы.
— Что говорил сам Давид?
— Он говорил то же самое, что и жертвы, — на них напали другие преступники, а Давида они оговорили, чтобы причинить неприятности полиции.
— Значит, Давид был оправдан?
— Дела были прекращены. Мало того, в отделе кадров решили, что, если даже Давида признают виновным, он не будет отстранен от службы.
— Да, видимо, он с самого начала был популярен, несмотря на сомнительное поведение, — задумчиво кивнула Берит. — Когда случилось последнее из этих происшествий?
— Восемнадцать лет назад.
— С тех пор он был чист и непогрешим?
Анника принялась складывать пустые пакеты.
— По крайней мере, обвинений ему больше не предъявляли. Где ты хранишь пакеты?
Берит ткнула пальцем в сторону нижнего ящика кухонного стола.
— Ты видела газеты? На двенадцатой полосе мы поместили твой рассказ о Юлии. Он очень хорош.
Берит дала две газеты Аннике. Она села за стол и положила на него оба таблоида. На первой полосе в «Квельспрессен» и в конкурирующей газете была одна и та же фотография, над которой красовались одинаковые заголовки:

 

«ГДЕ ЧЕТЫРЕХЛЕТНИЙ АЛЕКСАНДР?»

 

На фотографии был изображен застенчиво улыбающийся в объектив маленький мальчик. Классический мраморный фон говорил о том, что снимок был сделан в детском саду. Такие снимки каждый год делают во всех детских садах и дошкольных учреждениях Швеции.
Так вот каким он стал — этот мальчик, который был на полгода младше Эллен.
У Александра были непослушные светлые волосы, мелкие, точеные черты личика. Он был красив, как девочка. У нижнего среза фотографии виднелся краешек воротничка белой рубашки, надетой по какому-то торжественному случаю.
Фотография расстроила Аннику. Мальчик выглядел таким беззащитным, таким ранимым, а заголовок исподволь внушал мысль, что его уже нет в живых.
«Что, если бы это было мое дитя? Если бы пропала Эллен или Калле?»
От этой мысли она вздрогнула и раскрыла газету. Берит надела очки и села рядом с Анникой.
— Этот портрет размножили на листовках? — спросила Анника.
— Обе газеты, — ответила Берит, — с одним и тем же текстом.
Некоторое время они молча читали. «Муми-тролль» закончился. Его сменил «Пингу», мультик о пингвиненке. Живая мелодия просачивалась на кухню. В щели приоткрытого окна посвистывал ветер.
— Не могу понять, — заговорила Берит, — куда мог деться мальчик. Если мать его не спрятала, то, наверное, убила, но когда она могла это сделать?
Анника раскрыла другую газету на шестой и седьмой страницах, где всегда печатали самые волнующие новости. На обеих страницах, занимая десять колонок, была помещена огромная фотография — лесная поляна с красным домиком посередине. На переднем плане белый карниз и колодец с водяным насосом. Снимок был живым и воздушным. Сквозь верхушки деревьев свет лился на белые раскрытые ставни, а поляна была окружена бело-синей лентой полицейского ограждения.
«ПОЛИЦИЯ ИЩЕТ ЧЕТЫРЕХЛЕТНЕГО АЛЕКСАНДРА», — прочитала Анника.
— Фото в таком же ракурсе, как и у нас, — сказала она.
Берит, вздохнув, покачала головой.
— Я все же не понимаю, как сложить картину. Если мать увезла ребенка в летний дом и убила его там, то сразу ли она вернулась в Стокгольм? Или выждала один-два дня? Не показалось ли отцу странным, что жена вернулась домой одна, без ребенка?
— Она могла солгать, не так ли? — предположила Анника. — Могла сказать, что оставила его у подруги, у бабушки с дедушкой.
Берит снова принялась читать.
— Но зачем столько ухищрений, чтобы спрятать ребенка? Ведь она даже не пыталась скрыть убийство мужа.
— Может быть, она отправила ребенка куда-то очень далеко? — предположила Анника. — За границу, к каким-нибудь дальним родственникам…
Берит с сомнением покачала головой:
— Какая мать способна сделать такое?
— Может быть, лучше сказать: какой человек?
— Возможно, что-то пошло не так, когда она застрелила мужа, — принялась рассуждать Берит. — Может быть, она планировала убить его и спрятать ребенка. Это не твой телефон звонит?
Анника прислушалась.
Да, это звонил ее мобильник.
Анника подбежала к комоду у двери и опасливо посмотрела на дисплей. Телефон продолжал звонить.
— Ты не хочешь разговаривать? — спросила Берит, переворачивая страницу.
Анника положила телефон на комод. Аппарат, подпрыгивая, бился о лакированное дерево.
— Это Анна Снапхане. У меня нет ни малейшего желания с ней разговаривать.
— О, — удивленно отозвалась Берит. — Я думала, что вы — подруги.
— Я тоже так думала, — вздохнула Анника.
Телефон умолк, но в следующую секунду снова запрыгал по комоду. Анника испустила громкий стон и посмотрела на дисплей.
— Господи, это мама, — сказала она. — Придется ответить.
Она вышла на крыльцо.
— Анника? — взволнованно заговорила мать. — Анника, это ты?
Она села на ступеньку, чувствуя, как ветер забирается ей под одежду.
— Да, мама, это я. Как твои дела?
— Что у тебя случилось? Я просто извелась, — сказала мама. — Неужели твой дом сгорел дотла?
Анника закрыла глаза и прикрыла их ладонью.
— Да, мама, наш дом сгорел дотла. От него ничего не осталось.
— Но почему ты не позвонила и ничего не сказала? Я узнаю об этом в магазине от сотрудницы. О чем ты вообще думаешь?
Анника тихо вздохнула.
— Ну ладно, — примирительно сказала она.
— Я что, должна узнавать все новости из сплетен и слухов? О своей собственной дочери? Ты хоть подумала, как на меня будут смотреть?
Анника не удержалась от злобного смешка.
— Значит, это я должна тебя пожалеть?
— Не будь такой злой, — одернула ее мать. — Разве ты не понимаешь, как это унизительно, когда тебе бросают в лицо такие вещи? Получается, я не знаю, что происходит с моим ребенком?
— Но ты же не знаешь, разве не так?
— Я все же думаю…
Анника встала и посмотрела на озеро.
— Теперь, когда соизволила позвонить, ты можешь спросить, как у нас дела, — язвительно произнесла Анника. — Ты можешь еще спросить, что на самом деле у нас произошло. Может быть, даже захочешь чем-то помочь — например, найти место для временного проживания, посидеть с детьми, может быть, помочь деньгами…
Теперь рассмеялась мать:
— Ты хочешь от меня денег. Но мне, наверное, придется по болезни выйти на пенсию раньше срока. Сейчас этим занимается служба социального страхования. Мне приходится каждую неделю ездить в госпиталь в Меларе, но все это не интересует тех, кто живет в Стокгольме…
— До свидания, мама.
Она отключилась и в наступившей тишине услышала, как бешено стучит ее сердце.
На крыльцо вышла Берит с двумя кружками:
— Кофе?
Анника благодарно взяла кружку.
— Как ты выносишь своих родителей? — спросила она.
Берит улыбнулась.
— Не суди ее слишком строго, она делает все, что может.
Анника снова села на ступеньку.
— Она всегда думает только о себе. Ее не волнует, что случается у меня, она интересуется только собой.
— Она маленький человек с узким кругозором, — сказала Берит. — Она не способна видеть тебя такой, какая ты есть на самом деле, и сама не осознает эту свою неспособность.
Глаза Анники наполнились слезами.
— Это так мерзко… так унизительно, — заговорила она. — Почему у меня нет такой мамы, как у всех, мамы, которая поддерживает и помогает, мамы, которая бы за меня переживала?
Берит села рядом с ней.
— Не у всех есть такие мамы. У многих людей вообще нет мам. Тебе просто надо понять, что ты не сможешь ее переделать. Она никогда не будет той мамой, которая так тебе нужна. Ты должна принять ее такой, какая она есть, а она должна принять тебя.
Некоторое время они сидели молча, глядя на темнеющий впереди лес. Поднявшийся ветер качал вершины сосен. Анника взглянула на часы.
— Ничего, если дети побудут с тобой, а я ненадолго съезжу в город? Мне надо еще раз встретиться с Ниной Хофман.
Берит кивнула.
— Я все время думаю о пропавшем мальчике, — сказала она. — Вся эта история кажется мне очень странной.
— Всякий может свихнуться, — заметила Анника. — Если жизнь начинает вдруг катиться под откос, то человек становится способным буквально на все.
Берит задумчиво посмотрела на коллегу.
— Не согласна с тобой, — возразила она. — Не всякий человек способен убить собственного ребенка. У такого человека в душе должно чего-то не хватать, не хватать внутренних барьеров, через которые нельзя переступать.
Анника смотрела на блестящую серую гладь озерных вод.
— В этом я не уверена, — пожала плечами она.
В следующий миг начался дождь.

 

Нина Хофман ждала Аннику за столиком кафе на Нюторгсгатан. Прихода Анники Нина не заметила. Сидела спиной к двери, бесцельно глядя в запотевшее окно. Волосы Нины были собраны в конский хвост, одета она была в серую ветровку. Свет из окна освещал профиль ничего не выражавшего лица. Нина сидела, опершись подбородком на руку. Мысли ее блуждали где-то далеко.
Анника обошла стол.
— Привет, — сказала она и протянула руку.
Нина Хофман встала, и они обменялись рукопожатиями.
Прежде чем сесть, Анника подошла к стойке:
— Один черный кофе.
Кафе постепенно заполнялось публикой. Начиналось время обеденного перерыва. От мокрой одежды по залу расползался запах влажной шерсти. Нина продолжала смотреть в окно.
— Ты что-то накопала? — спросила она. — Обвинения против Давида?
«Значит, можно обойтись без светских предисловий».
Анника поставила сумку на колени и, порывшись в ней, извлекла пакет сладостей и папку с документами из отдела кадров полицейского управления.
— Значит, тебе известно, что против Давида выдвигались обвинения? — спросила Анника, пряча сладости в сумку.
Глаза Нины на мгновение блеснули.
— Как ты об этом узнала?
Анника поставила сумку на пол и положила руки на стол.
— Пошла в отдел кадров полицейского управления, — объяснила она, — и все там выяснила. Почему это тебя так удивляет?
Нина снова отвернулась к окну.
— Я не знала…
Она надолго замолчала. Анника терпеливо ждала. Какая-то женщина с детской коляской попыталась протиснуться мимо них к соседнему столику, но Нина на нее не реагировала. Потом она обернулась к Аннике, пододвинула стул к столу и подалась вперед. Анника заметила темные круги под глазами Нины.
— Я никогда никому об этом не говорила, — сказала она, — потому что не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение. Я могу тебе доверять?
Анника подавила желание сглотнуть.
— Я не напишу ничего без твоего согласия, ты это знаешь. Ты — мой источник, и тайна твоей личности находится под защитой конституции.
— Я немного растерялась, когда ты мне позвонила, потому что мне казалось, старые обвинения давно похоронены и забыты.
— Но откуда ты о них знаешь?
Нина поправила волосы.
— Мне показала их Юлия. В последний раз мы виделись незадолго до убийства. Она наткнулась на документы в подвале.
Анника с трудом подавила желание сунуть руку в сумку и достать ручку и блокнот. «Надо постараться все запомнить».
— И зачем она тебе их показала?
Нина в нерешительности задумалась.
— Я всегда старалась помогать Юлии, поддерживать ее, но это не всегда было легко. Но она знала, что, если ей станет по-настоящему тяжело, она всегда сможет обратиться ко мне. Думаю, она была на грани разрыва с Давидом. Она никогда об этом не говорила прямо, но я чувствовала… — Нина придвинулась ближе к столу и заговорила еще тише: — По дороге сюда ты не встретила полицейских?
Анника с опаской посмотрела на сидевшую напротив женщину.
— Я должна была их встретить?
— Я специально выбрала это кафе, потому что коллеги обычно сюда не ходят. Давид подчас очень плохо обходился с Юлией, да и остальные полицейские относились к ней не лучше. Они и сейчас относятся к ней отвратительно. Им все равно, что было на самом деле, они считают ее убийцей. Честного суда мы не дождемся.
За стойкой зашипела кофемашина, и Нина подождала, когда затихнет звук.
— Ты была права, когда назвала его властолюбивым уродом. Юлии постоянно приходилось себя контролировать, когда она что-то говорила в присутствии Давида. Она никогда не могла быть с ним откровенной.
— Он бил ее? — спросила Анника.
Нина покачала головой:
— Никогда, он был не настолько глуп. Но он угрожал ей, даже в моем присутствии. Например, говорил, что превратит ее жизнь в ад, если она тотчас не вернется домой. В какой-то момент он мог быть очень мил, целовал Юлию в присутствии других людей, но в следующее мгновение мог довести ее до слез жестокими замечаниями. Он запугивал ее, потом раскаивался и просил прощения. Юлия слабый человек, она не могла ему противостоять. Все стало еще хуже, когда она узнала, что он часто ей изменяет…
Взревела соковыжималка, и Анника ощутила сильное раздражение, когда женщина с коляской решила отвезти ребенка в туалет.
— Он ей изменял? — спросила Анника.
Нина вздохнула и подождала, пока мамаша протиснется мимо их столика.
— Я не знаю, смогу ли это объяснить так, чтобы ты поняла, — сказала она. — Давид всегда был бабником, еще до того, как познакомился с Юлией. В отделе до сих пор вспоминают о его приключениях. Эти истории постоянно рассказывают Кристер Бюре и его команда. Все они когда-то отличались на этом поприще. Но когда появилась Юлия, все это прекратилось. Во всяком случае, он перестал публично хвастаться своими победами, и его ребята, кажется, были этим не слишком довольны…
— Они потеряли свою сексуальную икону, — усмехнулась Анника.
— Внешне все это так и выглядело, но его хватило ненадолго. Должно быть, романы у него были постоянно, но Юлия узнала об этом только через несколько лет. Одна женщина позвонила ей и сказала, что по-настоящему Давид любит только ее и что Юлия должна дать ему свободу. Это было вскоре после рождения Александра.
— Господи, — произнесла Анника.
— Юлия нашла в доме адресованное Давиду письмо. В конверт был вложен ультразвуковой снимок плода. В письме было сказано: «Я убила нашу дочку, ее звали Майя. Теперь твоя очередь». Мне кажется, это письмо страшно ее потрясло.
— Что она сделала?
— Думаю, она пыталась поговорить с Давидом, но точно в этом не уверена. С ней было очень трудно общаться. У Давида была очень неспокойная работа. Иногда он подолгу работал за границей. Однажды они полгода жили в таунхаусе в Малаге.
— В Малаге?
— Это на юге Испании. Дом стоял в Эстепоне, к востоку от Гибралтара. Я ездила к ним в гости. Юлия выглядела как призрак. Она говорила, что у нее все в порядке, но я уверена, она лгала…
В кафе ввалилась группа шумных подростков — их жестикуляция и громкие голоса вызвали явное неудовольствие сидевших в кафе мамаш.
— Когда появился Александр, все стало совсем плохо, — продолжала Нина, не обращая внимания на невоспитанных подростков. — Он родился недоношенным, и Юлия впала в послеродовую депрессию, и мне кажется, она так от нее и не оправилась. Когда она снова вышла на работу, стала терять самообладание, когда что-то случалось с детьми — будь то насилие, ДТП, да все, что наносило им вред. Два года назад она была освобождена от работы из-за нервного истощения. Последний год она вообще не работала…
Анника смотрела на инспектора Хофман и старалась упорядочить полученную информацию.
«Он замучил Юлию до того, что она заболела. Он был известным бабником. Но когда всплыли обвинения в актах физического насилия?»
— Я хочу вернуться немного назад, — сказала Анника. — Можешь чуть больше рассказать о Юлии? Что с ней происходило, когда она познакомилась с Давидом?
Нина откашлялась.
— Нас была небольшая группа девушек — мы держались вместе после окончания академии, но Юлия от нас откололась. Она стала по-другому одеваться, перестала носить джинсы. Все мы были членами молодежного крыла социал-демократической партии, но Юлия вышла из движения и примкнула к умеренным. У нас состоялся по этому поводу бурный спор, и в конце его Юлия расплакалась. В начале были вот такие мелочи и пустяки…
Анника молча ждала продолжения.
— Так, ты говорила, что все стало еще хуже, когда родился Александр? — спросила Анника, так как Нина продолжала молчать.
— Я знала, что-то не так, но не думала, насколько все плохо, вплоть до нескольких недель до убийства. Давид был невероятно ревнив. Однажды я слышала, как он назвал ее шлюхой и проституткой. Он запирал ее в квартире семь раз. Она даже перестала считать эти случаи. Однажды он запер ее дома за какую-то провинность на целую неделю. Один раз он голой выгнал ее на лестничную площадку. Она так замерзла, что была вынуждена обратиться в больницу. Врачам сказала, что заблудилась в лесу.
— И ты узнала обо всем этом слишком поздно?
— За последние два года Юлия стала очень хрупкой и уязвимой. Один раз она даже лечилась у психиатра. Общались мы нечасто, она меня избегала, но я старалась навещать ее всякий раз, когда Давид был на работе или куда-нибудь уезжал. Однажды, приехав к ней, я обнаружила, что она заперта в доме. Только тогда я поняла, как далеко все зашло.
— Почему она не обратилась в полицию?
Нина едва заметно улыбнулась.
— Ты думаешь, это так просто? Конечно, я тоже ей это предлагала и обещала всеми силами поддержать. Может быть, поэтому она стала рыться в старых папках, где натолкнулась на те обвинения. Юлия всерьез собиралась от него уйти.
— Его романы прекратились?
— Нет, как раз наоборот. Все стало еще хуже. В конце концов, эти любовные связи стали раздражать самого Давида. Он просил у Юлии прощения, говорил, что виноват перед ней, но он всегда ей это говорил…
— Что ты думаешь об этих обвинениях в насилии? Он действительно это совершил?
Нина фыркнула:
— Ну а как ты считаешь?
Анника задумалась.
— Я полагаю, что это очень странно: с двумя мелкими правонарушителями случается абсолютно одинаковое происшествие, причем с одним и тем же результатом.
Нина молча смотрела на нее, и Анника продолжила:
— Они оба были жестоко избиты, каждый из них во время допроса показал, что это сделал Давид, и держался этой версии до суда, где оба вдруг поменяли показания. В этих историях есть и другие совпадения: например, в обоих случаях Давид обращается к ним по именам.
Нина на мгновение отвернулась к запотевшему окну.
— Это тоже бросилось мне в глаза, — согласилась она. — По-моему, они не могли оба, не сговариваясь, измыслить такую ложь. — Она посмотрела на Аннику: — Ты же не станешь писать об этом, правда?
Анника вгляделась в усталые глаза Нины.
— Зачем же ты мне все это рассказала, если не хочешь, чтобы эти сведения стали достоянием гласности?
Нина снова отвернулась.
— Насколько я понимаю, все это может попасть на первую полосу, но решать должна Юлия. Не знаю, захотела бы она предать все это гласности…
Нина встала и принялась надевать темно-зеленый дождевик.
— Ты можешь использовать информацию, если ее подтвердит какой-нибудь другой источник. Но я бы хотела, чтобы ты сначала показала статью мне.
— Конечно, — пообещала Анника.
Нина Хофман вышла из кафе, не попрощавшись и не оглянувшись.
Анника осталась сидеть за столом с чашкой остывшего кофе.
Нина не любила Давида Линдхольма — это совершенно ясно. И в этом нет ничего странного, если то, что она говорит, — правда. Это же ужасно — видеть, как твоя лучшая подруга увязает в разрушительных отношениях и ничего не может с этим сделать.
«Это ужасно — все знать, но читать на первых полосах газет, каким героем был Давид Линдхольм».
Анника взяла сумку и вышла из кафе к машине, незаконно припаркованной на Бондегатан. Штрафной квитанции не было, и это хороший знак.
Она вставила ключ в гнездо зажигания, когда зазвонил сотовый телефон. Анника достала его из сумки и посмотрела на дисплей. Номер был ей незнаком, но она решила ответить.
— Анника Бенгтзон? Это Тиммо. Ты пыталась до меня дозвониться.
«Тиммо? Тот самый, которого избил Линдхольм!»
— Привет, — сказала она, переводя передачу в нейтральное положение. — Спасибо, что перезвонил. Ты не против, если мы встретимся и поговорим?
— О Давиде Линдхольме? Охотно. Этому человеку я обязан всем в моей жизни.
Назад: Часть первая ИЮНЬ
Дальше: Воскресенье, 6 ИЮНЯ