3. «ВРАЧЕБНОЕ ИСКУССТВО БЕССИЛЬНО»
— Пока тут прохлаждаемся, — рявкнул Дабунш на Челивиса, — другие клад сыщут!
— Шумишь так, словно что-то узнал, — усмехнулся игрок.
— Да уж, кое-что узнал, — гордо напыжился Дабунш.
Челивис изумленно глянул снизу вверх на своего охранника.
— Под окном подслушал, — объяснил тот. — Королевский вояка с барышнями бренчал.
И солидно замолк.
Тут Челивис насторожился. Он насел на медлительного Дабунша, как охотничья собака наседает на медведя. И слово за словом вытащил из него возмутительные сведения.
Оказывается, Литисай видел, как несостоявшийся жених перед отъездом отдал бывшим невестам пергамент с картой. Точнее, они его отобрали, заявив, что Намиэлу в городе карта ни к чему, а они здесь неплохо развлекутся.
Об этом сотник и напомнил девушкам — и добавил, что у него есть такая же карта. Друг подарил, десятник городской стражи. Отобрал у какого-то грабителя и подарил. Сам Литисай в карту не то чтобы верит, но ему любопытно. И он предлагает обеим барышням совместные поиски. Обещает защиту и охрану. Ему, мол, невыносима мысль, что две очаровательные девушки так рискуют.
Одна из девиц ответила, что никто им с сестрой не нужен, они и сами клад сыщут, а для охраны — вон, боцман-кучер имеется. А ее сестрица говорит: мол, хорошо господин придумал, спасибо ему за помощь, вместе и впрямь искать сподручнее, а если сокровище такое мелкое, что нельзя поделить еще на одного человека, то зачем его искать?..
На этом месте Челивис перебил рассказчика и потребовал, чтобы ему немедленно сказали: какая из сестер отказалась от помощи Литисая, а какая — захотела ее принять? Дабунш выпучил глаза: ему-то откуда знать? Он барышень и в глаза-то не различает, а уж по голосу… Челивис досадливо махнул рукой: мол, продолжай…
Дальше рассказ принял еще более интересный оборот. Сотник, мол, заявил девушкам, что не просто так набивается к ним в партнеры. Он готов им рассказать то, чего они не знают. Он, дескать, полдня пробыл в деревне, говорил с крестьянами — и для него больше не тайна одно из нелепых указаний карты.
Тут барышни дружно согласились принять сотника в свою компанию.
И Литисай рассказал, что в Тагизарну впадают две лесные речушки: Безымянка и Барсучья. Так есть, оказывается, место, где Барсучья речка, огибая скалы, делает почти круг. Ну без малого в кольцо свивается! Так не это ли загадочный Барсучий Хоровод? А если Зубы Реки — это Пенные Клыки, то Улыбку Рыси надо искать где-то между порогами Тагизарны и крутой излучиной Барсучьей речки.
Девушки пришли в восторг и собираются, пообедав, отправиться вместе с сотником на Барсучью речку…
Челивис в гневе хватил кулаком по столу.
Это была его идея! Его! Это он хотел предложить барышням партнерство! Дабуншу он собирался объяснить, что соперниц-кладоискательниц лучше держать на глазах, присматривать за ними…
— Мы тоже идем в лес! — грозно прищурился игрок. — Мы им этот Барсучий Хоровод живо расхороводим!
* * *
Рука еще побаливала. Но все было бы куда хуже, если бы проклятый Подранок вчера ее действительно сломал. К счастью, рука была просто вывихнута в кисти, и Хмурый вправил ее, шипя от боли и злости.
Ночь он провел в какой-то расселине, забился в нее, как крыса в нору, а для защиты от ночных зверюг развел костерок. Но никто не попытался сожрать разбойника, изгнанного из шайки, и к утру Хмурый воспрянул духом.
Конечно, теперь ему лучше не попадаться своим бывшим дружкам, чтоб им всем передохнуть… Никто не простит ему удара в спину товарищу по ватаге. И плевать им, сволочам, что Хмурый с ними больше года, а Подранка недавно демоны принесли.
Ну и в болото, в тину такую ватагу! Вместе с бледной поганью, что у них верховодит! Надо скорее раздобыть лошадь и убраться из этих мест.
Остановить первого встречного путника? Ха! В этих краях путники и летом в одиночку не ходят. А уж зимой сбиваются в длинные обозы, ощетиниваются мечами наемников-охранников, держат наготове арбалеты…
Поэтому двое верховых, издали увиденные Хмурым с высокой сосны, были настоящим подарком судьбы. За что разбойник и возблагодарил Безликих.
Да, оба выглядят крепкими ребятами. Да, оба при оружии. Ну и что? Без меча в здешние края и дракон бы не сунулся. Но если убедить этих парней, что в кустах засела шайка с луками…
Хмурый растянулся на толстом суку, оценивая взглядом приближающуюся добычу.
Один — смуглый, горбоносый, с черными волосами из-под шапки. Наррабанец, это ясно. Молодой. Куртка меховая, теплые перчатки… Куртка Хмурому особенно понравилась, должна была прийтись впору.
Второй — крупный, плечистый, наверняка сильный, как лось. Куртка нараспашку, грудь в серой рубахе подставлена под лучи солнышка, и впрямь сегодня не по-зимнему доброго.
Разбойник услышал обрывок разговора:
— Как ты так можешь, хозяин? Нараспашку… Холодно ведь!
— Эх вы, южные неженки! Да у нас в Силуране мужики после бани в сугробах купаются!
— В сугробах? Это как?
Но молодому чужеземцу не суждено было узнать, как развлекаются известные своей выносливостью силуранцы.
Хмурый спрыгнул на дорогу перед путниками.
— А ну, добрые люди, придержите коней. Да за оружие не хватайтесь, не то мои дружки, что в кустах сидят, из вас ежиков сделают.
Путники попались сметливые, коней остановили с первых слов, к мечам не потянулись. Только переглянулись. А потом светловолосый, которого спутник называл «хозяином», спокойно ответил:
— Стоим, не дергаемся, с луками не спорим.
И улыбнулся. От этой улыбки сломался, искривился глубокий шрам, бегущий через левую щеку, губу и подбородок.
Разумные путники — двойная удача. С мечом наготове Хмурый подошел ближе. Кинжал доставать не стал: левой рукой он примет кошельки у этих учтивых всадников… кстати, почему они до сих пор в седлах? Непорядок!
— А не спешиться ли вам, почтенные?
Путники разом покинули седла. Опытный разбойник с неудовольствием отметил: спешились оба так, что лошади теперь прикрывали их от придорожных кустов. От стрел выдуманных сообщников Хмурого.
Это они случайно или нарочно?
И глядят слишком спокойно…
Пожалуй, лучше не рисковать. К демонам их кошельки! Взять только лошадей…
Хмурый приблизился еще на несколько шагов, готовый в любой миг отразить попытку сопротивления.
И тут произошло нечто неожиданное.
Молодой наррабанец дико оскалился, глаза его выкатились, лицо жутко исказилось — и из горла хлынули пронзительные, резкие звуки: то ли вой, то ли неразборчивое проклятие, то ли древнее темное заклинание.
От вопля Хмурый на мгновение опешил — и этого мгновения хватило светловолосому великану. Он крепко пнул Хмурого в голень. Разбойник от боли взвыл не хуже спятившего наррабанца, а светловолосый обеими руками ухватил его за кисть с мечом и вывернул так, что Хмурый согнулся вдвое. Онемевшие пальцы выронили меч.
Так и стоял он, словно отбивая поклон встревоженным лошадям, а сильная рука светловолосого удерживала его.
— Эй, — рявкнул силуранец, — там, в кустах! А ну, на дорогу — и оружие наземь! Не то вашему дружку кишки выпущу!
Ответом был тихий шум ветра в голых ветвях.
— Нигде даже не каркнуло, — ухмыльнулся наррабанец. — Или сын гиены нам наврал, или его дружки по стае уже сбежали.
— А вот я проверю, — озабоченно бросил силуранец. — Подержи этого красавца. Если что — убей его и помоги мне.
Наррабанец извлек из ножен пленника кинжал, взял его в левую руку, а правой перехватил вывернутую кисть Хмурого. Проделал он это с такой ловкостью и непринужденностью, с какою опытный дамский угодник обнимает талию очередной подруги.
Хмурый ощущал на горле сталь собственного кинжала, не видел ничего, кроме конских копыт, и шипел от боли.
— У меня рука вывихнута! — не выдержал он наконец.
— Правда? — промурлыкал сверху заморский негодяй. — Какой ужас! Это ляжет на меня пятном, которое не смоется даже в черном царстве Гхуруха! В сорока храмах не отмолю я своей вины.
Огрызнуться Хмурый не успел: вернулся, хрустя снегом под сапогами, второй негодяй — силуранский.
— Я глянул на следы, — бодро сообщил он. — Никого с этим шутником нет и не было.
Не успел Хмурый опомниться, как оказался связан — умело, надежно и быстро, да еще и вывихнутую руку ему попутно вправили.
Пока верзила-силуранец привязывал конец веревки к седлу, его заморский дружок подобрал меч, оброненный незадачливым грабителем.
— Да они с кинжалом парные! Ух, какие рукояти: рыбы стоят на хвостах! И баланс хороший!
— Бери себе, Кхасти. Дарю.
— Спасибо, хозяин! — просиял Кхасти и ловко вскочил в седло.
Разбойник буркнул что-то о щедрости за чужой счет, но на него никто не обратил внимания.
Путники неспешно двинулись дальше. Теперь между ними на веревке шел связанный разбойник и размышлял о людской подлости и лживости.
— А лошадки-то испугались, — сказал наррабанец Кхасти. — До сих пор фыркают, ушами дергают…
— Скажи спасибо, что не убежали. Это я к твоим фокусам привык, а им впервой…
Разбойник, кусая губы от бессильной злобы, понял, что попался на трюк, давно отработанный двумя коварными мерзавцами. Один отвлекает, а другой…
И дальнейшие слова это подтвердили.
— Да, Кхасти, я тебя все забываю спросить: ты по-своему что-то голосишь… Просто так, что в голову взбредет? Или оно что-то означает?
— Это песня, хозяин. Любовная песня племени джахак. В ней говорится о страсти, делающей мужчину безумцем.
Воцарилось молчание.
Наконец силуранец сказал потрясенно:
— А я-то сомневался, когда ты говорил, что все твои соплеменники, как один, не знают, что такое страх…
— Люди племени джахак бесстрашны, как львы пустыни! — последовал гордый ответ.
— Верю! Вот теперь — верю! Если у вас даже девушки…
— А что — девушки? — подозрительно переспросил Кхасти.
— Ну, такие песни слушают — и все равно замуж соглашаются идти… Львицы, как есть львицы!
* * *
Крепкая, сильная, очень высокая женщина сидела на прибрежном камне, опустив босые ноги на серый лед. Если б не была она среди зимы босая, можно было бы принять ее за местную крестьянку: овчинный полушубок, длинная темная юбка, серый платок на голове.
В руках женщина держала что-то вроде обрывка рыболовной сети. И глядела на него так пристально, что не заметила приближения Гульды и Дождика.
— Здравствуй, хозяюшка! — почтительно окликнула водяницу старая нищенка. — Отчего грустна, Тагизарна, госпожа речная?
Тагизарна повернула голову — и Дождик с удивлением увидел на суровом лице дорожки слез.
— Зачем ты этого бродягу сюда привела? — вопросом на вопрос ответила водяница. Голос ее, звучный и красивый, гневно гремел, как вода на перекатах.
— Да не серчай ты на него. Мальчик себе дом ищет.
— Здесь ему искать нечего. Здесь я живу.
— Он и не пробует тебя отсюда выжить, не такой дурень. Понимает, что среди водяного народа с тобою мало кто потягаться может.
Взгляд Тагизарны смягчился. А бабка Гульда толкнула парнишку:
— На колени, живо! Если сумеешь обжить Безымянку — станешь притоком Тагизарны!
Дождик рухнул на колени. Он не чувствовал себя униженным. Будь у водяного народа короли, сидящая перед ним женщина была бы одной из великих повелительниц.
— Безымянку? — удивилась Тагизарна. — Так разве там можно жить?
— А почему нельзя? — вскинул голову Дождик. — Госпожа, умоляю, расскажи, если что-то знаешь!
— Вода знает все на свете, а Безымянка — мой приток. Но с какой стати я должна тебе помогать? Какой мне в этом прок?
— Отдарить мне тебя нечем. А отработать — только прикажи.
— Да? — В голосе Тагизарны звенела насмешка, глубокая и холодная, как подводные ключи. — И что умеет такой великий мастер?
— А что тебе нужно?
И тут Дождик с изумлением и страхом увидел, как изменилось лицо водяницы. Обмякло, постарело, углы рта некрасиво опустились — не древняя воительница, а немолодая деревенская баба, одинокая и несчастная… Миг — и разревелась, горько, взахлеб…
Бабка Гульда кинулась к подруге — обнимать, утешать.
— Шлёпа, Шлёпочка моя! — сквозь рыдания выталкивала из себя Тагизарна. — Красавица, умница, радость! Ни у кого такой нет — ни в реках, ни в озерах, ни в море!
— А ну, умойся и успокойся! — прикрикнула Гульда.
Водяница послушалась. Поднялась с камня, растопила ладонями лед, умылась, всхлипывая и сморкаясь.
Бабка Гульда обернулась к Дождику:
— Я так понимаю, завелась у госпожи зверушка. Раз такой нигде нету — стало быть, из-за Грани заявилась. И очень речной хозяйке по сердцу пришлась.
— Верно, — отозвалась Тагизарна почти спокойно и вновь уселась на камень. Умывание явно пошло ей на пользу.
— Погоди, — встревожилась Гульда, — не по той ли твари ты убиваешься, что я на берегу нашла? Ну, которая в лед вмерзла?
— Вот еще! — махнула рукой водяница. — Туша бестолковая, все бы ей жрать да жрать. Сдохла — туда ей и дорога, чужая она. А Шлепочка уж такая была своя! И холода не боялась! А уж до чего веселая да игривая! Как лягушек лапочкой ловила — я налюбоваться не могла!
— Так. И эта Шлепа у тебя… сдохла или потерялась?
— Украли! Украли красавицу! Чтоб тем ворюгам до костей высохнуть! Не усмотрела я, дура старая, не устерегла…
— Не вздумай снова реветь! Рассказывай: кто украл, когда и для какой надобности?
Суровый окрик привел водяницу в чувство, и она довольно толково рассказала, что ее любимицу, на свою беду убежавшую далеко от берега, изловили какие-то бродяги, отволокли в Замок Трех Ручьев и продали тамошнему властителю. Это водяница знает точно: расспросила ветер, ручьи и подземные воды. А колодезник из замка разузнал даже, что бедняжку Шлепу держат в подвале, в бочке с водой, и собираются послать в Джангаш, в королевский зверинец.
— Если не переживет неволи, — трагически повествовала Тагизарна, — набьют из нее чучело и все равно в Джангаш отправят.
— А что за зверь? — вмешался в разговор Дождик. — Большой? Кусачий?
Он сам не заметил, как поднялся с колен. Бабка Гульда довольно усмехнулась, увидев, какой спокойной решимостью светятся глаза юноши.
— Выручишь? Вернешь? — подалась к нему Тагизарна. — Выручи мою красавицу! Все тайны Безымянки тебе открою, ничего не утаю!
— Рассказывай про зверя! — приказал Дождик.
Вдвоем с бабкой Гульдой, вовремя останавливая восхваления несравненной Шлепы, она вытащили из водяницы описание серо-серебристого, с короткой жесткой шерсткой, зверя размером с крупную собаку. Задние лапы похожи на лягушачьи — сильные, мускулистые, с перепонками на пальцах, годятся и для прыжков, и для плавания. На передних лапах, длинных и тонких, — ловкие пальчики с коготками. Головка небольшая, вытянутая, в пасти крепкие, острые зубы.
— Ядовитая? — с опаской поинтересовался Дождик.
Водяница заверила его, что яда нет, зато есть другое: Шлепа умеет длинной струей выпускать из пасти слюну. Слюна сразу застывает и превращается в веревку. Из этих веревок Шлепа плетет сети.
— Стоит столбиком на задних лапах и плетет! — вздыхала Тагизарна. — А потом ставит на рыбу, под водой… Вот такая умница! А уж как ловко прибрежную живность ловила — мышей, лягушек, птиц… один раз зайца загрызла… Да как же я такое чудо не устерегла!
— Не плачьте, госпожа Тагизарна, — твердо сказал Дождик. — Уж я расстараюсь, верну вашу любимицу!
* * *
Самонадеянность — коварная попутчица. Обнадежит тебя, за локоток потянет делать глупости: мол, ты такой-сякой, молодчина, все у тебя получится… Доверишься ей, споткнешься, физиономию расквасишь — а она только руками разведет: мол, я тут ни при чем! И затаится на время, выжидая другого случая, прикидывая: поумнеешь ты или нет?
Примерно об этом размышлял Челивис, досадливо оглядывая каменистый высокий берег Тагизарны. Возомнил, понимаете ли, что легко будет по свежевыпавшему снежку найти следы двух девушек, Литисая и кучера, которого барышни взяли с собой для охраны. Но на береговых валунах ветер размел снежок, и Челивис понял то, что должен был сообразить еще на постоялом дворе: шулерские навыки и искусство читать следы — это не одно и то же.
Тошно думать, что вояка Литисай гуляет по зимнему лесу в компании двух красавиц. Но еще паршивее ожидание того, что Дабунш, надзиратель проклятый, сейчас начнет обвинять Челивиса в бестолковости. Опять лапы распустит… Сам-то чего сплоховал, скотина тупая? А еще разбойником был…
Когда резкий толчок сбил Челивиса с ног, он решил, что началась кулачная расправа. Охнул… но тут же громила рухнул рядом, распластался на камнях.
— Ты чего? — спросил игрок шепотом.
В ответ Дабунш бросил одно слово:
— Тролли.
Преодолевая страх, Челивис осторожно приподнялся на руках.
И верно — вот они, внизу. Четыре чудища. Если глядеть сверху, кажутся не такими огромными — но Челивис уже встречался с этими тварями три года назад и помнит, с какой силой они швыряли гигантские валуны в плывший по Тагизарне корабль.
Ишь, расселись на камнях… и не холодно им в набедренных повязках? Грубо слепленные фигуры в узлах мышц, кожа заросла бурым волосом, рожи — ввек бы не видеть… Один скинул с плеча сумку из шкуры, достал оттуда кусок мяса. Порвал на части, раздал дружкам. Жрать устроились. Да еще веселятся, пихают друг дружку в спину и плечи…
Ветер доносит запах — тяжелый, звериный. Хорошо, что тролли с наветренной стороны. А вообще-то пора отсюда уползать. Эта компания не зовет Челивиса к своей трапезе — вот и славно, вот и хорошо…
— Баба, — сказал Дабунш странным, осипшим голосом.
— Где? — в ужасе выдохнул Челивис. Завертел головой: неужели Маринга, храни Безликие? Или ее сестра?
— Да вот! — Дабунш взглядом указал на пирующую ватагу.
Ужас отхлынул. Челивис сдержал желание стукнуть дурня Дабунша и с неожиданным для себя острым любопытством впился взглядом в четверку троллей.
А ведь верно — баба! Вон, слева — определенно самка! Не мельче своих спутников, такая же мускулистая — а вот волос на теле почти нет. А главное… вот, сейчас повернулась… ну да, груди у нее. Большие такие, отвисшие…
Один из приятелей дамы дал ей тычка. Дама тут же вернула тычок с такими процентами, что шутник слетел с камня, на котором сидел, и растянулся на прибрежном льду. Это привело его дружков в восторг, они даже лопать перестали — размахивают лапами, гогочут…
— Какая баба! — все тем же сиплым, не своим голосом произнес Дабунш.
* * *
Никогда еще Дабуншу не доводилось видеть троллей. А вот слышал про них часто. И не упомнить, сколько раз летело в спину злое словцо: «Тролль!»
Это еще ничего, в спину — не в лицо. Все шло к худшей беде — с давнего зимнего дня, когда жена кузнеца Ваасбунша исчезла невесть куда. Спустя несколько дней вернулась — в изодранной одежде, с тяжелым, застывшим взглядом — и наотрез отказалась говорить, где была и что с нею стряслось. А на следующую зиму, едва не уйдя в Бездну, в тяжких муках родила сына. И болтала повитуха по деревне: мол, сколько годочков она роды принимает, а не доводилось видеть такого большого и уродливого младенца.
Не потерпела бы деревня женщину с ее отродьем, выжила бы… если бы не Ваасбунш Широкая Наковальня. Когда стало ясно, что носит его жена под сердцем дитя, сказал кузнец веско, словно кувалдой ударил: «Мой ребенок!» На том пересуды почти утихли. Кому охота сердить того, кто гвоздь кулаком в доску вогнать может?
Как положено, дал кузнец мальчишке имя — и зажила семья мирно да дружно. А коли говорили люди, что Дабунш туп, как колодезная бадья, кузнец отвечал: «Много умников расплодится — добра не будет. Зато сынок у меня богатырь — с одиннадцати лет в кузне молотобойцем работает!»
И все было хорошо, пока не подхватил Ваасбунш лихорадку. Крепок был, а с болезнью не сладил. И сам в Бездну ушел, и любимую жену за руку увел: она за ним ухаживала, тоже слегла и не встала.
Зажег Дабунш костер, проводил родителей честь по чести. А тут третья беда нагрянула: сосед расшумелся про какие-то долги. Вроде не слыхал парень от отца, чтоб тот деньги в долг брал… но поди докажи, если сосед свидетелей привел, да все такие бойкие, языкастые — вконец парнишку запутали. Сам не понял, как остался без родного дома, без клочка земли, без кузницы.
Побрел по чужим деревням работу искать. Как глянут на него хозяева, так бегут собаку с привязи спускать. Единственными, кто приветил бездомного паренька и взял к себе, были разбойники из шайки Клешни…
Дабунш досадливо покрутил головой: с чего это нагрянули недобрые воспоминания? Мешают любоваться!
И вновь зачарованно уставился с обрыва на веселую богатырку.
Не ладилось у Дабунша с бабами. Тянуть-то к ним тянуло, дело молодое… А только что за удовольствие: обнимаешь красотку — а думаешь, как бы ее не помять! Забудешься, стиснешь от души — а она уже орет в голос, ребра у нее поломаны. А Дабунш не злодей какой, чтоб для своей радости баб калечить. Всем они хороши, бабы, только уж больно хрупкие.
А вон та, внизу, — ну как из камня вытесана! Небось, сама обнимет — кости затрещат! Да бойкая какая! Бурого нахала одной затрещиной на лед отправила. И такая вся… такая… ну, много ее! Очень много! Дабунш и сам не из мелких, но рядом с нею встанет — лицом ей по грудь окажется…
Как подумал это парень — словно в горячую воду нырнул. Так ему и представилось, что обнимает он великаншу, лицом уткнулся в ее большие груди. А та не визжит, не трепыхается, не кричит: «Пусти, урод, задушишь!» Смеется от радости, как сейчас смеялась…
А тролли тем временем дожевали мясо, поднялись на ноги и побрели прочь берегом реки. Когда последняя могучая спина исчезла за скалами, Дабунш уселся на камнях, восхищенно покрутил головой — надо же, какая встреча выпала! — и огляделся.
Что-то вокруг было не так, но что?
А то было не так, что Челивис исчез! Сбежал, мерзавец! Решил в одиночку клад найти! Что тогда он, Дабунш, Клешне скажет?
Парень яростно сплюнул. Собрал в колчан болты, рассыпавшиеся, когда пришлось растянуться на камнях. Поправил за плечом арбалет. И отправился искать недобитого гада Челивиса.
* * *
— Не каждый день в «Посох чародея» связанных путников приводят, — покрутил головой Кринаш.
— Мы споткнулись об это добро на проезжей дороге, — сверкнул белыми зубами молодой смуглый наррабанец.
— Да, обычно мы за добычей бегаем, а тут добыча сама прибежала, — добродушно пробасил великан-силуранец, передавая поводья своей лошади Хиторшу и учтиво кланяясь хозяину. — Будем знакомы. Как тебя зовут — наслышан. Я — Хашарнес Бычий Загон из Семейства Ульпрат. А это напарник мой, Кхасти, Оба мы — ловчие, самые настырные из всех настырных. Если у тебя, хозяин, кто-нибудь деньги украл или другое какое зло сделал — ты нам его только назови.
— Уж со следа не собьемся, — солидно подтвердил Кхасти.
— Запомню, — вежливо кивнул хозяин. — А за этим красавцем вас тоже кто-то послал? — указал он взглядом на разбойника, который опустил голову, сгорая от стыда и унижения.
— Нет, — объяснил Хашарнес, — этот добрый человек решил нам подарок сделать. Скажи, хозяин, сколько платят властители ближних замков за пойманного разбойника?
— В здешних краях один замок, властитель его — высокородный Унтоус Платиновый Обруч из Клана Спрута. Разбойников по осени замковые стражники ловили, было дело. А чтоб награду за пойманных лиходеев платить — такого не водится. Господин вообще неохотно развязывает кошелек.
— Нет, ты слышал?! — гневно обернулся Хашарнес к напарнику. — Не смею оскорбить худым словом Сына Клана, но могу же я попросить богов обрушить небеса на головы всем скупердяям и сквалыгам!.. А ты, — сурово обратился он к Хмурому, — тебе-то как совесть позволила прохожих на дороге останавливать, если знаешь, что они за тебя и медяка не выручат? Мошенник ты бесстыжий!
На крыльце захихикали Бирита, Недотепка и Айки. Служанки развлекались неожиданным представлением.
А ловчий загорелся новой мыслью:
— Хозяин, раз поблизости только один замок, значит, и королевские земли тут имеются?
— Почитай, все побережье королевское и есть.
— Может, кто из людей короля выдаст награду за поимку?
— Из королевских людей здесь главный — Литисай Звонкая Стрела из рода Хасчар, дарнигар крепости Шевистур. Он как раз у меня гостит, за трапезой увидитесь. А только и тут нету тебе, ловчий, прибыли. Он мне рассказывал: мол, в столице ему велели всячески содействовать искоренению разбоя в окрестностях Шевистура. Но денег, чтоб награды платить за поимку, из казны не выдали.
Возмущенный Хашарнес взрычал так, что служанки на крыльце восторженно завизжали. Затем ловчий схватил пленника за шиворот и молча потащил к воротам. Хмурый, попрощавшись с жизнью, покорно шагал за силуранцем.
За воротами Хашарнес ловко, одним рывком распутал казавшийся сложным узел на руках разбойника и дал пленнику такого пинка, что тот растянулся в снегу.
— Проваливай, раз ты бесплатный.
Разбойник затих в сугробе, не веря словам ловчего и боясь пошевелиться.
— Хозяин, — встал рядом с Хашарнесом наррабанец, — может, все-таки отдать сына гиены дарнигару? Как бы этот придорожный мерзавец не вздумал поиграть в месть.
— Кхасти, я обучаю тебя благородному искусству охоты за преступниками. Запомни: никогда не унижай наше ремесло работой без оплаты… Эй, а ты чего тут разлегся? Может, я еще о твоем ночлеге позаботиться должен? А ну, встал — и ножками отсюда, ножками…
* * *
Что Челивису удалось удрать от Дабунша — это хорошо и даже замечательно. Но вот что сам он при этом ухитрился заблудиться…
Казалось бы, все просто: идти берегом Тагизарны вверх по течению до того места, где в нее впадает Барсучья речка. А там разыскать то, что называется Барсучьим Хороводом. Должно быть, хитрюга дарнигар со своими спутницами уже там…
Угу, идти берегом… Пока дорога шла вдоль Тагизарны, все было неплохо. Но дорога вильнула — и изволь, Челивис, ковылять по валунам, заметенным снегом, петлять меж кустов, спотыкаться о коряги и невольно удаляться от Тагизарны…
Чужим, пустым и недобрым был лес для Челивиса. Молодой человек не замечал ни изящного рисунка черных обнаженных ветвей на фоне неба, ни голубых теней на сугробах. Не веселили его ни деловитый стук дятла, ни вспорхнувший из-под снега разоспавшийся тетерев, ни цокот удивленной его появлением белки. Горожанин Челивис не понимал и не любил лес. Да и видел-то его лишь по обочинам дорог и в окна придорожных трактиров.
И некого винить, сам полез в эту глухомань. Погнала тяга к приключениям и… ревность, неужели ревность? Плохо, если так. Не хватало бездомному игроку влюбиться в дочку одного из самых богатых людей Джангаша!
Ладно, это опасность дальняя, есть и поближе. Не провалиться бы в медвежью берлогу! Медведь обрадуется незваному гостю примерно так же, как богач из Рода Винниграй — вести о том, что за его дочерью ухаживает бродяга-шулер…
Нет, во имя Многоликой и всех ее демонов, может Челивис думать хоть о чем-то другом?!
Тут же выяснилось, что может, и еще как, потому что потревоженная еловая лапа очень удачно стряхнула с себя снег человеку за шиворот. В длинной тираде, которую игрок выдал вслух, ни разу не было упомянуто имя прелестной Маринги.
Заткнулся игрок лишь тогда, когда увидел тропинку. Настоящую тропинку! Узенькую, но протоптанную недавно… ну, насколько мог судить Челивис. Не зверолов он, не лесничий, следы читать не умеет!
Где тропинка — там люди. Может, даже те самые, кого Челивис разыскивает…
И не так уж далеко успел игрок пройти по этой тропинке, как услышал впереди голоса. Неразборчивые, но явно мужские. Должно быть, Литисай с кучером о чем-то беседует. По своим следам возвращаются.
Молодой человек ухмыльнулся. А вот он сейчас с ними шутку сшутит! Жаль, нет кустов, чтобы спрятаться. Зато неподалеку скала, а перед нею — разлапистая, густая ель.
Челивис по-мальчишески хохотнул, подпрыгнул, уцепился за нависший над тропкой сук и ловко, перебирая руками от ветки к ветке, перебрался к облюбованному укрытию, не оставив следов на снегу.
Только спрятавшись и притихнув, понял Челивис, что голоса — чужие, незнакомые.
Тут бы выйти, окликнуть путников, объяснить, что заплутал, спросить, как выбраться на дорогу. Но заставило сдержаться чутье матерого игрока.
И когда мимо ели гуськом прошли по тропинке трое, Челивис даже перестал дышать: ой, не похожи были эти люди на крестьян! У всех мечи, у одного еще и лук…
Челивис услыхал:
— А вроде Уанаи не переживает, что Хмурый сбежал. А ну как он со зла наведет на нас замковых шавок?
— Она такая. Злость и страх никому не покажет. А про Хмурого не думай. Она вроде как чары на нас наложила. Кто вздумает уйти из ватаги — забудет путь в лагерь.
Тот, что шел последним, остановился, тревожно завертел головой. Челивис прикрыл глаза, боясь, что незнакомец почувствует его взгляд.
— Эй, ты чего? — окликнул отставшего незнакомца один из приятелей.
— Здесь кто-то был недавно. Снег с веток упал.
— Птицы стряхнули. Или белка. Шагу-то прибавь, Уанаи ждать не любит.
Заскрипел снег под ногами. Челивис решил глянуть в спину уходящим разбойникам — да-да, разбойникам! В «Посохе чародея» кто-то рассказывал ему про атаманшу Уанаи.
Выждав, чтобы лесные молодцы отошли подальше, Челивис выбрался из укрытия.
— Ну, спасибо вам обеим, — полушутя, полувсерьез сказал он скале и ели. — Выручили!..
Может, еще бы что сказал, чтобы шуткою прогнать остатки страха. Но фраза замерла на губах: луч света упал на серую скалу — и высветил врезанный глубоко в камень рисунок. Явно очень старый, выщербленный ветрами.
Круглая морда, кисточки на ушах, пасть растянута в оскале…
Рысь улыбалась.
* * *
— Надо было сразу отправиться в деревню, порасспросить в «Жареном петухе». Раз сын гиены сюда не заезжал, значит, ночевал или в Топорах, или в крепости. Больше негде.
— Ты, Кхасти, парень смышленый, а вот опыта ловчего у тебя нет. Заночевать можно и на охотничьей заимке. А то и в лесу у костра. Если чуешь погоню, тут уж не до тварей.
— Так он, должно быть, думает, что далеко от нас ушел!
— Не считай его дурнем, приятель. Он два года таскает меня за собой, как лиса — репейник на хвосте. Тебя со мной еще не было, когда мне дал заказ почтенный Явишер Фиолетовое Крыло!
— Хозяин, я давно спросить хочу… За два года ты столько потратил денег, гоняясь за этим прохвостом, что и задаток ушел, и остальное, что от Явишера получишь, расходов не покроет. Выходит, ты работаешь себе в убыток?
— На этот раз — так. Но погоню не брошу. Кроме денег, есть еще честь ловчего и доброе имя… Эй, хозяюшка, еще плесни винца — и мы уже собираемся! Но до чего у тебя лепешки с козьим сыром хороши!
— Оставайтесь ночевать — на ужин еще напеку! — польщенно отозвалась хозяйка.
— Ужинать и ночевать будем в крепости, — развел руками Хашарнес, — хотя вряд ли нас там так вкусно накормят.
И вдруг скривился, закусил губу, вскинул руку к левому боку.
— У господина что-то болит? — преисполнилась сочувствием Дагерта.
— Да, хозяюшка, старая рана покоя не дает. И сам ведь виноват, дурак. Забыл взять в дорогу горшочек с растиранием.
Кхасти отвернулся, пряча ухмылку. Этот разговор повторялся везде, где они останавливались поесть или переночевать. Люди отвечали ловчему охотнее, если расспрашивать их не прямо.
Хозяйка всплеснула руками:
— Досада-то какая! У нас на днях как раз гостил бродячий торговец всякими снадобьями. Вдруг бы у него нашлось растирание…
Кхасти не повернул головы к хозяйке, но ухмылка исчезла с его лица.
А Хашарнес хмыкнул:
— Торговец снадобьями, да? Уж не такой ли неопрятный старикашка с берестяным коробом?.. Кхасти, как звали мошенника, у которого я купил соленую воду вместо растирания?
— Шустрый из Отребья, — поддержал Кхасти хозяйскую выдумку.
Хозяйка возмутилась так, словно это ее обвинили в жульничестве:
— И вовсе не старик, ему и тридцати нет, наверное. И не из Отребья, Барикай Сиреневый Куст… вот Семейство не помню… Ой, да вы же его в крепости увидите, его туда лекарем взяли, на жалованье!
* * *
Лекарь, о котором рассказывала Дагерта, в этот самый миг стоял грудь в грудь перед дюжим наемником Вьягиром и бесстрашно смотрел в его побагровевшее от гнева лицо.
— Уйди, Вьягир, по-хорошему! Не пришлось бы мне твои сломанные кости лечить!
— А ну, посторонись, припарка ходячая! Не то сперва тебя покалечу, а потом уже этому гаду его змеиный язык вырву.
— Пусти его, Барикай, пусти, — послышался из-за спины лекаря слабый, но полный злости голос Ланата. — Пускай потешится! Я же с одной рукой. Да еще ребра поломаны!
Вьягир задохнулся от ярости, но заставил себя сдержаться.
— И то верно. Но ты, змеиное отродье, за своим убожеством не спрячешься! Весь барак в свидетели беру: подожду, пока заживут твои ребра, а потом привяжу свою левую руку к поясу, чтоб на равных с тобой быть, и одной правой сызнова тебе бока намну. Дарнигар эту тварь на себе из-под обрыва выволок, а тварь будет про дарнигара пакости тявкать?!
Наемники, обступившие Вьягира и Барикая, согласно заворчали.
— А хуже не будет! — бесстрашно и дерзко отозвался Ланат. — Хоть до смерти забей! Я сдохну, а он тут будет дарнигаром! Я милостыню по дорогам просил, а его сюда родственнички пристроили! Я в руднике задыхался под обвалом, а он в Джангаше веселился, выкупили его! А ведь мы вместе сражались под Найлигримом! Я…
Он не договорил, потому что лекарь, подхватив стоявший на нарах кувшин, выплеснул его содержимое своему пациенту в физиономию.
Ланат ошеломленно отер лицо пятерней.
— И так приходится лечить бедолаг, которые башкой стукнулись! — под одобрительный хохот наемников сообщил Барикай.
— Стукнулся башкой он еще в детстве, — остывая, буркнул Вьягир.
— Ну, тут уж врачебное искусство бессильно! — развел руками Барикай. — Хотя… одно средство есть. Если ты, Ланат, еще будешь на дарнигара тявкать — наточу нож поострее да ампутирую тебе язык. Для твоей же пользы.
— А мы его подержим, чтоб не вырвался, — посулил кто-то из наемников.
— Слышь, лекарь, ты забрал бы поганца в Дом Исцеления, — попросил Вьягир, совсем успокоившись.
— А я что? — с простодушным видом ответил Барикай. — Госпожу Румру спрашивай.
Вьягир безнадежно махнул рукой. Он не собирался соваться к грозной Румре со всякой ерундой.
А лекарь глянул в кувшин:
— Ну вот, извел на дурака почти весь настой чабреца. Ну ничего, хватит Арнеру глаза промыть… где Арнер?
— Я тут, — отозвался один из наемников.
— Иди сюда, покажи глаза.
В голове лекаря зазвучал неслышный для других голос Астионарри: «Воспаление небольшое, скоро пойдет на убыль. Промой настоем. И вели ему не тереть глаза грязными руками».
Барикай привычно повторил вслух слова насчет воспаления, которое пойдет на убыль, и, ловко промывая наемнику глаза, пообещал лично обломать ему лапы, если он этими лапами будет тереть зенки… Ах, чешется? А знает ли Арнер, что делает черепаха, когда у нее под панцирем спина чешется?
Арнер призадумался. Потом недоуменно спросил:
— И что она делает?
— Терпит. И ты терпи, чем ты хуже черепахи?
Барикай был счастлив. В крепости ему нравилось решительно всё. Он уже помнил многих наемников в лицо и по имени. К нему относились приятельски и с уважением.
Единственное, что в этот миг его слегка огорчило, — подсказка Астионарри. Что, Барикай ни разу не промывал воспаленных глаз? Сам не справится, да?
Не доверяет ему дух целителя, скончавшегося двести лет назад. Ох, не доверяет…
* * *
Да чтоб его Многоликая смахнула в свой подол, этот лес! Со всеми корягами, пнями, непролазно сцепившимися еловыми ветвями! С сугробами, по которым брести — та еще пытка!
Челивис пытался выбраться из чащобы по собственным следам, но вскоре с ужасом понял, что бродит по кругу.
Игрок не был трусом и не терялся в сложных ситуациях. Но так непривычно, так тягостно столпились вокруг ели — словно заманили глупца в чащу, откуда нет выхода, и сейчас навалятся со всех сторон, стиснут, задушат колючими ветвями…
Челивис сидел на стволе поваленного дерева и последними словами бранил себя за то, что не окликнул прошедших мимо разбойников. Что бы они ему сделали? Убили? С какой стати? Отобрали бы кошелек и плащ, зато, может, указали бы, как выйти к дороге…
Даже Улыбка Рыси казалась уже не счастливой находкой, а издевательской ухмылкой судьбы.
Накатила тоскливая апатия — непривычное состояние для предприимчивого и дерзкого игрока. Показалось, что на свете нет ничего, кроме леса, и что идти ему уже некуда. Здесь он и сдохнет, на этом бревне. Замерзнет. Или сожрут хищники.
— Карр! — насмешливо послышалось сзади.
Челивис покосился через плечо — и тут же отвернулся, чтобы не глядеть на мерзкого ворона со встопорщенными перьями.
«Приглядываешься к человечине, мразь крылатая? И запустить-то в тебя нечем!»
Ворон каркнул еще раз…
И тут позади захрустели ветки, в снег шлепнулось что-то тяжелое. Ворон испустил короткий панический вопль.
Челивис вскочил, обернулся, выхватив меч, и успел увидеть, как черный комок перьев исчезает в клыкастой пасти.
Мгновение яркого страха — и готовность защищаться…
И тут же страх схлынул. Потому что из клыкастой пасти прозвучало:
— Ссъел птиссу. Хорошшо.
От облегчения Челивис шумно вздохнул и отправил меч в ножны.
— Удачной тебе охоты! — от души пожелал он чешуйчатому постояльцу «Посоха чародея». — А я вот заблудился.
— Заблудилсса? — донеслось слева. — Шшто это — заблудилсса?
Второй ящер подобрался незаметно, но это не встревожило игрока. Никто не станет вести учтивую беседу с тем, кого собирается съесть. А эти славные клыкастики так хорошо играли с хозяйским сынишкой…
Челивис постарался доходчиво разъяснить ящерам смысл слова «заблудиться». Когда чешуйчатые «ученики» поняли, в чем дело, их поведение удивило и встревожило «учителя».
Один из ящеров перевернулся на спину и, лежа пузом вверх, принялся лупить хвостом направо и налево, подняв тучи снежной пыли. А второй, набросившись на старую ель, принялся драть ее когтями — только хвоя и кора полетели во все стороны.
Не сразу до Челивиса дошло, что он видит веселящихся ящеров. И что он сейчас крепко уронил в глазах клыкастых соседей и себя, и все человечество.
Впрочем, огорчаться по этому поводу Челивис не стал, потому что ящер, только что по-щенячьи валявшийся на спине, вновь повернулся на живот и старательно проговорил:
— Ххолодно — плоххо. Кринашш — хорошшо. Пошшли гретсса!
И заскользил по снегу. Второй ящер оставил в покое ни в чем не повинное дерево и догнал своего приятеля, а счастливый Челивис поспешил следом, на ходу приговаривая, что холод — это еще как плохо, Кринаш — безусловно, хорошо, а уж греться — это и вовсе предел мечтаний…
* * *
Как же уютно стало в комнате, когда присланные госпожой Румрой плотники починили ставни, чтоб закрывались плотнее, и законопатили щели!
Барикай гордо осмотрел свои владения. Он только что спустился с чердака, на котором разместил запасы сушеных трав и готовых снадобий. Выглядели запасы, сложенные в углу просторного чердака, попросту убого. Как представишь, что это — на целый гарнизон… Ну ничего, до весны Барикай продержится, а весной примется собирать в лесу целебные травы и заготавливать впрок.
А внизу — три комнаты! С ума сойти, три! Это ж дров не напасешься — протопить такую хоромину! (Впрочем, как тут же с удовольствием вспомнил Барикай, это уже не его забота. Солдаты запасут дровишек.)
Одна комната — для больных. Там пока никого нет. Во второй — очаг с котлом и полка с двумя небольшими глиняными горшками, которые Барикай со скандалом отобрал сегодня у повара. Повар кричал, что вез посуду из самого Джангаша и своими руками кутал каждый горшочек и каждую мисочку в солому. А Барикай рисовал ему жуткие картины повального мора в лесной крепости, причиной которого будет жадность повара. И ушел из кухни с добычей! Будет в чем новые снадобья готовить!
Лекарь коснулся талисмана на груди.
— Астионарри, что мне еще потребуется из утвари?
Он ждал сварливого: «Вечно ты беспокоишь меня из-за ерунды!» Но дух великого целителя был настроен мирно.
«Пыточный стол», — прозвучал в мозгу Барикая хриплый голос.
— Что?!
«Ну, плотнику это так не называй. Скажи: нужен длинный стол, по углам — железные кольца для веревок или ремней. Чтобы зафиксировать пациента во время операции. А то начнешь ему ногу ампутировать, а он тебе — кулаком в ухо…»
— А, понял. И пилу надо у Румры выпросить. И сундук для всякого врачебного добра.
Барикай располагался в крепости надолго и устраивался с размахом…
Он прошествовал в третью комнату — свои личные апартаменты. Ну и что с того, что каморка размером с чулан? Барикаю здесь не танцы устраивать. Зато есть топчан, застеленный одеялом. И маленький стол. А на столе — горящий светильник… ставни закрыты, зима на дворе, как же без светильника? И ладно, масло тоже казенное.
А главное — на столе уже раскрыта книга…
Барикай глубоко вздохнул, предвкушая удовольствие.
«Зачем ты таскаешь с собой мой труд и при каждом удобном случае его штудируешь? — зазвучал в его голове голос Астионарри. — Ведь я сам с тобою! Все мои знания!»
Барикай вздрогнул, как пойманный воришка. Правда, для чего он зубрит рецепты? Стоит коснуться талисмана — и дух покойного целителя подскажет, что делать. А если надо оперировать — возьмет его руки в свои. Тут только расслабиться и не мешать…
Не хотелось объяснять великому целителю, что подсказанные знания кажутся украденными. Чувствуешь себя не лекарем, а мошенником.
Целителю он сказал другое, тоже правду:
— Явишер на талисман слишком полагался — вот теперь от злости стены лбом бодает.
«Явишер — ничтожество и дрянь! — Голос Астионарри налился злобой. — Мой четвертый владелец — и худший из всех!»
— А я, значит, пятый? За двести лет?
«Чародей, который создал талисман, погиб при пожаре, который сам, дурак, и вызвал магическими опытами. Талисман долго лежал в подвале, в тайнике».
— Скучно было? — посочувствовал Барикай.
«Сам попробуй! Но лучше бы я там остался, в подвале, чем попасть в руки Явишеру. Он рассказывал, что его в ученики к лекарю отдал отец и пообещал шкуру спустить, если будет трепыхаться. Потому что надо же болвана к толковому ремеслу пристроить… да-да, сам мне отцовы слова пересказывал. И хвастал, как тянул деньги из одиноких вдовушек, а из тех денег учителю платил, чтоб отцу не рассказывал про лень и шалопайство ученика».
— А как ты к нему попал, Астионарри?
«Прежний хозяин умер, а наследник проиграл безделушку… Явишер хоть и дурак, а хитрый. Разобрался, какой подарок ему судьба сделала… Видел бы ты, какая физиономия была у его учителя, когда тупица и лоботряс принялся блистать познаниями!»
Барикай засмеялся, представив себе эту картину.
«И все же мне противно было иметь дело с Явишером. И я рад, что ты… что талисман достался тебе».
— Ты очень добр, учитель.
* * *
Астионарри действительно был добр: он не назвал кражу кражей.
А ведь это именно кража и была. И был тогда Барикай вором, даже в рудник угодил. Там бы и сгнил, да подвернулся случай: силуранцы своих из плена выкупали, так по ошибке вместо погибшего наемника вытащили Барикая.
От спасителей-силуранцев воришка удрал, подался в столицу, в Тайверан. Там бывать не доводилось, можно было пристроиться к кому-нибудь в слуги и зажить тихо-мирно. Не дергаться при виде стражи и не видеть во сне рудник…
И повезло же! Приткнулся на службу к знаменитому столичному лекарю по имени Явишер Фиолетовое Крыло из Семейства Навитар. Без жалованья, понятно, за еду и кров — кто ж незнакомого бродягу на жалованье возьмет?
И жил бы парень, не тужил, если б не один случай.
Послал его хозяин с поручением на другой конец города. Вернулся Барикай — а в доме все вверх дном, служанки заплаканные, слуги мрачные. Только мальчишка, подручный конюха, сияет, как ясное золотце.
Барикай расспросил парнишку: что, мол, тут без меня было? Оказалось, потерял хозяин синий камешек, что на груди носит. И уж такой крик поднял! Велел обыскать всю прислугу. Орал, что прикажет пороть мерзавцев, пока не признаются, кто камень взял. За стражей хотел послать. Но тут подручный конюха нашел камешек возле коновязи: шнурок оборвался, когда хозяин с лошади слезал. Явишер обрадовался, дал мальчишке за находку серебряную монету — вот уж повезло так повезло!
Барикай сперва-то облегчение почувствовал: хвала Безликим, пронесло беду стороной! Набежала бы стража, начали бы обыскивать… ах, спина кнутом исполосована? Чем докажешь, что не беглый раб? Где раньше жил, чем занимался, кто за тебя поручиться сможет?
Ну, нашелся камешек — и славно…
А потом нахлынул знакомый подлый азарт. Что же это за сокровище такое, если Явишер его у сердца носит и весь дом из-за его пропажи переворачивает? Наверное, камень — ценности неимоверной! Добыть бы такой — а потом махнуть в Гурлиан или Силуран, жить себе в покое и довольстве… а воровать больше — ни-ни! Всё, закаялся!
Зло язвила совесть: ты же закаялся, когда из рудника сбежал! Мол, пожалели меня Безымянные, вывели на свет из-под земли, теперь буду честную работу искать!
Барикай отвечал настырной совести, что работу он вот именно нашел. И что Безликие наверняка решили вознаградить его за верность слову.
Чтоб не тратить времени на борьбу с дурой-совестью, Барикай отрезал себе путь назад: сходил в храм, заплатил жрецам, чтоб молились за его удачу, а сам, стоя на коленях у жертвенника, тихо поклялся последним костром, что, если боги позволят ему взять последнюю в жизни добычу, он никогда уже не осквернит рук воровством.
В тот же день Безымянные доказали ему, что молитва услышана и сделка принята. Хозяин, собираясь в баню, спрятал камень в своей комнате — а слуга через окно увидел, куда Явишер положил сокровище. А уж замок сундука открыть смог бы и не такой опытный вор, как Барикай.
Со своим трофеем Барикай отправился к подружке — золотая девчонка, мечта любого вора. Парень еще и не собирался возвращаться к брошенному ремеслу, а нужную девицу уже нашел — так, на всякий случай, чутье у него было на нужных девиц.
Вот и эта, умница, не удивилась просьбе свести Барикая со скупщиком драгоценностей — да чтоб это был человек, через которого идут большие деньги. Не стала вопросов задавать — кивнула и сделала.
А вот дальше все пошло наперекос, непонятно и нелепо.
Скупщик швырнул камешек Барикаю — именно швырнул, через стол. И сказал, что нечего издеваться над серьезными людьми. Он и в руки не хочет брать эту скверно обработанную, плохого качества бирюзу в железной безвкусной оправе. Такие дешевенькие камешки-обереги суеверные люди надевают на шею детишкам. На счастье.
Барикай был просто убит. Значит, сварливый и придирчивый Явишер трогательно таскал на шее мамину памятку? А ловкий и удачливый вор выпросил у богов такую ценную добычу?
С горя парень напился. А утром подруга поднесла капустного рассола и велела убираться из ее дома, а лучше и вовсе из Тайверана. Нащебетала ей одна птичка, что его бывший хозяин нанял ловчего. Да не кого попало, а самого Хашарнеса-силуранца. Известен Хашарнес своей настырностью. За дичью пойдет хоть в Бездну. Явишер заплатил ему большие деньги, чтоб нашел и вора, и вещицу украденную.
В бега Барикай ударился сразу, не раздумывая. Но уже в пути поразмыслил: с какой стати Явишер раскошелился, чтоб дешевый камешек вернуть? Может, это не детский оберег, а сильный талисман? Скажем, удачу приманивает… или деньги…
Воришка рискнул надеть добычу на шею. И — никакой удачи! Наоборот, в первой же придорожной таверне случайно влез в чужую драку, намяли ему бока ни за что.
Денег талисман тоже не приносил, а воровать Барикай не осмеливался: ведь клялся последним костром! К счастью, уходил он осенью, по деревням можно было найти работу за еду.
Никогда не забудет парень, как пришел на небольшое крестьянское подворье на окраине села. Домик на берегу прозрачной речушки, небольшой сад…
Место, где нашла бродягу его судьба.
Тянуло дымом: хозяева жгли в саду сухую листву. Их сынишка крутился у костра, тыкал в огонь прутики. А мать с отцом в стороне обмазывали стволы яблонь глиной с известью, чтобы зайцы зимой не грызли. К ним-то Барикай и направился: спросить, не надо ли помочь по хозяйству за кусок хлеба да за ночлег в сарае.
Но не успел заговорить: рядом пронзительно завопил мальчишка. Озорник расшалился, споткнулся — и упал в костер!
Родители метнулись на крик, но Барикай оказался ближе. Он подхватил мальчика на руки и, на ходу срывая с него горящую рубашку, кинулся к реке.
Он не раздумывал, не принимал решений. Чья-то властная воля заставила его упасть на колени, намочить в холодной воде лохмотья обгоревшей рубахи, приложить к ожогам ребенка. Мальчик извивался в руках, кричал от боли и страха, а Барикай держал его бережно и крепко.
— Ничего, малыш, ничего, — бормотал бродяга, — все пройдет…
Подбежал белый, с перекошенным лицом отец мальчика. Но сказать ничего не успел: Барикай, обернувшись, проорал ему:
— Яйца есть?
— Какие яйца? — переспросил потрясенный хозяин.
— Не твои, болван! Куриные! — гаркнул Барикай тоном вояки-десятника. — А ну, варить вкрутую! Да побольше! Сына твоего лечить будем!
И так он убедительно рявкнул, что родители помчались в курятник. А Барикай и не собирался объяснять им то, что понял только сейчас: про яйца и лечение ему сказал незнакомый хриплый голос. Прямо в голове прозвучал.
Почему-то сам Барикай не испугался — ни в тот миг, ни потом, когда плачущий мальчишка лежал на лавке, на одеяле, а Барикай смазывал красные сухие пятна на коже медом. Руки двигались не по своей воле, осторожно и бережно, а Барикай вслух повторял то, что было слышно лишь ему:
— Ничего-ничего, могло быть и хуже… Пока лекарство приготовится, смажем медком, он боль снимет.
— Мой господин — лекарь? — с уважением спросил хозяин.
Барикай чуть не ляпнул: «Кто, я?!» Но тут же смекнул, что это удобный случай сбить со следа погоню.
— А я что, похож на кузнеца или придворного вельможу? — спросил он дерзко. — Лекарь я и есть!
И лишь потом, пережаривая на сковороде вареные желтки, чтобы получилась черная тягучая мазь, Барикай понял, что помогает ему краденый талисман…
Наутро он покинул дом благодарных хозяев. В котомке лежали свежие лепешки и большой кусок окорока. В кошельке, еще вчера пустом, позвякивала горстка медяков. А хозяйка еще и расцеловала его на глазах у мужа, благодушно на это взиравшего.
В тот же день Барикай разговорился с талисманом — и понял, как все-таки щедры к нему боги!
Зачем красть, если в любом селе найдутся бедолаги с прострелом в спине (приложить натертую черную редьку на тряпке), или с воспаленными глазами (промывать отваром чабреца или цветов василька), или с больным ухом (закапать теплый сок луковицы, испеченной с льняным маслом)!
А за это тебя и встретят, и приветят, и накормят, и спать уложат. Не вопят: «Ворюга!», не гонятся следом и не бьют, если встретят еще раз.
Новая жизнь нравилась парню все больше и больше. Так приятно было видеть уважение и благодарность в глазах тех, кому помогли снадобья!
Дух лекаря Астионарри, если было надо, брал неловкие руки Барикая в свои незримые пальцы. Когда на просеке лесорубу раздробило ногу упавшим стволом, Барикай, вовремя оказавшийся рядом, лихо и уверенно произвел ампутацию прокаленной над костром пилой. (Да-да, бывший вор знал уже и слово «ампутация», и много других умных слов!)
После операции Астионарри сказал ему: «Молодец, что не хлопнулся в обморок!»
А Барикай удивился: с какой стати? Что страшного или мерзкого в человеческом теле, даже больном, даже изувеченном?
Новая работа с каждым днем оказывалась все интереснее. Она захватила душу, как любовь. И если раньше, слыша от мертвого наставника слова: «Здесь врачебное искусство бессильно!» — он с сожалением отступался, то в последнее время стал приставать к Астионарри: «А почему бессильно? А что мешает? А кто пробовал это лечить?»
А когда впервые в каком-то городе увидел книги по лекарскому ремеслу… всё, вконец погиб!
С той памятной ночи прошло чуть более двух лет — и какие же славные это были годы! Жаль только, не мог Барикай остаться в каком-нибудь городке и лечить людей: городские власти потребовали бы рекомендации от наставника, у которого Барикай проходил испытания на звание лекаря. Да и погоня висела за плечами, не отставала. Проклятый Хашарнес раза четыре чуть не поймал свою добычу. Барикай уже знал врага в лицо — и ненавидел. Из-за ловчего пришлось перебраться за Лунные горы, в Силуран.
В одном лесном замке Барикай удачно принял сложные роды у супруги властителя, в результате обзавелся кобылой и тележкой, и жизнь стала совсем хороша!
Но лучше всего был недавний подарок судьбы: место лекаря в крепости. Без рекомендаций! Ну, Барикай расстарается, будет держаться за эту должность руками и зубами!
А Хашарнес, похоже, сбился со следа и ищет его в Грайане…
* * *
«Знаешь, когда я в тебя поверил? — перебил Астионарри размышления ученика. — Когда ты деньги, отложенные на ужин, отдал тому лекарю в Ваасмире, чтоб он позволил тебе присутствовать на вскрытии».
Барикай кивнул. Приятно было вспомнить тот удачный ваасмирский вечер, когда старик-лекарь не только позволил ему за жалкие медяки поглядеть на вскрытие, но даже рассказал, как действуют легкие в грудной клетке, раскрывшейся под ножом. Тогда Барикай выучил замечательное слово «плевра» и узнал о болезни под названием «воздух в груди» — от нее тот бедняга и скончался. Воздух в груди, но не в легких — ну интересно же! Легкое повреждено, воздух попадает в область плевры. И если выхода ему нет…
«Как лечат эту болезнь, господин мой?» — спросил он ваасмирского лекаря. И услышал высокомерный ответ: «Врачебное искусство бессильно!» С такой же интонацией произносил эту фразу и Астионарри.
Барикай тогда подумал: а почему не проколоть грудь, чтобы выпустить этот воздух, убивающий человека? Но у него хватило ума промолчать. Кто он такой, чтобы учить настоящего целителя, прошедшего испытания и имеющего право лечить людей?..
— Ладно, — весело сказал Барикай, снимая нагар с фитиля светильника. — До ужина есть еще время, и я намерен получить немного удовольствия.
«Что, опять вопросы? Надоел ты мне… — Голос Астионарри звучал неискренне. Духу великого целителя тоже хотелось поразвлечься. — Ну, разве что по травам немного… В каком месяце собирают зверобой?»
* * *
Каменные грибы дают троллям силу. Гух ест каменные грибы.
Каменные грибы отнимают ум. Гух глупее бревна.
Он набросился на Агш. Глупо. Агш подняла камень и разбила Гуху нос. А потом бросилась бежать. Агш не хочет детенышей от Гуха.
Гух гнался за Агш. Гух бегает быстро, но ему мешала дубина. Он ее не бросил. Глуп, как валун.
Агш бросила дубину и бежала налегке. Было весело. Хотелось кричать злые слова, но самка берегла дыхание.
Но когда самец отстал, она крикнула:
— У Агш не будет детеныша от глупого Гуха!
Скалы подхватили правильные слова и повторили их много раз. Хорошо. Пусть самец услышит!
Агш выбежала на лед и остановилась.
Она вернулась к реке. Это плохо. Охотники ушли далеко в лес.
Самка наклонила голову и тихо зарычала от досады. А потом решила не возвращаться к охотникам. Там Гух. Она пойдет в пещеру. А по пути найдет на льду полынью. У полыньи дышит рыба. Рыбу можно ловить руками. Агш ловкая.
Но полынья не попадалась. Возвращаться без добычи было стыдно. Агш решила подняться на берег и вернуться в лес.
Берег высокий, но на краю растет дерево. Корни вылезли из земли, свесились наружу. Дерево доброе. Оно подаст корень, Агш поднимется на обрыв.
Ловкие босые ноги переступали с камня на камень. Самка ухватилась за узловатый толстый корень, подтянулась…
И тут обрыв, только что казавшийся прочным, смерзшимся, вдруг просел и с грохотом обрушился на лед.
Злое дерево прыгнуло на Агш, ударило, сбило, прижало к груде камней. От боли Агш взвыла, но тут же замолчала. Сама хищница, самка тролля знала, кто приходит на крик беспомощной дичи.
А она была беспомощна! Дерево крепко вжало ее в валуны. Оно было тяжелым, очень тяжелым. Агш не могла его сбросить, не могла даже извиваться под ним. Даже Гух, который ест каменные грибы, не мог бы держать Агш с такой злобной силой.
Самка грызла кору, но дерево терпело и не выпускало добычу. Агш высвободила руку и отломила большую ветку. Дерево стерпело и это.
И тогда Агш заскулила, тихо, горько и безнадежно. Так она плакала, когда была маленькой. И не было рядом никого, кто с презрением сказал бы ей: «Детеныш!»
* * *
— Пожалуй, будет лучше, если в крепость первым отправишься ты. И поинтересуешься промеж прочих разговоров, нет ли у них лекаря. Зуб у тебя болит или что другое…
— Лучше что другое! — передернулся наррабанец Кхасти. — Не позволю этому вору лезть ко мне в рот!
— Дело твое… Главное, тебя он ни разу не видел. Ты его не спугнешь.
— Как прикажешь, хозяин.
— Прекрати называть меня хозяином. Мы напарники.
— Напарник, — поправился наррабанец.
Он может называть Хашарнеса как угодно, но тот все равно останется его хозяином.
Кхасти знал, что такое долг. Этот человек дал своему рабу свободу — но принял ли ее тот, кто сам назвал себя собачьей кличкой? Силуранец позволил вольноотпущеннику вернуться на родину — но примет ли Наррабан того, кто презрел благодарность?
«Выйдя из-за чужого стола, расплатись», — гласит старая мудрость. А платить предстояло немало.
Этим летом наррабанец, которого тогда еще не называли Кхасти, глядел в глаза смерти. И теперь бог смерти видится ему не черной тушей с длинными щупальцами, как уверяют жрецы. Нет, он представляет себе смерть в виде гигантской — размером с корову — жабы. У смерти выпученные глаза, гладкая серо-зеленая кожа и кривые клыки по углам пасти, растянутой, словно в жуткой ухмылке.
* * *
Тварь глядела снизу из ямы. Не яма — целый котлован. Должно быть, отсюда брали песок.
Безымянный раб, лежавший на краю ямы, глядел не на тварь. Наглядится еще. В упор. До последних мгновений жизни любоваться будет.
Он смотрел на темную полосу неподалеку от Клыкастой Жабы. На лежащий на песке меч. На свою последнюю надежду умереть человеком.
Вокруг шумели голоса. Толпа делала ставки: сколько наррабанец продержится, пока Жаба его не сожрет? Приготовили песочные часы… Поганые гиены, истекающие слюной от злобного любопытства, как же он презирал их мерзкую стаю! Раздери их демоны, когда же с него снимут веревки? Неужели не понимают: к пальцам должна вернуться кровь, иначе он и меча не поднимет! Да, он все равно не сможет выстоять против чудовища. Но для него важно погибнуть с мечом в руках, как подобает воину…
Голоса притихли, зло зашелестели: «Стража, стража…» В душе невольника, скрученного веревками, зашевелилась надежда.
Возле лица остановились сапоги.
— Этого, что ли, зверюге скормить решили?
Раб не поднял взгляда. Зачем? Он по голосу представил себе толстого, одышливого, краснолицего человека. В голосе этом было столько скуки и равнодушия, что надежда, едва родившись, умерла.
— Этого, господин, — дробным голоском рассыпался ответ ростовщика Тарих-дэра. — И раб мой, и зверушка моя. Законов не нарушаем.
— Почтеннейший Хранитель города, — веско сообщил стражник, — не любит таких зрелищ.
— Вот поэтому почтеннейший Хранитель города, да ниспошлют ему боги всяческих благ, и не пришел взглянуть на нашу простую забаву. — Тарих-дэр почти не прятал насмешку в голосе.
— Ты… это… — обиделся стражник. — Разболтался, обезьяна наррабанская!.. Э, да и раб тоже — наррабанец? Сородича тварям скармливаешь?
— Кто сородич? Он сородич? — возмутился ростовщик. — Это грязный дикарь из племени джахак. Мы не считаем их наррабанцами. Пустынные шакалы, все как есть разбойники, а бабы их — колдуньи!
«Прав, старый скорпион! — задохнулся от ненависти раб. — Попался бы ты мне на пустынной тропе!»
— Эй! — углядел стражник повод для придирки. — Закон не нарушаешь, да? А кто рабу в руки оружие дает?
— Оружие? — изумился Тарих-дэр. — Какое, где?! Да я бы этому бунтарю и метлу дать не рискнул!
— А вот там что, на дне ямы?
— Ах, это… кто-то в Жабу запустил, да промахнулся. А рабу я могу при тебе повелеть… Эй ты, отродье помоечного пса! Когда спрыгнешь в яму — не смей прикасаться к мечу, это тебе твой хозяин велит!
Толпа ответила на хитрость ростовщика дружным хохотом.
А стражнику уже надоело препираться.
— Оно конечно… если б вы в городе такое непотребство учинили, я б вас… того… Но раз за чертой города… поставлю и я кой-какую мелочишку.
— Развяжите раба, — распорядился ростовщик.
Кто-то развязал веревки на руках и ногах жертвы. Раб остался лежать: он тянул время, чтобы руки стали хоть чуть-чуть послушнее.
И тут сверху громыхнул веселый басок:
— Вы, грайанцы, совсем в зверье превратились, скоро по берлогам разбежитесь! Где ж такое видано — человека без последнего костра оставить?
Воцарилась тишина. Раб напрягся. Он уже знал, что значит в этой стране погребальный костер. Наррабанец повернулся на бок и, не вставая, глянул на нежданного заступника, Светловолосый молодой мужчина был могуч и высок, а при взгляде снизу вверх казался просто гигантом.
После долгого молчания раздался чей-то недовольный голос:
— Он же дикарь заморский. Они мертвецам костры не складывают.
— Он дикарь заморский, а ты здешняя скотина, — припечатал светловолосый незнакомец и обернулся к ростовщику: — Слышь, продай парня!
Раздался дружный вопль протеста. Люди не собирались лишаться занятного зрелища.
Ростовщик с показной досадой развел руками:
— Большие ставки сделаны, господин мой! Хватит людям удовольствие портить, лучше сам сыграй!
— Сыграть? — с веселым колебанием переспросил незнакомец. — Оно бы можно…
Толпа довольными возгласами приветствовала мирное разрешение спора. Раб с трудом удержался от стона — таким горьким было разочарование. Он-то думал, что перед смертью рядом окажется хоть один человек — так нет же, только гиены…
А незнакомец деловито поинтересовался:
— И каковы ставки на смерть Клыкастой Жабы?
— На смерть? — не понял ростовщик. — Зачем на смерть? Кто на такое поставит? Какой великий воин одолеет ее один на один?
— Если драка всерьез, то не одолеет. А ваша дохлятина только на то и годится, чтобы людей морочить.
— Зачем плохие слова говоришь? — возмутился ростовщик. — По говору — силуранец, а болтаешь, как грайанец.
Толпа — сплошь грайанцы — расхохоталась. Никто не обиделся. Жители Грайана славились хорошо подвешенными языками.
— А у меня мать была грайанка, — добродушно отозвался незнакомец, — в нее разговорчивым уродился. А в отца силушкой пошел. Ударом могу башку с плеч сбить. Показать?
Это дружеское предложение почему-то не нашло отклика у ростовщика. Он насупился и сказал:
— Или ставь деньги, или уходи.
Вместо ответа незнакомец подобрал два небольших камня и бросил в яму — но не в Клыкастую Жабу. Один камень лег левее твари, другой — правее. Незнакомец внимательно проследил за тем, как тварь озирается, дергаясь всем телом, а затем повернулся к ростовщику и рявкнул:
— Деньги тебе, мошеннику?.. Эй, люди, этот прохиндей нас морочит! Устроил бой с полудохлой тварью! Его раб — парень молодой, крепкий… может, раньше воином был, почем нам знать? Убьет он полудохлого клыкастика — кто из вас на это ставил, а?.. Молчите? То-то! Не будет выигравших, все ваши денежки загребет этот финик сушеный!
«Финик сушеный» от подобного поклепа потерял дар речи.
Раб недоумевал: о чем говорит силуранец? Клыкастую Жабу не убьешь один на один! Хищник выглядит полным сил, а сам он, хоть и был когда-то бойцом не из последних, но от побоев и голода стал слабым, как слепой щенок!
Тем временем зрители начали волноваться: а вдруг их и в самом деле обобрать задумали? И Тарих-дэр сделал единственное, что ему оставалось: скорчил ехидную физиономию и щедро предложил:
— Раз тварь полудохлая, так поди и развлекись! Прыгай в яму и убей Жабу! А то чужое добро все хаять мастера.
Толпа одобрительно загудела: мол, верно, за длинный язык расплачивается задница.
К всеобщему удивлению, силуранец не смутился.
— Тварь убить? Народ потешить? А какая мне с того добыча? Хвост Жабы на память отрублю, да? Нашли дурака! — Он взглянул вниз, на приподнявшегося на руках раба. — Если запинаю твою зверушку, отдашь мне этого парня.
Толпа поддержала силуранца: требование выглядело справедливым и не задевало ничьих кошельков, кроме мошны ростовщика, а ее зрителям не было жалко.
Тарих-дэр понял, что если он откажется, его побьют за мошенничество. Или, чего доброго, самого в яму спихнут.
— Что ж, — притворился ростовщик довольным, — так или иначе, я избавлюсь от бездельника из мерзкого племени джахак… Прыгай, почтенный!
— Угу. Прямо сейчас. Как прикажешь: с разбега или с места?.. Никуда не прыгну, пока не увижу, чем и как меня будут после драки оттуда вытаскивать.
У запасливого ростовщика оказался при себе моток веревки.
— Кстати, — попросил он, — добрые люди, помогите мне пока привязать моего плута к телеге. А то как бы не сбежал под шумок.
Тарих-дэр спохватился вовремя. Раб вот именно собирался удрать, пока толпа будет любоваться пиром Клыкастой Жабы. Наррабанцу жаль было сумасшедшего, который оттянул его смерть. Но незнакомец — свободный человек и сам выбрал свою судьбу.
— Оружие оставь, — потребовал ростовщик. — Уговор был, чтоб в яме подобрать меч.
Силуранец кивнул, расстегнул перевязь с мечом, снял и положил возле телеги.
— Пригляди за мечом, — сказал он рабу. — Я скоро вернусь.
Этак просто сказал, без хвастливых ноток. И, не дожидаясь ответа, пошел по краю ямы, выбирая место для спуска.
Нашел. Подобрал большой камень, кинул его в яму. Тварь обернулась к упавшему камню — и тут же силуранец покатился вниз по склону.
Толпа заорала в десятки глоток. Шум привел Жабу в бешенство, она запрыгала на сильных задних лапах, запрокинула голову и взревела, перекрывая человеческие голоса. Почему-то она не замечала того, кто уже очутился на дне ямы и ловко вскочил на ноги.
Но и человек повел себя не менее странно. Вместо того чтобы кинуться к мечу, он, безоружный, помчался к чудовищу и очутился у его левого бока. Пригнулся, почти прижимаясь к серо-зеленой шкуре, и замер.
Тварь завертела плоской башкой на длинной шее, снова взревела и принялась медленно поворачиваться, держа передние лапы перед грудью и колотя хвостом по песку. Человек, словно прилипнув к боку хищника, шаг в шаг двигался за ним.
Зрители притихли, пытаясь понять, что означают эти танцы. А силуранец, следуя за движениями врага, оказался почти возле меча. Осторожно нагнулся, подобрал оружие…
И тут его движения стали стремительными. Он вскочил на хвост Жабы, подтянулся левой рукой на пластине спинного гребня и, дотянувшись до клыкастой башки, вонзил в правую глазницу клинок.
Рев чудовища перешел в хриплый вой. Передние лапы вскинулись, потянулись назад… одна нашла врага, вскользь ударила когтями по человеческому лицу. Силуранец сорвался со спины Жабы, упал на песок, прижал обе ладони к лицу. Рядом осела груда плоти, обтянутая серо-зеленой шкурой. Хвост еще несколько раз дернулся — и замер.
Привязанный к телеге раб не видел, как всей толпой вытаскивали из ямы победителя-силуранца. Он пребывал в странном состоянии: ему слышался некий голос, и он знал, что это глас одного из богов. Бог говорил что-то невероятно важное, надо было бережно принять каждое слово — но слова были неуловимы. Они звучали — и тут же исчезали, испарялись, словно капли воды на раскаленном песке пустыни.
Наваждение сгинуло, когда подошел Тарих-дэр, отвязал раба и дал ему тумака:
— Ступай, помоги новому хозяину!
У кого-то нашлась фляга с водой. Раб осторожно промывал распаханное когтями лицо силуранца. А тот от возбуждения не мог молчать и, морщась от боли, объяснял обступившим его зевакам:
— Да она же почти слепая была, эта Клыкастая Жаба, я это сразу приметил. Пока вы ставки делали, я камешки в яму бросал… Правый глаз немного видел, а левый — совсем никак… Она на звук дергалась…
И сплевывал на землю кровавую слюну…
А потом, на постоялом дворе, наррабанец всю ночь менял на лице своего нового господина тряпки, намоченные целебным травяным отваром.
Наутро хозяин, пугая прохожих своей располосованной физиономией, пошел вместе с наррабанцем в храм и, с трудом шевеля безобразно распухшими губами, потребовал, чтобы жрецы заверили вольную, которую он, Хашарнес Бычий Загон из Семейства Ульпрат, дает вот этому своему рабу.
Потрясенному наррабанцу он объяснил свой поступок коротко и ясно:
— Дурь на меня накатила. Вали к себе домой.
А на вольноотпущенника снизошло озарение: он понял, что говорил ему бог там, на краю ямы.
Из Наррабана его увезли за море предательски, связанного. И он упорно, раз за разом, пытался бежать. Дома его ждали друзья и дело, за которое не жаль отдать жизнь. И месть, конечно же, месть тем, кто продал его в неволю.
Сейчас он свободен и может вернуться. Но за его свободу заплачено не деньгами — что деньги! — а чужой кровью. Это большой долг. Нельзя уезжать, пока сам, обязательно сам, не решишь, что долг уплачен. Даже если на это уйдут годы, придется остаться, иначе не будешь достоин ни друзей, ни дела всей жизни. Да и месть обесценится, как стертый до дырки медяк.
Твердо и с достоинством наррабанец сказал:
— Господин, не гони меня. Позволь отслужить за то, что ты для меня сделал.
И было в его голосе нечто, заставившее Хашарнеса промолчать и кивнуть…
Позже, когда губы силуранца зажили и он мог разговаривать без боли, Хашарнес спросил вольноотпущенника:
— Как тебя называть-то?
— Кхасти.
Хашарнес переворошил в памяти запасы наррабанских слов и неуверенно спросил:
— Это же… вроде собачья порода?
И в ответ услышал спокойное, ровное:
— Я — сторожевой пес моего господина…
* * *
— Осторожнее, хозяин, здесь недавно был обвал. Вот, землю даже снегом еще не замело.
— Вижу. Но каков отсюда вид, а? Какая она все-таки красавица, моя Тагизарна!
Кхасти промолчал. Он не разделял восторгов хозяина. Да, река поражала воображение своей шириной. Ничего подобного у себя в Наррабане он не видел. (Доводилось слышать про могучую реку Тхрек, но побывать на ее берегах не случилось.) Возможно, летом ему, пустынному кочевнику, почитавшему великим благом каждый родник, Тагизарна и показалась бы высшим даром богов людям. Но сейчас он не видел реки — только снег, лед и скалы. Он знал, что подо льдом течение, но не мог представить себе такую массу воды.
И вообще Силуран ему не понравился, хотя Кхасти и относился с уважением к стране, которая рожала богатырей.
Один из этих богатырей сейчас беспечно подъехал почти к самому обрыву… а если берег опять осыплется? И куртка нараспашку! Не бережет себя хозяин!
Хашарнес тем временем спрыгнул с седла, подошел еще ближе к краю кручи:
— Эй, Кхасти, глянь: тролля деревом придавило!
Наррабанец заинтересовался, тоже спешился, подошел ближе.
Действительно, на откосе распростерлась старая сосна с вывороченными корнями. Из-под мощных ветвей торчали плечо и рука, сквозь разметавшуюся по земле крону видна была голова.
Хашарнес задумчиво прищурился:
— А интересно, за троллей в крепости награду дают?
— Собираешься волочить тушу в Шевистур? — не понял Кхасти.
— Еще чего! Отрублю башку, привяжу к седлу… На, подержи!
Он сунул наррабанцу повод своей лошади и принялся ловко спускаться по камням.
— Осторожнее! — сказал вслед ему напарник. — Вдруг оно живое!
Хашарнес уже склонился над своей находкой.
— А знаешь, оно и впрямь живое! Даже рычит… Добить надо, чего твари зря мучиться!
Но тварь была на этот счет другого мнения. Торчащая из-под дерева рука резко дернулась — и в грудь Хашарнесу ударила сосновая ветка.
Троллю было неудобно бить, удар даже не заставил Хашарнеса пошатнуться. Только разозлил.
— Ты смотри, эта дрянь еще и дерется!
Ловчий выхватил меч.
Но взмахнуть им не успел. Над берегом прогремело яростное:
— А ну, отошел от бабы!
Из-за скалы вышел… тролль не тролль, человек не человек… великан, которому Хашарнес был по плечо. Одежда на великане была вполне человеческая, но главное — он держал в лапищах арбалет на взводе. И стрела глядела в лоб ловчему.
— Ты чего? — не понял Хашарнес.
— Я сказал: отошел от бабы! — так же грозно рыкнул незнакомец.
Ловчий перевел взгляд с арбалета на сосну. В глазах его плеснулось изумленное понимание.
— Баба? Это?.. Да ради всех богов, оставь себе, я за нее в драку не полезу.
— Вели дружку не дурить! — Незнакомец взглядом указал наверх, на край обрыва. Арбалет при этом не дрогнул.
— Кхасти, не надо танцев! — повысил голос ловчий. — Нам за эту рослую барышню не платили!
— Вон! — выдохнул защитник тролля… троллихи… Хашарнес не знал, как называется лежащая под сосной особа. — Вон оба!
— Да все в порядке! — сказал Хашарнес со спокойной, дружелюбной убедительностью, на которую его вдохновила глядящая в голову стрела. — Видишь, я убрал меч в ножны. Пальцем не трону эту почтенную даму. Вот, поворачиваюсь… ухожу… Обещаю не возвращаться, не ухаживать и не свататься…
Может, незнакомец и был сумасшедшим, но в спину стрелять не стал. Хашарнес поднялся по склону туда, где ждал встревоженный Кхасти. Оба вскочили в седла и тронули лошадей каблуками.
И тут Хашарнес расхохотался:
— Ой, не могу! Баба! Вот я бы ее три дня разглядывал — не догадался бы, что баба!
Кхасти не разделял его веселья.
— Господин, у тебя кровь на рубахе.
— Где? — Хашарнес глянул вниз. На серой ткани действительно было небольшое пятнышко. — А… заноза.
Он подцепил ногтями кончик острой веточки, глубоко ушедшей в тело, выдернул ее и отбросил прочь.
— Нет, но кто бы мог подумать, что пещерные красотки могут внушить своим поклонникам такие бурные чувства!
* * *
Будь здесь старый Хырр, он понял бы, что за деревянная штуковина в руках у человека, который смотрел вслед удаляющимся всадникам. Но Агш, молодая охотница, не знала, что такое арбалет. Она поняла одно: пришел человек — и двое испугались, убежали.
Наверное, страшный. Наверное, свирепый.
Ее, Агш, убьет не трус, а могучий и грозный человек.
Это не утешало.
А человек не торопился убивать. Положил на камни свою деревянную штуковину. Нагнулся, уперся руками в колени, заглянул охотнице в лицо. И начал что-то говорить по-своему. Ничего в этом бульканье Агш не поняла, но угрозы вроде не почувствовала.
Человек пригляделся к дереву, которое держало охотницу. Выпрямился, потянул за сук. Дерево не пошевелилось. Какой глупый человек! Хочет поднять то, что не под силу троллю!
Человек подобрал длинный сук, отлетевший от дерева. Подкатил ближе валун, положил на него сук, конец сука завел под ствол…
Даже мудрый Хырр не рассказал бы Агш, что такое рычаг. Он этого тоже не знал.
Самка была потрясена, когда жадное дерево шевельнулось на ней, приподнялось. Она ящеркой выползла из-под ствола. Человек выпустил сук, дерево снова рухнуло на валуны — но добыча уже ушла, ушла!
— Плохо охотишься! — прорычала Агш и пнула ствол. А затем взглянула на своего спасителя.
Для человека он был высоким. Обычно люди ростом Агш по пояс, а этот — по грудь. Глядит на Агш снизу вверх, но твердо и бесстрашно.
А чего ему бояться?
Наморщив узкий лоб под копной нечесаных волос, самка тролля вела в уме сложное рассуждение. Дерево сильнее, чем Агш. Незнакомец сильнее, чем дерево. Значит, незнакомец сильнее, чем Агш.
Придя в своих раздумьях к такому результату, самка с новым интересом глянула на спасителя. От него убежали двое. Он смелый, сильный и опасный.
— Агш! — ударила охотница себя кулаком в грудь. И повторила еще раз: — Агш!
Для человека незнакомец оказался на редкость умным. Тоже ударил себя кулаком в грудь:
— Дабунш!
Какое трудное имя! Как же его запомнить?
Агш и сама не знала, зачем ей запоминать имя незнакомца, но сомнений на этот счет у нее не было. Надо, и всё!
По виску и щеке Дабунша тянулась красная полоска: злое дерево, падая, хлестнуло ее спасителя по лицу. Правду говорил мудрый Хырр: у людей шкура тонкая и непрочная!
Охотнице захотелось выразить свою благодарность и симпатию. Она нагнулась, потянулась лицом к его лицу. Дабунш от неожиданности дернулся было назад, но сдержался и стоял смирно, пока самка тролля бережно зализывала его царапину.
А когда Агш выпрямилась, она поняла, что изменилось в лице человека. Поняла, каким огнем сверкнули его глаза. Так же глядел на нее Гух. И другие самцы глядели.
Этот человек хотел ее, Агш.
Охотница почувствовала себя так, словно сидела в пещере и глядела на поджаривающееся на костре мясо. Голодное томление, нетерпение…
Она всегда хотела родить детеныша от самца, который сильнее ее самой!
Агш улыбнулась, сверкнув клыками. Дабунш в ответной улыбке показал свои клычишки… какой он все-таки некрасивый!
Эта мысль не уняла голода, грызущего Агш изнутри.
Самка повернулась и неспешно побежала краем берега. Отбежав немного, она кокетливо обернулась — и чуть не взвыла от досады.
Он стоял на месте, этот человеческий дурак!
Агш не знала, что в эти мгновения Дабунша, словно цепи, опутали прожитые среди людей годы. Навалились властно и зло — вся жизнь! Разве не он лупил без всякой жалости любого, кто смел намекнуть на кровь троллей в его жилах?
Он человек, разорви его все демоны Многоликой! Ему надо искать поганца Челивиса, иначе Клешня такое устроит…
И тут Агш обернулась.
Этого хватило, чтобы парень забыл, кто такие Челивис и Клешня. Цепи воспитания, воспоминаний, привычек рассыпались в ржавый прах.
Исчез Дабунш Говорящая Наковальня из Семейства Бербал. Остался самец, от которого убегает самка.
Охотница увидела, что ее спаситель ринулся следом, на бегу размахивая руками и что-то по-своему крича.
Агш возликовала и в отместку припустила быстрее.
* * *
Ящеры вывели Челивиса на дорогу и, справедливо рассудив, что здесь уже не потеряется даже самый безнадежный представитель бестолкового человеческого рода, вернулись в лес.
Челивис проводил своих чешуйчатых друзей столькими пожеланиями удачной охоты, что, сбудься они все, в округе не уцелело бы ни зверя, ни птицы.
А когда остался один — вспомнил о своей бесценной находке.
Улыбка Рыси!
Челивис оторвал длинную кисточку с пояса и привязал к нижней лапе большой ели, из-за которой только что вышел на дорогу. И в уме прикинул приметы пути: русло замерзшего ручья… или это был овраг? Ну, неважно. Ствол могучей обгоревшей ели — должно быть, летом в нее ударила молния. А потом… потом…
Мысли игрока спутал женский смех. Челивис вскинулся, напрягся, зная уже, кто сейчас покажется из-за поворота, из-за вон тех кустов, засыпанных снегом так, что они стали похожи на белого уртхавенского медведя.
Да, верно, все четверо. У кучера вид усталый и скучающий, он явно мыслями уже в «Посохе чародея», за столом, с кружкой горячего вина в руке… впрочем, про кучера Челивис тут же забыл, что ему за дело до кучера?
А вот сотник Литисай Челивиса прямо-таки разозлил. Идет вояка, улыбается от уха до уха. Да и как не улыбаться, если слева и справа от него — красавицы в меховых курточках, в волчьих шапочках, в мягких высоких сапожках… Раскраснелись, смеются…
Будь рядом с Челивисом Дабунш, игрок просто-напросто поздоровался бы с веселой компанией и пошел бы с ними к постоялому двору, в душе исходя завистью и ревностью. Но подручный Клешни сейчас не пялился на «хозяина» тяжелым взором. Некому было остановить молодого человека, когда он, поздоровавшись, сказал:
— Гуляете, да? Как я вас понимаю! После бурана лес такой красивый! Дятлы стучат, белки прыгают… барсуки хороводы водят!
Литисай перестал улыбаться. Сестры переглянулись. Затем одна из них (кажется, Маринга) сказала настороженно:
— А мой господин, я вижу, тоже большой любитель охоты без лука и арбалета?
Челивис уже не мог остановиться, как несущаяся под гору повозка. К демонам сокровища, к Болотной Хозяйке старые карты — он не позволит вояке из захолустной крепостишки у него на глазах кружить головы двум самым красивым в мире девушкам!
— Арбалет был у моего слуги, мы с ним потеряли друг друга, — ответил он красавице. — И я об этом пожалел, когда встретил рысь.
Литисай спросил простодушно:
— Она напала на господина?
— Нет, — с наслаждением произнес Челивис. — Она мне улыбалась.
И залюбовался одинаково приоткрывшимися ротиками сестер.
Наконец та же девушка (Маринга, определенно Маринга!) сказала, осторожно подбирая слова:
— Мы любим зверушек. А улыбающаяся рысь — наверное, занятное зрелище. Мы с сестрой охотно бы на это поглядели — верно, дорогая?
— Конечно, — подтвердила Аймара.
— Для меня было бы удовольствием, — ответил Челивис, — поделиться занятным зрелищем с двумя очаровательными девушками. — Он голосом выделил последние слова.
Литисай сделал равнодушное лицо: мол, ему наплевать на чужие секреты, ему бы со своими разобраться…
А Маринга расцвела, как роза. Не оглянувшись на сестру и Литисая, шагнула к игроку. Коснулась его плеча маленькой красной варежкой.
— Мы с сестрой были бы так благодарны господину…
— Правда? — дерзко переспросил Челивис. — Мне всегда было интересно узнать, как выражают свою благодарность красивые девушки!
Взгляд Маринги на мгновение стал жестким, брови сдвинулись. «О чем ты посмел подумать, наглец? Что ты себе вообразил?»
Но тут же девушка вновь заулыбалась и ответила медовым голоском:
— Разумеется, одно зрелище — за другое. Мы с сестрой видели сегодня кое-что интересное — и охотно покажем это господину.
«Ах, змея! — восхитился Челивис. — Ах, злодейка! Отшвырнула этого сотника, словно пустую скорлупу! Использовала — и бросила, когда в нем пропала надобность! Даже взглядом не попросила разрешения выдать тайну, которую он ей доверил!»
Все правильно, зачем ей этот простофиля? Она и его, Челивиса, отбросит, если сочтет никчемным… но он-то не простодушный вояка Литисай! Он все время будет начеку… ах, какая предстоит великолепная игра!
— Договорились! — улыбнулся игрок Маринге. — Сегодня уже поздно бродить по лесам, солнце садится. А вот завтра, с утра…
— Отлично! — кивнула барышня. — Верно, сестренка?
И обернулась, глянув на сестру и — без малейшего смущения — на Литисая.
А на вояку стоило посмотреть: бледный, с детской обидой в глазах! Тоже понял, что его использовали — и больше он не нужен. Другой бы на его месте… ну, в драку с Челивисом вряд ли полез бы, не дал Челивис повода для драки… а вот сорваться, наговорить злых слов…
Нет. Молчит. Гордый…
— Я не согласна, — сказала вдруг Аймара негромко.
— С чем? — не поняла ее сестра.
— Я считаю, что нам незачем беспокоить господина. Уверена, что мы и без его помощи отыщем в лесу… на что посмотреть.
— Но с его помощью это будет быстрее и вернее! — Маринга не добавила слово «дура», но всем показалось, что оно прозвучало вслух.
— Я уверена, что мы с господином Литисаем справимся и вдвоем! — Голос Аймары звучал все тверже. — А ты — как хочешь!
«Ах ты, простушечка!» — умилился Челивис, наблюдая за тем, какой веселый вызов засветился в глазах Аймары. И каким счастьем полыхнуло лицо дарнигара.
— Ты предлагаешь мне соперничество? — медленно протянула Маринга.
— Да!
— Что ж, — рассмеялась Маринга, — так даже интереснее!
Она вопросительно посмотрела на Челивиса, и тот уверенно кивнул ей: да, мы проучим эту парочку!
— Что ж, принято! — сказала Маринга. — Тогда остается вопрос: как быть с Джайчи? — И она кивнула на кучера, с любопытством прислушивавшегося к беседе господ.
— А и верно… Джайчи… — приуныла Аймара. — Нас двое, а он один…
Челивис не сразу сообразил, о чем они. А когда понял — с трудом сдержал смешок.
Конечно, для барышни вполне допустимо остаться один на один с молодым человеком, это не запятнает ее репутацию. Но, видимо, отец этих красавиц пытается быть заботливым и строгим. И твердо приказал: «Без прислуги — никуда!»
— Кучера, — мрачно сказала Аймара, — придется поделить.
— Вдоль или поперек? — не без опаски поинтересовался Джайчи. От этих девиц он ожидал чего угодно.
— Мы с господином Литисаем гуляем по лесу, — пояснила мысль Аймара, — и Джайчи с нами. Вечером возвращаемся — а на следующий день ты, сестренка, идешь на прогулку с господином Челивисом и кучером.
— Это мне целыми днями по лесу шляться, раздери меня кракен? — возмутился бывший боцман.
— Внакладе не останешься, — посулила Маринга. — У нас с сестрой есть пилюли от усталости. Звонкие такие, полновесные…
* * *
Хашарнес уронил поводья и зашелся в кашле.
Кхасти про себя помянул всех пустынных демонов. Хозяин все-таки простудился! Разве можно по такому холоду — нараспашку?
Но силуранец думал иначе.
— Грудь болит, — пожаловался он. — Эта сука мне ребро сломала… баба под сосной…
Кхасти выругался уже вслух. Ничего, крепость должна быть близко. Там хозяину позволят отлежаться. А если это все-таки простуда… В Шевистуре обязательно есть баня, что за крепость без бани! Хозяин говорил, что с силуранца баня любую хворь смоет…
И только подумал о Шевистуре, как увидел впереди, среди деревьев верх бревенчатого частокола.
— Крепость! — радостно воскликнул наррабанец. — Крепость, хозяин!
Он подхватил поводья лошади Хашарнеса и ударил каблуками свою кобылу.
Лошади бежали рядом. Силуранец, чтоб не упасть, ухватился за луку седла.
— Сердце… — выдохнул он вместе с кашлем. — Больно…
Кхасти стиснул зубы. Свое бы сердце из груди вынуть и ему отдать… Потому что люди, способные биться с чудовищем ради спасения незнакомца, должны жить!
Кони вынесли всадников на холм. Одна створка ворот была приоткрыта, возле нее скучал часовой. При виде подъезжающих незнакомцев он подтянулся, спросил сурово:
— Кто такие?
— Помогите! — вместо ответа крикнул наррабанец. — Моему спутнику плохо. Есть в крепости лекарь?
Он оглянулся на Хашарнеса — и ужаснулся: лицо хозяина приобрело жуткий синюшный оттенок.
Кхасти спрыгнул с седла и протянул руки к хозяину, чтобы помочь ему спешиться. Силуранец обрушился на напарника всем весом, едва не повалил на утоптанный снег. Но на окрик часового уже сбежались солдаты. Хашарнеса подхватили с двух сторон, не дали упасть.
А Кхасти начисто забыл, что приехал в эту крепость в поисках мошенника, выдающего себя за целителя. Он понимал только одно: его хозяин, его друг умирает. Но вокруг люди, они помогут, они должны помочь…
— Лекаря! Умоляю, скорее лекаря!
* * *
Крик долетел до Дома Исцеления — и буквально вышвырнул Барикая на крыльцо.
Кого-то ведут от ворот… нет, несут, сам идти не может…
Барикай кинулся назад. Подтащил к очагу широкую скамью (прав Астионарри, прав, надо плотнику стол заказать!), подбросил дров в огонь.
Тронул талисман на груди:
— Просыпайся, старый лентяй, у нас больной!
«А почтительнее нельзя, паршивец?»
Ответить Барикай не успел: на крыльце уже топали сапоги наемников.
— Сюда! — скомандовал Барикай. — На скамью кладите! Я…
И не договорил. Отнялся язык от потрясения.
Да, синюшное, страшное, предсмертное лицо. Да незнакомый шрам через щеку, губы и подбородок. И все равно это Хашарнес, проклятый Хашарнес, самый настырный из ловчих!
Будь Барикай один, он бы застыл столбом. Но умница Астионарри не растерялся и взял дело в свои незримые руки. Это он голосом Барикая крикнул:
— Эй, нож мне!
Это он взрезал на груди Хашарнеса рубаху ножом, поспешно подсунутым кем-то из солдат. Это он быстро и умело простучал пальцами Барикая грудную клетку больного — справа и слева.
Тут только Барикай очнулся. Да, звук от простукивания слева и справа был очень разным. И Барикай понял, в чем дело, понял за миг до того, как в голове его зазвучал голос, неслышимый для прочих:
«Воздух в груди. Врачебное искусство бессильно. Он обречен, а для тебя оно и лучше…»
Еще миг бесценного времени украла трусливая мысль: да, так оно лучше, некому будет идти по следу…
Подлая мысль мелькнула и исчезла. Ее вытеснило воспоминание: распластанная ножом грудная клетка мертвеца и голос ваасмирского лекаря: «Воздух попадает в плевральную полость. И если выхода ему нет — врачебное искусство бессильно».
А он, Барикай, тогда подумал: а если проколоть грудь?..
Взгляд на посиневшее лицо ловчего, почти уже мертвеца…
Если человеку так и так пропадать — почему не попытаться?
— Держите его! — крикнул лекарь столпившимся вокруг наемникам. — Прижмите, чтоб не дернулся!
Заканчивал он фразу уже спиной к больному, роясь в схваченном с полки кожаном мешочке. Ага, вот игла — длинная, широкая… в огонь ее! Астионарри учил держать нож над огнем, прежде чем резать человеческое тело. Иглу, наверное, тоже надо…
«Сдурел? — возмутился Астионарри. — Дай ему умереть спокойно, зачем мучить?»
Левой рукой Барикай сорвал с шеи шнурок с талисманом, швырнул в угол. Даже не глянув, куда упала его драгоценность, он обернулся к больному.
Тут смуглый незнакомец, вошедший вместе с наемниками, прокричал что-то на своем гортанном языке и ринулся к лекарю — явно с целью помешать. Но дюжий десятник одним могучим ударом вышиб чужака на крыльцо. Солдаты доверяли своему лекарю: он в крепости недавно, но умение ни разу его не подвело.
А Барикай склонился над больным. Проколоть, но где?.. Перед глазами — труп со вскрытой грудной клеткой… второе межреберье?
Игла твердо и точно ушла в плоть, вынырнула наружу — и следом за нею из прокола со свистом вырвался воздух.
Барикай выхватил из мешочка заостренную стальную трубочку и вставил ее в прокол. У него опять было чувство, словно кто-то ведет его руки — но на этот раз не призрак целителя, а собственное озарение. Сколько он размышлял над увиденным в Ваасмире — и вот она, яркая, ослепительная разгадка!
Стоя возле лавки на коленях и придерживая конец трубочки, торчащей из груди Хашарнеса, лекарь вглядывался в лицо ловчего.
— Дыши, родной, — еле слышно бормотал он, — дыши, сволочь, не смей мне тут сдохнуть…
Со стороны казалось, что лекарь читает заклинание.
Губы ловчего хватали воздух, лицо слегка порозовело… ведь не обманывает же Барикая свет от очага?!
Нет. Оживает, мерзавец. И взгляд осмысленный, без смертного ужаса…
— Держите дурака, а то еще дернется! — строго приказал Барикай наемникам и снова простучал грудь больного.
Поднялся на ноги, ища талисман… Ага, вот он!
Набросил шнурок на шею — и был оглушен раскатом брани. Он и не знал, что целителю известны такие слова…
— Я ж его спас… — негромко перебил наставника Барикай.
Наемники решили, что эти слова обращены к ним, и закивали: мол, и впрямь оклемался бедолага.
«Вижу, что спас… но, во имя Безымянных, как ты это сделал?! Умоляю, расскажи!»
Возбужденный Астионарри не желал ждать, пока они останутся одни. Да Барикаю и самому хотелось похвастаться победой.
А тут очень кстати в Дом Исцеления прорвался, сломив сопротивление десятника, тот чернявый чужеземец. Грохнулся на колени у скамьи, на которой лежал его друг, вгляделся в лицо — уже без синюшного оттенка, живое лицо человека, чье дыхание хоть и было еще тяжелым, но на глазах выравнивалось. Перевел взгляд на торчащую из груди стальную трубку, затем на лицо лекаря. Спросил требовательно:
— Что с ним?
Барикай с удовольствием объяснил и незнакомцу, и Астионарри, и наемникам — и даже Хашарнесу, который явно уже понимал, что происходит вокруг:
— Твой приятель, вижу, получил в грудь чем-то острым? Вот след… — Пальцы лекаря коснулись груди ловчего.
— Веткой, — подтвердил чернявый. — Он еще острую веточку из груди выдернул и сказал: заноза…
— Эта заноза повредила ему легкое. При каждом вдохе ранка расширялась, воздух из легкого попадал в грудь… — Барикай счастливо прижмурился и повторил красивое слово, услышанное от ваасмирского лекаря. — В плевра-альную полость… А при выдохе края раны смыкались, воздух оставался в груди. Его становилось все больше, он мешал легкому разворачиваться, твой друг задыхался. А я проколол грудь ниже легкого, выпустил воздух, легкое расправилось…
«Изумительно…» — простонал Астионарри.
Наемники выслушали объяснение в почтительном молчании. Они поняли не все, но уверились в том, что крепости повезло с лекарем.
— И что теперь будет с моим господином? — недоверчиво и резко спросил смуглый незнакомец.
— Ну, ему уже лучше. Ночь он проведет в Доме Исцеления, под моим присмотром. А утром поглядим, как он себя будет чувствовать, и решим, что будет дальше.
— Я ночую рядом с ним! — Твердый голос чужака не оставлял сомнений в том, что из Дома Исцеления его можно будет вытащить только силой и по кускам.
* * *
Дабунш был счастлив.
Свою красавицу он догнал за первой же скалой. А потом догонял еще дважды.
Какое, оказывается, счастье — обнимать настоящую бабу, по-медвежьи сильную, которая, располыхавшись, сама тебе чуть кости не ломает… а только и Дабунш не дохляк какой-нибудь, его так просто не раздавишь…
И теперь он шел за нею, полный счастья, ни о чем не раздумывая. Пока не увидел впереди скалу, украшенную пятнами пещер на разной высоте.
Про пещерный город Дабунш уже знал от батрака Хиторша. Тот рассказывал: мол, в давние-предавние времена жил на Тагизарне чудной народ. Наделали в скалах пещеры, там и жили… а куда потом ушли — неведомо. Теперь зимой в пещерном городе тролли живут.
И чего ради он пойдет туда, как телок на убой? Чтоб его слопали?
Дабунш решительно остановился.
Агш растерялась. Затопталась вокруг своего самца. Дала ему пару дружеских тумаков — мол, что же ты?
Не сразу поняла, что он не хочет с нею идти.
Губы печально обвисли, плечи поникли. Самка тролля медленно пошла прочь, оставив Дабунша на тропе. Отойдя немного, обернулась, совсем по-человечьи вздохнула и провела ладонью дугу над своим животом.
Вот это Дабунш понял сразу. Понял так, словно Агш человеческим языком ему сказала: «Хочу ребенка от тебя!»
Простой этот жест встряхнул Дабунша.
Были женщины, которые ложились с ним в постель — за деньги или из любопытства. А потом визжали от боли, выдирались из его объятий: «Пусти, чудище, ребра переломал!» А эта радостно приняла его силу… сроду Дабуншу так здорово не было!
И теперь она уйдет навсегда? Единственная, кто хочет родить ребенка от Дабунша?
Да пусть все летит в Бездну — он не отпустит ее одну! Он пойдет с Агш не то что в пещерный город — хоть на дно болота, во дворец Серой Старухи!
Тролли его сожрут, да? Подавятся!
* * *
Когда Маринга и Аймара со своими спутниками появились на постоялом дворе, уже начало темнеть.
Челивис небрежно спросил у Дагерты, давно ли вернулся его слуга. И услышал в ответ, что Дабунша нет на постоялом дворе.
Игрок сам удивился тревоге и чувству вины, всколыхнувшихся в нем после слов хозяина. Радоваться бы надо, что приставленный Клешней надсмотрщик не торчит над душой и не размахивает кулачищами, а вот поди ж ты…
Как ни крути, а ведь бросил Челивис спутника на берегу Тагизарны, в местах очень и очень нехороших. И не имеет значения, что Дабунш куда сильнее его, что у Дабунша меч и арбалет, что Челивис и сам остался один в лесу… он-то вернулся, а Дабунш — нет!
Челивис заявил, что надо немедленно отправиться на поиски. Но Кринаш возразил: какие поиски по темноте? В какую сторону господин со слугой по берегу шли?.. Ах, вниз по течению? Так в той стороне крепость, авось догадается Дабунш туда добрести и на ночлег попроситься. Но если искать, так только с утра.
Нехотя Челивис признал, что хозяин прав.
* * *
Племя собралось у костра, на котором жарился кабан. Второй кабан, поменьше, лежал в снегу у входа в пещеру.
Хороший день. Охотники принесли мясо. Хватит всем, не только охотникам. Прошлый раз самки и дети ели рыбу. Но не остались голодными. Хорошая зима.
Самые проворные и дерзкие детеныши подбирались к костру, совали ладошки чуть ли не в пламя, под капающий из туши жир, и, увернувшись от подзатыльника старого Хырра, улепетывали от огня, чтобы без помех облизать пальцы.
Хырр не сердился на детенышей. Будущие охотники должны быть смелыми и шустрыми. А тумаки раздавал, чтоб помнили: первыми едят те, кто приносит мясо.
Старик уже приготовился рвать полусырое мясо на куски и оделять им троллей, как у входа загалдели подростки, поставленные для охраны. И к костру через всю пещеру прошла Агш. Напряженная, готовая к драке. Глаза злющие, края губ обнажили клыки — и не в улыбке, совсем не в улыбке!
А следом за нею — старый Хырр глазам не поверил — шел человек! Настоящий человек!
Агш села у костра — плечи подняты, пальцы сжаты в кулаки, глаз не отводит от Хырра. Человек сел рядом с нею. Положил на камни деревянную штуковину, которую притащил с собою.
Стая молчала. Она давно не переживала такого потрясения. Не рычали охотники, не гомонили самки, не галдели малыши.
Старый Хырр понял, что все ждут его умного слова.
— Еда? — строго спросил он у Агш, указав на незваного гостя.
— Не еда! — твердо ответила Агш. — Мой самец. Дабунш.
Вот тут старый Хырр обронил все слова.
Зато обрел дар речи молчаливый Гух. Грозный Гух, самый сильный самец в племени. Гух, который ест каменные грибы.
Он вскочил на ноги. Грохнул себя в грудь тяжелым кулаком так, что отдалось эхо. В темноте, куда не достигал свет костра, послышалась возня: самки хватали детенышей, своих и чужих, и оттаскивали к стенам, чтоб их ненароком не смяли дерущиеся самцы.
— Убью! — гаркнул Гух. — Вырву кишки!
И ринулся на сидящего на камнях человека.
А тот, не пытаясь встать, метнулся Гуху под ноги.
На глазах у всего племени Гух споткнулся о человека, перелетел через него и с маху врезался здоровенной башкой в стену пещеры.
Поднялся. Покрутил головой. Свирепо засопел.
Человек уже стоял на ногах и держал в руках блестящую острую полосу — люди носят такие вместо дубин. И этой полосой ударил по протянувшейся к нему лапе Гуха.
Полоса скользнула по шкуре тролля, не причинив вреда. Гух сгреб добычу за шкуру, которую люди надевают поверх своей, и поднял к распахнутой пасти.
— За-агры-ы…
Гух не закончил слово. Человек ударил его своим оружием прямо в раскрытую пасть, сквозь нёбо, снизу вверх! Сильно ударил. Полоса глубоко ушла в голову Гуха.
Тролль замер. Разжал пальцы, выронив добычу. Покачнулся. Грохнулся на камни.
И больше не двинулся. Умер. Большой Гух. Грозный Гух. Совсем умер.
Человек встал, нагнулся, выдернул свое оружие из пасти тролля.
Подлетела Агш, упала на четвереньки, неверяще обнюхала мертвую голову. Вскочила, счастливо провыла:
— А-оу-у! Мой самец!
В руке острый обломок камня, клыки оскалены. Готова растерзать любого, кто подойдет к человеку.
Племя медленно осознавало происшедшее.
— Дабунш! — крикнула Агш требовательно.
Мудрый Хырр понял, что придется подчиниться.
— Дабунш, — строго и важно произнес он.
— Дабунш… Дабунш… Дабунш… — зашелестело по пещере. Племя зубрило длинное и трудное имя нового самца.
Не еда. Охотник. Дабунш. Свой.
Старый Хырр руками оторвал большой кус кабанятины и протянул Дабуншу. Первому из всех охотников.
Самец принял мясо и своей острой полосой разрубил его на две неравные части. Кусок поменьше взял себе, кусок побольше протянул Агш. Та гордо вгрызлась в мясо.
В темноте послышалось бормотание: самки оценили щедрость охотника и вслух завидовали чужому счастью.
Хырр рявкнул на потрясенных подростков и указал на тушу Гуха. Подростки понятливо потащили мертвого тролля к выходу. Завтра племя завалит его камнями.
Хранитель мудрости племени почувствовал, что надо сказать что-нибудь умное, под стать большому событию.
— Нельзя есть каменные грибы, — произнес он назидательно. — Умрешь.
Некоторое время тролли обдумывали сказанное. А затем степенно закивали. Гух ел каменные грибы? Ел. Умер? Умер. Со старым Хырром не поспоришь.
* * *
Мясо было малость недожаренное, с кровью, как Дабунш и любил. И драка с тем ревнивым дурнем была хороша… ясное дело, что ревнивым, из-за бабы он так взвился…
Парень с удовольствием взглянул на Агш, уплетающую кабанятину. Из-за такой стоит подраться. Как она встала рядом с ним — волосы растрепались, в руке острый камень…
И тут Дабуншу явилась мысль. Великолепная, яркая мысль, такие в его голову забредали нечасто.
Он подарит Агш нож, вот что! Настоящий, железный. И большой, чтоб был ей по руке. Где возьмет? А сам сделает. Учил его отец кузнечному делу или не учил? Наковальню и молот попробует сделать сам, а не получится — нагрянет вместе с Агш в какую-нибудь деревеньку и отберет все, что надо, у тамошнего кузнеца. И железо там же отберет. Нож сделает. Может, и еще что нужное… Да, верно, они же с отцом сами делали себе охотничьи луки. Надо сделать для Агш лук, большой-большой… и большие стрелы…
Пламя костра превратилось в усталых глазах в огонь в кузнечном горне. Дабунш откинул голову на колени Агш и заснул.
Он спал, будущий преемник старого Хырра, будущий хранитель мудрости племени. Он спал — тот, кто вскоре принесет троллям новое оружие и выведет их из времени камня во время железа. Великий учитель, хозяин раскаленного металла…
Ничего этого он не знал — просто спал, припав щекой к коленям любимой женщины. А та боялась пошевелиться, чтобы не потревожить его сон.
* * *
— Зачем ты снял талисман? — негромко сказал Хашарнес, лежа на соломенном матрасе и придерживая торчащую из груди стальную трубку.
— Не разговаривай! — всполошился наррабанец, сидящий рядом на полу. — Тебе лекарь велел молчать, а ты болтаешь, как женщина.
— Лекарь… — с усмешкой выдохнул ловчий и перевел вопросительный взгляд на Барикая, сидящего на широкой скамье. — Зачем?
Барикай отозвался неохотно:
— Боялся, что помешает. Он же сказал: «Врачебное искусство бессильно, не мучь больного, дай ему умереть!» Мог из жалости сковать мне руки…
Наррабанец с любопытством поглядывал на шнурок, видневшийся в распахнутом вороте рубахи Барикая.
Заказчик, придворный целитель Явишер, ничего не объяснил Хашарнесу, просто описал, как выглядит талисман, который нужно вернуть — по возможности вместе с похитителем. И Хашарнес — а теперь вместе с ним и Кхасти — шли по следу вора. Но везде слышали о лекаре. Там вылечил больные глаза, там не дал раненому истечь кровью, там принял тяжелые, почти безнадежные роды.
Оказывается, лекарем вора сделал талисман… занятно!
А неугомонный Хашарнес спросил, указывая на трубку:
— Сколько мне с нею?..
Лекарь задумался. Ранка в легком, нанесенная острой веткой… кто ж ее знает, сколько ей заживать? Наконец ответил вопросом на вопрос:
— В детстве мать клала тебя в Горную Колыбель?
Хашарнес расплылся в улыбке и кивнул.
— Тогда я выну трубку завтра, — без колебаний решил Барикай.
Горная Колыбель была прежде главным сокровищем Силурана. Заросшая мхом каменная колода, на которую еще в Темные Времена были наложены невероятно сильные и добрые чары. Много веков матери Силурана клали детей в эту колоду — и ребенок после этого рос сильным, выносливым и здоровым. И раны на нем заживали очень быстро, хотя и оставались шрамы. Многие матери на руках несли своих малышей через всю страну в Джангаш. Силуранские короли позволяли свершать обряд любой женщине, от знатной дамы до нищенки. Наверное, поэтому силуранцы и прославились как народ богатырей.
Сколько пролилось слез, когда года три-четыре назад из политических соображений король Нуртор отдал Горную Колыбель Грайану…
— Заберу талисман, — сказал Хашарнес. — Тебя оставлю здесь.
Барикай побледнел, но кивнул. Он понял: его свобода была платой за исцеление ловчего.
— Ты… позволишь мне оставить его у себя до утра? — робко спросил он.
Хашарнес нахмурился, но кивнул.
Барикай вздохнул. Он все еще лекарь — до утра…
— Постарайся уснуть, — сказал он больному и перевел взгляд на наррабанца. — Раз ты все равно намерен тут сидеть до утра, пригляди за трубочкой. Вдруг он во сне перевалится на грудь и вгонит ее глубже… или завозит по ней рукой…
— Присмотрю, — заверил его Кхасти.
Барикай поднялся и пошел с свою комнату. Наррабанец проводил его до порога, убедился, что из комнаты нет другого выхода, и вернулся к хозяину.
Барикай сел за стол. Нет, он не собирался спать в самую грустную ночь своей жизни. В ночь, когда он перестанет быть лекарем.
Как же он прирос душой к этому чудесному ремеслу! Каким счастьем было отводить от людей болезни или даже смерть! Да-да, он мерился силами со смертью — и побеждал! Какой чародей может похвалиться такой властью?
К утру все это кончится. И что он будет делать дальше? Он поклялся в храме, что не будет воровать, а другим умением не владеет…
— Что, Астионарри, — спросил он грустно, — мы прощаемся с тобой?
«Я с тобой прощаюсь. — Голос великого целителя был непривычно добрым. — Но ты-то со мной — почему?»
— Но завтра…
«Завтра у тебя заберут ненужную побрякушку. Ту, которую ты сегодня забросил в угол. Захочешь со мной поговорить — открой книгу. Я буду там. Мой опыт, мои знания, моя душа…»
— Книга? — горько вздохнул Барикай. — Зачем мне книга? Тебя заберут — и я перестану быть лекарем.
«Перестанешь? С какой стати? Помнишь наемника, которого ранили разбойники? Я твоими руками остановил ему кровь и перевязал рану. А потом ты меня спросил: почему, мол, я прижал руку выше раны — а кровь перестала идти? И я рассказал тебе о кровяных жилах в человеческом теле. А ну быстро: какая из них самая широкая?»
— Большая сердечная, — ответил Барикай не задумываясь.
«А где у тебя Жила Жизни?»
Рука Барикая скользнула к шее.
«Ну, кто сейчас дал ответ — я или ты?.. Явишер ни о чем меня не спросил. Ни разу! Я ничего ему не дал, потому что ему было скучно слушать о болячках и переломах. Куда приятнее для слуха благодарные речи исцеленных людей и звон монет. Когда он лишился талисмана, он стал никем. Пустым местом. Потому и бросил в погоню ловчих. Но тебе-то зачем кусок бирюзы в железной оправе?»
— Так ты… ты думаешь, я — лекарь?
«Болван, а как, по-твоему, можно стать лекарем? Находишь себе учителя, лечишь вместе с ним людей и стараешься запомнить как можно больше… Разве эти годы ты делал что-то другое? И разве тебе достался плохой учитель?»
— Астионарри… я…
«И разве ты не превзошел своего учителя, глупец, не верящий в себя? Ты сегодня велел мне заткнуться — и исцелил больного, которого я приговорил! Всё, твое учение закончено. Я могу дать тебе только два совета».
— Я слушаю, учитель.
«Сейчас ты никто. Бродячий торговец снадобьями. Тебя взяли лекарем в захолустную крепостцу, но вышвырнут на проезжую дорогу, как только им подвернется целитель, размахивающий пергаментом с ручательством учителя. Я, как понимаешь, ручательства тебе не напишу. Мой совет: найди любого лекаря и скажи ему, что у тебя был учитель, но его смерть помешала тебе пройти испытание… вот видишь, тебе даже врать не придется, только не уточняй, что эта смерть произошла две сотни лет назад. Предложи лекарю денег за то, чтобы он позволил тебе пройти испытания. Я знаю, так делается, Явишер брал деньги. А если тот лекарь вздумает воротить от тебя нос или заломит дурную цену, скажи ему, что знаешь способ излечения от „воздуха в груди“ — и уже спас одного пациента. Если тот лекарь — настоящий целитель, он не только даст тебе пройти испытания, но еще и приплатит, лишь бы ты поделился с ним знаниями. А если дурак вроде Явишера — оставь его и найди другого».
— А второй совет, учитель?
«Где хочешь, там и достань деньги, но купи ту книгу о строении человеческого тела, которую листал на прилавке в Тайверане. Ее писал достойный уважения целитель. Я могу разделить с ним честь быть твоим наставником».
* * *
Хиторш и кучер Джайчи устроились на конюшне, они там пили и болтали. Поэтому Дождик в одиночестве сидел на деревянном топчане в пустой пристройке для прислуги.
Надо было обдумать все, что он узнал за сегодняшний день. Лучше бы поговорить об этом, но бабка Гульда пораньше убрела спать на сеновал, а больше ведь не с кем…
Оказалось — есть с кем…
Дверь приоткрылась, в щелочку заглянул блестящий глаз.
— Заходи, заходи! — приветливо окликнул Дождик малышку Айки. — Хиторша нет!
И с сожалением подумал: «Вот ей бы все рассказать, она славная!»
Тут же выяснилось, что рассказывать пришлось бы не так уж много. Айки, от смущения багровая, как осенняя вишня, покаялась, что вчера подслушивала через кухонное окно. Дождик охотно простил девчушку.
Айки охотно успокоилась, повеселела и начала расспрашивать: как, мол, Дождик с бабкой Гульдой ходили на Безымянку и что там нашли? Она, Айки, со вчерашнего дня извелась. И пусть Дождик не боится: она никому-никому!..
Парнишка начал рассказ про Безымянку, про воду без отражения, про чью-то боль, стынущую в реке. Про деревню, утонувшую в прибрежных камнях…
— А! — воскликнула Айки. — Я знаю, это Старые Топоры! То есть раньше они были просто Топоры. Когда деревня погибла, наши деды и бабки перебрались на берег озера Кряква. И новую деревню назвали тоже Топоры. Меня тогда на свете не было.
— А старшие не рассказывали, почему такое приключилось?
— Я как-то у отца спросила, так он мне дал по затылку и велел не теребить пряжу Серой Старухи.
Дождик разочарованно кивнул — и принялся рассказывать про встречу с Тагизарной.
Айки распахнула глазища на пол-лица. Сказка, живая сказка… а Дождика так жалко, хоть плачь, и уж так помочь ему хочется…
— Что же ты будешь делать? — выдохнула она, прижав к груди маленькие кулачки.
— Пойду в замок Спрута. Попробую добыть эту самую Шлепу.
— Спрута злить опасно, — предупредила девушка. — У меня там тетушка повару помогает, так говорит, что высокородного господина Унтоуса слуги ой как боятся!
— Плохо. Но что поделаешь…
— До весны есть время. Может, ты успеешь найти другую речку, без черных тайн?
Дождик уже думал об этом, поэтому ответил сразу:
— А могу и не найти. И умру. Но дело не только в этом. Тагизарну жалко. Видела бы ты, как она плакала! И еще кое-что… не знаю, поймешь ли… Когда я на берегу Безымянки спускался к воде, я ухватился за ветку ивы и почувствовал… можешь не верить, но она боится. Да-да, ива. Ей тут страшно. Я-то могу уйти, а дерево не может. И если я уйду… даже если найду другую речку… я никогда не забуду берег и иву, которую бросил…
Запутавшись, он махнул рукой и умолк.
Да, Айки не поняла его. Она помнила рассказанные тетушкой истории о том, как Спрут жесток к рабам, да и к свободным слугам тоже. Стоит ли гневить такого человека ради неведомой зверушки? И уж тем более ради какой-то ивы, чтоб ее на дрова спилили!
Но это же Дождик. Он добрый…
— Как ты думаешь попасть в замок?
— Просто. Приду под вечер к воротам и попрошусь переночевать в замке. Не выгонят же на ночь глядя!
— Там деревня неподалеку, так и называется — Замковая. Принадлежит господину Унтоусу. Тебя могут туда послать. Но если и пустят бродягу в замок, так за ним вся прислуга следить будет, чтоб не спер чего! Потому что за пропажу хозяин спросит не с бродяги, который ушел — и ищи-свищи!
— Ох, и верно, — огорчился Дождик. — Что же делать?
— Со мной пойти, вот что! Могу я навестить любимую тетушку? Меня в замке все знают, я с каждым могу поболтать. Вызнаю, где спрятана Шлепа. Может, даже добуду ключи от того подвала…
— А как зверушку из замка выведете? — грянуло вдруг с небес.
Нет, конечно, не с небес, это в первое мгновение показалось юным заговорщикам. Из-под потолка грянуло, с нар, приколоченных над топчаном. С этих нар свесилась голова. Золотисто-каштановые растрепанные волосы обрамляли длинное молодое лицо, зеленовато-серые глаза смотрели весело и задорно.
Певец Арби!
— Ну, чего притихли? — продолжил он напористо. — Сами же говорите — зверушка с крупную собаку. Под полой не вынесешь, а у ворот хоть один стражник да торчит!.. Ладно, детвора, вам повезло. Я с вами пойду, на месте что-нибудь придумаем. Да учтите: мы не знакомы, так подозрений меньше. Дождик просится на ночлег, Айки тетушку навещает, я решил малость подзаработать своими песнями. Есть, правда, там для меня одна опасность, но я уже знаю, как от нее отоврусь.
— А зачем тебе это надо? — прорезался у Айки голос. Подозрительный такой прорезался, недружелюбный.
— То есть как это — зачем? — изумился певец. — Я сложил уйму баллад, еще больше спел чужих. А тут затевается волшебное приключение, которое годится хоть в сказку, хоть в песню… да чтоб я туда не влез?!
Ни Айки, ни Дождик не успели ответить. Противно заскрипела дверь, на пороге встал пьяный Хиторш. Он угрюмо перевел злобный взгляд с Дождика на Айки. Певца он не заметил.
— Воркуете, голубки? Лижетесь тут тайком?
— Дверь закрой! — прикрикнул на него сверху Арби. — Холоду напустишь. И не мешай, я сказку рассказываю… Итак, благородному юноше исполнилось восемнадцать, и отец отправил его в столицу, дабы служил он королю доблестно и верно, как и подобало то мужчине из его Клана…
* * *
Утром Кринаш позвал Дождика, Хиторша и Арби и вместе с Челивисом отправился на поиски пропавшего Дабунша. Молодой дарнигар, конечно, вызвался им помочь. Сестры-близнецы тоже пытались напроситься, но Кринаш отказал им наотрез. Чтобы не выдать обиды, девушки послали в помощь Челивису своего кучера. Чем больше народу, тем безопаснее.
Поисковая команда вышла за ворота — и обнаружила, что с первых же шагов ей крупно повезло. По дороге к постоялому двору бодро шел немолодой крестьянин с двумя тетеревами, нанизанными на гибкий прут, словно рыбы на кукан. Это был Вашкуд Туманный Подлесок из деревни Топоры, зверолов, читающий следы искуснее старой лисы. Он нес тетеревов Кринашу в счет долга.
Узнав, в чем дело, Вашкуд охотно согласился помочь, отдал дичь выбежавшей за ворота хозяйке и вместе со всеми пошел берегом Тагизарны к тому месту, где вчера расстались Челивис и Дабунш.
По пути расспросили Челивиса: как получилось, что они со слугой разошлись разным путем? Игрока не смутили расспросы: за ночь он успел сочинить правдоподобную историю, которую и поведал спутникам.
Постоялый двор уже остался далеко позади, когда поисковой команде повстречались два всадника, в которых Кринаш признал вчерашних гостей.
— Эй, господа ловчие! Быстро возвращаетесь! Вы же, кажется, в Джангаш собирались?
— Передумали! — белозубо улыбнулся смуглый наррабанец. — По ложному следу шли!
Его напарник кивнул, тщательно запахнув на груди меховую куртку. У него был вполне довольный вид, странный для человека, упустившего добычу.
— А не встречался ли вам, господа, человек, которого мы ищем?.. — начал было Кринаш.
— Вы нанимаете нас? — встрепенулся Хашарнес.
— Мы не преступника ловим, — усмехнулся Челивис. — Всего-навсего мой слуга ночевать не пришел. Не будь здешние места опасными, я бы и волноваться не стал.
Хашарнес разочарованно хмыкнул и дальше слушал только из учтивости. Но когда ему описали Дабунша — снова заинтересовался, переглянулся с приятелем.
— Видели! — твердо сказал Кхасти. — Вчера. Так это твой слуга угрожал нам арбалетом? Не слишком ли он буйный у тебя, господин мой? Ты бы еще барса в слуги нанял!
И в ответ на удивленные и недоверчивые возгласы рассказал о тролле, придавленном упавшей сосной, и о гиганте-незнакомце, который, заступившись за тролля, назвал его «бабой».
Челивис хлопнул себя ладонью по лбу:
— Ну конечно! Мы же с ним видели идущих вдали троллей! Дабунш про одного сказал: «Какая баба!» Оценил, стало быть. А я даже не понял, оно самка или самец.
— Вот что, — вмешался зверолов Вашкуд, — покажите мне, где эта сосна, что тролля придавила. Чтоб мне до внуков не дожить, ежели я вам от нее следы не размотаю. В ночь снег не шел, но хоть бы и шел — я бы разобрался!
Все признали эту мысль разумной. Ловчие согласились ради чужой заботы немного задержаться в пути, повернули коней и поехали показывать дорогу.
Все двинулись следом. Идти пришлось недалеко: вот осыпавшийся край высокого берега, вот сосна, вот… нет, как раз тролля нигде не видно.
Вашкуд велел всем оставаться наверху: он не ручается, что прочтет следы, если по ним пройдет целое стадо. Никто не обиделся. Зверолов, осторожно ступая по смерзшимся валунам, спустился к реке один.
Огляделся и крикнул наверх, что ловчие сказали истинную правду. Был тролль под деревом! А вот здесь в валуна лед сколот, рядом треснувший от тяжести толстый сук, на снегу — следы сапог. Дабунш сладил рычаг, сосну поднял, тролля выпустил.
Наверху эту новость приняли неодобрительно. Троллей в округе крепко не любили, и Челивис поежился, предвкушая упреки за поведение своего «слуги».
Но пока упреки откладывались: всем интересно было поглазеть на зверолова, идущего по цепочке следов.
Прошел немного — и громко удивился:
— Тут они бежали, это ясно… и человек гнался за троллем! Чтоб мне в жизни и воробья не словить, ежели вру! Да что у вас, господин, за слуга такой лихой?
Зверолов скрылся за высокой скалой. Заинтересованные спутники направились в ту же сторону по верху обрыва, но быстро потеряли Вашкуда из виду: отсюда не видна была кромка берега — лишь лед на реке.
И вдруг снизу донесся хохот. Прерывистый, задыхающийся — словно у Вашкуда живот заболел от смеха.
Наконец хохот стал булькающим и умолк. Снизу донесся изменившийся, словно помолодевший голос зверолова:
— Эй, вы, там, я вас слышу… не возвращайтесь к сосне, я тут вылезу!
Послышался стук мелких камешков… и вот уже над краем обрыва показалось побагровевшее, веселое лицо Вашкуда. Кринаш и кучер Джайчи нагнулись и помогли зверолову взобраться на утес.
Оказавшись на дороге, Вашкуд вновь согнулся пополам от приступа хохота. Все терпеливо ждали, когда он просмеется.
— Ну, господин! — сказал он наконец Челивису. — Ай да слуга у тебя! Где ты такого взял? Я-то сначала решил, что он за скалой догнал тролля — и вышла у них драка. Уж так боролись, так по снегу валялись — валуны разлетались! С берега на лед скатились — не заметили! Но потом-то, потом двойной след дальше пошел. Медленно шли, рядышком… чтоб я ослеп, если не в обнимку! Ой, не врал он, что тролль — баба!
И снова зашелся хохотом, перешедшим в кашель.
Все ошеломленно молчали.
— Ну Дабунш… — протянул наконец хозяин постоялого двора. — Ну, силен мужик…
— Он сам наполовину тролль, — хмуро напомнил Челивис. — Что ж, господа мои, выходит, я зря оторвал вас от дел, за что прошу прощения. Искать Дабунша нет смысла. Или вернется сам — или уж не вернется совсем.
— Ну, мы-то с напарником и вовсе уже не нужны, верно? — улыбнулся ловчий Хашарнес и, вскинув руку в жесте прощания, тронул коня. Кхасти последовал за ним.
Некоторое время эти двое перебрасывались короткими фразами, обсуждая странности Дабунша и прикидывая, съедят ли его тролли. Но вскоре ласковое, не по-зимнему теплое солнышко, такое редкое для силуранского Лютого месяца, потрогало их губы — и расхотелось болтать. Дальше ехали молча, подставляя лица солнцу. Мысли стали тягучими, ленивыми и приятными.
Кхасти благодушно размышлял: «Хорошо, что лекарь исцелил хозяина. Дышать может, а ранка от иглы скоро заживет. Я смогу заплатить свой долг — а то как бы я его отдал мертвецу?»
Хашарнес благодушно размышлял: «Я чуть ли не три года шел по следу. Другой бы плюнул, бросил дело, вернул задаток. А я возвращаюсь с добычей. Я настоящий ловчий!»
В седельной суме лежал талисман. Дух лекаря Астионарри благодушно размышлял: «На мне лежало заклятие — тысяча исцелений. И уже есть девятьсот девяносто восемь… нет, вчерашнее не считается, это Барикай без меня… хорошего ученика я после себя оставляю! Ладно, пусть девятьсот девяносто семь. Еще три исцеления — и на отдых, в Бездну…»
А лошади бежали неспешной рысью и благодушно размышляли об отдыхе в конюшне и о яслях, полных душистого сена…
