4. «ЖИЗНЬ — ЭТО В БЕЗДНУ ПЛАВНОЕ СКОЛЬЖЕНЬЕ…»
Ящеры лежали, подобрав под себя лапы и уткнув морды в грязь. Клыкастый, Три Шрама, Пожиратель, Тень Дракона, Ловец Ветра… Отборные бойцы, матерые охотники, крепкие, мускулистые, отважные — другие не пошли бы завоевывать чужой мир.
Только что они лязгали зубами, громко жаловались на тоскливое безделье и требовали, чтобы вожак вел их на великие дела. А теперь застыли в позе безусловного подчинения, вжимаясь в холодную мокрую землю и стараясь дышать неслышно.
Потому что над ними живой яростью, живым вызовом возвышался Большелапый.
Он был огромен и могуч. Гладкая чешуя редкого багрового цвета волнами вздыбилась над напряженными мускулами. Язык метался в распахнутой пасти, хлестал по чудовищным клыкам.
У такого не побунтуешь!
А ведь были в стае ящеры не мельче Большелапого — хотя бы Тень Дракона! Но и они не смели подняться во весь рост перед главарем. Было в багровом великане нечто такое, что повергало в трепет не только врагов, но и соратников.
— Вы будете нападать по моему приказу — и сидеть тихо по моему приказу! А кто посмеет передо мной языком вертеть, тому раздеру пасть до самого хвоста!
Даже такой тупой задира, как Пожиратель, не осмелился оторвать пузо от грязи и подняться в бойцовскую стойку. А ведь именно он громче всех рычал, что стыдно стае врастать в трясину. Надо, мол, попросту идти куда глаза глядят и рвать в клочья все живое, что попадется на пути. Не отдадут же люди такое великолепное болото без драки! И вожака для такого случая надо подобрать посуровее, чем Большелапый. Конечно, он первым открыл путь в эти чудесные места, но для боя нужен кто-нибудь посерьезнее пустоголового крикуна. Вот хоть бы он, Пожиратель, сгодится…
Тут-то и заговорил «пустоголовый крикун». И багровой грозой обрушился на бунтующий отряд. Прямо-таки растер мятежников по грязи. Как говорится, под корягу загнал. Горлопаны захлопнули пасти — и Пожиратель крепче всех.
Наконец вожак, удовлетворенный общим смирением, свернул хвост кольцом и уселся на него. Стая облегченно завозилась.
— Скучно вам? — успокаиваясь, заговорил Большелапый. — Ну, так я вам нашел развлечение. Нужно поймать несколько человек — но обязательно живыми!
Стая молчала, недоуменно задрав морды.
Вожак снизошел до разъяснений:
— Сизый с учеником добыли какую-то человеческую штуковину. Короткий Хвост уверяет, что она прямо-таки сочится магией. Людям эта вещь очень нужна — значит, и нам пригодится. Но нужно, чтобы кто-то объяснил, как ею пользоваться.
Стая с уважением зашипела, одобряя слова главаря. Сизый, все время благоразумно державшийся за чужими спинами, тихо сказал ученику:
— И запомни, малыш: ум против силы не бунтует!
* * *
— И запомни, Горластый: ум против силы не бунтует!
— Знаю, — отозвался Горластый. — Только противно звать «силой» белобрысую малявку.
Он раздраженно всадил топор в поваленную сосну, разогнулся и бросил взгляд вниз, в лощинку, где встали два сруба, еще не перекрытые крышами. Вокруг муравьями сновали люди.
— Не злись, — примирительно сказал Бурьян, тоже прервав работу. — Она вообще-то неплохо придумала — не зимовать по чужим дворам поодиночке, а поставить пару изб да переждать холода всем вместе.
— Неплохо, да? Вот и вкалывай, а я разбойник, а не лесоруб! — Горластый разошелся, перестал стесняться своего писклявого голоса. — Я согласен махать топором, только по головам, а не по этим веткам! А наша госпожа заморская на пне расселась — вон, гляди, пальчиком не изволит пошевелить!
— А какой интерес быть за главного, если со всеми бревна таскать? Она присматривает, чтоб никто от работы не отлынивал… ты хоть для виду топор возьми! Опять-таки не развалишься, если малость сучья пообрубаешь. А она свое дело сделала, когда эту лощинку нашла. Удачное место: скалы со всех сторон…
— Во-во, удачное. Как отыщут нас стражники, как зажмут в этой мышеловке…
— Не каркай. Сюда тропку и не заметишь. А вдоль ущелья белобрысая четверых часовых рассадила. Я сам на дерево доски приколачивал — будем по очереди сидеть, как в гнезде. Видно издали — ну, каждый листик, что еще с куста не сорвался! Птица не пропорхнет, мышь не проскочит…
— Мышь, может, и не проскочит, рожи вы кошачьи, — гаркнул вдруг сзади нехорошо знакомый голос. — А вот я вам не мышь!
Разбойники разом обернулись, вскинув топоры.
Седые патлы вразлет по ветру. Злющая беззубая улыбка. Рука, сжимающая увесистый посох. Глаза, странно молодые на круглом старческом лице.
Бабка Гульда!
Стоит себе, нагло посмеивается, наслаждаясь оторопью разбойников. Еще и издевается, змеюка старая:
— Это вас ксуури к работе приставила? Ой, как хорошо-то! Трудитесь, парни! Да радуйтесь, что на свежем воздухе топорами машете, а не в каменоломне на цепи!
— Надо же… — вымолвил Горластый, придя в себя и яростно стиснув топорище. — Явилась, ведьма старая! Хватило нахальства! Ну и как тебе, бабушка, с нашей встречи жилось? Больше житься не будет!
— А вот мне интересно, — угрюмо процедил Бурьян, — как она мимо часовых прошмыгнула? Тропка одна, парни на нее в восемь глаз таращатся…
— В семь, — поправила бабка. — Один — одноглазый… Да и вы б меня не заметили! Просто вижу: старые знакомые. Дай, думаю, подойду, поздороваюсь…
— Я с тобой сейчас поздороваюсь! — мечтательно выдохнул Горластый. — Я с тобой, жаба старая, так поздороваюсь! Я тебе покажу, как всяких чудищ на людей натравливать!
— Не забыл? — прищурилась вредная старуха. — А глянь-ка вон на ту кучу веток: не боишься, что она сейчас ка-ак зашевелится?
Разбойники опасливо покосились на груду сосновых ветвей. И почудилось им вдруг, что лапник рассыпался, открыв чешуйчатую голову со сверкающими глазами и жуткими клыками…
— То-то! — хмыкнула Гульда, проходя по тропе мимо ошалевших парней. — А то мало прошлый раз на дереве насиделись! Следующий раз столько просидите, что гнездо вить начнете!..
Появление Гульды произвело в лагере переполох. Парни побросали работу и столпились вокруг этой загадочной особы. Вид у разбойников был отнюдь не героический: в лапах оружие, в глазах смятение, в душах паника. Откуда взялась зловредная ведьма? Каким манером проскользнула мимо часовых? А главное — что нужно ей от лесных бедолаг? Не зря же так сварливо причитает: мол, грабителям, душегубам и прочим мерзавцам можно загладить свои грехи, если быть щедрее к бедной, одинокой, беззащитной старушке!
Она замолчала лишь тогда, когда сквозь расступившуюся толпу ей навстречу шагнула Уанаи. Деревенская ведьма бестрепетно встретила голубой льдистый взгляд, который мог бы вселить ужас в матерых головорезов.
Тревожная тишина нависла над потаенной горной лощинкой. И почудилось оробевшим лесным бродягам, что в холодном лесном воздухе легко звякнула сталь. Словно два клинка пробуют друг друга — не смертная битва, а так, проверка мастерства…
А затем рожа Гульды расплылась в добродушной ухмылке, словно ведьма повстречала давнюю подружку. А ксуури поклонилась и широким приветственным жестом повела рукой в сторону грубо сколоченных козел, накрытых досками, которые служили разбойникам столом.
— Лаини слау, тали! Добро пожаловать!
Разбойников так и отшатнуло от этих непонятных, опасных женщин. Нашли общий язык, змеюки, сшипелись!
— Не стану спрашивать, — журчала ксуури, — как прошла ты мимо моих постов. Не стану даже наказывать часовых…
— Да? — огорчилась Гульда. — А я-то надеялась, что ты им уши на затылке завяжешь.
— Завяжу еще, будет случай… У нас кабан жарится, сейчас угостим нашу дорогую гостью!
— Перекушу, перекушу, — снисходительно откликнулась Гульда, по-хозяйски устраиваясь на скамье. — Нищую старушку накормить — с богов вдесятеро получить…
Разбойники изумленно пялились на то, как их грозная атаманша обхаживает старую побирушку. Вот уже толстяк-кашевар тащит сочный, курящийся парком кусище кабанятины, да не как попало, а на единственном в лагере блюде! И с неприязненным видом бухает рядом кувшин с наррабанским вином — такой нектар на нищенку переводить!
Ксуури знай щебечет — угощает бабку. А та в уговорах не нуждается:
— Отведаю, милая, отведаю. Я за столом стесняться не люблю. Не у мачехи росла, по рукам не шлепали!
И орудует ножом, который, словно фокусница, извлекла из складок своего плаща.
Оторвалась от еды, утерла тыльной стороной ладони жирные губы:
— Ко мне-то ты ласковая, а о своих людях почему не заботишься? Ходят слухи, что у Спрута в Людожорке один из твоих ребят сидит.
Ксуури посерьезнела:
— Курохват? Верно, сидит. Я подумывала его освободить, но, как ни крути, выходит, что на этом деле несколько человек положить придется. Невыгодно.
— Очень вы, ксуури, расчетливые, — хмыкнула Гульда. — Выгодно, невыгодно…
Она обеими руками отодвинула блюдо. Атаманша выжидающе молчала. Разбойники тоже помалкивали, понимая, что деловая беседа только началась.
— Знаешь про подземный ход в замок? — спросила наконец Гульда.
— Знаю. И все знают. Внутренняя дверь не только заперта, но и заколочена снаружи досками. Начнешь ломать — свод обрушится, там ненадежная кровля.
— Все так, — кивнула Гульда. — Унтоус оттуда беды не ждет.
Только что она вертела в руках нож, измазанный кабаньим жиром… и гляди-ка — вместо ножа в ее пальцах большой железный ключ!
— Держи! А что дверь изнутри заколочена… будешь приятно удивлена, атаманша!
Ксуури задумчиво покачала ключ на ладони:
— Госпожа проделала неблизкий путь только для того, чтобы сделать мне подарок?
— Эта шлюшка Вастер спустила на меня собак. Хочу ей тоже развлечение устроить. — Верхняя губа старухи предвкушающе дрогнула, приоткрыв два зуба и черноту меж них.
— Но какое дело хозяйке замка до того, что из темницы сбежит разбойник?
— Это если вы окажетесь дурнями и утащите только своего дружка.
Ксуури медленно кивнула:
— Да. У одного парня — подружка из прислуги, так что замок он знает. Ты ведь хочешь, чтобы мы побывали в комнатах хозяйки?
— Хочу, умница моя, хочу. Там есть что взять, не зря прогуляетесь.
— Если хозяйка окажется у себя — убивать не стану. Не люблю лишней крови.
— Не будет хозяйки! — безмятежно отозвалась Гульда. — Ты что, не слыхала про ночные прогулки госпожи Вастер?
— Слыхала. Про них, наверное, только Унтоус не слышал. Но почему ты думаешь, что именно сегодня она…
Гульда усмехнулась и запрокинула голову, подставив лицо солнечным лучам:
— Да разве она дома усидит! Погода-то какая славная! Может, последний теплый денек в этом году выдался!
* * *
Погода-то какая славная! Может, последний теплый денек в этом году выдался!
Солнце прямо летнее, даже грязь на дорогах подсохла. Понятно, что Кринаш не мог упустить такой случай и отправил Верзилу на дальнюю вырубку — за дровами. У хозяина постоялого двора вся деревня в долгах, так возвращают чем могут.
Поездка легкая, приятная, да еще в веселой компании: певец Арби напросился. Мол, потом непогода зажмет в четырех стенах, успеем насидеться под крышей, так хоть напоследок на ясное небо полюбоваться…
Верзила его взял, отчего же не взять! Славный попутчик, всю дорогу распевает. Оно и хорошо, что бедняга развеселился, а то бродит мрачный, словно зубы болят. Из-за разбойницы белобрысой переживает. И что он только в ней нашел?
Поскрипывают колеса, неспешно вышагивает рыжая кобыла Рябинка, сзади тащится вторая телега — двое мужиков из деревни наладились привезти домой дровишек.
Арби уже спел и «Тетушкин сундук», и «Васильковые глазки», и «Смотри, красотка, догоню!». А теперь, посерьезнев, выводил балладу о том, как Керутан Разбитый Щит один на один сошелся в ущелье с драконом, прорвавшимся сквозь Грань Миров:
Ты был командиром бесстрашным — но где теперь твой отряд?
Есть только твой взор горящий — и этот змеиный взгляд!
В балладах тебя воспевали — но кто тебя видит здесь?
Есть только сверканье стали — и пасти клыкастой спесь.
Ты был для бойцов кумиром, но в этом бою — одинок.
Ты злобу чужого мира ломаешь о свой клинок!..
Верзила поморщился. Лучше бы этот голосистый чудак пел про васильковые глазки! Не любил Верзила баллады про воинов и битвы. Они словно пытались напомнить о чем-то, а память отталкивала их, отворачивалась, и это было мучительно…
Поэтому Верзила обрадовался, когда из-за поворота навстречу выехали два всадника. Струны тут же смолкли.
Один из верховых спросил властно:
— Эй, мужичье, тут где-то должен быть постоялый двор?
Верзила натянул вожжи, спрыгнул с телеги, низко поклонился. Он не таращил глаза на всадника, но за один быстрый взгляд успел разглядеть и надменную стать, и шитый золотом плащ… а главное — большую застежку в виде альбатроса, которая скрепляла этот самый плащ.
Сын Клана!
Позади шумно встала вторая телега.
Верзила стоял молча: не его дело вякать, когда рядом есть свободные. Мужики попросту растерялись, двух слов от страха не могли связать. Поэтому на вопрос господина ответил певец Арби — смело, звонко и витиевато.
Господин раздраженно обернулся к своему спутнику на гнедой лошади, который держался чуть поодаль:
— Вот! А ты, дурень, уверял, что не в ту сторону едем!
Второй всадник (по виду воин-наемник, сопровождавший господина) виновато пожал плечами и хотел что-то сказать в свое оправдание, но треск ветвей заглушил его слова. Дико заорали мужики. Пронзительно взвизгнул молодой господин. Чаща вдруг оскалилась клыкастыми пастями, взревела, зашипела, вскипела разноцветной чешуей.
Застигнутым врасплох людям было не до того, чтобы считать напавших ящеров. Они дружно обратились в бегство.
Крестьянская лошадь, налетев боком на оглоблю, упала, забилась в упряжи, опрокинула телегу. Один из мужиков попытался помочь лошади подняться, но при виде ящеров, приближающихся скачками, кинулся улепетывать по дороге вслед за своим приятелем.
Верзила, развернув свою телегу, подхлестнул рыжую Рябинку — впрочем, она не нуждалась в понуканьях.
Певец Арби, сжавшись в комок на телеге, с ужасом глядел на бегущих следом чудовищ.
Всех обогнали верховые — господин и наемник. Они первыми и нарвались на засаду.
Обезумевшие кони вынесли их на Большелапого. Багровый ящер нетерпеливо ревел, забыв в азарте о том, что собирался хватать людей живьем. Рядом жадно хрипел Пожиратель: этот про пленников и не думал, этому лишь бы терзать клыками живую плоть!
Самыми опасными противниками — опаснее людей! — ящерам показались лошади. Большие, с зубами и копытами, с безумно выпученными глазами! И мчатся прямо на врага!
Ящеры с восторгом приняли бой. Хвост Пожирателя хлестнул по ногам гнедой лошади. Та покатилась по земле, рядом растянулся вылетевший из седла наемник. Большелапый скачком ринулся вперед, вцепился когтями в шею второго скакуна, одним движением клыков разорвал ему горло. Но даже хлынувшая в пасть горячая, одуряюще ароматная кровь не затуманила голову чешуйчатого бойца. Его хвост метнулся к третьей лошади. Немного промахнулся — угодил по телеге. Сухое дерево затрещало. Рыжая кобыла с паническим ржанием унеслась прочь, волоча за собой разбитую оглоблю. Телега осталась на дороге — и под нее юркнул Сын Клана Альбатроса.
Ненадежное убежище! И пропал бы Альбатрос, и пропал бы оглушенный наемник, и пропал бы насмерть перепуганный поэт Арби, и пропали бы оба мужика, за которыми гнались ящеры-загонщики…
Если бы не Верзила.
Он не потратил ни мгновения на растерянность, на панику. Спрыгнул с телеги, могучим рывком выломал уцелевшую оглоблю. Другой рукой подхватил тележное колесо, держа его, словно щит.
— Все сюда! — факелом вспыхнул над дорогой властный голос. — Пробиваемся к Кринашу, растак вас и перетак! Кончай метаться, мужичье, а то я вас сам поубиваю! Помогите тому парню встать!
Большелапый одним прыжком оказался возле человека-вожака и взмахнул хвостом. Одного удара хватило бы, чтоб снести врагу голову с плеч… если бы этот удар угодил в цель! Но Верзила уклонился — гибко, красиво — и сделал выпад оглоблей, целясь в глаз ящера. Большелапый пригнулся, уходя от удара… и тут же в голову ему врезалось тележное колесо. Чудом не выбив третий глаз, оно оглушило ящера, заставило его оцепенеть.
Рядом возник Пожиратель, и отважному бойцу не увернуться бы от когтистой лапы. Но один из крестьян, вдохновленный примером Верзилы, подоспел справа, ударил чудище топором. Удар пришелся наискось, почти плашмя, но отвлек ящера. Пожиратель оскорбленно рявкнул — и тут же в пасть ему вломился конец оглобли, раздробил небо, вошел в мозг.
— К постоялому двору! В кусты не соваться, нас там переловят! А по дороге они не быстрее нас бегают! Ты, с топором, держись рядом со мной — прикроем отход. Арби, помоги раненому… О д-демоны, куда делся Альбатрос?!
Альбатрос обнаружился в груде обломков. Потеряв соображение от ужаса, он вцепился в тележную ось и не давал себя от нее оторвать, пока Верзила, в запале тоже позабывший обо всем на свете, не влепил высокородному господину затрещину. Дикий поступок затерялся в безумии схватки. Альбатрос вскочил, ошалело заозирался и дробной рысью ударил по дороге.
Крестьяне поспешили за Сыном Клана. Один из них помогал Арби тащить оглушенного наемника.
Верзила, не выпуская из рук оглобли, отходил последним. Он не паниковал: погоня приближалась, но и постоялый двор был недалеко.
* * *
Не напрасно доверенного слугу короля прозвали Незаметным. Он держался так скромно и тихо, что превращался в невидимку — до тех пор, пока не начинал говорить. И тут уж все слушали с полнейшим вниманием, потому что каждое его вежливое, негромкое слово могло сломать человеку жизнь — или даже лишить жизни.
Но сейчас поведение Незаметного было таким странным, что бросилось бы в глаза любому. Вот только никакого «любого» рядом не было. Незаметный был один в крошечной комнатушке, которая служила ему кабинетом.
Смахнув прямо на пол несколько свитков, он водрузил на темный деревянный столик небольшую жаровню. Угли уже тлели в ней, оставалось лишь бросить пригоршню заморских благовоний, чтобы ароматный дымок потянулся к низкому потолку.
Но черная сморщенная горошина, извлеченная из шелкового мешочка, не похожа была на сухие благовония, которые привозят купцы из Наррабана и Ксуранга. Да и держал ее Незаметный с явным недоверием и опаской, словно изловленную за хвост мышь.
Колдовство — штука непонятная и страшная. Чувствуешь себя Ночным Магом, которые и слова доброго не стоят. Но на королевской службе приходилось делать вещи и похуже чародейства. Отсюда не докричишься до берегов Тагизарны, а связаться со своим «человечком» нужно срочно.
Мысленно попросив прощения у богов, Незаметный бросил горошину на угли. Та вспыхнула голубоватым мерцающим облачком и тут же погасла.
Воздух над жаровней сгустился — и в мозгу Незаметного зазвучал чужой голос, которого никто другой не услышал бы.
— Успокойся, — ответил вслух Незаметный, глядя в марево над жаровней. — Ведь знаешь, я не стал бы дергать тебя по пустякам.
Он четко и коротко рассказал о чарах, наложенных на королеву, и о талисмане, который мог бы ее спасти. Затем воцарилась тишина: Незаметный выслушивал ответ.
— Разбойники? — охнул он вдруг. — Ну, подстроила Многоликая! И что делать?..
Короткое молчание — и тревожное выражение исчезло с лица мужчины.
— У тебя? Уже? Да как же ты… ах, себе оставить хотелось? Не выйдет! Для блага королевства необходимо… Не перебивай! Вовсе я тебя не морочу красивыми фразами! Насчет награды можешь не сомневаться. Где сейчас амулет?.. А оно надежное, это твое логово?.. Ладно, молчу, молчу. Беги за амулетом и постарайся скорее доставить его в Джангаш. Обещаю, что королевская щедрость… Да заткнись ты! И не думаю пичкать тебя пустыми обещаниями! Тем более что плата пойдет не из моего кармана… Это тебя-то обманывать? Мне еще жить не надоело. Жду тебя и талисман!
* * *
На постоялом дворе «Посох чародея» ко многому привыкли: места опасные. Поэтому не перепугались, а лишь встревожились, когда во двор с диким ржанием ворвалась рыжая кобыла Рябинка, чуть не стоптав замешкавшуюся на пути Недотепку.
Кринаш, Молчун и Дагерта, вооружившись чем попало, выбежали к воротам.
По дороге приближалась кучка измученных людей, на ходу отмахиваясь топорами от наседающих ящеров.
Зрелище было не только жутким, но и странным. Почему чудовища до сих пор не настигли свою добычу, почему не навалились скопом?
Секрет был в том, что среди ящеров редко встречаются истинные воины. Охотиться — это пожалуйста, но биться насмерть… Большелапый и Пожиратель были самыми свирепыми бойцами в отряде — и вот один погиб, другой контужен! Люди куда опаснее, чем кажутся! Поэтому ящеры изображали друг перед другом грозную погоню, но на топоры не лезли.
Люди без потерь добежали до «Посоха чародея». И сразу же за ними в распахнутые ворота с ревом врезалась стая… Именно врезалась! Даже крепостная стена не сдержала бы чешуйчатую банду надежнее, чем тонкая золотая полоска на земле.
Вой разочарования и оскорбленное шипение смешались с радостными криками спасенных.
Кринаш и Дагерта, не обращая внимания на чудовищ, хлопотали над потерявшим сознание Сыном Клана. Мужики вслух благодарили всех богов. Наемник-охранник что-то бормотал, держась за голову. Верзила, не бросая оглоблю, пристально следил за чудовищами: не очень-то он доверял чарам! Камышинка, поймав за шиворот восторженно визжащего хозяйского сына, уговаривала малыша уйти в дом: мало ли что… Певец Арби пронзительно свистел, Хват лаял до хрипоты, а Недотепка, красная и растрепанная, стояла у золотистой черты и кричала, сжав кулачки:
— Дураки! Дураки! Зачем сюда притащились? Уходите сейчас же! И не возвращайтесь! Я кому сказала?!
Словно поняв слова девочки, длинный ящер с глубоким шрамом на носу издал такое шипение, что оно перекрыло общий гам, и прыжками ринулся прочь. Стая, признав временного вожака, потрусила следом.
— Прогнала! — восхитился Верзила. — Ух ты!
Ух я! — не стала скромничать Недотепка. Верзила положил оглоблю и с ухмылкой обернулся к хозяину:
— Господин, а телегу-то я не уберег!
— На этот раз тебе с рук сойдет, а впредь будь аккуратнее! — так же ухмыльнулся Кринаш.
Эти двое всегда хорошо понимали друг друга.
* * *
Пламя свечи было совсем близко от стоящего на коленях человека. Так близко, что воск капал на запрокинутое лицо, бледное, с запрокинутыми глазами. Пленник не сопротивлялся сильным лапищам, державшим его за плечи. Замер, застыл, оцепенел.
— Госпожа, — прогудел над ним голос стражника, — мы его в лесу малость потрепали, а он, зараза, молчит!
— Плохо трепали, — промурлыкал женский голос. — Я недовольна тобой, Дэрхи! И вам с Комаром еще предстоит объяснить, почему столько лет я считала этого негодяя мертвым!
Пленник не открыл глаза, только вздрогнул — то ли от ужаса, то ли от омерзения.
— Верный слуга! — Голос женщины сочился ядом. — Как пес верный! А вот я пощупаю, где границы этой верности!
Бескровные губы шевельнулись. Голос мужчины был тихим, но твердым:
— Все равно не поймешь, где кончается служба и начинается дружба. Это не для таких, как ты, сука.
Руки стражников крепче вцепились в пленника, встряхнули. Мужчина с трудом сдержал стон.
Вастер вспыхнула. Закусила губу, отвернулась к окну.
Вот же он, враг! Рядом! Протяни руку — и сомкнешь на горле пальцы!
А руку протянуть как раз и нельзя.
Негодяй Эйнес где-то припрятал документы. А идиоты-стражники, вместо того чтоб там же, в лесу, пытать, пытать, пытать мерзавца, приволокли его к любимой хозяйке — пусть сама разбирается с пленником.
Вастер разобралась бы, да еще как! Увы, в замке торчит муж, отвратительный тип, которому место на погребальном костре — а он этого не знает и живет в свое удовольствие. При взгляде на его румяную довольную рожу Вастер задыхается от бессильного гнева — а Унтоус принимает волнение жены за любовный трепет!
Порой призадумаешься: а так ли наивен этот толстенький веселый Унтоус? Нельзя забывать, что под его покровительством много лет действовала шайка охотников за людьми. А вдруг он слеп лишь тогда, когда не хочет чего-то видеть? Слеп, когда жизнь идет привычной колеей и ничто не угрожает его кругленькой жизнерадостной особе?
Но интерес жены к незнакомцу, которого стражники приволокли в замок, допросы, пытки… о-о, это заставит Спрута насторожиться! Храни Безликие, еще захочет побеседовать с Эйнесом! А это крах, конец всему — даже без документов, даже без доказательств!
Нет, пусть Эйнес поголодает в Людожорке. Там уже сидит какой-то разбойник, им вдвоем скучно не будет. Когда Унтоус отлучится на охоту, можно будет без помех вытряхнуть из пленника все тайны вместе с потрохами!
А этим вечером муж не дождется жену на супружеской постели, под траченным молью парчовым балдахином. Верная служанка распишет Унтоусу тошноту и головокружение госпожи Вастер. (А если господин захочет, служанка заменит госпожу.)
А для Вастер — пронзительный ветер на вершине башни, и плотный воздух под крылом, и летящие навстречу верхушки елей, и темная гладь ночной реки. И песня, песня без слов — сквозь ночь, наугад. Для того, кого судьба сделает добычей липких, жадных чар…
* * *
— Они промахнулись, эти чешуйчатые уроды! Им очень не повезло! Рассчитывали напасть на беспомощных мужиков, а нарвались на воина! Я еще при осаде Найлигрима… при покойном короле Нурторе…
Вино ударило Аурмету в голову. Сын Клана раскраснелся. Сейчас он искренне верил в свою удаль и отвагу. И в свое боевое прошлое.
— Я наметил себе первого противника — собственно, двух, они напали с двух сторон. Но пока я отражал атаку, третий гад вцепился в горло моему коню. Несчастное животное рухнуло в гущу чудовищ…
Кринаш сочувственно покивал и придвинул к заезжему Альбатросу блюдо с ломтями окорока — дескать, закусывай, гость дорогой! Аурмет уставился на блюдо, словно не понимая, зачем оно здесь находится, а затем с энтузиазмом продолжил:
— И когда среди обломков телеги на меня насела матерая тварь — клыки с мою руку! — мне пригодились былые навыки бойца…
Кринаш с почтительным видом внимал, не веря ни единому слову.
Во-первых, Верзила успел сказать ему пару слов о стычке в лесу. Да и мужики молчать не стали.
Во-вторых, наметанный глаз хозяина постоялого Двора легко отличал трепачей от настоящих воинов.
В-третьих, у Кринаша была хорошая память. Видел он этого хлыща под Найлигримом. Мельком, правда, но этого хватило, чтоб верно судить о его доблести…
— А что повело моего господина в путь по осени? — спросил хозяин, когда в россказнях знатного гостя возникла пауза.
Аурмет проглотил недожеванный кусок окорока, но отвечать не стал. Сначала просто не сообразил, возбужденный собственным хвастовством: какой путь, зачем? А потом сквозь хмельную лихость пробилось осознание: он в гнезде заговорщиков! Здесь плетутся интриги против короля! Он же для того здесь и появился, чтоб выслеживать, высматривать и разоблачать!
Заметив, что господин устал от хвастовства, Кринаш откланялся и, оставив жену прислуживать за столом, поднялся на чердак.
У открытого чердачного окна караулила Недотепка.
— Махали? — коротко спросил хозяин. Ответ не понадобился: Кринаш сам увидел, как над верхушками деревьев взвился и заметался клочок красной материи.
— Добрались, добрались! — запрыгала Недотепка, девчонка бестолковая, но глазастая.
— Вижу. Беги вниз, помоги хозяйке. — Кринаш не отрывал глаз от красного пятнышка в листве. Значит, мужики благополучно вернулись в деревню…
Кринаш представил себе, какой переполох поднялся сейчас в Топорах. Спешно запирают на тяжелый засов ворота изгороди, что тянется вокруг деревни. Несут хворост для костров — вдруг ящеры полезут через частокол! А какой-то шустрый парнишка влез на высоченную сосну, что растет посреди деревни, и размахивает красной тряпкой (не иначе как праздничным плащом старосты!). Для него, Кринаша, старается. Знак такой: добрались мужики до деревни. Как уговорено.
Все-таки уважает Кринаш своих соседей. Ведь могли в «Посохе чародея» заночевать, с них бы и денег никто не взял, — так нет же! Надо, мол, своим насчет ящеров сказать!
Крепкий народ эти топоровские мужики! Земля здесь для посева нелегкая, каждый кусок у леса отвоеван, так ведь и его спокойно не засеешь. Ладно бы разбойники, а то ведь чудища всякие шляются! А зимой тролли одолевают. Вот народ друг за дружку и держится. Всякую работу стараются вместе делать. Даже бабы по грибы да ягоды толпой ходят.
Крепкая деревня. Ко всему готова. Ограда — хоть ломай тараном! В каждом доме — глубокий подпол, чтоб малышей да стариков во время драки прятать. Хворост для костров всегда наготове, по ночам караульные прохаживаются. А сосна, что посреди деревни растет, потому и не пущена на дрова, что в ветвях — помост из досок. Для наблюдателя, когда тролли уж очень близко шастать начинают.
И у всех — у мужиков, у баб, у ребятишек постарше — или вилы всегда с собой, или коса, а чаще всего топор за поясом. Не потому ли и деревня так называется — Топоры?..
Кринаш потянулся к ставням, чтобы закрыть окно, но замер, глядя на видневшийся за оградой кусочек дороги. Путник! Надо же! Верховой, в одиночку! Ни ящеры не тронули, ни тролли, не разбойники!
Хозяин постоялого двора поспешно захлопнул оконце и поспешил встречать гостя…
Когда Кринаш вышел во двор, незнакомец уже спешился. Верзила держал под уздцы его старую пегую кобылу.
До хозяина донесся красивый, звучный голос, полный горечи и насмешки:
— Ящеры? Ха-ха! Что мне их когти и клыки? Моя судьба страшней любых чудовищ, и лязг ее клыков я постоянно над ухом слышу! Путь мой в Бездну лег…
— И ничего подобного, господин мой! — поклонился Кринаш этому мрачному типу. — Твой путь лег в мою трапезную. Там светло, уютно и чисто. И кормят хорошо.
Путник вскинул красивую седую голову, словно изумляясь, что его осмелились прервать. Приподнял бровь, в упор разглядывая хозяина. Наконец снисходительно кивнул и проследовал через двор к крыльцу.
Кринаш кротко шел следом и прикидывал: кого это судьба привела к его порогу? Одежда поношенная, но бархат есть бархат, а на манжетах и у ворота уцелело серебряное шитье. Держится надменно, речи ведет странные…
Кринаш размышлял, а вот Аурмет, обернувшийся от стола к вошедшему гостю, даже раздумывать не стал. Он мгновенно раскусил приезжего.
Заговорщик! Самый настоящий заговорщик! Весь в черном, седые волосы, красивое лицо, наводящее на мысль о хищной птице. Впрочем, лицо не очень разглядишь: черная широкополая шляпа надвинута на самые брови.
Дагерта приветливо спросила, что угодно господину: тушеного зайца или олений окорок в тесте?
Гость вздохнул, словно ему предложили ответить на вопрос: зачем Безликие сотворили человека?
— Желудок жалкий, — уронил он глухо, — злобный наш тиран! Что пред тобой все доводы рассудка, что муки сердца? Дани ежедневно ты требуешь… Окорок, хозяюшка. И не сюда, а в комнату. Найдется комната?
Дагерта вытаращила глаза. У Сына Клана отвисла челюсть. А Кринаш, стоящий на пороге, с удивлением заметил, что начинает привыкать к этим нелепым речам. Что-то в незнакомце внушало уважение. Затейливые фразы шли ему, как может идти ладно сшитая одежда. Каждое движение этих красивых рук, каждый поворот головы сочетались с необычными словами, что слетали с этих твердо очерченных губ.
— Есть комната, как не быть! — ответил гостю Кринаш.
— А! Это хорошо! — Незнакомец бросил на стол две монеты. — Сейчас и поднимусь. И запомни, хозяин: меня здесь нет. Ни для кого. Я прискакал сюда сквозь мрак и ветер, безвестность серая меня плащом укрыла…
Кринашу очень не понравились последние слова гостя: в «Посохе чародея» не приветствовались тайны и загадки.
Зато Аурмет расцвел. Незнакомец, который шествовал сейчас по лестнице, был не просто явным заговорщиком — он был воплощением самой идеи Заговора! Чего стоила одна черная широкополая шляпа! А плащ, полностью скрывавший фигуру гостя!..
Кстати, почему этот тип не может оказаться самим Шадхаром? Еще как может! Правда, тот злодей вроде бы моложе…
Сын Клана отогнал неприятную мысль (в конце концов, Шадхар мог напялить седой парик!) и погрузился в сладостные мечтания. Вот он возвращается в Замок Двух Ручьев, отправляет в Джангаш с почтовым голубем весть о поимке главного заговорщика… Затем фантазия перенесла его во дворец: король Тореол называет его спасителем Силурана и дарит замок с богатыми землями. А Клан Альбатроса в полном сборе восхищается мудростью и отвагой Аурмета. Старики им гордятся, молодежь откровенно завидует…
Что еще нужно для счастья скромному Сыну Клана?
Новую прислужницу нужно. Тоненькую, гибкую, с русой косой и ясными глазами. Таких красоток и в столице мало. И нечего ей делать в лесной глуши, на жалком постоялом дворе. Такую приодеть да обучить хорошим манерам… впрочем, они у нее и так недурны. Явно не служанка, хоть и помогает хозяйке. Либо хозяйская родня, либо постоялица из небогатых. Голову держит высоко, говорит мало и разумно, одета неброско…
Аурмет и не заметил, как заговорщик в черном ушел на цыпочках из мыслей, а его место заняла тихая сероглазка. Он как раз таких скромниц и любил. С ними чувствуешь себя господином. А когда смазливая стерва налетает на тебя горячим наррабанским ураганом и тащит в постель, недолго и… гм… осрамиться.
Унизительное давнее воспоминание мелькнуло и исчезло, растворилось в горячей волне желания. Пережитый ужас, радость возвращения к жизни и выпитое вино вскипятили кровь, замутили душу и взбудоражили тело.
Аурмету нужна была женщина. Немедленно. Сейчас. Подхватить бы вот эту девчонку на руки, утащить наверх, захлопнуть за собой дверь комнаты…
Он еще сидел неподвижно на скамье, а рукам уже казалось, что они тискают, мнут горячее тугое тело.
А тут — как нарочно! — Дагерта попросила русокосую девицу:
— Не принесешь ли из погреба сметану? А то мне недосуг, малышку пора кормить.
— Бегу! — улыбнулась красотка. И хозяйка заспешила наверх.
Какая-то сила потянула Аурмета к выходу, вслед за тоненькой девушкой. Он брел, ничего не соображая, видя перед собой лишь стройную спину и русую пушистую косу. На крыльце в лицо ударил холодный ветер — не погасил пылающего в мужчине огня, но слегка прояснил мысли. Сын Клана смог оценить подарок, сделанный ему то ли богами, то ли Многоликой: на дворе не было ни души. Ни хозяина, ни рабов.
Завернув за угол, мужчина увидел деревянную крышу погреба, похожего на замшелый бугор. Девушка уже приоткрыла дверцу, но обернулась, заслышав шаги. Взглянула на физиономию мужчины, красную от вина и возбуждения. И застыла на месте — поняла…
«Рано заметила! — мелькнуло в голове Аурмета. — В погребе бы ее прижать!»
— За сметанкой? — Он старался говорить нежно, но в голосе хрипела похоть. — Брось! Придумаем что-нибудь повеселее… позабавим друг друга… Ах ты, моя красоточка!
Девушка кинула взгляд на приоткрытую дверцу, но тут же сообразила, что хлипкий засов не выдержит даже пинка.
Страх и отвращение на ее тонком лице подхлестнули Аурмета:
— Молчишь, умница? Не зовешь никого? Правильно. Никто и не придет. Кто посмеет мешать высокородному? Да ты не бойся, я щедрый, вот увидишь!
И пьяно, широко раскинул руки, загораживая путь бледной Камышинке.
А та и впрямь не звала на помощь. Молча, как напуганная птица, трепыхнулась в сторону дома. Мужчина шагнул вбок, чтобы поймать девушку в объятия. Но ее порывистое движение оказалось хитростью: Камышинка метнулась в другую сторону и, проскочив рядом с жадной рукой Аурмета, бросилась бежать.
Мужчина кинулся за ней. На миг в нем вспыхнул гнев, но тут же сменился радостной догадкой: хитрая девчонка бежит к конюшне! Вот она в двух шагах от двери… Наверняка полезет на сеновал, как будто хочет спрятаться. Отлично придумала! Что может быть лучше темноты, уединения и душистого сена?
Но змея с русой косой не перешагнула порога, а бросилась к стоящей возле конюшни собачьей будке.
Громадный черный зверь вскочил, гремя цепью, и оскалил белые клыки. Девица упала на колени рядом с жуткой зверюгой, бесстрашно обняла пса за шею и снизу вверх дерзко глянула на опешившего Сына Клана. Она так и не произнесла ни звука, но глаза теперь сияли отчаянным вызовом: подойди, если посмеешь!
А проклятая собака рычала негромко, но очень выразительно. Это рычание заставило бы даже дракона взмыть на безопасную высоту.
Аурмет еще не рехнулся, чтоб соваться к таким клычищам! Это людей заставляет трепетать застежка в виде альбатроса. А грубый зверь на высокое происхождение нагадит и хвостом разотрет!
Желание пропало без следа. Но отступать было поздно.
— Дура, не ломайся! Я ж не задаром покувыркаться предлагаю! Я щедрый… я…
Рычание стало громче. Вот-вот оно перейдет в лай, который соберет здесь всех, кто есть на постоялом дворе…
Дверь конюшни распахнулась настежь, на пороге появился раб — не тот, что был с Аурметом на лесной дороге, а второй, темноволосый. Встал в дверях и тупо, но пристально уставился на происходящее.
— Пошел вон! — прикрикнул на него Сын Клана.
Раб не двинулся с места, продолжая бессмысленно таращиться на господина. Аурмет припомнил слова Кринаша: мол, этот парень немой… Похоже, он еще и глухой. И придурковатый вдобавок.
Зло плюнув себе под ноги, Альбатрос повернулся и побрел к дому.
Как только знатный постоялец повернулся спиной к конюшне, с лица Молчуна слетело идиотское выражение. Он поспешно подошел к девушке, которая все еще стояла на коленях возле черного пса, и встревоженно склонился над ней.
Плечи девушки подрагивали. Пес уже не рычал, но продолжал напряженно глядеть вслед чужаку.
Камышинка подняла от собачьей шкуры лицо, по которому текли слезы, быстро глянула на Молчуна — и снова спрятала потрясенные глаза.
И Молчун остро почувствовал, как ударил этот случай по чистой, доброй, чуткой, не привыкшей к обиде и страху душе.
Парень сочувственно кивнул, исчез в конюшне и вернулся с ведерком воды. Камышинка поспешно встала, подставила ладони. Молчун аккуратно полил ей на руки.
Умывшись, девушка утерла лицо рукавом. До сих пор она не произнесла ни слова.
Молчун кивнул в сторону дома и выразительно покачал головой.
Камышинка встрепенулась. Она сразу поняла, о чем предупреждает этот странный темноволосый парень с грустным лицом. И стряхнула потрясение, потому что надо было думать о других.
— Да, конечно, — заговорила она горячо, — я не скажу Кринашу. И Дагерте не скажу. Они такие славные! Зачем ссорить их с Сыном Клана, правда?.. А тебе — спасибо.
Почти совсем успокоившись, она взглянула на Молчуна и впервые подумала о том одиночестве, в которое замкнула беднягу немота. Можно объясниться жестами насчет повседневных дел, но как выскажешь знаками то, что у тебя на душе?
Глаза девушки вспыхнули. Не задумываясь, она выпалила:
— Молчун, хочешь, я научу тебя грамоте?
Парень явно растерялся, а Камышинка ободряюще затараторила:
— Правда, как же я сразу не сообразила! Тебе это очень пригодится! Да не бойся, у тебя получится. Сегодня же и начнем — вечером, когда у тебя найдется время. А сейчас я за сметаной, а то Дагерта меня хватится!
И побежала к погребу.
Молчун проводил ее взглядом. Затем перевел глаза на угол дома, за которым только что исчез Сын Клана. Лицо раба исказилось горькой и презрительной гримасой, и он плюнул себе под ноги так же ожесточенно, как это только что сделал Альбатрос.
* * *
Кринаш, вернувшись в трапезную, пытался угадать: что случилось со знатным гостем? Только что светился пьяной радостью спасения, врал в три горла про свои лихие подвиги — а теперь сидит мрачный, словно его проклял призрак предка или словно живот прихватило…
Возможно, Кринаш догадался бы, что произошло с Альбатросом, но тут залаял Хват, стукнула калитка, заржал конь. В трапезную ворвалась Недотепка и заверещала:
— Еще господин! Еще приехал!
Аурмет вынырнул из трясины горького разочарования и с интересом уставился на дверь. Как он мог забыть, что охотится за изменником? Может, этот путник прибыл сюда для встречи с Шадхаром?
— Надо же! — хмыкнул Кринаш. — Я-то думал, что до весны больше никого…
Гость вошел в трапезную — светловолосый стройный юноша в добротной дорожной одежде. На тонком безусом лице горел румянец волнения, а голубые глаза светились так ясно и доверчиво, что Аурмет чуть не выругался: этот молокосос вряд ли мог быть заговорщиком!
Но первые же слова юноши заставили Аурмета воспрянуть духом.
— Хозяин, — начал парнишка с грайанским акцентом, — не заезжал ли сюда всадник — седой, в черной одежде, на пегом коне?
Кринаш замялся. Аурмет обратился в слух, про себя восторгаясь: «Грайанец! Вот они, чужеземные связи Шадхара!»
Юноша по-своему истолковал молчание хозяина:
— Не может быть! Он же проезжал мимо деревни! Мне сказали, что он опередил меня совсем чуть-чуть! И еще они сказали… ох! Неужели он нарвался на ящеров? Это было бы ужасно!
«Еще бы! — ликовал Сын Клана. — Это было бы ужасно — для ваших замыслов!»
Аурмет искренне забыл, что три года назад сам был в числе друзей принца Нуренаджи и старался помешать Тореолу взойти на престол. Забыл, что арестованные в столице заговорщики — его бывшие дружки. Если и вспоминал порой об этом сомнительном эпизоде своей жизни, то лишь потому, что жалел: не удалось увидеть Шадхара! Слышать о нем доводилось много, а встретиться лицом к лицу — увы!..
Тем временем юный грайанец расспрашивал хозяина, по какой еще дороге путник мог двинуться от деревни. Кринаш отвечал неохотно: не любил играть с завязанными глазами.
Все изменил наивный голосок Недотепки с лестницы:
— Путник? Тот господин, которого нету? Я ему сейчас свечку отнесла!
Юноша ни словом не упрекнул хозяина. Он рванулся вверх по лестнице, на ходу крикнув Недотепке:
— Показывай!
Девчонка поспешила за ним, услужливо приговаривая:
— Последняя дверь, последняя!
Кринаш встревоженно двинулся следом: не стряслось бы беды! Но не успел он дойти до лестницы, как сверху раскаленной лавой хлынуло:
— Но почему?.. Ведь я просил меня оставить милосердному забвенью!
— Мастер, не волнуйся! Мастер, побереги голос!
По галерее отступал светловолосый юноша. За ним, гневно жестикулируя, шаг в шаг следовал незнакомец в черном. Замыкала это нелепое шествие Недотепка.
— Зачем же шумной сворой преследовать меня? Зачем срывать завесу прошлого?..
— Какая свора?! Мастер, я же тут один! Я беспокоился!
Незнакомец в черном заметил, что на него таращатся все, кто был в трапезной. Но это его не смутило. Наоборот, он приосанился, выше поднял голову, голос стал еще звучнее:
— Я мчался в ночь, как загнанный беглец! Я гнал коня, я торопил мгновенья! Я…
Тут голос сорвался на хрип. Незнакомец побелел, вскинул руки к горлу, пошатнулся. Юноша подхватил его за плечи, крикнул через перила вниз:
— Воды!
Дагерта метнулась на кухню. Юноша, поддерживая старика, начал осторожно сводить его по ступенькам. На середине лестницы тот оскорбленно освободился от заботливых рук и сошел вниз сам.
Прибежала Дагерта с кружкой. Юноша перехватил у нее кружку, снял с пояса серебряную флягу и накапал в воду темной густой жидкости:
— Мастер, ты даже настойку болотной копытницы не взял!
Старик упрямо сжал губы, но под укоризненным взглядом юноши опрокинул в рот содержимое кружки, передернулся и хриплым шепотом пожаловался:
— Горькая! Гадость!
— Терпи! Ты о чем думал, когда в дорогу пускался? Непогода, разбойники, чудища всякие… Случись что худое, какая была бы потеря для Грайана!
Незнакомец солидно кивнул, молча соглашаясь с последней фразой.
Кринаш не упустил случая узнать, с кем имеет дело:
— Неужели мой скромный дом почтил своим посещением великий человек?
Юноша повернул к нему сияющее лицо:
— Конечно! Раушарни Огненный Голос из Семейства Оммугир — гордость аршмирского театра и лучший актер нашего времени!
* * *
— Что значит «чужие запахи»? Это теперь твой мир, сюда ты приведешь свою самку! Нюхай! Зачем Великая Мать подарила нам обоняние? И каждого зверя изволь называть так, как велит Короткий Хвост! А то опять начнешь: «Серый, прыгучий, кровь горячая, лапы длинные…» Нет чтоб коротко и ясно: заяц!
Сизый вытянулся на краю обрыва, глядя на темную реку, что разбухла от дождей, как скальный ползун от богатой добычи. Ящер еще не привык к резким сезонным изменениям в этом мире. А ведь он увидел здешние края вообще зимой и был потрясен лютым морозом, падающими с неба мерзкими белыми хлопьями, а особенно толстой коркой, что покрывала воду. От холода кровь медленнее бежала по жилам, все три сердца работали вразнобой, а мысли были медленными, тягучими. Почти все время приходилось сидеть в реке: вода была чуть теплее воздуха.
К счастью, в этом мире не обязательно жить круглый год. Достаточно привести сюда весной самку, чтоб она отложила яйца: летом здешние болота чудо как хороши. Только не надо делить Дивную Купель на клочья: твое, мое, Большелапого… Пусть это будет мир самок и малышей, а добычу для них можно носить из-за Грани. Здесь и хищников настоящих нет: шкура ни у кого не покрыта броней — рви в свое удовольствие!
Ящер причмокнул от разыгравшегося аппетита, но сразу подобрался, вскинулся, услышав шипение ученика:
— Свежий след!
Эти леса изобиловали живностью, следы густо наслаивались друг на друга. Сейчас он велел Ученику проверить только самые свежие.
— Чей след?
— Белка, — замешкавшись, неуверенно ответил Ученик.
— Не годится для охоты: мала, редко спускается с дерева. Но если хапнешь ее в пасть — глотай, твоя.
— Еще что-то мелкое. Не помню…
— Наверное, мышь… — Сизому лень было вставать. — Чему только тебя учит Короткий Хвост? И Ловец Ветра старается, долбит тебе человеческие слова…
Ящерок непочтительно хихикнул:
— Ну, имечко!
Вот тут бы и дать ему хвостом по хребту, чтоб старших уважал. Но ведь имечко и впрямь смешное! Означает — «неудачник».
— А откуда у него шрам на морде?
— Не вздумай его об этом спросить! Нашел нору, чтоб хранить припасы, да толком не обнюхал. А там прятался бронекрыс.
Ученик в веселом восторге запрыгал по кустам: даже он не сделал бы такой глупости!
— Работай! Нюхай! — прикрикнул на него Сизый. — Кстати, вот тебе пример мудрости Великой Матери: никто из ее потомков не оставлен без таланта, только его надо найти. Ловца Ветра до сих пор самцы не брали ни в одну стаю, а самки — в семью. А теперь сам Большелапый позвал его на завоевание Дивной Купели. Потому что талант к человеческому языку! Короткий Хвост учит его…
Назидательную речь прервало резкое шипение:
— След! Совсем свежий!
— Что орешь, будто тебя дракон за хвост держит? Чей след-то?
Ответом было тревожное молчание. Сизый поднялся на задние лапы:
— Кто прошел? Медведь, рысь, волк?
— Человек.
* * *
— Актер? — с брезгливым негодованием выдохнул Аурмет, потрясенный и взволнованный до глубины души. — Паршивый актеришка? А шуму-то, шуму…
По лицу седовласого гостя скользнула тень. Не обида была в его глазах, а печаль: мол, как несовершенен мир, как люди грубы и невежественны…
А его молодой спутник не был так терпелив и сдержан. Вскинув голову, он подошел к Аурмету и произнес звенящим голосом:
— Кто не дорос до уважения к таланту, должен уважать хотя бы старость. А иначе — есть много способов научить грубияна хорошим манерам. Вплоть до… мордой об стол!
Последние слова резко противоречили эффектной тираде, и актер Раушарни поморщился, словно услышал фальшивую ноту в музыке.
Аурмет не оскорбился даже, а изумился: так говорить с Сыном Клана! Но тут же сообразил, что, отправляясь в погоню за девчонкой, оставил плащ на скамье. И серебряная застежка в виде альбатроса — там же, к плащу приколота. Сопляк не знает, с кем имеет дело! Что ж, тем забавнее будет его осадить.
Для начала он сказал сдержанно:
— Сразу видно, мальчишка, что ты не бывал в Джангаше. Иначе догадался бы, кто стоит перед тобой.
Юный грайанец вгляделся в собеседника:
— Нет-нет, — сказал он неожиданно любезно, без прежней задиристости. — Мне приходилось бывать в Джангаше. И я определенно где-то видел господина! Только темновато здесь, вот если бы немножко к свету!..
Забавляясь в душе, Аурмет встал, шагнул к окну.
— Очень знакомое лицо! — озабоченно сказал юнец. — А если подбородок чуть повыше?
Сын Клана полуобернулся, подставляя мальчишке свой подбородок для обозрения.
— Сейчас вспомню, сейчас, — заспешил молокосос. — А если в профиль?..
Затея начала надоедать Аурмету, но он не успел выразить свое недовольство.
— Почти вспомнил! — обрадовался мальчишка. — А если ушами подвигать?
— Ты что, змееныш, издеваешься надо мной? — гневно взвился Аурмет.
— А господин только сейчас догадался? — мягко удивился грайанец.
От порога засмеялась Камышинка, которая, оказывается, видела эту безобразную сцену.
Положение надо было исправлять немедленно.
Высокородный господин метнулся к своему плащу. Сдернул с ворота застежку. Взмахнул серебряной птичкой перед глазами грайанского наглеца.
— Аурмет Ароматный Шелк, — отчеканил он. — Клан Альбатроса. Требую уважать мое высокое происхождение.
Грайанец расширил глаза. Удивленно покрутил головой. А затем — вот уж чего Аурмет совершенно не ожидал! — вытащил из-за ворота рубахи длинную стальную цепочку. На цепочке покачивалась фигурка волка — очень искусной работы, со вздыбленной шерстью, оскаленными клыками и крошечными глазами-изумрудами.
— Лейчар Веселый Зверь, — представился юноша. — Клан Волка, Ветвь Логова. С полнейшим уважением отношусь к Альбатросам. Готов доказать это любым способом, в первую очередь — Поединком Чести!
Охнула Дагерта. Взвизгнула Недотепка. Не сдержавшись, хлопнула в ладоши Камышинка.
У Аурмета перехватило дыхание, словно он беспечно переходил вброд мелкую речушку — и вдруг с головой ухнул в подводную яму.
Ну, подстроила Многоликая! Мало ему было ящеров! Не любил Аурмет все эти забавы с оружием. Хоть и хвалился участием в осаде Найлигрима, но сам-то помнил, что за всю заварушку ни разу не взялся за меч. Он был при короле — для всякого рода поручений.
А грайанский волчонок хоть и моложе Аурмета года на три, а держится нагло и глазами сверкает. Похоже, умеет играть клинком!
И все же привычка к безнаказанности настолько въелась в душу Альбатроса, что в первых вырвавшихся у него словах прозвучало негодование, а не страх:
— Ты же называл этого актера «мастером»! Я подумал, что он твой учитель!
— Я брал у Раушарни уроки дикции, — пояснил Лейчар. — Надеюсь, теперь я говорю разборчиво? Все понятно, что я хотел сказать?
О Безликие, спасите Аурмета! Этот паршивец так и клонит к поединку! Страх свел кишки в узел, и Аурмет с усилием проговорил:
— Я… не думал…
— А зря, — приветливо откликнулся юный Волк. — Думать — занятие приятное и полезное. Пусть мой господин как-нибудь на досуге попробует…
Аурмет почувствовал, что поединок подкатывается со злой неотвратимостью.
Кринаш, который вовсе не хотел, чтобы в его доме один Сын Клана убил другого, поспешил вмешаться:
— Я слыхал от заезжих грайанцев про знаменитого артиста Раушарни. Очень господа его хвалили. А в наши-то края какими судьбами?
Актер ответил охотно: то ли тоже хотел предотвратить поединок, то ли просто любил поговорить о себе. Перемежая свой рассказ торжественным строками старинных трагедий, он начал повествовать о «темных тропах средь кустов терновых, чьи корни, словно выводок змеиный, ползут под ноги путнику ночному».
Эти тропы, мол, и завели его на гостеприимный постоялый двор.
Лейчар, легко оставив мысль о поединке, непринужденно включился в беседу — и даже почти завладел рассказом.
Перед очарованными слушателями зашумел веселый, бойкий город Аршмир. Город моряков и торговцев, грузчиков и рыбаков, контрабандистов и воров. Город, где свились в клубок десятки языков и наречий, где прохожие не оглядываются на чужеземца в диковинном наряде — видали и не таких!
— Да отблагодарят боги Хранителя Аршмира! — впервые улыбнулся Раушарни. — Он мудро рассудил: в таком городе — да чтоб без театра?!
Просторное помещение, озаренное десятками подвесных светильников, длинные дубовые скамьи — и сцена, волшебная сцена, где люди не перебрасываются скучными обыденными фразами, а произносят звучные монологи, завораживающие ритмом звенящих строк. Место, где в любви объясняются в стихах, а умирают под трогательную музыку. Причем умирают не от старости или больного желудка, а от стали, яда и безумной страсти. А потом обязательно оживают и выходят к зрителям на поклон.
Лейчар не противился магии этого мира. С распахнутыми глазами следил за происками коварных советников против законного государя. До крови прикусив губу, переживал за пленного героя, который и в цепях держался достойнее вражеских вождей. Уронил не одну слезу, сострадая чистой юной деве, которую оклеветала злобная соперница. Кричал от восторга, когда падали ворота Кровавой крепости и в них врывалось победоносное войско во главе с полководцем-чародеем Шадридагом.
И плевать, что на полководце Шадридаге наряд из крашеной мешковины, что ворота сколочены из тонких кривых досок, а подозрительно одинаковые воины наводят на мысль, что одни и те же люди уходят в правую кулису и вновь появляются из левой.
Главным в театре были не декорации и не костюмы, а люди, которые заставляли верить и в святую подлинность выспренних фраз, и в королевскую роскошь тряпья, и в бескрайность просторов, намалеванных на деревянных задниках.
Актеры.
И лучший из них — Раушарни. Не только Лейчар — все зрители так считали. Да что там зрители — им восхищались даже актеры, а это говорит о многом. В маленьком мирке, где женщины прекрасны, а мужчины горды и величественны, Раушарни был повелителем. Его появление на сцене обрывало шушуканье в зале, а голос… О-о, голос Раушарни! Он гремел дивными перекатами, он покорял и завораживал, и каждое слово было драгоценностью — так и хотелось подставить ладони, чтобы фраза упала в них, сверкая безупречными гранями.
Лейчар был самым верным поклонником этого пламенного таланта. Не пропускал ни спектакля, знал наизусть все монологи, в компании «золотой молодежи» щедро угощал актеров и готов был затеять драку с любым, кто непочтительно отзовется о его кумире.
А были и такие. Завистники. Интриганы. Змеи ползучие. Твердили: мол, Раушарни еще неплох в ролях королей и злодеев, но пылких любовников играть ему уже не по возрасту… Ха! Они не видели его в «Принце-изгнаннике», эти злопыхатели!
«Ко всем болотным демонам старость! — смеялся Раушарни. — Пусть годы берут свое, но почему именно У меня?»
Увы, козни завистников не ограничивались сплетнями. Нашлись подонки, подсыпали великому актеру в вино отраву — и с горлом случилось что-то непоправимое. Нет, голос не исчез, даже не оскудел глубиной и оттенками. Но в любой момент красивая тирада могла оборваться хрипом и вороньим карканьем. Прямо на сцене, посреди спектакля.
Это был конец. Тогда и повела его судьба темными тропами средь кустов терновых, чьи корни, словно выводок змеиный… ах, он это уже говорил?
Можно было остаться в театре — на мелких ролях без единого слова. Стоять с обнаженным мечом у трона заморского правителя. Красться, закутав лицо плащом, вслед за главарем заговорщиков. С кривой саблей в зубах лезть на абордаж в толпе пиратов.
После того как был владыкой сцены? Ну нет!
Раушарни решил уйти. Исчезнуть. Скрыться. На севере Силурана живет его вдовая сестра, разводит пуховых коз, торгует всякой вязаной всячиной. К ней и направил свои стопы поверженный талант, дабы безвестность серая своим плащом… ах, он и это уже говорил? Пусть господа его простят…
Может, это и было мудрым решением. А вот Лейчар с этим не согласен! И никогда не согласится, пусть вспыхнет океан и небо рухнет наземь! Он поскакал следом, чтобы нагнать своего кумира и крикнуть ему в лицо: нельзя ему разводить коз! Он же пропадет!..
— Не надо меня жалеть! — разгневался Раушарни. — Я не спившийся бродяга, что подыхает под забором. Другие живут без сцены — попробую и я.
— И не пробуй, мастер! Для других это честная, здоровая жизнь. Для тебя — погребальный костер заживо.
— С какой стати?
— А с такой, что ты чужой для этой жизни. До сих пор ты шутил, пил вино, читал стихи, любил красивых женщин — и они любили тебя. Ты менял маску за маской, и старость не могла найти тебя под ними. А там, в глухомани, старость быстренько тебя разыщет и раздавит, как трухлявый гриб.
— И пусть! Кто я таков, чтобы считать себя хоть на медяк ценней людского сора, что равнодушная рука судьбы сметает на костер?
— «Проклятие Главы Клана», акт второй! — восхитился юноша. — А свою ценность ты знаешь сам. Раушарни много лет заставлял людей смеяться и плакать. Заставлял каждого — каждого! — почувствовать себя героем. Заставлял жить чужой жизнью — яркой, гордой, даже если горькой… Покажи мне хоть одного разжиревшего лавочника, хоть одного наглого наемника, который оставался равнодушным на скамье аршмирского театра. Укажи мне такого зрителя — и тогда можешь катиться к своей родне вычесывать коз!
— Господин красиво излагает! — оценил Раушарни. — Ему бы самому писать пьесы!
Юноша смутился так, что уши побагровели. Вдохновенный строй речи сломался.
— Я… как раз хотел показать… Два акта, про юность Ульгира… Но я сейчас про другое!.. Ты сам пойми: неправильно это! Несправедливо! Лекарь сказал: ослаблены голосовые связки… Неужели все чудо в каких-то связках? Есть же что-то еще… талант! Этого не отнимешь травкой, подброшенной в вино!
Раушарни покачал головой. Он не был убежден, но призадумался. А Лейчар обвел взглядом всех, кто был в трапезной, словно надеясь найти в них союзников:
— Если бы вы послушали мастера…
— А и послушаем! — подхватил Кринаш. — Отужинаем, а потом попросим почтенного Раушарни — пусть нам что-нибудь этакое, красивое…
Это предложение явно не обидело старого актера. Он хотел ответить, но за дверью грянул такой неистовый лай, что Кринаш кинулся на крыльцо. Все выбежали за ним.
У калитки Молчун и Верзила поддерживали под руки невысокую круглолицую женщину. Ноги ее разъезжались по грязи, подол платья был перемазан в глине. Сбившийся с головы платок открывал растрепанные светлые косы.
Кринаш поспешил к нежданной гостье:
— Не знаю, какими судьбами привело сюда госпожу, но добро пожаловать! Я…
Представиться ему не удалось. Гостья приободрилась и затараторила:
— Ну хвала Безликим не ждала не надеялась думала конец слуги подлецы кто же будет бедную вдову защищать ну и дороги тут у вас говорил мне покойный свекор дура ты Сайвамара бабье дело дома сидеть это и есть «Посох чародея» мне в Шаугосе говорили жуть какая эти тролли а собака с цепи не сорвется?
И резко замолчала, глядя хозяину прямо в лицо.
Кринаш опешил. Вроде бы эта особа говорила на его родном языке, но трещала с такой скоростью, что понять ее было непросто. Впрочем, из этих отрывистых и спутанных речей он выхватил промелькнувшее имя:
— Мою госпожу зовут Сайвамара?
Гостья встряхнулась, как уточка, всем телом, одернула платье на круглых бедрах и закивала так яростно, что крупные бусы запрыгали по груди:
— Сайвамара Осенний Вечер из Семейства Тисабет можно горячего молока зачем вы тут селитесь всякие тролли бродят а слуги сказали все равно ее никто не хватится а хватятся так на троллей подумают а меня в Джангаше жених ждет и нечего меня под локоть хватать сама на ногах стою небось не пьяница какая мне покойный свекор говорил ты Сайвамара хоть и дура дурой а все-таки настоящая дама жених сукном торгует может бывали в Джангаше воды бы согреть умыться!
И снова резко оборвала тираду и устремила благожелательный взгляд в лицо хозяину.
На этот раз Кринаш не был застигнут врасплох и уловил ключевые моменты рассказа:
— Госпожа ехала в Джангаш к жениху? А по дороге ее ограбили слуги?
Сайвамара сделала безнадежную попытку одновременно закивать и замотать головой — весьма забавное зрелище.
— Хотели ограбить со мной не пройдет ушки на макушке до чего собака жутко лает кошелек под юбкой спрятан кольца хотели снять я подслушала сказала мне к речке умыться приспичило как настоящая дама видел бы покойный свекор как я по кустам сигала зато деньги при мне остались может и не дура а тролли правда женщин едят или для чего другого утаскивают а мы так и будем у калитки стоять?
— Не будем у калитки стоять, — любезно улыбнулся Кринаш. — Госпожа много пережила, но теперь все позади. В «Посохе чародея» все рады милой гостье.
Собачий лай взлетел чуть ли не до небес, словно Хват доказывал: нет, не все на постоялом дворе рады милой гостье!
* * *
— Легче, пень еловый, не сверни подпорку! Наверх глянь, орясина! — рассыпалась в полумраке беглая скороговорка. — Как сейчас эти доски на нас хряпнутся! Той чугунной чушке, что у тебя на плечах, ни хрена не будет, а вот мою голову надо беречь!
— Да я осторожненько… — отозвался медленный густой бас — и тут же налился запоздалым возмущением: — Это у кого чушка?! Вот как тресну по твоему гнилому кочану!
— Сразу видно — старые друзья, хорошо друг друга знаете, — влился в ссору презрительный хрустальный голосок. — А наверх все-таки гляньте — оба!
Воцарилось молчание. Даже в темноте, которую слегка рассеивал свет небольшого фонаря, свод подземного хода выглядел ужасно. Доски покоробились, прогнулись, корни деревьев раздвинули щели. Возможно, когда-то это было надежным сооружением, но сейчас больше походило на ловушку для нахальных визитеров.
— Если мечтаете быть закопанными заживо, — продолжила женщина, — предупредили бы заранее. Я взяла бы с собой кого-нибудь поумнее, кто не станет в пути ссору затевать.
— А я и не напрашивался! — строптиво отозвался бойкий голос. — И Тумба тоже! Нужны тебе умные, так их бы и брала, да не двоих, а побольше. А нас с Тумбой оставила бы в лагере кашеварить, мы б не рыдали из-за этого.
— Угу! — красноречиво согласился из мрака Тумба.
Уанаи повыше подняла стеклянный фонарь с толстой свечой внутри. Все-таки неплохой лаз, просторный. Даже наклоняться почти не надо. И воздух не очень затхлый, откуда-то сверху тянет сквозняком.
— Я могла бы справиться и одна, — соизволила атаманша ответить своей бунтующей команде. — Но с вами проще. Тумба понадобится, если Курохват после пыток не сможет идти сам. Унесешь его, Тумба?
— Троих таких унесу, — самодовольно откликнулся Тумба, уже забывший недовольство. У него в голове две мысли одновременно не уживались, как две хозяйки у кухонного очага.
— А у тебя, Бурьян, есть подружка из прислуги. Сам говорил, что вы с ней в замке каждый уголок…
— Да чтоб я еще раз хвастаться вздумал! — покаянно взвыл Бурьян. — Многоликая меня за язык тянула! Которые помалкивали, те сейчас у костра греются, а я тут, как червяк земляной, ползу по какой-то норе…
— Все, — перебила его ксуури. — Приполз, господин червяк.
— Это — дверь?! — вопросил Бурьян. — Вот к этому можно прикоснуться, да? А ты уверена, атаманша, что властитель замка захочет с нами возиться — откапывать, на костер укладывать?
Опасения Бурьяна были вполне объяснимы: над черной дверцей потолок просел так, словно земля собралась плюнуть в непрошеных гостей.
— Госпожа Гульда сказала, что все будет в порядке! — Уанаи, переложив фонарь в левую руку, правой тронула дверь. Та распахнулась бесшумно и легко. Троица разбойников поспешила перешагнуть низкий порог.
— Тут не просто гвозди вынуты, — оценил работу Бурьян, оглядев дверь при свете фонаря. — Тут еще и петли салом смазаны.
— Ведьмино колдовство! — убежденно пробасил Тумба.
— Ну, почему же? — не согласилась с ним ксуури. — Просто слуги в замке уважают госпожу Гульду.
— Точно! — подтвердил Бурьян. — Они ее уважают больше, чем болотного черного демона! Больше, чем чуму и лихорадку! Вот такая она уважаемая особа. Здешний народ по ее приказу хоть гвозди, хоть что повыдергивает — пока она им самим чего не выдернула! Бабка Гульда…
— Ты всегда так болтлив — или только когда трусишь? — в упор спросила атаманша.
Бурьян заткнулся. А ксуури выше подняла фонарь:
— Это, как я понимаю, та лестница, о которой ты рассказывал. На нее выходят несколько дверей, верно?
— Ну да, это вроде как черный ход. Которая дверь нам нужна — за той коридорчик и выход на задний двор… О, да вот же она! — Бурьян поднялся по узким каменным ступенькам и толкнул узкую дубовую дверь. — У-у, демонская рать, изнутри засов заложен!
— А пусти-ка! — добродушно отпихнул его Тумба. Набычился, с вызовом глянул на дверь и без разбега пихнул ее плечом. Дверь, хрупнув вырванным с корнем засовом, отлетела внутрь и крепко стукнула о стену.
И сразу незваных гостей оглушил пронзительный визг.
* * *
Убирая со стола посуду, Дагерта поглядывала на гостей и посмеивалась про себя. Она уже не раз замечала, что после вкусной и сытной еды люди становятся спокойнее и добрее, ссоры начинают казаться вздором, а невзгоды — мелкими неприятностями.
Вот и нынешние гости…
Альбатрос до ужина злился на весь белый свет, а теперь поглядывает на всех благодушно и снисходительно. Камышинка была чем-то расстроена, даже всплакнула, а теперь вон какая веселенькая! Поглядывает на грайанского актера, словно ребенок, который ждет обещанной игрушки. А сам актер, зажмурившись от удовольствия, смакует последний кусок лепешки с медом. Совсем не похож на человека, у которого над ухом лязгают клыки судьбы… или что он такое страшное про себя говорил?
Сайвамара привела себя в порядок, умяла миску тушеного мяса с репой, успокоилась и вспомнила, что она — настоящая дама… Славная толстушка, приветливая и не капризная. Только речи ведет такие, что голова от них болит. Словно порвали нитку бус, бисер рассыпался по углам — попробуй собери!
Ну, кое-что понять можно: вдовушка из Фатимира, просватана за торговца сукном в Джангаше. Жених и приданое вперед получил, на него дом отделал, чтоб было куда молодую жену привести. Да что-то задержался, не едет за невестой. Та и махнула в Джангаш, чтоб не ждать до зимы. Как сама объяснила с милым простодушием, очень замуж хотелось. Да не задалась поездка. Сначала путники наткнулись на троллей и еле спаслись. Потом слуги решили ограбить госпожу — едва убежала…
А теперь пригрелась у очага, разнеженно поводит плечами — так, что подрагивает большая грудь (вот уж чем боги не обидели, хоть тарелку сверху ставь!).
А Камышинка, робея, что-то шепчет юному грайанцу. Тот выслушал, кивнул и через стол обратился к Раушарни:
— Мастер, мне напомнили про твое обещание прочесть нам что-нибудь!
Раушарни не без сожаления глянул на недоеденную лепешку, отложил ее — и преобразился. Погрустнели глаза, чуть опустились уголки губ, все лицо как-то осунулось. Ну, ясно: сейчас будет оплакивать утраченный талант. Ломаться, стало быть, начнет…
Но тут оживилась Сайвамара:
— Меня покойный свекор водил смотреть пьесу королю привезли обезьяну не помню как называется в нее вселилась Многоликая всем нашептывала гадости королю начать войну принцу убить короля советнику переспать с принцессой а что Серая Старуха не могла в кого поприличнее превратиться?
И уставилась на Раушарни в ожидании ответа.
Все заухмылялись, кроме актера, который произнес мечтательно:
— «Дары из-за моря». Не шедевр, но есть выигрышные роли. Я там принца играл — давно, почти мальчишкой.
— Обезьяна, — снисходительно растолковал женщине Лейчар, — воплощает в себе все темное, что есть в наших душах.
— Ничего себе если б со мной обезьяна заговорила я б окно лбом вышибла страхи такие принцесса бедненькая как плакала как молилась я тоже ревела свекор сказал дура ты Сайвамара а боги нас с принцессой услышали послали орла он унес обезьяну я так боялась что веревка не выдержит на которой орел и обезьяна поднимались в небеса а господин тоже про страшное будет читать?
— Нет, — улыбнулся Раушарни. — Ничего страшного. Пожалуй, пару монологов из одной старой комедии. Есть там два персонажа. Хозяин — угрюмый философ, разуверившийся в жизни. Слуга — тоже по-своему философ, только более жизнерадостный и наглый… Итак, хозяин ведет разговор с воображаемым собеседником…
Он сплел пальцы, устремил взор перед собой, чуть нахмурил лоб. Все напряглись, глядя на незнакомца, что возник вдруг за столом. Не актер Раушарни, даже не загадочный скиталец, что «прискакал сюда сквозь мрак и ветер». Просто грустный человек со взглядом, припорошенным усталостью. И голос был негромким и горьким:
Жизнь — это в Бездну плавное скольженье.
Ничто нам так хлопот не прибавляет,
Как наше появление на свет.
Плачь, протестуй, хоть надорвись от крика,
Коль ты родился — это на всю жизнь!
Сначала нас судьба еще морочит.
Ты мнишь, что бурной, бешеной рекой
Сметешь преграды и прорвешь плотины.
Но реки, выходя из берегов,
Теряют прыть, мельчают, разливаясь.
И не заметишь, не запомнишь день,
Когда поток в болото превратится.
О зрелость, возраст сытый и степенный!
И, недостатков больше не стыдясь,
Достоинствами мы их почитаем:
Мы трусость осторожностью зовем,
А похоть — жизнелюбием…
О да, Благословенна чопорная зрелость!
Ты в юности парил под небесами?
Не любят люди тех, кто рвется ввысь!
Причем неважно, дегтем или медом
Измажут крылья легкие твои —
Ты ими не взмахнешь! Солидно, чинно
Вышагивай хозяином по жизни,
Ищи что хочешь — только не себя!
Заглядывать себе опасно в душу!
Познать себя — трагедия, поверь!
Куда спокойней натянуть личину,
Чтоб сохранить лицо… А коль тоска
И одиночество приникнут к сердцу,
Ты вспомни: есть на свете зеркала!
Ты в зеркале всегда увидишь друга!..
Молчишь, глаза печально отведя?
Тебя не умиляет эта рожа,
Что на тебя из зеркала воззрилась?
Ну что ж, тогда утешить я не в силах
Тебя, мой мудрый и несчастный брат!
Закончил. Провел рукой по лицу, словно стирая грим. И прежним голосом объяснил ошеломленным зрителям:
— А его слуга услышал этот монолог. И толкует о господских чудачествах…
Губы расплылись в улыбке — то ли простоватой, то ли издевательской. Глаза стали круглее и шире, на дне их замелькали насмешливые искорки.
Да колдун он, что ли, этот Раушарни? Вновь перед зрителями другой человек — причем явно простолюдин! Еще и рта не раскрыл, а видно уже, что лишь с виду простак, а на самом деле — очень даже себе на уме! И первые же слова это подтвердили: выговор грубоват, а речь гладкая, бойкая, почти правильная:
Кто я такой, чтоб презирать себя?
Ведь это, я б сказал, нескромно даже!
Ах, жизнь моя — стоячее болото?
Я на мели сижу? И хорошо:
На мелком месте утонуть не страшно!
Мой господин частенько повторяет,
Что все мы в Бездну медленно скользим.
Ах, медленно? Так это ж превосходно —
Вот уж туда не стану я спешить!
Над «сытой зрелостью» вздыхает он.
Оно и видно — голода не знает!
Не лучше ли обед без аппетита,
Чем аппетит без денег и еды?
Нет, я не стану сетовать на жизнь!
Судьба ко мне спиною повернется —
Я засмеюсь: «Кокетничаешь, стерва,
Чтоб я твою фигуру оценил?..»
И если точат зубы на меня,
Я улыбнусь: меня еще не съели!
Зачем же перед зеркалом скулить
О том, что жизнь сквозь пальцы утекает?
Не лучше ль брать обеими руками
Все, что под эти руки подвернется?
А если подвернулось и чужое…
Что ж, виноват не тот, кто согрешил,
А кто в грехе покаялся прилюдно!
Греши, но потихоньку… А услышишь
Занудный голос совести — ответь: «Сама такая!..»
И вновь это немыслимое превращение — словно разом сорвана маска! И Раушарни — прежний! — обводит зрителей смеющимся взглядом: ну как, понравилось? Сейчас в нем нет трагического надлома — человек хорошо сделал свое дело и ждет похвалы.
Молчание затянулось — но и оно было похвалой.
— Мастер, — почему-то шепотом сказал наконец Лейчар, — и такое умение ты хотел променять на каких-то паршивых коз?
— Не паршивых, а пуховых! — строптиво возразил артист, но было видно, что в душе он согласен с Лейчаром.
Внезапно Сайвамара вскочила со скамьи и, нагнув голову, побежала к лестнице. Дагерта, мимо которой проскочила гостья, заметила на ее круглом лице дорожки слез. Ну и ну! С чего бы это? Актер, конечно, здорово изобразил хозяина и слугу, но чтоб расплакаться из-за их разговоров?.. Чудачка эта Сайвамара! Небось опять свекра покойного вспомнила…
Тем временем гости дружно уговаривали Раушарни прочесть что-нибудь еще. Актер явно был не прочь, но Лейчар воспротивился: мастеру надо беречь голос!
Поняв, что развлечению конец, Кринаш обернулся к слугам, с восторгом глазевшим на артиста, и с нарочитой строгостью поинтересовался:
— Уши развесили, ясно-понятно? А по дому все дела уже переделаны?
Слуги заухмылялись. Они, как и хозяин, понимали, что все дела по дому не будут переделаны никогда.
— Недотепка, беги наверх, погляди, как там малышка в люльке. Верзила, ступай на конюшню, задай лошадям сена. Молчун, принеси воды, да не забудь на обратном пути задвинуть засов на калитке.
Помещение, куда ввалилась тройка разбойников, оказалось просторной кладовой. И там — вот незадача! — обнаружилась парочка, чье сладкое уединение прервали непрошеные гости.
Бродячая жизнь учит действовать быстро. Не успел вопль девицы взлететь под сводчатый потолок, как разбойники уже взялись за дело. Тумба сграбастал дюжего полураздетого парня, припечатал его головой о стену. Бурьян ухватил девицу за локти. Та отчаянно брыкалась, продолжая орать. Уанаи взяла из стоящей в углу корзины небольшое яблоко и сунула его в разинутый вопящий рот — вместо кляпа. Подоспел Тумба, сдернул с крюка моток веревки, помог Бурьяну связать неукротимую деваху.
— Ты своего пришиб? — спросил Бурьян приятеля.
— Вроде дышит, — отозвался Тумба неуверенно.
— Почему мы здесь? — ледяным голосом поинтересовалась атаманша.
— Ну, ошибся в темноте… — неохотно ответил Бурьян. — Слышь, Тумба, засунуть бы их куда-нибудь… Вдруг сюда еще парочка лизаться притащится, увидит этих на полу и шум поднимет!
— А куда их?
— Лучше в шкаф. Вон какой здоровый, на каждую полку по человеку можно запихнуть! Только заперт…
— Да плевал я… — прогудел Тумба, довольный, что может еще раз показать силу. Тут же шкаф с хрустом и протестующим скрипом отворился под его рукой.
— Подходящие полки! — оценил Бурьян. — А что за сундучок?
С замком сундучка Тумба справился так же небрежно и красиво. Откинутая крышка открыла взорам разбойников груду столового серебра: блюда, кубки, вилки, ножи.
— Любят нас боги! — возликовал Бурьян. — Только как мы это потащим? Мешок бы…
— Ты с мешком полезешь на стену? — ровно спросила ксуури. — Разве мы пришли за этим?
— За этим, не за этим… А не спихнуть ли нам нашу затею в выгребную яму, а? На кой нам сдался Курохват, чтоб его демоны слопали? — Бурьян опасливо глянул на атаманшу и продолжил, ободренный ее молчанием: — Брат он нам или другая какая родня? Вот же добыча — настоящая, звонкая! А без того Курохвата мы еще сто лет проживем и горевать не будем! Что до меня, так я бы этого Курохвата…
Он вновь посмотрел в лицо атаманше — и осекся.
Неподвижное, как маска, бледное лицо — но глаза, глаза…
— Ты с самого начала не собирался вести нас в Людожорку, — спокойно сказала Уанаи. — Про это серебро ты узнал от подружки, верно?
Струхнувший разбойник хотел вякнуть что-то в свое оправдание, но язык словно размазался по губам.
Уанаи обошлась с Бурьяном так же изящно и непринужденно, как Тумба — с дверью. Со стороны казалось, что она ласково потрепала его пониже скулы. Но от этой «ласки» парень рухнул на колени, задыхаясь и хрипя.
Ксуури невозмутимо ждала, когда судорожно всхлипывающий Бурьян сможет подняться на ноги. Он попытался заговорить, но из горла вырвалось болезненное мычание.
К этому моменту до Тумбы наконец дошло, в чем дело (быстро соображал он только в драке). Разбойник взъярился. До Курохвата ему не было дела, но вранья он не любил.
— Своим мякину за зерно продаешь, сука? Я ж тебе так наверну!
Бурьян как раз справился со своим голосом.
— Наверни, друг! — просипел он, поглаживая горло. — Лучше ты наверни, чем эта заморская барышня! Уау, больно как! Чтоб меня на костер положили, а поджечь забыли!..
— Продышался, раз болтаешь, — без сочувствия глянула на него атаманша. — Показывай дорогу, да без фокусов, не то убью. Пленников оставим здесь, не будем возиться.
Она легкой походкой направилась к двери. Тумба затопал следом. Бурьян на несколько мгновений задержался: наугад выхватил из сундучка длинную ложку для соуса, сунул ее за голенище и поспешил догнать приятелей.
* * *
Чудесный теплый день перелился в недобрый, тревожный вечер. Ветер затаился, как разбойник в засаде, и лишь редкими порывами выдавал себя. Он мог не спешить: впереди была вся осень. Горизонт обложили тучи, а в верховьях ливни уже хлестали вовсю — не зря же Тагизарна разлилась по-осеннему! Стылая черная вода уже захлестывала доски причала, касаясь деревянных башмаков Молчуна.
Но парень не думал о грозной красоте осеннего разлива. Он радовался тому, что близкие дожди задержат на постоялом дворе молодого грайанца. До самых морозов. Если мерзавец Аурмет опять посмеет пристать к Камышинке, девушка сможет найти защиту у грайанского Волка. Потому что Кринаш — неважный заступник против Сына Клана. До сих пор он не давал в обиду никого из постояльцев, но и случая такого гнусного еще не было!
Вздохнув, Молчун взял одно из деревянных ведер, стоящих рядом на причале, нагнулся, зачерпнул воды…
И тут по нервам, по памяти хлестнул отзвук далекой песни. Где-то в лесу женский голос выводил медленную мелодию без слов.
Деревянное ведро выпало из разжавшихся пальцев и поплыло по течению. Молчун даже не глянул в его сторону. Медленно разогнувшись, он устремил взор на опушку — какой враждебной, какой хищной казалась она!
Голос завел ту же мелодию, и каждая речная струя, каждая звезда в небе отразили эту влажную, манящую песню.
Медленно, нехотя сошел мужчина с досок пристани и двинулся вдоль берега — на голодное, жадное пение.
* * *
Если дело не заладилось с самого начала, дальше оно пойдет еще веселее — в этом Бурьян был уверен. И не удивился, когда впереди хлопнула дверь и раздались негромкие голоса.
Стража!
К счастью, узкий коридорчик, по которому шли разбойники, слегка изгибался, голоса стражников звучали за поворотом. Всего несколько мгновений выиграно — и все же…
Бурьян тряхнул фонарем, чтобы погасла свеча, и хлопнулся на пол, попутно успев дать тычка Тумбе. Приятель тут же растянулся на полу. Факелы стражи разорвут темноту в лохматые клочья, и два человека с плащами, наброшенными на головы, будут замечены не сразу. Лишь бы эти цепные псы подошли ближе…
За атаманшу Бурьян не беспокоился: такая не пропадет!
И действительно, когда из-за поворота показались двое стражников, никакой ксуури у них на пути не наблюдалось. Стала невидимкой или взлетела под потолок?
Не удержавшись, Бурьян глянул вверх. Под темным потолком вытянулась ксуури, упираясь руками И ногами в стены. Она зависла над самыми головами стражников, пламя факелов почти лизнуло ей щеку.
Разбойник не успел оценить ловкость атаманши: один из стражников внезапно грохнулся на пол. Бурьян даже не уловил мгновения, когда ксуури скользнула на плечи своей жертве.
Идущий впереди стражник обернулся, высоко подняв факел. Бурьян вскочил, но не успел напасть на врага со спины: стражник рухнул на колени, качнулся пару раз и завалился на бок рядом со своим приятелем. Уанаи успела перехватить факел из его разжавшейся руки.
— Насмерть? — поинтересовался Тумба, вставая.
— Зачем? Они очнутся не скоро.
Тумба довольно хмыкнул. Он все больше восхищался новой атаманшей.
Бурьян, который прежде надеялся, что девчонка в шайке долго не продержится, теперь тоскливо сказал себе: нет, с этой заморской холерой они связались всерьез и надолго!
Он мог позволить себе роскошь мысленно порассуждать на эту тему: судьба на время стала благосклоннее к лесным бродягам. Они не только проскользнули в густом сумраке через задний двор, но и благополучно поднялись по узкой каменной лесенке на стену.
Вернее, почти поднялись. Шедшая впереди ксуури выглянула из-за зубца, поспешно шагнула на две ступеньки вниз и через плечо негромко сказала сообщникам:
— Стражник. Не расхаживает, со спины не нападешь. На коленях арбалет. Заряженный.
— Пустите меня! — шепотом вызвался Тумба. — Я его по камням размажу!
— Он пристрелит тебя раньше, чем подойдешь на два шага, — отрезала атаманша.
Бурьян молчал: в опасных ситуациях он предпочитал не лезть вперед.
— Ладно, — решилась ксуури, — попробую его удивить.
И быстро поднялась на стену. Тумба преспокойно остался на ступеньках: он уже полностью доверял атаманше. А Бурьян тихо выглянул наверх.
Зрелище и впрямь оказалось любопытным.
При виде странной беловолосой женщины стражник вскочил на ноги и вскинул арбалет. Но окликнуть пришелицу не успел: она всплеснула руками и плаксиво запричитала голосом, не похожим на хрустальное журчание:
— Что ж это творится, опять ты пьян! О чем я думала, когда за тебя шла? У всех мужья как мужья, а у меня пьянчужка горький… Арбалет отведи, дурень! Не приведи Безликие, жену пристрелишь!
Бурьяну было видно, как ошеломленное выражение сменилось на роже стражника глуповатой пьяной ухмылкой. Жало арбалета начало выписывать загогулины. Женщина пошла к нему, сердито тараторя:
— Хоть бы детишек пожалел, мерзавец! Еле стоит на ногах, зенки налил по самое донышко! Ведь свалишься сейчас, где стоишь, и продрыхнешь до утра!
Последние слова она произнесла как раз в тот момент, когда подошла достаточно близко, чтобы принять в объятия полубесчувственное тело.
Заботливым движением она отняла у «пьяницы» арбалет, положила на парапет меж зубцами и нежно помогла «супругу» улечься. Тот повозился, что-то бормоча, и захрапел.
Разбойники поднялись на стену. Остановились над спящим стражником. Переглянулись.
— Интересно, — протянул Бурьян, — а есть ли у него на самом деле жена?
— Откуда мне знать? — хрустально удивилась ксуури. — Я его в первый раз вижу. Хорошо бы и в последний.
* * *
— Где тебя носило? — поинтересовался Верзила, глядя с крыльца на усталого, исцарапанного ветвями Арби. Слуга не церемонился с бродячим певцом. — Опять весь день по лесу шлялся? Что ты там забыл?
— Твою бабку за хвост ловил! — огрызнулся певец.
— А поблизости, сам знаешь, бродят ящеры. Сожрут тебя целиком, лютню выплюнут!
— И пусть сожрут, — глухо уронил Арби.
Верзила зорко глянул в посеревшее от тоски лицо парня.
— Надеешься в лесу на свою белобрысую наткнуться? Так лес-то большой, а она маленькая! Какая разница, где вздыхать по красотке, так вздыхай дома, оно безопаснее! И на кой тебе сдалась эта, как в твоих балладах поется, неразделенная любовь?
— Неразделенная, так целее будет! — с горьким вызовом отозвался Арби. — И вся мне достанется!
Верзила смягчился:
— Голодный небось? Я тебе оставил пару лепешек и кусок мяса. Тут без тебя новые постояльцы заявились… — Взгляд Верзилы скользнул к ограде. — Погоди, а как ты вошел? Что, калитка была не заперта?
— Угу.
— Уши Молчуну оборву! Ладно, сейчас заложу засов, пойдем ужинать… Эй, что с тобой?
Арби вскинул голову, взгляд стал тревожным:
— Я хотел сказать, ты меня отвлек… на пристани стоит ведро.
Мужчины глянули друг другу в глаза и молча ринулись к калитке.
На причале они огляделись. Было темно. Лохматым затаившимся зверем залег вдоль берега черный лес.
— Ты налево, я направо! — скомандовал Верзила. Оба, забыв о ящерах и троллях, побежали по берегу…
Молчуна обнаружили неподалеку от пристани, под старой ивой. Он привязал веревку-опояску к толстому суку, а другой конец намертво захлестнул у себя на левой руке. И теперь бился в припадке — белый, страшный, распяливший рот в беззвучном крике. Похоже, он грыз веревку — губы были в крови…
Верзила и Арби не смогли распутать узел. К счастью, у певца оказался с собой нож.
Освобожденный Молчун даже не потер свою распухшую, посиневшую руку. Он упал наземь, покатился по траве. Спасители вцепились ему в плечи.
— Ты чего из себя зайца в силке изображаешь? — с гневным отчаянием спросил Верзила, забыв, что не получит ответа.
Молчун рванулся из дружеских рук. Из горла вылетело хрипение.
Арби осенило. Он повернул лицо немого раба так, чтобы смотреть глаза в глаза:
— Ты слышал ту гадину, да? Слышал, как она поет?
Над его плечом охнул Верзила.
Глаза Молчуна широко раскрылись — и тут же тело обмякло в руках друзей. Арби и Верзила подхватили беднягу на руки, потащили к калитке.
Верзила процедил сквозь зубы:
— Как же он догадался себя привязать… хватило рассудка…
На постоялом дворе их появление не вызвало переполоха. Кринаш помог уложить слугу в пристройке и принес «водички из-под кочки», чтоб тот скорее уснул и не мучился кошмарами. Дагерта заботливо размяла пострадавшую руку, смазала барсучьим жиром. Все без шума и суеты, чтобы не беспокоить постояльцев.
Тем временем Верзила запер калитку и хотел было идти в дом, но услышал из-за угла калитки тихий перебор струн. Он пошел на этот звон и сел на скамью рядом с Арби.
— Видал, что творится? А ты по лесу бегаешь! Нарвался бы на ту голосистую стерву…
— Я не Молчун, — грустно усмехнулся певец. — Вот здесь, — коснулся он кончиками пальцев своей груди, — уже сидит одна колдунья со своими чарами. Место занято!
Его собеседник хотел высказаться насчет самонадеянного дурачья, которое может пропасть ни за грош. Но тут снова вступила лютня, и Верзила примолк, слушая, как Арби медленно выводит:
Не смейся, выслушай добрый совет: опасно бродить дотемна,
Когда сплетает над берегом сеть усталая тишина,
Когда ступни роса холодит, осока угрюмо шуршит, —
Над черной водой тогда не ходи, туманом речным не дыши!
В омут уйдет потревоженный сом, ветер забьется в камыш.
Ты обернешься, но мирный свой дом в сумерках не разглядишь.
Ивы недобро листвой прошумят, словно твой путь стерегут…
Тут-то она и настигнет тебя — песня на том берегу!
Странные звуки, сливаясь, струясь, тихо возникнут в ночи.
Песня тебя обовьет, как змея, в сердце твоем зазвучит.
Серым крылом туман разметав над неподвижной рекой,
Птица возникнет возле лица, словно призрак ночной.
Серая птица, седая мгла, холод от сонной воды…
Ах, как взметнутся два мягких крыла неотвратимой беды!
Голос умолкнет за сонной рекой, птица уйдет в высоту…
Вдруг ты поймешь, что беспечный покой отдал за песню ту.
Больше походка не будет легка, и потускнеет взор…
Ветер завозится в тростниках, словно в засаде вор.
И побредешь по холодной росе в дом опостылевший свой,
Память о серой птице-тоске взяв навсегда с собой…
Чем лиха искать над черной водой, у очага сиди:
Жаркий огонь, добрый огонь от всяких бед оградит…
Но разве ты усидишь у огня, взоры клоня к очагу,
Если струится, коварно маня, песня на том берегу?
Рослая служанка шла по темному коридору. В одной руке у нее был фонарь со свечой, в другой — поднос с едой, якобы для больной госпожи. Впрочем, почему «якобы»? К утру вернется — слопает в охотку.
Все шло как всегда, не было причин для беспокойства. Но у служанки на сердце было тяжело. Словно чья-то рука мягко трогала ее шею, чуть пониже стянутых в узел волос.
Женщина резко обернулась.
Никого. Пустой коридор.
Хмыкнув, она решительно зашагала дальше. Резко остановилась. Снова круто обернулась. Мысленно выругала себя за глупость. Но… ведь показалось же ей, что тень на мгновение раздвоилась?
Вздор! Просто фонарь качается в руке! В этом замке слишком много странного и жуткого, чтоб еще бояться теней по темным углам!
Гордо вскинув голову (жест, позаимствованный у госпожи), служанка зацокала каблучками по каменным плитам пола. Больше она не оборачивалась.
А за ней — след в след — шла ксуури. Ноги в мягких сапожках ступали бесшумно, тело точно повторяло каждое движение женщины. Как резко ни поворачивалась служанка, Уанаи каждый раз оказывалась у нее за спиной. Со стороны казалось, что обе танцуют тщательно отрепетированный танец.
Лицо Уанаи было отрешенным. Эта детская забава не стоила ее внимания. Ксуури отпустила свое тело на свободу. Руки, ноги, плечи сами делали все, что нужно, а мысли были далеко.
Что за человек этот Эйнес, которого они вытащили из темницы в придачу к Курохвату? Хорошие глаза, держится достойно. Помогал измученному пытками разбойнику вскарабкаться наверх по веревке.
Впрочем, даже если бы в Эйнесе с первого взгляда можно было распознать дрянь, Уанаи все равно не смогла бы оставить его в Людожорке. Какая мерзость! Как могут люди придумывать такое друг для друга? У башни нет ни дверей, ни окон — только отверстие наверху. Пленников сталкивают вниз по наклонной каменной горке, а обратно — только по веревочной лестнице. И еду тоже сбрасывают вниз. Или не сбрасывают…
Каким застарелым смрадом хлестнуло снизу по чутким ноздрям ксуури! Но еще невыносимее были отголоски чужой боли, десятилетиями копившиеся в башне.
Это почти так же непостижимо, как любовь. Кто-то мешает тебе жить? Ну, убей его. Но зачем мучить и лишать свободы?..
Служанка остановилась у двери в конце коридора, загремела ключами. Вошла в спальню госпожи, поставила поднос на столик, огляделась и вышла, не заметив, что в комнате осталась ее вторая тень.
Из мешочка на поясе Уанаи достала огарок и огниво. Не спеша зажгла свечу, огляделась. Выбросила из головы посторонние мысли.
Золото и драгоценные камни.
Она медленно отпускала из поля зрения все, что не было золотом и драгоценными камнями. Замерцало и исчезло зеркало на стене. Расплылась кровать под парчовым балдахином. Зарябил и уплыл куда-то тяжелый сундук с узорчатой оковкой. Пропал мраморный столик.
Только два предмета оставались прочными, вещественными. Так и просили, чтобы их потрогали рукой. Резная полочка с какими-то безвкусными безделушками. И низенький дубовый столик перед зеркалом, уставленный баночками с кремом, притираниями, румянами и прочей дребеденью, которую Уанаи презирала всей душой. (До какой же степени нужно не быть хозяйкой собственному телу, чтобы поддерживать молодость и чистоту кожи такими убогими способами?)
Ксуури тряхнула головой — и комната в мгновение ока приняла прежний вид.
Осмотр полочки с безделушками занял несколько мгновений. Ксуури резко отвела полочку в сторону — за ней открылась выдолбленная в стене небольшая ниша. Тайничок простенький, но содержимое вполне заслуживало внимания: Унтоус баловал жену.
Разбойница пропустила сквозь пальцы ожерелье с рубинами, небрежно смела в мешочек несколько колец, благосклонно глянула на два увесистых браслета и пояс из золотых звеньев. Похоже, в тайнике лишь самые ценные вещи. Ни серебра, ни изделий из кости, которые, по слухам, в моде у знатных дам… Разбойница и не искала эту мелочь.
Теперь столик… А вот со столиком что-то не в порядке. Почему она видела его особым, пронизывающим взором? Золота там нет, это чувствовалось!
Зато есть что-то другое. Оно без спроса вторглось в разум ксуури, нагло заявило о себе.
Уанаи присела на корточки и при свете свечи оглядела столик. Вот он, ящичек, под столешницей. Заперт, разумеется.
Уанаи поставила свечу на пол. Неизвестно откуда в ее руках появилась тонкая стальная штуковина, похожая на изогнутую дамскую шпильку. Женщина неспешно занялась замком.
Видно, удачное извлечение Курохвата из башни притупило бдительность разбойницы. Из замка вылетел острый стальной штырь и чуть не пробил ладонь. Только изумительная реакция спасла руку Уанаи.
Как глупо! Как неосторожно! И ведь жало наверняка отравлено!
Ксуури подняла свечу к концу штыря. Огонь лизнул сталь — и изменил цвет…
Прокалив штырь, ксуури продолжила работать с замком, теперь осмотрительнее. Наконец взгляду взломщицы предстала изящная шкатулочка. А что под крышкой?
Бусины. Стеклянные разноцветные бусины из разорванного ожерелья.
Неподвижное лицо ксуури ничем не выдало разочарования. Уанаи потуже затянула мешочек с золотыми украшениями и шагнула к двери. Но заколебалась, ввернулась к столику. Простерла над шкатулкой ладонь, не касаясь бусин.
Вдруг Уанаи резко, с шумом выдохнула воздух сквозь сжатые зубы. Любой ее соплеменник понял бы, что женщина вне себя от гнева и отвращения.
Плюнув в шкатулку, Уанаи закрыла крышку. Ей эта мерзость ни к чему!
Но вдруг в памяти возникло круглое старческое лицо, седые пряди волос, сильная рука, сжимающая посох. И глаза, глядящие сквозь кожу — в душу.
Особенная женщина. Первая зрячая женщина, которую ксуури встретила в этой стране слепых.
Здешняя хозяйка, жалкая тварь, посмела оскорбить госпожу Гульду. Госпожа, вероятно, захочет отомстить. Тут ей и пригодятся колдовские бусины!
Не сомневаясь больше, Уанаи спрятала шкатулочку вместе со всей добычей. Обернулась к двери — и тут острый штырь, зацепившись за штанину, разорвал ткань.
Вторая неприятность. И опять из-за неосторожности. Придется себя наказать — перед сном сто раз повторить мудрое изречение: «Тот, кто чаще смотрит под ноги, дальше уйдет».
Но что делать со штанами? Саму ксуури не смущало, что в прореху светит голое бедро. Что недостойного в виде человеческой кожи? Но возле подземного хода ждут трое разбойников и спасенный из неволи незнакомец. В ее присутствии, конечно, никто ничего не скажет, но за глаза языкастый Бурьян непременно начнет сочинять забавные байки об атаманше, которая пошла за добычей, а вернулась почитай что без штанов.
Уанаи уже поняла: тот, кто командует лесными бродягами, может быть великодушным или жестоким, щедрым или алчным, мудрым или безрассудным. Но очень опасно для него прослыть трусливым или смешным.
Она сдернула с горы подушек тонкое кружевное покрывало. Обернула вокруг талии, закрепила узлом на поясе. Получилось что-то вроде юбки. Жаль, что белая: будет заметна в темноте. Зато не очень стесняет движения.
Ладно, пора уходить. Дверь отпирается только снаружи, а изнутри — железный крюк (это Уанаи разглядела, еще входя в комнату). Замок можно выпилить: отмычка действует и как пилка. Но это возня надолго, проще уйти через окно.
Задув свечу, Уанаи настежь распахнула ставни. Как стемнело! Выглянув в окно, ксуури прикинула высоту. Размотала на поясе ту самую веревку, что сослужила сегодня хорошую службу Курохвату. Закрепила ее на ставне.
Придется прыгнуть с карниза, да оттолкнуться посильнее, чтоб маятником качнуться вдоль стены. Зато она сразу очутится возле двери, через которую вышла на задний двор. А дальше коридорчик — черная лестница — подземный ход…
Но что шевелится внизу, в темноте?
Ксуури приказала глазам стать зоркими, как у совы. Помедлила, привыкая к новому зрению.
Стражники. Двое. Стоят спиной к ней, беседуют. Что делать? Отказаться от этого плана и начать пилить дверь? Или рискнуть?
Забыв про мудрое изречение, которое сегодня предстоит повторить сто раз, Уанаи порхнула на карниз. Вцепилась в веревку. Оттолкнулась. По-ле-те-ла!
Именно в этот момент оглянулся один из стражников — молоденький паренек, совсем недавно надевший черно-синюю перевязь.
В лунном свете перед ним пронеслось дивное белое видение в развевающемся призрачном одеянии.
— Дядя! — вцепился юнец в локоть своего старшего приятеля. — Глянь-ка!..
Тот обернулся. Ночь насмешливо молчала. Ничто не нарушало лунный покой заднего двора Замка Трех Ручьев.
— Ты чего? — уставился старший стражник на племянника.
— Тут девица пролетела! — истово выдохнул тот.
— Не хозяйка? — быстро и тревожно спросил старший стражник, который ожидал от госпожи Вастер чего угодно.
— И не похожа даже! Что я, хозяйку не видел? Эта — вся белая… и светится!
Старший крепко ухватил парнишку за плечи, вытолкнул в полосу лунного света, вгляделся в блаженно-ошалелую конопатую рожу.
— Да… Выходит, рано тебе, племяш, с нами, старыми цепными псами, пьянствовать. Мы бочоночек под ветчину уговорили — и порядок! А тебе вон чего мерещится!
— Но я же видел…
— Хорошо-хорошо, видел. Летучую девицу. По мне, так хоть целую стаю! Ступай, племяш, спать, да десятнику на глаза не попадись. А коль попадешься — не рассказывай, чего видал. Очень он не любит, когда вокруг нашего брата белые девицы порхают и светятся!
* * *
Наконец-то уснул Молчун. Отправились на покой Верзила и Арби. Недотепка кончила чистить кухонный котел — скоро она свернется калачиком под любимым теплым тулупом. Дагерта спела сынишке колыбельную, и малыш серьезно и сосредоточенно углубился в сон, как путешественники углубляются в незнакомый лес, полный тайн и загадок.
А Кринаш вспомнил, что надо спустить с цепи пса. Вышел на крыльцо, но остановился на ступеньке, заслышав за углом голоса. Хозяин досадливо поморщился: он-то был уверен, что все гости уже спят! А у этих спор в самом разгаре…
Кринаш остановился, чтобы не мешать беседе.
— Ничего мне не нужно! — кипятился Раушарни. — Ни славы, ни поклонников — ни-че-го!
— Поэт Джаши сказал, — парировал Лейчар, — что талант нуждается в поклонниках, а гений — нет… Впрочем, не в этом дело. Без славы, может, и проживешь. А без театра?
— Но я же не из каприза бросил сцену! Я больше не могу…
— Я не про сцену, а про театр! Сам только что сообразил, когда ты произносил монологи… Ты не можешь в полную силу напрягать связки, но мастерство-то при тебе осталось! Вспомни пьесу «Бескрылая птица»! Там художнику отрубили руки. Он сначала нищенствовал и пил, а потом встретил талантливого юношу и сделал из него великого живописца…
— Ты хочешь, — медленно проговорил Раушарни, — чтобы я вернулся в Аршмир и начал объяснять своим бывшим партнерам, как они должны играть?
— Нет. Ты для них уже никто. Нужно начинать все сначала, мастер!
— Ну-ну… Тогда остается только ждать, пока кто-то не создаст специально для меня театр! Совсем пустяк: здание, труппа, реквизит, костюмы!
— Не «кто-то», а я! Деньги есть, давно пора думать, куда их вложить… а я все в зрительном зале штаны просиживаю! Правильно родня ворчит… Хранитель Аршмира сказал мне как-то, что театр дает прибыль.
— Мой господин хочет стать владельцем театра? О Безликие! Где? В Аршмире?
— Вот еще! Зачем мне конкуренты? В Джангаше. Там постоянного театра нет, только бродячие труппы заезжают…
— Сумасшедшая идея.
— А театр вообще занятие для сумасшедших. Его придумали сумасшедшие. Ты можешь представить себе трезвого, здравомыслящего, солидного человека, который первым додумался бы выйти на помост с раскрашенным лицом, в нелепой одежде, и заявить толпе, что он — древний король или великий герой?
— Да еще сообщить об этом в стихах! — Раушарни невольно повеселел, но вдруг снова стал серьезным. — Но если мой господин действительно вложит деньги в такое рискованное дело — что в этом театре буду делать я?
— Будешь учителем… мастером… ну, не знаю подходящего слова! Главным в труппе. Представишь себе до мелочей будущий спектакль — и добьешься, чтобы он таким и стал, наяву! Помнишь, ты называл себя Хранителем театра?
— Я же это в шутку!
— А я — всерьез!
Раушарни озадаченно замолчал. А когда актер заговорил, голос его был капризным и обиженным:
— Звучит заманчиво, но где мой господин собирается брать актеров? Причем таких, которые сумеют достойно воплотить мои замыслы?
— Переманим из других театров. Из аршмирского, тайверанского…
— Ой уж!.. Эти жалкие ремесленники!.. Предлагаю биться об заклад. Если господин сумеет назвать хоть одного истинного актера — не нанять, просто назвать! — я забуду про пуховых коз, отправлюсь в Джангаш и остаток жизни посвящу новому театру.
— Попробую… Что ты скажешь о Заренги?
— Деревянная кукла. Шагает, словно у него колени не гнутся. И никогда не учит роль.
— М-да… А вот Барилла — она очень нравится публике!
— Эта шлюха? Конечно, нравится! Напялит такое тесное платье, что груди вот-вот наружу выскочат, начнет задницей вилять — зрители тут же забывают, о чем пьеса. А она сама это забывает еще до начала представления.
— На тебя не угодишь… А как тебе Аральджи?
— Из него артист, как из кролика лошадь. Прыгает помаленьку, но барьеры не берет.
— Да что вы за люди такие — актеры? — возмутился юный Волк. — Сроду друг о друге за глаза доброго слова не скажете! А знаешь, что эти трое говорили о тебе?..
«Так, — прикинул Кринаш, — деловой разговор закончен, назревает ссора…»
Он вышел из-за угла.
— Господа дышат воздухом? Время-то позднее! Я собаку с цепи спускать собрался…
Кринаш глянул в сторону будки — и резко оборвал фразу.
Не так уж ярко светила луна, но можно было рассмотреть будку. И бегущую от нее цепь с пустым ошейником.
— Вот зараза! — возмутился Кринаш. — Из ошейника вылез! Даже знаю, как он это делает. К нему мой сынишка играть прибегает, не уследишь за проказником. А хитрая псина перед ним пьесу разыгрывает, не хуже чем… гм… Словом, катается по земле, хрипит, будто вот-вот задохнется. Ну, малыш, ясно-понятно, его и пожалеет, ошейник ослабит…
— Хорошо, что он к нам не прицепился, твой пес, — опасливо сказал Раушарни. — Зубищи у него — как у дракона, что в тоске несытой кругами рыщет над…
Фраза из монолога осталась неоконченной, потому что в дальнем конце двора, за баней, свирепый собачий лай слился с истошными воплями.
Трое мужчин кинулись на шум. За баней в свете луны им открылась жуткая картина. Среди сухого бурьяна простерлось недвижное тело. Юбка разметалась по земле, длинные светлые косы ручейками убегали в бурьян.
А на груди неподвижной женщины сидел громадный черный зверь, и глаза его отсвечивали зеленым огнем.
Мужчины невольно остановились. Кринаш глянул на суковатое полено в своей руке — успел выхватить из поленницы, пробегая мимо. Бросить в проклятую зверюгу? Или послушается хозяйского голоса, отойдет от добычи?
Но пес начал действовать без команды. Помахивая хвостом, приблизился он к хозяину и гордо положил к его ногам оторванную женскую грудь.
Большую. Накладную. Набитую тряпками.
* * *
Из нор, из-под коряг и корней в лес выползла ночь. Заклубилась, сгустилась, выманила из дневных убежищ орду хищных тварей…
Во всяком случае, такой видел ее человек, который устало выбрел на опушку и вздохнул так облегченно, словно ему довелось живым спуститься с эшафота.
Человек был смел. Но он не был лесным жителем.
Река пугала его меньше, чем лес. Здесь, на берегу, он и остановится. Выберет обрывистый склон, чтоб звери не пришли сюда на водопой. Спустится ближе к воде, разложит костерок — маленький, незаметный…
Здесь обрыв нависает над водой слишком круто, почти козырьком. Надо идти дальше. Но сначала — хоть несколько глотков воды! Этого требует пересохшее, саднящее горло, требует неровно бьющееся сердце. До воды можно добраться по корням, торчащим из земли. Вот только снять меч да положить наземь дорожный мешок…
Ловко, словно моряк по трапу, ночной путник спустился к воде. Держась левой рукой за тонкий корень, протянул правую к стылой черной глади. Досадливо охнул: не достать!
В зыбком лунном сиянии поверхность реки казалась неподвижной, словно из смолы. И не скажешь, что это катится на север могучий поток, способный разрушить город — если бы какой-нибудь могучий маг сумел изменить русло Тагизарны.
В этом черном зеркале человек увидел свое неясное отражение. А над головой — что-то темное, большое, с изломанными очертаниями. Должно быть, ветви прибрежных кустов. А выглядит, как корона. Не знамение ли? Забавно!
Усмехнувшись, человек поднял голову и бросил взгляд вверх, чтобы развеять наваждение.
Прямо над ним, закрывая луну, нависла чешуйчатая башка неведомого чудовища.
От неожиданности человек дернулся, нога соскользнула с корня — и он с криком сорвался в ледяную черную реку. От холода сразу свело мускулы. Тут бы и смерть бедолаге — но следом за ним с обрыва метнулись два гибких темных тела. Два ящера, для которых вода была привычнее и роднее суши.
* * *
— Хороший парик. Сейчас хуже делают. — Раушарни взвесил на ладони две толстые светлые косы. — Сразу видно старую работу.
— Старая и есть, — последовал ответ. — Парику почти полвека.
Сообщив это, парнишка лет восемнадцати-девятнадцати уселся на скамью и с вызывающим видом закинул ногу за ногу. Поскольку на нем все еще было женское платье, зрелище было весьма нелепым. Особенно потому, что на месте оторванного псом накладного бюста была большая прореха.
— В этих косах, — небрежно сказал юнец, — еще мой отец играл Эсталину-страдалицу. И коварную наррабанку Гархайту.
— Наррабанку? — усомнился Раушарни. — В светлых косах?
— Какие были, в таких и играл. Труппа-то бродячая…
— Ты нам, щенок, зубы не заговаривай! — угрюмо вмешался Кринаш. — Лучше вот про это расскажи! — Он подбросил и ловко поймал большую золотую серьгу в виде рыбки.
— А чего рассказывать? — огрызнулся юнец. — Сам небось все помнишь!
— Ясно-понятно, помню! У меня из-за этой штуковины весь постоялый двор перетрясли! — Кринаш обернулся к Лейчару и Раушарни. — Это весной было. Забрели ко мне слепой сказитель с поводырем. А следом нагрянули стражники: мол, эти бродяги у госпожи серьгу стибрили.
— Не стибрили, — хмуро поправил парень. — Она сама ее посеяла.
— Она посеяла, а вы урожай собрали, да?.. «Черно-синие» у меня тут все перевернули, ничего не нашли, но бродяг все равно с собой забрали.
— Потрепали да выпустили, — хмыкнул парень. — Доказательств-то не было!
— А ты это доказательство, выходит, успел спрятать?
— Угу. Под порожек бани. — Парень понимал, что глупо разыгрывать оскорбленную добродетель.
— Ясно-понятно. А теперь ты явился забрать свою захоронку, да мой Хват не дал.
— Хват? — Парнишка оживился. — Ты псину в честь нашего атамана прозвал? Славно!
— Еще чего! — хохотнул Кринаш. — Это ваш атаман прозвался в честь моей псины… А ты, стало быть, из ватаги?
Парнишка понял, что сболтнул лишнее, и вновь помрачнел.
— Ну, я в ватаге недолго пробыл. Прибился к ним как раз перед тем, как Хват исчез… Да ладно, что про это болтать!
— А почему бы не поболтать? — властно вмешался Раушарни. — Мне, например, интересно, как мог актер докатиться до грязной разбойничьей шайки!
Последние слова старого артиста гневным рокотом раскатились по трапезной. Кринаш с тревогой оглянулся на окна — не разбудил ли этот львиный рык постояльцев?
Парень оскорбленно вскинулся:
— Да уж не для забавы! Ты сегодня декламировал: «Жизнь — это в Бездну плавное скольженье…» Не такое уж плавное! Я себе к девятнадцати годам всю задницу ободрал!
— Вот и расскажи! — мирно предложил Лейчар.
Пленник хотел огрызнуться. Но стальная цепочка с волчьей фигуркой сейчас висела поверх одежды Лейчара, на виду. Хамить Сыну Клана не рискнул даже этот изловленный за руку разбойник. Он согнан с круглой физиономии дерзкую ухмылку и сообщил, что зовут его Нилек Зоркий Стебель из Семейства Мидхоут. Родители были бродячими актерами, с детства он кочевал с труппой по Грайану и Силурану. Подрос немного — сам вышел на подмостки. Хорошая была жизнь! Нилек, как волшебник, превращался в самых разных людей: то в слугу наррабанского вельможи, то в королевского гонца, то в юного пленника пиратов, а то и вовсе в принцессу, на жизнь которой покушаются подлые заговорщики…
Все закончилось неожиданно и страшно: отец подцепил лихорадку в окрестностях одного паршивого городка и слег. А Хранитель этого самого паршивого городка приказал не впускать труппу в город. Даже у ворот представление дать запретил. Убирайтесь, мол, бродяги. Все вы — ворье, а ваши бабы — шлюхи…
Труппе пришлось уезжать. Мать Нилека осталась на постоялом дворе — ухаживать за мужем. А сыну велела отправляться с остальными.
Нилек тайком выпрыгнул из фургона, вернулся с дороги. И через три дня стоял у погребального костра, на котором лежали рядом, как в супружеской постели, два родных человека: мать заразилась от отца лихорадкой.
Мальчик слышал, как лекарь сказал хозяину постоялого двора: мол, у женщины болезнь развивалась стремительно, как вспышка. Словно жена спешила догнать мужа у края Бездны…
Ну, хозяина постоялого двора такими речами растрогать было нельзя. Он выставил подростку отцовский счет — за еду, лекарства, проживание. И пригрозил, что за долг мальчишку продадут в рабство.
Откуда Нилеку было знать, что в рабство продают только за крупные долги, а не за паршивый трактирный счет? Испугался, попытался добыть денег воровством. И попался…
С тех пор у Нилека жизнь пошла наперекос, словно пьяный суфлер все время подавал ему не те реплики… Эх, да что уж дальше рассказывать, и так ясно, до чего он докатился с голодухи и постоянного невезения. Вроде даже свыкся с поганой воровской жизнью — что уж делать, раз так повернулась судьба! Только иногда бывает особенно скверно — как этим вечером, например, когда Раушарни читал монологи. Оказаться лицом к лицу с великим мастером — и подумать о том, кем мог стать ты сам, если бы не позволил паскуде-судьбе тащить себя на веревке, словно теленка на убой!.. Нилек даже расплакался от стыда и тоски, чуть себя не выдал…
В трапезной сгустилось хмурое молчание. Кринаш вертел в руках дурацкую серьгу, которая теперь будет оплачена жизнью или свободой человека. Жаль парня! Ясно-понятно, не злодей, не душегуб — так, неудачник. Были б они вдвоем — может, Кринаш отпустил бы дурня на все четыре стороны. Но на глазах у постояльцев… н-да!
Нилек тоже глянул на серьгу в руках хозяина.
— И на кой я за этой штуковиной потащился! — тускло проговорил он. — Захотелось дураку мастерством похвастаться. Парни в шайке говорили: Кринаш кого раз увидел — хоть через десять лет признает! А я говорю: только не меня! — В голосе бывшего актера проскользнула нотка гордости.
— Я и не узнал, — кивнул Кринаш. — Если б не пес…
Внезапно Лейчар, загрустивший во время рассказа Нилека, оживился:
— Раушарни, — заговорил он негромко, но азартно, — а ведь ты проиграл спор! Вспомни уговор: если я назову хоть одного истинного актера… Этот паренек провел не каких-нибудь простачков! У Кринаша острый глаз, на постоялом дворе иначе и нельзя. Я — зритель, каких мало, я видел больших артистов. А ты, Раушарни, великий мастер. Посмей только соврать, что разглядел этого паренька под маской болтушки Сайвамары!
— Пожалуй, господин прав! — склонил седую голову Раушарни.
Лейчар обернулся к хозяину постоялого двора:
— Кринаш, я прошу тебя, и Раушарни просит!.. Неужели бедняга сгниет в подземном руднике? Жалко его, ведь талантлив! Может, придумаем, как спасти мальчишку?
— Тем более, — встрял Раушарни, — что милосердие в глазах богов есть ценность выше всех земных сокровищ. И сами боги в том пример дают, когда после суровых холодов даруют нам весенние щедроты!
Что ж, раз господа постояльцы сами об этом заговорили…
Кринаш приосанился:
— Вообще-то надо бы этому шельмецу клеймо на спину — и в рудник! Сколько у меня весной из-за него беспокойства вышло! Но раз Сын Клана изволит за него заступаться… Опять-таки про богов душевно сказано… Будь по-вашему! Как позволит погода, отнесу серьгу в замок. Скажу, случайно отыскалась. А постояльцам завтра объясню: дескать, молодой актер хотел показать себя в деле великому Раушарни — вот и сыграл Сайвамару!
Нилек радостно и недоверчиво вскинул голову.
— Спасибо! — просиял Лейчар и обернулся к Раушарни: — Вот тебе и звезда нового театра! Пожалуй, стоит пошарить по бродячим труппам. Может, еще кого подберем.
— Попытаемся, — благосклонно кивнул Раушарни. — Правда, молодого человека мы видели лишь в комедийной роли. Неизвестно, годится ли он для высокой трагедии… Впрочем, материал хорош. Я им займусь.
Тут вмешался парнишка. Он быстро сообразил, что судьба сделала поворот, и вслед за облегчением к нему вернулось привычное нахальство:
— Эй, самому-то материалу дозволят вякнуть? Я, конечно, господам до самой Бездны благодарен, что за меня словечко замолвили… а только мне тут, похоже, уже работу сватают? А если, скажем, плата не подходит или другие какие условия?
Раушарни и Лейчар воззрились на него с удивленной укоризной.
— Как говорил твой покойный свекор, дура ты, Сайвамара, — вздохнул Лейчар. — Тебя сам Раушарни Огненный Голос в труппу зовет, а ты…
— Да неужто самую малость повыламываться нельзя? — по-детски воскликнул Нилек.
— Нельзя! — жестко сказал Лейчар. — Как хозяин театра говорю: никому из вас ломаться не позволю! Кроме Раушарни, который вам будет учитель, король и бог! Понятно?
— Не спорь, мой юный друг, — посоветовал Раушарни. — Моего согласия этот тиран тоже не спрашивает…
Оба артиста и Лейчар облегченно расхохотались. К их смеху присоединился Кринаш, весьма довольный тем, как обернулось дело. А под окном сердито брехал Хват, словно обиженный тем, что у него отобрали добычу.
* * *
Но не везде было так весело, как в «Посохе чародея»!
В Замке Трех Ручьев, в своей комнате, госпожа Вастер, рухнув на колени, выла гневно, пронзительно и безнадежно, словно получив стрелу в живот. Служанка, застыв на пороге, в ужасе глядела на зияющую в стене нишу, на опустошенный потайной ящик столика.
А вдали от замка, на правом берегу Тагизарны, у порога ограбленной пещеры почти такой же вопль метался среди покрытых мхом скал — и в ужасе разбегалось прочь мелкое лесное зверье. Кто посмел вломиться в заветное укрытие?
Кто унес ларчик из дерева тхау — ларчик с бесценным колдовским содержимым? Кому надоело жить на этом пасмурном свете?
А-а-о-оу!!
* * *
Большелапый раздраженно ударил по земле кончиком хвоста. Как люди различают друг друга? Все мягкокожие, с отвратительной шерстью на голове, третьего глаза нет! Не поймешь, кто молод, кто стар: без чешуи разве угадаешь? Да еще натягивают на себя фальшивую Шкуру! И почти все одного роста, что самки, что самцы. Кажется, у самок фальшивая шкура — одежда — длинная, доходит до земли…
Впрочем, бесхвостая тварь, которую приволокли Сизый и его ученик, сейчас была без одежды. Пленный человек стоял у костра, протянув руки к огню, а рядом на палочках сохла его одежда. Это потому, что Сизый его в речке изловил. Рядом крутился Ловец Ветра, булькал что-то по человечески. Проверял на деле, чему научился у Короткого Хвоста.
Вокруг костра в темноте поблескивали красные глаза, слышался шорох, шипение — почти весь отряд собрался поглазеть на изловленного живьем человека.
Вроде бы все в порядке: вожак приказал доставить пленника — и повеление исполнено. Однако что-то беспокоило Большелапого…
Вот в чем дело! Запах! Даже детеныш, что крутится возле материнских лап, знает, что испуганная тварь пахнет не так, как спокойная. Большелапый уже встречался с людьми. Помнит запах их страха. Этот человек — не боится!
Без оружия, даже без одежды, в ночном лесу, среди стаи ящеров — не боится!
Помнится, учитель говорил Большелапому: «Если кто-то не страшится силы — значит, уверен, что он еще сильнее…»
Может, этот человек — маг?
Большелапый грозно шагнул к костру:
— Кто позволил пленнику разжечь огонь?
Ответил Сизый (человек все еще считался его добычей):
— Люди так легко подыхают от холода…
Он говорил робко, виновато, припав брюхом к земле.
— Пусть греется, — сменил вожак гнев на милость. — Сизый, твоя добыча достойна охотника, твой ученик может тобой гордиться.
Из темноты донеслось тоненькое восторженное верещание.
А вожак, забыв о Сизом, обернулся к Ловцу Ветра:
— Ты выяснил, это не самка?
— Взрослый самец, — без удивления ответил переводчик.
Вопрос был отнюдь не праздным. Известно, что с самцами любых тварей можно поступать как угодно. Самок можно убивать только в сезон плохой охоты, но и тогда эта добыча не считается достойной. А детеныши и яйца идут в пищу лишь тогда, когда почти умираешь от голода…
Ну, с самцом церемониться нечего! Вожак поднялся на задние лапы и рявкнул так, что позавидовал бы матерый дракон.
Шорох в темноте смолк: стая прониклась грозным величием главаря.
А человек повернул голову, сказал что-то Ловцу Ветра на своем квакающем языке, выслушал ответ, неспешно повернулся к нависшему над ним ящеру и растянул губы, обнажая мелкие, как у самки, клыки.
По рассказам Короткого Хвоста вожак знал, что у людей обнажение клыков означает разные оттенки веселья, а не угрозу. Но почему веселится эта бледнокожая тварь?
Большелапый обернулся за разъяснениями к переводчику.
— Я побеседовал с пленником, — с готовностью начал тот. — Не все понимаю, что он говорит. Большинство слов знакомые, но речь идет о каких-то непостижимых вещах. Кажется, он недоволен вожаком человеческой стаи… упоминает какую-то самку… Я понял главное: он хочет вести нашу войну и делить с нами добычу.
Большелапый озадаченно молчал. Вот уж чего он не ожидал, так это перспективы превращения пленного в члена отряда!
Ловец Ветра увлеченно расписывал невероятную пользу от этого человека с его знанием людских порядков и обычаев. Вожак прервал его коротким рыком:
— Где ящик?
Из темноты к костру вышел на задних лапах ученик Сизого. В зубах он бережно нес ларчик из ароматного дерева. Малыш был преисполнен такой трогательной важности, что Сизый тихо зашипел от умиления.
По приказу вожака пленник (пленник ли?) взял ларчик в руки, открыл, уставился на лежащую внутри маленькую вещь из кости. И тут дурацкий оскал сошел с плоской бледной морды. Сейчас — только сейчас! — изменился его запах, выдавая смятение и тревогу.
Ладонь скользнула над странной вещицей. Дрогнула, словно обожглась. Человек осторожно закрыл крышку и что-то сказал Ловцу Ветра. Тот выслушал и перевел:
— Человек — не маг, но умеет читать следы чужого колдовства. Этот костяной цветок полон волшебной силы. Наш пленник искал его, но мы нашли эту вещь первыми. Он поздравляет нас с богатой добычей. Чтобы заполучить этот цветок, человечий вожак и его воины согласятся отдать очень многое. Наш новый друг готов вместо нас говорить с человеческой стаей.
При словах «наш новый друг» Большелапый хлестнул хвостом по земле. Друг? Не рано ли? Не слишком ли гладко все складывается?
— Почему он не боится нас? — грубо спросил вожак переводчика.
— Ты про запах? — догадался Ловец Ветра. — Кто их знает, этих людей… Но тебя, Большелапый, он боится, и даже очень. Когда ты появился у костра и взревел, он повернулся ко мне и спросил: «Это что еще за багровое пугало? Он у вас, похоже, самый горластый!» Я не знаю, что такое «пугало», но думаю, это от слова «пугать». Так что твой грозный рык в должной мере устрашил пленника.
Несколько мгновений вожак пребывал в нерешительности. Запах — это важно… но раз пленник сам сказал, что боится… в конце концов, кому это и знать вернее, чем ему самому?
— Что ж, — прошипел Большелапый, обращаясь напрямую к человеку, — веди нашу войну и дели с нами добычу. Разрешаю тебе назвать свое последнее имя.
Человек выслушал перевод. Вновь оскалил свои жалкие клычишки и произнес одно-единственное слово:
— Шадхар.