В то утро, воссев на престол, Алкиной вынес свое решение. Он сказал:

— Господа мои, Зевс Законодатель повелевает мне объявить вам свою непреклонную волю. И да сгинет тот, кто возропщет! Таковы слова Зевса: «Царевна Медея, если она уже вышла, с соблюдением подобающих обрядов, замуж за Ясона, сына Эсона, или какого иного грека, может остаться со Мной; но если она еще не заключила брак, она ничего не должна делать по своей воле, чтобы изменить свое положение и вызвать тем самым неудовольствие законных правителей ее страны. Что до так называемого Золотого Руна, это сброшенное Моим Лафистийским Овном пурпурное одеяние было давным-давно и с Моего соизволения доставлено в Эа в Колхиде, и там передано на хранение жрице Прометея; и вот я говорю: куда бы она ни отправилась, пусть с ней отправляется и Руно. Если жрица ныне сочтет подобающим возвратить Руно Прометею, образ который оно прежде покрывало, не должно ей в этом препятствовать; и все же, будучи Владыкой Всего Сущего, я не больно озабочен, что может статься с этой окаймленной золотом безделкой. Что до девы-охотницы Аталанты из Калидона, я запрещаю свершать над ней какую бы то ни было месть в любых землях, где действуют мои законы, ибо она — возлюбленная служанка моей дочери Артемиды».

Арас возликовал. Он объявил, что божественное решение справедливо и бесспорно, и указал, что поскольку Медея могла бы выйти замуж с совершением подобающих обрядов, только если бы заручилась согласием своего ближайшего родича-мужчины, а именно — Апсирта, в силу решения, которое провозгласил Алкиной, она должна вернуться в Колхиду безотлагательно, а с нею — и Руно.

Царица Арета была на вид сама невинность, но ее придворные дамы с трудом подавляли радость, особенно когда Арас поддел Ясона, спросив:

— Ну, хитроумный грек, что ты думаешь об этом новом повороте судьбы?

Ясон невозмутимо ответил:

— Он мне нравится. Царевна Медея Колхийская — уже новобрачная, и брак был заключен с общего согласия всех оставшихся в живых ее родичей-мужчин, а именно: Фронта, Меланиона, Артея и Китиссора, сыновей Фрикса. Девичий пояс царицы должным образом подарен святилищу Артемиды Коркирской, там все его могут увидеть.

Тут все присутствующие греки разразились бурным смехом, а колхи, кроме Араса, хранили молчание, не понимая смысл сказанного Ясоном. Арас выразил сперва недоверие, затем — негодование. Он, естественно, предположил, что Алкиной его провел, но вежливость удерживала его от обвинения хозяина в двурушничестве. Он стоял, кусая губы и беспокойно теребя в руке меч, когда Медея плавно подошла к нему и спросила с обезоруживающей улыбкой:

— Почему ты медлишь, Арас? Почему ты не отплываешь в Колхиду?

Он ответил:

— Если твой царственный брат Апсирт еще жив, если он — царь Колхиды, он убьет меня, стоит мне только прибыть, не выполнив три его задания. Почему я должен возвращаться в страну, которая лежит в такой дали отсюда, всего лишь для того, чтобы умереть ужасной смертью, едва ступлю на берег? Но если он мертв, как я теперь склонен верить, ибо сыновья Фрикса — люди честные и не стали бы делать лживых заявлений в присутствии божеств брака, для которых сооружаются алтари — что же, тогда ты — моя царица, и ты мне должна приказывать.

Медея ласково положила ему руку на плечо и сказала:

— Благородный Арас, либо возвратись в Колхиду, если желаешь; либо, если боишься столкнуться с гневом моего дяди, тавра Перса, албанского царя Стира и государственного совета Колхиды, почему бы тебе не направиться к Ээе, которая лежит против Полы в начале Адриатического моря? Там ты вполне можешь предоставить себя в распоряжение сестры моего отца, царицы Кирки, которая всегда рада принять у себя на острове всех воинов, верных почитателей Многоименной Богини. Но если ты мне когда-нибудь понадобишься, будь уверен, я за тобой пошлю. Прощай, Арас, и удачи тебе! Что касается меня, домом моим станет Эфира, где живет прежний народ моего отца, а Перс, до которого мне дела нет, может править как наместник в Колхиде в мое отсутствие, которое, похоже, и впрямь будет очень долгим. И я приказываю тебе, честный Арас, пусть мою подругу Аталанту оставят в покое. Артемида, а не она убила моего отца Ээта; Артемида же — богиня, с которой шутки плохи, как ты уже видел.

Так удалось убедить Араса. Он простился с Медеей, с достоинством ей повинуясь, и его люди зашагали за ним в гавань, подставили паруса своих кораблей южному ветру и вскоре пропали из виду. Ясон отметил отплытие Араса жертвоприношениями и играми, а сельский люд из окрестностей принес свадебные дары царственной паре: один — телку, другой — мед в сотах, третий — жирного гуся. Аргонавты сожалели, что не могут немедленно отплыть в Иолк, а оттуда рассеяться с честью по своим родным городам и островам, пока не испортилась погода; но они были связаны ясоновым обещанием Кирке доставить сперва некоторые дары Главной Нимфе святилища Кокала в Агригентуме Сицилийском.

На пятый день пребывания на острове они простились с феаками, которые нагрузили корабль припасами и снабдили его новым парусом и такелажем, и взяли курс на Калабрию в Италии. Как прощальный дар, царица Арета отправила в путь с Медеей двенадцать подруг невесты, а Медея отдарила ее самыми прекрасными из своих самоцветов. Они также обменялись лекарствами и заклинаниями: Медея дала Арете мазь из корня волчьего лыка, помогающую от простуд в груди, которыми вечно страдал Алкиной; Арета же Медее — снадобье из морского лука, который в изобилии растет на Корфу, верного яда для крыс и мышей, но для других созданий — безобидного.

— Владея этим средством, — сказала Арета, — ты не должна страшиться нашествия мышей и крыс, которых может наслать на вас Аполлон.

После приятного плавания, во время которого дельфины резвились вокруг корабля от рассвета до сумерек, аргонавты сошли на берег в калабрийской Левке, у самой оконечности Иапигийского мыса. Там им встретился Кант, брат Полифема, которого они оставили у Киоса, он странствовал в поисках Полифема, желая сообщить ему, что приговор об изгнании отменен и Полифем может вернуться домой в Ларису. Ясон предложил Канту доставить его обратно в Грецию, и тот радостно принял предложение. В Левке же Медея в благодарность за гостеприимство, выказанное тамошними жителями, научила жрецов искусству заклинать змей, впоследствии его переняли у них марсии с Фуцинского озера, которые по ошибке и доныне почитают ее как божество под именем Ангиции.

Ясон выбрал в штурманы Навплия, ибо им предстояло плавание, которое Навплий совершал множество раз. Навплий благополучно доставил судно в Кротон, где тюлени, никем не тревожимые, греются на пляже; Руно омыли в третьей из предписанных семи рек, а именно — в Эсаросе, который впадает в Ионическое море. Из Кротона они двинулись через Регион в Катанию Сицилийскую, расположенную под сенью горы Этны; здесь пастбища и каштановые леса оказались опалены, а в море обильно плавали куски пемзы, которую изрыгнула гора два дня тому назад. Они видели, как из горы поднимается пламя и дым, пока были еще довольно далеко, но Медея велела им ничего не бояться. В Катании они также омыли Руно в четвертой из предписанных рек, а именно — в Симетосе, который впадает в Сицилийское море. Из Катании они двинулись через Гелорос и Гелу в обильно орошаемый Агригентум, который расположен посреди южного побережья Сицилии и обращен к берегам Африки. Когда они рано поутру входили в гавань Агригентума, только трое аргонавтов не спали, а именно — Идас, сменивший у руля Анкея Маленького, который правил всю ночь, Навплий и Бут Афинский. Когда «Арго» обогнул небольшой мыс, держась у самого берега, пятьдесят нимф Кокала играли вместе на пляже кожаным мячом. Они перебрасывали его друг дружке в такт Песне сирен, и для большего удобства высоко подпоясали свои одеяния, так что были видны их ляжки. Навплий и Бут скромно закрыли лица плащами, Идас же, который ни почтительностью, ни скромностью не обладал, вскричал:

— Бегите, прелестные нимфы, и прячьтесь в расселинах скал! На вас смотрит Идас, сын Афарея!

Бут, отличавшийся благопристойностью, упрекнул Идаса, сказав:

— О, Идас, Идас! Следи за тем, как правишь корабль! Ты поставишь под угрозу наши жизни своим безумством!

Идас ответил:

— Не больше, чем ты, помешанный на пчелах Бут тогда в Эа, когда твоя страсть к меду погубили нашего товарища Ифита, который вернулся тебя спасать.

Слова эти, произнесенные вслух, пробудили дух Ифита, который, презрев погребальный курган, насыпанный над ним в землях Апсилеев, взошел некогда на борт «Арго», скрывшись в корзине с припасами, чтобы совершить месть. Линкей видел с тех пор дух несколько раз, пока тот на ощупь переползал со скамьи на скамью, забыв свое имя и цель. Теперь он все вспомнил и пробрался под прекрасный мариандинский плащ, которым Бут прикрывал лицо, и защебетал в ухо афинянину:

— Я Ифит, Ифит, Ифит, Ифит, Ифит!

Бут испустил жуткий крик и прыгнул за борт, чтобы спастись от Ифита, ибо духи не смеют соваться в соленую воду, разве что — в лодке или на плоту, и как можно быстрее поплыл прочь, к западу. Навплий крикнул, чтобы он вернулся, и когда Бут только поплыл быстрее, изменил курс и погнался за ним. Между тем нимфы, больше позабавившиеся, чем раздраженные, воззвали к своей Богине, и густой морской туман сразу же окутал «Арго»; они же продолжали петь свою священную песню при ярком солнечном свете на пляже, а любопытные глаза Идаса были обмануты. В тумане Навплий остановил корабль, опасаясь налететь на Бута. Он разбудил Медею и поведал ей, что случилось. Она сразу же выкрикнула свое приветствие нимфам и попросила их взмолиться Богине, чтобы та рассеяла туман, что они охотно сделали, когда узнали, кто к ним обращается. Бут пропал и никогда больше вновь не ступал на борт «Арго». Однако он не утонул; ибо несколько часов спустя проходившее мимо судно подобрало его, изнуренного, но все еще державшегося на воде, и доставило к Лилибеуму, самой западной оконечности Сицилии. Там он нашел мед столь дивного качества, что оставался гостем коллегии нимф на горе Эрикс весь остаток своей жизни. Он не страшился больше духа Ифита, так как отрубил себе указательный палец, чтобы его умилостивить, он также стал отцом множества замечательных детей, рожденных нимфами, и благословлял несчастье, которое его туда привело.

В Агригентуме Медея вручила дары Кирки Главной Нимфе Кокала, которая поцеловала гостью и показала ей ту самую движущуюся статую Богини, которую создал Дедал. Они долго беседовали вдвоем внутри святилища, пока аргонавты снаружи пировали в тени отягощенных плодами яблонь. Именно тогда Мелеагр растворил тайное снадобье, которое дала ему Кирка в аталантиной чаше медовой воды. Отведай Аталанта этого питья, она полюбила бы его так страстно, что позабыла бы обо всякой скромности, и даже о своей верности Артемиде. Но зоркий Линкей, заметив действия Мелеагра, как бы случайно опрокинул чашу. Затем, отведя в сторону Мелеагра, Линкей прошептал ему в ухо: «Товарищ, не затевай ссоры с Артемидой, умоляю тебя!» Так одержимый любовью Мелеагр был приведен в чувство, но Аталанта не простила ему его ревности и отнюдь не товарищеских насмешек над Меланионом.

Наконец «Арго» мог повернуть к дому. Дул попутный западный ветер, когда они плыли обратно вдоль южного побережья Сицилии, но как только отошли от мыса Пахинон, поднялся свирепый северо-восточный ветер, взвихривший поверхность Сицилийского моря. Навплий посоветовал Ясону бежать по ветру и найти убежище в гавани Мальты, где есть хорошая якорная стоянка. Ясон согласился, но в силу какой-то ошибки Анкей Большой взял слишком к востоку и прошел в неясном свете мимо Мальты, а Линкей в то время, к несчастью, спал. Они шли всю ночь по неописуемо бурному морю, каждый час боясь, что он — последний. Утро не принесло облегчения, а только усилило тревогу. В «Арго» открылась течь после столь напряженной борьбы с волнами, и Аргус потребовал веревок, чтобы связать корабль, что было сделано с большим трудом среди огромных волн.

Аргус сказал Навплию:

— Течь — в том самом месте, в котором мы чинили корабль в Теосе; дерево пришлось мне не по вкусу, но ничего получше там было не раздобыть. Мы должны поспешить к ближайшему берегу, а между тем черпать воду, спасая жизнь, но сперва — выбросить за борт все, кроме самого необходимого.

Ясон приказал разгрузить корабль, но никто не желал выбрасывать богатые доспехи или мешки золотого песка в ненасытные волны. Пока они колебались, Авгий вскричал:

— Эй, товарищи, давайте-ка выбросим за борт кувшины с водой. Они — самое тяжелое на корабле!

Так и было сделано, но они сохранили немного пресной воды, запасенной в золотых и серебряных сосудах.

То были ужасные дни и ночи, ибо никто и глаз не сомкнул, а двенадцать феакских подруг невесты так страшно страдали от морской болезни, что умоляли свою госпожу вышвырнуть их за борт следом за кувшинами с водой и положить тем самым конец их мукам.

Наконец кто-то вспомнил Самофракийские Мистерии и предложил воззвать к Триединой Богине, дабы она уменьшила силу ветра. Тогда Мопс попытался воззвать к ней так, как его учили Дактили, но в присутствии такого множества непосвященных, он не мог вспомнить в точности слов заклинания, равно как и кто-либо другой; казалось, Богиня умышленно затуманила им разум. Тогда Ясон попросил Медею умилостивить Богиню, но Медея лежала пластом, страдая от морской болезни, только и могла, что простонать в ответ. И вот они прошли мимо скалистого острова Лампедуса, вдоль берегов которого ослепительно белели огромные полосы прибоя; но Навплий принял остров за Пантелларию, которая лежит в одном дне пути к северу, а поэтому сбился в расчетах. Теперь на «Арго» обрушились волны еще мощней прежних, от них ржавело оружие аргонавтов, одежда испортилась и они, не переставая, черпали воду, пока им не начало казаться, что они переломятся пополам от напряжения.

На третье утро чуть свет Мелеагр воскликнул:

— Товарищи, объяснит ли мне кто-нибудь из вас, откуда на нас свалилась такая напасть? Поскольку все грехи, которые каждый из нас совершил, были сняты жертвоприношением и очищением, в чем причина страшной бури?

Кастор устремил на Идаса свои глаза, теперь не ясные, а мутные от усталости и покрасневшие от соленых брызг.

— А вот сидит виновный, — сказал он, — который оскорбил нимф Кокала, и тем самым вызвал негодование Великой, повелевающей ветрами. Если бы мы только избавили корабль от Идаса, мы бы скоро поплыли по зеркальной глади, разошедшийся шов закрылся бы, ветер бы унялся, и зимородок снова весело понесся бы над синими водами.

Линкей, обращаясь к Ясону, ответил вместо своего брата Идаса:

— Ясон, сын Эсона, ты слышал, что сказал Кастор? Позабыв о клятве верности, которую он дал нам всем на берегу Иолка и которую повторил на острове Аполлона, когда мы только-только вошли в Черное море, этот безумец открыто строит козни против жизни моего брата Идаса. Он пытается превратить злобу, обрушившуюся на него, во всеобщее осуждение самого храброго среди вас. Зачем обвинять дорогого Идаса за его невинные шутки? Разве не заслужил он право говорить все, что ему угодно? Когда громадный вепрь убил Идмона в тростниках у реки Ликос и угрожал окровавленными клыками погубить всех остальных, кто метко ударил копьем с широким наконечником и умертвил зверя? Ответь мне, Пелей, ты, который подвергся величайшей опасности в то утро! Или кто из нас, когда мы сражались с бебриками, возглавил атаку вдоль края долины и, обойдя врага с фланга, разбил его? Ответь мне, Анкей Большой, ты, который следовал за ним в двух шагах! Если и следует избавить от кого-то «Арго», пожертвовав им ради остальных, пусть это будет неблагодарный и недостойный Кастор, сердце которого гложет зависть, как крыса гложет старую черную кожаную бутыль в углу погреба.

Идас и Линкей схватились за оружие, Кастор и Поллукс — тоже, и все четверо попытались броситься друг на друга. Но судно так неистово взлетало и падало, что они не смогли удержаться на ногах. Остальные аргонавты растащили их за подолы и разоружили. Однако Поллуксу удалось подойти достаточно близко к Идасу и наградить его тяжелым ударом в челюсть. Идас, выплюнув сломанный зуб и кровь, сказал:

— Поллукс, когда это плавание закончится, я за свой сломанный зуб потребую целую твою челюсть.

Аргус с пылающим от гнева лицом закричал:

— Плавание закончится здесь и сейчас, болваны и ослы, если вы немедленно не начнете снова черпать воду. Воды уже на два пальца прибыло с тех пор, как началась эта безумная ссора.

Мелеагр сказал:

— Я виноват, Аргус. Все дело в том, что я ничего не сказал напрямик. У мена не было намерения возбуждать несогласие между этими гордыми братьями. Я собирался поднять совсем другой вопрос, а именно — не были ли шторм и течь вызваны какой-то ошибкой Аталанты Калидонской. Когда мы сошли на берег в Агригентуме, я видел, как она тайком удалялась в кусты с Меланионом…

Аргус запустил в голову Мелеагру медную чашу и заорал на него:

— Черпай, дурень, черпай, и придержи свой проклятый язык, если желаешь снова увидеть землю!

Аталанта подсела к Мелеагру и приглушенно сказала:

— Дражайший Мелеагр, позволь мне признаться, что я люблю только тебя, хотя ты и надоел мне своей назойливостью и беспричинной ревностью к честному Меланиону. Я вижу, в каком ты горе, и не стану тебя больше наказывать. Ну, дорогой, улыбнись мне, и давай черпать воду по очереди!

Мелеагр расплакался и взмолился о прощении, которое она ему с радостью даровала. Они черпали вместе, бок о бок, он зачерпывал воду, пока она выплескивала, он выплескивал, пока она зачерпывала. Затем тишина на «Арго» снова была нарушена, ко всеобщему изумлению, — Аскалафом, сыном Ареса, когда тот запел низким чудесным голосом:

Эти три строфы и другие — в том же стиле воодушевили аргонавтов, которые заработали упорней; мелодия была из тех, что привязываются, и потом от них не так-то легко избавиться. Вскоре воды снова заметно убыло. Аргус нашел место, откуда текло и забил щель полосами навощенной ткани, дав товарищам надежду благополучно добраться до суши, если только ветер немного ослабнет.