На третью ночь бедствия и на девятую после отплытия из Коркиры, между полуночью и рассветом, Линкей, который нес вахту на носу, вскричал: «Впереди буруны!» — стараясь кричать погромче, чтобы голос его не унесло ветром. Тогда простодушный Корон из Гиртона заговорил со своего места близ кормы:

— Боюсь, товарищи, нам пора проститься друг с другом, простив друг другу любые оскорбления или обиды.

Давайте помнить только подвиги, совершенные нами сообща; ибо, хотя мы и можем сейчас погибнуть, никто не вправе отрицать, что мы успешно выполнили свою необычную задачу и снискали славу, которая долго не угаснет. И все же, увы, Идмон и Тифий, Ифит и Калаид с Зетом, наши товарищи, оказались удачливее нас. В то время, как мы благочестиво сожгли их останки и в точности совершили над ними погребальные обряды, наши тела станут пищей крабам, которые ползают окольными путями по пустынному берегу Африки; а что станется с нашими духами, кто знает?

Тут поднялся чародей Периклимен, схватившись для поддержки левой рукой за борт, а правую простерев в воздухе, и обратился с уверенностью к своему отцу, богу Посейдону:

— Отец, какие бы другие божества ни правили водами Черного моря или водами вокруг Самофракии, здесь, конечно, правишь именно ты. Ты не помнишь троих, которых ты удостоил звания своих сыновей и которые весной нынешнего года предложили тебе необычайную гекатомбу из двадцати беспорочных рыжих быков в стране бебриков? Те самые трое — на борту этого корабля. Сбереги их, я умоляю тебя, вместе со всеми их товарищами, и благополучно вынеси на сушу. Поступив так, ты даруешь милость своему старшему брату, Всемогущему Зевсу, Золотое Руно которого лежит, сложенное, в рундуке под сиденьем кормчего этого корабля. Если «Арго» пойдет ко дну, а вместе с ним и Руно, отец, ты не сможешь оправдаться неведением. Громовержец разгневается и потребует возмещения, утверждая, что Руно было вновь раздобыто для него нами ценой невероятных трудов и риска. Вот дар для тебя, отец, мой дар, прекрасные фессалийские удила и уздечка, которую я выиграл в кости у спартанца Кастора; ибо это ты научил меня так встряхивать стаканчик с костями, что кости слушаются меня и падают, как я ни пожелаю. Прими этот дар и применяй его для обуздывания твоих неразумных зеленых скакунов, дабы они не разбили нас, бросив о безжалостный берег Африки.

Затем кто-то вскричал: «О!» и указал пальцем за корму. Ибо, казалось, бог презрел дар своего сына Периклимена и решил их погубить. Громаднейшая волна, волна из волн, поднявшаяся выше других, словно покрытый снегом горный хребет над зеленой долиной, накатила на них с пугающей скоростью. Она подхватила «Арго» на свой гребень и помчала его вперед. Аргонавты услыхали чмоканье и скрежет гальки и ожидали, что их немедленно размажет, ткнув носом в твердый, как железо, берег, и все же, когда волна с воем разбилась и опустила их вперед, в белую пену и брызги, они вообще не почувствовали толчка. «Арго» медленно сбавлял ход — все равно, как если бы божественная рука схватила его, задержала и намертво пригвоздила к месту. Всем аргонавтам пришла в голову одна и та же мысль: «Мы погибли. Вот каково это — погибнуть». С этой страшной мыслью они мирно уснули, так они были изнурены, и никто из них не чаял вновь увидеть сияющее колесо Солнца. Однако, едва Заря проворно подняла завесу тьмы своими алыми перстами, крик чайки разбудил Анкея Маленького, который пошевелился, забрался на планшир и огляделся. «Арго» лежал на водной глади, утопая, словно в мягких подушках, в массе водорослей, не потеряв даже обломка кормового украшения. Перед тем, как разбудить товарищей, чтобы сообщить им новость, Анкей измерил глубину и обнаружил, что под килем — несколько футов воды, но судно — вне досягаемости волн, которые все еще яростно разбиваются в двух полетах стрелы за кормой. Сперва никто не мог взять в толк, что случилось. Тем не менее Периклимен, протирая спросонья глаза, поднялся и пробормотал слова благодарности своему отцу за это чудесное спасение. Вскоре после того ветер капризными порывами пошел на спад. Когда солнце поднялось повыше, за штормом последовал мертвый штиль, хотя море все еще шипело в уши аргонавтам, как раздраженный гусь. Когда они оправились от изумления и с нетерпением огляделись, они увидели, что волна перенесла «Арго» через цепочку рифов, любой из которых расколол бы его, словно гнилой орешек, после чего корабль перебросило через широкий и высокий пляж в озеро, полное водорослей, берега которого поседели от соли. Такой забавный случай вызвал у кого-то смех, и вскоре хохотал уже весь корабль. Но старый Навплий одернул их.

— Товарищи, — сказал он, — ничего смешного здесь нет. Волна, которая нас сюда забросила, ушла назад, в лоно морское, и хотя мы могли бы, наверное, с большим трудом за месяц прорыть через пляж канал к морю, нам никогда не удастся провести «Арго» через эти рифы, которые тянутся ряд за рядом, словно скамьи в многолюдном зале, на добрую часть мили. «Арго» попался, словно кит, выброшенный на берег, и здесь будет лежать и гнить его остов, а вместе с ним — и мы; если только это озеро не сообщается с морем каким-то еще образом.

Озеро простиралось в глубь суши до самого южного горизонта и на большое расстояние к востоку, но пляж, который отделял его от моря, постепенно расширялся на восток, становясь большой каменистой равниной, на западе же, совсем недалеко, берег пересекала длинная вереница песчаных дюн.

Ясон спросил Навплия:

— Где мы? Что это за озеро?

Навплий ответил:

— Не могу сказать наверняка, так как никогда прежде здесь не был. Большое озеро располагается дальше по суше от Гадруметона, близ которого, по моим расчетам, мы очутились, но мне говорили, что оно лежит во многих милях от моря, так что я в тупике. Давайте попытаемся сразу же сдвинуть корабль поглубже в воду и переплывем озеро. Может быть, мы найдем реку, вытекающую из него в море.

Какими голодными и усталыми ни были аргонавты, они развернули весла в весельных отверстиях, посрывали с себя мокрую одежду, оставшись только в штанах, затем выбрались за борт и принялись проталкивать корабль через густые водоросли. Несколько шагов — и корабль сел на песчаную отмель. Они оттащили корабль назад и повели в другом направлении, но почти сразу же снова застряли. Водоросли не давали Навплию возможности определить, где озеро глубоко, а где — мели. Поэтому он убедил их, что надо перестать двигаться наобум, а вместо этого постоять вокруг «Арго» с некоторыми промежутками, чтобы он, по глубине, на которой они стоят, понял, где глубже. Они подчинились, и он смог, наконец, обозначить веслами извилистое русло; после чего он созвал всех обратно, и они принялись тащить «Арго» этой дорогой, причем киль частенько царапал песчаное дно. Ко времени, когда солнце поднялось высоко, они продвинулись не более, чем на двести шагов, и вконец выдохлись.

Ясон обследовал запасы вина и воды. Воды оказалось немногим больше галлона, а вина — менее полугаллона, и это, чтобы утолять жажду тридцати двух мужчин и четырнадцати женщин! Когда он сообщил аргонавтам новость, все ненадолго умолкли. Навплий сказал:

— Пройдет два месяца или больше, прежде чем хотя бы капля дождя упадет в этой пустыне. Если только мы не найдем дорогу из озера, все мы скоро либо умрем от жажды, либо сойдем с ума, отведав морской воды.

Тут Эргин Милетский повернулся к Авгию Элидскому и вскричал:

— Тебя, тебя, златолюбец Авгий, мы назовем в предсмертном проклятии, и будешь ты жить или умрешь, духи наши не перестанут терзать тебя целую вечность. Почему ты посоветовал нам выбросить за борт кувшины с водой и оставить эти бесполезные мешки с золотом? Ну и дурак же я был, что снова взошел на «Арго» после того, как во время нашего плавания от Геллеспонта ступил на каменные плиты моего родного и любимого Милета. Почему я не прикинулся больным, как этот ловкач Орфей, и не избавился тем самым от твоего злополучного общества, элидский безумец? Боюсь, что никогда больше не вспашу я своим деревянным плугом и не взрыхлю моей терновой бороной щедрые ячменные поля по берегам извилистого Меандра, где в жирном черноземе не встречается камней, достаточно крупных даже для пращи, и все лето напролет поет кузнечик. Нас ослепил какой-то бог. Нам бы следовало быть умнее, не слушать тебя, головастик, после того унижения, до которого довела нас твоя лень на Журавлином озере.

Авгий ответил:

— Так ты меня называешь безумцем! А я тебя — дураком, дурак ты в полосатом плаще. Откуда я мог знать, куда забросит нас шутя твой отец Посейдон? Я всего лишь выразил общее мнение экипажа, что глупо выбрасывать за борт сокровища, которые нам могут еще понадобиться. Если бы нас выбросило на обыкновенный берег, мы бы смогли накупить столько пищи и воды, сколько пожелали бы, за полпригоршни золотого песку. И почему ты именно меня проклинаешь? Наш капитан — Ясон. Если бы он приказал нам избавиться от сокровища, я бы первый ему подчинился. И мы еще не мертвы. Наши золото и серебро может нам еще пригодится. В сущности, я уверен, что пригодится; мое честное сердце уверяет меня, что это — не конец.

Автолик быстро сказал:

— Докажи, что ты веришь своему честному сердцу, дорогой Авгий, продав мне твою дневную долю вина и воды за полпригоршни золотого песку. Вот и покупатель нашелся.

— Это достаточно честное предложение, — сказал вестник Эхион, — и я заплачу тебе ту же цену за завтрашнюю долю.

Авгий вынужден был ударить с ними по рукам, но тут же горько пожалел об этом. Ибо хотя они были достаточно обеспечены ячменным хлебом, сушеным мясом, медом, соленьями и тому подобным, все, что они ели, не запивая, застревало в сухих глотках. Оливкового масла остался только маленький кувшинчик, а дельфиньего жира вовсе не было. Солнце жарило немилосердно, и озерная вода, перенасыщенная солью, испарялась с их кожи, оставляя белый налет. Около полудня горячий ветер пронесся над пустыней, и они увидели красных песчаных духов, головокружительно пляшущих по спирали; Идас вышел против духов с копьем, но они бежали от него, и наконец он, торжествующе смеясь, снова примчался в лагерь; а они угрожающе преследовали его, высоко вздымаясь над ним.

Песок набился в пищу аргонавтам, захрустел на зубах, двенадцать феакских девушек не разделили с ними трапезы. Они лежали, приникнув друг к другу и рыдая вокруг распростертой на песке Медеи, которая лечила себя каким-то одурманивающим средством. Она тяжело дышала, испуская негромкие стоны; а один раз вскрикнула страстным шепотом:

— Прости меня, Прометей, прости меня! Меня вынудили любовь и необходимость. Когда-нибудь я тебе все верну!

Не успев восстановить силы во время полуденного отдыха, аргонавты продолжили толкать «Арго» через водоросли и продвинули его вперед еще на двести шагов вдоль западного берега; длинная и широкая песчаная банка слева помешала им отвести судно к середине озера. Все стали мрачными и сварливыми за исключением одного лапифа Мопса, который был разговорчив, приветлив и весел. Когда Навплий предложил разгрузить корабль, насколько это возможно, именно Мопс выполнил его задание.

Он подошел к феакийским девушкам:

— Оставьте свою госпожу, дорогие дети! — воскликнул он дерзко, но нежно. — Ей сейчас не нужны ваши услуги. Если кто-либо из вас желает оказаться когда-нибудь снова в царских чертогах и сидеть на мягких подушках за прялкой или ткацким станком, чтобы сбоку на позолоченном столике стояли в маленькой чаше ягоды со сливками, тогда, хорошенькие, храбро поднимитесь всей дюжиной и помогите мне!

Он велел им снять с себя все, кроме сорочек, и вынести на берег на своих нежных плечах огромные количества припасов, оборудования, и содержимое каждого рундука, разложив все это в строгом порядке на пляже. Бедные девушки спотыкались под тяжестью грузов, путались ногами в водорослях и ударялись о плавающее дерево, часто падали, рыдая от стыда, когда обнажались их ягодицы и над ними насмехался Идас; но они работали с охотой, и корабль поднялся над водой на несколько дюймов, прежде чем они закончили. Мужчины убрали мачту, паруса и якорные камни, и все остальное, что было слишком тяжело поднимать женщинам, например, синопские мешки с золотом.

Опустошив рундуки, они обнаружили три тайных запаса питья. Ясон их конфисковал. Владельцы их, Пелей, Акаст и долоп Эвридам, устыдились, но утверждали, что они позабыли о них и прикинулись довольными, что обнаружилось так много.

Аргонавты спали в ту ночь на берегу озера и зажгли по привычке костер из прибойного леса, но у них не было дичи, чтобы поджарить, не могли они наполнить корабельный котел пресной водой, чтобы сварить похлебку из мелкой костлявой рыбы, которую руками поймали в озере. Следующий день они провели во многом так же, как и первый, но на них начали сказываться жажда и жара: они стонали и скулили от усилий, и к вечеру удалось продвинуть «Арго» не более, чем на полмили, от точки, куда его забросила волна.

Песчаные призраки больше не плясали, но далеко в пустыне аргонавты увидали мираж: пальмы, белые дома и флот из трех кораблей, идущих вниз по течению. В сумерках феакские девушки начали негромко рыдать, это продолжалось всю ночь: в отдалении выл шакал, и они боялись, что очень скоро он устроит пир, терзая их ссохшиеся трупы.

В полдень на третий день разделили последние остатки вина и воды. Кто-то жадно выпил все сразу, кто-то бережливо потягивал питье, перекатывая его во рту распухшим языком; но Анкей Большой, проявив поразительное смирение, выплеснул всю свою чашу в песок.

— Дорогое божество этой дикой страны, — вскричал Анкей, — кто бы ты ни был, умоляю, прими это возлияние из моих рук, хорошо зная, какой драгоценный дар я тебе жертвую. Я даю от моей нищеты, так дай же мне взамен от своего изобилия!

Еще двое или трое почувствовали, что должны сделать то же самое и среди них — Ясон. Но Ясон, проглотив свою порцию вина и воды, совершил возлияние простой водой, которую приготовил для Медеи, чтобы та выпила, когда проснется; сделал он это не по недоброте к ней, но потому что неосушенная чаша воды могла бы довольно скоро побудить его товарищей к преступлению.

В тот вечер, отчаявшиеся и безмолвные, они покинули корабль и заковыляли куда глаза глядят по голой пустыне. Мопс разразился смехом и весело воскликнул:

— О, товарищи, на какие вытянутые унылые лица смотрит сейчас Вечерняя Звезда! Вас можно принять за скитающихся по земле призраков или за жителей обреченного города, когда образы в наружных дворах храмов потеют кровью, необъяснимый вой слышится из святилищ, а доброе солнце затемнено. Во имя Аполлона, что у вас за хворь?! Взбодритесь, товарищи, ни Аполлон, ни кто-либо другой из Благословенных Олимпийцев, не посмеет покинуть нас в беде после того, как они благополучно провели нас через столько грозных опасностей.

Но Мопс не смог поднять дух ни одного из них. Долоп Эвридам заметил, обращаясь к молчаливому Мелампу:

— Я уверен, что Мопс первым из нас оставит этот мир. Такое возбуждение — явный признак надвигающейся смерти, предзнаменование более надежное, чем легкомысленное чириканье трясогузок, ласточек, щеглов и тому подобных пташек.

— В таком случае, я ему завидую, — сказал Меламп. — Ибо тот, кого доконают жажда и жара раньше всех остальных, удостоится лучших похорон. Боюсь, что мне не повезет, и я всех вас переживу.

Затем аргонавты, повинуясь внезапному импульсу, собрались вместе и стали глядеть на Руно, которое лежало и мягко сияло в свете звезд. Они благоговейно гладили золотую кайму и большие золотые рога. Эргин Милетский сказал:

— И все же, когда однажды здесь найдут наши мертвые тела, иссохшие и дочерна выжженные солнцем, словно египетские мумии, будет также найдено и Руно, и тогда вспомнят наши великие дела. Нам устроят достойные похороны и наши кости сложат в общую могилу, если (что еще лучше) наше оружие, одежда и символы не дадут опознать некоторых из нас, а может, каждого доставят для похорон в его родной город или на остров. Я сожалею, что роптал на Орфея и обвинил его в притворстве. Я радуюсь, что его нет больше среди нас, что судьба сберегла его от нынешнего бедствия и вернула домой во Фракию к диким коконам. Ибо когда он услышит вести о нашей участи, переданные ему каким-нибудь купцом или изгнанником, а то и какой-нибудь вещей птицей, он оплачет нас; он заиграет на своей лире и споет, станет петь одну ночь за другой большую поэму о поисках, за которые мы взялись и совершили в его обществе — поразительно сложенные гекзаметры, которые будут звучать по всему миру тысячу лет, а то и больше.

Сказав это, Эргин начал обнимать своих товарищей одного за другим, прося прощения за любые обиды, которые им нанес, и даруя прощения любому, кто просил. Затем он попрощался со всеми и зашагал в пустыню, чтобы умереть в одиночестве.

Его примеру последовало несколько его товарищей. Но Кастор и Поллукс решительно отказались пожимать руку в знак дружбы Идасу и Линкею. Аргус же двинулся вброд к своему любимому «Арго», чтобы умереть на борту. А Мопс развел у озера большой костер и весело заплясал вокруг него в честь Аполлона. А Мелеагр и Аталанта со странными радостными лицами пропали из виду, шагая, рука об руку, к морскому берегу, где шипели небольшие волны.

Что касается Ясона, он остался на месте, с Руном по правую руку и мирно спящей Медеей по левую. У самых его ног лежали, сгрудившись, феакийские девушки, щебеча хором, словно бедняги-птенчики, которые выпали из высокого гнезда и лежат внизу на камнях, покинутые своими родителями и не способные ни отыскать пищу, ни улететь.