Женьку Рыжкова, по кличке Пархатый, недавно на сходке блатных зоны решили назначить паханом в шестнадцатом отряде и уже хлопотали перед самым авторитетным человеком на данной командировке, отбывающим на этот момент срок в изоляторе. Отсидев четыре года в зоне, Пархатый приобрел себе непририкаемый авторитет среди заключенных своего уровня. Он считает всех мужиков сыромятной рабсилой, которых нужно пинками заставлять работать, и потому старался игнорировать их мнение. Пархатый вообще думает, что он и ему подобные — положняки (человек с привилегированным положением) в зоне, имеют неоспоримые права на лучшие места под зоновским солнцем.

В шестнадцатом отряде две сильные группы — это его семья, состоящая из пятнадцати человек и семья Равиля.

Равелинский — «Равиль»: тип скользкий, но смышленый, и как всегда заискивает перед блатными зоны, втираясь к ним в доверие. Его прямо распирает войти в высшую касту заключенных, в которой с недавних пор верховодит Дронов, по кличке «Дрон». Он котируется среди авторитетных людей зоны, так как является признанным вором в законе, прибывшим недавно из Северо-Уральской зоны. Начальник оперчасти в целях безопасности не выпускает его из изолятора, боится как бы Дронов в колонии не навел «порядок».

Присматривал Дрон за зоной из ШИЗО, отдавая распоряжения и контролировал общак, перешедший ему в руки от бывшего авторитета Колдуна, которого администрация за злостные нарушения режима отправила в крытую тюрьму. По слухам вор в законе занимал один двухместную камеру, не оттого, что так было выгодно начальству колонии, а потому — что спокойней новому человеку разобраться со стороны во всей зоновской круговерти. Чай, водку, наркотические таблетки, покурить (употребить табак, с наркотической примесью) — все это доставляли менты, дежурившие в ШИЗО по его первому требованию.

Пархатому не нравилось, что грев (помощь) для Дрона, был поручен Равилю, а не ему — по положению и авторитету, идущему впереди Равелинского. Вот за это он его недолюбливал: знал, что и здесь Равиль без мыла «в задницу пролез».

Власть — вот что предпочитал Рыжков, чтобы за ним оставалось последнее слово. Любил чувствовать себя барином при разборах, мог помиловать или отдать жертву на растерзание своим шестеркам. Своим любимым занятием Пархатый считал — опускать (унизить) осужденных. Особенно он получал удовольствие, когда его псы насиловали заключенного, ему нравилось смотреть, как он, ползая у его ног, молил о пощаде, а он заставлял униженного мужика целовать хромовый сапог. Тогда Рыжков мог помиловать, как в битве гладиаторов: жестом, подняв большой палец к верху, а если палец вниз, то выходил мужик или парень из Ленинской комнаты (комната для проведения политзанятий) опущенным по всем статьям, и прямая дорога ему была в семью к обиженным, то есть петухам (опущенный, лишенный чести). Ненавидел Пархатый мужичье, и подбирал в семью себе подобных и, как правило, в таких случаях всегда имелся противовес и являлся таковым Равиль, но одернуть беспредел Пархатого ему было не по силам.

Правда у Пархатого был еще один злейший враг в зоне, — это Леха Сибирский, он правил в десятом отряде пацанами и слыл в зоне справедливым переговорщиком. На блатных сходках он всегда старался одернуть зарвавшегося Рыжкова. По слухам отец Сибирского отбывает срок в ИТК — 5 строгого режима и имеет авторитет среди зэков.

Однажды в рабочей зоне Пархатый проходил мимо сборочного цеха и случайно наткнулся на сидящих в уличной курилке Сибирского и заправилу блатных из второго отряда — Васю Симуту. Пархатый остановился за углом здания и стал невольным свидетелем их разговора:

— Как ты думаешь, Леха, — обратился к Сибирскому Симута, — Дрона выпустят в зону?

— Думаю, нет. Ты же сам знаешь, что менты в нашей зоне, а особенно кум Ефрем, спят и видят, как его этапом дальше гонят на восток. Я отродясь не слышал, чтобы вор в законе сидел на обычных зонах, а тем более в Новосибирских. Васек, ты-то, как сам думаешь, правда Дрон по воровской путевке к нам в зону прибыл?

— Малява со свободы пришла от Аркана, а он, как ты слышал признанный в нашей области воровской авторитет. Мне батька с «восьмерки» (ИТК-8 строгого режима в г. Новосибирске) написал, что Дрон — это ставленник таких воров, как Паша Гром и Мераб. Ты слышал о них?

— Краем уха слышал. Вась, вот у нас паханы на строгачах парятся, — сменил тему Леха, — там кругом братва старается справедляк поддерживать, а почему мы не можем здесь некоторых беспредельщиков в стойло загнать?

— Ты Пархатого да Ворона имеешь в виду?

— Конечно их. Из-за таких козлов по всей округе нашу зону Спецлютой называют.

— При Колдуне они и головы не поднимали, а когда его на крытку упекли, эти собаки в разнос пошли, считай половина зоновской братвы теперь их беспредел поддерживает.

Пархатый стоял и слушал, затаив дыхание — вот теперь он сам услышал, как его кости полощут за глаза, хотя Сибирский и Симута, люди прямые и не боязливые — эти и в лицо ему скажут, что о нем думают.

— Леха, а ты слышал, что в наших зонах хотят Вологодский метод применить?

— Ты о локалках говоришь? Слышал конечно: загонят, как скот в бараки, вахты поставят, и только через калитку проходить будем. Ни к братве в гости сходить в другие отряды, ни сходок пацанских не будет, все твари-менты поперекроют, — возмутился Сибирский.

Пархатый на миг отвлекся на проходящих мимо зэков и упустил основную часть разговора, а когда снова прислушался, то едва разобрал последние слова Симуты:

— Я тебе по секрету скажу, Дрона для этого сюда и направили, чтобы нашу зону от актива и беспредельщиков очистить.

Пархатый дождался, когда зэки покинут курилку и пошел в свой цех, а вечером, когда пришел в отряд с работы, весь услышанный разговор передал своему корешу Равилю. Выслушав Пархатого, Равелинский удивленно спросил:

— Ты думаешь Дрон начнет раскачивать обстановку в зоне?

— Да кто его знает, что у него в башке, возьмет в натуре натравит на нас Сибирского и Симуту.

Равиль — человек сообразительный, он сразу понял, ему лично ничего не грозит со стороны вора в законе, а вот Пархатому и ему подобным, Дрон может сломать жизнь.

— Ладно, Жека, что-нибудь придумаем, — успокаивал он Рыжкова, — пока Дрон сидит в трюме мы должны подмять всю власть в зоне под себя. Нужна компра против Сибирского и Симуты и тогда Дрон будет вынужден нас признать. Я подумаю над этим.

На следующий день после обеда в зону пришел свежий этап осужденных из тюрьмы, который разместили в специальном помещении клуба.

Зачесались языки у шестерок-магерамов (вымогатель, грабитель), постоянно подвергающих обработке вновь прибывших. Пархатый и Равиль ближе к вечеру послали своих «чемергесов» в карантинку. Первым туда зашел Чуркин — бесноватый тип, небольшого роста и, подозвав к себе худенького на вид пацана, спросил:

— Земеля, откуда прибыл?

— С малолетки поднялся.

— С «Гусинки» что ли?

— Ага.

— Как зовут, с какого района?

— Серега, с Сухарки я.

Чуркин, осмотрев пацана, увидел на его ногах новые кирзовые сапоги и завел знакомую песню:

— Серега, а ты в курсе, что в нашей зоне положено братву, сидящую в трюме, подогревать. Ты наверно понимаешь, что здесь жуткий режим, постоянно не хватанет робы и обуток. Братва в изоляторе с голодухи пухнет.

— А я чем помогу? У меня курехи всего одна пачка осталась, — в недоумении произнес Серега.

— Прикинь Серый, у нас в отряде корешок выходит с ШИЗО, а менты позорные сапоги замылили: выручай братан, помоги своими сапогами или робой, надо его горемычного встретить по — пацански.

После недолгих уговоров, Серега стянул с себя новые кирзачи, а взамен получил растоптанные чевильботы. Чуркин остался доволен что так легко «пригрел» пацана за сапоги и, улыбнувшись на прощание, сказал:

— Будешь в шестнадцатом отряде, спросишь Леху Чуркина — меня там все знают. Чаю попьем с конфетами.

Проходя мимо коренастого парня, сидящего на соседней койке, Чуркин приостановился и спросил:

— Пацан, курехой не богат? Мы в БУР (Барак усиленного режима (помещение находящееся в ШИЗО. Администрация называет его ПКТ — помещение камерного типа) собираем братве.

— Я не курю.

— Может носки новые есть или трусы?

— Слышь ты, барахольщик — шел бы ты мимо.

— Чё сказал?! — возмутился Чуркин, — ты кто такой?

— Ты глухой? Я говорю иди отсюда, ходишь тут побираешься. Знаю я ваши сборы, придете в отряд и все вещи с куревом по своим тумбочкам заныкаете.

— Ладно умник, вечером побазарим, готовься, — со злостью произнес Чуркин.

Бойким и оборотистым парнем оказался Сашка Воробьев. Его тоже, как и остальных привезли из тюрьмы. Наслышан он был об этой зоне, где гуляет беспредел со стороны псевдоблатных, и от администрации пощады тоже не стоило ждать.

Полгода назад его арестовали за групповую драку, и пока велось следствие, он поднимался среди заключенных в тюрьме за счет собственного ума и умения вести переговоры, но если возникала ситуация, требующая применения физической силы, то Сашка всегда указывал место хаму, наглецу или беспредельщику. Боец он был отменный, да и попал за решетку по хулиганской статье, хотя, как считал сам «Воробей», менты его пустили крайним. На самом деле он защищал жизнь своего друга, суд не объективно разобрался в его уголовном деле — пять лет: очень большой срок за обоюдную драку.

Пока он сидел под следствием, то улавливал основную суть тюремной жизни, да и родной отец, часто «гостивший» за решеткой, рассказывал ему, как нужно вести себя в зоне. Но разговор шел о строгих режимах, где гопстопников, насильников и прочих ловкачей не особо жаловали, а на общем режиме «двойке», куда пришел Сашка, их было не счесть. Он не знал, найдет ли в зоне земляков, встречающих своих соседей по району, как братьев, которые в последствие делятся крохами из скудного, продуктового магазина. Конечно, хорошо бы найти таких: они всегда помогут и поддержат в трудную минуту.

Но Сашка Воробьев знал еще о другом конце палки, когда блатные земляки, ища выгоду, поддерживают вновь прибывших. Определяют тепленькое место в отряде, на работе помогают увильнуть от трудовой повинности, но за такую поддержку нужно платить. Если у парня голова на своем месте, то будет первое время исполнителем воли блатных: разные поручения выполнять, кулаки тоже пригодятся, надо же, как-то статус блатных в отряде держать, а то вдруг мужики распоясаются и начнут «шерсть» на место ставить, вот и охраняют бдительно своих паханов шестерки разные и пристибаи.

Но Сашка — парень, мозговитый, смелый и разборчивый. Еще в тюрьме, встречаясь с бывалыми людьми, он слушал их наставления, и для себя определился: ни за что не будет играть роль безропотной шестерки, крепко встанет на ноги и познакомится с нормальными людьми.

И вот на тебе! Первый казус: пришлось сцепиться с «управляемой торпедой», как любил отзываться о шестерках его отец.

«Да, незадача, послал я подальше этого радетеля братской семьи. Интересно, как отреагируют на мою выходку блатные? Ладно, там видно будет», — успокаивая себя, Сашка вышел на свежий воздух. Еще издали он увидел, как со стороны деревянного барака в его сторону идет компания зэков — человек шесть. Как только группа приблизилась, Сашка увидел впереди всех того самого Чуркина и идущего рядом с ним слонообразного вида — детину. Воробьев понял, что они направляются по его душу. В области живота пробежал холодок, в голову ударила кровь, и он почувствовал себя, как когда-то перед боем на ринге или дракой. Сашка встал спиной к стене здания, ожидая приближающихся зэков.

— Вот он, — Чуркин показал пальцем на Воробья.

Здоровый парень со шрамом на лице прищурился и, сплюнув на асфальт, сделал шаг вперед. Выпятив нижнюю челюсть, он начал противно изъясняться:

— Чё земляк, порядки наши не нравятся? Если ты по жизни босяк, то обоснуй свой наезд на нашего пацана. Короче, пошли к нам в отряд, там и побазарим.

Сашка, чувствуя нутром, что это заманивание, ответил отказом:

— Нет, мужики, когда распределят по отрядам, тогда и приглашайте в гости.

— Ты чё хорек, борзый что ли? Тебе сказали по бырому (быстро) пошли в отряд, — с ядовитой ухмылкой и, шипя, произнес Чуркин.

— Рот закрой, — бросил Воробей обидчику, — ты, что себе позволяешь? Извинись за «хорька», или эти слова я тебе назад в глотку заткну.

— Я, извиняться! Да кто ты такой? — Чуркин было кинулся с кулаками на Сашку, но перед его глазами, словно смерч, пронесся кулак Воробья. Чуркин отступил, и его место тут же занял здоровяк.

— Слышь ты, земляк, не буди во мне зверя, тебя братва просит. Не хочешь по-хорошему?

— А что, еще и по-плохому бывает, может, покажешь как? — иронизировал Сашка, но ждать повторного приглашения не стал, — ладно, пошли.

Миновали одноэтажную столовую и спустившись вниз по плацу, оказались около деревянного барака, в котором размещались осужденные шестнадцатого отряда. Всей толпой завалились в так называемую — Ленинскую комнату, где по понедельникам начальник отряда собирает осужденных на политзанятия. Воробей увидел, как десять человек окружили его полукольцом. Посредине комнаты, положив ногу на ногу, на стуле сидел парень, лет двадцати пяти: лицо симпатичное, взгляд наглый. Видимо он и был главным среди этой толпы. Зэк прищурился и с издевкой бросил Сашке:

— Ты, чьих будешь? Холоп!

— Давай без оскорблений, — как можно спокойнее, ответил Сашка.

— Слышь ты! Ты чё не догоняешь, куда попал? Я щас только «фас» скажу, и тебя здесь разорвут, как собака рукавичку, — опять с оскорблениями набросился на Воробья, сидевший на стуле наглец.

— За что же мне такие милости, ведь я еще и суток не нахожусь в зоне, — усмехаясь, ответил Сашка. По лагерной неопытности, и по незнанию о происходящих здесь вещах, он не думал, что его кто-то тронет.

— «Горелый», всеки ему, — произнес вышедший из себя главарь.

— Щас Жека, отреставрируем.

Из ряда вышел, как видимо тот самый Горелый со шрамом от ожога на лице.

— Стой, где стоишь, — предупредил его Сашка и принял боксерскую стойку. Здоровяк не реагировал и продолжал приближаться.

Вокруг все заулюлюкали, загалдели, засмеялись. Горелый не успел подойти вплотную к Сашке, как последний, сделав резкий выпад влево, со всей силы врезал кулаком ему в солнечное сплетение. Следующий удар пришелся в челюсть рядом стоящему зэку. Разворот на сто восемьдесят градусов, и Сашка успел ударом ноги угодить еще одному в пах.

Жуткие матерки полетели со всех сторон, и все зэки скопом кинулись на Воробья. В толчее и суматохе: кто кого бил, не понятно, все старались угодить в лицо Сашке, но иногда удар доставался своему. Когда рассыпались в разные стороны, Воробей стоял на одном колене и по инерции размахивал кулаками. Лицо его было в кровоподтеках, рассечена нижняя губа и бровь. На голове проступало бурое пятно крови. Сашка находился во власти драки и, не вполне соображая, что ему грозит смертельная опасность, быть затоптанным ногами, он с резким криком бросился на Жеку. Удар бычком (удар лбом), направленный в нос противника, опрокинул того на пол. Но в следующий момент, нога какого-то зэка врезалась в область печенки Воробья, заставив его припасть на колено. От нестерпимой боли в боку лица и стены поплыли перед глазами, и теряя сознание, он услышал, как кто-то крикнул:

— Шухер! Менты!

Первым в помещение отряда вбежал работник режимной части — лейтенант Брагин, за ним два прапорщика — контролеры надзорной службы и помогавшие им активисты из числа заключенных. Несколько минут назад кто-то позвонил на вахту по внутреннему телефону и сообщил, что в шестнадцатом отряде в комнате отдыха убивают заключенного. Но в комнате, на полу сидел только один человек и отплевывался кровью, и по всей вероятности, те, кто его избил, скрылись в спальных секциях. Зрелище было ужасным: стены и пол, были забрызганы кровью, кругом разбросаны поломанные стулья, чей-то сапог валялся посреди комнаты, окно разбито. Такого погрома лейтенант Брагин в зоне никогда не видел.

— Кто тебя? — спросил он Воробьева.

— Вопрос, конечно очень интересный! Я бы тоже хотел это знать, — ответил Сашка, пытаясь улыбнуться. Почему-то ему вспомнилось окровавленное лицо Жеки, потерявшего на время дар речи, видимо он опешил, оказавшись в роли побитого. Сашка еще раз представил его изумленную физиономию и усмехнулся, но боль исказила улыбку, кровь из разбитой губы все еще стекала на подбородок.

— Ты с какого отряда? — спросил Брагин, протягивая ему носовой платок.

Сашка поблагодарил лейтенанта и ответил:

— Я с этапа, меня еще не распределили в отряд.

— А как ты попал сюда? Тебя разве не предупреждали, что хождение по чужим отрядам — это нарушение внутреннего распорядка?

— А меня сюда в гости пригласили.

— Ну и шутник же ты парень, — произнес один из прапорщиков, — пошли, тебе в санчасть нужно. Идти сам сможешь?

Сашка отказался от посторонней помощи, и в сопровождении надзирателей побрел в зоновский лазарет.

Никого из нападавших на него зэков при выходе из барака Воробьев не увидел. Но зато после, (Сашке рассказывали об этом заключенные) при построении отряда, дежуривший ДПНК и лейтенант Брагин вывели из строя всех, у кого были разбиты физиономии. Одному осужденному пришлось наложить скобы на лопнувшую верхнюю губу, Пархатому — Жеке вправили сломанный нос, третьему достался «смачный» синяк под глаз. Такая же участь ожидала и Воробьева: ему наложили швы на кожу головы, скобками стянули разбитую губу. Начальница санчасти — Инесса Петровна положила его в палату, так как у Сашки от удара ногой, увеличилась печень. Сначала его хотели отправить в больничную зону, думая, что у него лопнула печень, но после рентгена, опасение исчезло и Воробьев некоторое время пребывал с палате с другим заключенным.

Сашка быстро познакомился с «Поломохой», так звали соседа по палате, он лежал с перебинтованной ногой.

— Кто тебя так? — спросил он Сашку.

— С лестницы упал.

— Ништяк ты падаешь, три раза головой треснулся, — усмехнулся Поломоха. Когда Сашка рассказал ему, что пришел этапом в зону, сосед сразу догадался: в чем дело.

— В какой отряд водили?

— В шестнадцатый.

— Все понятно, иначе не могло быть.

— Поломоха, ты знаешь Пархатого и Горелого? Что они представляют собой?

— Кое-что скажу, но если что: я тебе ничего не говорил. Добро?! — Сашка утвердительно кивнул, — Горелый — это бык, другим словом, он охраняет главшпана отряда.

— А кто главный?

— Тот, кому ты нос сломал. Санек, Санек, — Поломоха замотал головой, — я тебе не завидую. Пархатый тебя со света сживет.

— Ты не ответил, что он собой представляет в зоне?

— Он вес имеет, хотя его называют первым беспредельщиком. Скорее его боятся, чем уважают. Просто Санек он может тебя опустить по — беспределу. Ты же сам видел, сколько у него быков.

— А в зоне есть пацаны, которым пофиг Пархатый?

— Есть: в десятом — Сибирский, во втором — Симута и в двенадцатом — Крот, все они нормальные парняги.

— А в остальных отрядах? Неужели все такие, как Пархатый?

— Есть конечно, и лояльные, но многие поддерживают Пархатого, и связываться с ним не хотят. Санек, — Поломоха перешел на шепот, — я слышал в зону пришел какой-то крутой мужик, поговаривают, что он из серьезных блатных, но менты его в ШИЗО закрыли, не выпускают в зону. Вот к кому тебе надо обратиться, глядишь, он поможет.

— Ладно, благодарю за информацию, попробую воспользоваться твоим советом. Поломоха, а что у тебя с ногой?

— На колючку нарвался. Танком шел.

— Чего?

— Ты не знаешь, что такое танк?

— Не-а.

— Это когда буром лезешь через забор и передаешь в изолятор братве грев. Вот и порвал себе ногу колючей проволокой. Меня в ШИЗО на десять суток за это посадили, а тут нога нарывать стала. Петровна меня и положила в санчасть. Хорошая женщинка, — рот Поломохи растянулся в блаженной улыбке, — я бы с ней ночку подежурил. Я слышал, кум Ефрем к ней клинья подбивает.

— Кто такой Ефрем?

— Отец мой Брежнев, — шуткой высказался Поломоха, — тебе лучше с ним не встречаться — это же главный кум зоны: гнилой, как пень, копни — одна труха. Ух и кровожадный! За любую мелочь упечет в трюм. Увидит в тапочках на улице — хана тебе, лишишься магазина, а если его тихушники на тебя капать начнут, пиши — пропало, вечным сидельцем в изоляторе будешь.

Поломоха не имел к птице — вороне никакого отношения, но когда в палату внезапно вошел майор, больной сразу же подумал: «Во блин накаркал, сейчас Ефрем Воробья будет пытать, кто ему по салазкам съездил».

Майор зыркнул на Поломошнова и он, хватив костыли, заковылял из палаты.

— Как себя чувствуешь? — обратился майор к Воробьеву.

— Терпимо.

— Да, не окажись ты пострадавшим, посадил бы я тебя в ШИЗО за драку. Четверо осужденных наказаны за твое избиение, но их было больше, ты смог бы на остальных указать?

Сашка решил отшутиться:

— Упал я начальник, с лестницы второго этажа, а в отряд пришел: с санчастью перепутал.

— Да, конечно, и по пути четверых избил, — иронизировал опер.

— Они между собой подрались, я здесь не причем.

— Глупый ты парень, и еще не знаешь здешних порядков, они теперь от тебя не отстанут. Не хочу, чтобы тебе на корню жизнь сломали. Ты понял, о чем я?

— Поживем, увидим.

— Заявление на них будешь писать?

— Обойдутся.

— Ладно, поправляйся, наказать за драку я тебя всегда успею, — и оглянувшись, убедился, что никого рядом нет, с улыбкой заметил:

— А ты Воробьев не из трусливых, всю эту блоть разбросал. Скажу тебе прямо, в моей практике такое редко бывало, и все же, будь осторожен, Рыжков злопамятный, если что, не занимайся самодеятельностью и обращайся к администрации.

— Ладно, начальник, спасибо за добрые слова, но мне еще пять лет здесь сидеть, сам разберусь.

— Знаю я теперь твои разборы, — строго сказал Ефремов, и выходя из палаты, добавил, — затеешь драку, точно посажу в ШИЗО.

Сашка, оставшись один, вполне осознавал, что после распределения по отрядам и после того, как он покинет санчасть, у него сложится незавидное положение.

«Мне нужно будет найти поддержку у нормальных пацанов, если такие есть в зоне, иначе эти беспредельщики устроят ночью «темную» под одеялом, изобьют до полусмерти или того хуже…».