Драка в колонии — серьезное ЧП, и оставить без наказания зачинщиков — значит прослабить внутренний распорядок. Рыжкова и еще троих заключенных, участвующих в избиении Воробьева поместили в ШИЗО, всем дали по пятнадцать суток. Будь на месте Воробьева кто-то другой, Ефремов добился бы признания от потерпевшего, возможно наказанный квартет пошел бы по статье злостного хулиганства, или за нанесение телесных повреждений с временным расстройством здоровья.

Ефремову в глубине души был симпатичен Воробьев, и он прекрасно знал, за какие дела блатные отряда хотели опустить вновь прибывшего, но просмотрев личное дело Воробьева Александра Николаевича, убедился, что парень с характером, и отбывает срок по тяжелой статье за избиение. Судя по постановлениям из личного дела за нарушениях режима содержания в следственном изоляторе, Воробьев является трудно исправляемым элементом. Имеет четко выраженное мнение, склонен к созданию групп, в компании явный лидер, агрессивен в отношении обидчиков, с администрацией может вести себя вызывающе — вот такую отрицательную характеристику заработал себе Воробьев в тюрьме.

«Да, а парень-то не промах, может его для начала тоже в ШИЗО посадить, — подумал Ефремов, — ладно, присмотрюсь к нему, да и неизвестно, как блатные его примут в отряде, ведь по распределению он попал в шестнадцатый, где и случилось на него нападение».

Сашкина печенка уже не так сильно беспокоила. Раны на лице подживали, и держать в больничке начальница санчасти его больше не могла. Инесса Петровна: молодая, статная, женщина хоть и носила мундир лейтенанта медицинской службы, но свою работу выполняла исправно, как бы она не напускала на себя надутый вид, но доброта всегда просматривалась в ее словах и поступках. Недаром к ней выстраивались очереди больных, когда она пришла работать врачом в эту колонию. Каждому хотелось, чтобы нежная рука Инессы Петровны прикоснулась к истосковавшемуся по женщинам телу осужденного, даже не смотря на то, что вкалывала иглу в пятую точку. Получив несколько предупреждений и выговоров от начальства, она стала строже относиться к зэкам. У женщины было еще одно имя — Инна, так называли ее близкие знакомые и друзья.

Воробьева выписали, и он отправился в шестнадцатый отряд. Обе бригады находились на производстве, и потому в секциях было безлюдно, за исключением дневальных, да освобожденных от работы по состоянию здоровья. Завхоз (заведующий хозяйством, осужденный) отряда принял Воробьева сухо, показал его спальное место: постель досталась на втором ярусе, да он не был в претензии, какие его годы, еще спустится на нижний ряд. Завхоз вкратце объяснил обстановку в отряде, но виду не подавал, что видел Воробьева раньше. Сашка сразу заметил его настороженный взгляд, чувствовалось, чего-то он чурается.

Сашка сел на край постели нижнего яруса и задумался: «Как меня теперь встретят блатные? Выходит, из-за меня четыре человека сидят в изоляторе, а вдруг снова набросятся с кулаками. Ладно: семь бед — один ответ, не на того нарвались, подметки псам лизать не стану».

Из раздумий его вывел голос, донесшийся из среднего прохода:

— Зема, подсаживайся ко мне, — позвал его парень, лежащий под одеялом. Сашка подошел и, поздоровавшись, сел на кровать.

— Ты с этапа?

Сашка кивнул.

— А сам откуда?

— С Железнодорожного, считай, что с самого «Бана».

— Ёлы-палы, так мы земляки! А я с Нахаловки. Тебя как на воле погоняли?

— Санька Воробей.

— Слыхал я о тебе, говорят ты на Бану крепко стоял на ногах. А меня Матвеем зовут. Может слышал, я в Нахаловке известен, у меня в корешах были: Захар, Путя, Конь…

— Конечно знаю, встречался с ними. А ты за что сидишь?

— Да, так, — неохотно отвечал Матвей, — одним словом за жену.

— Побил?!

— Было малёхо, приложился.

Сашка напустил на себя тучный вид. Не по нутру ему было, когда здоровый парень на женщину руку поднимал.

— Да история не очень вышла, понимаешь, она в постели недозволенную черту переступила.

— Не понимаю, — Сашка замотал головой.

— Шлюхой она оказалась, с поцелуями ниже пояса опустилась. Теперь понял?! Ладно, все об этом замяли. А ты за что угрелся?

Сашка рассказал ему свою историю, как его подставили в драке и кто-то, дав на лапу прокурору и судье, теперь потирает от удовольствия руки.

— Матвей, прошу тебя по — земляцки, обрисуй обстановку в отряде, а то я многого не знаю.

— Молодец, что интересуешься, сразу видно — есть в тебе хватка. Вон там, — Матвей указал рукой, — у входа спят петухи, с ними якшаться нельзя, брать что-либо у них категорически запрещается, по нашим законам — это считается «западло» (недозволительно, табу). В средних проходах спят мужики-работяги. Я тоже из мужиков, а потому мы кучкуемся семьями по трое — пять человек. В зоне есть рабочка и выездной объект — «Тарбаза», там в основном ящики сколачивают. С буграми, то есть бригадирами, нужно жить дружно, они здесь в почете. Блатным в зоне от работы отлынивать не западло, а нам мужикам отказываться от нее почему-то стремно. За отказ от работы наказывают, сажают в ШИЗО до пятнадцати суток, сидеть за это то же стремно. Если есть возможность договариваться с бригадирами, заплатив им, то будешь поплевывать в потолок. Но не всем это положено, я вот к примеру сейчас освобожден от работы, — Матвей улыбнулся, — у меня своя примочка есть, я временами применяю ее, чтобы отдохнуть в отряде.

— А как?

— Настрогаю мелкого фторопласта и добавляю в махорку. Накурюсь до одурения, наутро все горло дерет, температура подскакивает большая. Петровна выписывает освобождение от работы, мол, простыл бедный, отлеживайся в отряде. Тут один дурак решил себе «мастырку» сделать: расцарапал кожу до крови и втер в ранку налет с зубов, а на следующий день пошел в санчасть с воспаленной раной. И чё ты думаешь? Его отправили на «Десятку» (ИТК-10, всесоюзная больничная зона для заключенных в Новосибирске), а вернулся он без ноги.

Сашка качал головой, удивляясь, как могут люди так беспечно относиться к своему здоровью.

— А как с буграми договариваются?

— Если ты корешишься с блатными, они с буграми решают твои проблемы и выравнивают положение: либо ты покупаешь сам наряды, или продукцию у мужиков, естественно при наличии денег.

Блатные, тобишь пацаны, с бригадирами в хороших отношениях, последние помогают им законно уйти от работы, иногда при разводе, или съеме с промышленной зоны прикрывают братву от проверок по карточкам, которые производят режимники колонии.

— Матвей, я смотрю в отряде пусто. Все на работе?

— В дневное время в секциях зэки находятся только по уважительной причине. Начальник отряда — это наш «Папа» в погонах. Так что Санек будь с ним аккуратнее: не станешь жить с ним «на ножах», не будет замечать твоих «детских шалостей», не придешься ему по вкусу, будет вечно снимать с тебя стружку, или иначе говоря, прессовать. За курение в неположенных местах, или вышел гулять в тапочках на улицу. Может лишить тебя магазина на месяц, а так же общего или личного свидания с родными.

— А для свидания, сколько суток дают?

— До трех, а если в вагончике — общая свиданка, то два часа.

Матвей осмотрелся, чтобы рядом никого не было, тихо продолжил:

— Я смотрю Санек ты открыто выступил против Пархатого. Не хочу тебя запугивать, но эти твари способны на многое. Пархатый и Равиль одну треть отряда подмяли под себя. Во всех секциях по разным углам облюбовали себе места. Будь всегда на стреме, но на провокации не поддавайся, лучше обходи их стороной.

— Интересно, как я могу глотать оскорбления с их стороны? Занозят — значит, получат в ответ. Матвей, а в отряде есть тихушники?

— Конечно! У начальника отряда свои «уши» среди зэков, скажешь чего лишнего и попадешь в черный список. Ментовские агенты кругом, но на лбу у них не написано, что они стучат куму (докладывать в оперчасть), потому за нами везде негласный контроль, не за мной и тобой конкретно, а за теми, кто под колпаком у оперчасти и начальника отряда. Наказать менты могут за что угодно. Подошел близко к запретке, поговорил с часовым — получи постановление, идешь расстегнут или без нагрудного знака — заработал наказание. Занимаешься изготовлением игральных карт, они ведь запрещены или ножа с красивой наборной ручкой, за это Санек, могут и новый срок навешать.

— А как тут с едой?

— О-о!! Полная труба! Если идешь отовариваться в зоновский магазин, намотай свои нервы на кулак. Прежде чем попасть туда, нужно отстоять длинную очередь, а скапливается она оттого, что все себя считают по статусу намного выше, стоящих впереди, и лезут-лезут собаки ненасытные.

— А кто лезет-то?

— Блатные, кто ж еще! Попробуй им сказать слово поперек, враз по мусалу получишь. Простоишь день до начала второй смены, и хрен тебе, а не отаварка! Только на следующей неделе удастся взять продукты. Волки поганые, чтоб им пусто было, твари беспредельные, — выругался Матвей.

— А кино здесь показывают?

— Бывает расслабуха по воскресеньям, привозят из военной части какой-нибудь фильм. Месяц назад «Итальянцев в России» показывали, так менты на волосатиков облаву устроили: у входа в клуб разворачивали и в парикмахерскую. Успел подстричься — значит повезло. Я не успел. Менты позорные! — снова выругался Матвей.

— Матвей, я слышал здесь в столовой погано готовят.

— Есть такое. О наших поварах-поварешках отдельный разговор: заходим мы в столовку, у каждого свои места за столом, у мужиков и блатных отдельно, у петухов строго свои. Шнырь (дневальный) в шлюмки помои разливает и пайку хлеба раздает. Блин, представляешь Санек, мы называем этот хлеб «спецвыпечкой», сдавишь его в кулаке, а назад он форму прежнюю не принимает, жуешь его родимый, а он к небу и к зубам прилипает. Идем дальше: первое блюдо, (мать его раз так) если его можно так назвать, состоит из подсоленной кипяченой воды, в которой плавает подобие жиринок, маргарина из нефтепродуктов. Гоняешь по миске листок капусты, ловишь его, поймаешь — довольный! А уж мясо-то: попадется кусок жира — значит совсем праздник. На входе в столовку деревянная бочка с селедкой стоит — вот этого добра ты можешь хоть задницей есть, — Матвей поморщился, — только жрать ее невозможно — протухла, зато поварешки соли не пожалели насыпать туда, чтоб опарыши не заводились.

— Матвей закурил, и посматривая, чтоб его завхоз не засек, продолжил:

— Я не утомил тебя, Воробей?

— Да ты что, мне вся эта подноготная интересна, не так ужасно будет с ней столкнуться.

— Ну, тогда слушай дальше: захожу я как-то раз в столовку, мужики сказали, на обед уху сварили. Глянул я на нее, а она синяя, как покойник, вместо минтая, одни хребты костяные плавают. Плюнул я, и попросил у шныря второе — значит капусту. Блин, да она вся квашенная, кислая, от ее вкуса аж рот за уши уводит. Давай, говорю мне чай, а он вместо него кипяток мне наливает с закрашенными квартами (много раз заваренный чай), короче — седьмая вода на киселе и тихо так, на ушко говорит: «Твой чаек Матвей, поварешки схавали». А вот картошка Санек — это продукт по праву считающийся дефицитом! Ее блатные растаскивают по отрядам. Зэки, отправленные на дежурство в столовую, при очистке разворовывают ее. Повара картофан бережно в супы заправляют, да в мизерном количестве. Зато в бараках стоит запах вареной картошки: вечерами, гудят самодельные машины-кипятильники, готовят ее в двух — трех литровых банках.

— А с передачками и посылками здесь как?

— Плохо Сань, хоть они и утешение, посланное родными с воли но и тут нас ждет опричнина: десять установленных процентов сдай в общак отряда и от тебя отстанут «сборщики налогов», а не сдашь, могут и силой отнять. Вот для этого Пархатому и Равилю нужны такие быки, как Горелый и Чуркин.

— Матвей, так по — тюремным понятиям — делиться должен каждый сознательный зэк — это же незыблемое правило.

— Воробей, я тебя умоляю! Конечно, если ты играешь в карты, плати рубь с выигрыша, и чем больше ставка, тем выше налог. Я знаю, что блатные не куражатся, некоторым даже за честь пополнять зоновский общак. Наши пацаны греют изолятор, БУР, спору нет — поддержка нужна. Мы же встречаем своих близких друзей, знакомых, отсидевших срок в изоляторе. Кого-то осудили в зоне за новое преступление по статье, мы провожаем того, собрав в дорогу мешок с вещами и с табаком. Объектовые зоны, куда вывозят на работу часть заключенных, кормят зоновский общак, там дела куда серьезнее, об этом ты еще узнаешь. Но когда у тебя забирают продукты с передачки, магазина или той же скудной бандероли, то мне лично: на хрен не нужен такой общак.

— Матвей, я в курсе некоторых дел, но то, о чем ты рассказал, мне будет полезно знать. Мы с тобой земляки, и в моем понимании мы должны помогать друг другу. Короче, благодарю тебя за «политинформацию».

— Кушай с булочкой Санек! На здоровье, — улыбнулся Матвей.

Во многое Сашка Воробьев еще не успел вникнуть, но как говорится, верхушек он нахватался, а главное, потихоньку разобраться во всей этой зоновской карусели, и не делать ошибок, ведь права на исправление их, порой не бывает; не детские это игры — лагерные, суровые будни.

Сашка прошел на свое место и, прислонившись к стене, подумал: «Да, придется торчать четыре с половиной года в этом гадюшнике. Ну, ничего, как говорил мой батька: «Где наша не пропадала!».

— В чужом проходе без хозяев находиться не положено, — прервал его мысли голос подошедшего зэка, — здесь принято разрешение спрашивать, да и в тумбочку пока ничего не ложи, придет братва, вот тогда и положишь кружку с ложкой.

— Земляк, а ты объясни, почему нельзя? — спросил его Сашка. Он посмотрел, что никого рядом нет, и тихим голосом произнес:

— Бытует здесь положение: вдруг ты кому из босоты (авторитетный человек) не понравишься, вот и могут тебе подляну подстроить, скажут, мол, в тумбочке червонец (десять рублей) под газеткой лежал, пришли с работы пацаны, а ловэшок — то (деньги) тю-тю и предъяву тебе. Да ладно, ты не парься, это я тебе так, к примеру, чтобы без хозяев в чужие проходы не заходил, ты же новичок, а как своим станешь, так и все будет на мази.

По разговору чувствовалось, что парень не из простого десятка.

— Ладно, пошли чифирнем (попить крепко заваренного чая), познакомимся. Кстати меня Яшкой зовут, я освобожден от работы, приболел трошки, вот и разлагаюсь. Я увидел, как ты с Матвеем долго что-то перетирал. Ты его знаешь?

— Мы с ним по свободе земляки, а говорили в основном о жизни.

Прошли в другую спальную секцию, в самом дальнем углу сидели еще двое заключенных. Сашка заметил: руки в наколках, роба черная, выглаженная, волосы на голове больше положенного отращены.

«Видать не простые, либо бугры (бригадир), или из пацанов», — подумал он, мельком разглядывая их.

— Ну, заходи, присаживайся.

Сидевший на кровати коренастый зэк приподнялся и подал руку.

— Равиль, — представился он, — а это Леха «Богомол».

Сашка пожал обеим руки.

— А меня Воробьем кличут: Сашкой звать.

— Да мы уже знаем, — сказал Равиль, — и про битву твою с Пархатовскими пацанами наслышаны, и как нормальным парнягой себя показал, кумовьям не сдал братву. Кстати тебе привет от Пархатого, — и Равиль от души засмеялся, — слушай Санек, ну ты мастерски ему шнопак развернул. На киче братва диву давалась, кто это покусился на нос Пархатого. Да, повезло тебе Воробей, могли бы втоптать в пол. Ничего, если я буду так тебя звать? — спросил Равиль.

— Да, все нормально, — ответил Сашка.

— Где так хлестаться научился?

— На воле занимался борьбой и боксом, приходилось частенько на разборах между пацанами присутствовать, да и учителя были неплохие.

— А ты с какого района? — спросил Леха Богомол.

— С Железнодорожного, с Бана.

— Ты же земляк Пархатого, он тоже с Железнодорожного, — удивленно воскликнул Леха.

Третий заключенный представился «Пельменем» и налил в эмалированную кружку чай. Сделав три глотка, вручил следующему: так и передавали по кругу, пока не допили чифир. Пельмень положил кружку с отжатыми нефелями (остатки чайной заварки) в тумбочку.

— Потом подмолодим свежей заваркой, еще чифирнем, — ответил он на вопросительный взгляд Воробья, — в зоне нефеля не выбрасывают, считают, что в них еще остается чай, несколько щепоток свежего чая — это и есть подмолодка. Усекаешь? — кивнул он Воробью.

Сашка ответил ему взаимным кивком.

Равиль намекнул, чтобы все прогулялись, а Воробья попросил остаться, видимо ему было, что сказать Сашке.

— Короче, Санек, видно пацан ты с головой, о тебе ничего плохого по тюрьме не говорят. Авторитетный человек в зоне за тебя слово замолвил. Дрон — он же вор в законе, сейчас на киче, его кумовья в зону не пускают. Когда ему обсказали твою ситуацию с Пархатовскими, он балдел не меньше нашего. Пархатый по натуре властолюбивый, да злопамятный, кулаками все стены в хате поиздолбил. Говорит: «Выйду, завалю этапника». Скажу тебе по секрету, — тихо заговорил Равиль, — Пархатого ночью к Дрону в хату запускали, и после этого Жека отказался от мести в твою сторону, и как бы в знак примирения привет тебе передает. Дрона вся братва уважает, его слово — закон, как скажет, так и будет, так что еще раз говорю, повезло тебе Санек.

— А как по-твоему, почему за меня Дрон заступился?

— А ты не врубаешься! Да таких случаев в нашей зоне совсем не бывает, чтобы нам пацанам кто-то крутую отмашку дал: месили всех, за милую душу, ты чё, здесь строго, если накосячил, опускаем быстро. Видно ты по делу им всем салазки (скулы) выправил, вот Дрон и замолвил за тебя слово.

— А кто решает, кого опустить, кого помиловать?

— Ясен пень — блатные в отряде.

— А блатных, кто, Дрон назначает?

Равиль прищурился, и как бы внимательно оценивая взглядом Воробья, сказал:

— Ты вопросов пока много не задавай, определись, с кем жить будешь: с мужиками — значит, пахать будешь, как папа Карла, а если с блатными, то есть с нами пацанами, значит почет тебе и уважение.

— А я хочу жить сам по себе, — твердо заявил Сашка.

— Золотую середину выбирать тебе не дадут, здесь или — или, правда есть еще одна дорога — в петушатник. Не в обиду тебе будет сказано, если бы ты себя поставил по-иному, и не впрягись за тебя Дрон, одним словом: я бы тебе не завидовал.

— Я уже об этом думал. А здесь в отряде кто блатной? — спросил Сашка.

— Пока две семьи — это моя и Пархатого. Скоро будет известно, кого паханом назначат в отряде.

Первое знакомство Воробьева с блатными в отряде прошло на ура. Он сам был удивлен положительным исходом дела, а то ведь пришлось бы ему свою честь до последнего защищать. В душе он люто ненавидел свору подонков: они как волки, все на одного, не огрызнешься, разорвут в клочья, а здесь в зоне один конец, удавку на шею и пускают по кругу.

Этого Сашка больше всего опасался, из подтишка сомнут его, опустят, а жить после этого он не сможет: сам себе вены вскроет, или в запретку (запретная зона, где часовой имеет право стрелять) кинется, и часовой расстреляет его из автомата. Но другой, более суровый, внутренний голос направлял его мысли в другое русло: «Ночью всех гадов переколю, как кроликов, никто и пикнуть не успеет, а там пусть мне за них зеленкой лоб намажут (расстрелять)».

Но видимо жизнь по-иному распорядилась на этот раз: Саньке стало спокойнее на душе, но интуиция подсказывала ему, что это только начало. Впереди еще четыре с половиной года. Как все ляжет? «Поживем, увидим!» И он пошел прогуляться на воздух.

Да, Сашке Воробьеву действительно повезло. До вора в законе Дрона дошли слухи, что кто-то из этапников избил братву в шестнадцатом отряде. Первая мысль пришла в голову: «Наказать борзого бойца, чтобы другим неповадно было оборотку пацанам давать». Но когда он узнал подробности, что хотели его ободрать, как липку и били — то в принципе человек десять, и выстоял парняга. Потом еще прикалывался, когда менты его уводили, но пацанов не сдал, увел разговор в другую сторону. Тогда Дрон решил сначала держать спрос с Рыжкова.

Дронов был в курсе, как Пархатый держал в кулаке отряд, в этом отношении к нему было много претензий. Особенно напрягали вора слухи о том, как опускали кого-нибудь из провинившихся заключенных. Братва из числа зоновских авторитетов открыто заявляла, что Пархатый открыто беспредельничает. На предстоящей сходке Дрон, конечно выслушает всех, и примет справедливое решение.

Он считал, что массу мужиков нужно держать в порядке, а за блатными иметь глаз да глаз, чтобы между ними не было заварушек. Умные мужички тоже могут подбивать своих против блатных, а буфером между ними должен быть авторитет, которого обязаны слушать и те и другие. Возникнет, к примеру, стихийное волнение у мужиков против блатных этой зоны, которое потом ни менты, ни авторитеты остановить не смогут. Менты всех пацанов пересажают, по разным зонам и перифериям раскидают, с главного приглядывающего за зоной будет спрос, не смог вор, поставленный сверху овладеть ситуацией.

«Конечно ментам на руку, когда в зоне спокойно, у них совершенно другая политика: лучше плодить активистов, и с их помощью содержать зону в порядке, чем дать волю мне вору и разрешить управлять по-своему. Мы с хозяином, что два медведя в одной берлоге не уживемся. С Пархатым и ему подобными, если они окажутся виновными в беспределе, я жестко разберусь, а насчет пацана надо поручить Равилю, чтобы первую поддержку ему оказал, да приобщил к делам пацанским — это пока, а там будет видно» — размышлял Дрон.

Вор подошел к двери и постучал, в коридоре изолятора послышались шаги подошедшего, открылся смотровой глазок.

— Командир, после отбоя приведи ко мне Пархатого из второй хаты, базар есть.

Открылась кормушка в двери, и показалось лицо дежурного прапорщика:

— Дрон, я смену сейчас сдаю, передам Генке «Крокодилу», чтобы он к тебе его привел.

Крокодилом он называл своего друга прапорщика, с другой смены.

— «Кузя», как делишки? — поинтересовался Дрон.

— Да ничего, нормально, — замялся прапорщик Кузнецов.

— Как у тебя с ловэшками дела обстоят, может подкинуть?

— Да не откажусь, поиздержался капитально.

— Короче, дай знать Равилю, он в четвертой хате сидит, пусть его пацаны с отряда мне хавки (еда) и курехи подкинут, да еще баул (вещевой мешок) зарядят, братву в карцере подкормить надо, скажешь от меня, они же тебя и филками (деньги) подогреют.

Видимо кто-то из обслуживающего персонала приближался по коридору, прапорщик захлопнул кормушку и строго произнес:

— Библиотека после пяти вечера будет, а пока читай газеты.

Все было у Дрона схвачено, хоть и пришел он в зону недавно, но связи передались ему по наследству. Его предшественника — Колдуна, администрация колонии за злостные нарушения режима содержания, все-таки отправила в тюрьму закрытого типа. Дронова в данную колонию из далекой зауральской зоны направили по «путевке» (заказное направление в какую — либо зону) воры в законе.

Начальник оперчасти колонии Ефремов пообещал его вслед за прежним авторитетом колонии отправить, нашел ведь «солдацкую» причину, вот уже три раза по пятнадцать суток досиживает Дрон в ШИЗО, а дальше опер грозился в БУР перевести. В дальнейшем парочку БУРов отсидит, и администрация направит в дело в суд. За злостные нарушения режима содержания, за создание в колонии условий процветания воровского сообщества, за сколачивание неблагонадежных группировок и так далее и тому подобное, и пойдет Дронов по этапу в тюрьму закрытого типа.

Но сам Дрон так себе думал: «Кишка тонка у кума-Ефрема, я — то в курсе, кто в зоне негласный хозяин: не начальник колонии, а его заместитель по Режимно-Оперативной части майор Кузнецов, это он будет решать, что со мной дальше делать».

Вечером, после отбоя, дверь камеры Дронова открылась, и в нее тихо проскочил Рыжков.

— А-а! Пархатый! Ну, садись, гостем будешь, разливай чаек и рассказывай что там в зоне, в отряде творится. Рыжков обсказал вору все новости, которые знал, заодно и свою историю не забыл рассказать.

— Я ему шакалу всю ж… на восемь клиньев раскрою, — не унимаясь, злился Жека, — он у меня из петушатника до конца срока не вылезет.

— Я смотрю, ты прибурел здесь, — перебил его Дрон, — ты, что же мурло, судьбами тут вершишь, давно ли свое свиное рыло на пацанское сменил? Тебя кто уполномочил пацана опускать, вы же по беспределу на него наехали, разуть, раздеть хотели. А вдруг он моим бы братом или знакомым оказался, да я бы вас чертей всех в запретку загнал.

Дрон умел наводить ужас на окружающих, тем более ему вдвойне было приятно унизить беспредельщика Пархатого. Проучить его было просто необходимо, а- то он такой ход набрал, пора было останавливать.

— Последний раз слышу о твоих зехерах, если не уймешься, самого опустим, ты разбор — то делай, что всех подряд прессуешь, мне на твои падлючьи выходки братва уже не раз малявы (тайная записка) загоняла, просили, чтобы я тебя урезонил.

— Дрон, прости, ну гадом буду, больше ни-ни. Зуб даю, мамой клянусь, — пролепетал испуганный Пархатый.

— Ты на малолетке (колония для малолетних преступников) был? — спросил его Дрон.

— Ну — да, в Горном двушку оттарабанил.

— А что мамой клянешся, смотри, а то спрошу с тебя за мать, — и, увидев, как глаза Пархатого еще больше округлились, уже с улыбкой добавил:

— Да ладно не тушуйся, я тебя предупредил, не разобравшись, мужиков не наказывать, в отряде продолжай держать мазу, назначаю тебя главным, пока ставить некого. Будешь вести все дела, в подручные тебе семью Равиля и вот еще что, присмотрись к этому, ну, как его?

Пархатый догадался, о ком просит вор, и с радостью в голосе, чувствуя, что накал проходит, произнес:

— К Воробью! Леха, да все будет ништяк, я поддержу его.

— Да прощупайте его, чтобы не кумовским оказался и аккуратнее с ним, а то опять свои беспредельные методы будешь применять. Скоро Равиль с суток выйдет, пусть дождется твоего выхода с трюма, вы с ним обмозгуйте, как в десятом отряде с семьей Сибирского разобраться. До меня слухи дошли, что в отрядный общак поступления нехилые идут, а как коснется передачи набранного в зоновский общак, так начинают причитать: сборы хреновые, самим мало Надо разобраться, либо шнифтари (кассиры) отрядные кроить стали или пора «верхушку» в отряде менять.

— Да прожирают они сами, бесы прибуревшие, — поддакнул Пархатый, — сделаем Леха, все будет в лучшем виде.

— Без мордобоя только, дойдет до кумовьев, опять тоскалово (привод в оперчасть) начнется, мозгуйте лучше! Понял меня.

— Да, все будет ништяк.

— Ну ладно, иди в хату. Баул вот прихвати, вам братва подогнала: хавки, курехи. Дрон подошел к двери и слегка стукнул. Рыжков также тихо выскользнул в открывшуюся дверь, как и вошел. В изоляторе стояла тишина, только слышно, как удалялись по коридору шаги надзирателя.