XXIII

Винсен поднялся по бульвару Сен-Мишель до вокзала «Пор-Руаяль». Было жарко, он только что сдал экзамен по истории фило(софии). Прошел автобус маршрута U. Было очень жарко. Винсен перешел улицу и уселся на террасе «Брасри де л’Обсерватуар». Выпил кружку пива. Он возвращался пешком к родителям, которые жили на улице Конвента. У Бреннюира теперь был диплом по филологии и праву; этим же вечером он должен был уехать с сестрой на каникулы. И уже попрощался. Сам Винсен этим летом снова оставался в Париже. Бреннюир отправлялся в полк в ноябре. Так что наверняка они больше не встретятся. Бреннюир попрощался, и их дружба вмиг испарилась. На улице, давившей духотой, пахло пылью и навозом. Винсен следил за движениями людей и предметов, но смотрел сквозь этих людей и сквозь эти предметы. Бреннюира он не особенно любил, но последние шесть месяцев они виделись почти каждый день. Винсен сосчитал на пальцах, действительно ли это шесть месяцев, и оказалось, что немного меньше. Получив свои солидные корочки, Бреннюир готовился стать офицером запаса; позже он будет чиновником. Винсен счел это слишком скучным и слишком ничтожным. Бреннюир пожал ему руку, попрощался и уехал на каникулы. Винсен же никогда не уезжал на каникулы и никогда не путешествовал, но чувствовал, что становится другим с тех пор, как носит ремень вместо подтяжек, курит английский табак и читает Конрада в оригинале. И де Фо, и Стивенсона, и Джека Лондона. И «Барнабут» также в оригинале. Он не путешествовал, зато много читал и презирал эту будничную, обыденную жизнь, но совершал лишь ребяческие попытки покончить с нею. Он выпил еще кружку пива, поскольку было чрезвычайно жарко. Прошел автобус маршрута U. Стала образовываться толпа, поскольку близился конец дня — обычного и рабочего. На террасе и здесь, и там, и вон там рассаживались люди, поскольку от жары у тучных потели лбы, у флегматиков — руки и очень у многих — ноги. В этой толпе периодически встречалось какое-нибудь необыкновенное, восхитительное создание, но любая возможная связь была невозможна между ним и ею. Он быстро пришел к этому выводу. И не желал, чтобы самая очаровательная из этих женщин подсела к нему, поскольку знал наверняка, что не решится с ней заговорить. Роэль достиг в университете некоторых успехов, о чем говорили листки, развешенные в коридорах учебного заведения; но найти его не представлялось возможным. Бреннюир. Роэль. Винсен поставил рядом и третье имя — тот, кто его носил, несомненно, каждую ночь мог видеть, как небо покрывается инкрустациями созвездий. Винсен никогда не путешествовал. «Из Гавра много кораблей уходит…» — цитировал он сам себя. Бреннюир, Роэль, Ублен. Друзья исчезали из его жизни, словно были рождены лишь для того, чтобы на короткое время объявиться в его мире; Бреннюир не представлял из себя ничего особенного, Роэль был настоящим другом, зато Ублен был загадкой, живым утверждением Приключения. В глазах Винсена Ублен обеспечивал значимость таких понятий, как Случайное, Беспричинное, Неизвестное, и только эти кардинальные понятия могли, по его мнению, придать смысл любой жизни. Винсен измерял расстояние, отделявшее его от всего этого, и, несмотря на посредственность и заурядность своего существования, ему достаточно было вспомнить Ублена, вспомнить, что он жил рядом с этим человеком, чтобы осознать возможность незамедлительного и внезапного преображения своего бытия, которое принесло бы избавление от ненавистных пут, обхвативших его так, что каждое усилие, предпринимаемое, чтобы освободиться, делало их еще туже. Потому он вел свою посредственную жизнь, пребывая в уверенности, что желанный миг настанет; и когда осознавал, что в нем живет эта надежда, то ругал себя за омерзительный оптимизм, поскольку пессимизм представлялся ему единственно приемлемым мировоззрением, единственным соответствующим реальности. Винсен проповедовал веру в пессимизм. Он расплатился за пиво и ушел.

Он спустился к Монруж, испытывая привычное одиночество при соприкосновении с толпой, кишевшей на авеню д’Орлеан перед магазинами со жратвой. Три друга, три расставания: так было всегда, еще в детстве, начиная с того приятеля, который умер и чье имя он едва помнил, и заканчивая тем, который работал в Гавре у одного торговца и с которым они обменивались редкими, лишенными всякого интереса письмами. Мало-помалу Винсену открывалась его отчужденность; раздвигая направо и налево безликих индивидов, он вдруг понял, что остался совершенно один на этой земле, и ужаснулся.

Улица Алезиа идет от церкви Монруж к железнодорожному мосту. Улица Вуйе идет от моста к Кронштадтской улице. Затем следует улица Конвента. Тюкден-старший с нетерпением ждал возвращения сына, сильно сомневаясь, что тот принесет хорошую новость. Мадам Тюкден не сомневалась, она была уверена в успехе Винсена, но все время стучала по дереву, чтобы не сглазить. Она была высокая и худая и сильно напоминала улицу Вуйе, поскольку тоже была одета в темное и мрачно-прямое и походила на эдакий повисший фаллос. Месье Тюкден любил блюда с соусами и рагу, любовь к рагу разделяла и мадам, и под этим соусом у них сложилось согласие. На всякий случай горничной велено было приготовить на вечер наваристое блюдо с бараньими ножками в подливке «пулет» — чтобы отпраздновать успех наследника. В случае провала блюдо с бараньими ножками в подливке «пулет» растянули бы на два ужина вместо одного.

Вошел Винсен. Новость оказалась хорошей. Блюдо с бараньими ножками в подливке «пулет» было уничтожено. Поглощение пищи сопровождалось распитием бургундского. Винсен болтал, разглагольствовал, ораторствовал, лоб у него покрылся потом, поскольку жара была беспредельная. Тюкден-старший смотрел в будущее с уверенностью; через год Винсен закончит учебу, станет офицером запаса, а затем госслужащим. Винсен рассказал о Бреннюире. Семья была в восхищении. Винсен чувствовал себя трусом; он решил, что виной тому бургундское. За десертом Тюкден-старший откупорил бутылку игристого и тоже объявил хорошую новость. Они проведут месяц у кузена Боршара, державшего харчевню в небольшой деревушке к югу от Нанта. Отъезд был назначен на 1-е июля.

Отъезд состоялся 1-го июля. Путешествие, отличавшееся заурядностью, было напичкано тривиальными происшествиями и мелкими неувязками. Ночь провели в поезде. Винсен не мог уснуть.

В Нант прибыли рано утром, осмотрели город и порт, сравнивая их с Гавром. Во второй половине дня сели в пригородный поезд, и к пяти часам семейство Тюкденов высадилось в пункте назначения. Кузен Боршар приехал за ними на двуколке; он отвез всех в свое пристанище, дощатый дом, на который наступали пески. Кузина стряпала еду для двух бедолаг-пансионеров, на которых плохая кормежка словно нагнала порчу. Придурковатая служанка обслуживала редких посетителей. Туристы были немногочисленны, поскольку купаться было нельзя: во время отлива пляж становился грязным, а во время прилива небезопасным. Впереди блином лежал на солнце остров Черного монастыря. Винсену место понравилось, но мадам Тюкден была разочарована. В первый день между отцом и кузеном произошел небольшой спор из-за стоимости пансиона. Но все уладилось. Потекли дни — и дни, и ночи.

Среди клиентов кузена Боршара был будущий студент факультета права, исполненный сознания своей утонченности и старательно заботившийся о внешности. Хотелось спросить, каким чудом он оказался в песках этого пляжа. Были двое русских, которые жили на отдельной вилле, охраняемой собаками. Когда они появлялись, то включали фонограф и танцевали. Будущий студент обменялся с Винсеном несколькими словами, но общение не завязалось. Студенту требовалось одно: чтобы его поразили историями из жизни Латинского квартала, но Винсен не поведал ему ни одной, и кроме того, он ничего не понимал в вопросах гардероба и косметики, волновавших юного жителя Нанта. В общем, все приходили довольно часто, включали фонограф и танцевали. Боршар в конце концов просек, что молодой человек был любовником «блистательной русской» — так кузен ее называл. Ночью было слышно, как вдали, на вилле, заливаются лаем псы.

Когда они, русские, приходили, Винсен страдал, главным образом от присутствия женщины. Он не мог смотреть, как она танцует с молодым человеком, не испытывая болезненного ощущения, доводившего его до ужаса. Мужчина, русский, целый день пил коньяки с водой. Когда другие танцевали, он готовил следующий диск и заводил фонограф. Семейства Боршаров и Тюкденов отпускали по этому поводу шуточки, возмущавшие Винсена. Он совершал долгие прогулки в деревню, но виллу русских всегда обходил. Все стало для него тягостным, давящим. И он с облегчением узнал однажды вечером, что молодой человек утопился. «Это тоже не добавит клиентов в наших краях,» — сказал кузен Боршар. Русские покинули место, не расплатившись за коньяки с водой. Началось время затяжных дождей. Умершее лето портило горизонт, по небу тащились синие тучи, похожие на падаль. Хибара-отель был пропитан влагой; все побаивались, как бы он не приказал долго жить от водянки. Служанка хряпнулась носом в супницу, неудачно упав с высоты. Боршары переживали. Тюкдены хотели уехать. Запершись в своей комнате, Винсен читал.